Ключи от рая

Влад обернулся. Перед ним стоял бомжеватого вида малый, неопределенного возраста, в потрепанной куртке, с опухшим лицом, свидетельствующим о пристрастии к дешевым, но крепким напиткам. Он даже скривился от запаха перегара и табака, но в следующий миг позабыл обо всем на свете. На грязной ладони он увидел кольцо — то самое, мамино, старинное, с фиолетовым камнем! Другого такого просто быть не могло.

Он с трудом удержался, чтобы не убить его прямо сейчас, посреди улицы, — просто свернуть шею, как в десантуре учли. Но нет, нельзя… И Влад сумел сдержаться.

— Золото? — спросил он каким-то чужим, деревянным голосом.

— Точняк! — осклабился малый. — Вон, проба стоит!

— А еще есть? — он лихорадочно соображал, как уйти побыстрее с улицы в какое-нибудь укромное место, пока он еще не потерял самообладание.

— Есть, есть! Еще сережки такие же. Купи, дешево совсем отдаю.

Влад вспомнил Алькины разорванные уши, распухшее лицо… Он почувствовал, как сжимается горло и взгляд застилает багровая пелена.

— Пошли, покажешь.

Они свернули на неприметную утоптанную тропинку между домами и через несколько минут оказались в подвале. Там их радушно приветствовали еще двое таких же персонажей.

— Серый пришел! А пузырь принес, ептыть?

— Лучше! — осклабился оборванец. — Покупателя привел! Ну, на золотишко. Щас поправимся!

— Ага. Сейчас, — сказал Влад, аккуратно прикрывая за собой дверь.

После того как последний из подонков, ползая в собственной крови и блевотине, наконец-то затих навсегда, Влад, брезгливо скривившись, выбрался из вонючего подвала.

Вечерело. Он шел по улице, вдыхая чистый морозный воздух, а в душе не было ни-че-го — ни злобы, ни радости от свершившейся мести, ни даже простого удовлетворения от того, что эта мразь больше не будет ходить по земле. В душе была только огромная, бесконечная усталость… И пустота, которую теперь уже ничем не заполнить.

Вернувшись домой, Влад опрокинул полный стакан водки и, не раздеваясь, упал на кровать. Проснувшись среди ночи, он выглянул в окно. Ночь была морозная, ясная, светила луна, снег переливался и сверкал, словно алмазная пыль. В мире было удивительно тихо и красиво, но красота эта была какая-то чужая, словно на картинке.

Только сейчас Влад окончательно понял, что теперь он один, совсем один на свете и жить ему больше, в общем-то, незачем. Залпом, прямо из горлышка, допил все, что осталось в бутылке, и снова завалился спать.

И потянулись долгие, пустые дни… Поначалу Влад еще ждал, что за ним придут.

Почему-то он не боялся этого и к собственной дальнейшей судьбе относился равнодушно. Ну, посадят — значит, так тому и быть! Отца только жалко.

Но обошлось. Проходили дни, недели, месяцы, а Влада никто не тревожил. Видно, не очень-то старались доблестные органы… Правда, и легче не становилось. Он ел, спал, «бомбил» иногда на отцовской «шестерке», когда уж очень нужны были деньги, и каждый час, каждую минуту ощущал противную сосущую пустоту где-то в глубине своего существа. Все чаще по вечерам он напивался в одиночестве, сидя на кухне.

И все чаще ему хотелось просто выпить бутылку водки, разогнаться как следует и врезаться в столб или бетонную стену.

Все изменилось в пасмурный и дождливый день, когда Влад, заглянув в нижний ящик серванта, обнаружил, что денег на жизнь почти не осталось. Выходить из дома ужасно не хотелось, но что ж поделаешь! Деньги-то все равно нужны.

Ему не везло. Дождь разогнал всех прохожих. Тщетно колесил он по улицам, но так и не подобрал ни одного пассажира. Влад уже потерял всякую надежду хоть что-нибудь заработать и хотел было поворачивать к дому, но тут за пеленой дождя заметил долговязую фигуру в потертом кожаном плаще. Он еще удивился: охота же людям по ночам бродить, да еще в такую погоду! Даже жалко стало этого чудика.

Влад затормозил рядом с ним, мигнул фарами, посигналил…

— Эй! Тебе куда?

Прохожий обернулся. В свете уличного фонаря Влад увидел худого, костлявого парня, — наверное, своего ровесника или чуть старше.

— На Ленинградский… Только у меня денег нет.

— Ладно, все равно садись.

— Спасибо!

В салоне Влад оглядел своего пассажира — и тот ему совсем не понравился. Волосы длинные, почти как у бабы… Гомик, что ли? На всякий случай он отодвинулся подальше, чтобы не задеть ненароком.

Но пассажир не пытался заговорить с ним и даже не смотрел в его сторону — молчал и думал о чем-то своем. Влад щелкнул кнопкой магнитолы. Там была только одна кассета — заветная, с афганскими песнями. Ничего другого он не слушал принципиально — тухлая попсятина раздражала безмерно, а шансонный надрыв и блатные три аккорда казались фальшивыми. Разве стоят сочувствия страдания каких-то уголовников, если на войне погибло столько хороших, настоящих ребят?

Мы выходим на рассвете, Из Баграма веет ветер, Подымаем вой моторов до небес… Только пыль стоит за нами, С нами Бог и с нами знамя И тяжелый АКС наперевес!

Влад как будто снова ощутил себя там, на выжженной чужой земле, среди гор и песков, где стреляют из-за угла, где каждый камень таит опасность и никогда не знаешь, удастся ли дожить до следующего утра.

Ну, а если кто-то помер — Без него играем в покер, Здесь солдаты не жалеют ни о чем! Здесь у каждого в резерве Слава, деньги, и консервы, И могила, занесенная песком!

Было, было и такое… Приходилось отправлять на родину тяжелый страшный груз 200.

И разве сам он не выжил лишь чудом? Тогда они так мечтали о том, чтобы вернуться домой… Казалось, больше и не надо ничего! Так почему же теперь кажется, что только там он и жил, а теперь остается только доживать?

Песня кончилась, и голос из динамика запел другое:

Мне уже не увидеть тебя никогда, Тонких рук мне не взять в свои… Ну зачем мне посмертно нужна медаль Вместо жизни, тебя, любви?

Этой песни Влад не любил. Сразу вспомнил Альку и в который раз подумал о том, насколько было бы легче умереть самому, чтобы она была жива… Он уже потянулся было, чтобы перемотать кассету вперед, но его пассажир почему-то оживился. Кажется, эта песня была ему знакома!

— Эй, командир! Сделай чуть погромче, пожалуйста.

Я не помню, как вышло, что грудь пробил Мне горячий свинцовый комок, Только, видно, я слишком тебя любил, Потому и уйти не смог! Ты пойми, я погиб на чужой войне, И хоть мне не вернуться в дом, Я в тебе, я вокруг тебя, я везде — И в воде, и в хлебе твоем! Ты не рви себе сердце и не грусти — Я прошел до конца свой путь! Что оставил тебя, если можешь, прости, А не можешь — тогда забудь. Все, малыш. Будь счастлива — и прощай! Что прошло — о том не жалей. Об одном прошу тебя: не рожай Для чужой войны сыновей…

Странный парень слушал, чуть улыбаясь, и покачивал головой в такт. Даже подпевал еле слышно. Влад удивленно покосился на него. Вот уж никогда бы не подумал, что такой чудик слушает те же песни, что и он сам!

— Что, нравится? — спросил он.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Это моя песня. То есть слова — мои, а на музыку ее Тимур сам положил.

— Да ну?! — изумился Влад.

Мысль о том, что рядом с ним сидит человек, который сочиняет песни и явно не имеет денег на такси, как-то не укладывалась в голове. Он подозрительно посмотрел на него.

— Правда, что ли? Не врешь?

— Точно.

— Ни фи-га себе! А ты что, тоже там был? За речкой?

Он покачал головой.

— Нет. Друг мой там погиб… А девушка осталась. Он ей потом каждую ночь снился. Вот я и написал…

Потом подумал и зачем-то добавил:

— Я пацифист.

— А это что за хрень? — удивился Влад.

Пассажир досадливо поморщился, словно уже жалел о том, что ввязался в разговор, но все же объяснил:

— Ну, в общем, человек, который против насилия.

— A-а, трус, значит! Маменькин сынок. За юбкой привык отсиживаться?

Влад словно нарочно нарывался на ссору. Хотелось сорвать на ком-нибудь тяжелую, мутную злобу и тоску, может, подраться даже… Авось легче станет! Но странный парень, кажется, вовсе не собирался отвечать тем же. Он лишь отвернулся к окну и равнодушно сказал:

— Ну, можно и так сказать. Останови, приехали.

А Влад все не унимался:

— Нет, подожди! Значит, другим за тебя воевать, а ты хочешь чистеньким быть?

— Дурак ты, — беззлобно отозвался он, — за меня воевать не надо! Каждый сам за себя воюет. Только автомат для этого совсем ни к чему.

Влад хотел ответить резко, даже грубо, но вдруг остановился. Слова незнакомца удивили его. А ведь если подумать, верно говорит чувак! Настоящая война не только с автоматом… Ему ли не знать об этом?

— Может, и так… — задумчиво протянул он, — только устал я воевать… Очень устал.

Наверное, в лице его было что-то такое, что парень впервые посмотрел на него с интересом.

— Бывает. Но это долгий разговор, и время позднее. Хочешь — зайдем ко мне, посидим… Все равно сегодня спать уже не хочется. Поговорим… Тебя звать-то как?

— Влад.

— А я — Глеб. Будем знакомы.

— Будем обязательно…

Так совершенно неожиданно у него появился друг. Поначалу Влад больше помалкивал в его присутствии, только слушал и удивлялся: сколько же всего может знать человек! Как загнет что-нибудь про Римскую империю или крестовые походы — так заслушаешься, никакого кино не надо! И стихи пишет не хуже, чем в книжках печатают. Может, даже лучше.

Влад радовался новому знакомству, но вскоре заметил, что Глеб стал как-то рассеян и невнимателен. Нет, не гнал, не отговаривался недосугом, но Влад все чаще замечал его отрешенный взгляд, словно он сосредоточенно думает о чем-то важном и едва замечает его присутствие.

Однажды Влад рассказал походя о нелепой смерти соседа: возился мужик в гараже, выпил, заснул в машине, а двигатель не выключил. Так и не проснулся…

Утром уже мертвого нашли. Почему-то Глеба очень заинтересовала эта печальная история.

— Ну-ка, ну-ка… С этого момента поподробнее!

— А тебе зачем? — удивился Влад. — Ты что задумал-то?

Глеб помолчал, оценивающе глядя ему в лицо, словно прикидывал: а стоит ли говорить? Наконец, словно собравшись с духом, он тихо вымолвил:

— Знаешь, бывает такое, что умереть лучше, чем жить. И… Не мне одному. Ты за сколько бы свою тачку уступить согласился?

Влад не сразу понял, что именно он имеет в виду. Он подумал немного, глядя в пол, и сказал тихо, но твердо:

— Я с вами.

Так он принял главное и последнее решение в своей жизни. Остается только выполнить его, чтобы все прошло по возможности гладко, без сучка и задоринки…

Влад посмотрел на часы. Половина второго уже! А завтра очень трудный день. Старенькая «шестерка» еще может сослужить последнюю службу.

Надо бы поспать хоть немного.

Глава 3

Алексей

Леша Савельев лежал на кровати, но заснуть не мог, как ни пытался. Ветер гонит тяжелые низкие облака, и лишь иногда за ними проглядывает полная луна. Ее бледный, тревожащий свет всегда сводил его с ума. Казалось, что там, высоко, в темном ночном небе, есть кто-то огромный, страшный, почти всесильный… И он наблюдает за ним с веселым и жестоким любопытством. Так мальчишка заглядывает в разворошенный муравейник, смотрит, как суетятся крошечные букашки, пытаясь спасти, что могут.

Он тяжело, с усилием, поднялся, задернул шторы с голубыми цветочками и щелкнул выключателем. Комнату залил теплый электрический свет. Сразу стало уютнее и даже как будто теплее. Ночь на время отступила.

Но ведь себя-то не обманешь! Возвращаться в постель не хотелось — все равно уже не уснуть. Леша скорчился на табуретке, обхватив себя руками, словно пытался защититься, спрятаться, стать маленьким и незаметным. Он чувствовал, как тени крадутся к нему, протягивают длинные жадные руки, чтобы схватить, удержать, запеленать липкой паутиной, словно огромный паук, и, присосавшись, капля за каплей выпивать жизнь.

Леша чувствовал приближение приступа болезни, которая так измучила его. Вот, опять подкрадывается, снова… По науке она называется шизофрения, но Леша про себя звал ее просто, по-свойски, — сука.

В первый раз это случилось давно, еще в школе, перед самыми выпускными экзаменами… Учился Леша хорошо, одни пятерки получал и уверенно шел на медаль, — правда, не золотую, ее прочили дочке председателя горисполкома, что училась в параллельном классе — но на серебряную он точно мог рассчитывать. А еще — перечитал все книжки в школьной библиотеке и даже получил звание КМС по шахматам, чем невероятно гордился. Одноклассники иногда дразнили его зубрилой, но он не обижался и охотно давал всем желающим списывать.

— Утешение ты мое! — говорила мама, гладя его по макушке. — Это ж надо, какой умный мальчик уродился! Даже непонятно, в кого…

Это было действительно странно: как мог в семье водителя и продавщицы появиться такой ребенок?

— Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца! — говаривала, бывало, бабушка Серафима, скорбно поджимая губы, и глаза у нее почему-то становились холодные и злые.

Хотя, наверное, и было от чего… Ее сын Сергей, Лешкин отец, был шофером-дальнобойщиком, гонял тяжелые фуры по всей стране и неплохие деньги зарабатывал. К тому же непьющий, работящий, все в дом, все в семью… Одним словом, золото, а не парень! На сына Серафима Петровна просто надышаться не могла, а вот невестку невзлюбила с первого взгляда.

— Только бы хвостом крутить! — повторяла она. — Ох, наплачешься ты с ней, сынок, попомни мое слово!

И все же молодые поженились. На свадьбе Серафима Петровна сидела с каменным скорбным лицом, словно и не свадьба это вовсе, а поминки. Не ко двору пришлась веселая красивая Валентина в этом доме…

Молодая женщина такую жизнь выдержала недолго, после очередного скандала схватила в охапку маленького Лешу и ушла. Мужу она заявила:

— Решай! Или я, или она. Больше так жить не могу.

Сергей помаялся с неделю, даже запил с горя, но в конце концов с женой помирился.

— Что ж, ночная кукушка всегда дневную перекукует! — изрекла свекровь.

Потом она даже приходила в гости, приносила внуку пряники и конфеты, но невестку продолжала шпынять при каждом удобном случае, подмечая малейший повод. Не так полы помыла, не так мужу обед приготовила, опять новое платье купила, а сыну ботинки нужны…