Хранящая огонь (СИ)

Такой недуг случался с ранних лет: вот такая же дрожь охватит, да жар побудет всю ночь, а потом и отпустит так же быстро под утро. Правда о том она и думать забыла, а тут на тебе, прихватило. Видимо от переживаний сильных, что породили эту слабость. Ничего, за ночь оправится. Должна.

Евгастья, запомнив, что нужно, покрыла голову платком и вскоре скрылась за дверью. Оставшись одна, Мирина слушала, как потрескивают тлеющие лучины, заполняя помещение густым оранжево-бурым светом и чадом с тонким ароматом берёзового сока, тёплым и обволакивающим. Мягкий тягучий свет очерчивал, будто каёмкой красной, стол и саму её.

В глазах вдруг резко потемнело, Мирина пошатнулась, выронив зеркальце из вдруг ослабевших пальцев. Послышался глухой хлопок. Она успела ухватиться за край стола, удерживаясь на ногах. Несколько глубоких медленных вдохов и выдохов, и мрак постепенно рассеялся. Испуг ушёл, только вместо охватившего головокружения грудь и голову будто окольцевали огненные обручи, сдавили, стягивая до ломоты виски. И дыхание стало, сухим царапающим горло, таким, будто истлевала внутри.

Евгастья теперь надолго — не собрать так скоро трав редких, идти к знахаркам нужно. Хоть тех на посаде должно быть пруд пруди, а всё же постоялый двор на самой окраине стоял. Невольно взяла тревога, что вынудила идти юную совсем девочку одну да по темноте. Посад Мирина не знала. Какие тут люди живут, добрые или всякие бывают? Последнее вероятнее — пришлых много.

Чувствуя, что ей дурнеет, Мирина побрела, пошатываясь, к лавке, чтобы прилечь на постель. А потом и пить захотелось так, что засушило губы. Пришлось вновь подниматься. Выискав помутневшим взглядом в полутёмной хоромине крынку воды, что приготовила Евгастья на ночь, едва сделал шаг, как за дверью послышался шорох, а потом скрипнули петли. Створка распахнулась, и в ставшее вдруг душным помещение вошла девушка.

Мирина, приросшая ступнями к полу, только выхватила взглядом яркие, полные холодного блеска глаза незнакомки, одетой в неприметное платье в пол, да в полушубок, прихваченный тоненьким ремешком на узкой талии. На голове платок, закреплённый тонкой тесьмой налобной повязки, на которой поблёскивают медными бликами височные кольца. И вроде вид её был прост, а плат из дорогой ткани, набитый плотно рисунком узорным, а украшения, видно издали, тонкой работы рук умелых. Мирина так и опешила от появления столь незваной гостьи, а та в свою очередь, приметив княжну, вытянулась напряжённой струной, впивая острый взгляд в фигурку девушки, и неприятное предчувствие, что копошилось внутри ещё совсем недавно, остро кольнуло в грудь. А потом Мирина ощутила веянье её запаха: приторного, сладкого до горечи, так и липнувшего, казалось, к самой коже, забивавшего нос, оседавшего в горле неприятным комом. Княжна не сразу сообразила, что на лице девушки была улыбка, но какая-то неживая, приклеенная и такая же приторная, как запах.

— Значит, это ты и есть та самая потаскуха, приехавшая вместе с моим женихом. И ты имела наглость остаться здесь? — выплюнула княжна Всеслава, будто яд, обидные слова, оглядывая её с ног до головы брезгливым взглядом.

Мирина облизала вконец ставшие грубыми и шершавыми губы, посмотрела на желанную крынку, сделала шаг, направляясь к ней, вожделея как можно быстрее утолить мучительную жажду, хоть немного погасить распаляющийся с каждым вздохом жар внутри.

Но до цели она своей не добралась, Всеслава преградила путь, опередив, распознав её желание. Вперилась жёстким взглядом, от которого даже кожа инеем покрылась, настолько он был холодный. Отвечать грубостью Мирина, даже если бы и хотела, то не смогла — такая слабость её одолела, что не пошевелить языком, который и без того от жажды уже к нёбу прилип. Ещё душил этот невыносимый аромат цветущей липы, который густо источала княжна, будто она толстым слоем им намазалась. Как не вовремя пришла, да в ночь, не побоялась, так, видно, ревность взыграла. Всеслава ожидала ответа.

— Если тебе это чем-то поможет, то да, я и есть.

Меряясь колючими взглядами, Мирина успела отметить, что ростом была княжна, как и она сама, невысокого, но её черты будто немного преуменьшены были: маленький нос, губы пухлые, будто обиженные, уголки которых опущены вниз, как у девочки, нос с узкими крыльями чуть вздёрнут, тёмные брови и большие цвета жухлой листвы глаза в обрамлении чёрных угольных ресниц делали её взгляд распахнутым, открытым и даже каким-то по-детски искренним, если бы не бурлили в их недрах ядовитые чувства, не кипели так, что толкалась на виске под кольцом тяжёлым синяя жилка. Взор Мирины вдруг подёрнулся пеленой и зарябил. Она, встрепенувшись, закрыла глаза, втягивая туго воздух в грудь.

— Посмотрела? — спросила, чувствуя, как пол из-под ног ускользает, а огненные обручи всё туже стягивают невыносимой болью.

— Да, — ответила коротко Всеслава. — Зря пришла, не стоило того. Не думала, что увижу столь жалкое зрелище, — дёрнула она к верху маленький круглый подбородок, поправляя выбившиеся концы платка. Сказала, но из плена удушливого не выпускала.

А внутри так жарко сделалось, что на кашель пробило, но Мирина сдержалась, подавляя остроту, сглатывая сухость. Перед княжной уж она не покажет своей слабости. Подступили к языку резкие слова, да только грубить Мирина не хотела, что взять с той, чей ум ревность и злоба застлала? Только хуже сделает, а толка не будет — не уйдёт Всеслава так скоро.

Холодные глаза княжны потемнели от обуявшего бешенства, что взяло её от спокойного вида противницы.

— Я знаю, кто ты такая. Княжна из Ровицы, дочь Радонега. И знаю, откуда тебя вытащили княжичи — из плена валганов хана Вихсара. И как только не побрезговали, — сморщился в отвращении носик, скривились пухлые губы.

И вроде предсказуема была её нападка, но в груди сердце заклокотало, срываясь в галоп, а по ладоням и стопам разлилась волна лихорадочного онемения.

— Только знай, — продолжила она выбрасывать желчь слов сквозь зубы, — с тобой он не поедет, и лучше убирайся сама, поняла?

Мирина плотно сжала губы, вытягивая их в твёрдую линию, выдерживая почерневший злобой взгляд невесты княжича, и вдруг губы её сами непроизвольно начали ползти в злорадной ухмылке. Всеслава опешила даже.

— А что ты переживаешь? — спросила, догадываясь о причине такого волнения Всеславы. — Если Арьян задумал, то его ничто не остановит, верно?

— Я тебя утоплю в позоре, — выдавила из себя княжна, ярясь ещё сильнее, что аж глаза остекленели. — Ты, пользованная грязная сука, потаскуха валгановская, хочешь ещё под княжичей лечь?! Не выйдет у тебя ничего, такой тряпкой, как ты, только сапоги вытирать, а больше ты ни на что не годна!

Мирина отвернула лицо, будто от удара. Ухмылка всё же сползла с лица, и больше не от оскорблений Всеславы, а от того, как новая волна слабости накрыла с головой.

— Если ты всё сказала, то уходи, — ответила, сдерживаясь, не глядя больше на гостью, обошла её, опираясь ладонью о гладкую столешницу.

На некоторое время повисла тишина, и не было слышно ничего, кроме звенящего напряжения, повисшего в воздухе, а потом зашуршало платье, так же глухо скрипнули петли двери, хлопнула створка. Ушла. Только потом Мирина смогла выдохнуть.

Разрушающие слова, оседающие на душу чёрным осадком, давили на сердце, порождая сомнение и боль, застилая глаза слезами так, что Мирина не видела перед собой ничего, лишь расплывчатые круги перед внутренним взором да огненные пятна. Потребовалось время, чтобы собрать силы, разбитые на осколки под ударами жёстких слов. Оправившись немного, обхватила обеими руками крынку, подняла со стола, жадно припала к краю, делая большие глотки, чувствуя, как живительная прохладная вода успокаивает распалившееся пламя. Напившись, Мирина добрела до постели, бессильно опустившись на меха, откидываясь на спину, прикрыла ресницы. Всеслава оказалась красивой девушкой, обладающей каким-то внутренним притяжением. Вот только в глазах Арьяна, знавшего её красоту, не угадывалось влюблённости, одержимости ей, если она его невеста, зачем же тогда о ней так заботиться? И как ни пыталась Мирина отстраниться, отгородиться от нечаянного знакомства с Всеславой, а раз за разом раздумывала над той грязью, что вылила на неё княжна. Слова всё же достигли своей цели, раня, и обида запоздало да хлынула в грудь, слёзы сами собой потекли по щекам горячими дорожками. Хотелось кричать от раздирающих сердце на части отчаяния и сожаления, но как ни кричи, а виновата она сама во многом.

Дверь распахнулась так неожиданно, что Мирина даже вздрогнула, не ожидая столь скорого прихода Евгастьи. Едва та вошла в хоромину, принося прохладу улицы и свежесть, княжна отвернула лицо к стенке, пряча слёзы, незаметно смахивая их ладонью. Лицо горело нещадно, как и нутро, будто она раскалённых углей наглоталась, раскалывалась голова, и пока Евгастья приготовила травяной сбор, Мирине совсем сделалось худо, что даже кожа, покрылась испариной. Шею и висок облепили взмокшие завитки, а подушка да платье стали влажными. И всё же ошиблась, не та это была хворь, которую она уже и переросла давно, видно сырость, что стояла эти два дня, забрались в неё, отяжелив грудь. О том говорил и сухой кашель. Мирина уже в полубреду припала к поднесённому отвару, чуть тёплому и горькому на вкус, разлепляя ссохшиеся губы, будто покрытые липкой смолой. Не было сил самой держать плошку, да пришлось, чтобы не сильно пугать чернавку, которая и без того побелела, как мел, а в глазах страх засел.

— Может, в детинец сбегаю, за знахаркой, княжича оповестить, жар ведь.

Мирина мотнула головой, поперхнулась, возвращая опустевшую плошку.

— Не нужно. Пройдёт. Утром уже ничего и не будет, — сказала твёрдо, хоть в то и самой её плохо верилось.

Легла обратно, отворачиваясь, натягивая на себя одеяло, сделавшееся будто непомерно тяжёлым, а касание его о кожу причиняло боль до скрежета зубов. И что же за напасть? Всё разом обвалилось, как камни на голову. Мирина видела перед собой неясные обрывки воспоминаний: сначала родной край с зелёными дремучими лесами и круглыми озёрами в недрах их, потом побег из лагеря, а потом представали поочерёдно перед ней то Арьян, мужественный, сильный, во взгляде которого плескалась твёрдая решительность, то наливались чернотой глаза Вихсара, пронизывая острым, как серп, взором, то вдруг вспоминались задумчивые, смотрящие в самую глубь души глаза отца.

А потом всё затянуло чернотой, в недрах которой с оглушительным взрывом, будто жидкое железо, схлёстывались огненные волны жара, заполоняя тягучим свинцом всё тело, застывая в костях, обездвиживая и перекрывая дыхание. Так она всю оставшуюся ночь пробыла в небытии, то погружаясь в огненную реку, то выныривая, чувствуя миг облегчения, вздрагивая от малейшего шороха и погружаясь вновь в охватывающий тело раскалённый сплав, не успевая даже опомниться, не видя, но чувствуя присутствие Евгастьи, которая так и просидела возле неё до утра, то подавая напиться, то отирала лицо влажной тряпицей. От холодных влажных прикосновений становилось как будто и легче, это Мирина чувствовал сквозь сон. Когда же она в следующий раз открыла глаза, хоромина уже полнилась блеклым студёным утренним светом, брезжащим в раскрытые настежь окна. Девушка пошевелилась свободно, не чувствуя ни ломоты, что выворачивала колени и запястья всю долгую ночь, ни боли, стягивавшей виски, ни жара, высушивавшего нутро, ни сухого кашля, раздиравшего горло — всё прошло.

Евгастья же калачиком спала подле неё и верно замёрзла, но не пробудилась, когда княжна пошевелилась и, стянув с себя одеяло, накрыла беднягу — успела та намучиться за ночь. Мирина, больше не в силах оставаться в постели, осторожно слезла, выглянула в окно. Тонувший в предрассветной мгле двор по-прежнему пустовал. Вспомнила о ночной гостье, и даже голова как будто вновь закружилась. Княжна зажмурилась, глухо простонав, а потом резко выдохнула, сбрасывая нахлынувшие обрывками оковы вчерашнего дня. Нет, хватит о том помышлять, пусть знает, до того мига, как пустит она чёрные слухи, Мирина успеет добраться до дома. Должна успеть. Торопливо собрав волосы в копну, она откинула их за спину. Взгляд невольно выхватил зеркальце, стекло которого треснуло пополам. Одна половинка выскочила из рамки, лежала на столе, видно Евгастья подобрала с пола. И охватила вдруг тревога — приедет за ней Арьян, или не ждать теперь его вовсе?

Глава 7

С отцом разговор вышел короткий, тот нисколько не препятствовал Арьяну, его отпустил бы хоть на все четыре стороны. Как будто не заботила князя больше судьба сына, и от такого его слабоволия корёжило всё внутри. Пусть бы возразил, поворчал хотя бы, но нет, безразлично блуждали отцовские глаза по его лицу.

Сказать о том, что он уезжает, Всеславе оказалось ещё сложнее, и Арьян злился на себя от того, что далось это непросто, от того, что обязан нести перед ней ответ, перед той, которая ещё не стала женой, а уже разделяет постель, перед нелюбимой. Вчера вечером разругались сильно, казалось, не посмотрит больше в его сторону, но слишком хорошо её знал, так просто она не сдастся. Но он себя просто не мог сдержать от жёстких слов, когда понял, что прознала она всё и про Мирину, и про плен её, и откуда та родом. Кто проболтался, знать бы, хотя такое, конечно, трудно утаить. В своих людях он был уверен, так ведь знали не только они, ещё и валганка. Вот же хватил горя, позволив Данимиру взять её, а ведь мог бы выказать несогласие. Но как бы оно ни было, а случилось то, что случилось, и ничего теперь не поправить. Арьян прямо сказал Всеславе, что их союз не приведёт обоих к счастью, что любовь, которой княжна делилась с ним частенько, и не любовь вовсе, а плотская утеха, что по юности вскружила обоим головы, затуманив страстью умы. Всеслава ушла от него, разрыдавшись, и ночью не приходила. А он почти всю оставшуюся ночь потом не мог уснуть, всё раздумывая, правильно ли поступает, оставляя её здесь, оставляя Данмиира с валганкой, отца, когда тот нуждается в сыновьях, пусть и думая, что это ему ничего не нужно. Вяжеслав был ещё в силе, и так скоро увядать не пришло время. В беспорядочном раздумье Арьян так и не смог найти в себе согласия и твёрдого решения. Была бы жива мать, она бы дала ему совет.

Теперь ещё тревожил и Данимир, и его оставлять старший боялся даже больше, чем отца. Братец будто сквозь землю провалился, и княжич не видел его со вчерашнего дня.

Путь в женский стан Арьян не помнил, вскипая от раздражения и сокрушаясь от негодования, с трудом удавалась его сдержать и оставаться снаружи спокойным. Ведь знал же Данимир, что сегодня старший брат уезжает, но так и не вышел, чтобы проводить.

И что же за напасть такая, обвалилось всё сразу!

Но когда Арьян шагнул в просторную светлую горницу, ход мыслей оборвался, и время будто замерло, останавливаясь, растягиваясь в бесконечность. Княжич жадно втянул в себя приятный до щемоты в груди запах ромашки и хлеба, что так любила мать. Он и впрямь обнаружил на столе плетёную корзину только сорванных цветов, и внутри оборвалось всё — то было желание отца. Аромат благоухал здесь, оседая горчинкой на языке, оковы напряжения разжались, и воспоминания хлынули в душу, тревожа успевшие затянуться раны. Давно он здесь не появлялся. Раньше тут работа велась, девушек полна горница была, и везде лежали вышитые рушники да платья, нитки повсюду да лари со всеми бабьими вещами: бусами, иголками, тканями, куделями шерсти, да лебяжьим пухом. Он застыл, на миг показалось, что сейчас выйдет на встречу матушка. Но широкий сводчатый дверной проём пустовал, повисла глухая тишина, обжигая болью утраты. А теперь пусто всё, прибрано и одиноко, тоскливо. Лишь ложился посеребрённый утренний свет на пустой, хоть и устеленный скатертью, стол, на длинные лавки да в углы.

Шаги и впрямь послышались, только с другой стороны, от боковой двери, разрывая тишину и возвращая Арьяна к его изначальному намерению. Вышла чернавка. Глаза зелёные, как молодая листва берёзы. Увидев княжича, поклониться поспешила.

— Найди мне Данимира, скажи, пусть в гридницу поспешит. Жду его там.

Девица кивнула да скрылась вновь в недрах терема, только длинная русая коса и мелькнула за ней. Арьян вернулся в детинец, полнившийся мглистым утренним туманом. В дружинной избе уже толклись кмети, бодро переговариваясь, лишь бы занять себя в ожидании княжича — не терпелось уж выехать за стены да погрузиться в мглистый замшелый лес, раствориться в сумерках. Ожидание ведь хуже всего, пропасть перед броском вперёд. Так же было и с жизнью Арьяна — замело всё, будто в самой глухой чаще, куда не пробраться ни ветру, ни солнечным лучам, покрылось прелостью да слоем листвы, не давая взойти новым росткам, и чего теперь ждать за поворотом, он не знал. Будет ли просвет? Всеслава теперь стала для него непосильной ношей, невольной и, уж чего душой кривить, обременяющей, и как бы гадко ни делось от самого себя, а смириться с тем, что теперь она рядом постоянно будет, с каждым днём становилось всё тяжелее. Арьян сидел у стола, думая обо всём этом, невидящим взором скользил по снаряжённым в дорогу мужчинам, густые голоса которых не стихали. Лишь Векула, десятник, поглядывал изредка на княжича, будто видел, что Арьяна что-то тяготит, да не спрашивал ни о чём, за что тот благодарен был ему.

Наконец мелькнула в прорубе низкого окошка русоволосая голова Данимира. Княжич вбежал в дверь взъерошенный чумной, в глазах шальной огонь и вместе с тем какая-то доля вины. Взгляды присутствующих истыкали его так, что Данимир невольно запахнул кафтан, поправил пояс, пригладил непослушные пряди пятернёй, поправляя свой небрежный вид, в котором он явился в дружинную избу, усиленно пытаясь заглушить пыл, что так строптиво рвался наружу, и ничем его было не затмить: ни напускной серьёзностью, ни приведённом в порядок видом.

— Верно забыл, что уезжаю я? — поймал Арьян его распалённый взор.

Данимир усмехнулся, встряхнул кудрями, пройдя вглубь, повинно пригнул голову.

— Векула, поднимайтесь потихоньку в сёдла, пока я переговорю с глазу на глаз с братом, — велел Арьян.

Мужчина, допив остатки мёда, отставил чару, кивнул, бросив короткий тревожный взгляд на Данимира, поднялся, покинул с ближней братией избу.

— Увлёкся ты своим подарком, Данимир. Как же мне на тебя оставлять всё, если ты из женского стана не вылезаешь? Город брать будут, а ты другим делом занят, — не удержался от колкости.

— Так же, как и ты — воличанкой, — защитился младший от нападения. — А вообще, не наговаривай, беду не приманивай.

Арьян сжал губы, стирая улыбку со своего лица. Да, злиться было нужно только на себя, верно брат подметил, но не совсем верно.

— Она не просто воличанка. Это Мирина, княжна, дочь князя Радонега из городища Ровицы.

Данимир тоже посерьёзнел, и огонёк шалый потух-таки в недрах охристо-зелёных глаз юноши, насытившегося досыта любовными ласками за эти две ночи.

Арьян разглядывал его и не узнавал, братец изменился, изменился сильно, и понять трудно было, в чём именно. Вроде, как и прежде, расслаблен, да чрезмерная вальяжность была в его сидячей позе, отвалившись спиной от стола, даже какое-то превосходство над другими, и взгляд как будто свысока только лишь подчёркивал это. Раньше княжич был рассеянный да простой внутри, а теперь и его взгляда не понять, будто внутри закрылся, и Арьян вдруг особо остро ощутил холодность и напряжение, что легли меж ними стеной. Это вызывало только раздражение и тревогу, но кто виновен в том, что разные теперь дороги легли перед ними? И не знал старший брат, что с тем делать. Раньше у младшего душа нараспашку была, тем и отличались они. Душа Арьяна — потёмки дремучие, в которых он сам порой плутал.

— Я просто хочу, чтобы ты почаще с отцом был, заходил к нему, разговаривал. С остальным же… — Арьян разжал кулак, разминая занемевшие от напряжения пальцы. — С остальным как хочешь поступай, на своё усмотрение.

Данимир опустил ресницы, раздумывая над сказанным.

— Разумеется, — вернул он подёрнувшийся будто коркой льда взгляд. — Езжай и не волнуйся.

И так надолго затянулось время их сцепленных взглядов, что Арьян даже встрепенулся, вспоминая о том, что в путь пора. Качнулся было, не оттягивая дольше времени, и так задержался уже, и Мирина верно уже ждёт, да в дверях боковых, что были за спиной Данимира, вдруг заметил женскую фигурку. Младший обернулся, чтобы посмотреть, что так приковало внимание Арьяна, и поперхнулся, невольно прочищая горло, глянул коротко и как будто с насмешкой на брата, приподнимая иронично бровь. Но Арьян и пропустил эту издёвку, неотрывно рассматривая суженую. Всеслава была бледной, глаза на мокром месте, но в то же время её это не портило, напротив, глаза её цвета варёного мёда в утреннем свете казались солнечно-золотистыми. Припухли немного веки правда, видно плакала, да и нос сделался розоватым. Повисло молчание, и мужчины сидели, не сдвинувшись с места. Княжна прошла сама, хоть её никто и не приглашал.

— Позволь с Арьяном поговорить, — припросила, да видно, что через силу, Данимира.

Тот, виновато взглянув на старшего, мол как бы брата ни боялся подставить, а девушке уступит, поднялся всё же, оставляя их наедине, скрылся за входной дверью. Следом хлопнула глухо дверь и на крыльце. Арьяну показалось, это ловушка затворилась, и сразу стало так тесно, что хоть за Данимиром вслед пускайся, так невыносимо сделалось. Усугублял это ещё и вид Всеславы удушливый и побитый, от него нутро всё переворачивалось.

— Пришла попрощаться с тобой. Пожелать доброго пути, — обронила княжна.

Арьян приподнял брови. Так покорно, послушно и уступчиво говорила она, будто он один во всём виноват.

— Всё же ты прав, Арьян, одну её не благородно с твоей стороны оставлять, уж я тебя знаю, — с каким-то нажимом сказала княжна, Арьяну оставалось только догадываться, что та имела в виду. — Зря я вчера так расстроилась, просто ты только приехал, а уже уезжаешь.

— Жизнь воина всегда такая. Разве тебе о том не рассказывали? Походы, дорога, битвы, смерть.

Всеслава аж вздрогнула от последних слов.

— Не говори так, — прошла ближе, обходя длинный стол, за которым он так и остался сидеть расслабленно, да только пальцы так и впились в подлокотники, занервничал, будто мальчишка. Казалось Арьяну, вчерашний разговор расставил всё по местам, да видно ошибся. Хотя изучил княжну хорошо, та вывернет всё в то русло, которое нужно ей, и спорить не было смысла. Пусть непредсказуемым стал её поступок — прийти сюда, в избу, пропитанную мужскими запахами, но ему и всё равно на то. Хотя нет, он и не попытается больше изучать её. В последнее время изменилась она сильно. Устал уже блуждать по закоулкам её яростных порывов ревности. Все соки из него выпила досуха. Но так казалось ему долю мгновения назад, а стоило ей приблизиться и сесть напротив, робко поднять тёмные ресницы, и взор её невинный, просящий потянул беспощадно душу наружу, что закололо ладони, и Арьян не знал, чего возжелал сейчас больше — прогнать её немедленно или притянуть и успокоить. И это противоречие в самом себе изматывало больше, чем что-либо другое.

— Ты ведь так и не зашёл ко мне, вот, сама пришла, — продолжала она строить из себя жертву.

— Я же тебя просил, чтобы ты не лезла туда, где тебя и не должно быть. Зачем ты пришла сюда? — сказал он резче, чем желал того, да только клокотало всё внутри от ярости безудержно.

Глаза Всеславы резко поблекли, потухли, как упавшая в воду искра, а губы дрогнули, и казалось, брызнут из глаз слёзы, и убежит прочь, но Арьян не угадал, снова ошибся в ней. Вместо этого княжна, напротив, подалась вперёд, охватив ладонями его шею. Волосы её водопадом, прохладой волной скользнули по щеке, пахнуло сладким ароматом её кожи, пробиравшимся в самое нутро. Туман хлынул в голову, оголяя и без того раздирающие надвое чувства. Арьян скользнул по её волосам ладонью, зажал её затылок, приласкав, хоть противилось тому всё естество. А она вдруг воспылала в его руках вся.

— Я люблю тебя, Арьян, очень сильно, — зашептала она сбивчиво в ухо, касаясь сухими губами шеи, скулы, покрывая мелкими поцелуями. Потянула ворот, привлекая его к себе ближе, впиваясь в губы сочным поцелуем, другая рука развязывала уже пояс.

— Не нужно, Всеслава.

— Почему? — спросила сбивчиво, задыхаясь, опаляя его дыханием, и желание да прокатилось жаркой волной, разжигая в нём жерло возбуждения, а в ней — страсть.

— Почему, Арьян, я скучилась, а ты… — она поцеловала. — А ты уезжаешь надолго… я хочу запомнить тебя в себе, — она судорожно огладила его, добираясь до завязок штанов. — Разве не желанна я тебе? — руки обхватили поднявшую в напряжении плоть.

Желанной она была, но и только. И всё же от ласк её пылких поплыла голова. Всеслава это видела, опустились ладошки её вниз, к животу, и ещё ниже. Арьян откинул голову назад, когда мягкие, такие маленькие губы вобрали плоть, оглаживая языком, скользя.

«И когда она стала такой?» — мелькнула и исчезла мысль под напором блаженства.

— Это безумие какое-то, — шепнул он, чувствуя, как совсем поплыли стены и потолок, и ему того сделалось мало, слишком.

Гнев сквозь толщу вожделения всё же всплеснул в нём от того, что не устоял, что позволил вновь собой управлять. Он грубо схватил княжну за плечи, вынуждая ту отстраниться, и онемел, увидев в глазах княжны закручивающуюся в чёрные вихри бурю, лютую, огненно-обжигающую. От желания и гнева у Арьяна потемнело в глазах, заломило так, что он едва не взвыл. Собрав её платье в кулаки, зло дёрнул вверх, оголяя ноги, смял бёдра, рванул на себя, вторгаясь жёстко во влажное горячее лоно, такое вожделенно жаркое, податливое, упругое, так головокружительно обволакивающе его. И снова бешеная свирепая сила обуяла до скрежета зубов. Арьян насаживал её на себя яростно, безжалостно, неистово, не давая и возможности на передышку. Всеславе только и оставалось вцепиться в его плечи, чтобы как-то удержаться. Наконец, горячая волна залила нутро с головы до ног, придавливая мужчину к земле и одновременно выбрасывая в пропасть огненного жерла, даже судорога прошлась по всему телу, сотрясая, обессиливая и наполняя одновременно. Отдав все силы и соки, Арьян размеренно, на грани изнеможения, в дурмане, скользил, расточая остатки блаженства в неё, пока она не сдавила его коленями, принимая глубже, до упора, застыв сама, повиснув на его шее куклой тряпичной, уткнулась носом в ключицу, сдавлено застонав, влажно, горячо и обрывисто.

— Я буду ждать тебя, — услышал он её ослабший голос после того, как она оправилась немного.

Всеслава подняла голову, заглядывая в глаза. Теперь щёки её окрасил румянец, а губы полыхали земляникой. И всем она была сейчас хороша, распалённая, возбуждённая, дикая и живая, в глазах янтарных ярь плещется, притягивая, да только не касалась она сердца, не вызывая в нём ничего: ни восхищения, ни жара. Обнять бы да прижать к сердцу, но и того не хотелось. Всеслава, не дождалась ответа, впрочем, видно он ей и не нужен был, получила ведь своё. Содрогаясь, отстранилась неохотно, дрожащими пальцами поправила платье, одёргивая сбившийся плат, косу. Арьян тоже заправил штанину и, подвязавшись, резко поднялся, не говоря ей ни слова, пошёл прочь, ощущая лишь необоримое желание оказаться как можно дальше от неё. Что она с ним делает? Что он делает!? Мысли путались и роились, разрывая голову и сердце на части.

Увидев брата, спускающегося по лестнице на площадку, Данимир улыбнулся широко.

— Права был матушка, сгубит она тебя, — сказал, когда Арьян приблизился.

Будто знал, что за дверьми творилось. Хотя, наверное, по глазам легко можно было прочесть тот ураган, что недавно бросил его в пучину наслаждения. Это просто наваждение какое-то, другого объяснения Арьян и не мог найти. На миг он обернулся.

Княжна так и не вышла, видно воспользовалась другой дверью, что во внутренний двор вела. Арьян посмотрел на Данимира исподлобья и, глянув в сторону дружины своей, что уж поднялась в сёдла, положил ладонь на плечо брата, притянув к себе, в глаза заглядывая:

— Смотри, Данимир, на тебя надеюсь, — сказал и, убрав руку, шагнул к подведённому к нему лоснящемуся в утреннем свете жеребцу.

Арьян задумчиво окинул взглядом высокие теремные постройки, тонувшие в сырой туманной мгле, и пустил жеребца к воротам. Быстрее уедет, быстрее приедет. Только так ли скоро хотелось возвращаться назад? Арьян даже самому себе не мог ответить, так она сильно волновала его, даже к Всеславе он ничего подобного не чувствовал, он просто взял то, что она так легко ему предложила. Мирина сторонилась его, прочем, и понятно, почему, ведь столько пережила, пока была пленницей валгановского вождя. Вот Арьян и вызвался проводить, чтобы понять, узнать и рассмотреть поближе. Хотелось бы ему, чтобы забыла она обо всём как можно скорее, да только не знал, как это сделать. А поспешить было нужно, всё же надеяться на Данимира в полной мере княжич не мог. Выехав за стены детинца, Арьян направил отряд по пока ещё пустующему большаку, а сам свернул вместе с Векулой в сторону посада, обещая нагнать скоро. Княжич был хмур, встреча с Всеславой тяготила страшно, и совсем он не хотел того, что произошло между ними, но естество возжелало то, что ему так откровенно предлагали. Как только показался сруб высокий постоялого двора, Арьян выкинул прочь мысли о ней — разберётся во всём, как только вернётся, довольно уже забавляться ставшей непонятной для него игрой.

Встречать вышел косматый худощавый мужчина — Осок, хозяин двора.

— Здрав будь, княжич, — поклонился он.

— И тебе не хворать, Осок, — ответил Арьян, оглядывая крыльцо, на котором изредка да появлялась чернь, сонно выполняя утреннюю работу.

Расплатившись с корчмарём, Арьян уже было хотел идти за княжной, но Осок остановил его.

— Не знаю, ведомо ли тебе, княжич, но вчера девка одна приходила, говорила, что по твоему поручению пришла свидеться с постоялицей твоей.

Арьян слушал его, леденея внутри. Сразу догадался, о ком тот говорит, хоть имени он и не упомянул, то ли сомневаясь, то ли побаиваясь.

— И?

— Проводил её, она же от тебя назвалась.

— Это я уже понял Осок, я спрашиваю о другом: не ушла ли та, за которой я тебе доверил приглядывать, как за дочерью?

— Дык, — почесал он затылок, теряясь разом.

Арьян не дослушал, бросился во двор. Митко, что остался внизу, только и осталось догонять его. Конечно, княжич ожидал от Всеславы всего, но не думал, что княжна станет опускаться до такой степени. Но не это его сейчас волновало, а то, что наговорила та Мирине, и не ушла ли воличанка, которая и без того отказывалась от его помощи.

Арьян вместе с Митко пошёл во внутреннюю часть построек. Двор, как и в прошлый раз, пустовал, и княжич свободно прошёл в горницу, где ждала его посланная к княжне чернавка. От сердца разом отлегло. Отправив с ней Митко помочь вынести вещи, Арьян бесцельно прошёл вглубь бревенчатой, пропахшей сосновым духом хоромины, где из убранства были только лавки вдоль боковых стен да толстенные столбы, что подпирали второй ярус, без всякой резьбы. Ожидание затягивалось, но Арьян даже не повернулся, когда услышал шаги, лишь из-за страха узнать, что Мирины здесь нет. Только когда краем глаза выхватил знакомую женскую фигурку, вышедшую в горницу, решился посмотреть на неё. И дыхание аж перевелось, потеплело в груди, едва встретился с ней взглядом. Княжна первая как-то растерянно отвела его сразу, не задерживаясь, впрочем, как и всегда, но во взоре успел он поймать неуловимую мимолётную горечь. Княжич окинул её всю взглядом внимательным и истовым, пытаясь понять, о чём она думает, но оделась она явно для того, чтобы ехать с ним: в летний кожух, доходивший до бёдер, мелким узором вышитый серебряной нитью под цвет её волос, что были сплетены туго в косу, падающую меж высоких округлых грудей к узкой талии. Нижние пышные юбки для верховой езды только подчёркивали её ладную фигурку.

«И в самом деле, сложно будет не заметить, увидев белое золото её волос», — подумал лишь он, наверное, с долей скрытой ревности. Пока ещё ранее утро, никто и не увидит, проедут Ряжеский лес, а там на ладью сядут, вдали от городища, чтобы меньше было лишних глаз.

— Доброе утро, — улыбнулся он краешком губ, когда она подошла ближе, и повеяло сбором трав разных.

— И тебе доброго, — ответила Мирина, остановившись напротив, в шаге от мужчины, явно скованная неловкостью.

Уже вблизи, Арьян заметил, что щёки её мягкие бледны, а под глазами как будто тени, и взор словно вглубь обращён, будто думала она о чём-то тягостном. И закопошилась внутри тревога — после появления Всеславы ещё больше отдалится от него Мирина.