Хранящая огонь (СИ)

— Даже боги могут быть не всесильны перед человеческими желаниями, не предлагай того, в чём сам не уверен, — ответил Арьян, разрывая его колебание, развернулся, покинул шатёр, за ним проследовал и Данимир.

И в самом деле, кмети были уже в сборе во главе с воеводой. Арьян скользил взглядом по окутанному белёсым туманом лагерю, и интересовали его не валганы, не то, за чем он ещё вчера намеревался приехать — за точным знанием об этом племени да о числе воинов. Интересовала его теперь воличанка. И как бы ни разглядывал столпившихся вокруг чужаков женщин, а не нашёл среди них светловолосой голубоглазой девки.

Одёрнул себя — зачем? Но как не крути, а всё же утренняя встреча легла на душу. Облачившись в тёплую одежду, что оказалась у воеводы, княжич поднялся в седло подведённого к нему коня, всё ещё оглядывая раскинувшееся во все стороны становище, но не выискал ту, которую так хотели видеть его глаза. Кутаясь в платок и длинный меховой плащ, вышла Лавья, с пустыми руками, впрочем, теперь её должен одаривать взявший её к себе под кров другой мужчина. Взгляд Данимира так и вперился в неё, не отпускал, того и гляди слюна потечёт.

— И кого же ты хотел пожелать? — не удержался он от вопроса, всё же оторвав взор от Лавьи.

Арьян повернулся к Данимиру, посмотрев остро — в его личные желания никто не должен вмешиваться, даже родной брат. Младший княжич, поняв всё, отстал, дёрнул поводья, приказывая кметю посадить в седло свой подарок. Скрипнув зубами от того, что Данимир, как и всегда, не прислушался к его словам и взял наложницу валганского вождя, Арьян отвернулся, тронул лошадь, чувствуя тлеющее раздражение. Обвёл взором площадку — как есть, все валганы собрались, возвышались среди остальных ближники вождя, напуская на глаза угрожающую хмарь.

Из шатра, едва воины поднялись в сёдла, вышел Вихсар, уже облачённый в верхнюю одежду. Княжич кивнул ему, прощаясь, и, не дожидаясь ответного кивка, развернулся, пустил лошадь вперёд остальных, только поднялась с земли пыль от копыт.

Как только покинули границы становища, всадники устремились по зелёному, в маковом цвету, лугу. Воздух, налитый мёдом трав, густо наполнил грудь целебными силами, выбил вскоре всё дурное, что накопилось за вчерашним гульбищем. Однако тревога всё ещё ворочалась где-то внутри, будто оставил то, что нужно было забрать.

Арьян случайно выхватил взглядом Лавью, вспомнив, что среди мужчин была и девушка. Сейчас наложница выглядела взволнованной и растерянной. Пышущая жаром страсть и стройное гибкое тело теперь прятались за слоями одежды. В глубине глаз не огонь желания пылал, а царила пустота, страх пред неизвестностью и новой жизнью. Но это скоро пройдёт, и прежний огонь и страсть появятся вновь, когда придёт на то время. И, судя по взглядам Данимира, случится это слишком скоро. Жар хлынул вниз, к паху, когда Арьян заново ощутил её жаркие и сухие, как нагретый песок, руки. Туманно помнил поцелуи ненасытные, жадные. Просачивался из недр памяти и запах жгучего перца, и сладость душных цветов, и всё это мешалось с дымом. Арьян выдохнул, раздражаясь на себя, на то, что позволил наложнице запустить руки себе в штаны. И как назло, невольно, за этими воспоминаниями потянулись другие, более скверные, хоть и далёкие…

Тряхнув головой, Арьян поднял взгляд к замутившемуся на окоёме сине-свинцовому, как морская волна в шторм, небу. Необъятное, могучее, оно давило, вселяло стихийную тревогу, разгоняя кровь по жилам быстрее. Там, впереди, уже обрушился на землю ливень, а здесь ещё окутывала со всех сторон тёплая тишина, и мерное покачивание в седле навевало сон на кметей, но только не на Арьяна, чья душа бушевала сейчас, как грозовое небо впереди.

— А это ещё кто? — разразился совсем рядом низкий голос Радьяра.

Арьян обратил взор туда, куда был устремлён взгляд воеводы. Казалось, вся кровь отхлынула от сердца, когда княжич узрел женскую фигурку. Та самая невольница, которую он видел в постели вождя, бежала сейчас через изумрудный в утренней росе луг.

— Откуда она взялась? — Данимир, привлечённый суетой воеводы, смотрел в ту же сторону.

Не раздумывая, Арьян спрыгнул наземь. Спустив подпругу, скинул седло, вручив его брату.

Тот во все глаза наблюдал, как старший княжич вновь вскочил на спину лошади, поддевая её бока пятками, припустился навстречу незнакомке, оставив младшего без ответа.

Значит, всё же была пленницей — сбежала. Теперь всё стало ясно.

Девушка перешла на шаг, путаясь в подоле длинного, давно выцветшего, когда-то травяного, а теперь болотного цвета платья. Голова не покрыта, и поднявшийся вдруг ветер, насыщенный свежестью грозы, растрепал длинную косу.

И откуда в такой маленькой, хрупкой столько смелости, чтобы решиться на побег? Видимо настолько отчаялась, раз решилась на такое. Внутри похолодело от того, что бы с ней сделали эти дикари, если бы поймали её. Пленница остановилась, когда Арьян приблизился, повертела головой, следя за объезжающим её со спины всадником. Скудный наряд её оживлял острый и дикий взгляд, глаза цвета той самой бури, что творилась на горизонте, полные какой-то обречённой отважности, несгибаемости и твёрдости. Об этом говорили и плотно сжатые губы, и упрямо вздёрнутый подбородок, и стиснутые до белых костяшек кулаки, и грудь, вздымающаяся от глубокого, судорожного дыхания. Арьян рванул лошадь, и в тот же миг девушка приготовилась для прыжка. Княжич чуть склонился, подхватил её легко за пояс на лету — в ней-то и веса никакого не было. Усадил перед собой, пустил лошадь вперёд.

Отряд вскоре нагнал Арьяна, стараясь не отставать. В руках его девушка оказалась совсем маленькой, тонкие запястья, пальцы ровные, вцепившиеся в гриву. Прикосновение грудью и бёрдами к её спине и тому, что ниже, вызывало всплески горячих и тугих волн. Он старался не думать обо всём этом, но отбросить такие мысли было невозможно.

Всю дорогу девушка не заговаривала, и Арьян не спрашивал, хотя хотелось знать её имя. И не понимал сам себя, зачем ему это? Почему вообще обратил на неё внимание? Наверное, он ещё никогда не видел таких глаз. В его роду все женщины имели цвет глаз зеленовато-серый или тёплый, как мёд и янтарь, или сухо-коричневый, как ореховая скорлупа. И косы русые или рыжеватые, иногда с бронзовым отливом, но не такие — с холодным серебряным переливом, как сталь его клинка. Она была другой, не похожей на всех остальных, и это он понял с самого первого взгляда, как увидел её ранним утром, мирно спящую на мехах. А ещё этот взгляд — не затравленный, не испуганный и искажённый мукой, как у пойманного зверька, и даже доли растерянности в нём не было. Каждый её взгляд, как осколок, врезался в душу, оставляя глубокие отметины.

Постепенно луг сменился каменистым нагорьем. После подъёма по нему, глазам всадников открылась Вель. Она ослепительно сверкала в сгустившемся мареве под грозовым небом серебристой лентой, как волосы впереди сидящей пока ещё незнакомки. Пока. Как только предстанет возможность, Арьян обязательно разузнает, кто она и откуда.

Вдалеке поднимались клочья дыма от костров, предвещая скорый отдых. И успели как раз к обеденной трапезе. Арьян по мере приближения заметил среди кметей во главе десятника Векулы и рыжеватую голову Митко, что выбежал встречать отряд наравне со всеми. Вылетел вперёд, привычно беря под уздцы лошадь княжича.

Арьян, упруго спрыгнув наземь, помог спуститься девушке. Та вдруг пошатнулась, и Арьян поддержал её за плечи, такие холодные и дрожащие.

— Спасибо, — сказала незнакомка, глянув на княжича, окатывая ледяным родником.

Нет, таких пронзительных дико-голубых глаз он ещё не встречал. Радужка широкая, шире, чем когда-либо он видел, и от этого глаза казались большими, глубокими, тянули на дно, и он тонул в них каждый раз, в пронзительных и невыносимо холодных на белом красивом лице. Она и в самом деле была очень красива, несмотря на усталость, от которой кожа стала белее, вблизи так совсем прозрачная, проступали тонкие вены на висках. Лицо словно было высечено из молодой древесины, и тёмные брови, будто нарисованные, и пухлые губы, маленькие, по-детски мягкие. Но столько борьбы было в глазах её, такой маленькой по сравнению с ним. Невольно вспомнил слова Вихсара — не о ней ли говорил вождь? Что ж, если это так, то выходит, эта невольница имеет большую ценность для него. Вихсар захочет вернуть своё. Но теперь она принадлежит не ему. Арьян взял свой подарок, который предложил ему валганский вождь. От одной мысли, что тот ещё утром брал её, по-хозяйски касался, опрокинуло в лёд.

Не дождавшись, пока княжич заговорит, девушка высвободилась — Арьян до сих пор её сжимал — обхватывая себя руками, закрыла грудь. Тряпка, а не платье, что было на ней, совсем не грела, не защищала от пронзительного ветра. Губы её мгновенно побелели, став бледно-розовыми, задрожали, кажется, её начал и вовсе бить озноб от страха ли, от пережитого или от всего вместе взятого. Как ни выказывала она решительности, а всё же силы истощились.

— Митко! — окликнул Арьян отрока, который вернулся за седлом. — Отведи её в шатёр, поесть принеси, воды согрей и одежду тёплую найди.

— Я не голодна, — возразила она.

Нежный голос заглушил бурю в его сердце. Голос её был такой же глубокий и чистый, как и глаза.

— Отдыхай, можешь поспасть немного вон в том шатре, — указал Арьян на небольшой полог, на двоих только и хватит, — никто вас обеих не потревожит, кроме прислужника, что принесёт еды и воды, времени на постой у нас мало. После, как отдохнёшь, расскажешь, откуда ты и из каких земель.

Выслушав его, она кивнула, и взгляд вроде как смягчился, потеплел, покорился. А может, и показалось. Она обошла княжича, шагнула за Митко и Лавьей, но приостановилась, нахмурившись, будто сомнение взяло. Но решила что-то для себя и, больше не медля, пошла за отроком, не оборачиваясь, следуя совету княжича.

— Откуда она? — раздался тут же рядом голос Данимира.

Арьян, неотрывно смотря на удаляющуюся женскую фигурку, задумчиво ответил:

— Скоро узнаем.

Глава 3

Обмывшись нагретой водой, принесённой отроком, и одевшись в чистые, хоть и мужские, одежды, Мирина, поев немного белого заячьего мяса, легла на мягкие шкуры. Муки бренного тела отступили от одного только ощущая свободы. Теперь вольна, как ветер. Не поставят ей клейма, как Малке. Вспомнив о наперснице, Мирина помрачнела. Малка бы могла пойти с ней, но она ни свет ни заря работала уже у водоёма, в то время как Мирина едва только покинула Вихсара. И ей повезло ускользнуть от надсмотрщиц, которые, разинув рты, провожали молодых воинов. Мирина вспомнила, как бежала безостановочно, как грудь ломило от боли, а сердце стучало у самого горло, суля выпрыгнуть наружу или разорваться от бешеной погони. Страх гнал её. Страх, что не догонит княжеский отряд, страх, что поймают в третий раз, и тогда пощады ей бы не было, вождь исполнил бы то, чем грозил ей — пустил бы по кругу. Слава Богам, отряд не слишком быстро покидал лагерь валганов.

Мирина выдохнула свободно. Даже не верилось, что вырвалась из плена. Но сердце стучало бешеным галопом от этого пьянящего, головокружительного чувства освобождения. Будто камень с груди свалился. Будто невидимая петля, что все три месяца сдавливала шею, медленно, но верно убивая, расплелась, позволяя вдохнуть полной грудью. И Мирина дышала, дышала жадно, глубоко, ненасытно, вбирая в себя аромат цветущих трав, свежесть грозового неба — запах свободы, полёта. Но тут же вместе с вожделенной радостью пришла и тревога. Её, наверное, ведь ищут или уже перестали искать. Что теперь делать дальше? Вернуться домой? Да. Немедленно. Вспомнив о том, что обещана она Вортиславу, Мирина скривилась, будто горькую полынь съела. Слишком высока плата была за её неосторожный поступок — побег из Ровицы. Теперь наученная, да так, что хватит на десять жизней вперёд, не забыть ей истязательств да обжигающих рук Вихсара, что сминали, подчиняли, заставляли делать то, что он хочет, то, от чего воротило с души, и каждая встреча была пыткой. И не было разницы между истязательствами вождя и тем, что по возращении домой придётся делить постель с нежеланным Вортиславом — одинаково скверно. О том, что побывала она у хана, не должен узнать никто. По приходу в стены Ровицы, она скажет матери, что жила у волхвы или в какой-нибудь веси, но ни слово о Вихсаре. И пусть княжичи знают о том, откуда её вытащили, но ничего не знают кто она на самом деле, стало быть и имени своего и род тоже не стоит говорить. Сначала она прибудет домой, сделает всё, что скажет мать за кого выходить и где ей жить, времени хватит, чтобы всё улеглось, потекло своим руслом, а там пусть идут слухи, если конечно пойдут, тогда проще их опровергнуть, сказав, что это клевета.

Мирина отвернулась к тканевой стенке, до боли стиснула челюсти, уставившись в серое полотно. Именно такой станет её жизнь, если выйдет за Вортислава, бесцветной, пустой. Пусть!! Дороже свободы нет ничего, нет ничего желаннее — это стало самым главным для неё. А всё остальное стерпит, сживётся, привыкнет, в конце концов. Мирина не поняла, в какой миг унеслась в прошлое, в ушедшую зиму.

Перед глазами покои матери, освещённые свечами, и этот душный запах сирени и воска сдавливал горло, забивал грудь, дыхание. Два голых сплетённых тела на постели, в очертаниях женщины узнала княгиню, свою матушку. Гибкий белый стан, крепкие ноги, широкие бёдра с узкой талией, матушка была хороша в своих годах, недаром отец её богиней называл. Она извивалась и выгибалась в руках мужчины, который с каким-то ненасытным остервенением врезался в неё. Это был он, Вортислав, её дядька и новоявленный жених, предназначенный, так уж велела княгиня после смерти отца, для Мирины. И эти стоны били камнями в грудь.

Мирина с силой зажмурилась, прогоняя прочь воспоминания, что так живо вспыхнули в её памяти впервые за долгое время. Она не должна думать плохо о своей матушке, не должна осуждать. Так не принято, так неправильно. Она обязана принимать все её решения. Теперь она постарается всё исправить, постарается забыть о том, кем является Вортислав для матери. Простить.

Мирина прерывисто выдохнула, слушая глухие звуки лагеря и шум ветра. Он стал ещё сильнее, бился о тканевые стенки, завывал. Как бы гроза их не настигла, тогда придётся задержаться здесь, рядом с валганами. Внутри тут же покорёжило всё. Быстрее бы покинуть берег, оказаться как можно дальше от этого пекла, где она побывала. А для себя она решила — пусть и горькой будет её участь спать с любовником матушки, но видно так угодно кому-то, видно заслужила, провинилась чем-то, хоть жизнь её до побега была не веселее жизни любой княжеской дочери, которую готовили к выгодному замужеству. Пока не умер отец, а мать, обезумев от любви, не решила не упускать своего нечаянного счастья. Ну и что?! Зато будет в родной стороне, в своей вотчине, где станет полноправной хозяйкой. И не будет вздрагивать по ночам да оборачиваться всякий раз, ожидая опасности за каждым углом. Не будет ходить по острию ножа.

Мирина привстала на постели — нет, поспать не получится — и не успела опустить ноги на землю, как подлетела всполошённая Лавья, будто и ждала, когда Мирина проснётся, но та и не спала. Перед лицом возникли карие, почти чёрные, налитой дикой злобой глаза наложницы. Захотелось немедленно оттолкнуть её, но Мирина быстро взяла себя в руки, стиснула зубы.

— Сбежала, значит, — блеклые губы скривились в презрении, потемнело её и без того бронзовое, плоское, как у всех валганок, лицо. — Ты, подстилка грязная, захотела свободы, — ткнула он пальцем в грудь девушки, — как была рабыней, так ей и останешься, и от этого позора тебе вовек не отмыться. Никто на тебя больше не посмотрит! — шипела она. — Мало тебе было одного хозяина, так тебе ещё княжичей подавай?! Как жила сукой, так ей и останешься, только кобели и вскочат на тебя, больше ты никому не нужна! Даже рот не разевай. А если попытаешься поднять подол для кого, сильно об этом пожалеешь. Лахудра.

Мирина почувствовала, как пальцы до боли вдавливаются в деревянные доски постели, а внутри коркой льда затянуло, а потом треснуло так, что оглушило. Всякое поганое она слышала о себе там, в лагере, но теперь она свободна. Мирина резко поднялась. Лавья хоть и не отступила, но вытянулась столбом, в глазах на миг да мелькнула тревога, губы пождала, будто почуяла дым от огня. Княжна бегло посмотрела в её глаза, шаря взглядом по лицу, будто резала. Многое бы могла сейчас сказать, да указать место этой потаскухе, которую, как вещь, отдали из-за ненужности, сказать о том, кто перед ней, и чтобы та прикусила язык. Могла бы, но не сделает этого, Лавья в последнюю очередь должна знать кто она на самом деле.

Больше никаких слов не последовало, только спесиво запрыгали бесята в жгуче-карих глазах наложницы. Мирина, отлепив от неё взгляд, прошла к кувшину, что стоял на резном сундуке, подхватила его, налила в чару питья. Задумалась, держа в напряжённом внимании так и оставшуюся без ответа девушку. Впрочем, если Лавья западёт в душу одному из княжичей, то заимеет какое-то влияние, сможет науськивать влюблённого мужчину. До поры, пока не надоест.

Сделала глоток, хлебный душок ударил в нос, глотнула ещё и ещё, утоляя жажду и остужая пыл. Лавья, что наблюдала за ней, развернулась и отправилась к своей лежанке, походка и все движения наложницы были плавные и гибкие, напоминали гадюку, вьющуюся в воде. Дыхание постепенно успокаивалось, а снежная буря внутри с каждым глотком питья утихала. А после и вовсе стало спокойно. И даже смогла понять порыв Лавьи. Невольно Мирина вспомнила утреннюю встречу с Арьяном и удивилась, когда на неё будто кто варом плеснул, так вспыхнули щёки. И воспоминания одно за другим вынуждали пылать щеки ещё горячее. Он ведь видел её совершенно голой и рядом с врагом. От этих раздумий сердце будто в камень обратилось, отяжелело, неуютно сделалось внутри и тесно, хоть прочь беги.

О сыновьях Вяжеслава княжна была наслышана, и матушка о них щебетала в последнее время постоянно. Не даром ходили толки, оба хороши, слаженны, красивы, мужественны и смелы… Лавья неспроста накинулась, готовая едва ли не горло перегрызть за них. Мирина вспомнила, что слышала, будто отец их занедужил, и правление взяли братья. Всё сходится. Вот и в лагерь приехали, как и говорила Малка, чтобы показать, кто хозяева на этой земле. Вспомнила о подруге, и всех тех девушках, что остались томиться за рекой Вель, вновь обожгла кипучая тоска, а сердце защемило.

За пологом послышался шорох, в шатёр скользнул отрок.

— Княжич Арьян велел собираться в дрогу, — произнёс он, посмотрев на Лавью, потупив взгляд, глянул на Мирину. — Он зовёт тебя.

Лавью, аж перекосило, а глаза черничными сделались от ревности. Мирина последовала за Митко, выходя наружу. Ветер тут же огладил лицо, взъерошив волосы, откидывая тяжёлую косу за спину, вытеснил все дурные мысли и злость. Вместо них появились другие чувства, волнительные такие, что внутри дрожь взяла от того, что придётся ей говорить со старшим княжичем, а почему, всё понять никак не могла. Будто о самом сокровенном о ней он узнал уже. Она невольно оглядела себя. Представать перед ним в таком виде неловко. Пусть хоть то — поношенная одежда, но женское платье, а это — не по величине мужская рубаха, опоясанная тонким ремешком, просторные штаны, как шаровары валганов, заправленные в сапоги с невысокой щиколоткой. Их дал ей Митко, но и они были немного велики, ступни в них свободно скользили. Обувь по весне надсмотрщицы отняли, как только потеплело едва, ходила босая, как и все невольницы. Сердце забарабанило, будто нагара, выдавая беспрерывную дробь, и Мирина, кажется, перестала дышать, а желудок сжался в узел, когда, пройдя шатры, впереди у костра заметила одиноко стоявшую мужскую фигуру, которую смогла разглядеть даже в дымном занавесе костра.

Княжич был высок и строен — она ещё тогда, утром это отметила — с длинными ногами, широкими плечами и узкими бёдрами. Мускулистые, будто высеченные из камня руки, обтянутые тканью рубахи, скрещенные на груди. Арьян задумчиво смотрел на огонь. И только по приближении Мирина поняла, что он был вовсе не один, а с братом, который стоял по другую сторону, и его заслоняло от глаз никое сухое рябинового дерево. На первый взгляд их можно было, наверное, спутать, но так казалось только сначала, потом всё больше становилось видно отличий. Арьян был выше Данимира на две пяди, и волосы у старшего княжича прямее, в то время как у Данимира они чуть вились, у обоих они были орехового цвета. Вид Арьяна внушал угрозу, предельное напряжение, в то время как Данимир расслабленно привалился к стволу дерева, полуулыбка застыла на его лице — верно о чём-то они тут говорили, а теперь молчали, и Мирина не могла даже выдохнуть, предполагая, что о ней. Арьян повернулся первым, как только княжна с помощником приблизились к кострищу.

Вроде отдыхала Мирина в шатре недолго, а солнце уже склонилось низко над землёй, почти скатилось на уровень глаз, и ветер приносил тёплый, нагретый за день воздух с лугов, наполненный запахами диких трав, нагонял кудели облаков, что на окоёме едва ли не касались земли, так низко провисали над лугами. В степях это ощущалось сильнее, а скоро дойдут до леса, и там, в густых чащобах, небо потеряется на долгое время. Леса эти дремучие опоясывают исток реки Вель, в его глубине насажены городищи да деревеньки, что прячутся от взора врагов. Оказавшись в клубе дыма, что въелся в глаза, Мирина чуть обошла костёр, поняла, что лагерь окутан этим самым дымом. Видно завтра будет сыро, а то и дождливо.

Данимир вытащил былинку изо рта, отшвырнул её, окинул заинтересованным взглядом беглянку, лукаво прищурил глаза, будто затеял шалость какую. Мирина поёжилась — ещё больше сковала её неловкость — и перевела взгляд на старшего княжича.

И сделалось ей куда теснее при виде глаз Арьяна, таких глубоких, каких тихих, как озёра у неё на родине в Ровице, таких задумчивых, завораживающих, цвета коры орехового дерева. Их густо оттеняла загорелая кожа, что верно за время пути обожглась на солнце ещё сильнее. У него были высокие скулы, щетина, что очерчивала губы, словно высеченные из камня, с плавными линиями, нижняя губа была чуть толще верхней. Их, таких сухих, мягких, хотелось коснуться. Вид княжича не пугал Мирину, но всё равно прожигающий до костей взгляд его вынуждал рядом с ним терять покой, будил внутри что-то неизведанное, и хотелось увернуться от этого глубокого, губительного спокойствия, навеянного его присутствием. Наверняка за этим взглядом, скрывалось что-то тайное, тёмное, что таит в себе утопающая в сумерках глухая лесная чаща. И Мирина поняла — от него будет сложно что-либо утаить.

— Ступай, Митко, собирай вещи, — велел Арьян отроку.

Мирина обернулась, пронаблюдав за удаляющимся к лагерю парнем, волосы которого в закатных лучах стали бурого отлива, как куст спелой клюквы.

— Как твоё имя? — спросил Арьян, возвращая к себе внимание девушки.

Беглянка взглянула на Данимира, что так же наблюдал за ней неотрывно.

— Мирина, — ответила, вернув взгляд на старшего княжича.

— Из рода чьего, Мирина? — задал тот следующий положенный ему вопрос.

— Зачем тебе знать моё родство, княжич? Я невольница, которой повезло сбежать.

Арьян приподнял подбородок и, показалось, в росте стал ещё выше и грознее, тяжёлой каменной плитой упал на девушку совсем недружелюбный взгляд, видно ответ не понравился ему.

— Хорошо, если не хочешь говорить, не говори, — ответил он просто, не настаивая, как боялась того Мирина, — значит, поедешь с нами до Явлича, тебе по пути, как я понимаю, поблизости нет никакого другого поселения.

Мирина кивнула. Ровицы находились дальше Явлича, месяц пути, если по суше, по реке в три раза меньше. Далеко увёз её Вихсар, но об этом Мирина ничего не сказала. Доберётся пока до городища. Там живут отцовы родичи, далёкие, но как-то доводилось побывать у них разок. Правда было это давно, но остаётся надеяться, что узнают её, а там попросит помощи, уж поди не откажут, помогут родственнице до дома добраться.

— Доберёшься-то сама? — спросил Арьян призадумавшуюся девушку.

Будто мысли её прочёл. Неужели интересна дальнейшая судьба невольницы? Для них так совсем простой девки, племени неведомого.

Она снова кивнула.

— Постой, как это, сама? — оборвал Данимир брата, встревая в столь короткий разговор.

Мирина наткнулась на ставший вдруг колючим взор младшего княжича так неожиданно, будто на куст шиповника наскочила.

— Как ты можешь отпустить такую пташку? — он окинул её всю взором, подчеркнув её и без того неуместный наряд. — Мы же добра желаем. Скажи, откуда ты, поможем.

Мирина, растерявшись вдруг, опустила ресницы, прикусывая кончик языка.

— Вы уже помогли, и я очень благодарна, — обронила она, и от чуткого её слуха не ускользнул тяжёлый вздох Арьяна, вводя её в ещё большее смятение.

Скрыть своё происхождение оказалась намного сложнее, чем она думала. Там, в лагере, никто не интересовался таким и имени не спрашивал, называя то «лахудрой», то «подстилкой». Ничего, забудется это со временем, и всё станет как прежде, в чём она, чего душой кривить, сильно сомневалась. От ощущения тяжёлых злых взглядов надсмотрщицы ещё долго предстоит отвыкать. И по ночам будет сниться, как сжимает та в пальцах свой кнут, готовый в любой миг расправиться и полоснуть спину, обжигая до немоты в руках. Глаза валганской большухи, топкие, что болота, так и стояли перед внутренним взором, посмотришь в них, и утягивает в чёрную губительную глубину.

Если одно только это воспоминание вызывает дрожь, то что говорить о ночах, проведённых с Вихсаром… Искать её он не станет. Уж не такая и ценность, чтобы гоняться за невольницей-подстилкой по всей степи.

Мирина вздрогнула, поёжившись, — с закатом холодало. Арьян, пронаблюдав за ней, прошёл к Данимиру, сдёрнув с ветки плащ, подступил к Мирине, близко, слишком, что вся она скукожилась внутри, не зная, куда себя и деть. На плечи легла суконная накидка с меховым воротом, укрывая её, и сразу тепло стало, но от тяжести едва ноги не подогнулись.

— Дождь будет к ночи, — княжич посмотрел так, что и вовсе земля под ногами пошатнулась, но сильные руки сжали её локти крепко и тут же выпустили — простой жест, а внутри словно сад расцвёл, давно она такой заботы не испытывала.

— Так что поторопиться нужно, — повернувшись, сказал он брату.

Данимир, не получив ответа, как-то с напускной обидой посмотрел на Мирину.

Вроде поговорили недолго, а шатры уже на половину разобраны оказались. Воины, дружно и весело переговариваясь, выкорчёвывали оси, стаскивали на телеги снятые кошмы да сундуки. Мелькал, словно молодой волчок среди матёрых гридней, и Митко, бегая по разным поручениям, что сыпались на парня со всех сторон. Мирина и глазом не успела моргнуть, как лагерь был снесён подчистую, а костры затушены. Её вместе с Лавьей усадили на одну из телег, из кошмы соорудили для девушек некое подобие навеса от ветра да предсказанного Арьяном дождя. Рассевшись по лошадям, с покровительством Богов тронулись в путь-дорогу. Вскоре от мерного покачивания Мирина начала клевать носом, пока не улеглась на мягкую подстилку, сладко свернувшись в комочек и вдыхая запах меха плаща, запах Арьяна, его тела, густой, терпкий и вместе с тем надёжный, сильный, от которого совсем стало спокойно. Теперь она в безопасности. С этой мыслью и задремала, не обращая внимания на Лавью, что сидела, прислонившись к стенке телеги бревном. Только сверкали в полумраке их укрытия её глаза холодном блеском, взгляд змеёй скользил по девушке, по нечаянному подарку княжича.

Проснулась Мирина от тревожного грохота и не сразу поняла, не узнала, где находится: вместо жёстких досок мягкость постели широкого шатра — теснота, но по малу сквозь туман сна просочилась ясность. Упокоилась. Её лачужки для невольниц далеко. Она в повозке, а грохот — всего лишь дождь. Однако это не угомонило судорожно дёргающегося сердца в груди. Сквозь грохот стали просачиваться мужские голоса, успокаивая совсем.

Лавья не спала. Наблюдая за взметнувшейся соседкой, валганка презрительно скривилась, вынужденная терпеть её, отвернулась, ложась на другой бок, укрывшись чуть ли не с головой. Мирина сглотнула, закутавшись плотнее в плащ, откинула полог и прищурилась от брызнувших в лицо холодных капель и свежего мокрого воздуха, напитанного запахом сырой земли и острым ароматом влажной древесины. Уже было утро — выходит, проспала всю ночь. Гридень, что сидел на передке телеги, повернулся, подмигнув высунувшейся из-под кошмы девушке. Мирина смущённо улыбнулась, оглядела воинов, что под стеной дождя, снося гнёт непогоды, медленно шествовали по стремительно расхлябывающейся ливнем дороге. Беглянка попыталась выискать взглядом княжичей, но дальше, чем на сажень, ничего и не разглядеть — дождь будто из ведра хлынул, припустился ещё сильнее, поглощая водяным туманом всё вокруг. Разочарованно выдохнув, Мирина нырнула обратно. Но как ни ждала, а вереница так и не остановилась, чтобы переждать ненастье. Да и где, когда кругом равнина и не то, что леска какого, а и деревца не сыщешь. По заросшей дороге колёса не увязали в трясинах, катились так же ровно, и, несмотря на испортившуюся погоду, с каждым шагом вперёд всё дальше оставались валганы. Мирина улеглась обратно, подтянув колени к себе, слушая вливающийся в уши беспрерывный грохот и шуршание дождя, улавливая обрывающиеся потоком дождя голоса мужчин, среди которых она искала только один. И зачем?

Ливень стих так же быстро, как и начался, только поднимался с набухшей от влаги земли холод, что забирался в их нагретое дыханием укрытие, и даже под плащ тёплый протискивался за ворот, прокатывался дрожью по спине к пояснице, и становилось вдруг зябко. Всё отчётливей просачивался разговор воинов, те обсуждали, какой дорогой теперь идти. К вечеру уже и к лесу подступят, и если там ливень такой прошёл, то дорогами накатанными не пройти. Потому порешили в обход.

Не успели проехать и несколько саженей, как вдруг стало светлее, просочились солнечные лучи прозрачными тонкими паутинками через щели навеса. Больше не в силах сидеть в темнице, Мирина вынырнула из укрытия. Уж слишком долго она пробыла в заточении, хотелось любоваться вымытым дождём небом, зеленеющим лугом да подставлять лучам солнца лицо. И никто её больше не потревожит. Оставив Лавью — та только зябко куталась в платок шерстяной и всё так же глядела исподлобья — княжна подсела на лавку к возничему. Щуря глаза на ослепительное, обильно льющее на землю свет коло, Мирина вдруг столкнулась с изучающим взглядом Арьяна. Княжна, и не заметила, как он оказался рядом с повозкой. Намокшие волосы падали на лоб, оттеняли его и без того бездонные глаза, делая их ещё более завораживающими, но от чего-то тяжесть легла на душу, и всё от той их первой встречи. Она отвернулась первая, уставившись на дорогу, смотря поверх вёртких ушей лошади, слушала, как бьются глухо копыта о землю, поднимая клочья травы вместе с комьями земли. Дорога терялась за перекатами взгорков. Весь путь Мирина ожидала увидеть при очередном подъёме зелёную стену леса, но она всё не появлялся. Степям, казалось, конца и края не будет.

Отряд остановился только к обеду, выбрав обветренный высокий холм. Остановились лишь для того, чтобы скинуть вымокшие плащи, переодеться в сухое и наскоро перекусить, а после вновь поднялись споро в сёдла да незамедлительно отправились в путь. Постепенно за день пути Мирина запомнила имена гридней, которые ненароком да заговаривали с ней о пустяках. Вот только братья, будто сговорившись, больше не обмолвились с ней ни словечком, да и что тут скажешь, коли всё уже понятно. Только заострились черты старшего княжича, будто думал он о чём-то тяжёлом, и от того казался отстранённым, в то время как гридни после проливного дождя, напротив, подбодрились духом, всё шумели, смеялись, шутили.

Мирина с каждой верстой, хоть и до дома было ещё далеко, а всё более ощущала родные края, и в душе разливались трепет и волнение. Как истосковалась по дому, по уютных солнечным тропикам в зарослях сосновых, по которым она прогуливалась чаще в одиночестве, по саду, который был настолько велик, что не обойти его и за день. Часто она уходила вглубь, пела песни и плела венки, срывая по пути стебли колокольчика, повитель вьюнков, вешала на сучья берёз и яблонь и мечтала о девичьих глупостях. Тогда и в самом деле мысли её были ясные, чистые, ничем не обременённые. Куда подевалась эта беспечность да девичья нежность? Просыпалась белым пеплом сгоревших крыльев, которые порой возносили её так высоко, что всё остальное казалось далёким, и только личная судьба волновала её. Больно пришлось падать и быстро взрослеть, и прежней лёгкости теперь не будет никогда, да и всего остального…

За раздумьями разными пролетел день. Небо, чистое от туч, стало низким, а тени — длиннее и глубже. Просторная степь вскоре начала обрастать кустарниками, стали попадаться дикие раскидистые яблони, белые стволы берёз, да вывернутые из земли мокрые от сырости корни. И наконец, перед путниками угрожающе вздыбился темнеющий в сумерках лес. Повеяло с него прелостью и влажным мхом. Слышала Мирина, что в Ряжеских лесах много люда сгинуло. В недрах его замшелые озёра чёрные разливаются, которые люди стороной обходят, толкуют, что места те гиблые. Оно и поверилось в то, когда Мирина собственными глазами увидела неприветливую чернеющую гущу, даже мороз по спине продрал — не по себе сделалось, и хоть окружают мужи, а казалось, озёра эти где-то рядом лежат.

Отряд неуклонно следовал намеченному пути, бесстрашно — они-то не раз следовали по тропам этим, им остерегаться нечего, по крайней мере, сейчас не лес им был врагом. А с лесом нужно дружить, приспосабливаться, просить, разговаривать. Если лес объявить врагом, то он непременно победит.

Оказалось, и здесь прошёл ливень, и от влаги лошадей облепила тучей мошка. Мирина поначалу вслушивалась в звуки: как звенят у самых ушей комары, как глухо шуршит хвоя, как падают на землю старые сосновые шишки, как капает вода с листьев на мшистую землю. Лавья, которой, видно, надоело сидеть волчицей в укрытии, тоже вылезла, да только зря, комары зудели и кусали больно, девка враз покрылась красными от укусов пятнами, она-то непривычная к чащам. Из упрямства всё равно осталась сидеть на месте, во все глаза рассматривала дебри, бледнея.

— Надо на постой вставать, костры разводить, иначе живьём сожрут, — обернулся на княжичей самый старший из всех, воевода Радьяр.

Арьян пролетел мимо повозки, пуская лошадь вперёд, в самое начало, и вскоре весь отряд отклонился от заросшей багульником и ольхой тропы, телега покатилась по склону меж вытянутых застарелых сосен и снова поднялась на взгорок, похожий на островок, остановилась под разлапистым еловым пологом.

— Тррр, — натянул поводья Остромысл.

Мирина чуть ткнулась вперёд, благо задержалась о плечо мужчины, иначе от резкой остановки кувырнулось бы вперёд. Тот весело хохотнул, бросая вожжи на круп лошади, спрыгнул наземь, разминая плечи от долгого сидения. Следом примкнулась и другая телега, на ней ехали Мечеслав вместе с Митко, парень всю шею изодрал от злых укусов мошки. И нужно бы мазью намазаться, да только ныне у Мирины её не сыщешь. Как и собственной ложки, и ножа, и даже гребня, чтобы расчесать спутанные волосы.

Дружно соорудили палатки — для шатров здесь и места не было. Развели костры с трудом — сухой валежник после такого дождя трудно сыскать — и принялись готовить снедь. Вскоре по становищу разнёсся гутой тяжёлый дым, напитанный запахом жаренных тетеревов. Насекомых им будто смыло. Для девушек отрядили отдельный костёр и палатку, куда принёс Митко на круглом подносе исходившее паром и томившееся в соку белое мясо птицы. А следом Данимир сам принёс девушкам и сбитня, подмигнув Мирине, многозначительно глянув на валганку, так, что от его красноречивого взгляда запылали у княжны щёки, хоть и не ей он был предназначен. Разговорившись с Митко, что оказался приятным юношей в общении, Мирина и не заметила, как валганка исчезла. Княжна оглядела лагерь в свете костров, но среди воинов Данимира не обнаружила. Арьян же сидел в обществе воеводы и остальных гридней и, похоже, тоже ещё не подозревал о пропаже. Хотя ясное дело, почему те покинули становище. Мирина обратила взор в чащу, в заросли высоких папоротников, поёжилась от стылого прелого дыхания, исторгаемого дебрями.

— Страшно здесь, — призналась Мирина.

Митко, запив квасом съеденный сухарь, утёр по-мальчишечьи рукавом уста.

— Угу, а по этой тропе и вовсе никто не ездит, много здесь народу сгинуло. А в это время болотники шумят, пузыри пускают, ихние тут владения.

Мирине от его слов даже дурно сделалась. Почуяла, как толпа мурашек прокатилась по плечам, хоть сама она с тем никогда не сталкивалась, а дома, на родине, у них часто такое происходило — люди уходили по грибы да не возвращалась, а те, кто возвращался, рассудок оставляли в лесу, на всю жизнь беспамятны делались. Всё же не нужно было княжичу отходить далеко, хотелось спрятаться, закутавшись с головой и не вылезать до самого утра.

— А ты ведь княжна? — вдруг спросил Митко, в раз обрывая её поднявшийся было страх. Спросил, что холодной водой окатил.

Мирина едва не подавилась сбитнем. Что ж, если от помощника княжеского нельзя утаить, то верно какой смешной дурочкой она казалась в глазах братьев. Тут же вспомнилась и ухмылка Данимира, он же просто смеялся над ней. И от этого осознания жутко стыдно сделалось.

— Заблудилась только, — ответил он вместо неё тут же.