Пепел книжных страниц

И, обведя взглядом вытаращившихся на нее присутствующих, Нина добавила:

— Я имею в виду лечащего врача Ивана Ильича, тамошнего доктора, то и дело мелькающего в повести на заднем плане (спрашивается: для чего?), который вполне мог инъецировать ему под видом лекарств все, что угодно. Причем буквально все, что угодно. Например, гремучую смесь токсинов. Этот доктор, как характеризовал его автор, «свежий, бодрый, жирный, веселый», чье имя-отчество — Михаил Данилович — упоминается только единожды, а фамилия не указывается и вовсе, пользовавший Ивана Ильича, и был любовником его супруги, а позднее вдовы. Разве не логично?

Штык едва ли не со слезами на глазах только и выдохнул:

— Чушь…

Нина с вызовом отметила:

— Не более чем все прочие теории. Опять же, чтобы узнать правду, надо, чтобы повесть Льва Николаевича стала реальностью и вы побывали в ней. А пока этого не произошло, все теории, даже наиболее экзотичные, имеют право на существование и абсолютно равноправны. Вот и все, что я хотела сказать по поводу категоризации жанра…

Чувствуя себя отлично, Нина подошла к широкому окну, распахнула его и, выпуская на волю бившуюся о стекло осу, ощутила хлынувший теплый летний воздух.

Выходя из аудитории, Нина, мельком взглянув на съежившегося Штыка, ощутила даже некое подобие жалости к этому неприятному и напыщенному человеку.

— Ну что? — спросила подоспевшая аспирантка, которой тоже предстояло сдавать экзамен. — Лютует?

Кто лютует, уточнять не требовалось — в виду имелся, конечно же, профессор Штык.

— Разделан. Под орех. Штыком… — ответила Нина, не удержавшись от каламбура.

А затем отправилась вниз, на улицу, чтобы купить на лотке бокал ледяного лимонада. Другие бы на ее месте, трясясь от ужаса, стояли бы у стеночки, терпеливо ожидая вердикта экзаменационной комиссии, но Нина понимала, что ждать придется долго — Штыку потребуется целая вечность, чтобы…

Чтобы согласиться с мнением своих коллег и поставить ей пять баллов.

В очереди к лотку Нина написала по мобильному Славику, однако сообщения до него, судя по одной «галочке», даже не дошли: интересно, дрыхнет, что ли?

Славик, закончивший, как и она, местный университет, был технарем, тоже учился в аспирантуре, но, в отличие от Нины, особого внимания учебе не уделял, предпочитая заниматься интересными и столь выгодными заказами в компьютерной сфере.

Ну да, он же сказал, что его на целый день вызвала какая-то крутая фирма, у которых возникли крутые проблемы с базой данных. И что они встретятся вечером, не раньше восьми, в их любимой пиццерии.

При мысли о пицце в животе заурчало.

Поэтому Нина, осушив сразу два бокала пахнувшего абрикосом, с обильной желтой пеной лимонада и медленно вернувшись к аудитории, была весьма удивлена, заметив распахнутые двери и метавшуюся туда-сюда коллегу-аспирантку.

— Где же ты пропадала? Они тебя требуют! Господи, что будет, что будет…

— Нечто небывалое будет! — ответила Нина, спокойным шагом проходя в аудиторию и замирая около стула, сиротливо стоявшего напротив президиума с членами экзаменационной комиссии.

Не говорить же, что будет первая пятерка на экзаменационной комиссии, где председательствует Штык.

Тот, сидя как-то боком, даже не смотрел на Нину, а слово взяла единственная дама.

— Нина, вы поразили нас своими обширными знаниями, в особенности в области альтернативной трактовки «Смерти Ивана Ильича». Поэтому мнение нашей комиссии единогласное.

В этот момент Штык вдруг вперил взор в лицо Нины, и та заметила торжествующую ухмылку.

— Неудовлетворительно. Однако у вас, как у отличного, по крайней мере, до сегодняшнего дня, зарекомендовавшего себя молодого ученого, есть шанс попытаться сдать экзамен еще один раз. В порядке исключения, хотя это регламентом и не предусмотрено. Однако уважаемый Борис Егорович убедил нас, что мы должны пойти вам навстречу и не разрушать в самом начале карьеру, которая, если вы откажетесь от тяги к низвержению авторитетов и безудержному фантазированию, может оказаться блестящей. И, конечно, пересдача состоится тогда, когда наш уважаемый коллега, ваш научный руководитель, выйдет из больницы…

Чувствуя, что у нее словно пол под ногами исчез, Нина ухватилась за спинку стула.

Как же так…

— Поэтому готовьтесь и не забивайте голову чушью. Увидимся в августе!

Штык уже откровенно усмехался, и на этот раз Нина отвела взор. Выходит, не только в «гляделки», но и в жизни, в реальной жизни, победил, как всегда, именно он.

Неловко повернувшись, кажется, даже и не попрощавшись, Нина побрела прочь из аудитории, оглушенная вестью о том, что она в первый раз в своей жизни получила «пару».

Причем уверенная, что заслужила пятерку.

— Та-а-ак, зовите следующую фантастку! — раздался зычный голос Штыка, а кто-то вполголоса добавил:

— Думаете, наш уважаемый коллега скоро поправится?

И тот же Штык ехидно заметил:

— Будем все надеться, что да. Если, конечно, злобный доктор, любовник его жены, не впрыснет ему какой-то там токсин!

Супруга научного руководителя Нины умерла лет двадцать, если не более, назад.

Та-а-ак…

Нина плохо помнила, что произошло дальше. Кажется, она, напрочь игнорируя вопросы бросившейся к ней «коллеги по несчастью», подобно зомби, побрела куда-то. Каким-то образом вышла на улицу и, как будто на автопилоте, пошла вверх по улице, от здания университета к набережной.

Там некоторое время сидела на скамейке под раскидистой липой, безучастно наблюдая за тем, как на набережной резвились дети, сопровождаемые родителями. Как сновали по реке туда-сюда моторные лодки. Как на противоположном берегу, на городском пляже, горожане вовсю наслаждались жарким летом.

А внутри царил холод. Нина все еще не могла поверить, что…

Что получила «пару». Более того, завалила кандидатский по специальности.

И проиграла, причем всухую, литературную партию в «гляделки» Штыку.

Похоже, это было ужаснее всего.

Просидев так какое-то время (она даже сама не могла сказать, прошло ли всего семь минут или семь часов), Нина поднялась, уселась в 124‑ю маршрутку и поехала по знакомому адресу. И только поднявшись пешком на третий этаж и вставив в замок ключи, она вдруг поняла, что приехала на съемную квартиру Славика, напрочь забыв, что Славик до встречи в пиццерии вечером будет выполнять заказ на какой-то крутой фирме…

Но дверь уже открылась, и Нина намеревалась захлопнуть ее, как вдруг услышала странные стоны. Кажется, кому-то было плохо…

Ступая по ковровому покрытию, она двинулась вперед по коридору и, замерев в дверях спальни, поняла, что ошибалась. Нет, кому-то было вовсе не плохо, а хорошо. Даже очень хорошо.

А именно Славику и полной ширококостной коротковолосой блондинке, в которой Нина распознала работницу отдела аспирантуры.

В самый неподходящий момент блондинка, скакавшая на Славике, подняла глаза — и, заметив Нину, дико завизжала.

Нина, чувствуя, что из глаз хлынули горячие едкие слезы, повернулась, наткнулась локтем, причем крайне пребольно, на трельяж, заплакала еще сильнее и бросилась к двери.

— Нинуля, ласточка, стой! — донесся до нее тревожный голос Славика, который в чем мать родила бросился вслед за ней. — Ты не так все поняла!

Нина, заплакав от этих слов еще сильнее, бросилась по лестнице вниз, зацепилась ногой за ступеньку, кубарем покатилась и, приземлившись на бетонный пролет, зарыдала во весь голос.

Славик, подоспев к ней, принялся нежно утешать — так, как это умел только он.

— Ну, понимаешь, это секс, только секс. Она для меня ничего не значит. А тебя, Нинуля, я люблю, причем знаешь как!

— Как? — произнесла, давясь слезами, девушка и заметила работницу отдела аспирантуры, как и Славик, в чем мать родила, вышедшую за ним и протягивавшую ему трусы с мультяшными героями.

От этого Нина зарыдала во весь голос.

Славик принялся утешать ее, что-то шепча на ухо, целуя в шею, помогая ей подняться. Но Нине не хотелось подниматься — хотелось остаться сидеть на пролете лестницы, реветь и забыть обо всем.

Только не получалось.

— Ну, пойдем, чайку попьем… Нинуля, ласточка, ну, не надо так убиваться. Ты ведь вся с головой в учебе была, и я это всячески поддерживаю, а мне разрядка нужна. Ну, тут она и подвернулась…

Ширококостная блондинистая она, ничуть не обидевшись на такие слова, тоже принялась утешать Нину, что было обиднее всего.

— Ну да, у нас только секс, вы поймите. Славик только о вас и говорит все время. Он вас так любит! Ну а то, что мы с ним разок-другой трахнулись… Парень-то он у вас симпатичный, язык у него подвешен хорошо. Господи, с кем он только не трахается…

Славик тотчас набросился на свою пассию, которая по простоте душевной выболтала то, что для ушей Нины, уже, так и быть, готовой простить, хотя бы только на сегодня, после всех пертурбаций, неверного друга, явно не предназначалось.

Горестно вздохнув, Нина, оставив Славика и его пассию выяснять отношения в подъезде в голом виде, поднялась и двинулась прочь.

Дверь подъезда распахнулась, вошел пожилой мужчина с овчаркой, имени которого она не знала, но которого видела часто и с которым всегда здоровалась, и наверху раздался резкий, словно выстрел, хлопок закрывшейся от порыва сквозняка квартирной двери.

— Дура, ты без ключа вышла? — раздался крик Славика. — Как мы теперь обратно попадем?

Нина, вручив пожилому соседу ключ от квартиры Славика, который ей больше не требовался, попросила отдать его молодым людям на лестничной клетке.

— А каким именно молодым людям? — осведомился сосед. — Не хочется, чтобы ключ попал в чужие руки…

— Вы их ни с кем не спутаете. Они абсолютно голые! — ответила Нина и, пожелав остолбеневшему соседу хорошего дня, торопливо вышла из подъезда.

Но торопиться было особенно некуда. Иногородняя Нина обитала в общежитии около основного корпуса университета, но возвращаться туда у нее не было ни малейшего желания.

Слезы просохли, и она ощутила голод. Телефон завибрировал — это звонил Славик. Сбросив звонок, Нина отключила мобильный и задумалась. Самый долгий день года, казалось, заканчиваться не собирался.

Куда же ей податься?

Решение пришло само собой. Ну конечно, в «Книжный ковчег», магазинчик библиографа и библиофила, антиквара и краеведа Георгия Георгиевича.

«Книжный ковчег» располагался на одной из тихих центральных улочек, там, где еще сохранилась дореволюционная постройка, в трехэтажном желтом особнячке с затейливой лепниной и двумя небольшими дорическими колоннами у входа.

Сам Георгий Георгиевич после переезда в их городок больше тридцати лет назад, в том числе по причине своей слепоты, нигде, за исключением своего книжного магазинчика, не работал, однако, кажется, от дальних родственников ему досталось изрядное наследство, в том числе и этот особнячок, который он давно мог бы продать местным нуворишам за более чем солидную сумму, однако никогда бы не сделал этого: тогда бы пришлось закрыть «Книжный ковчег», который, и это Нина знала наверняка, был смыслом жизни Георгия Георгиевича.

Тренькнул медный колокольчик, и Нина переступила порог магазинчика, сразу ощутив такой приятный и знакомый запах — старых книг, вибрировавшей от лучей вечернего солнца пыли, засохших цветов и дорогого табака.

«Книжный ковчег» оправдывал свое название — везде и всюду были книги: старые и древние, легкого жанра и философские трактаты, дорогие и дешевые. Стопки, штабеля, целые стеллажи книг, добраться до верхних полок которых можно было только при помощи особой приставной лестницы. Нина помнила, что как-то спросила Георгия Георгиевича, сколько же у него всего книг — и была поражена его ответом:

— На сегодня сто двадцать шесть тысяч восемьсот девять.

Она-то имела в виду примерное количество, а он назвал ей конкретное число.

Георгий Георгиевич, массивный высокий мужчина, с окладистой и белоснежной, как у Деда Мороза, бородой, в стильных круглых темных очках, облаченный в свою любимую цветную вязаную жилетку и истоптанные башмаки, передвигался в своем лабиринте так, как будто знал каждый закоулочек, каждый поворот, каждую стопку и каждую ступеньку, никогда ни на что не натыкаясь, не задевая и не спотыкаясь.

А ведь действительно знал.

Кажется, он крайне редко, только в безотлагательных случаях, покидал свой магазинчик, который простирался на двух первых этажах особняка. На третьем же обитал сам библиограф.

— Добрый вечер, Ниночка! — услышала девушка раскатистый бас: способности Георгия Георгиевича узнавать ее то ли по звуку открываемой двери, то ли по звуку шагов, то ли по тому и по другому она уже давно удивляться перестала.

Появился и он сам, вынырнув из недр лабиринта стеллажей с несколькими книгами под мышкой и стопкой иных в руках. Нина знала, что предлагать помощь бессмысленно: Георгий Георгиевич все равно никогда бы ее не принял, да еще бы и жутко обиделся.

— Ага, мой последний на сегодня посетитель! Не могли бы вы, Ниночка, перевернуть вывеску на двери и закрыть ее изнутри? — попросил он, и Нина поступила, как было велено, бросив взгляд на старинные часы над прилавком.

Без одной минуты восемь — в это время она должна была встречаться со Славиком в пиццерии.

И поведать ему о своем триумфе при сдаче специальности по кандидатской.

Положив маленькую стопку книг, которую держал в руках, на большую, находившуюся около него (причем проделав все без малейших колебаний и крайне грациозно), Георгий Георгиевич нахмурился и произнес:

— Так, Ниночка, что случилось?

— Ничего… — ответила та, вдруг хлюпнув носом, — обманывать Георгия Георгиевича не имело смысла.

И заплакала.

Конечно же, она все ему рассказала: на большой просторной кухне на третьем, обитаемом, этаже особнячка, где библиограф отпаивал ее душистым травяным чаем и потчевал пирогами, которые обожал и которые самолично пек в гигантских количествах.

Когда Нина наконец смолкла, Георгий Георгиевич произнес:

— Кстати, я ведь не говорил вам еще, что Штык лет тридцать с лишним назад, когда я только приехал сюда, какое-то, впрочем, весьма короткое время был моим лучшим другом…

Нина, поставив старинную фарфоровую чашку на такое же блюдечко, вздохнула:

— Вообще-то нет. Так, выходит, вы его знаете?

Библиограф, тоже вздохнув, ответил:

— Лучше бы не знал. Есть определенные причины, почему он стал таким. Раньше он ведь был совершенно иным. Но…

Нине было любопытно, что же привело к тому, что профессор Штык превратился в подобного монстра, однако тактично решила, что задавать вопросы в лоб не имеет смысла: если Георгий Георгиевич сочтет нужным, то расскажет сам.