Женский улучшайзинг

Так мы и не знали про специфическое соседство, пока субботним утром, на следующий день после переезда, не оказались разбужены всем известной духовой музыкой. Еще и дом имел удивительную акустику. Музыка залетала в лоджии, усиливалась там и доставлялась прямо в уши жильцам. Практически на том же, что и на кладбище, уровне громкости. Не помогали ни стекла, ни то, что похороны были не совсем под окнами – а наискось, на углу дома, у дальнего от нас подъезда. Метрах в трехстах. Услышав спросонья уханье труб и литавр – сначала не поняли откуда. Но все выяснилось через пять минут. Когда, кое-как одевшись, перегнулись через перила лоджии и увидели вход в печальный «парк с аттракционами». Нам-то с папой ничего, а вот мама была суеверной. Очень суеверной.

Вечером был скандал. Речь шла о том, что отец наверняка все знал, не мог же не знать от своих дружков из горисполкома. Просто подписал документы, чтобы как можно быстрее уехать подальше от любимой мамы… то есть тещи. Что он променял свое спокойствие на спокойствие ее и детей, и теперь у нас в квартире наверняка полно сущностей, которые приходят с кладбища погреться. Папе и нам с братом в сущностей как-то не особо верилось. Скорее, раздражала громкая и однообразная музыка под окнами. А также толпы плачущих людей с венками…

Хорошо, что кладбище было старым, и на нем уже не хоронили. Только подзахоранивали в могилы родственников. Но и этого оказалось достаточно. И, главное, похороны происходили непредсказуемо. В будние дни еще ладно. Мы с братом по утрам были в школе, папа – на работе. Мама сбегала на этот период по магазинам и по прочим хозяйственным делам. Но в выходные деться от страшных звуков духового полупьяного оркестра было некуда. Тогда мама придумала, что на субботу и воскресенье мы будем уезжать к бабушке. Все вместе. И это не обсуждается. Папа, услышав распоряжение, побледнел.

Раньше, когда мы жили рядом, он пересекался с тещей только по полчаса в будние дни, когда вечером приезжал с работы и заставал ее у нас «помогающей с внуками». Но и этого ему было достаточно. Поэтому переезда на другой конец города, куда от бабушки три дня на оленях, ждал с тайными надеждами.

Но надеждам не суждено было сбыться… Как только мы переехали, Гортранс сделал жителям первых трех домов на отшибе подарок. Не дожидаясь, пока вокруг вырастет целый микрорайон, транспортники, хоть и себе в убыток, пустили к нашей новостройке от станции маршрутное такси, которое проходило аккурат по улице, где жила бабуля. Женщиной она была сообразительной и знавшей все новости городка. Сразу же выучила расписание маршрутки и продолжила в прежнем режиме исполнять свой долг: помогать дочери по хозяйству. В маршрутке не было льгот для пенсионеров, поэтому расходы на ежедневный проезд тещи к месту службы также легли на папины плечи.

У мамы появилось больше свободного времени. В том числе и на то, чтобы наконец познакомиться с другими новоселами и найти себе подруг. Бóльшая часть женского населения дома оказалась такой же впечатлительной и суеверной. И попавшей в этот нехороший дом приблизительно тем же путем. Через многократный откат назад в очереди, пропускание вперед сирот и доведения до стадии «хоть куда, а там разберемся!» и «какой красивый парк у нас под окнами!». Мама завела в доме подружек, получила источники информации и сплетен. И за ужином делилась ими с папой. Рассказывала, что у одинокой Татьяны Владимировны завелись в спальне две сущности, и она регулярно отбивается от их домогательств. А Лерочка из двадцать восьмой квартиры нашла у себя на лоджии привидение и час его выгоняла мокрой тряпкой и молитвами. Обычно ужин заканчивался скандалом.

Через две недели отец не выдержал. Взял внеочередной отпуск и начал решать весь ком проблем, накопившихся с момента переезда.

Прежде всего он обошел мужиков нашего дома. Пообщался на тему потусторонних заворотов жен. Мужики уже были приблизительно в той же кондиции, что и папа. Все безропотно скинулись на избавление дома от нечисти, а некоторые даже сделали взнос вдвое больше требуемого. Был приглашен батюшка, который под взглядами всех жильцов женского истерического пола обошел дом. Освятил. Окропил, кадилом помахал. И объявил – что больше ни одна зараза с кладбища к нам не сунется. За отдельную плату освятил путь к автобусной остановке и детскую площадку. Батюшка выглядел солидно, говорил уверенно. Женщины выдохнули.

Чтобы закрепить успех, мужчины на оставшиеся пять рублей позвали экстрасенса. Сомневаюсь, что это был настоящий экстрасенс, – видела я уже этого шпендика на раздаче рекламных листовок недалеко от Дома культуры. Но, главное, остальные-то его не видели или не узнали, потому что шпендик пришел в странном оранжевом халате и чалме на голове. Видимо, взял напрокат в том же ДК костюм старика Хоттабыча. «Экстрасенс» так же прошелся по маршруту батюшки, крутя в руке какую-то ерунду из проволоки на палочке. Периодически он резко замирал, припадал к земле и «закрывал энергетические туннели», по которым и «ползли к нам в дом души умерших в виде сгустков». Шпендик как актер был гениален. Это я поняла, когда протиснулась сквозь толпу окруживших «экстрасенса» зрителей. Я, честно говоря, боялась, что наши продвинутые дамы разоблачат бедного раздатчика листовок, но все прошло блестяще. Он нес полную ахинею, наши, поддакивая, несли такую же. Окончательно успокоившиеся женщины разошлись по квартирам, готовить мужьям праздничный ужин в честь победы над темными силами. Расчувствовавшись, папа выдал экстрасенсу рубль сверху от себя, и тот, приподняв полы оранжевого балахона, радостно поскакал к пивной палатке.

Но это еще не все. Отец, пользуясь своими красными корочками и природным обаянием, вошел в доверительные отношения с местными ритуальщиками, и те пообещали не шуметь, отговаривая родственников от оркестра. Как раз у них был конфликт, музыканты не хотели делиться. И, собственно, папина просьба легла на благодатную почву. Трубадуров послали на фиг, сообщив о секретном распоряжении КГБ. Если уж и были среди хоронивших любители траурной музыки, которые брали оркестр со стороны, то кореша с кладбища старались предупредить заранее.

В таком случае отец вечером отправлял нас с братом по квартирам соседей с оповещением. Это сейчас все просто, есть общедомовые чаты, а тогда роль эсэмэсок выполняли мы. «Дзыынь! Здрасссти! Папа просил передать – завтра похороны с музыкой. В двенадцать ноль-ноль. Имейте в виду». Работать эсэмэской мне нравилось. Соседи улыбались, передавали отцу спасибо и приветы. Мне отсыпали конфет. Папа явно набирал очки в нашем доме, а мы с Лешей возвращались с полными карманами вкусностей.

Ну и последний удар был нанесен по визитам бабули. Папа самолично съездил в нашу школу и записал брата на продленку. Бабушке сообщил, что у него проблемы на работе и деньгопровод закрыли. Он будет искренне рад видеть тещу у нас дома, но финансировать маршрутки больше не может. Визиты быстро сошли почти на нет – до пары раз в неделю для контроля. Но и это было облегчением.

Жизнь налаживалась.

Вы спросите, а где про красоту и улучшайзинг? И почему я углубилась в тему кладбища? Каюсь. Увлеклась. Но кладбище неразрывно связано с историей о второй попытке усовершенствования внешности. Без столь тщательного описания местоположения нашего дома сложно будет передать весь трагизм и подоплеку ситуации.

Ну а теперь – ближе к теме.

В декабре я пошла в новую школу. Конечно, школа была красивой и современной, как и обещала мама. Стены блестели свежей масляной краской, полы не скрипели, и в столовой стояли очень даже достойные столы и стулья. (Чуть позже узнала, что столовку в вечернее время периодически сдают под банкеты, поэтому хорошая мебель была оправдана с коммерческой точки зрения.) Но как бы ни было все замечательно – переходить было тяжело. В старой школе остались мои два лучших друга. Костя Денисов и Альфия.

Да, через какое-то время после инцидента с тушью мы с Альфией стали подругами. Она, видимо, поняла, что я абсолютно не угрожаю ее популярности среди мальчиков и не претендую ни на одного из почитателей. А мною двигало любопытство – что же там, в голове, которая путает Лермонтова с Пушкиным и не может запомнить даже одно четверостишие?

И с Костей тоже все повернулось на сто восемьдесят градусов. Где-то через год он окончательно простил меня за печенье. И, удостоверившись, что с моей стороны больше не будет поползновений ни на его жизнь, ни на чувства, – вернулся ко мне за парту. И мы подружились. Даже пару раз, чисто по-дружески, он провожал меня до дома и нес портфель.

И вот теперь нужно было все начинать с начала.

Но мне очень повезло. В классе нас таких, новеньких, было двое – я и Наташа из наших домов у кладбища. Только мой дом был корпус один, а у нее корпус три. И ее семья так же, только недавно, переехала в новостройку. Мы с Наташкой моментально подружились и решили держаться вместе.

С шестого класса я изменилась мало. За три года, конечно, выросла, но на фоне одноклассников так и оставалась малявкой с детской фигуркой. И с лицом перемен не произошло – на отечественную косметику была получена пожизненная аллергия, а на импортную не было денег. Поэтому ходила так. С белесыми ресничками, прыщавой мордочкой и волосами, стянутыми резинкой в хвост. Ну и сколиоз третьей степени дополнился лордозом (спасибо тяжелым учебникам, которые я таскала в школу то на левом, то на правом плече). С виду Наташка была мне как сестра. Может, только ростом чуть повыше и цвет волос чуть потемнее. А так – все те же прыщи, та же осанка, та же прическа. Встретишь в темном коридоре – и не отличишь. Столь заурядные внешние данные сблизили нас, пожалуй, даже больше, чем соседство. Мы заняли одну из парт и начали наблюдать за обстановкой.

Обстановочка, если честно, была странной. Школа делилась на две группировки. Как часто водится – по территориальному признаку. Район облупившихся панельных пятиэтажек и бараков, построенных еще немцами после войны, примыкал к школе с востока. На противоположной, западной стороне стояли два квартала современных кирпичных домов по индивидуальному проекту. Можно сказать, суперэлитка по тем временам. Назло всем природоохранным организациям она угнездилась на берегу озера и в окружении березовой рощи. Понятно, что эти дома были не для простых смертных. И даже не для «сирот».

«Дети Запада» отличались от остального контингента школы, как жители ФРГ от гэдээровцев. Нет, наверное, даже сильнее. Каждый ребенок – картинка. Внешность, одежда, воспитание. Мамы в бриллиантах на родительском собрании. Папы на блестящих машинах, подвозившие золотых деток в школу, чтобы тем не месить новыми американскими кроссовками грязь на тропинке через рощу, даром что там всего триста метров. Понятно, что таких деток было меньшинство. Шедевров много не бывает. У нас в классе их было четверо. Два парня и две девушки. Остальное население – жевуны и мигуны из восточного района. Планктон рабочих окраин. Неполные семьи, комната в бараке, у многих печать потомственного алкоголизма на лице и куцее здоровье. Мы, как представители непонятного пока Северного мира, состоявшего всего из трех домов, были чужаками. И для элиты, и для мигунов. Для первых были «недо-», для вторых – «слишком». Поэтому чувствовали себя в вакууме. У одноклассников, а в особенности у божественной четверки, отсутствовал интерес к двум маленьким прыщавым девочкам. За первый месяц в нашу сторону они не посмотрели ни разу. «Западные» детки жили в каком-то своем мире, отгороженные от плебса толстым слоем стекла. Причем стекла матового. Наши лица небожители разглядеть не могли, впрочем, они их и не интересовали. Эти четверо сидели все вместе на двух последних партах среднего ряда, и там на них всегда падал солнечный луч. Или это от четверки исходило золотое сияние? Вернее, от одного из четверки, от единственного взгляда на которого мои спящие гормоны проснулись и взбесились. Причем спросонья они, гады, не разобрались и, к несчастью, выбрали все самое лучшее. Самого красивого мальчика не только параллели, но и всей школы. Почти бога. Сына какой-то шишки райисполкома. Высокого блондина с голливудскими чертами лица и чуть рассеянной, мимолетной улыбкой.

Когда у нас был урок физкультуры, девочки из классов помладше сбегали со своих занятий и подсматривали сквозь щель двери, как наш бог делает тридцать отжиманий на турнике под одобрительное бурчание пожилого физрука. Мышцы Миши (так звали бога) равномерно и плавно вздувались под тонкой футболкой фирмы «Адидас», капли пота святой росой выступали на высоком лбу… Девочки за дверью млели и отталкивали друг друга, чтобы не заслоняли обзор. Да что там эти малолетки! Вся женская часть нашего класса, которая в это время должна была играть в волейбол, замирала. Мячик улетал далеко в угол зала, и одна из нас шла за ним, постоянно оглядываясь на Мишу. А остальные молились, чтобы шла она долго и дала досмотреть…

Разумеется, как у каждого бога, у Миши была свита. Разумеется, жившая в тех же кирпичных дворцах. Лучший друг и сосед по парте, который уже устал от подкатов желавших познакомиться поближе не с ним, а через него, и две девочки практически такой же божественной красоты. Белозубые улыбки, импортная косметика, прически явно салонного изготовления. К тому же эти дивы к своим пятнадцати годам уже имели полностью сформированный, шикарный, минимум третий размер и идеальные формы. Не хуже, чем у Альфии. Пышности обтягивались остродефицитными турецкими свитерками из ангорки с богатой вышивкой бусинами и блестками. Кто помнит, такие ангорки стоили безумных денег у перекупщиков и даже директор школы имела подобную роскошь лишь на выход в свет и приезды различных контролирующих инстанций. Впрочем, родители этих двух девочек были обеспеченнее, чем какая-то там директриса заштатной школы. Все же директор гастронома и директор автосервиса – звучит намного солиднее. Поэтому у дочек было не по одному, а по несколько таких свитерков разных цветов и фасонов. На зависть всему трудовому коллективу школы, включая директора.

На задних партах всегда царило оживление. Там было весело, обсуждались походы в кино после уроков и дискотеки в ближайшем ДК. Пылинки в воздухе завихрялись в ритмах Сандры и Сиси Кэтч, а лучи солнца высвечивали и блестки на одежде, и золотые прядки мелирования в волосах красоток Тани и Жанны… Когда раздавался очередной взрыв хохота – учителя не орали на них, как на остальных. Поджав губы, молчали. Видимо, вспоминая и подаренные к праздникам продуктовые наборы, и ремонт «жигулей» по официальным расценкам. Весь класс пользовался передышкой, резко поворачивался на хохот и мечтал переместиться в его эпицентр. В потоки света. Туда, где нет бед, безденежья и пьяных родителей. Где обсуждается новый фильм по видаку или поездка в выходные на дачу в Малаховку, на шашлыки. И я тоже всем своим сколиозом поворачивалась на солнечный свет и смеялась громче всех. И мечтала, чтобы Миша хоть раз обратил на меня внимание.

Но мне уже было пятнадцать. Я росла умненькой девочкой и достаточно быстро поняла полную расстановку сил. Уяснив, что ничего мне не светит и место под солнцем плотно занято блестками и грудями – тупо ударилась в учебу. С ней-то как раз дело обстояло намного лучше. Оказалось, что я перевелась из более сильной школы, которая ушла далеко вперед и даже преподавала ученикам кое-что сверх программы. Меня полюбили учителя, а я полюбила отвечать у доски. И отвечала. Вся такая интеллектуальная и правильная. Демонстрировала свой широкий кругозор, начитанность и отличное знание химических процессов при реакциях азота. Сначала меня смущало, что отвечаю только для учительницы. Мои «выступления» проходили под разговоры и смех на задних партах. Разумеется, это возмущало, бесило… а потом привыкла, и стало все равно. И, как ни странно, это начало срабатывать.

Где-то через месяц я поймала на себе первый взгляд своего кумира… Потом еще один. Вроде рассеянный, но с какими-то проблесками изумления, что ли. При моих ответах его шутки прекращались. И он сам замолкал. Пару раз даже цыкнул на свою свиту.

И вот неожиданно случился прорыв. Он сам подошел и попросил тетрадь. Списать домашку по алгебре. Правда, обратился ко мне «Катя», да и потом вернул тетрадь не мне, а подруге. Видимо, все же еще нас с Наташкой путал… Но это был прогресс!

Приближалось Восьмое марта, а вместе с ним и «мероприятие года» – дискотека в школьной столовой, которую совет старшеклассников с боем отвоевал у «корпоративщиков». Видимо, это и сподвигло меня на вторую попытку смены имиджа. Снова вспомнила, что я серая мышь и мне требуется улучшайзинг. Отсидев дома неделю с традиционным конъюнктивитом и решив, что лимит плохого на этот год уже исчерпан, – исследовала перед зеркалом свой образ и пришла к выводу, что менять придется многое.

Как раз накануне случайно увидела в руках своего божественного одноклассника журнал с портретом Сиси Кэтч. Мальчики обсуждали ее в весьма положительных тонах и даже хотели жениться на этой диве… ну либо пригласить на шашлыки и пивко. Я решила стать такой же. С ворохом кудрявых волос, дерзким взглядом хорошо подведенных глаз и большой грудью, стыдливо распирающей обтягивающую маечку до пупка.

По пути из школы купила кочан капусты, твердо пообещав себе съедать в день по половине. В надежде на то, что к Восьмому марта и дискотеке из моего нулевого что-то вырастет. Ну а если еще не вырастет – заменим ватой. Пока идет процесс формирования пышного бюста, следовало заняться волосами и глазами. Памятуя о не особо удачном опыте с тушью-плювалкой, было расстроилась, так как импортная стоила кучу денег. Но выручила верная подруга Наташа, пообещав перед дискотекой взять у мамы итальянскую тушь «PUPA» в красном флакончике с зеркальцем и карандаш для подводки. Вопрос с глазами был закрыт. А вот волосы напрокат взять было невозможно. Требовался серьезный и профессиональный подход, который бы полностью отвечал современным тенденциям моды. А именно – «мокрая химия».

Для тех, кто не знает, что это такое, в силу юного возраста или, наоборот, старческой амнезии – краткий экскурс в мир гламура и красоты конца восьмидесятых. Помните группу «Europe»? Если не помните – то «Google» вам в помощь. Посмотрели? Вот. По мальчику-солисту сходила с ума половина девочек постсоветского пространства. Вторая половина сходила с ума по прическам этого коллектива. Понятно, что кудряшки и пышность музыкантам достались не от природы, а возникли с помощью хитрых манипуляций парикмахеров. Эти манипуляции в наших салонах назвали странным словосочетанием: «мокрая химия». Проще – это салонная завивка, позволявшая превратить блестящие прямые волосы в «баран» минимум на два-три месяца, а вернее, на все время, пока не отрастут новые. Из минусов – химические вещества, которыми обрабатывали прическу, портили качество шевелюры напрочь, превращая ее в сухую солому. Но кто об этом думал? Когда была возможность стать крутой и надолго? И всего за одно посещение парикмахерской и за небольшую сумму в рублях?

Вернее, мне это так казалось. Пока не зашла в ближайший салон красоты и не узнала цену. Мама дорогая! Двадцать пять рублей! Это как сейчас десять тысяч. Не меньше. Правда, ближайший к школе салон был с элементами свеженького евроремонта и позолоты, что внушало серьезные подозрения в том, что цены тут завышены. Надо было искать дешевле. В те времена без Интернета маркетинг осуществлялся исключительно пешим способом. За несколько дней я обошла все пять парикмахерских и салонов города Железнодорожный и сделала неутешительные выводы: за мою длину волос дешевле двадцати пяти рублей никто не брался. А у меня было отложено только десять. Ну еще два могла выпросить у папы без долгих выяснений, зачем ребенку понадобилась такая неимоверно большая сумма.

На самом деле в прейскурантах парикмахерских «мокрая химия» оценивалась рублей в пятнадцать – двадцать. Но когда мастера разглядывали и щупали мою шевелюру – ценник сразу вырастал чуть ли не в два раза. За «сложность». Мастера цокали языками, говорили, что мне очень повезло с такими густыми и чуть вьющимися волосами, и просили не трогать «красоту». Какая, к черту, красота? Если не позволяет сделать модные спиральки бюджетно?

До дискотеки, на которой просто обязана была покорить сердце Миши, оставалась какая-то пара недель. И я уж было совсем сникла и собиралась в гости к бабушке, порыться на антресолях в поисках бигуди, как меня опять выручила Наташа.

Она на тот момент тоже страдала от неразделенной любви к какому-то десятикласснику и полностью поддерживала мои начинания, предполагая позже пойти по моим стопам. Если опыт улучшайзинга окажется удачным и принесет плоды. Поэтому подруга также занималась маркетингом в этой сфере. И вот наконец повезло.

Какая-то дочь подруги ее матери недавно закончила парикмахерское ПТУ и готова была сделать мне вожделенную «мокрую химию» за вменяемые двенадцать рублей.

Порывшись по карманам папы и по дну маминой сумки, я как раз наскребла недостающую сумму. И еще тридцать копеек на электричку. Потому что за волшебной химией предстояло ехать аж две остановки. В Салтыковку.

На следующий день, зажимая в руке бумажку с именем мастера и адресом парикмахерской, я продиралась сквозь вещевые ряды Салтыковского колхозного рынка. Салон с названием «Мечта» находился где-то за ними.

Кстати. Колхозный рынок в Салтыковке был в те времена просто культовым местом для модников Москвы и Подмосковья. Боско де Чильенжи и «Садовод» в одном флаконе. За бабками с редиской и южанами с пирамидками вощеных фруктов тянулись неисчерпаемые ряды челноков и кооперативщиков. На ветру развевались плиссированные юбки и кофты из люрекса. Из каждой палатки с кассетами и плакатиками звезд орала музыка. На любой вкус. Хочешь – тебе Юра Шатунов, хочешь – Шуфутинский. Палаточники были люди глухие и/или не жадные. Вставай к любой палатке и слушай бесплатно, что заблагорассудится. У входа на рынок блестели лаком вишневые «девятки» и тонированные «шахи» наиболее удачливых торговцев фруктами, музыкой и люрексом. Парикмахерская «Мечта» тоже, видимо, была культовой – ведь в ней делали супермодную химию по демпинговым ценам, и можно было полностью преобразиться всего лишь за один визит на этот волшебный колхозный рынок, в этот оазис люкса и красоты.

И вот, проплутав по рядам и оглохнув от современной музыки, я наконец добралась до «Мечты». Это был обычный совковый салон красоты с колпаками фенов, портретами красивых дам, рекламирующих «Wella», и волосами всех цветов на полу. Ну и запахом отдушек и парикмахерских суспензий, который шибал в нос еще при входе. В женской части зала было тихо. В мужской же – кипела работа по приведению в порядок смуглых усачей из-за прилавков с помидорами. Я спросила мастера Марину, и ее пошли звать в курилку. А пока усадили меня в потертое кресло из кожзама и предложили кофе (зачеркнуто), окатили смесью удивления и презрения.

Марина, видимо, неоднократно становилась «Мисс» своего ПТУ и была воплощением моего идеала: мини-юбка в обтяг, кофточка тоже (и было что обтягивать). Каблуки нескончаемые, колготки в сетку, пластмассовые крупные клипсы. Грим на лице трудоемкий. Просто Сиси Кэтч и Сандра в одном флаконе! И даже лучше! Ведь волосы были выбелены в изумительный желтый оттенок и свиты в кудри мокрой химией… именно такой, как хотелось и мне. Когда красавица не спеша прошла через мужскую часть зала, покачивая хорошо обтянутыми бедрами, усачи задергались так, будто им всем одновременно откромсали по пол-уха. Тетки-мастера в халатах тоже задергались, в очередной раз наливаясь злобой к новенькой выскочке, которая, видимо, за месяц работы произвела фурор в рядах продавцов колхозного рынка и прибавила мужскому залу работы по обслуживанию зачастивших в парикмахерскую джигитов.

– Это ты от Маргариты Владимировны? А почему мне не сказали, что приедет ребенок? Я детей не стригу!

Я, остолбенев от восхищения и смущения одновременно, яростно закивала и показала на ее кудри.

– Я такую же химию хочу сделать.

– Тебе сказали, сколько химия стоит? Я вообще-то пятнадцать за длинные волосы беру. Но для Маргариты пообещала скидку сделать. До тринадцати. У тебя деньги-то с собой? Покажи! И оплата вперед.

В глазах почернело. Какие тринадцать? У меня же впритык! Еще десять копеек осталось на чебурек… И все. И тут мне пришла идея.

– А на короткие дешевле? Сколько стоит?

– Короткие дешевле. Состава-то меньше идет. На длину до тридцати сантиметров сделаю за восемь. Но стрижка еще рубль.

В принципе вырисовывалась неплохая арифметика. Так у меня еще и останется.

– Режьте!

На пол полетели мои длинные пряди (зачеркнуто). Она занесла ножницы.

– Ой. Нет. Тебе самой не жалко? – в голосе Марины наконец проскочили человеческие ноты. – Сколько растила? С детского сада? И ты понимаешь, что такое тридцать сантиметров? Они же еще после завивки поднимутся. Ты будешь воон как та мадам. – Она махнула рукой на толстую парикмахершу с «бараном» на голове. На ту, которая при торжественном Мариночкином дефиле шипела больше всего.

Не. Как та мадам я быть не хотела. Совсем. Этим точно не покорить Мишино сердце.

Парикмахерша, видимо, даже через жужжание фена почувствовала, что говорят о ней, причем в пренебрежительном тоне. Бросила докрамсывать затылок очередного усача, метнула в нашу сторону нервный взгляд, достала сигареты из кармана халата и пошла перекурить оскорбление в подсобку.

– Ну а что же делать? Как же? – Я же уже сидела в кресле, накрытая клеенкой.

– Ну хорошо. Давай так. Сейчас заплатишь двенадцать рублей. А остальное завезешь завтра. Рубль и два восемьдесят за гель. Тебе же гель нужен для укладки?

Вот про гель для меня было откровением. Но тут уже не до экономии. Придется папу грабить еще раз.

Марина подумала еще.

– В принципе… знаешь, у нас есть состав подешевле. Польский. Если его брать, то уложимся в десять рублей на ту длину, которая есть. Еще и на гель скидочку сделаю.

– А что за польский? Он нормальный?

– Нормальный. Держит хорошо, – с некоторой задумчивостью отозвалась мастер. – Просто польский.

Нет бы мне тогда подумать, что это Марина такая добрая стала и дает цены ниже рынка! Но желание сэкономить, да еще и получить гель со скидкой, напрочь отключило мозг. Если, конечно, он у меня тогда был.

– Делайте!

Мисс ПТУ ловко наразделяла мне волосы на проборы. Достала большой полиэтиленовый мешок с бигуди-«коклюшками» (судя по потрепанному виду, либо купленными б/у, либо доставшимися в наследство от старейшего мастера салона после ухода на пенсию).

Что такое коклюшки для химии? Это такие тоненькие палочки-бигуди, на каждую из которых надо накрутить тоооненькую прядку волос и крепко-накрепко обвить это дело резинкой.

Вот этой накруткой Марина и занималась следующие часа полтора. Я, честно говоря, не ожидала такой продолжительной и нудной процедуры. Кажется, минут через двадцать отключилась. Встала-то в школу в семь. Потом семь уроков. После школы бегом на электричку без захода домой. Вдобавок в тот день я ничего не ела, потому что экономила на еде в школьной столовой (а иначе как скопила бы десятку на прическу?). И вот я сидела в этом потрескавшемся кресле и мечтала или о чебуреке, или о голодном обмороке. Второе сбылось. Очнулась от крика мастера прямо над ухом:

– Девочки! У меня закончились коклюшки! Кто даст свои?

Коллеги-«девочки» со злорадством переглянулись.

– Прости, Марин! У меня у самой запись на химию. На пять часов.

– У меня тоже. Лишних нет.

Волна злорадства докатилась и до мужского зала. Мастера повыключали свои фены-жужжалки. И с приторным сочувствием сообщили, что «у них откуда ж? В мужском зале?»

Лицо Марины в зеркале так вытянулось, что я окончательно пришла в себя. Вечерело. За полтора часа у меня была накручена только половина головы, на что ушел стандартный комплект бигуди. Тут до нас обеих дошли истины. До меня: почему в других салонах более опытные мастера просили у меня двойную цену. До Марины: какого хрена она со мной связалась? Мы и до ночи не закончим. А может, и вообще не закончим. Коклюшек-то нет. А если бы и были… еще полтора часа на вторую половину волос, и потом час сидеть мне с раствором под колпаком фена. А салон до восьми. Расплетать было уже не в тему… Время потрачено. И чек пробит в кассе.

Еще раз обозрев сделанное, мастер аккуратно поинтересовалась, могу ли я завтра в школе не снимать шапку? Оставить все как есть, а после уроков опять приехать в Салтыковку, мастер как раз где-нибудь нароет второй комплект бигуди, и мы завершим начатое. У меня на это были возражения. Что до школы дело не дойдет. Родители, увидев у меня на голове ЭТО – расплетут коклюшки сами и выкинут их в мусоропровод. И раз плакали мои десять рублей, добытые в честном бою борьбы с голодом на больших переменах, то защищать драгоценный набор для химии я мстительно не буду. И Марина останется без заработка.

Ситуация становилась патовой.

Минутная стрелка на часах приближала нас к точке невозврата.

И тут произошло чудо. Та самая дама с «бараном», отпустив очередного обкромсанного клиента, скрылась в подсобке на перекур и вернулась с мешком коклюшек. Отодвинула уже совершенно растерявшуюся Марину и сама начала быстро накручивать прядки. Правда, после первой бигудюхи наконец внимательно всмотрелась в мое лицо. Ахнула. Спросила, в каком я классе и не живу ли на улице Пионерская. А то у ее соседки дочь-шестиклассница точь-в-точь. И щас бы она позвонила моим родителям. Чтоб задали трепку.

У опытного мастера дело пошло быстрее. Марина, извиняясь, что-то поскуливала рядом и пыталась помочь. Но «барашке» помощь не требовалась. Пальцы летали, как молнии. Все это действо сопровождалось ворчанием «Ишь, шалавы. Пороть некому… Что одну, что вторую». Когда мисс ПТУ, звеня клипсами и уже не виляя бедрами, убежала покурить, толстая мастерица спросила у меня вполголоса:

– Маринка тебе гель-то предлагала? Не бери. Во втором ряду у Ахмеда он продается. Красненький. В баночке. По рупь двадцать. Скажешь ему: «от Верунчика из „Мечты“» – за рубль отдаст.

Через сорок минут вся моя шевелюра была накручена на пластмассовые палочки и я напоминала суперъежа.

«Барашка» торжествующе посмотрела на часы и сдала меня с рук на руки вконец униженной Марине для следующей процедуры: пропитки «ежика» химическим составом.

Моя красная пэтэушница подобострастно лепетала: «Спасибо, Вера Сергеевна! Спасибо! Вы меня так выручили!» и чуть ли не кланялась в ноги.

Вера Сергеевна полным достоинства жестом отряхнула халат и засунула в карман пустой мешок из-под коклюшек:

– Что значит «спасибо»? Половину отдашь. Сколько ты с нее взяла? Двадцать? Десятка с тебя.

Марина стала еще краснее.

– Какие двадцать? Мы всего на десять договорились. С польским составом.

Толстая парикмахерша осеклась.

– Какой польский? Это что в подсобке за диваном банка стоит? Что нам в ноябре привезли?

Повисла нехорошая пауза.

– Да.

«Барашка» второй раз внимательно посмотрела на меня. И на мое лицо. Потом на Марину. Потом опять на меня. Во взгляде промелькнула жалость. Впрочем, очень быстро промелькнула. Вера Сергеевна была при исполнении, и лимит доброты на этот день уже был исчерпан помощью ненавистной Мариночке.

– А-а-а… Ну тогда да. Ладно. Пятерку отдашь. – И виляя бедрами не хуже мисс, пошла к себе, к своим южным клиентам.

Банка была действительно с польскими словами. Но, кажется, это был не состав для парикмахеров, а отходы от разработки поляками химического оружия… Когда банку открыли, по салону поплыла невероятная вонь. Такая вонь, что даже в мужском зале начали чихать и тереть глаза. Клиенты просили заканчивать побыстрее и с шуточками про противогазы стремились на выход. Новые заходили в предбанник, тянули носами и выскакивали обратно, на свежий воздух. И вот эта духовитая масса в спешном порядке наносилась мне на волосы тоже трущей глаза Мариночкой. Я сидела, крепко зажмурившись, заткнув нос и стараясь дышать ртом. Слава богу, это быстро закончилось. Мне на ежик натянули полиэтиленовый пакет, потом еще один… Потом на час посадили под колпак сушиться. Банку быстро запечатали, завернули в тридцать три мешочка и унесли обратно в подсобку. Салон проветрили. Запах стал меньше. Неприхотливые клиенты снова потянулись за красотой.

Потом смывка состава, раскручивание коклюшек. Опять смыв, сушка, укладка. Парикмахерская закрывалась в восемь, но в это время мои волосы были еще где-то на середине процесса. Марине выдали ключ, научили, как поставить помещение на сигнализацию. И мы остались в салоне вдвоем. К концу действа, когда Марина укладывала упругие спиральки гелем из своих личных запасов – вонь уже не была такой ужасающей. То ли мы к этому моменту принюхались, то ли действительно состав вымылся из волос и они стали пахнуть меньше… Нет, оказывается, не вымылся и не стали. Когда в десятом часу вечера я влезла в полную электричку, половина вагона начала оборачиваться, инстинктивно пытаясь отодвинуться от меня подальше. Но кудри были тщательно упакованы под шапку, а заподозрить маленькую бледненькую девочку в обладании мощным химическим оружием было как-то странно. Поэтому внимание приковалось не ко мне, а к зашедшему следом бомжу, которому после настойчивых просьб пассажиров пришлось спешно покинуть поезд на следующей станции.

Дома было все спокойно, родители не сомневались, что я засиделась в гостях у Наташи, и еще не начинали бить тревогу. Они мирно смотрели телевизор и готовились ко сну, что позволило мне без лишних объяснений в шапке проскочить к себе в комнату. На счастье, мой младший брат, с которым делила комнату, ночевал у бабушки. Только это его спасло от удушья в ту ночь.

Утро началось со скандала родителей. Мама предъявляла папе претензии, что он совсем не выполняет свои супружеские обязанности и не выносит мусор. И что воняет что-то из просыпанного когда-то переполненного ведра. И вот теперь как жить дальше? Папа предъявлял претензии маме, что это она плохая хозяйка. И что у нее вечно что-то старое стоит в холодильнике. И вот теперь это протухло. И как жить дальше?

Я посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна результатом. Спиральки были идеальные. Гель схватил их намертво. И ни шапка вечером, ни подушка ночью не смогли нанести урон.

В школе тоже произвела фурор. Еще в вестибюле, до звонка, когда пробегала рысью в раздевалку, заметила в отдалении компанию наших мальчиков, среди которых выделялся блондинистый Миша. Одноклассники свернули головы мне вслед и бурно отреагировали на красоту.

– О, смотрите, Миледи!