Помоги проекту - поделись книгой:
В салоне Алябьевой, по мужу Киреевой, в Москве собирался цвет культурного общества древней столицы. В нем бывали Аксаковы, Хомяков, видимо бывал и Пушкин. За несколько месяцев до смерти Пушкина Алябьева приехала вместе с мужем в Петербург. Вот что пишет про это событие Александр Тургенев:
«Когда она первый раз показалась в Собрании, сказывают, поднялась такая возня, что не приведи боже; бегали за нею, толпились, кружили ее, смотрели в глаза, лазили на стулья, на окна. Пошли сравнения с Завадской, с Пушкиной, только и разговора, что о ней… Я был у нее. Она в самом деле хороша».
Фотография с портрета Александры Алябьевой представляет несомненный интерес. В Венгеровском издании Собрания сочинений А. С. Пушкина воспроизведен портрет Алябьевой, уступающий по своей выразительности находящемуся в Собинке.
Много любопытного оказалось среди книг и журналов. Перед нами — первое издание рылеевских «Дум», с виньеткой, которую теперь так часто воспроизводят в хрестоматиях. Рылеев издал свои «Думы» незадолго до восстания декабристов. После казни самое имя поэта находилось под запретом и «Думы» стали библиографической редкостью. Книга открывается знаменательными словами: «Напоминать юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству с первыми впечатлениями памяти — вот верный способ для привития народу сильной привязанности к родине…»
Своими «Думами» Рылеев прививал горячую любовь к отчизне. Некоторые стихотворения, опубликованные в «Думах», стали поистине народными. В самом деле, многие ли произведения могут соперничать по популярности среди народа с такими, как «Песня о Ермаке», как стихотворение об Иване Сусанине «Куда ты ведешь нас?»?
Экземпляр рылеевских «Дум», найденный в семейном алябьевском архиве, превосходно сохранился. Книга изящно переплетена, по зачитанным листам видно, что не одно поколение склонялось над стихами поэта.
…Альбомы уездных барышень, исписанные стихами. На каждой странице или жестокий романс, или клятва в любви до гробовой доски, или рисунок — сердце, пронзенное стрелой… Но в некоторых тетрадях среди сентиментальной чепухи встречаются и содержательные произведения. Так, в собинском альбоме малоизвестной поэтессы Хвощинской переписана злейшая эпиграмма на стихотворение Петра Вяземского «Русский бог». Князь Вяземский, друг Пушкина, сочувствовавший в двадцатых годах декабристам, в тридцатых годах и позднее значительно «поправел» и сделал блестящую служебную карьеру. Одно время Вяземский был даже товарищем министра народного просвещения и в качестве такового ведал цензурой.
Отметим, что пародируемое стихотворение Вяземского «Русский бог» напечатано в России быть не могло. Впервые оно было издано отдельным листом за границей Герценом, а затем Огаревым в сборнике «Русская потаенная литература». Отметим и другой интересный факт: стихотворение это в немецком переводе сохранилось в бумагах Карла Маркса.
Вот что говорилось в стихотворении молодого Вяземского:
В пародии на стихотворение Вяземского читаем:
Среди архивных материалов обнаружены также старинные жалованные грамоты с автографами Петра Великого, Екатерины II, Елизаветы Петровны, частная переписка XVIII века. Большой интерес представляют прокламации времен Крымской войны, переписанные из герценовского «Колокола», подцензурный список исторической драмы Лажечникова «Опричник» и другие бумаги.
Когда в Москве, в Государственном Литературном музее, узнали о собинковских находках, во Владимир был командирован научный сотрудник музея Ольга Ивановна Попова, много лет занимающаяся изучением жизни и деятельности А. С. Грибоедова, в надежде найти в Собинке документы, связанные с именем творца «Горя от ума».
Поездка в Собинку не была напрасной. После нескольких дней напряженной работы сотруднику посчастливилось обнаружить нечто полезное для музея. Среди приобретений были и фото с портрета Алябьевой, и интересные рисунки, говорящие о быте 60—70-х годов прошлого столетия.
Отобранный О. И. Поповой материал был передан в собственность музея. Ряд интересных материалов из Собинки приобретен также столичным Историческим музеем и московскими букинистическими лавками.
ПОРТРЕТ
Современники называли Крылова «человеком-загадкой». Жизнь замечательного русского баснописца была окутана легендами. Биографы рисовали Крылова мудрым увальнем-лежебокой, любившим больше всего на свете покой и одиночество. Портретисты изображали дедушку Крылова добродушным ленивцем, мало заботившимся о своей внешности.
На самом деле жизнь поэта была полна тревог, душевных неустройств и напряженного труда. Взыскательный художник, он кропотливо работал над каждой строкой. Крылов пережил бурную и несчастливую молодость, увлекался обличительной, сатирической журналистикой и драматургией, подвергаясь за это гонениям. С баснями Крылова связано рождение понятия народности в литературе. Крылов был современником Фонвизина, Карамзина, Радищева, Рылеева, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Белинского, Гоголя, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого… Перечень этот поразителен. Фонвизин и для Пушкина был глубокой стариной. До сих пор живы люди, которые постоянно общались с автором «Войны и мира».
Крылов не любил рассказывать о себе, и сведения о сложной жизни его не отличаются обширностью. Бедна и иконография писателя: существует всего лишь несколько портретов, написанных при жизни баснописца.
В городе Муроме, в фондах местного музея, краевед Иван Петрович Богатов, рассматривая старинный альбом, обратил внимание на портрет (карандаш), в котором узнавался облик великого баснописца. Краткая подпись на французском языке под портретом гласила: «Крылов». Указывалась также дата создания портрета: «1816».
По соседству расположены в альбоме портреты видных представителей тогдашней чиновничьей и военной знати: графа Уварова, Андрея Разумовского, Николая Лопухина, А. Щербатова и др. Портреты в своем большинстве относятся к 1805–1809 годам. Крыловский портрет был написан по времени позже других — в период, когда баснописец находился в зените славы. В 1816 году вышли четвертая и пятая книги басен Крылова, и именно в этот период Иван Андреевич совмещал напряженный литературный труд с должностью библиотекаря в санкт-петербургской Публичной библиотеке. Острослов-поэт был желанным гостем во многих столичных домах…
Видимо, по желанию хозяев одного из петербургских домов поэт и был зарисован в альбоме, на крышке которого стоят витиеватые инициалы: «П. М.». Быть может, по этим инициалам после тщательного исследования всего альбома удастся установить, чей это альбом и кем сделан портрет Крылова.
Найденный портрет во многих чертах отличается от известных изображений поэта этого периода, сделанных художниками Кипренским и Волковым. На портрете Кипренского Крылов выглядит старше, черты лица более расплывчаты.
На вновь найденной карандашной зарисовке мы видим Крылова в несколько подтянутом виде, с завитыми волосами, отпущенными баками… Таким появлялся, вероятно, писатель в великосветских столичных домах.
Читателям дорога каждая строчка, написанная человеком, которого Белинский называл честью, славой и гордостью нашей литературы. Говоря о том, что басни Крылова — сокровищница русского практического смысла, русского остроумия и юмора, русского разговорного языка, что их отличают простодушие и народность, Белинский делал такое сопоставление: «Если мы сказали, что поэзия Кольцова относится к поэзии Пушкина, как родник, который поит деревню, относится к Волге, которая поит более чем половину России, — то поэзия Крылова, и в эстетическом, и в национальном смысле, должна относиться к поэзии Пушкина, как река, пусть даже самая огромная, относится к морю, принимающему в свое необъятное лоно тысячи рек, и больших и малых».
И нас не оставляют безразличными портретные изображения Крылова. На муромском рисунке Крылов предстает перед нами таким, каким его видел юный Пушкин во времена создания «Руслана и Людмилы»…
ШКАТУЛКА АРИНЫ РОДИОНОВНЫ
Кто из нас не знает заботливую няню Пушкина — Арину Родионовну, нежную любовь к которой поэт пронес через всю жизнь. В год рождения Александра Сергеевича она, крепостная, была отпущена на волю, как тогда говорили, но предпочла остаться в семействе Пушкиных, нянчила их детей, словно родных. Она рассказывала совсем еще маленькому Пушкину сказки, об этом великий художник вспоминал нередко. Но особенно Пушкин полюбил свою няню в ссылке, в Михайловском, когда он после тяжелой размолвки с родителями остался один. «Вечером слушаю сказки, — писал Пушкин из Михайловского, — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания <…> Она единственная моя подруга, и с нею только мне не скучно».
За окнами маленького домика поэта в Михайловском бушевала вьюга, и Пушкин, закончив работу, садился возле седой широколицей старушки. Все мы помним трогательные пушкинские стихи:
У Пушкина много стихов, посвященных няне. Есть среди них и такие, где имя Арины Родионовны не упомянуто, но строфы, несомненно, навеяны ее образом. Когда к ссыльному Пушкину приезжал в Михайловское совсем молодой поэт Николай Языков, Арина Родионовна радовалась шумному пиршеству молодых друзей.
…У каждого бывают в жизни памятные встречи. Как-то в редакции раздался телефонный звонок:
— Хотите увидеть шкатулку Арины Родионовны?
…На Клязьме половодье. Река вышла из берегов, вешние воды залили пойменные луга, и дорога-насыпь, мощенная булыжником, тянется среди зеркальной глади, порвав надвое клязьминские просторы.
Автобус мчится по насыпи, покачиваясь на выщербленной мостовой, как на волнах. Из окон, сквозь свежевымытые стекла виден весь разлив: плывут последние льдинки, крутится в водовороте невесть откуда унесенная бочка, моторка тащит непомерно большой плот. Вековые дубы стоят в воде, и волны касаются их ветвей.
Благодатные картины!
Мы едем по Муромской дороге на Судогду — маленький город, расположенный в нескольких десятках километров от Владимира. Мой спутник — клубный работник, гармонист — нетерпеливо поглядывает на водителя и говорит:
— Еще до поворота на Гусь-Хрустальный не добрались, а коли будем в Судогде к обеду, так это хорошо.
Сказав, он снова бросает негодующие взгляды на шофера, как бы ожидая возражений. Но водитель машины, девушка с обветренным красным лицом, в синем комбинезоне, глядя на избитую дорогу, совершенно равнодушно замечает:
— Когда надо, тогда и будем.
Это повергает гармониста в уныние, и он, не в силах сдержать свои чувства, начинает горько жаловаться, изливая свою душу:
— Я после смотра в области на семинаре задержался. Всю неделю в клубе не был, всю неделю. А там без меня… — И он безнадежно махнул рукой.
Наступило молчание. Гармонист устремил взгляд в одну точку, очевидно представляя, что делается без него в клубе.
Желая отвлечь гармониста от тягостных мыслей, я спросил:
— Скажи, Петр, чем славятся ваши места?
Мой спутник повеселел: видимо, я случайно напал на его излюбленную тему.
— Наши места, — сказал Петр, улыбаясь глазами, — славятся песнями. — Он взял в руки футляр, извлек новенький тульский баян, и полились то жалобно-протяжные, то удалые, переливчатые звуки песни:
Неожиданно оборвав песню, сказал:
— Эту песню у нас в клубе хорошо поют…
А затем продолжал:
Машина мчалась среди полей, и ее обгоняла песня.
— Наша сторона славится сельским хором, муромцевским дендрарием, лесным техникумом, вольно-артемовским сельским клубом, стекольными заводами, мастерами-колодезниками, определяющими безошибочно, где надо искать воду.
Неизвестно, сколько бы еще времени Петр перечислял местные достопримечательности, если бы не тряхнуло сильно автобус на повороте. Кончилось поле — машина въезжала в город.
— Наша местность славится тем, что здесь бывал Пушкин, — торопился Петр закончить свою лекцию, — и подарил городу Судогде свою шкатулку.
Девушка-шофер мягко затормозила машину. Петр выскочил из автобуса первым.
— Побегу попутную искать, — сказал он, вешая баян через плечо. — Теперь до клуба недалеко.
— Подожди, а у кого сейчас находится пушкинская шкатулка?
— Заинтересовались, значит, — улыбнулся гармонист. — Эту историю знает Михаил Сергеевич, в банке он работает, зайдите к нему — все расскажет. А ко мне, милости прошу, приезжайте в клуб песни слушать.
Через несколько минут я был возле массивного здания местного банка.
— На сегодня операции кончены, — сказал дежурный милиционер, — приходите завтра до двух часов.
— Разрешите вызвать по телефону Михаила Сергеевича.
Через несколько минут я уже иду с Михаилом Сергеевичем, пожертвовавшим своим обеденным перерывом для того, чтобы удовлетворить мою любознательность.
Комната Михаила Сергеевича заставлена книжными стеллажами, на стенах развешаны цветные репродукции: пушкинские портреты работы Кипренского и Тропинина, картины Ге и Репина — «А. С. Пушкин в селе Михайловском», «Пушкин читает стихи на выпускном экзамене в лицее», фотография знаменитого московского памятника. Самая большая из репродукций — «Пушкин на Дворцовой набережной». Как известно, эта репинская картина изображает прогулку поэта белой ночью по Петербургу.
— Познакомьтесь с моей пушкинской библиотекой, — с гордостью сказал Михаил Сергеевич.
Да, ему было чем гордиться. Скромный банковский служащий, страстный любитель литературы, собрал сотни книг о Пушкине, различные издания произведений поэта, газетные и журнальные статьи о нем.
— Так вас интересует связь Пушкина с местным краем? — переспросил Михаил Сергеевич. — Поэт много путешествовал по России; бывал Александр Сергеевич и в наших местах. Помните начало не законченной поэтом сказки:
Карачарово — это под самым Муромом. Поэт часто упоминал знаменитые муромские леса. А в Сиваслейке вы не бывали? Это ближе к Горькому, большое колхозное село. В нем с Пушкиным произошел забавный эпизод.
Михаил Сергеевич быстро извлек из груды книг синенький томик и зачитал отрывок из письма Пушкина к Наталье Гончаровой:
«В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не уехали из Москвы, я нанял почтовых лошадей и отправился в путь. Выехав на большую дорогу, я увидел, что вы правы: 14 карантинов являются только аванпостами — а настоящих карантинов всего три. — Я храбро явился в первый (в Сиваслейке, Владимирской губ.); смотритель требует подорожную и заявляет, что меня задержат лишь на 6 дней. Потом заглядывает в подорожную. — Вы не по казенной надобности изволите ехать? — Нет, по собственной самонужнейшей. — Так извольте ехать назад на другой тракт. Здесь не пропускают. — Давно ли? — Да уж около 3 недель. — И эти свиньи губернаторы не дают этого знать? — Мы не виноваты-с. — Не виноваты! а мне разве от этого легче? нечего делать — еду назад в Лукоянов…»
— Да, поэту пришлось много постранствовать, пока он, пробившись через холерные карантины, добрался до Москвы.
— Скажите, Михаил Сергеевич, — спросил я, — это правда, что Пушкин подарил вашему городку шкатулку?
Михаил Сергеевич улыбнулся:
— Это легенда. О Пушкине народ сложил много преданий. Но, как говорится, дыма без огня не бывает. В нашем районе действительно есть пушкинская шкатулка. Она принадлежала няне Пушкина — Арине Родионовне и была ею подарена поэту Языкову.
— Вы не расскажете подробней?
— Историю шкатулки лучше всего знает Елизавета Александровна.
— А где ее можно увидеть?
— Она библиотекарь в Муромцеве.
В Муромцево ведет нарядная березовая аллея. Среди громадного парка-дендрария причудливое архитектурное сооружение — замок. Некогда здесь был и лесопарк, принадлежавший Храповицким. Искусственные посадки совершенно изменили ландшафт здешних мест. Сейчас в замке лесомеханический техникум. В парке слышны веселые голоса учащихся — будущих хозяев леса. Из стрельчатых окон техникума видны декоративные голубоватые ели, серебристые тополя, клены, березы, ясени.
В одной из комнат старого здания, в библиотеке, и встретила нас Елизавета Александровна. Она занималась своим обычным делом — выдачей книг.
Елизавета Александровна говорит тихо и неторопливо:
— В Судогде, на улице Карла Маркса, бывшей Песчаной, есть старый дом. Некогда этот дом принадлежал Языковым, отдаленным родственникам известного поэта, друга Пушкина. В годы войны в доме поселилась Анна Дмитриевна Языкова. Она была страстной почитательницей Пушкина, могла часами слушать его стихи и любила рассказывать семейные предания о великом поэте. Однажды Анна Дмитриевна позвала меня к себе, заперла на крючок входную дверь и таинственно сказала: «Слушай, Лизонька, меня внимательно».
Она открыла сундук и достала дубовую шкатулку прямоугольной формы, отделанную красным деревом. Крышка имела небольшое отверстие, как у копилок.
Когда Анна Дмитриевна стала отмыкать шкатулку, замок издал тихий мелодичный звон.
Поделиться книгой: