Глиняный шар

— Они знают, как жить и кого пригласить! Слава Б-гу, наш Геник попал в хорошую семью!

Тетя Малка смирилась с моей женитьбой, но свое слово сказала:

— Это, конечно, судьба, и дай Б-г, Геник будет счастливый, но я вам скажу, и можете считать меня сумасшедшей, этой судьбе очень помогла Сонечка!

Уже здесь, в Америке, как-то Зина по какому-то поводу спорила со мной и в сердцах сказала:

— Ничего ты не можешь в жизни! Даже жениться и то не мог! Хорошо, что моя мама догадалась, как тебя женить!

Жили мы с Зиной дружно, споры начались здесь, и я вам скажу, несмотря на то, что женился вроде бы не по своему желанию, я любил ее и тогда, и теперь… Любила ли она меня, я не знаю: после свадьбы она никогда не говорила об этом. Да и до свадьбы об этом говорила ее мама. Мне всегда хотелось услышать от нее слова любви, но, хотя я ей говорил о любви несколько раз в неделю, она только загадочно улыбалась и ничего не говорила. Главным советчиком в жизни у нее была мама, и обо всех семейных решениях я узнавал после того, как Зина согласовывала их с Софьей Марковной. И после этого мое согласие было просто констатацией факта, как умно выразилась ворона.

Так было и с Америкой. Софья Марковна решила, и мы поехали.

Когда стали уезжать первые евреи, Зина как-то сказала:

— Жалко, что у нас нет родственников в Америке.

— А что нам там делать? — сказал я.

— Что все, — сказала Зина и добавила: — У нас уехала медсестра и там уже имеет магазин. Она присылала на работу фотографии: ты бы посмотрел, какой у них дом и какая машина! Я тебе ручаюсь, что наш секретарь райкома такое не видел даже во сне.

Вот так поговорили и забылись. А потом через полгода Зина вдруг сказала мне:

— Что ты думаешь насчет Америки?

— У нас нет там родственников, — развел я руками. — Ты же это знаешь.

— Знала, — поправила меня Зина. — А теперь знаю, что есть. Нашлась мамина троюродная сестра Сима, дяди Нафтоли дочка!

— Какого дяди Нафтоли? — спросил я, первый раз в жизни слыша это имя.

— Они жили в Баку, мы раньше переписывались с ними, а когда дядя Нафтоля умер, связи прервались. Но папа как-то отыскал их следы. Они живут в Нью-Йорке. Ты понимаешь, что это значит для нас?

— Понимаю, — сказал я, — что это очень далекое родство, и нас они вызвать не могут.

— Ты говоришь, как мой папа, — сказала Зина. — Но мама ему сказала: «Ты же все-таки прокурор и неужели не можешь кое-что кое-где изменить! Люди и на меньшей, чем у тебя должности, все делают! Не волнуйся, Ленин на портрете, который висит у нас дома, ничего плохого тебе не скажет, он сам много раз изменял документы! Мы это учили на политзанятиях!» Так что, Геночка, скоро у мамы в Америке будет родная сестра!

Зина посмотрела на меня умоляющим взглядом и тихо сказала:

— Гена, я понимаю, что тебе там будет трудно, но мы же едем туда не ради себя, а ради дочки. Ты представляешь, Наташка вырастет и будет единственной еврейской девочкой в школе! Страшно даже подумать об этом: на нее будут показывать пальцами! И где она найдет еврейского мужа? Надо будет выписывать или из Израиля, или из Америки. Я все время думаю об этом и плачу по ночам, когда ты спишь: я не хотела тебя расстраивать — ведь у нас раньше не было шансов уехать. Но теперь, слава Б-гу, есть, и неужели ты считаешь, что этот шанс надо упустить?

Я посмотрел на навострившую ушки Наташку: что скажет папа? — и согласился.

— Воленс-ноленс, — как съехидничала по-латыни Златка. — Волей-неволей! Жизнь — удивительная штука, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь!

И в этом вопросе я с ней полностью согласен.

Так получилось, что Лев Абрамович, сделавший все, чтобы мы могли уехать в Америку, сам ее так и не увидел: все эти дела очень плохо отразились на его здоровье, он на ногах протянул два инфаркта и на третьем умер за две недели до отъезда. Похоронили его в предотъездной суете, и потом через полгода мои родители поставили ему памятник.

Троюродная сестра Софьи Марковны не узнала нас в аэропорту. И откуда было ей узнать, если нас она никогда не видела? И мы полчаса стояли посреди зала, не зная, что делать и что говорить. Слава Б-гу, ворона сообразила, что от такой встречи скоро нам станет плохо, и, высунувши клюв из клетки, на чистом английском закаркала:

— Господа! Тут кто-нибудь ждет родственников из Краснополья или нет?

Вы не удивляйтесь, что Златка знает английский. Вы лучше спросите, какой язык она не знает? Она как-то в овощном разговорилась с хозяином-китайцем и потом еще целый вечер пыталась со мной говорить по-китайски. Мне бы ее знания, и я в Америке не знал бы проблем!

Зинины родственники жили в Квинсе, и мы сняли квартиру в том же районе. И началась наша новая жизнь. Я не буду вам рассказывать про первые годы здесь, скажу кратко, всего хватило, как у всех, кого судьба привела на эту землю. Но как говорила тетя Малка: забудем плохое и вспомним только хорошее!

Зина убирала квартиры в Боро Парке, я перебивался подработками, которые мне находили Зинины родственники, а Софья Марковна вела воодушевляющие беседы как бывший идеологический работник.

— Чтобы вы ни говорили, а здесь лучше, чем там, — сообщала она за ужином, когда мы собирались вместе. — Там сейчас творится неизвестно что! Вчера я встретила Гинду из Осипович, она получила письмо от племянника: там сейчас буханка хлеба стоит миллион рублей! Вы слышали когда-нибудь про такое?

Новости оттуда она приносила каждый день, и мне кажется, она их придумывала, как в былые времена лектор из общества «Знание», рассказывая о происках капитализма.

Мои родители особенно о своей жизни там не писали, и это не нравилось Софье Марковне:

— Они пишут не все, — сочувственно говорила она. — И я их понимаю: они не хотят расстраивать нас!

Зина, правда, ей как-то сказала:

— Мама, что ты так переживаешь за то, что там происходит? У нас тоже пока не сладко!

После этого Софья Марковна не разговаривала с ней целый день и обиженно всхлипывала на кухне.

И мы назавтра опять покорно стали слушать жуткие истории из той жизни. Так пролетело пару лет, и Зина, наконец, сдала экзамен на врача. Жена тети Симинового племянника Бейличка держала медицинский офис, и Зина пошла работать к ней. Правда, Зина была не в восторге от этой работы.

— Бейличка ни грамма не понимает в медицине и командует нами, как у нас в Минске Григорий Петрович! — возмущалась каждый вечер Зина.

— Ничего, — успокаивала ее Софья Марковна. — Поработаешь немного и откроешь свой офис!

Но Зина долго терпеть не смогла и однажды, поругавшись с Бейличкой, ушла с работы. Неделю она была дома, а потом подвернулась работа в Нью-Джерси, и она поехала туда.

— Я обустроюсь, а потом и вы переедите, — сказала она.

Все лето она приезжала на выходные, а в сентябре забрала к себе Наташку, сказав, что там очень хорошая школа, и стала приезжать домой пореже: у Наташки в школе то были пати, то воскресные занятия…

День рождения у Наташки был в середине недели, и она приехала с Зиной после, в воскресенье. Я купил любимый Наташкин чизкейк и подзорную трубу, о которой мы с Наташкой мечтали еще в Краснополье.

— Чтобы посмотреть, как живут лунатики, — говорила Наташка, когда мы летними вечерами сидели на бабушкином крылечке и смотрели в небо.

Но сейчас мой подарок Наташа восприняла без особой радости.

— А дядя Миша мне подарил компьютер, — похвасталась она.

— Кто этот дядя Миша? — спросил я.

— Знакомый, — ответила Зина и добавила: — Я тебе потом о нем расскажу.

Но уехала, так ничего и не рассказав.

И в тот же вечер Софья Марковна завела со мной разговор:

— Знаешь, Гена, Зина не хотела говорить с тобой при Наташе, но у нее появился хороший знакомый. Он любит и ее, и Наташу. Он держит большой компьютерный бизнес и сейчас собирается купить Зине офис. Ты не обижайся, Гена, но ты уже три года в Америке и все на одном месте топчешься! Зина это делает не ради себя, а ради Наташки. Ей нужен отец, который может зарабатывать деньги. А ты можешь?

— Нет, — честно признался я.

— И детям ей стыдно сказать, что у нее папа грузчик, — добавила Софья Марковна. — Ты сам понимаешь это! Но надо все как-то сделать так, чтобы не травмировать ребенка. Подумай, пожалуйста!

Я не стал кричать, не помчался в Нью-Джерси, не попытался поговорить с Зиной — я просто сошел с ума.

И знаете, от этого стало лучше всем: Зину развели со мной даже без моего присутствия — разве можно жить с сумасшедшим мужем? А мне назначили пенсию и дали хомоатенда.

Зина позвонила мне, сказала спасибо и добавила, что я могу навещать Наташку, когда захочу. Она еще предложила мне остаться жить в нашей квартире, так как маму она забирает к себе — у Миши дом! Но я поблагодарил и отказался: эта квартира была мне не по карману, и я переселился в маленькую студию на Крапси.

Каждое воскресенье я ездил в Нью-Джерси на встречу с Наташкой. Я ждал этого дня, как счастья. И она ждала этот день.

Она долго переживала, подумав, что обидела меня с подзорной трубой, и при каждой встрече рассказывала, что нового увидела в небе.

А однажды она сказала:

— Папа, я знаю, что ты не сумасшедший! Ты просто не умеешь делать деньги! Я подслушала, как бабушка говорила маме, чтобы она не мучилась из-за развода, так как ты не умеешь делать деньги, и с тобой у нее не было бы перспектив! А что такое перспектива?

— Не знаю, — сказал я и добавил: — А подслушивать разговоры взрослых нельзя.

— Иногда можно, — возразила Наташка и добавила: — Я вырасту большой, буду много-много зарабатывать денег и возьму тебя к себе. Ты будешь читать стихи и писать свои книжки. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул я.

— Правда, долго тебе придется ждать, — вздохнула Наташка и спросила: — Будешь ждать?

— Буду, — сказал я и, ощутив подкатывающий к горлу комок, стал быстро тереть глаза.

— Мушка залетела? — спросила Наташка.

— Да, — ответил я.

Так встречались мы почти год, но однажды этому пришел конец: в Зинином доме я не застал Наташку. Ждала меня одна Софья Марковна. Как всегда Зина ушла от разговора, поручив это дело маме.

— Они переехали во Флориду, — объявила она мне с порога.

— Отдыхать? — не понял я.

— Жить! Я же тебе по-русски сказала: переехали! — едва не по слогам произнесла она последнее слово. — Из-за тебя! Каждое воскресенье ты здесь! Это невозможно! Миша просто не мог перенести это: это выводило его из себя! Он раньше был педагогом и знает, как воспитывать детей, а ты своими посещениями все его воспитание сводил на нет! А у него на плечах еще большой бизнес! И вот решил переехать: от тебя подальше! Из-за тебя ему приходится все начинать сначала! И у Зины было налаженное дело: пациентов приручить не так просто! Но что тебе? Ты только думаешь о себе! — в сердцах добавила она и захлопнула передо мной дверь.

Им надо начинать все сначала! А мне? Наверное, кончать с прошлым. Только подумали они об этом или нет? По силам ли мне это? И я опять стал карабкаться к своему золотому шару. Вверх, вверх, вверх! Головой в потолок! Потолок вдребезги, как будто он из стекла! И снова вверх! А может быть, Стивен не прав и не у каждого есть золотой шар! Может, мне суждено карабкаться к глиняному шару и, дотянувшись до него, понять, что большего мне не дано!

Мистер Баскин, скажите им, чтобы пустили в палату ворону. Мне надо с ней поговорить.

Будущая страница

Я должен найти свой золотой шар. Должен! Иначе я больше не увижу никогда Наташку! А для чего мне жить без нее? Вы спросите у Златки, и она вам подтвердит, что шар был у нас в руках. Он был ближе, чем вы от меня! Я докарабкался до него, как альпинист до Джомолунгмы! И неужели мне придется остаться внизу? И смотреть на шар, как на горизонт?

Все началось в тот день, когда ворона вдруг сказала:

— С Малкой мы увидимся, когда придет Мошиах.

— Почему? — спросил я.

— Потому что тогда мертвые встанут из праха, — сказала Златка, — и все соберутся в Иерусалиме.

— А может, раньше встретимся с ней в Краснополье? — мечтательно сказал я. — Разбогатеем и поедем.

— Может, и разбогатеем, — согласилась ворона. — Но Малку мы в Краснополье не встретим. Она умерла. И последние слова ее были про нас: как там Геник и Златка?

В тот же день я позвонил в Краснополье. Мама удивилась моему звонку, я не звонил уже три года, и сказала:

— Как была бы тетя Малка рада услышать твой голос.

До асисая оставалась неделя, и у нас с вороной в запасе было только два десятка долларов и столько же фудстемпов. Я поменял у хомоатенды фудстемпы, и на все деньги купил цветы. Мы с вороной пошли на ближайшее к нам Вашингтонское кладбище и разложили по цветку к памятникам незнакомым нам людям. Ко всем подряд. Насколько хватило цветов. В память о Малке.

В ту же ночь пришел к нам Стивен. Бледный молодой человек с викторианскими усами английского джентльмена. И с водяными глазами, как у всех привидений.

Вы никогда не встречались с приведениями? Я вам скажу, это совершенно обыкновенные люди. Какими были при жизни, такими и остаются. Как говорила наша Малка, душа не меняется! Душа дается один раз и навсегда, как говорил этот Корчагин! Она всегда с нами!

Я вам скажу по секрету, только не говорите об этом моей Зине, Стивен иногда заходил ко мне и в Минске. И всегда с интересными идеями. У него не голова, а дом советов, как говорили у нас в Краснополье. Вы знаете, свою первую антологию поэзии я составил не без его помощи. И что, вы думаете — он теперь предложил мне сумасшедшую идею: составить антологию американской поэзии для сумасшедших американцев!

— Бред! — сказала Златка.

И я с ней согласился.

Но вы не знаете Стивена! Если он что-то задумает, то не отступит. Он будил меня по пять раз за ночь. Вваливался в квартиру прямо через стену. Вы думаете, это приятно, когда из стены высовывается рука и щекочет пятку? И я сдался. Работали, как вы понимаете, по ночам. Ибо Стивен иначе не мог: приведение все-таки!

Я не помню точно, сколько у нас ушло времени на эту книгу, но в конце концов мы отправили рукопись в издательство. И вы можете не поверить, но нам позвонили на следующий день. По телефону говорила Златка, так как английский она знает лучше меня.

— Это к вам из издательства, — сказали в трубке. — У нас к вам небольшой вопрос.

Златка от радости подлетела к потолку.

— О’кей! — говорит. — Трепитесь.

— Не можете ли вы нам уточнить, кто скрывается под псевдонимом Стивена Крейна?

— Какой псевдоним? — возмутилась Златка. — Это он сам!

— Он однофамилец поэта девятнадцатого века Стивена Крейна?

Златка подмигнула мне правым крылом и, сделав круг по комнате, как стайер после победы, вновь взяла трубку.

— Ошибаетесь, — ворона выдержала паузу и закончила фразу: — Это он сам!