— Не шуми… когда… придешь.
Сижу в богемном кафе. Тут у нас выдают культуру. Вокруг — лысые, с внимательными, вкрадчивыми глазами. Девушки — с цветными волосами. Женщины в этнических украшениях. Приятные голоса, раздражающие голоса, уверенные голоса.
Сижу. Тереблю брошку в виде котенка.
Вот он какой! Худой и черный. Маленькая голова. В свитере под горло. Кажется, никто не носит сейчас свитера? Как это… водолазка? Ну, привет.
— Что пьешь?
— Ммм… текилу, пожалуй!
— Шесть шотов текилы! — с небрежно-фамильярным жестом к официанту.
— Ну что ж. За знакомство?! Меня, кстати, зовут Александр.
— Да уж слышала.
И по чарочке текилы — и каждый профессионально закусывает лимончиком, зализывает сольцой.
— Ты замужем?
— Да, — говорю я, посмотрев на свои руки с вечным колечком, подарком подруги.
— Понятно.
— Понятно — что?
У него на пальце тоже — тонкое колечко.
— Ношу, чтоб не было вопросов, — объясняет он. — Знаешь, у нас в колледже все на виду.
И по чарочке текилы. Соль. Лимон.
— Давай играть в игру: ты задаешь один вопрос мне — любой, а я откровенно отвечаю, а потом я задаю.
— Ну, давай.
— Твоя очередь.
— Моя? Ну, ладно… Ммм… Ну… Ты хочешь детей? Потом. Когда-нибудь.
— Сдохнуть, как хочу!
Люди не умеют ни ждать, ни желать. И тут появляешься ты со своим «сдохнуть как хочу!» По мозгам шибает.
И не важно, что я не о том спрашивала. Я уже верю, если ты хочешь — так.
— Теперь ты.
И тут какой-то вопрос, на который я, конечно, мямлю. У меня нет к нему вопросов. Мне и так интересно на него смотреть.
— Пойдем куда-нибудь еще? Хорошо сидим…
Косые огни машин, то прыгающие, то замедляющиеся огни клубов и борделей. И напористый новый знакомый неожиданно тих. Худые черные музыканты на углу — он останавливается и тихо, намеком на движение, пританцовывает — плотно приник к звону саксофона, увел звук из черных рук, повел сам — притоптывая… повел саксофон, отвлекшись от меня. Потом поворачивается обратно — извини, исчез на минутку.
Красиво.
— …Зайдем ко мне?
— Просто посмотреть, как живешь.
Меня можно ловить на старые крючки. Я не возражаю.
А вот так вот живет. Аккуратно. Черные простыни. Стопка порножурналов. Фотографии на стене. Его фотографии. Много. Ребенком он был — ангелок. Я брожу между стопок журналов, чужая и мирная, пьяная, мне хорошо. Лежу, листаю журналы, жду, когда созреет мгновение, когда мне надо бы уж идти домой. Он наливает еще вина — и оставляет бродить. Дает мне дышать, не лезет. Но присутствует. Очень.
Я не привыкла к тому, чтобы меня красиво соблазняли. Соблазняли. И вообще… смотрели глазами.
Дыхание, которое не пахнет ничем, чистое юркое тело и черная одежда.
Не равнодушен. Взволнован. Но — оформленное, сдержанное волнение.
Легко с собой — легко с каждой.
Тихим голосом:
— Не возражаешь, если я разденусь и потрогаю себя?
Вот как, да?
Красиво раздевается. Небольшое соразмерное тело, длинные ноги, узкий таз, тонкая талия. Виляя тазом, как модель на подиуме, идет на кухню за вином. Возвращается. Улыбается — вот как поутру потянуться на балконе.
— Харррашо!
Не стесняясь и не прося ничего, не спеша, не проверяя мою реакцию, спокойно дрочит, не торопясь, играет вариации. Смотрит в пространство. Печально, спокойно. Контролируя. Кажется, все-таки мне можно протянуть руку и поучаствовать.
У меня давно растаяли какие-то возражения, которых и не было.
Еще сегодня утром — у меня не было никакого плана дня. А тут подвернулся ты. И вот все началось.
Я пьяная и ленивая, а рука — жаждущая, но (перенимая его манеру) — тоже спокойная, исследующая. Он откидывается на спину… говорит тоном удивленного откровения:
— Александр Айс — это он. — Указывает вниз. — И больше ничего нет.
И я понимаю, о чем он. Каждый атом на земле сейчас — захватывает, пронзает, дышит… хочет.
Физиология. Желание. Красота.
И больше ничего нет.
Все. Нежно и насмешливо закуривает.
…И в полночь ухожу. Обратно по коридору, по долгим лестницам, под закопчеными люстрами. Это хорошо, это все хорошо. Александр Айс, устав, курит и молчит. Он не озаботился переодеться и слегка ковыляет и припрыгивает, прямо как есть, в пижаме, провожая меня, ленивый, пьяный, сонный, элегантный — даже в пижамных штанах.
4. МАМА
Опаздывает. Вместо веселой маски — ниточка между бровей. Мобильник аккуратно в карман:
— Маме звонил. Мы с ней очень… близки. Она у меня красавица, и…
Прямо до того прочитан «Архипелаг» Мишеля Рио. Красавица мать, инцест, томный и развратный сын, пытающийся подражать красавцу, стеснительный, неловкий рассказчик, еще одна красавица в возрасте. Все пряное, придуманное, томное.
Стильная вещица. Пробую на вкус: а как у меня получатся банальные — вкусные, смачные фразы? Мне просто интересно попробовать — не значит, что я дальше буду ими пользоваться.
В конце концов — это он пустил меня в свою жизнь, и если тут — играют с такими резкими тенями, с такими словами, то что же я….
— Знаешь — в тебя можно влюбиться….
…Так себе получилось.
И неправда, и не про то, а вот ведь — будет теперь в воздухе висеть!
…Черные простыни отброшены, сбиты в ком. Зеркало поставлено на пол. Время осыпается, как песок, в зияющую яму — неостановимо. Жажда растет, как оплавленное пятно на пластике. Мы бьемся, чтоб залечить эту простуду — но она все растет, болит…
…Потом простыни медленно наползают обратно, укутывают плечи, ноги. Спать. Мирно. Он даже спит щеголевато.
Он даже спит так, как будто на него смотрят.
5. ДЫНЯ
…Сначала заходишь — по дороге, почему бы и нет, для фана, а потом, если не зовут — уж и не знаешь, куда идти.
Знаете, как потягиваются кошки на рогожке? Всем своим существом и как бы пространством вокруг, такое сладостное оооо, такое растягивание на уровне атомов и молекул… потягуушечки. Почему так сладко — спать, и почему так сладко — потягиваться?
Я потягиваюсь, зарывшись в одеяло, не открывая глаз, хочется только лежать, лежать и вдыхать свежий пот наших чистых тел, — но почему-то хочется внезапно сказать что-то сладкое, фальшивое, но нужное именно сейчас.
— Знаешь, сейчас бы… — тянет Сашечка…
— Дыни. Свежую сладкую дыню, — заканчиваю я, сонно щурясь из-за подушки.
И Сашечка распахивает удивленный глаз:
— Разве так бывает? Разве так когда-нибудь бывает?
Нет, ну ты что! Конечно никогда… Чтоб так совпадали мысли! Нет, это определенно сродство душ! …Ага-ага!
…Ах, я все понимаю — все это повод для еще одного взмаха ресниц. Чтоб не просто давала, а — млела. Не просто хотела, а — умереть как хотела! Да млею я, млею, давно уже млею. Хватит меня обрабатывать!
Но через минуту нам обоим захочется, чтоб рядом никого не было. Чтоб потянуться когтями вооооот до того угла, и никого не завлекать — и никого не любить.
И мы лежим — такие разные. Он — для того чтоб на него смотреть. И слова у него — отрепетированные, чтоб их слушать.
Так это же идет с профессией! Репетировать. Работать на публику. Смотреть, что работает. Смешно обвинять в том, что он — по классу плохо не играет, по классу — не употребляет невыигрышные ходы, неловкие ноты.
Это — как обвинять бога в том, что в него — верят. Вино — в том, что его пьют.
На это смешно сердиться! И я не сержусь, я — в восторге и благодарна.
Вся неловкость — копится в другом углу комнаты. Я лежу. И стараюсь не дергаться. И дергаюсь.
Мы, что ли, клоуны, канатоходцы? Мы живем и жить будем вечно — неошкуренно, необработанно, для себя, а не для чужих глаз. Мы — хозяева жизни, мы просто есть. Неповоротливые и сырые. Масок не носим. Уползаем в уголок: да не нужно нам это все… Вульгарность и обман.
Это лакеи и фаты — это они бегают на тонких ножках, прищелкивая пальцами. Это дворовые провинциалы кичатся своими небогатыми трофеями. Они делают красиво. Мы, обсыпаясь, грызем попкорн. Лениво хлопаем, когда нам показывают представление. Утомленно засыпаем после. А фаты-то, фаты… неутомимы..
Мы не фаты. Мы — тюхи. Не фа-ты мы.
Но дайте, дайте нам — красивое, звонкое, на что можно — посмотреть. Посмотреть, а самим — уйти в тень
6. ХОЧУНЕМОГУ
Поделиться книгой: