Помоги проекту - поделись книгой:
И. Стрелкова
ВАЛИХАНОВ
© Издательство «Молодая гвардия», 1983 г.
В душу вглядись глубже, сам с собою побудь:
Я для тебя загадка, я и мои путь.
Знай, потомок, дорогу я для тебя стлал.
Против тысяч сражался — не обессудь!
Чокан жил со своими современниками, обменивался с ними своими страстями, но интересовался судьбой больше людей будущего.
ПРАВНУК ХАНА АБЛАЯ
В один из последних дней мая 1858 года из укрепления Верного выехал сопровождаемый небольшим казачьим конвоем тарантас с двумя седоками и покатил степной дорогой на Капал.
— Вы неисправимы, — ворчал старший из седоков, полковник Гутковский, — от вас пахнет английскими духами и сигарой.
— И шампанским Монтебелло! — смеясь, подхватил поручик Валиханов. — Проводы есть проводы.
Гутковский откинулся на спинку сиденья, обтянутого кожей, долго, серьезно разглядывал своего спутника, франтоватого армейского поручика, его монгольские скулы, темные насмешливые глаза, лихо закрученные усы — оценивал непринужденность и изящество позы.
— Как я завидую вашей молодости! И вашему спокойствию!
Полковник Гутковский считался крупнейшим знатоком степных просторов к югу от Омска и до самой границы. Он начал службу в Западной Сибири двадцать лет назад, сейчас в его руках находилось управление Областью сибирских киргизов, Петербург поручал ему ответственные дела, касавшиеся сопредельных среднеазиатских владений.
Поручик Валиханов происходил из степного аристократического рода, в казенных бумагах непременно отмечалось, что поручик султан Валиханов — «потомок последнего владетельного хана Аблая, поступившего в подданство России, и первый из султанских сыновей, который получил основательное образование в Сибирском кадетском корпусе». Чокану Чингисовичу Валиханову шел двадцать третий год, он состоял адъютантом при генерал-губернаторе Западной Сибири Гасфорте.
Прибыв в укрепление Капал, полковник Гутковский и поручик султан Валиханов встретились там с командиром Десятого сибирского полка, начальником Алатавского округа подполковником Абакумовым. Затем они выехали из Капала в сторону Аксуйского пикета. Неподалеку от пикета, на берегу реки Аксу, их поджидал верный человек Гирей. В приготовленной юрте Валиханов сбросил мундир и переоделся в платье азиатского покроя. Гирей обрил поручику голову, обкорнал усы. Гутковский укладывал в чемодан одежду Валиханова. Поручик попросил оставить хотя бы плащ — ночи в степи холодны. Но Гутковский забрал и плащ. Подорожную Валиханова Гутковский тоже забрал, хотя поручик говорил, что казенные бумаги могут вдруг да понадобиться, а уничтожить их в случае чего недолго. На прощание Гутковский и Валиханов крепко обнялись. Валиханов остался у Гирея. Гутковский вернулся в Капал, отправил оттуда донесение по начальству, что Валиханов приступил к исполнению порученного ему дела, и стал ждать вестей.
Все шло пока согласно плану. Состоял он в следующем. Под именем купца Алимбая Абдиллабаева поручик Валиханов отправлялся с торговым караваном, снаряженным семипалатинскими купцами в западные владения Китая — Кашгар, остававшийся до сих пор и для России и для Европы «белым пятном» на карте Азии. Валиханов должен был присоединиться к каравану на пути, уже совершив превращение в Алимбая. Семипалатинские купцы знали, на что идут, они рассчитали и свой риск, и все выгоды, какие смогут извлечь из важной услуги, оказанной русским властям.
И вот дни проходят, а каравана из Семипалатинска нет и нет. Валиханов начинает тревожиться. Май — лучшее время для отправки каравана. Все караваны выходят в степь, когда еще зелена трава и есть корм для вьючного скота, когда еще не пересохли степные речушки и есть всюду по пути вода… Не выйти в мае — все равно что вовсе не выйти!..
4 июня человек в азиатском халате, сидя за низким столиком в юрте Гирея, торопливо писал Гутковскому:
«Милостивый государь, Карл Казимирович!
Казалось, что все было устроено хорошо, но вышло напротив. Дело мое принимает прескверный оборот. Я совершенно потерялся и не знаю, что делать…»
Вошел Гирей.
— Господин Гутковский велел…
— Я сказал, собирайся! И стол возьми, он мне больше не нужен.
Он подложил под бумагу кожаную суму.
«…Гирей был сейчас на пикете, видел татарина, едущего из Семипалатинска в Верное, и узнал, что до 23 числа не выходил никакой караван. Оставаться мне более у Гирея нельзя: кругом ходят воры и уже по моей милости успели потерять трех лошадей…»
Гирей не уходил.
— Чего тебе? Иди собирайся. Все аулы давно ушли в горы, только ты один торчишь на Аксу. Если не снимешься, навлечешь подозрения.
— А вы?
— Я пойду навстречу каравану… Один.
Он понимал теперь, какую глупость сделал, отдав Гутковскому и плащ и подорожную. Чтобы отправиться навстречу каравану, надо иметь при себе хоть какие-то регалии. Иначе или казаки схватят как-бродягу, или казахи ограбят, а то и уведут за Черный Иртыш… Этот крап не для прогулок одинокого безоружного человека. Днем придется где-то прятаться, а ночью рыскать за пропитанием. На беду, у Гирея иссяк запас муки, потерялось огниво…
Через открытую дверь он видел, что Гирей заканчивает сборы. Один только верблюд остается без поклажи, тот, на которого навьючат юрту. Что ж, пора…
Чокан быстро дописал последние строки:
«…Скажите, ради бога, где ваш караван? Поймите мое положение: что мне делать? Как же это Вы не обратили внимания на самый главный пункт — на слона: где ваш караван, вышедший, по достоверным сведениям, 15 числа из Семипалатинска. Все было бы отлично, дела мы вели хорошо. Все было замаскировано. Ни один мудрец киргизский не постигнул хитрости, и вдруг… срываюсь, срываюсь жестоко. На чем же? На приходе каравана! Прощайте. Сегодня я исчезаю. Что будет, ведает один лишь бог.
Получив это письмо, встревоженный Гутковский мчит в Семипалатинск.
Гирей откочевывает в горы, а обритый наголо человек в халате, какие носят азиатские купцы, остается один в степи без огня и хлеба. Он кружит поблизости от караванного пути, от еле заметных параллельных троп, пробитых в степи вьючным скотом. Тропы успели зарасти. Караваны теперь ходят редко. Три года назад подстрекаемая кем-то толпа сожгла русскую факторию в Чугучаке. Смуты в Кашгаре тоже не содействуют процветанию торговли.
Семипалатинский караван покажется на горизонте только 28 июня. На размышления у Валиханова оставалось очень много времени — 24 длинных летних дня. Степь жила своей жизнью, вдали пестрели горы. А он, голодный и грязный, прятался дотемна в камнях — один, наедине со своими мыслями. Он вспоминал не только всю свою жизнь. Он размышлял о жизни своего отца султана Чингиса, о бабушке ханше Айганым, о деде своем хане Вали, о знаменитом прадеде хане Аблае… Он думал о народе своем, который широко разбрелся по степи — от Тянь-Шаня до Урала, о его прошлом, настоящем и будущем.
Султан Чингис в положенный срок занялся с сыном родословной Валихановых. Чокан узнал, что он внук хана Вали и правнук великого хана Аблая. Как полагалось на Востоке, он выучил своих предков до седьмого колена. Родословная уходила в глубь веков — к хану Ишиму, оставившему казахам свод законов, именуемый «Древний путь Ишим-хана». А дальше Ишима, в дальней-дальней глубине, сияли легендарные имена: Барак-хан, Куюрчук-хан, Урус-хан… И в самом начале стояло имя великого завоевателя Чингисхана, потомками которого считаются все хапы и все султаны.
Чокан узнал от отца, что с давних времен казахи поделены на три жуза[1]: Младший, Средний и Старший. Его дед Вали правил Средним жузом, а великому Аблаю подчинялись и Средний и Старший жуз.
После отцовских рассказов о деяниях знаменитого прадеда воображением Чокана завладел храбрый и мудрый Аблай. Хотя он и был султанского рода, юность его прошла в лишениях, ему пришлось служить простым пастухом у богатого табуновладельца, и жена хозяина заметила, что молодой чужестранец никогда не пьет из нечистых чашек. Так открылось высокое происхождение юноши, и тогда-то хозяин одарил его лучшим скакуном из табуна, огнехвостым Чалкуйруком, на котором Аблай отправился завоевывать славу.
Попачалу он был рядовым воином, в сражениях добыл славу искусного полководца. Ему приписывали сверхъестественные качества, он — арках (дух), ниспосланный народу для великих дел. Этим Аблай был во многом обязан своему современнику, знаменитому поэту-импровизатору Бухар-жырау[2], воспевшему его подвиги и оплакавшему его смерть.
1723 год остался в памяти казахов как год великого бедствия — «актабан шубырынды». Джунгары[3] вторглись в Степь. Аулы панически бежали, усеивая свой путь телами погибших, бросая скот и имущество. В Хиве и Бухаре казахов встретили недружелюбно. Аулы двинулись на север, к границам России. Хан Младшего жуза Абулхаир в 1731 году обратился к императрице Анне Иоанновне с просьбой принять его в подданство. Казахи Младшего жуза стали считаться русскими подданными, и в 1741 году Оренбургская крепость оборонила их от нового нашествия джунгар. Абулхаир просил Россию помочь ему восстановить древний город Джанкент на Сырдарье, чтобы сделать его своей столицей. И Россия откликнулась: на Сырдарью отправили геодезиста и инженера под охраной казаков. Но в 1748 году Абулхаир был убит, и все работы прекратились.
Хан Среднего жуза Семене в 1731 году тоже принял присягу на верность России. Однако его признавала ханом только часть жуза — другой частью правили Абулмамбет-хан и Аблай-султан. В 1739 году Аблай-султан вместе с Абулмамбетом присягнул в Оренбурге на подданство России. Этот год можно бы считать началом верной службы Аблая русскому царю, если бы не крутые повороты в истории Степи и не его колоссальное честолюбие.
После смерти Абулмамбета султаны подняли на белом войлоке Аблая, восславляя его победы. Затем по обычаю собравшиеся родоначальники изорвали в клочья одежду нового хана и расхватали драгоценные лоскутки.
Аблай властвовал в Среднем жузе деспотически, устанавливал свои законы и приобрел право приговаривать к смертной казни, которая прежде производилась только по приговору всего народа.
Жизнь и деяния прадеда продолжали интересовать Чокана Валиханова всю жизнь. Будучи в Петербурге, он написал статью о хане Аблае для энциклопедического словаря. В его оценке личности Аблая беспристрастность ученого уживалась с восхищением перед ролью, какую сыграл в истории казахов его прадед.
Аблай совершил немало походов против джунгар, угрожавших казахам с востока. От его руки погиб любимый сын джунгарского хунтайджи[4] Галдан-Церена. Иногда Аблай в одном из сражений был разбит и попал в плен, хунтайджи посадил его в яму, к которой каждый день приходила мать убитого и осыпала пленника страшными проклятиями. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не вмешалась Россия. К Галдан-Церену прибыл русский посол К. Миллер и потребовал освобождения подданных ее величества Елизаветы Петровны. Аблай и его соплеменники возвратились в Среднюю орду. Россия добивалась права утверждать казахских ханов в этом звании и стала платить им жалованье. Аблай получал ежегодно триста рублей и двести пудов муки. У него в ставке на правах советника поселился казак Матвей Арапов. Русское правительство построило хану Аблаю дом, прислало десять мужиков для обучения киргиз-кайсаков хлебопашеству. Оренбургский губернатор слал Аблаю письма с приглашением киргиз-кайсаков в Оренбург на торговлю.
Все меньше беспокоили Аблая джунгары. После смерти в 1745 году злейшего врага Аблая Галдан-Церена в Джунгарии началась ожесточенная борьба за власть. Аблай прилагал все усилия, чтобы разжечь там междоусобицы, принимал то одну, то другую сторону. Это вообще было его основным житейским правилом. Он и детям своим завещал никогда не решать вполне межродовых дел казахских племен, ибо только несогласие и раздоры могут быть незыблемой опорой ханской власти.
Сибирское казачье войско заселяло границу по Иртышской линии и по Горькой линии, получившей название от степных озер с горько-соленой водой[5]. От крепости Звериноголовской цепочка крепостей, казачьих постов тянулась на восток к Омску, оттуда вдоль Иртыша на Семипалатинск и дальше к Усть-Каменогорску, к Алтаю с его серебряными рудниками, принадлежавшими царской семье.
С границы зорко следили за каждым шагом хана Средней орды, слали рапорты в Петербург. В Омском архиве Чокан Валиханов отыскал Указ Екатерины II генерал-поручику Шпрингеру, данный в Санкт-Петербурге, сентября 8-го дня 1769 года. Это был ответ на рапорт Шпрингера, в котором сообщалось, что получены сведения о намерении Аблая к учинению набегов на русские поселения. Императрица повелевала: «…по начатии от киргизцев наималейшего неприятельского действия тотчас командировать некоторое число по рассмотрению вашему регулярного войска с пушками и велеть такое их сборище тотчас разогнать и разбить. И таким образом их за дерзость достойно наказать так, чтобы впредь они вас беспокоить отнюдь не отваживались».
В 1771 году Аблай, вновь избранный ханом, объявил, что не намерен ехать к русским и принимать от них знаки ханского достоинства — саблю, шубу и шапку. Русские не стали выказывать недовольство, послали к Аблаю мелкого чиновника, тот наскоро, без пышных церемоний привел хана к присяге, отдал саблю и шубу с шапкой.
Через два года вспыхнуло восстание Пугачева.
У яицких казаков не было — и не могло быть — дружественных отношений с аулами, кочевавшими по соседству. Между яицким казачеством и казахами шла непрестанная борьба за земли. Пугачев не мог приманить ордынцев обещаниями вернуть им пастбища, это поссорило бы его с Япком. Но крестьянская война в России взволновала кочевья. Ханы заметались в поисках выгоды. Один в письмах русским властям изъявлял готовность помочь в поимке злодея, а в письмах Пугачеву именовал его великим императором. Другой послал новоявленному Петру III в аманаты своего сына.
Аблай не торопился в подданные к «Петру III», знал, что претендент на престол сам ищет поддержки в орде. Гонцы от Пугачева появились в ставке Аблая весной 1774 года. За помощь в «побеждении российских войск» Пугачев обещал ему всех сибирских дворян в подданство. Хан выждал удобный момент и нагрянул со своим отрядом на крепости Ново-Ишимской линии, после чего обратился к Пугачеву с просьбой, чтобы все захваченные на линии пленные перешли в его, Аблая, собственность. Пугачев ответил Аблаю согласием. Но затем опытный политик уклонился от участия в действиях против России. Послов Пугачева, привезших Аблаю грамоту от самозваного царя, принял сын хана султан Вали, и они отъехали от него ни с чем. А русскому начальству на гневный запрос о сношениях со злодеем Вали ответил: хан Аблай злодея не поддерживает, Аблай далеко, воюет с дикокаменными киргизами.
Вали был сыном второй жены Аблая, дочери каракалпакского бека. Всего у хана Аблая было 12 жен, родивших ему 30 сыновей и 40 дочерей.
Аблай предпринял поход против киргизов, воспользовавшись тем, что со стороны России, занятой подавлением мятежников, ему ничто не угрожало. Потеснив киргизов за Чу, он продолжал сколачивать свое великое государство, отвоевал Сайрам, Чимкент, Сузак, его данником стал Ташкент. Императрице Екатерине II Аблай сообщал, что в Туркестане его возвели в звание хана всех трех киргиз-кайсацких орд, и получил от императрицы соболью шубу, парчовую шапку с околышем из черно-бурой лисицы, саблю с надписью и ханский патент, но… только на Среднюю орду.
Будучи русским подданным, Аблай продолжал удерживать у себя русских пленников и грабить торговые караваны. Состарившись, он поделил свое государство на уделы между сыновьями, а сам отправился на покой. Аблай умер в 1781 году и был похоронен в склепе под знаменитой в мусульманском мире мечетью ходжи Ахме-да-Ясеви в городе Туркестане.
После смерти Аблая русское правительство признало ханом Среднего жуза Вали, доказавшего в годы пугачевщины свою верность и преданность. Несмотря на то что лишь половина родов Среднего жуза считала Вали достойным наследником Аблая, султаны и старшины провели традиционные выборы хана, подняли Вали на белой кошме, разорвали в клочки его одежду. Затем Вали стал готовиться к торжественному утверждению в ханском звании и к присяге ее императорскому величеству Екатерине II.
Для торжественного провозглашения Вали ханом во дворе крепости св. Петра[6] воздвигли специальное возвышение. Поднявшись на возвышение, генерал-поручик Якоби объявил Вали киргиз-кайсацким ханом Средней орды. На русском и на татарском языках прочли жалованный Вали ханский патент. Вали повторил текст присяги, опустился на колени, поцеловал Коран и приложил к присяге свою печать. После этого чиновники надели на него знаки ханского достоинства — шубу и саблю, а шапку возложил на его голову сам Якоби. Начали палить пушки, загремели ружейные залпы, застучали барабаны, грянули литавры, запели трубы, русские знамена склонились до земли. За годы правления хана Вали в Среднем жузе происходило куда меньше междоусобиц, чем по соседству, в Младшем жузе. Но полной тишины и спокойствия тоже не наблюдалось. Старшины Среднего жуза жаловались Екатерине II на мздоимство хана Вали. Русское начальство докладывало в Петербург, что хан Вали грабит идущие через Среднюю орду торговые караваны. Недовольные его поборами казахские роды получили разрешение переселиться внутрь России, за Иртыш, в Тобольскую и Томскую губернии. Наконец русское правительство, чтобы уменьшить власть Вали, утвердило для Средней орды еще одного хана — Букея. Букей недолго правил восточной частью орды, он умер в 1817 году, а в 1819 году умер и хан Вали. Появилась возможность упразднить в Средней орде звание хана. Для начала постарались не допустить, чтобы султаны подняли на белой кошме нового претендента. Тем временем шел сбор сведений, кто из членов семьи Вали или из султанов достоин доверия начальства.
Люди, достойные доверия, требовались для утверждения в Среднем жузе новых порядков. В 1822 году стал действовать «Устав о сибирских киргизах», составленный графом М. М. Сперанским, превосходно знавшим Сибирь, где он с 1819 по 1821 год был генерал-губернатором. Вместо родового деления в Средней орде учреждались округа под управлением выборных старших султанов, русских заседателей и заседателей из киргизской верхушки. Округа делилась на волости под началом выборных волостных правителей. Для сибирских киргизов вводилась ясачная подать в размере одного процента от количества скота, взимаемая раз в год, летом, а также постойная, подводная и почтовая повинности.
В «Уставе» Сперанского отразились просвещенные и умеренные взгляды этого государственного деятеля, привлекшего себе в помощники Г. С. Батенькова, будущего декабриста. Сибирские киргизы получили известное участие в управлении. И фактически инородец, житель колонии, оказался более свободным, чем русский крестьянин. Крепостное право на Степь не распространилось. Султаны не имели прав помещиков и уравнивались со всем населением.
Но было бы наивным полагать, что народ сразу же разобрался в «Уставе», о котором ему толковали рассылаемые по Степи прокламации и о котором слагали песни акыны, используемые русским начальством для своего рода разъяснительной работы в аулах. Что же касается потомков хана Вали, то не все они примирились с упразднением ханского престола и ханского жалованья.
Русские власти все-таки недоглядели — казахская верхушка успела вознести на белом войлоке одного из сыновей Вали — Губайдуллу.
Губайдулла не блистал умом и не был готов применить заветы Аблая в новых исторических условиях. Вместе с другим сыном Вали, султаном Аббасом, Губайдулла отправился в Кульджу к цзянь-цзюню[7] и стал домогаться, чтобы их пропустили в Китай, к богдыхану. Цзянь-цзюнь витиевато объяснял, что этого сделать никак нельзя.
Сыновья хана Вали несолоно хлебавши воротились восвояси. Губайдулла и после доставлял русскому начальству уйму хлопот. То его ловили в баянаульских горах, и он каялся, давал клятву оставить свои попытки бежать под покровительство Пекина. То он, получив должность старшего султана в Кокчетаве, принимался за барымту[8], не давал покоя другим султанам. Однажды он официальным письмом русскому начальству объявил себя мертвым. Для выяснения сей странности к нему прислали русского переводчика с подарком — с железной печкой. Султан самолично вышел к переводчику и сказал:
— Я помер! Печка мне не требуется.
Впрочем, это не помешало Губайдулле по прошествии некоторого времени попросить русское начальство, чтобы ему построили дом. Обращение Губайдуляьг за помощью подало надежду, что он утих и покорился. Губайдулла с гордостью облачился в мундир подполковника, повесил на шею золотую медаль на андреевской ленте[9]. Но стоило его родичу Кенесары поднять мятеж против русских, Губайдулла забыл о своем подполковничьем чине. Терпение сибирского начальства лопнуло. Губайдуллу и его сына, майора Булата, сослали в город Березов.
Младшая жена хана Вали, умная и властная Айганым, неусыпно следила за авантюрами Губайдуллы. Она была женщиной образованной, знала несколько восточных языков, обладала незаурядным поэтическим талантом и прозорливостью опытного политика. После смерти Вали Айганым и ее сыновья получили ставку в Сырым-бете. Ханша Айганым — так ее продолжали титуловать в казенных бумагах — твердо взяла курс на сближение с Россией, не поддаваясь никаким иным веяниям. На любую попытку вовлечь ее в заговор против России у ханши Айганым всегда был наготове категорический отказ. И она сама заботилась, чтобы русское начальство получало от своих соглядатаев сведения о верности ханши Айганым и чтобы из Стени регулярно шли доносы на Губайдуллу и на всех других ее политических противников.
В Петербурге обратили внимание на усердие вдовы хана Вали. Александр I подписал указ о водворении вдовы хана Вали на избранных ею землях и о строительстве для нее дома и мечети ценою в пять тысяч рублей.
В Сырымбет явились военно рабочие и взялись за строительство. Поручик Ермолаев мечетей прежде никогда не строил, он поставил мечеть фасадом не в ту сторону. Требовательная ханша обратилась к генерал-губернатору Западной Сибири с просьбой поставить мечеть по мусульманским правилам, а также оштукатурить дом внутри, сделать еще одну голландскую печь и одну русскую, приделать к 15 окнам ставни. Кроме того, ханша просила, чтобы ей за счет казны выстроили в Сырымбете баню, школу с помещением для учителя, сараи во дворе и пристроили к дому гостиную для приема посетителей.
В Сырымбет прислали новую команду, все, что просила ханша, сделали. Сырымбет превратился в недурное поместье вполне русского образца — только вместо усадебной церкви мечеть. Затем ханша изъявила желание заняться хлебопашеством[10] и попросила прислать ей соответствующие орудия, семена и опытного человека «для показания», что и как делать. Ханше дали семена, купили для нее четыре сохи, восемь борон, послали в Сырымбет казака Антона Лычагина, и он с помощью поступивших под его начало тюленгутов[11] поднял четыре десятины целины и засеял рожью. Военнорабочие построили в Сырымбете мельницу. Для обучения детей ханши русское начальство прислало муллу.
Энергия этой женщины была поразительна. Айганым просила послать ее в числе лучших и почтеннейших людей в Петербург, где она имела бы «неоценимое удовольствие лицезреть августейшего монарха», выразить ему свою искреннюю преданность и передать пожелание киргиз-кайсаков, чтобы вновь учреждаемые волости управлялись не людьми простого племени, от которых не будет никакого проку, только споры и раздоры, а султанами.
Ханша отлично приспособилась к всероссийскому бюрократизму и постигла силу бумаги, особенно гербовой. Она ежегодно получала жалованье из казначейства, и, если ей надо было отправиться в Тобольск[12] или в Омск по своим делам, которые она считала государственными, Айганым требовала прогонные деньги. В Омске она заимела доверенного чиновника — Дабшинского. Такие доверенные лица, своя рука в канцеляриях, вскоре появились у всех султанов. Отношения между степными правителями и омскими чиновниками строились на взаимовыгодных условиях. Но между Валихановыми и Дабшинским отношения сложились по-иному. Честный службист и большой знаток Степи, Дабшинский сделался их другом и советчиком.
В 1831 году ханша Айганым привезла своего двадцатилетнего сына Чингиса в Омск.
Омскую крепость основал в 1716 году подполковник Иван Дмитриевич Бухгольц, отправившийся по приказу Петра I в Джунгарию за «песочным золотом», но не только за ним. Царь, прорубивший окно в Европу, не забывал и об Азии. Петр I стремился установить торговые связи между Россией и Индией. К началу XIX века на берегу Иртыша, чуть ниже сгинувшего в небытие Черного городка, служившего столицей хану Кучуму, вырос город, половину населения которого составляли люди военные. Отсюда управляли Западной Сибирью, Сибирским казачьим войском и сибирскими киргизами.
Для Сибирского казачьего войска открыли в Омске Линейное училище, а при нем Азиатскую школу, где стали обучать русскому языку и немногим другим наукам будущих толмачей. Сюда-то и отдала своего сына ханша Айганым. По «Уставу о сибирских киргизах» Чингис имел право быть принятым на казенное содержание в само училище — эту привилегию русское правительство установило для детей султанов и старшин. Но Чингис тогда совершенно не знал русского языка и к тому же, по мнению училищного начальства, ему было бы затруднительно жить вместе с христианскими воспитанниками и довольствоваться их пищей. Чингиса поместили в Азиатскую школу.
Великовозрастному султану Чингису ученье давалось непросто. Однажды он попытался удрать домой. Айганым отослала сына обратно в Омск. Чингис продолжал ученье до 1834 года. По-русски он в конце концов стал объясняться довольно свободно, и Чингисом заинтересовалось омское общество.
Было оно довольно пестрым. В Сибирь устремлялись из европейских губерний России люди, ищущие карьеры и легкой наживы. Здесь отсиживались герои столичных скандалов — в ожидании, когда шум поутихнет. Всей этой публике в холодной Сибири жилось тепло. На взятках, на поборах с инородцев быстро сколачивались состояния. Но все эти пришлые авантюристы и хапуги — грязная пена. Подлинная глубинная Сибирь крепла и набирала силы, приучая расейцев — так называли сибиряки жителей центральных губерний — поглядывать на нее все с большим уважением. Исстари в поисках воли в Сибирь стремился русский человек особого бунтарского склада, прирожденный открыватель новых земель. С мечтой о воле он подавался откуда-нибудь из Костромской или Вологодской родимой сторонушки — за Урал, за Байкал — и пешком добирался до берегов Тихого океана. Новые земли он осваивал не оружием завоевателя, а крестьянской сохой Андреевной, плотницким топором. Потомки его хозяйствовали смело, не боялись тайги и не испытывали ни малейшего трепета перед форменной фуражкой. Общение со ссыльным людом догранивало, дошлифовывало тип русского сибиряка.
В «Записках» декабриста Николая Басаргина есть такие строки:
«Можно положительно сказать, что наше долговременное пребывание в разных местах Сибири доставило в отношении нравственного образования сибирских жителей некоторую пользу и ввело в общественные отношения несколько новых и полезных идей». Чернышевский обратил внимание на необычный путь развития этой окраины Российской империи: «По особенностям своей исторической судьбы Сибирь, никогда не знавшая крепостного права, получавшая из России постоянный прилив самого энергического и часто самого развитого населения, издавна пользуется славой, что стоит в умственном отношении выше Европейской России». Все это можно отнести и к русскому населению Степи, входившей в состав Западной Сибири[13].
…К тому времени, когда сын ханши Айганым завершил ученье, был создан новый округ — Аман-Кар агайский, куда записали аулы нескольких казахских родов — атыгай, керей, кипчак, уак. По сравнению с другими округами Области сибирских киргизов Аман-Карагайский был невелик. Для его образования, несомненно, потребовалось все влияние ханши Айганым. Но была и еще причина. Аман-Карагай находился у границы между двумя ведомствами — Оренбургским и Западно-Сибирским. Создавая у границы с «враждебным» Оренбургским губернаторством еще один приказ, пусть и маленький, зато с таким надежным человеком, как Чингис, на должности старшего султана, омские чиновники заглядывали далеко. Чингис Валиханов еще будет иметь возможность в этом убедиться, принимая участие в расследовании самовольных переходов казахских аулов через прямую линию, разграничивающую две соседние губернии. Начальство, разумеется, определило границу без учета традиционных путей кочевок. А земельный вопрос был и без русских достаточно запутан. Ведь случалось, что казахи целым жузом откочевывали от завоевателей. И собственные завоевания тоже вели к перекочевке на новые земли. Поэтому довольно часто на одни и те же привольные места претендовали два рода, а то и несколько родов. Теперь же получилось, что граница разъединяла земли, принадлежащие одному роду. Особенно много хлопот доставляли своевольные баганалинцы[14].
30 августа 1834 года в живописном урочище неподалеку от Аман-Карагайского бора расположились белые юрты степной знати. Простой народ в выборах старшего султана по «Уставу» не участвовал. Султаны и старшины, соблюдая традиции и желая угодить новоиспеченному ага-султану, подняли сына ханши Айганым на белом войлоке, изорвали его одежду и затем утвердили бумагу об избрании Чингиса Валиханова старшим султаном Аман-Карагайского округа, приложив к ней свои тамги[15]. Бумагу засвидетельствовали присутствовавшие при сем три русских чиновника. Чингису они, как положено, подарили почетный халат[16]. Омское начальство без проволочек утвердило решение казахской знати, и Чингис согласно «Уставу» получил вместе с должностью старшего султана чин майора.
Аман-Карагаю не суждено было превратиться в большое поселение, куда все аулы съезжаются для сатовки, то есть мелочной торговли. В 1835 году центр возглавляемого Чингисом Валихановым округа переместился в русскую крепость Кушмурун возле озера, весьма обширного, оно у казахов звалось Денгиз (море). Рядом по речке Кушмурунке проходила граница между оренбургским и сибирским ведомствами.
В русской крепости Кушмурун Чингис поселился с молодой женой. Зейнеп происходила из уважаемого в Степи рода. Ее отец бий[17] Чорман обладал даром красноречия, он прославился в 14 лет, когда своими речами перед ханом Вали выиграл тяжбу, которую родичи Чормана вели против соседей. Он тогда уже, в юные годы, стал родоначальником и получил прозвище Чечен, что значит мудрый. Зейнеп Чорманова, обрученная с Чингисом еще в детстве, была достаточно образованной для того времени женщиной. Ее брата, Мусу Чорманова, знали в аулах и в Омске как человека весьма острого на язык. Он тоже успел завести немало друзей из числа образованных русских, носил перчатки и даже танцевал на балах. Муса согласно степному обычаю сделался своим человеком в доме замужней сестры, он и Чингис постоянно советовались друг с другом по всем запутанным вопросам степной политики.
Ханша Айганым до конца дней заботилась о достоинстве рода Валихановых, пользовалась печатью хана Вали и не отдавала ее — как следовало по обычаю — одному из сыновей. Айганым продолжала поддерживать тонкие дипломатические отношения с русским начальством, которое прекрасно понимало, как велико влияние в Средней орде вдовы последнего хана.
Чингис находился уже в ином положении, чем старая ханша. Он числился на русской службе по выборам. Отслужив три срока, он имел право просить «диплом на достоинство дворянина Российской империи». Старший султан Чингис стремился выдвинуться в глазах омского начальства, и это ему удалось, потому что он был одним из первых в Средней орде султанов, получивших порядочное русское образование. Правящий должность пограничного начальника Области сибирских киргизов полковник М. В. Ладыженский в порядке служебного поручения приказывал г. майору Чингису Валиеву[18] собирать песни, сказки, пословицы киргизского парода, отыскивать в степи развалины и камни с надписями и записывать связанные с ними предания.
Этот приказ полковника Ладыженского сочинил и переписал набело декабрист В. И. Штейнгель, познакомившийся с Чингисом в годы его ученья в Омске и не раз потом гостивший у молодого султана. Дружили с майором Чингисом и наезжали к нему также декабристы С. М. Семенов и Н. И. Басаргин, ученые и путешественники, интересовавшиеся жизнью казахов Средней орды.
Впоследствии, в 1850 году, Чингис доставил для Русского географического общества, начавшего создавать этнографическое собрание костюмов всех народностей, населяющих Россию, кайсацкий мужской костюм из следующих предметов: лисья шапка, крытая синей канфой, бархатный тюбетей, обложенный выдрой и позументом, чамбары красного сукна, вышитые шелком, яргак из козлиных шкур на ситцевой подкладке, обложенный бархатом и выдрою, калта в серебряной оправе, сапоги, нож в серебряных ножнах, огниво, оправленное серебром, пороховница в серебряной оправе[19]. Это был богатейший подарок. Но тогда, в 1850 году, Чингис еще не был готов отдать в музей семейную реликвию — кольчугу и шлем хана Вали. Он это сделал позднее, в 1865 году. А еще позже, в 1876-м, Чингис Валиханов специально приготовил множество предметов казахского быта для проходившего в Петербурге III Международного конгресса ориенталистов. И начало такой его деятельности на благо науки и просвещения было положено с первых лет правления молодого султана в Кушмуруне, где он с разрешения омского начальства построил на свои средства школу для детей казахов — это была уже вторая школа, созданная в Степи Валихановыми, первую открыла Айганым в Сырымбете.
Степная крепость описана у Пушкина в «Капитанской дочке». Обыкновенная деревушка, окруженная бревенчатым забором. Улицы тесны и кривы, избы низки и большей частью крыты соломой, мельница, деревянная церковь. Кушмурун отличался от Белогорской только тем, что, кроме бревенчатого забора, там насыпали для защиты крепости с юга внушительный земляной вал. Да еще тем, что там имелась мечеть.
Когда Чингис поселился в Кушмуруне, крепость была только что закончена постройкой, причем в срок наикратчайший. Следовательно, Кушмуруну придавалось в ту пору серьезное стратегическое значение.
За бревенчатой оградой крепости делалось все беспокойней. В Степи разливался мятеж под предводительством султана Кенесары. Чингис оказался меж двух огней. Мятежник приходился ему близким родичем.
Тот же полковник Ладыженский, через которого декабрист Штейнгель давал Чингпсу подробнейшие инструкции, как собирать степные песни и предания, слал ему строжайшие распоряжения не отлучаться из крепости без особого на то разрешения. Одновременно Ладыженский установил тайный надзор за султаном Чингисом и усилил Аман-Карагайский казачий отряд. А когда Чингис уклонился от высылки пятидесяти благонадежных казахов-проводников в русский Джаргаинагачский отряд, ему пришла грозная бумага от самого командира Отдельного сибирского корпуса и генерал-губернатора Западной Сибири генерал-лейтенанта князя Горчакова, который предупреждал, что время излишнего снисхождения уже прошло и ему остается только назначить на место Чингиса более благонадежного человека.
Уклоняясь до поры от открытого участия в действиях против мятежного родича, султан Чингис никоим образом никогда не поддерживал Кенесары, наотрез отказывался говорить с его посланцами. И Чингис, и Муса Чорманов, и Айганым порешили меж собой с самого начала, что за призывами Желтого клеща[20] к независимости кроется жажда власти над всеми казахами, стремление воссесть на ханскую белую кошму.
Поделиться книгой: