Помоги проекту - поделись книгой:
– Прошу отвечать на мой вопрос…
Она всплеснула руками.
– Подумать только: отвечать на его вопросы! Ах ты, ух ты, елки зеленые! Как вырос и возмужал мой любимый племянник… А если не отвечу, что будешь делать?
Переход от гнева к шалости произошел почти мгновенно. Мадам Львова намеревалась подшутить. Не зная, что Пушкину после бессонной ночи не до шуток.
– Отведу в участок под конвоем городового и посажу в камеру, – ответил он так просто, что тетушка в самом деле поверила. И немедленно обиделась.
– Спасибо тебе, дорогой мой. Дожила: племянник грозит посадить за решетку…
– Тетушка, прошу вас… – устало сказал Пушкин.
Как ни сердилась и ни обижалась мадам Львова, в первую очередь она была любящей тетушкой. И поняла, что племянник не в лучшем расположении духа.
– Прости, прости. – Она взяла его под руку. – Я же помогаю тебе найти убийцу Анны Васильевны? А раз так, должна была осмотреть место преступления…
– Как намеревались попасть в дом?
Тетушка изобразила невинную мину.
– Ах, боже мой! Об этом совсем не подумала. К старости слаба мозгами стала…
Пушкин выставил ладонь.
– Извольте ключ…
Отпираться бесполезно. Сама научила его логическому мышлению. С тяжким вздохом тетушка полезла в сумочку, вытащила ключ и положила, как милостыню.
– Почему не сказали, что Терновская оставила вам запасной?
– Поверишь: окончательно забыла. Анна отдала его года три назад на хранение. Если свой потеряет… Еле нашла, куда засунула.
– За нападение на городового полагается месяц тюремного заключения, – сказал Пушкин, пряча ключ в карман.
Мадам Львова не стал возвращаться к тому, что уже не воротишь, – так о чем же, о чем горевать. Подхватив племянника под руку, потащила к крыльцу дома. На все возражения, что не имеет права пускать, она отвечала, что только посмотрит и ни к чему не притронется. Пушкин поддался, найдя логичное оправдание: быть может, тетя укажет на вещь, которая пропала из дома.
Открыв навесной замок, он пропустил мадам Львову, настрого указав ни к чему не прикасаться даже мизинцем. Войдя в гостиную, тетушка остановилась перед разбросанными бумагами.
– Что искал убийца?
Точный ответ на этот вопрос хотелось бы знать и Пушкину.
– Кто-то рылся вчера вечером… Чуть разминулись, – сказал он, избегая рассказывать о подробностях погони и о лыжном следе на снегу.
Тетушка покачала головой, будто разгоняла облако сомнений.
– Странно… Если Анну убили в квартире, убийца мог искать, сколько его черной душе будет угодно…
Недаром мадам Львова получил приз за решение ребуса.
– Взгляните внимательно, все ли на месте, ничего не пропало? – спросил Пушкин, держась прихожей.
– Сто двадцать тысяч, – не задумываясь, ответила она.
Ответ был верный, но бесполезный. Как часто случается с математикой.
– Вещи Терновской, которые вам знакомы, на месте?
– Разреши? – спросила тетушка, жестом показывая на гостиную и дальше.
Пушкин не возражал.
Мадам Львова делала осмотр куда бережней, чем настоящий полицейский. Ступала на цыпочках и ни к чему не притрагивалась. Обойдя гостиную, вышла в гардеробную, распахнула створку шкафа, поглядела на наряды и пошла в спальню. Пушкину не было видно, что она там делает. Наверняка не залезает под кровать. Тетушка вышла молчаливая и удалилась на кухню. Звона кастрюль или звука открываемого шкафчика не послышалось. И вскоре вернулась в гостиную, о чем-то размышляя.
– Странное свойство памяти, мой милый, – сказала она, тщательно обходя листы бумаги, не заглянув в них. – Иногда бывает так, что знаешь, но не можешь вспомнить.
– Что вы не можете вспомнить?
Тетушка оглянулась.
– Мне кажется, не хватает какой-то вещи, сущей мелочи, но не могу вспомнить, чего именно… Как заслонка в памяти…
– Что это могло быть?
– Не знаю, мой милый… Неприятное ощущение… Как будто бы дырка в воспоминаниях… Была здесь года три назад… Вот и путаюсь…
На всякий случай он не стал спрашивать про сейф, скрытый за столом с этажеркой. Если тетушка про него не знала, оно и к лучшему. Иначе наверняка захотела бы взглянуть. Вид акций на полмиллиона кого угодно может сразить.
– Как вспомните, сообщите сразу, – мирно сказал Пушкин.
– Не делай из меня окончательную дуру, мой милый… Я прекрасно понимаю, как это может быть важно для розыска…
А ведь из тети вышел бы отличный полицейский. Пушкин об этом догадывался, но теперь убедился. Он намекнул, что пора оставить место преступления, но мадам Львова отмахнулась. Она внимательно смотрела в окно.
– Кто живет в том особняке с большими окнами?
– Некая мадам Медгурст…
– У нее есть прислуга?
– Мадам прикована к креслу на колесах. Не обходится без посторонней помощи…
– А, вот как, – ответила она равнодушно.
По знакомой интонации следовало предположить: тетушка нечто замышляет.
Не успел Пушкин предупредить, что уже был в особняке, как мадам Львова помахала ему ручкой и вышла из дома. Пробравшись сквозь сугробы, она пересекла улицу и направилась к особняку.
Пушкин счел, что не будет большой беды, если старая дама утомит тетушку воспоминаниями. Как только мадам Львова вошла в особняк, напротив него остановилась пролетка. С подножки сошла барышня в сером полушубке. Теперь покинуть дом Терновской Пушкин никак не мог: новые гости пожаловали.
Он вышел на крылечко.
Голова полнилась мыслями, как ларец брильянтами. Агата привыкла доверять своему чутью, привыкла действовать, не слишком раздумывая. Сердце всегда подсказывало наилучшее. Только сейчас чутье пребывало в растерянности.
Агата никак не могла решить, кто же на самом деле убийца, а кто им только кажется. Она стала думать, представляя фигурки персонажей, которые врывались в игрушечный домик и убивали старуху Терновскую. Она предпочла бы, чтобы убийцей оказалась мадам Львова. Особой неприязни к ней не было, стычка на рулетке пустяк. Но ее поведение с барышней Тимашевой было возмутительным. Настолько, что Агата наверняка убедила бы Пушкина, что мадам Львова и есть преступник. К сожалению, племянник не поверит, что его тетушка кровавый убийца. Агата и сама в это не верила. Ни сердцем, ни разумом.
Выйдя из «Лоскутной», она поняла, что больше не может терпеть брожение мыслей, накипевшее требовалось излить. Подходящий кандидат для этого должен находиться сейчас в Малом Гнездниковском переулке. Если не спит, конечно…
– Прощения просим…
Агата повернула голову.
Катя Гузова в новеньком полушубке была аккуратна, брови слега подведены чернью, губы красным не замазаны. Вид ее был куда более пристойный, чем в прошлую встречу. Только налет дешевки никуда не делся. Куда больше Агату опечалило, что ее «подарок» оказался бесполезным: выпустили мерзавку. Кажется, мстить Катя не собирается: глядит робко, улыбку прячет.
– Чего тебе?
– Прощения пришла просить, баронесса, не знала, кто ты есть такая… Спасибо, люди мудрые надоумили да пристыдили… Прости меня, дуру неразумную, не держи обиды. – И Катя отвесила земной поклон, коснувшись пальцами снега.
– Мне тебя прощать не за что. Слово мое помни: чтобы в «Лоскутной» тебя не видела. Пока я тут…
Девица часто-часто закивала.
– Помню, не сомневайся… Обойду стороной, ни в чем обиды не сделаю…
На этом воровскую церемонию можно было считать оконченной. Катя не уходила, будто чего-то ждала. Агата не хотела поворачиваться к ней спиной.
– Чего тебе? – не вытерпев, снова спросила она.
Катя опять поклонилась.
– Угощение полагается поднести. Если сладким побаловаться, так изволь на Кузнецкий Мост к «Сиу»[32]. А коли нет – выбирай любой ресторан, какой по душе тебе будет. Хоть «Эрмитаж», хоть «Славянский базар». А то и к «Яру» поехали… А если ближе, так в «Дюссо» заглянем… Ни в чем от Кати Гузовой отказу тебе нет. Вот так оно по-нашему, по-московски. Уж коли кого принимаем, так со всей широтой…
– Некогда мне чаи распивать, – ответила Агата, не желая гулять с воровкой. Совсем невозможно появляться в местах, где ее могли вспомнить. Особенно в «Славянском базаре».
И на это Катя была согласна.
– Так позволь проводить и дорожкой словечком обмолвиться, – сказала она, поклонившись. Что казалось комичным: прохожие оглядывались.
Ни отделаться, ни прогнать нельзя. Прилипла хуже банного листа. Чтобы скрыть намерения, Агата двинулась не по Тверской, а к Красной площади и Верхним торговым рядам. Она нарочно шла быстро, чтобы Кате было трудно. Трудности воровка не замечала.
– Мир тебе шлет почет и уважение, – сказала она, что означало привет от воровского мира.
Поверить невозможно. Агата не забыла, что бывший ее компаньон Куня, важный вор, имеющий вес на Сухаревке, запретил ей появляться в Москве. А она ослушалась. Хорошо, что люди, приславшие Катю, об этом не догадываются.
– Благодарствуем, – как полагается, ответила Агата. – Что за дело?
Катя ловко вцепилась ей в руку, повисла и стала нашептывать, обдавая кислым дыханием. Предложение Агата выслушала молча, остановилась и стряхнула воровку.
– Какова моя доля?
– Четверть, – ответила Катя с дружеской улыбкой.
– Четверть? Мне?
– Ой, прости, баронесса. Опять сглупила. Треть твоя, треть… Только в дело войди.
– Треть, говоришь, – проговорила Агата, будто раздумывая.
– Не сомневайся, навар будет отменный, там люди опытные, – заторопилась с уговором Катя. – Так по рукам?
Ей протянули ладошку. Агата не вынула руку из муфты.
– Вот тебе мой сказ, Катя: чтоб больше тебя не видела. Заруби на своем носике. В другой раз так легко не отделаешься…
Не оглядываясь, Агата пошла к роскошному входу Верхних рядов. Покупки и витрины ее не волновали. В огромном магазине, раскинувшемся на Красной площади, куда как проще потеряться. Она не сомневалась, что обозленная Катя, у которой ничего не вышло, будет следить.
Агата знала, что теперь окончательно сожгла мосты. К прошлому возврата нет. В Москве – без сомнений.
Извозчик проехал мимо. Барышня задерживалась. Большую Молчановку уже можно было пройти из конца в конец, а не только перебраться через сугробы. Пушкин уже собрался проверить: не повернула ли назад? Но тут Прасковья вошла в ворота неуверенным шагом.
– Вы? – проговорила она, увидев на ступеньках чиновника сыска.
– Что вы тут делаете? – спросил он, стараясь не пугать зря.
– Меня послали… Мадемуазель Тимашева прислала с поручением к мадам Терновской. Как я рада вас видеть, господин Пушкин…
И Пушкину было холодно, и он был холоден. И не счел нужным согревать робкое создание ласковым словом. Помнил взгляды, которые компаньонка бросала из-за плеча Настасьи. Взгляды непростые… Если, конечно, он что-то понимает в женских взглядах.
– Каково поручение?
Прасковья замялась, улыбкой скрывая смущение.
– Частного порядка… Простите…
– Вам придется ответить…
– Мадемуазель Тимашева не оставила мне поручений на этот счет…
Уламывать барышню на морозе – то еще развлечение. Уговоры пора кончать.
– Мнение мадемуазель Тимашевой меня не интересует, – сказал Пушкин. – Извольте отвечать, или отведу вас в участок. А там уже поговорим особо.
Кажется, палку малость перегнул. Сделав движение, будто хотела сбежать, Прасковья вовремя одумалась и сникла окончательно.
Поделиться книгой: