Помоги проекту - поделись книгой:
— Ладно, говори, — согласился мастер. Он даже не смутился.
— Я по поводу ваших чернорабочих…
— Двое их — Миша и Гена. Ты просто так спрашиваешь, или случилось что-нибудь?
— Проверяем кое-что, — пожал плечами Сквира. — Я, кстати, в хозчасти был, застал там какого-то мужика, пьяного в стельку.
— Миша, — кивнул мастер. — Как с ним не боремся, ничего не помогает. Отбудет свое в ЛТП , возвращается и опять напивается до потери пульса. А уволить его я не могу.
— А второй?
— Гена? Он молодой еще, у него хоть какие-то интересы, кроме водки, есть.
— А где его найти можно? Он сегодня на работе будет?
— Кто его знает! Его третий день нет… Гена вообще нас последнее время своим присутствием не балует. Раньше такой старательный парень был, а теперь выпендреж один — то он, видите ли, в фильме снимается, то в Африку военсоветником нанимается…
— А Реву вы хорошо знали? — спросил Сквира.
— Конечно! Он же главным инженером у нас был! Только он, кстати, и умел Генку в чувство привести. Рыбаченко ж хочет как коллекционер прославиться. А без Ревы разве мог он нумизматом считаться? И рассказывать, какой он великий и неповторимый?
— Они менялись монетами?
— Менялись? — мастера этот вопрос явно развеселил. — Да что там у Генки выменивать! Рева ведь был нумизматом, известным на всю Украину, а Рыбаченко наш только и может, что горлопанить. Все знают, что покупал он просто у Ореста Петровича то, что тому не годилось. Купит, а потом перед всеми хвалится…
Володимир, центр города, 11:50.
Сквира и Козинец стояли у подножия крепостного вала и жевали пирожки, купленные на автостанции по соседству. Погода была неплохой, хотя над городом нависали серые тучи. Через них нет-нет да проглядывало солнце. Ветерок шевелил траву на берегах теряющейся среди лугов реки, которая так и называлась — Луг.
— Не смог я разыскать Кранц-Вовченко, — говорил Василь Тарасович, осторожно, чтобы не испачкаться повидлом, откусывая очередной кусок пирожка. — Дома говорят, что она в понедельник вечером отвалила на бонистическую выставку. Во Львов. Получается, сразу после разговора с вами смылась…
Сквира поморщился, но промолчал.
— Оттуда она ни разу не перезванивала, — продолжал лейтенант. — Когда вернется — неизвестно. Я добыл номера организаторов выставки. И что? У них там никто не отвечает. И, кстати, в луцком обществе филателистов — тоже.
— Вот и пойми, за кем гнаться, — задумчиво проговорил Северин Мирославович. — То ли во Львов ехать искать старуху, то ли засаду у Рыбаченко устраивать…
В сотне метров от них шумела будничной жизнью автостанция — одноэтажное здание с залом ожидания, билетными кассами и буфетом. Сотни человек сновали туда-сюда, толпились на платформах, бегали в расположенный рядом центральный универмаг, оглядываясь, чтобы не опоздать на свой автобус.
— Держитесь, дальше еще интереснее! — пообещал Козинец. — Я, пока искал Кранц-Вовченко, вызвонил ее участкового врача. Так тот сказал, что в воскресенье Марте Фаддеевне было плохо. Гипертония. Врач хотел ее в больницу, но она уперлась. Около полудня вызвали «скорую». Диагностировали криз, поставили капельницу. К пяти давление упало, врачи оформили письменный отказ от госпитализации и уехали. Ну как вам эпизод?
— Любопытно, — пробормотал Сквира. — Звучит, как твердое алиби. Очень своевременное, кстати. Даже слишком…
В отдалении, будто трудолюбивые муравьи, сновали «лазики», высаживая одних пассажиров и тут же загружаясь новыми, чтобы развезти их по угольным шахтам и окружающим селам. Мимо гордо проплыл красавец «Икарус». Голос диспетчера бубнил, объявляя очередной рейс…
— В архиве поликлиники отыскалась карточка зятя Ревы, — рассказывал о своих изысканиях Козинец. — Он таки лет десять назад сломал палец. В истории болезни так и написано: «во время монтажа запорного механизма на руку упал подоконник». И что это доказывает? Алиби у дочки с зятем все равно отсутствует. — Козинец проглотил последний кусок и принялся вытирать липкие пальцы.
Сквира расслабленно жевал, поглядывая на крепостной вал, в этом месте закрывавший собою полнеба. Снизу этот длинный холм казался темной громадой, неприступной и грозной. Он возвышался над болотистым берегом реки и тянулся на километр, полуподковой огибая центр города. Крутые склоны его густо поросли травой.
— Наверху есть тропинка, — сказал, проследив за взглядом капитана, Козинец. — Она ведет прямо к епископским палатам около Успенского собора…
— Я все-таки одолел две страницы лекции Ревы, — засмеялся Сквира, — теперь я специалист по этому холму! То, что мы видим, построили четыреста лет назад поляки. Вдоль вала тогда стояли каменные башни…
— Да? — лейтенант понял, что Северина Мирославовича распирает от переполнявшей его информации, и на всякий случай прибавил: — Про башни я не знал…
Капитан поискал взглядом какие-нибудь развалины, но холм казался совершенно гладким.
— Были тут еще и галереи… И палисад, что бы это слово ни означало. Все это окружал ров, наполненный водой из реки. Вот и попробуй штурмовать город, если сначала нужно окунуться по пояс в жидкую грязь, потом вскарабкаться почти вертикально вверх под перекрестным огнем из башен, а затем еще и через этот пресловутый палисад перелезать. А из специально оставленных в валу пещер и ходов в самый неожиданный момент тебе в тыл могут выскочить защитники города. Рева пишет, что эти норы до сих пор сохранились…
— Да фигня все это, — буркнул Козинец. — Одна гаубица — и вперед. Или мортира…
— Ну, как скажете, — пожал плечами Сквира. — Поляки возвели этот вал на месте древних валов времен Киевской Руси, срытых по требованию монголо-татар . В промежутке между, так сказать, древним и вот этим валами здесь была каменная городская стена… — Он вытер руки куском оберточной бумаги. — Ну, черт с ним, с валом. Я в гостинице выписал имена тех, кто за последнюю неделю останавливался в городе. В Володимире же только одна гостиница?
— Одна, — ответил Козинец. — Да и она нам на фиг не нужна. Кто к нам приезжает? Если родаки или кореша, то они у людей спят. У тех, к кому приехали. Командировочные у нас не задерживаются — утром приперся, вечером отвалил…
— Я это заметил, — усмехнулся капитан. — Гостиница еще позавчера пустая стояла. Представляете? Я был единственным постояльцем! — Он вынул из внутреннего кармана пиджака вырванный из тетрадки листок. — Видите, в четверг выписался последний гость — Олевко С.Т. Он приехал в Володимир из Киверцов Волынской области, заселился на одну ночь. Почему житель Волыни вдруг поленился уехать на ночь домой, непонятно.
— Мог просто загулять. А как ночью от нас уехать?
— Ну, я так и подумал, — согласился с ним Сквира. — В понедельник поселился я. В пустую гостиницу. Вчера вечером, в двадцать два тридцать, заехал кто-то по квоте горкома. Партийцам, оказывается, можно селиться без имени, паспорта и командировочного удостоверения…
Козинец вежливо улыбнулся, но предпочел промолчать.
— Сегодня добавился третий постоялец. Около пяти утра, явно с киевского поезда, заселился «по личным делам» некто Дзюба В.А. И все… На четырехэтажную гостиницу!
Они медленно шли к автостанции. Сразу за ней располагалась большая площадь, от которой до райотдела — минут пять пешком.
— Если в день убийства в гостинице никто не проживал, — рассуждал Сквира, — значит ли это, что преступники должны быть местными? Или знакомыми местных?
— Не! — Козинец покачал головой. — Преступники могли приехать к нам утренним поездом или автобусом, замочить Реву и отвалить вечером.
Они миновали станцию и остановились на тротуаре, пережидая, пока проедет вереница автобусов.
— По инструкции нужно проверить и Олевко, и Дзюбу… Вы можете разослать запросы на предмет их связей с Ревой или украинскими националистическими кружками?
— Напишу, — покладисто ответил Василь Тарасович.
Из скверика, расположенного напротив, на них смотрел вездесущий Ленин. Потертая статуя, совершенно не узнаваемая, да еще и почти полностью скрытая кустарником. Но глаза с характерным прищуром отыскали Сквиру даже здесь…
— А что вы сказали про чувака из Киева? — вдруг спросил Козинец, — Ну того, который утром въехал?
Сквира еще раз вытащил бумагу из кармана.
— Дзюба, — прочитал он. — Дзюба В.А.
— Дзюба? — повторил лейтенант. — Не Валентин ли Александрович? Один из тех нумизматов, о которых говорила Кранц-Вовченко? Из тех, с кем общался Рева?
Володимир, ресторан «Дружба», 12:30.
— Как вы так быстро меня разыскали?
Валентин Александрович Дзюба указал на место напротив себя. Он говорил по-русски.
Сквира пожал плечами:
— После регистрации в гостинице вы поднялись в номер, где пробыли, не выходя, около семи часов подряд. Скорее всего, спали после поезда. Потом спустились в холл и спросили у дежурной, где здесь приличный ресторан. Она направила вас сюда.
Дзюба хмыкнул.
— Приятно, черт побери. Такая популярность среди туземного населения!
— Я приезжий, — сухо сказал Северин Мирославович. — Из Луцка.
Они сидели в «Дружбе» — по-видимому, единственном ресторане на весь город.
— Об Оресте мне сообщил Шкляр, — объяснил Валентин Александрович, вытирая ложку салфеткой. — Это один из наших. Общий друг, если можно так выразиться. А ему звонила Марта, эта вездесущая луцкая Лисса, порождение Ночи и Неба…
— Это вы ее хвалите или ругаете?
— Кого? Марту? — Дзюба налил себе немного «Боржоми». — Хвалю, хвалю. Лисса — это у греков персонификация бешенства, безумия и цепкости.
— Так что вы здесь делаете? — Сквира подавил невольную улыбку.
— Здесь? — удивился Валентин Александрович и обвел взглядом ресторан. Потом посерьезнел: — Приехал отдать последние почести своему товарищу. Мы, нумизматы, держимся кучкой, знаете ли. А вы разве поступили бы по-другому?
Дзюба был одет в свободную рубашку, под которой виднелся шелковый шейный платок. Его синий пиджак чем-то напоминал китель морского офицера. Из нагрудного кармашка торчал уголок крахмального платка, подобранного в цвет рубашке. На руках блестела пара золотых перстней. Седые волосы, аккуратные, густые, спускались к самым плечам…
Киевский гость был, конечно, весьма импозантен. И все же, чего-то ему не хватало. Чуть-чуть. Суровой мужественности, чтобы походить на капитана океанского лайнера. Подтянутости, чтобы считаться плейбоем. Легкой небрежности, чтобы выглядеть как викторианский джентльмен. К тому же: аристократ и… гм… крошки вокруг тарелки! И капустняк!..
— Ореста жалко… — говорил тем временем Валентин Александрович, поднося ко рту ложку супа. — Его ограбили? Зарезали?
— Да, — кивнул капитан. — Я веду следствие. Кстати, вас Марта Фаддеевна тоже упоминала…
— Старая карга! — проворчал Дзюба. — Ничего святого!
Он подхватил вилкой кусок буженины и стал, смакуя, пережевывать. На лице его было написано такое неподдельное удовольствие, что капитану захотелось и самому попробовать кусочек.
— Но кураж у нее, тем не менее, есть, — продолжал Дзюба. — Есть. Слышали, она свою коллекцию завещала городу? Ни один нумизмат не смог бы оторвать от себя… — Он выпил немного минеральной воды. — …или от своих детей, не важно, собственную коллекцию. Вы смогли бы? Я — нет. Вот, к примеру, мне на прошлой неделе удалось заполучить ромбовидные денье длинноволосых королей. Разве может что-либо сравниться с этими ощущениями? С этим счастьем? Разве можно от этого добровольно отказаться? — коллекционер нанизал на вилку несколько помидорных кружочков и с явным наслаждением отправил их в рот.
— Что за короли? — из вежливости спросил Сквира.
Валентин Александрович замер, удивленно посмотрел на капитана, но потом покивал и продолжил жевать.
— Меровинги. Слыхали? Первая королевская династия франков. Законные властители, так сказать, единого тогда народа, который нынче распался на немцев, австрийцев, швейцарцев, французов, бельгийцев, голландцев и бог еще знает каких люксембуржцев. Сам Меровиг считался потомком Иисуса Христа. Да-да, именно так… — Дзюба покрутил вилкой в воздухе. — Разве можно пройти мимо монет, чеканившихся такими королями? А? Можно? Представьте, что вы видите ромбовидные денье и проходите мимо? Абсурд? Абсурд!
Он допил воду из стакана и опять наполнил его. На этот раз до краев. Минералка зашипела, зафонтанировала пузырьками газа, и на стол вокруг полетели мелкие капельки. Вид у Валентина Александровича при этом был весьма довольный. Человек радовался всему, что окружало его, даже стакану воды.
— А если объединить коллекции вашу и… ну… Ревы, что получится? — мрачно поинтересовался Сквира.
— В смысле? — Валентин Александрович застыл с поднесенной уже к самому рту ложкой супа. Потом засмеялся и погрозил капитану пальцем. — Ох уж эти мне следователи! Все вы — порфирии петровичи. Вам бы человека за один стол с вами, а там уж вы вытянете, вытянете из него признание!
— А вам есть в чем признаваться?
— Если скажу, что нет, вы мне не поверите, — со смехом ответил Валентин Александрович. — Если скажу, что да, на каторгу пошлете. Что же мне ответить?
— Каторга осталась в царском прошлом. В наши дни — до пятнадцати лет.
— Или расстрел, — заметил Валентин Александрович, отодвигая тарелку в сторону. — Впрочем, мне расстрел не грозит. Я, чтоб вы знали, в это воскресенье в тринадцать ноль-ноль на Подоле читал лекцию…
Вот еще один с алиби. Сговорились они, что ли? У всех на воскресение есть алиби!
— Лекция о Бодлере, между прочим, — Дзюба сделал многозначительную паузу. По лицу столичного гостя было видно, что в его мире сыщики и Бодлер несовместимы. — Это мое хобби, — не дождавшись реакции, Валентин Александрович благодушно улыбнулся. — Я имею в виду, Бодлер. В зале сидело человек тридцать, не говоря уже о Самойловиче из общества «Знание», который так трясся над моим гонораром, что чуть собственный кошелек не потерял. Разошлись около трех. Мог я за час доехать из Киева до этой дыры? Никак не мог. Так что, увы…
— Не обязательно лично присутствовать, — равнодушным тоном, будто обсуждая отвлеченную теоретическую проблему, заметил Сквира. — Найти сообщника, спланировать грабеж, а самому лежать под капельницей или с лекцией выступать — так, собственно, чаще всего и ведут себя интеллигентные преступники…
Дзюба перестал жевать.
— О-о! — наконец закивал он. — Вполне, вполне… Жаль, думал остаться вне подозрений. Впрочем, подогревает кровь…
Откуда-то из полумрака появилась официантка. Сквире она дала меню, у Валентина Александровича забрала опустевшие тарелки и исчезла, бросив напоследок:
— Сейчас будет горячее.
Капитан взглянул на цены и понял, что заказывать ничего не будет. Для приличия поводил немного пальцем по строкам, но, кроме кофе, «натурального, молотого», ничего выбрать не смог. Тридцать копеек. Можно пережить.
— Часто вы… ну… бываете в Володимире? — проклятый барьер в мозгу не давал нормально говорить. Из-за цен он так разволновался, что ли?
— В Володимире?.. Ах да, в этом городке! Я тут в первый раз. Знаете, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на… гм…
— А чем, собственно, вы занимаетесь, Валентин Александрович?
— Я художник. Причем признанный, что намного приятнее, чем непризнанный. Пишу или для славы, или для себя, или за деньги.
— Это все разные жанры?
— Жанры? — расхохотался мужчина. — Жанры? Вы великолепны! Хотя, конечно, можно сказать и так. Впрочем, нет, жанр у меня один — городские пейзажи. Просто для денег я пишу Андреевскую церковь. Конвейерным, так сказать, способом. Для славы — стройки пятилетки…
— А для себя?
— А для себя — городские дворики. Вот представьте: дом дореволюционной постройки. Кладка уже кое-где потрескалась, трещины в штукатурке, плющ разросся. Во дворе, в тени, на скамеечке, сидят две женщины, пожилая и помоложе, и наблюдают за попытками маленького мальчика затащить обратно домой огромную лайку, их общего любимца. Эту картину я буквально вчера закончил. Каково?
Поделиться книгой: