Концерт по заявкам

Лицо Аллы мгновенно прояснилось.

— Дай честное слово, не врешь?

— Хоть сто честных слов, не вру…

Она еще раз вдумчиво оглядела себя в зеркальце.

— В общем, ты права, я еще в самом деле ничего…

Улыбнулась мне и выпорхнула из дверей. И я подумала о том, как мало нужно человеку, чтобы ощутить себя счастливым. Всего-то навсего несколько добрых слов, — пожалуй, иной раз и этого хватит…

Я осталась одна в приемной. Дверь в кабинет главного редактора была открыта, чтобы я могла подойти к любому телефону.

Впрочем, в эти часы обычно никто уже не звонил. Дежурные большей частью либо читали часов до двенадцати, либо предпочитали спокойно лечь спать на диване в кабинете главного.

Я уже решила было устроиться поуютнее на диване, зажечь настольную лампу и раскрыть на нужной странице недочитанную книгу Грина.

Не тут-то было! Не успела я вынуть книгу из сумки, как в приемную вошел Виктор Ветров, завинформацией.

Я удивленно воззрилась на него:

— Откуда ты, прелестное дитя? В такое время, когда все нормальные индивиды обычно уже наслаждаются кайфом дома возле своих телевизоров, окуная ноги в разношенные шлепанцы…

— Пошла-поехала, — отозвался Виктор. — Может, ты вообразила, что пишешь праздничный отчет на четвертую полосу?

— Нет, — ответила я, глядя в прищуренные, словно бы невыспавшиеся глаза Виктора. — Ничего такого я не вообразила и воображать не собираюсь…

Мысленно я снова беспощадно, как давеча в метро, выругала себя. Как это я не догадалась, что, должно быть, произошла очередная баталия с Лилькой!

Виктор, некогда красивый, лихой с виду парень, черноглазый, темноволосый, белозубый, с чубом на лбу, типичный украинский парубок, обладавший к тому же неплохим тенором и любивший петь под гитару душещипательные романсы, на глазах всей редакции женился на машинистке.

Елизавета Эдгаровна, или, как все ее звали, Лилька, уже в ту пору выглядела значительно старше своих лет, пышнотелая, на крупном румяном лице выпуклые глаза с прямыми ресницами. Она предпочитала платья исключительно с широким вырезом, чтобы отчетливей показать белую крупитчатую шею.

С первого же дня, поступив к нам в редакцию, она «положила глаз» на Виктора, решив, что он наиболее приемлемый для нее претендент на роль законного мужа.

И он, слабохарактерный, в сущности, почти детски податливый, не сумел противостоять натиску перезрелой девицы и в скором времени переехал из своей коммуналки в ее отдельную обитель в деревянном домике, где-то на далекой окраине Москвы.

— Лилечка — человек энергичный, — уверял всех нас Виктор. — Лилечка всего может добиться…

Между мною и Виктором есть одна тайна, известная только лишь нам двоим.

Было это давно, спустя примерно года два после того, как я разошлась с мужем.

Случилось так, что однажды, после какого-то долгого редакционного совещания, Виктор проводил меня до дому и зашел ко мне выпить чаю.

Он был, как и я, одинок, совершенно свободен и с той поры начал захаживать ко мне. И я постепенно стала привыкать к нему и даже уговаривала себя: «Да, он не очень умен, не шибко интеллектуален, но он добрый, мягкий, с ним спокойно, мне будет с ним легко…»

Так продолжалось долгое время. Потом я уехала в командировку, а когда вернулась, то все та же Алла немедленно, в первый же день позвонила мне домой и сообщила новость:

— Лилька из машинного бюро обратала Виктора…

Я не стала расспрашивать его, как это все случилось, не стала выяснять отношения. Пуще всего я боюсь выяснять отношения, требовать объяснений, длительных и всегда бесполезных разговоров.

Я встретила Виктора через два дня в редакции, весело, как ни в чем не бывало поздоровалась с ним и прошла мимо. И он, я поняла это по его глазам, вздохнул с облегчением: ничего страшного не произошло, я ни в чем не упрекаю его, не собираюсь скандалить и требовать правды, одной только правды, ничего, кроме правды…

С той поры прошло уже немало времени. Давно уже все позабыто, погребено, как выражаемся иной раз мы, газетчики, под грузом лет. А сам Виктор, привыкнув делиться со мной, приходя в редакцию, первым делом начинает рассказывать о всех перипетиях своей семейной жизни, которую нельзя назвать удавшейся.

По-моему, он так и не сумел полюбить Лильку, однако боится ее не на шутку.

Должно быть, в скором времени он успел убедиться в своей ошибке, но уже ничего нельзя было поправить, от Лильки невозможно было избавиться, она вцепилась в него поистине как бульдог, а потом пошли дети, один за другим.

За неполные девять лет брака Лилька родила пятерых, троих мальчиков и двух девочек. Ходили слухи, что недалек день, когда на свет появится шестой.

Разумеется, она ушла с работы, единственным работником в семье остался Виктор, материально им жилось не ахти, хотя за эти годы они переехали из деревянного дома на окраине в большую, просторную квартиру на Ленинском проспекте (выхлопотал наш главный). Но вся беда заключалась в том, что Лилька постоянно донимала Виктора скандалами, сценами ревности, пустыми, беспочвенными придирками, и он, доведенный ею до белого каления, нередко оставался ночевать в редакции.

Тогда утром в редакцию обычно являлась Лилька, значительно погрузневшая за эти годы, не здороваясь ни с кем, прошествовав по извилистым коридорам редакции, она непременно находила Виктора, где бы он ни обитал в эту минуту — в буфете, в фотолаборатории, в кабинете главного редактора или в подсобке вахтера.

Разыгрывалась немая сцена, в которой Лилька сверкала глазами, а Виктор, напротив, прятал от нее виноватый взгляд.

И все кончалось апофеозом, ставшим привычным: Виктор шел опустив голову, так, словно его ведут на заклание, а позади него шагала неумолимая Лилька, препровождая непокорного мужа в семейное гнездо.

Я с грустью смотрела на бледное, даже словно бы немного отечное лицо Виктора.

Как же он изменился за эти годы!

Вдруг разом постарел, поскучнел, когда-то огневые яркие глаза стали равнодушными, возле губ появились брюзгливые складки.

— Слушай, старуха, — он протянул мне письмо в синем конверте. — Снова все о той же семье Праховых…

— Мне кажется, весь город сговорился писать о них, — сказала я.

— Именно так.

Он присел возле меня на диван.

— В отделе писем хоть целую полку можно посвятить письмам о семье Праховых, — сказала я.

Виктор зевнул, закрыв на секунду глаза.

— Наверно.

— Ты что, не выспался? — спросила я.

— Нет, это я так, на нервной почве. Вернемся к Праховым, бывают же такие люди, верно?

Слегка заплывшие глаза его мечтательно сощурились.

— Да, бывают, — согласилась я.

Семья Праховых жила в небольшом городке, под Вязьмой; было их всего пятеро: отец, мать, трое детей.

Полгода тому назад наша газета объявила конкурс среди читателей: «Лучший человек, которого я знаю».

Само собой, было получено много писем: читатели, как я успела убедиться за годы своей работы, любят по любому поводу обращаться в газету. Иные читатели предпочитают, чего, кстати, я никак не могу понять, знакомить общественность посредством газеты со своими личными, даже интимными перипетиями.

Порой мне хочется собственными глазами увидеть того человека, который пишет для всеобщего сведения:

«Мы познакомились на танцплощадке, через два дня подали заявление в загс. Три месяца жили хорошо, а потом она оказалась такой стервой, что даже и вообразить себе трудно».

И приводит различные примеры, характеризующие стервозность своей избранницы. И просит через газету хорошенько наказать ее, чтобы в другой раз неповадно было…

Однажды я не выдержала, получив подобное послание, отправилась поглядеть на того, кто писал его, благо писавший это письмо жил буквально рядом со мной, в следующем переулке.

Я позвонила в квартиру, и — надо же так — он сам открыл мне дверь. Я сразу узнала его, потому что представляла себе именно таким: еще молодой, лысоватый, с усиками на узком, треугольном лице, бегающие глаза, умильно сложенные губы…

Я спросила:

— Здесь живет товарищ Ильин?

— Здесь, — ответил он. — Я и есть Ильин.

Хорошо, подумала я, что у него такая простая фамилия.

— Простите, — сказала я. — Наверно, я ошиблась, вы не тот Ильин. Тот — много старше…

Он игриво спросил:

— Разве я такой уж молодой?

— Да, — ответила я, сходя с лестницы. — Простите, я ошиблась, мне нужен доктор Ильин.

— А я не доктор, — крикнул он мне вслед. — Я — технолог, а не доктор…

Одним словом, письма в редакцию шли потоком: читатели рассказывали о лучших людях, которые когда-либо встретились им. Особенно много писем шло из городка под Вязьмой. И все письма были посвящены не одному человеку, а целой семье. Семье Праховых.

Должно быть, эту семью хорошо знали и любили. Письма о них писали школьники, педагоги, рабочие, врачи, пенсионеры, и во всех письмах было одно и то же: все дружно хвалили эту необыкновенную, прекрасную, счастливую семью.

В самом деле, прежде всего, дети в семье были приемные, но, воспитанные, как родные, в любви и в ласке, они любили своих приемных родителей, а те в них души не чаяли.

Два мальчика и девочка имели свои обязанности и выполняли их: это был закон семьи.

Отец работал завучем средней школы, мать была воспитательницей детского сада.

Каждую осень семья Праховых регулярно отправляла коробки с семенами цветов в различные детские дома, кроме того — посылала туда же посылки с яблоками, сливами и грушами из своего сада.

Праховы регулярно переписывались с воспитанниками детских домов и даже этим летом собирались все вместе посетить какой-нибудь детский дом.

Обо всем этом нам писали подробные письма, приглашая непременно приехать в этот городок, чтобы собственными глазами увидеть эту прекрасную, образцовую, необыкновенно дружную и отзывчивую ко всем людям семью.

— Видно, придется написать обстоятельный очерк о Праховых, — сказал Виктор. — Как ты на это глядишь?

— Тоже считаю, что надо. Прежде всего надо увидеть их своими глазами, хорошенько познакомиться, а потом — писать. Если столько писем, и всё о Праховых, то, безусловно, о них не только надо, но непременно, обязательно следует написать подробный очерк.

— С фотографиями, — сказал Виктор.

— Можно и с фотографиями, — согласилась я.

— Так как, поедешь? — спросил Виктор.

— Кто? Я?

— А кто же еще? Конечно, ты, кто еще сумеет выдать ту самую необходимую дозу душевности, искренности и…

— Ладно, — оборвала я Виктора. — Тебя уже понесло.

— Одним словом, как ты смотришь на то, чтобы отправиться в командировку?

— Средне-положительно.

— Почему все-таки средне, а не полностью положительно?

— Ты же знаешь, у меня дома есть кое-какой народ…

— Ах да, — вспомнил Виктор. — Твой живой уголок.

Подобно мне, Виктор тоже очень любит животных.

— Так, стало быть, — Виктор начал размышлять вслух. — Разумеется, оставить их невозможно, надо, выходит, придумать, кто с ними останется?

— Тот, кто остается обычно, когда я уезжаю.

— Ардик?

— Он самый.

Ардик Моргунов — надежный друг, на которого можно положиться.

Когда-то он был женат, но, разведясь, поклялся, что больше никогда, ни за что не свяжется ни с одной бабой.

Впрочем это не мешает ему частенько влюбляться, причем каждый раз он считает, что наконец-то его осенила настоящая любовь.

Правда, спустя некоторое время неминуемо наступало охлаждение. Ардик разочаровывался, клянясь, что больше никогда, ни за что… Пока не влюблялся снова, и все повторялось опять.

Так как я одна из тех, кто не возлагает на него никаких матримониальных надежд, он относится ко мне с симпатией и даже нередко поверяет мне свои сердечные тайны.

Я терпеливо выслушиваю бурные, многословные излияния:

— На этот раз — это настоящее! Самое что ни на есть…