Франциск Ассизский и католическая святость

После того, в конец прельщённый своею молитвою, ассизский подвижник не заметил того богохульства, которое предстало его взору: он увидел пригвождённого ко кресту серафима145 — богохульства, ибо только так можно расценивать ту насмешку над величайшим таинством боговоплощения и искупления рода человеческого, по которой на место Творца и Искупителя встаёт его творение... Буря чувств — земных чувств — охватила нашего героя, и после этого «на теле [его] явление это оставило образ и чудесно запечатлённые следы страданий Христа, ибо тотчас же на руках и ногах Франциска начали показываться как бы гвозди; казалось, что центры рук и ног были как бы пронзены этими гвоздями... На правой же стороне груди сделался виден след от удара копьём, подобный шраму, — след воспалённый и источающий кровь, которая проступала на одежде... Франциск носил на груди своей, на руках и ногах образ и телесное сходство со Спасителем146. Здесь, и надо согласиться в этом с католиками, мистика ассизского аскета достигает своего апогея. Горячее желание уподобиться Христу в подражании Ему стало в представлении Франциска реальностью — он ощутил себя «превращённым в Иисуса», вплоть до телесного с Ним сходства.

Однако о подобного рода видениях истинные святые думали иначе. Так, преподобный Варсануфий, отвечая на вопрошание ученика о том, что делать, когда представится видение в образе Христа, говорит: «Не прельщайся, брат, никогда таким демонским извещением, ибо Божественные явления бывают лишь святым, и оным всегда предшествует в сердцах их тишина, мир и благодушие. Впрочем, и познавая истину (явления), святые признают себя недостойными, а тем более грешники не должны никогда верить таким явлениям, зная своё недостоинство»147. Франциск же, напротив, как видно из всего вышеописанного, принял всё это за истину без малейшего сомнения.

Интересен также тот факт, что после стигматизации Франциск «перестал интересоваться всем, происходящим в Ордене» и предоставил монахам жить, как они хотят148.

Наверное, поэтому, возомнив себя равным Богу, ассизец говорил впоследствии: «Я не сознаю за собою никакого прегрешения, которое не искупил бы исповедью и покаянием»149. Насколько далеко он отдалился от Бога, можно понять хотя бы из сопоставления этой его фразы с духовным откровением Аввы Дорофея: «Чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным»150; напротив, чем более отдаляется, тем чище сам для себя становится, не замечая собственных грехов.

Куда завела Франциска такая духовная жизнь, можно заключить хотя бы из слов, сказанных им уже на смертном одре: «Я прощаю всем моим братьям, как присутствующим, так и отсутствующим, их обиды и их заблуждения и отпускаю им грехи их, насколько это во власти моей». Заметьте — не просит прощения даже перед смертью; напротив, сам прощает. И, наконец, заканчивает он свою жизнь с полным осознанием своей праведности: «Я исполнил то, что должен был исполнить»151. Здесь мы видим уже полную противоположность тому, что сказал Сам Господь: «Когда исполните всё поведенное вам, говорите: “мы рабы ничего не стоющие, потому что сделали, что должны были сделать”» (Лк. 17, 10).

Далее, проводя сравнение мистики Франциска со святоотеческим учением, необходимо вспомнить и о том, что все видения и откровения ассизский аскет и его «меньшие братья» получали в результате бурного проявления чувств и эмоций. Но, как замечает преподобный Исаак Сирин, «начало истинной жизни в человеке — страх Божий. А он не терпит того, чтобы пребывать в чьей-либо душе вместе с парением ума, потому что при служении чувствам сердце отвлекается от услаждения Богом»152, и человек испытывает именно чувственные удовольствия. Кто скорбит сердцем, а чувствам даёт свободу, — продолжает он, — тот подобен больному, который страждет телесно, а уста имеет отверстыми для всякой вредной ему снеди153. Но сколько бы [такой] человек ни употреблял усилия, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он и возведёт взор к духовному и будет доходить до него разумением не вовремя, то скоро притупляется зрение его, и вместо действительного усматриваются им призраки и образы»154.

Недаром опытные подвижники, такие, как преподобный Иоанн Лествичник, глубоко знакомые с молитвенным деланием, свидетельствовали о имевших место ложных откровениях, говоря: «Я ощутил, что сей волк хочет обольстить меня, производя в душе моей бессловесную радость, слёзы и утешение; и по младенчеству своему я думал, что я получил плод благодати, а не тщету и прелесть»155, посему и предостерегали: «Рассматривай приходящую сладость: не отравлена ли она от горьких врачей, паче же коварных убийц душ человеческих»156, и научали: «Рукою смирения [а не возношения, упоения славою и ощущения своей тождественности со Христом] отвергай приходящую радость, как недостойный её, чтобы не обольститься ею и не принять волка вместо пастыря»157.

Однако сам Франциск, пренебрегая всеми советами и наставлениями древних отцов, думает по этому поводу иначе: «Бог сладок и приятен, сладостен, любим, возлюблен и всего более желанен»158, потому и исполняю я «благоуханные слова Господа моего»159.

Каким же образом ассизский подвижник исполнял эти «благоуханные слова», которые получал он во множестве откровений? Характерный пример. Однажды, со своим братом по Ордену Массео Франциск вошёл в храм помолиться и получить очередное откровение. «В той молитве [он] воспринял столь неизмеримую милость, воспламенившую так сильно душу его любовью к святой бедности, что от румянца лица его и от разверстых уст его, казалось, будто извергается пламя любви. И, как бы весь в огне, подошёл он к товарищу и так сказал ему: “А! а! а! брат Массео, дай мне себя!“ И промолвил так трижды, и на третий раз святой Франциск одним духом поднял брата Массео в воздух и бросил его от себя на расстояние большого шеста; и брат Массео был этим в величайшей мере поражён и после рассказывал товарищам, что в тот миг, как святой Франциск одним духом поднял его и подкинул, он испытал столь великую сладость души и утешение от Духа Святого, какого никогда в жизни своей не испытывал»160. Весьма странным, не правда ли, выглядит «утешение от Духа Святого», когда слышишь многозначительную фразу «дай мне себя», после чего, вопреки законам гравитации, поднимаешься на воздух, летишь вниз и ударяешься затылком о каменные плиты...

В учениках же и последователях Франциска практика подобных «эмоционально-мистических» переживаний приняла ещё более страшные и ужасающие размеры. Сам за себя говорит случай, произошедший с братом Иоанном из Верны, который был «человеком особенной жизни и великой святости»161.

Сей брат Иоанн ещё с детства, и опять же самовольно, начал носить вериги и предаваться особенному воздержанию. Поступив впоследствии в Орден Франциска, он сразу «стал таким духовным и набожным, что иногда... сердце его таяло, как воск на огне, и он разгорался божественной любовью в такой великой сладости благодати, что, не в силах будучи оставаться на месте и выдерживать такую сладость, вставал и, как бы опьянённый духом, начинал бегать то по саду, то по лесу, то по церкви, согласно тому, на что подвигало его пламя и порыв духа». С течением времени, когда брат Иоанн всё более возрастал «в божественных вознесениях и восторгах», подобное состояние всё чаще возникало и всё более укоренялось в нём, так что он начинал возноситься «к блистаниям Херувимов..., к воспыланиям Серафимов..., к блаженным ликованиям» и, наконец, дело дошло до того, что возомнил он себя восхищенным к любовным и чудным объятиям Христовым... Спустя три года, в течение которых брат Иоанн подобным образом «много раз был восхищен в Боге» и «весь был охвачен пламенем», ощущение «любовных и чудных объятий» у него пропало, так что скорби его не было предела. Он вышел в лес и начал метаться из стороны в сторону, кричать и рыдать, страстно желая возвращения прежнего состояния. Проведя «в беспрестанных рыданиях и вздохах» много дней, «с лицом, облитым слезами, и взором, поднятым к небу», Иоанн, наконец, увидел, что вблизи него появился некто в образе Христа, лицезреть Которого он так жаждал. И тут же францисканец бросился к ногам появившегося существа, безмерно рыдая и умоляя сподобить его прежнего состояния... И вот, после продолжительной мольбы и долгих слёз «Христос снизошёл к нему и протянул свои святейшие руки для лобызания. И, когда брат Иоанн облобызал их, он придвинулся и прильнул к груди Иисуса, и обнял Его и облобызал Его священнейшую грудь, и Христос так же обнял и облобызал его»162.

Подобная «мистическая» практика в последующие века приняла откровенно бесстыдный оборот, что показывают многочисленные примеры из жизни католических святых. Возьмём хотя бы ещё один. Это — «святая», жившая уже в XVI столетии — Тереза Авильская. «Когда богатейший Супруг, — пишет она в своих откровениях, — желает обогатить её и ласкает её ещё больше, Он так вовлекает её в Себя Самого, что подобно человеку, который лишается чувств от чрезмерного удовольствия и радости, она ощущает себя как бы несомой на этих Божественных руках, прилепившейся к этому священному боку и к этим Божественным сосцам»163.

«Это, конечно, не молитва и не общение с Богом, — пишет один из крупнейших русских мыслителей XX века А. Ф. Лосев, — это — очень сильные галлюцинации на почве истерии, то есть прелесть. И всех этих истериков, которым является Богородица и кормит их своими сосцами; всех этих истеричек, у которых при явлении Христа сладостный огонь проходит по всему телу и, между прочим, сокращается маточная мускулатура; весь этот бедлам эротомании, бесовской гордости и сатанизма — можно, конечно, только анафематствовать... В молитве опытно ощущается вся неправда католицизма. По учению православных подвижников, молитва, идущая с языка в сердце, никак не должна спускаться ниже сердца... Православная молитва пребывает в верхней части сердца, не ниже. Молитвенным и аскетическим опытом дознано на Востоке, что привитие молитвы в каком-нибудь другом месте организма всегда есть результат прелестного состояния. Католическая эротомания связана, по-видимому, с насильственным возбуждением и разгорячением нижней части сердца»164.

Далее Лосев в подтверждение своих слов приводит одно из многочисленных свидетельств святых отцов, освещающих данный вопрос. «Старающийся привести в движение и разгорячить нижнюю часть сердца, — пишет святитель Игнатий Брянчанинов, — приводит в движение силу вожделения, которая, по близости к ней половых органов и по свойству своему, приводит в движение эти части. Невежественному употреблению вещественного пособия последует сильнейшее разжжение плотского вожделения. Какое странное явление! По-видимому, подвижник занимается молитвою, а занятие порождает похотение, которое должно бы умерщвляться занятием».

Тот же святитель, понимая страшный вред, который может принести душе изучение, а тем более — применение духовной практики католицизма, советует своим чадам заняться «чтением Нового Завета и святых отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая церковь выдаёт за святых)»165.

И опять-таки, причина подобного рода мистики только одна — всё та же гордость, о чём и говорил преподобный Исаак Сирин: «Когда тело твоё будет укрощено воздержанием, бдением и внимательностью безмолвия, но почувствуешь, что тело твоё, без естественного движения, находится в остроте блудной страсти, тогда знай, что искушён ты помыслом гордыни»166.

Живший пятью столетиями ранее Франциска преподобный Исаак Сирин дал ассизскому подвижнику такую точную характеристику, словно видел и знал его. Ибо много писал он о «суетных людях, которые уподобляли себя святым Апостолам, исповедовали мечты своих помыслов и называли их духовными созерцаниями. Это относится ко многим еретикам... Апостол [Павел] вынужден был в ничто обратить похвальбу еретиков..., когда со смирением и великим страхом описывает он Божественное своё созерцание, относя оное к лицу другого... (2 Кор. 12, 2-4). Поэтому говорит он, что восхищением восхищен был, а не произвольно восшёл умом своим в созерцание, до третьего неба. Написал, что видел созерцания; сказал, что слышал глаголы: но какие были словеса или образы созерцаний, того не мог написать... А если бы и восхотел изречь сие, то не мог бы, потому что видел сие не телесными чувствами.

Что ум приемлет телесными чувствами, то ими же может опять и изъяснить в области телесной; а что ощутительно созерцает, или слышит, или чувствует внутри себя, в области духа, того, когда возвращается к телу, не способен пересказать, а только воспоминает, что видел это; но как видел, не умеет поведать ясно. И сим обличаются ложные писания, так называемые откровения, сочинёные начальниками ересей, растленных мечтанием бесовским, о обителях на тверди, в которые возводят ум для самовольного уразумения, и о восхождениях ума на небо, и о местах, отведённых для суда, и о многовидных образах горних Сил, и о действенности их. Всё это есть тень ума, упоённого самомнением и приведённого в безумие бесовским деланием... Этой брани всего чаще подвергаются монахи ума тонкого, ищущие суетной славы, вожделевающие новых открытий и делающие всё напоказ»...

Далее преподобный Исаак рассказывает известный ему случай, происшедший с одним монахом, который однажды «пришёл в свой город, когда возгорелась в нём страсть славолюбия, и избрал себе отшельническую храмину, и посвятил себя на дела и жестокие скорби и непрестанные молитвы. И когда возгорелась в нём страсть непомерного славолюбия, то есть надежда достигнуть ему той высоты, о которой он слышал, так как не обучился он искусству противоборствовать врагам истины, не уразумел козней, обманов и ухищрений супостата, какими сильных и крепких увлекает он в погибель, надеялся же только на дела, на скорби, на нестяжательность, на подвижничество, на воздержание, не приобретши самоуничижения, смирения, сердечного сокрушения, — сих непреодолимых оружий при сопротивлении лукавому, не памятуя и Писания, которое говорит: когда исполните дела, сохраните заповеди, претерпите скорби, почитайте себя рабами непотребными (Лк. 17, 10), — и только разжигаем был высоким о себе самомнением, основанным на делании им жития своего, и сгорал желанием высоты, о которой слышал, — то по истечении многого времени, когда диавол увидел, что нет у него делания смирения, а только вожделевает созерцания, чтобы ощутить тайны, о которых слышал, явился ему в безмерном свете, говоря: «Я — Утешитель, и послан к тебе от Отца, чтобы сподобить тебя увидеть созерцание, которого желаешь за дела свои, дать тебе бесстрастие и на будущее время упокоить тебя от дел»... И враг, вместо Божественного созерцания, наполнил его бесовскими мечтаниями, сделал, что перестал он трудиться ради истины, надмил его, и поругался над ним тщетною надеждою бесстрастия, говоря ему: Теперь не имеешь ты нужды в делах, в злостраданиях тела, в борьбе со страстями и похотями»...»167

Если к последнему изречению, заимствованному у преподобного Исаака, присовокупить слова, однажды сказанные Франциском: «Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям»168, то картине, — вырисованной святым сирийским подвижником, можно лишь глубоко подивиться — с какою точностью он описал всю жизнь Франциска Ассизского, от начала и до конца. И это поразительное сходство между собою у еретиков VIII и XIII веков вполне понятно — ведь движимы они во все времена одним духом, редко изобретающим что-либо новое...

Итак, жизнь и подвиги Франциска Ассизского, а также его ближайших учеников, рассмотренные нами в этой небольшой работе, свидетельствуют сами за себя. Главный и основной порок, породивший вышеупомянутые тьмочисленные искажения духовной жизни его — гордость, и матерь её — тщеславие. Именно эти страсти явились причиною того самообольщения, в котором пребывал Франциск. «Начало прелести — гордость, и плод её — преизобильная гордость», — говорил святитель Игнатий169. Самообольщённые утратили способность, продолжает он, «к богоугодному жительству и к духовному преуспеянию... Труден выход из самообольщения. У дверей стоит стража; двери заперты тяжеловесными крепкими замками и затворами; приложена к ним печать адской бездны. Замки и затворы — гордость самообольщённых, глубоко таящаяся в сердце, тщеславие их, составляющее начальную причину деятельности их, лицемерство и лукавство, которыми прикрываются гордость и тщеславие, которыми облекаются они в личину благонамеренности, смирения, святости. Печать несокрушимая — признание действий самообольщения действиями благодатными»170.

Находящийся в самообольщении «не ест, не пьёт, не спит, зимою ходит в одной рясе, носит вериги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкой наглостию, без всякой правильности, без толку и смысла, с кровяным, вещественным, страстным разгорячением, и по причине этого горестного, гибельного разгорячения. Святой, да и только!... Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых — по отпадении её от Восточной Церкви и по отступлении Духа Святого от неё — молились и достигали видений, разумеется, ложных... Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести»171...

В завершение необходимо разобраться в первопричине, обусловившей столь уродливое развитие мистики Франциска, его чад и последователей. Впрочем, тут же неизбежно может возникнуть вопрос: а, быть может, Франциск был этаким «нехорошим исключением»? Быть может, в иных западных святых ничего подобного не наблюдалось? Увы, приходится констатировать, что это не так. Католические святые в огромном своём большинстве вторгались в духовный мир самовольно, не имея никакого духовного руководства. Если же кто и имел таковое, то, разумеется, само руководство было уже глубоко и неизлечимо повреждённым. Франциск Ассизский был нами взят в рассмотрение как один из лучших образцов католической святости: если вспомнить написанное чуть выше о брате Иоанне из Верны, или о Терезе Авильской, это станет вполне понятным.

Кроме того, необходимо учесть ещё и то, что святые всегда являются духовными вождями народа. Народ же, ведомый ими, идёт за ними, с ними и их путём, ибо здесь — авторитет, авторитет личности и авторитет духовного опыта, скреплённый веками. И нетрудно заметить, что чем больше проходит времени с момента так называемого «раскола церквей» 1054 года, тем большее наблюдается духовное разъединение и отдаление друг от друга христиан Востока и Запада.

Как мы заметили, причиною прелестной духовной жизни Франциска явились гордость и тщеславие. Случайно ли их появление у юного тогда ещё рыцаря? Оказывается, нет. «Вожди западной церкви, а за ними и вся церковь католическая, возомнили себя уже осуществлённым градом Божиим на земле, притом — градом, управляемым земною властью. В силу особых исторических условий, католичество допустило у себя такую аномальность: оно поставило между христианской мистикой — растением светолюбивым, и Логосом, Солнцем этого растения, непрозрачную перегородку. Оно поставило между Богом и людьми земного владыку — папу, и затемнило этим достижение католиками непосредственной духовности в сфере Логоса. По исторически сложившемуся предрассудку католиков, вкоренённому в них их религией, папа является наместником Христа на земле, лицом непогрешимым, божественным»172.

Предстоятель Римской церкви присвоил по славолюбию себе первенство над другими Патриархами Церкви Христовой — продолжает тему преподобный Амвросий Оптинский. — «А допуская славолюбие, мудрено и неудобно и даже невозможно бороться со страстию гордости, ибо как одна ошибка, которую не считают ошибкою, всегда влечёт за собою другую, и одно зло порождает другое, так случилось и с Римскою церковью»173.

И действительно, когда столь жуткая и разрушительная, страсть, как гордость, закреплена, узаконена, канонизирована и коренится в самых недрах католической церкви, все верные и истинные её чада — хотят они того или не хотят, понимают или не понимают — неизбежно наследуют и впитывают в себя эту страсть и, не воспринимая её как нечто душевредное, работают ей и считают её нормою бытия. Да и сам Франциск говорил о том, что Бог даёт ему великую и крепкую «веру в священников, живущих по обряду святой Римской церкви»174, всех призывал быть католиками и жить по-католически175, а также обязывал своих последователей исполнять написанный им Устав «ради Бога всемогущего и господина папы»176.

Потому-то «католики заблуждаются и гордостью обложены как ожерельем», — говорил святой Иоанн Кронштадтский177, и пояснял: «Причина всех фальшей Римско-католической церкви есть гордость и признание папы действительным главою церкви, да ещё — непогрешимою... Отсюда — ложные догматы, отсюда — двойственность и лукавство в мысли, слове и деле; отсюда — различные ложные правила и постановления при исповедании грехов; отсюда — индульгенции, отсюда искажение догматов; отсюда фабрикование святых западной церкви и несуществующих мощей, не прославленных Богом... и всякое противление Богу под видом благочестия и ревности о большей славе Божией»178.

Благодаря этой подмене произошло то, что латинские миссионеры стали «не ко Христу обращать и приводить людей, а к своему папе»179; теперь уже «о папе ревнуют, а не о Христе, за папу воюют, а не за Христа»180. И папизм Римско-католической церкви стал причиною того, что она отпала «в гибельную тьму ереси181, давно уклонилась в ересь и нововведение»182.

Но «истинная Церковь пребывает и пребудет единою и нераздельною и единоспасающею, именно — Восточная Православная... Вне Церкви нет спасения, нет духа благодати»183, — заключает святой Иоанн Кронштадтский; нет и, разумеется, не может быть истинной святости.

Примечания

1) Святой Франциск Ассизский. «Сочинения». Москва, изд-во Францисканцев — братьев меньших конвентуальных, 1995.

2) «Цветочки святого Франциска Ассизского». Москва, «Вся Москва», 1990 (репринт).

3) Г. К. Честертон. «Святой Франциск Ассизский» — в книге «Вечный человек». Москва, «Политическая литература», 1991.

4) Арвед Барин. «Франциск Ассизский». СПб., 1910.

5) Ева Ференц. «Святая Клара Ассизская». Москва, изд-во Францисканцев, 1995.

6) П. Иванов. «Тайна святых». Москва, «Паломник», 1993 (репринт 1949 года).

7) А. Сикари. «Портреты святых», т. I-П. Милан, «Христианская Россия», 1991.

8) «Лествица преподобного Иоанна». Греция, 1990 (репринт 1908).

9) Авва Исаак Сирин. «Слова подвижнические». Москва, «Правило веры», 1993 (репринт 1911).

10) Авва Дорофей. «Поучения, послания, вопросы, ответы». Москва, «Актис», 1991 (репринт 1895).

11) «Преподобных отцов Варсануфия и Иоанна руководство к духовной жизни». Москва, изд-во Донского монастыря, 1993 (репринт 1905).

12) Преподобный Симеон Новый Богослов. «Творения», т. 1-2. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993 (репринт 1890-1892).

13) Святитель Игнатий Брянчанинов. «Аскетические опыты», т. 1. Москва, «Правило веры», 1993 (репринт 1886).

14) Святитель Игнатий Брянчанинов. «Приношение современному монашеству». Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1991 (репринт 1905).

15) «Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского». СПб., 1995.

16) «Собрание писем иеросхимонаха Амвросия к мирским особам». Кемерово, б/г (репринт 1908).

17) И. К. Сурский. «Отец Иоанн Кронштадтский». Москва, «Паломник», 1994.

18) М. В. Лодыженский. «Свет незримый». Петроград, 1915 (репринт).

19) О. Клеман. «Истоки. Богословие отцов Древней Церкви». Москва, «Путь», 1994.

20) А. Ф. Лосев. «Очерки античного символизма и мифологии». Москва, «Мысль», 1993.

21) Диакон Андрей Кураев. «Традиция. Догмат. Обряд». Москва — Клин, 1995.

22) Е. И. Рерих. «У порога нового мира». Москва, Международный центр Рерихов, 1994.

23) Геше Джампа Тинлей. «Живая философия и медитация тибетского буддизма». Москва, 1995.