Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

— Джеки!

Стоявший поодаль Уиндлизем благосклонно взирал на темпераментную крошку, заключившую Линит в свои объятия.

— Лорд Уиндлизем — мисс де Бельфор, моя ближайшая под-руга.

«Милашка, — думал тот, — не красавица, но определенно привлекательная — эти темные кудри, огромные глаза». Промычав что-то из приличия, он предупредительно вышел, оставив подруг вдвоем.

Жаклин, как это водилось за ней, не преминула посудачить:

— Уиндлизем? Да ведь это его все газеты прочат тебе в мужья! А ты правда выходишь за него, Линит?

— Может быть, — обронила Линит.

— Дорогая, как я рада! Он такой милый.

— Не настраивайся, я еще ничего не решила.

— Разумеется! Королевам полагается быть осмотрительными в выборе супруга.

— Не смеши меня, Джеки.

— Но ты в самом деле королева, Линит, и всегда была королевой! Sa Majeste, la reine Linitte. Linitte la blonde![5] А я твоя наперсница. Особо приближенная фрейлина.

— Какую чушь ты несешь, Джеки! А где ты вообще пропадала? Как в воду канула, ни строчки не написала.

— Я терпеть не могу писать письма. Где пропадала? Пускала пузыри. Работа! Скучная работа, скучные товарки.

— Дорогая, я хочу, чтобы ты...

— Приняла королевское пособие?[6] Честно говоря, я за этим и приехала. Нет-нет, не за деньгами! До этого пока не дошло. Я приехала просить о важной-преважной услуге.

— Выкладывай.

— Если ты собираешься выходить за своего Уиндлизема, ты, может быть, поймешь меня.

Линит приняла озадаченный вид; потом лицо ее прояснилось.

— Ты хочешь сказать, что...

— Правильно, дорогая! Я помолвлена.

— Вот оно что! То-то, я смотрю, тебя как подменили. Ты всегда живчик, но сегодня — особенно.

— Такое у меня настроение.

— Расскажи про него.

— Его зовут Саймон Дойл. Он такой большой, плечистый и невероятно простой, совсем дитя малое, невозможная прелесть! Он бедный, совсем без денег. Но, по-вашему, он еще тот дворянин — из обедневших, правда, да еще младший сын, и все такое. Их корни в Девоншире. Он любит провинцию и все деревенское. А сам последние пять лет сидит в городе, в душной конторе. Сейчас там сокращение, он без работы. Линит, я умру, если не выйду за него замуж! Умру! Умру...

— Не говори глупостей, Джеки.

— Говорю тебе: умру! Я без ума от него. А он — от меня. Мы не можем друг без друга.

— Дорогая, ты просто не в себе.

— Я знаю. Страшно, правда? Когда тебя одолевает 'любовь, с ней уже не справиться.

Она смолкла. Ее широко раскрывшиеся темные глаза обрели трагическое выражение. Она передернула плечами.

— Иногда просто страшно делается! Мы с Саймоном созданы друг для друга. Мне никто больше не нужен. Ты должна помочь нам, Линит. Я узнала, что ты купила это поместье, и вот что подумала: ведь тебе понадобится управляющий — и, может, даже не один. Возьми на это место Саймона.

— Как? — поразилась Линит.

— Он собаку съел на этом деле, — зачастила Жаклин. — Все знает про поместья — сам вырос в таких условиях. Да еще специально учился. Ну, Линит, ну, из любви ко мне — дай ему работу, а? Если он не справится — уволишь. А он справится! Мы себе будем жить в какой-нибудь сторожке, я буду постоянно видеть тебя, а в твоем парке станет просто божественно красиво. — Она встала. — Скажи, что ты его берешь, Линит. Красивая, золотая Линит! Бесценное мое сокровище! Скажи, что ты его берешь!

— Джеки...

— Берешь?..

Линит рассмеялась:

— Смешная ты, Джеки! Вези сюда своего кавалера, дай на него посмотреть — тогда все и обсудим.

Джеки набросилась на нее с поцелуями.

— Дорогая ты моя, ты настоящий друг! Я знала! Ты меня никогда не подведешь! Ты самая ненаглядная на свете. До свидания!

— Нет, ты останешься, Джеки.

— Нет, не останусь. Я возвращаюсь в Лондон, а завтра привезу Саймона, и мы все решим. Ты полюбишь его. Он душка.

— Неужели ты не можешь задержаться и выпить чаю?

— Не могу, Линит. У меня от всего голова идет кругом. Я должна вернуться и рассказать Саймону. Я сумасшедшая, знаю, но с этим ничего не поделаешь. Даст бог, замужество меня излечит. Оно вроде бы отрезвляюще действует на людей. — Она направилась к двери, но тут же кинулась напоследок обнять подругу. — Ты одна такая на всем свете, Линит.

 Глава 6

Месье Гастон Блонден, владелец ресторанчика «У тетушки», отнюдь не баловал вниманием свою clientele[7]. Напрасно могли ждать, что их заметят и выделят из остальных, богач и красавица, знаменитость и аристократ. И уж совсем в исключительных случаях, являя особую милость, месье Блонден встречал гостя, провожал к придержанному столику и заводил уместный разговор.

Нынешним вечером месье Блонден почтил своим монаршим вниманием лишь троих — герцогиню, пэра-лошадника и комической внешности коротышку с длиннющими черными усами, который своим появлением «У тетушки», отметил бы поверхностный наблюдатель, едва ли делает одолжение ресторану.

А месье Блонден был сама любезность. Хотя последние полчаса посетителей заверили, что ни единого свободного столика не имеется, тут и столик таинственным образом объявился, причем в удобнейшем месте. И месье Блонден самолично, с подчеркнутой empressement![8] провел к нему гостя.

— Само собой разумеется, месье Пуаро, для вас всегда найдется столик. Как бы мне хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам эту честь.

Эркюль Пуаро улыбнулся, вспомнив давний инцидент с участием мертвого тела, официанта, самого месье Блондена и очень привлекательной дамы.

— Вы очень любезны, месье Блонден, — сказал он.

— Вы один, месье Пуаро?

— Да, один.

— Не беда, Жюль попотчует вас не обедом, а настоящей поэмой. Как ни очаровательны дамы, за ними есть один грешок: они отвлекают от еды! Вы получите удовольствие от обеда, месье Пуаро, я вам это обещаю. Итак, какое вино...

С подоспевшим Жюлем разговор принял специальный характер.

Еще задержавшись, месье Блонден спросил, понизив голос:

— Есть какие-нибудь серьезные дела?

Пуаро покачал головой.

— Увы, я теперь лентяй, — сказал он с грустью. — В свое время я сделал кое-какие сбережения, и мне по средствам вести праздную жизнь.

— Завидую вам.

— Что вы, завидовать мне неразумно. Уверяю вас, это только звучит хорошо: праздность. — Он вздохнул. — Правду говорят, что человек вынужден занимать себя работой, чтобы не думать.

Месье Блонден воздел руки:

— Но есть же масса другого! Есть путешествия!

— Да, есть путешествия. Я уже отдал им немалую дань. Этой зимой, вероятно, посещу Египет. Климат, говорят, восхитительный. Сбежать от туманов, пасмурного неба и однообразного бесконечного дождя.

— Египет... — вздохнул месье Блонден.

— Туда, по-моему, теперь можно добраться поездом, а не морем, если не считать паром через Ла-Манш.

— Море — вы плохо переносите его?

Эркюль Пуаро кивнул и чуть передернулся.

— Так же я, — сочувственно сказал месье Блонден. — Занятно, что это так действует на желудок.

— Но не на всякий желудок. Есть люди, на которых движение совершенно не оказывает действия. Оно им даже в удовольствие.

— Не поровну милость божья, — сказал месье Блонден. Он печально помотал головой и с этой греховной мыслью удалился.

Неслышные расторопные официанты накрывали столик. Сухарики «мелба», масло, ведерко со льдом — все, что полагается для первоклассного обеда.

Оглушительно и вразнобой грянул негритянский оркестр. Лондон танцевал.

Эркюль Пуаро поднял глаза, размещая впечатления в своей ясной, упорядоченной голове.

Сколько скучных усталых лиц! Хотя вон те крепыши веселятся напропалую... притом что на лицах их спутниц застыло одно стоическое терпение. Чему-то радуется толстая женщина в красном... Вообще у толстяков есть свои радости в жизни... смаковать, гурманствовать — кто позволит себе, следя за фигурой?

И молодежи порядочно пришло — безразличной, скучающей, тоскующей. Считать юность счастливой порой — какая чушь! — ведь юность более всего ранима.

Его взгляд размягченно остановился на одной паре. Прекрасно они смотрелись рядом — широкоплечий мужчина и стройная хрупкая девушка. В идеальном ритме счастья двигались их тела. Счастьем было то, что они здесь в этот час — и вместе.

Танец оборвался. После аплодисментов он возобновился, и еще раз оркестр играл на «бис», и только потом та пара вернулась к своему столику недалеко от Пуаро. Раскрасневшаяся девушка смеялась. Она так села против своего спутника, что Пуаро мог хорошо разглядеть ее лицо.

Если бы только ее глаза смеялись! Пуаро с сомнением покачал головой.

«Что-то заботит малышку, — сказал он про себя. — Что-то не так. Да-да, не так».

Тут его слуха коснулось слово: Египет.

Он ясно слышал их голоса — девушки, молодой и свежий, напористый, с чуть смягченным иностранным «р», и приятный, негромкий голос хорошо воспитанного англичанина.

— Я знаю, что цыплят по осени считают, Саймон. Но говорю тебе: Линит не подведет.

— Зато я могу ее подвести.

— Чепуха, это прямо для тебя работа.

— Честно говоря, мне тоже так кажется... Насчет своей пригодности у меня нет сомнений. Тем более что я очень постараюсь — ради тебя.

Девушка тихо рассмеялась безоглядно счастливым смехом.

— Переждем три месяца, убедимся, что тебя не уволят, и...

— И я выделю тебе долю от нажитого добра[9] — я правильно уловил мысль?

— И мы поедем в Египет в наш медовый месяц — вот что я хотела сказать. Плевать, что дорого! Я всю жизнь хочу поехать в Египет. Нил... пирамиды... пески...

Мужской голос прозвучал не очень отчетливо:

— Мы вдвоем увидим все это, Джеки... вдвоем. Будет дивно, да?

— Мне — да, а тебе? Интересно... ты правда этого хочешь так же сильно, как я?

Ее голос напрягся, глаза округлились — и чуть ли не страх был в них.

Ответ последовал быстрый и резковатый:

— Не глупи, Джеки.

— Интересно... — повторила девушка. И передернула плечами. — Пойдем потанцуем.

Эркюль Пуаро пробормотал под нос:

— «Un qui aime et un qui se laisse aimer»[10]. М-да, мне тоже интересно.

 Глава 7

 — А вдруг с ним чертовски трудно ладить? — сказала Джоанна Саутвуд.