Помоги проекту - поделись книгой:
Годунов с досадой пощипывает щетинистые усы: сколько времени зря потеряно! Эх, ребята, ребята!
— Озорники! — ворчит он. — Переполоху наделать вы мастера… А Семён-то куда подевался?
— Не знаю, — отвечает Павлик, оглядываясь на лес.
Годунов встаёт и зычно кричит:
— Эй, Семён! Выходи, парень, не бойся! Не съедим!
— А я и не боюсь, — спокойно отзывается Семён и выступает из темноты в освещённый костром круг. — Здрассте!
Появление его так неожиданно, что все молчат, разглядывая его длинную, костлявую фигуру. Первым заговаривает лесник Флегонт Лукич — он сидит на корточках у самого огня и через костёр смотрит на Семёна сердитыми глазами.
— Здрассте-то здрассте, а со спичками ты меня, выходит, надул? Были у тебя спички?
— Были. Сами видите, костёр ими разжигал.
— А чего же не сказал, когда я утром спрашивал?
— Зачем? Вы бы отобрали, только и всего. Я ведь сразу понял, зачем вы прикурить спрашиваете.
— Ишь ты, понятливый какой! Всыпать бы тебе за такие штуки.
— Всыпать мне и без вас есть кому, — огрызается Семён. — Вот только кормить да учить никто не хочет.
Он стоит, слегка сутулясь. Взгляд прямой, дерзкий, насмешливый.
Столетов недоумевает: откуда у Павлика такой приятель? Раньше он его не видел… Годунов тоже всматривается в парня своим цепким милицейским взглядом: «Ишь ты, орёл какой выискался! Не надо ли тебя, коновода, укоротить?» Но вообще ему парень нравится — не то что этот худенький и бледный директорский сынок, — и начальник милиции молча ждёт, что будет дальше.
— Митьку-то сейчас будем искать или утра дождёмся? — сумрачно спрашивает Семён: не нравится ему молчание взрослых. — Мы с Павкой дотемна его искали, да разве найдёшь? Запрятался… Может, теперь вас побоится — вылезет…
— Тоже мне, друзья-приятели, побросали друг друга! — ворчит Годунов. — А это он верно толкует, надо поискать парня: шут его знает, что с ним случилось…
— Вот и я тоже думаю, одному-то теперь в лесу не больно сладко, — обрадованно поддакивает Семён. — Пойдём, Павка, воды притащим костёр залить.
Флегонт Лукич тщательно переворошил мокрую золу, и они отправились вдоль берега.
Их голоса и слышал в ту ночь Митя. Но он не откликнулся: ему и в голову не пришло, что кто-то может его искать. Не отозвался он и на выстрелы — стрелял из своего пистолета Годунов, — наоборот, они его напугали ещё больше.
Пришлось вернуться на кордон. Отсюда Владимир Павлович позвонил в город жене, сообщил, что с Павликом всё в порядке, но они немного задерживаются. Переждали ночь, а на заре снова вышли на озеро. Теперь уже все по-настоящему встревожены и, развернувшись цепочкой, торопливо шагают по ещё сумрачным и тихим склонам гор. Павлик идёт ближе к берегу и первым слышит далёкие всплески воды.
— Флегонт Лукич, слышите? Должно быть, где-то утки полощутся, — говорит он леснику.
Флегонт Лукич приостанавливается, слушает и внезапно бросается к берегу.
— Какие уж там утки, покрупнее будет, — говорит он, пробегая мимо Павлика. — Косуля, видно, в беду попала…
Они выбегают на просеку и видят внизу, посреди скалистого залива, голову неизвестного пловца. Она то появляется, то исчезает, и по всему видно, что раннему купальщику приходится плохо. Как бы подтверждая это, доносится слабое:
— То-ну!
— Батюшки! Да никак тонет малец! — дрогнув, произносит лесник и кричит во весь голос: — Держись, парень!
Цепляясь за корни деревьев, за изломы скал, он спускается вниз, к заливу.
— Папа! Па-апа! — зовёт Павлик плачущим голосом. — Митя тонет! Помогите!
Из глубины леса уже бегут Годунов, Владимир Павлович, Семён.
Павлик едва узнаёт друга: бледный, со стиснутыми губами, с лихорадочно блестящими глазами и раздувающимися ноздрями, Семён летит широкими шагами. Он на бегу сбрасывает свой рваный рыбацкий ватник, на краю обрыва одним рывком освобождается от шаровар и остаётся в одних нескладных самодельных плавках. Нацелившись глазами на глубокое место, Семён с трёхметровой высоты прыгает туда, птицей распластавшись в воздухе.
Вслед за Семёном, ругаясь и на ходу расстёгивая китель и снимая пистолет, бежит Годунов. На краю обрыва он плюхается на землю и поспешно снимает сапоги, посматривая на залив. Нога застряла в голенище, и Иван Алексеевич, вскочив, сильным взмахом отбрасывает сапог далеко в сторону. Терпения больше не хватает, и он прямо в брюках грузно прыгает в воду.
На берегу остаются только перепуганный Павлик и Владимир Павлович, растерянно поправляющий очки. Внизу, на уступе, стоит Флегонт Лукич и руководит действиями ринувшихся на помощь Мите пловцов.
МАШИНА НАЙДЕНА
Семён и подплывший вслед за ним Годунов подхватывают отчаянно и бестолково бьющегося Митю и тащат к берегу.
Перепуганный и оглушённый, Митя плохо соображает, что происходит вокруг него. Словно сквозь сон, он слышит, как фыркают, отплёвываются и переговариваются хриплыми голосами Семён и Годунов, как чьи-то твёрдые и цепкие руки вытаскивают его на гранитный уступ, как суетятся вокруг него какие-то люди, испуганным голосом окликает Павлик. Семён кричит, что теперь надо откачивать, а другой кто-то требует, чтобы делали гимнастику.
Разлепив мокрые ресницы, Митя видит рядом с собой босые ноги в синих галифе. Он поворачивает голову и встречается взглядом с незнакомым человеком в очках — лицо у него встревоженное, голос мягок и ласков:
— Спокойно, спокойно, товарищи! Никакой гимнастики ему не надо, он уже очнулся. Давайте-ка лучше поднимем его наверх, на солнышко.
Митю укладывают на что-то мягкое. Он так устал, что ему хочется отдохнуть, погреться на солнышке и забыть, поскорее забыть о том, что с ним чуть было не случилось. Но на лицо падает тень; он чувствует, что кто-то склонился над ним. Это толстяк в синих галифе, с круглой розовой грудью, туго обтянутой голубой безрукавкой. Щетинистые усы его мокры, в них прячутся капли воды, капли скатываются с бровей и ресниц.
— Ты чего тут дурака валяешь, парень? — сердито напускается он на Митю. — Жить надоело? В этакую рань на воду занесло, подумайте! Да ты понимаешь, дурья голова, что запоздай мы на минуту — и конец тебе! Крышка!
Губа у толстяка сильно шевелится, усы топорщатся. Митя смотрит на его рот и устало думает: чего он ругается? За что? Ведь Митя сейчас пережил такое, чего вовек не забыть.
И не баловался вовсе, а всё из-за машины. Где она? Он хочет повернуться, посмотреть на озеро, но почему-то не может.
— Перестаньте же, Иван Алексеевич! — слышится голос того, в очках. — Отругаете потом, сейчас мальчишке не до вас.
— Как это так не до нас? — кипятится Годунов. Но, встретившись взглядом с Митей, стихает. — Потатчики вы им, папаши, вот что! А потом к нам бежите: помогай, милиция!
Он отходит в сторону и, что-то ворча себе под нос, начинает снимать тяжёлые, набухшие брюки.
Митя слышит шёпот Павлика:
— Митя, а ты почему купаться стал? Ведь ещё не жарко.
Митя оборачивается к сидящему на корточках другу:
— Я не купался. Я к машине плавал.
Павлик, не понимая, смотрит на Митю:
— К какой машине?
Митя молчит, размышляя, и Павлик подавленно говорит, что если бы он знал, что всё так получится, он бы ни за что не стал мешать Мите рыбачить. Да провались она, вся рыба, в озере! Больно-то её нужно!
— У меня одно дело есть, Павка, — прерывает его Митя. — Ты вот что: позови сюда Семёна.
И когда приятели склоняются над ним, он приподнимается на локоть и вполголоса говорит:
— Ребята, а я машину нашёл. Там в заливе стоит.
— Какую машину? — спрашивает Семён.
— Настоящую. Трёхтонку.
Семён и Павлик переглядываются.
— Застыл ты, Митька, здорово. Павка, принеси мою рухлядь, накроем мы его сейчас.
Митя понимает, что ему не поверили. Ему, уже убедившемуся в существовании таинственной подводной машины, кажется странным: почему не верят? Ведь он не только видел машину, он даже пощупал её своими руками.
Митя сбрасывает накинутую на него телогрейку и продолжает убеждать:
— Я вам верно говорю, ребята. Там она стоит, под водой. Сейчас её не видно, потому что вода небом отсвечивает, а вчера я хорошо видел…
По тому, что на лицах ребят появляется неопределённое выражение, что они отводят глаза, Митя понимает, что он их нисколько не убедил.
— А ну вас! Не верите, не надо! — Он отворачивается и смотрит на озеро.
На противоположном берегу синеет зубчатой стеной Урал. Озеро уже ярко освещено, отчётливо белеют полоски прибрежных песчаных пляжей, только над тёмными ущельями, врезанными в горные кряжи, всё ещё курится лёгкий парок.
Митя переводит взгляд на берег. Владимир Павлович — наконец-то Митя узнал павкиного отца! — стоит на самом краю обрыва и задумчиво разглядывает распростёртое перед ним озеро и дальние горы. На ветвях кривой, искалеченной сосны развешены синие галифе толстяка и кобура с пистолетом. Сам толстяк, сдирая облепившую тело мокрую безрукавку, направляется к кустам: очевидно, хочет отжать бельё. Костлявый бородатый старик раскладывает на плоском камне предметы, повидимому, вынутые из кармана синих галифе: носовой платок, размокшую коробку папирос «Казбек», перочинный ножик, запасную обойму с патронами, связку ключей.
— Кто это? — спрашивает Митя.
— Начальник милиции и лесник здешний, — отвечает Семён и, нехотя усмехнувшись, добавляет: — Наделали мы переполоху — будь здоров! Кабы не павликов папка, была бы нам баня. Хороший у тебя отец, Павка, верно. Добрый…
— Ничего себе, — смущается Павлик; он никогда ещё не задумывался над тем, какой у него отец: добрый или злой.
— А я, ребята, всё-таки нашёл машину. Зря вы мне не верите, — опять говорит Митя.
Семён, начиная сердиться, сплёвывает изжёванную былинку:
— Не разыгрывай, Мить, всё равно не поверим. Какая тут может быть машина? Ни одной путёвой дороги нет. Пехтурой и то не проберёшься, а ты: машина…
— Она на дне стоит. Я на кабину спускался, ветровое стекло пощупал. А в кузове груз: какие-то ящики, — не слушая, точно в бреду, говорит Митя.
Павлик смотрит на Семёна: в голосе Мити столько убеждённости, что нельзя не поверить ему. Семён посматривает на отражающий безоблачное небо скалистый залив: ну откуда тут взяться машине? В такую глухомань и люди-то, наверное, раз в год заглядывают.
— Сплавай, Сёма, сам увидишь. Недалеко, метров двадцать, вон там, — уговаривает Митя.
— Я ещё с того разу не согрелся, — слабо отговаривается Семён и вдруг решается: — Ну, Митька, если ты разыграл меня, я тебе задам, не обрадуешься!
— Да нет же, Сёма, она там… — говорит Митя.
Семён уже не слушает, идёт к обрыву, вглядывается в залив, прыгает и, изогнувшись, столбиком врезается в воду. Митя и Павлик тоже подбегают к обрыву, растерянно смотрит вниз Владимир Павлович.
— Левее, левее забирай, Сёма! — кричит Митя.
Из кустов спешит Годунов и, увидев плывущего по заливу Семёна, сердито приказывает:
— А ну, марш назад! Это ещё что за новости? Один чуть не утопился — другому захотелось?
— Дядя, дядя, не мешайте ему, он сейчас! Он только машину посмотрит и обратно, — молит Митя и кричит Семёну: — Под тобой она, Сёма! Ныряй!
Семён опускает голову под воду и лежит на поверхности, чуть пошевеливая руками и ногами: очевидно, всматривается в глубину. Потом поднимает голову, делает несколько вдохов и погружается в воду.
— Морока одна с этими ребятишками, — жалуется Владимиру Павловичу Годунов. — Чего только не навыдумывают! Какая ещё тут машина появилась?
— Трёхтонка, дядя. На самом дне стоит, — возбуждённо отвечает Митя, не сводя глаз с того места, где исчез Семён, — Я её ещё вчера увидел. Из-за неё всё и получилось.
— Трёхтонка? — повторяет Годунов и щурит глаза, разглядывая Митю.
Он вспомнил о полученной вчера телеграмме:
— А ты не врёшь, парень?
Митя не успевает ответить: из воды появляется Семён.
— Есть что-то! Сейчас разберусь!
Через несколько секунд он появляется вновь.
— Машина! На кабину встаю!
Поделиться книгой: