Семь камней

И тут же чей-то отчаянный вопль пронзил воздух:

– Индейцы!

Крик подхватили другие, и все куда-то бросились.

– Стоп! Стоять! – Грей выставил руку, схватил кого-то за горло и сбил с ног. Он возвысил голос в напрасной надежде остановить панику. – Ты. Ты и ты – хватайте ваших соседей, идите ко мне!

Парень, которого он сбил с ног, снова вскочил; при свете звезд его глаза казались белыми.

– Возможно, это ловушка! – крикнул Грей. – Оставайтесь здесь! Приготовиться к бою!

– Стоять! Стоять! – Низенький джентльмен в исподнем подхватил его крик своей луженой глоткой и вдобавок схватил с земли сухой сук и повернул назад тех, кто пытался пробежать мимо него к лагерю.

На реке вспыхнул еще один костер, за ним еще и еще. Шлюпки плыли к ним. Если удастся повернуть брандеры в сторону, «Харвуд», возможно, будет спасен. Грей опасался, что переполох в дальнем конце лагеря был устроен нарочно, чтобы увести людей с берега и оставить корабль под защитой одних лишь моряков. Тогда французы пустят по реке баржу с порохом или абордажное судно, рассчитывая сделать это незаметно, пока все ошеломлены или заняты брандерами и нападением на лагерь.

Первую из горящих лодок прибило к дальнему берегу, и она догорала на песке, яркая и прекрасная в ночном мраке. Низкорослый джентльмен с примечательным голосом – Грей решил, что он сержант – сумел собрать небольшой отряд и привел его к Грею, отрывисто отдав честь.

– Позвольте им сбегать за мушкетами, сэр, как положено?

– Да, – сказал Грей. – Быстрее. Ступайте с ними, сержант, вы ведь сержант?

– Сержант Алоизий Каттер, сэр, – ответил коротышка, кивнув. – Приятно видеть офицера с головой на плечах.

– Благодарю, сержант. И пожалуйста, приведите сюда как можно больше людей. С оружием. И пару стрелков, если сумеете найти.

Моментально отдав приказы, он снова направил свое внимание на реку, где две шлюпки с «Харвуда» отталкивали веслами один из брандеров от транспорта; он уловил плеск воды и крики моряков.

– Милорд?

Голос возле его локтя раздался так внезапно, что Грей едва не проглотил собственный язык. Он обернулся, пытаясь совладать с нервами, и был готов упрекнуть Тома, что тот отважился выйти в хаос. Но прежде чем он смог подыскать нужные слова, его молодой слуга наклонился, держа что-то в руках.

– Я принес ваши бриджи, милорд, – сообщил Том дрожащим голосом. – Подумал, что они вам понадобятся, если начнется бой.

– Очень любезно с твоей стороны, Том, – заверил он слугу, стараясь не рассмеяться. Он влез в бриджи, натянул их и заправил рубашку. – Что случилось в лагере, тебе известно?

Том нервно вздохнул.

– Индейцы, милорд, – сообщил Том. – Они с криками напали на палатки, подожгли одну или две. Убили одного, я сам его видел… и… сняли с него скальп. – Его голос дрогнул, словно к горлу подступила тошнота. – Жутко.

– Еще бы. – Ночь была теплая, но Грей почувствовал озноб. У него встали дыбом волосы на руках и шее. Леденящие душу вопли прекратились; из лагеря по-прежнему доносился шум, но его тон изменился: вместо панических воплей звучали команды офицеров, сержантов и капралов. Начался процесс сбора и подсчета людей и оценки урона.

Том молодец: принес Грею пистолет, мешочек для пуль и пороховницу, а также мундир и чулки. Памятуя о темном лесе и длинной, узкой тропе между берегом и лагерем, Грей не отправил Тома назад, а просто велел не мешаться, когда сержант Каттер, который, с его умением точно оценивать обстановку, тоже нашел время, чтобы надеть бриджи, явился с вооруженной группой.

– Все здесь, сэр, – сообщил Каттер, козырнув. – К кому я имею честь обращаться, сэр?

– Я подполковник Грей. Отправьте людей наблюдать за кораблем, сержант. Особое внимание к темным судам, плывущим по течению. Потом вернитесь ко мне и сообщите, что вам известно об обстановке в лагере.

Каттер козырнул и поспешно исчез с криками:

– Живо, живо, бездельники! Глядите внимательно, глядите внимательно!

Том издал сдавленный вопль. Грей повернулся, мгновенно выхватил кинжал и обнаружил рядом с собой темную тень.

– Не убивай меня, англичанин, – сказал индеец, который привел их днем в лагерь. В его голосе слышалась легкая насмешка. – Le capitaine послал меня отыскать вас.

– Зачем? – спросил Грей. Его сердце все еще бешено колотилось от шока. Ему не нравилось, что его застигли врасплох, а еще больше не нравилась мысль, что этот человек мог убить его прежде, чем Грей его обнаружил.

– Абенаки подожгли вашу палатку; он предположил, что они могли утащить в лес вас и вашего слугу.

Том грубо выругался и, казалось, готов был нырнуть прямо в лес, но Грей схватил его за руку и остановил:

– Стой, Том. Это не так важно.

– Как это не важно, черт побери? – сердито воскликнул Том; от волнения он забыл про хорошие манеры. – Интересно, где я найду для вас подштанники? Это будет непросто. А как же портрет вашей кузины и ее малыша, который она послала для капитана Стаббса? А ваша красивая шляпа с золотым кружевом?

Грей испытал краткий миг паники – его юная кузина Оливия поручила Грею передать миниатюру, где были изображены она и ее новорожденный сын, ее мужу, капитану Малкольму Стаббсу, служившему под началом Вулфа. Он похлопал ладонью по своему боку и с облегчением обнаружил, что овальная миниатюра, надежно завернутая, благополучно лежала в его кармане.

– С этим все в порядке, Том. Она у меня. Что до шляпы, думаю, мы потом побеспокоимся об этом. Как вас зовут, сэр? – спросил он у индейца, не желая обращаться к нему просто на «ты».

– Маноке, – ответил индеец с прежним насмешливым удивлением.

– Хорошо. Вы отведете в лагерь моего слугу? – Он увидел на тропе низенькую, решительную фигуру сержанта Каттера и, решительно отклонив протесты Тома, отправил его в лагерь под защитой индейца.

В ту ночь все пять брандеров либо проплыли мимо «Харвуда», либо их оттолкнули моряки на шлюпках. Нечто, что могло – или не могло – оказаться абордажным судном, появилось выше по течению реки, но его отпугнули отряды Грея на берегу, стрелявшие залпами – хотя дальность выстрела была, увы, очень невелика и попасть в цель не было никакой возможности.

Но все же «Харвуд» был в безопасности, и лагерь устроился на отдых в состоянии тревожной бдительности. Перед рассветом после своего возвращения Грей побывал у Вудфорда и узнал, что в результате нападения были убиты два солдата, а троих утащили в лес. Трое индейцев тоже были убиты, еще один ранен – Вудфорд собирался допросить его, пока тот был жив, но сомневался, что получит полезную информацию.

– Они никогда ничего не говорят на допросе, – сообщил он, протирая покрасневшие от дыма глаза. От усталости его лицо казалось одутловатым и серым. – Они просто закрывают глаза и поют свои проклятые песни смерти. Хоть ты что с ними делай – они все равно продолжат петь.

Грей слышал ту песню смерти, или ему казалось, что слышит, когда на рассвете устало залезал во взятую на время палатку. Слабый, словно шелест ветра в кронах деревьев, пронзительный напев взмывал ввысь и падал. Он звучал недолго, резко обрывался, чтобы вновь возобновиться. Слабый и прерывистый, он звучал в ушах Грея, балансировавшего на пороге сна.

О чем пел тот индеец? Видно, его не волновало, что никто из людей, слышавших его, не понимал смысла его песни. Разве что тот индеец-скаут – Маноке, кажется, так его звать – был где-то поблизости и мог его понять.

Том нашел для Грея маленькую палатку в конце ряда. Вероятно, он выгнал из нее какого-нибудь субалтерна, но Грей и не собирался возражать. Места там едва хватило для полотняного мешка с сухой травой, лежавшего прямо на земле, и ящика, на котором стоял пустой подсвечник. Но это было укрытие, потому что по палатке барабанил дождь. Он заморосил, еще когда Грей возвращался по тропе в лагерь. Пахло чем-то пряным и затхлым. Если песня смерти и продолжала звучать, то ее заглушал дождь.

Грей лег. Под ним мягко шуршала трава в мешке. Он повернулся на один бок, потом на другой и провалился в сон.

Проснулся он внезапно, лицом к лицу с индейцем, и невольно вздрогнул. Его реакция была встречена тихим смешком; индеец слегка отодвинулся. Что ж, это лучше, чем обнаружить нож поперек твоего горла, подумал Грей, пробиваясь сквозь туман сна и удерживая себя от нанесения серьезного урона скауту Маноке.

– Что? – пробормотал он и потер глаза основанием ладони. – В чем дело? – И какого дьявола ты лежишь в моей постели?

В ответ на это индеец положил руку под его затылок, привлек к себе и поцеловал. Его язык пощекотал нижнюю губу Грея, нырнул, подобно ящерице, в его рот и убрался прочь.

Исчез и сам индеец.

Грей, моргая, перевернулся на спину. Приснится же такое! Дождь все еще барабанил и даже усилился. Грей вздохнул полной грудью. В палатке пахло медвежьим жиром. Да, конечно, от его собственной кожи. И мятой. Может, чуточку и индейцем? Стало светлее – вероятно, уже настал день. По лагерю между рядами палаток ходил барабанщик и всех будил; дробный стук палочек сливался с дробным стуком дождя, криками капралов и сержантов – но все равно было сумрачно и сыро. Грей подумал, что спал он очень мало, от силы полчаса.

– Господи, – пробормотал он, перевернулся на другой бок, накрыл голову мундиром и попытался снова заснуть.

«Харвуд» медленно полз вверх по реке; стрелки стояли на палубе, зорко высматривая французов. За последние дни случилось несколько тревожных ситуаций, включая еще один набег враждебных индейских племен. Закончился он благополучнее, чем предыдущий, – были убиты четверо нападавших, а в лагере ранен лишь кок, и то несерьезно. Какое-то время всем пришлось провести на берегу в ожидании безлунной ночи, чтобы корабль смог незаметно проскользнуть мимо крепости Квебек, грозно восседавшей на утесах. «Харвуд» все равно заметили, и одна-две пушки пальнули в них, но не попали. И вот наконец они прибыли в Гареон, где находился штаб генерала Вулфа.

Сам городок был почти полностью поглощен окружившим его военным лагерем; по берегу реки тянулись бесконечные ряды палаток. Надо всем возвышалась католическая миссия, построенная французами; ее маленькие кресты виднелись на вершине холма за городом. Французские жители, с присущей торговцам индифферентностью к политике, по-галльски пожали плечами и начали благополучно снабжать оккупантов всем необходимым.

В штабе Грею сообщили, что сам генерал вел боевые действия где-то еще, но, вне всяких сомнений, вернется в городок в течение месяца. Подполковник без полка и поручений был просто обузой; ему предоставили подходящую квартиру и вежливо выставили вон. Он не возражал и, поскольку у него не было никаких других обязанностей, решил выяснить все обстоятельства дела капитана Керратерса.

Отыскать его не составило труда. Patron первой же таверны, куда зашел Грей, сразу же показал место обитания le capitaine – комнатку в доме вдовы по фамилии Ламбер, возле католический миссии. Грею даже стало любопытно, получил бы он так же легко эту информацию в других тавернах городка. В те годы, когда Грей общался с ним, Чарли любил выпить; очевидно, он не изменил своей привычке и теперь, судя по радушной реакции patron на имя Керратерса. В сложившихся обстоятельствах Грей не мог его осуждать.

Вдова – молодая, с каштановыми волосами и вполне привлекательная – с большим подозрением глядела на появившегося на ее пороге английского офицера, когда он спросил про капитана Керратерса. Но потом Грей сообщил, что он старый друг капитана, и ее лицо смягчилось.

– Bon, – сказала она, резко распахивая дверь. – Он нуждается в друзьях.

Грей одолел два пролета узкой лестницы, поднимаясь к Керратерсу. Воздух заметно потеплел. Пока еще это было приятно, но к вечеру наверняка нахлынет духота. Он постучал в дверь и ощутил легкий шок от радостного узнавания, когда услышал голос Керратерса, разрешавший ему войти.

Керратерс сидел за шатким столом в рубашке и бриджах и что-то писал. Возле локтя стояла чернильница, сделанная из тыквы. На краю стола стояла кружка пива. В первый момент Чарли безразлично посмотрел на Грея, но тут же радость залила его лицо, и он вскочил, едва не опрокинув чернильницу и пиво.

– Джон!

Грей не успел протянуть руку, как оказался в его объятьях – и ответил на них от всего сердца. В его памяти пронеслась волна воспоминаний; он почувствовал запах волос друга, царапанье его небритой щеки. Но одновременно он обратил внимание на худобу его тела, на выпиравшие под одеждой кости.

– Я даже не надеялся, что ты приедешь, – повторял Керратерс чуть ли не в четвертый раз. Он выпустил Грея из своих объятий, с улыбкой шагнул назад и быстро вытер тыльной стороной ладони глаза, мокрые от слез.

– Ну, благодари за мой приезд электрического угря, – сказал ему Грей, тоже улыбаясь.

– Кого? – Керратерс с недоумением смотрел на него.

– Долгая история – потом тебе расскажу. А пока вопрос – какого дьявола ты что-то натворил здесь, Чарли?

Радость немного померкла на худом лице Керратерса, но полностью не исчезла.

– А-а. Ну, знаешь. Это тоже долгая история. Позволь-ка мне послать Мартину за пивом. – Он махнул рукой на единственный стул в комнате и вышел, прежде чем Грей успел возразить ему.

Грей осторожно сел, опасаясь, что стул сломается под ним, но тот выдержал его вес. Мебели, кроме стола и стула, почти никакой не было; узкая койка, ночной горшок и древний умывальник с глиняным тазом и кувшином дополняли ансамбль. В комнатке было очень чисто, но в воздухе витал слабый запах чего-то сладковатого и нездорового. Грей тут же обнаружил за умывальником источник запаха – бутылку с пробкой. Лауданум.[2]

Но Грею и без запаха лауданума оказалось достаточно одного взгляда на изможденное лицо приятеля. Он посмотрел на лежавшие на столе бумаги. Похоже, Керратерс делал записи, готовясь к военно-полевому суду. Самый верхний листок содержал отчет об экспедиции, совершенной отрядом капитана Керратерса по приказу майора Джеральда Сайверли.

«У нас был приказ дойти до деревни под названием Больё, разграбить ее, сжечь дома и забрать весь скот, какой попадется. Мы выполнили его. Несколько мужчин в деревне, вооруженные мотыгами и другими орудиями, оказали сопротивление. Двое были застрелены, остальные бежали. Мы вернулись с двумя телегами, полными муки, сыра и мелкой хозяйственной утвари, с тремя коровами и двумя хорошими мулами…»

Дверь открылась, и Грей не успел дочитать бумагу до конца. Керратерс сел на койку и кивнул на бумаги:

– Я решил все записать. На всякий случай, если мне не суждено дожить до суда. – Он сообщил это будничным голосом и, увидев встревоженное лицо Грея, слабо улыбнулся. – Не огорчайся, Джон. Я всегда знал, что не доживу до старости. Это… – Он поднял исхудалую правую руку, и слишком свободный манжет рубашки упал до локтя. – Это еще не все мои беды. – Он похлопал себя по груди левой рукой. – Несколько докторов говорили мне про какой-то серьезный дефект в сердце. Толком я не знаю, может, у меня их два, – внезапно усмехнулся он своей очаровательной улыбкой, которую так помнил Грей, – или только половина одного сердца, или что там еще. Так было всегда. Я просто иногда падал в обморок, но теперь все стало хуже. Иногда я чувствую, что сердце перестает биться и просто трепещет в груди, все вокруг темнеет, мне не хватает воздуха. Впрочем, потом оно всегда начинало биться вновь – но рано или поздно этого не случится.

Грей впился глазами в руку Чарли; карликовая кисть примостилась возле большой подруги, и казалось, будто на ладони лежал странный цветок. Пока Грей смотрел, обе руки медленно раскрылись, и пальцы начали шевелиться в странной и прекрасной синхронии.

– Ладно, – спокойно сказал Грей. – Расскажи мне все по порядку.

Неспособность подавить бунт – редкое обвинение; его трудно доказать и, значит, маловероятно сделать основанием для военно-полевого суда, если только там не присутствовали какие-либо другие факторы. А они в данном случае несомненно имелись.

– Ты ведь знаешь Сайверли? – спросил Керратерс, перекладывая бумаги к себе на колени.

– Совсем не знаю. Догадываюсь, что он ублюдок. – Грей показал на бумаги: – Но только какой ублюдок?

– Нечистый на руку. – Керратерс выровнял бумаги, не поднимая глаз, и тщательно поправил края. – То, что ты прочел, – это не Сайверли. Это была директива генерала Вулфа. Не знаю, то ли чтобы лишить крепость провизии в надежде, что они умрут там с голода, то ли чтобы вынудить Монкальма послать солдат для защиты населения, и там уж Вулф доберется до них – возможно, то и другое. Но генерал намеренно хотел терроризировать население на обоих берегах реки. Нет, мы делали это по приказу генерала. – Лицо Чарли слегка дернулось; он внезапно поднял глаза на Грея: – Джон, ты помнишь Шотландское нагорье?

– Ты сам знаешь, что помню. – Такое никогда не забудет никто из тех, кто участвовал в подавлении герцогом Камберлендом Якобитского восстания в Шотландии. Грей видел много шотландских деревень, таких же разоренных, как Больё, о которой писал Чарли.

Керратерс тяжело вздохнул.

– Да, вот так. Беда была в том, что Сайверли решил присвоить все награбленное, что мы привозили из деревень, под предлогом, что его надо продавать, а выручку распределять среди войск.

– Что? – Это противоречило армейским традициям, где любой солдат имел право на добычу, попавшую в его руки. – Кем он себя вообразил, адмиралом? – Военные моряки действительно делили добычу между всей командой – но море – это море; там моряки действовали скорее как отдельные группы, а не как армия, и там были специально созданы адмиралтейские суды, чтобы разбирать конфликты при продаже захваченных у противника кораблей.

Керратерс лишь рассмеялся.

– У него брат командор. Возможно, у него он и позаимствовал эту идею. В любом случае, – добавил он, хмурясь, – он так и не стал раздавать выручку. Хуже того, он начал задерживать солдатам денежное довольствие. Платил все позже и позже, удерживал жалованье при малейших проступках, заявлял, что деньги еще не привезли, – хотя многие солдаты видели собственными глазами, как их выгружали из кареты. Все это так – но солдат до поры до времени все-таки нормально кормили и снаряжали. Но со временем Сайверли зашел слишком далеко.

Этот подлец начал красть интендантские средства, он забирал часть провианта и продавал частным порядком.

– У меня были подозрения на этот счет, – объяснил Керратерс, – но не хватало доказательств. Я начал следить за ним – и он это знал, поэтому стал осторожнее. Но не мог устоять, когда к нам поступили ружья.

В армию прислали дюжину новеньких ружей, которые намного превосходили обычные мушкеты «Браун Бесс» и были большой редкостью.

– Полагаю, что их прислали нам по какой-то канцелярской ошибке. У нас не было стрелков и не было, в общем-то, острой необходимости в таком оружии. Вероятно, поэтому Сайверли и решил, что может их потихоньку украсть. Но не получилось. Два солдата выгружали ящик и, удивившись его тяжести, вскрыли. Поползли восторженные слухи – но восторг сменился недовольством, когда вместо новых ружей им раздали изношенные мушкеты. Пошли разговоры – уже сердитые.

Их подогрел бочонок рома, который мы конфисковали в таверне в Леви, – сказал со вздохом Керратерс. – Солдаты пили всю ночь – был январь, а в январе ночи чертовски длинные, – а потом решили пойти искать ружья. И нашли – под полом в квартире у Сайверли.

– Где же был сам Сайверли?

– У себя дома. Боюсь, что ему досталось по полной. – У Керратерса дернулась мышца возле рта. – Он бежал через окно и пробирался по снегу до ближайшего гарнизона. Двадцать миль. Обморозился, потерял пару пальцев на ногах, но выжил.

– Жалко.

– Да, жалко. – Мышца дернулась снова.

– Что стало с бунтовщиками?

Керратерс надул щеки и покачал головой:

– Многие дезертировали. Двоих поймали и тут же повесили, троих задержали позже, они тут в тюрьме.

– И ты…

– И я, – Керратерс кивнул. – Я был ротным адъютантом у Сайверли. Про бунт ничего не знал – один энсин прибежал за мной, когда парни двинулись к Сайверли. И я пришел до того, как все закончилось.