Элегия для молодого лося

Ага, вот она, старая вина.

— Мы за тебя тревожились каждую секунду с тех пор, как ты родился, — сказал Косонен. — Мы хотели для тебя только самого лучшего.

Все казалось вполне естественным. Как мальчишка играет с машиной, которая делает другие машины. Как предметы меняются от взгляда. Как Эса с улыбкой показывает Косонену говорящую морскую звезду, которую изготовила машина.

— А потом у меня выдался скверный денек.

— Помню, — ответил Косонен. Он вернулся домой поздно, как всегда. Эса стал алмазным деревом, прорастающим в своей комнате. Морские звезды были везде, они поедали стены и пол, воспроизводили себя. Это было только начало.

— Вперед. Забирай меня. Твой черед превращать меня в то, чем ты хочешь меня видеть. Или покончи с этим. Я заслуживаю.

Эса негромко рассмеялся.

— Зачем бы мне так поступать со стариком?

Он вздохнул.

— А я тоже стар, знаешь… Позволь показать тебе.

Он нежно коснулся плеча Косонена и Косонен стал городом. Кожа его была каменная и бетонная, поры полнились богочумой. Улицы и дома слагали его лик, менялись и двигались при каждой мысли и эмоции. Нервная система его состояла из алмаза и оптоволокна. Руки — из животных-химер.

Файервол окружал его со всех сторон, в небе и холодном скальном основании, невещественный, по алмазно-прочный, давил отовсюду, отсекал энергию, подавлял темпы мышления. Все же он мог видеть сны, сплетать слова и образы в нити, творить миры из воспоминаний — своих личных и воспоминаний меньших богов, которые оп пожрал, становясь городом. Оп напевал свои сны по радио, не беспокоясь, проходят они через файервол или пет, громче и громче…

— Стоп, — сказал Эса из дальней дали. — На-ка пиво.

Косонен ощутил в руке холодную бутылку и отпил из нее. Пиво грез было реальным и крепким. Вкус солода вернул его. Он глубоко вздохнул, позволяя подделке летнего вечера смыть город.

— Ты за этим меня сюда привел? Показать мне это? — спросил он.

— Нет, — рассмеялся Эса. Каменные глаза его вдруг сделались юными. — Я всего лишь хотел познакомить тебя со своей девушкой.

Квантовая девушка была золотоволосая и светлоглазая. Лица ее множились, придавая сходство с индуистской богиней. Осторожными шажками двинулась она к пристани. Летоземлие Эсы трескалось кругом, кожу девушки прослаивали ломаные линии, откуда лилось сияние иномирских оттенков.

— Это Сяде. — молвил Эса.

Девушка глянула на Косонена и заговорила: исторгла бурлящий поток слов, суперпозицией охвативший все возможные приветствия.

— Рад познакомиться. — ответил Косонен.

— Там, наверху, хорошо поработали, сотворив ее, — объяснил Эса, — Она существует во множестве миров одновременно, мыслит кубитами. Но ей хочется принадлежать этому миру. Жить со мной, — Он ласково тронул девушку за плечо, — Услышала мои песни и убежала.

— Марья сказала, что это было падение, — заметил Косонен. — Что случилась какая-то поломка.

— Она изложила ту версию, какую ее заставили озвучить, Им не нравится, когда дела идут не по их плану.

Сяде издала звук, подобный звону стеклянного бокала.

— Файервол продолжает давить на нас, — сказал Эса, — Он таким сделан. Он должен замедлять все внутри, пока мы не умрем. Сяде здесь не помещается, ей тесно. Тебе придется забрать ее домой, пока не стало слишком поздно.

Он улыбнулся.

— Лучше тебе это сделать, чем кому-то другому.

— Так нечестно, — произнес Косонен, щурясь на Сяде. Она была слишком яркая, чтобы на нее смотреть. Но что я могу сделать? Я всего лишь кусок мяса. Мяса и слов.

Мысль эта была как еловая шишка: на ощупь грубая, но в ней что-то есть. Некое зерно.

— Думаю, в этой поэме найдется место вам двоим, — сказал он.

Косонен снова сидел в поезде, глядя, как несется мимо город. Стояло раннее утро. Восходящее солнце принесло городу новые оттенки: тени пурпурные и золотистые, цвета янтарные. Усталость пульсировала в висках. Тело ныло. Слова поэмы отягчали разум.

Над куполом файервола он видел огромную алмазную морскую звезду. Автономник небесного народа наблюдал за ним. Словно простертая длань.

Они явились посмотреть, что произошло, подумал он. Они узнают.

На этот раз он принял файервол с дружеским чувством, и колющая яркость опять омыла его. Глубоко внутри ожил грубый часовой. На этот раз тот ничего не говорил, но Косонен ощущал его присутствие: страж анализировал, вынюхивал чуждое окружающему миру.

Косонен все ему раскрыл.

Первый миг, когда он понял, что перенес нечто стоящее на бумагу. Разочарование, когда он понял, что в маленькой стране поэт немногого стоит; груды экземпляров дешевого первоиздания пылились по книжным магазинчикам. Ревность, которую он испытал, когда Марья принесла жизнь Эсе: бледным подобием этого были обретающие жизнь слова. Следы лося на снегу и взгляд глаз умирающего зверя.

Он ощутил, как часовой отступает, удовлетворенный обыском.

Он оказался снаружи. Поезд вылетел в реальный, неразбавленный рассвет. Он оглянулся на город: морская звезда исторгла огненный дождь. Столпы света рассекали город геометрическими узорами, слишком яркими, чтобы на них смотреть, и оставляли по себе лишь раскаленную добела плазму.

Косонен закрыл глаза и ухватился за поэму, пока город горел.

Косонен посадил наносемя в чаще. Вырыл голыми руками в полуоттаявшем торфе, под пеньком от старого ствола, глубокую яму. Сел, снял кепку, вытащил записную книжку и начал читать. Нацарапанные грифелем слова пылали в его мозгу, и спустя некоторое время нужда сверяться с записной книжкой отпала.

Поэма проявлялась из слов, как восстает из океана титаническое чудище: сначала показывается лишь малая часть, потом вырывается остальное, брызжет фонтаном глоссолалии, как вздымающаяся гора. Поток шипящих слов и фонем, нескончаемое, саднившее в горле заклинание. С ним уносилась квантовая информация из микротрубочек нейронов, где ныне обитала яркоглазая девушка, а из синапсов, где схоронился сын, вырывались колючие импульсы.

Поэма перешла в рев. Он продолжал, пока не сбился на шипение. Его слышало только наносемя, но этого было достаточно. Под торфом что-то зашевелилось.

Когда поэма наконец завершилась, спустился вечер. Косонен открыл глаза. Первым, что он увидел, были сапфировые рога, блеснувшие в последних лучах солнца.

На него глядела пара молодых лосей. Один зверь был меньше и изящнее, и в его крупных карих глазах таилась искорка солнечного сияния. Другой, молодой и тощий, с гордостью нес свои панты. Он встретил взгляд Косонена, и в этих глазах человек увидел тени города. А может, отражения на летнем озере.

Лоси развернулись и молча унеслись в чащу — свободным летящим галопом.

Когда Косонен открывал дверь кладовой, дождь возобновился. На этот раз — легкая морось, сложившая в воздухе лицо Марьи из капель. Ему показалось, что Марья подмигивает. Потом дождь стал туманом и прошел. Косонен откинул дверь.

Белки заинтересованно смотрели на него с деревьев.

— Все это ваше, господа, — сказал им Косонен. — До зимы должно хватить. Мне больше не потребуется.

Отсо с Косоненом снялись с места в полдень и двинулись на север. Лыжи Косонена легко скользили по утончавшемуся снегу. Медведь волок сани, груженные оборудованием. Уже довольно далеко от хижины он остановился и принюхался к свежим следам.

— Лось, — прорычал он. — Отсо голодный. Косонен застрелил лося. Мясо в дорогу нужно. Косонен не взял достаточно выпивки.

Косонен покачал головой.

— Я лучше научусь рыбачить, — сказал он.