Рип

— Лука?

Комната начала вращаться, чертовы стены приближались ко мне.

Мой отец вышел вперед.

— Сын? В чем дело?

Но я не мог ответить. Мне нужно было уйти, нужно было убраться из этой крошечной комнаты.

Подойдя к стальной двери, забаррикадировавшей нас, я использовал все свои силы, чтобы взломать ее, отодвинув верхний шарнир от рамы.

— Лука! Вернись!

Я слышал крик отца, исчезая в темном коридоре. Я проигнорировал его, когда повернулся, чтобы спуститься вниз по крутой лестнице, которая вела к толпе.

— Мистер Толстой? — крикнул один из быков, когда я пробежал мимо него. Головы поворачивались, пока я расталкивал подонков, пытаясь добраться до края клетки, чтобы, бл*дь, увидеть резню внутри. Все ублюдки отходили от меня, чувствуя, что я разорву их надвое, если они встанут у меня на пути.

Я направился в коридор, в знакомый коридор, по которому я ходил, когда был Рейзом, бойцом, с детства готовым убивать. Коридоры, в которых я жил, как боец подземелий, и в моей памяти оставалось только одно: месть Алику Дурову, моему другу детства, который вместе со своим отцом обрек меня на жизнь убийцы.

Не обращая внимания на тренеров и бойцов, заполняющих узкое пространство, я свернул в раздевалку, которую занимал раньше. Открыв дверь плечом, я захлопнул ее после, блокируя весь остальной мир.

В этой комнате было тихо, без шума, даже, бл*дь, в моей голове. Эта раздевалка заставляла меня чувствовать себя в безопасности.

Пройдя в центр комнаты, я сбросил кожаные туфли со своих ног, чувствуя холод бетонного покрытия. Откинув голову назад, я стоял в лунном свете, скользящем сквозь щель в стене, и сорвал галстук. Мои руки тряслись, пока я пытался расстегнуть пуговицы своей рубашки. Схватив дорогой материал, я сильно потянул, рубашка разорвалась пополам, клочками спадая на пол.

Моя обнаженная грудь вздымалась от тяжести дыхания. Я пытался успокоиться… подумать о своей жизни сейчас, вдали от всего дерьма ГУЛАГа, но это было бесполезно.

Подойдя к стене, я прижал ладони к холодному твердому камню и закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Но эта комната пробудила во мне старые чувства. Я ощущал себя, как он — Рейз. Я чувствовал себя бойцом 818. Я чувствовал, что грузинский ГУЛАГ приносит смерть. Лука, чертов Толстой, был для меня незнакомцем. Князь нью-йоркской русской братвы был совершенно незнакомым человеком.

Те чувства, как убивать, как правильно расположить мои кастеты, причиняя больше боли, кружили в голове… и я, бл*дь, принял это. Это было знакомо… это было похоже на… меня.

Внезапно чья-то рука схватила меня за плечо. Ощущая знакомое нападение охранника ГУЛАГа, который на протяжении стольких лет использовал меня, избивал, возвращая меня к тому потерянному ребенку, которым я был раньше, я повернулся и схватил под руку шею подлеца, разбивая его спину о стену. Красная пелена затуманила мои глаза, я стиснул зубы и поднял его от пола.

Никто не причинит мне боль снова… никогда. Теперь я был сильнее, жестче. Я, безусловно, стал чертовски холодным убийцей.

Ногти сгребли мою кожу; хриплое дыхание наполнило мои уши. Но мои руки сжались крепче, знакомое ощущение забираемой жизни наполняло меня.

Хрипы сукиного сына в моих руках начали слабеть, и я крепче сжал его, почти ломая шею. Этот ублюдок умрет. Он не станет больше насиловать меня. Не будет толкать меня в клетку и заставлять убивать другого невинного ребенка. Я тоже был невинным ребенком. Этот ублюдок умрет. Эта мразь умрет медленно, мучительно, от моих рук. Они больше не притронутся ко мне. Они больше не засунут меня в этот чертов ад…

— Лука!

Слишком сконцентрированный на убийстве, на порыве, который возник с ощущением замедляющегося пульса на шее, я не слышал, как открылась дверь позади меня. Мой разум был чертовым слайд-шоу с изображениями, испорченными изображениями моих убийств; дети просят пощадить их жизнь, охранники направляют мне в лицо оружие, если я не прикончу этих детей. Боль, пытки, изнасилование, кровь, так много гребаной крови…

— Лука, остановись! — далекий, но знакомый голос прорвался сквозь мой бурный разум. Я покачал головой.

— Лука, опусти его.

Голос был успокаивающим. Я знал этот голос. Этот голос заставил мое сердце замедлиться. Это меня успокоило… кто… что?..

— Лука, любовь моя. Вернись ко мне. Я здесь. Вернись. Борись с воспоминаниями. Сразись с ними, просто вернись.

Ки… Киса… моя Киса?.. Мои глаза закрылись на успокаивающий голос, и в моей голове вспыхнули новые воспоминания… мальчик и девочка на пляже… целовались… занимались любовью… голубые глаза… карие глаза… одна душа… любовь потеряна… любовь найдена… свадьба… любовь… так много любви…

Киса.

Задыхаясь, я открыл глаза, свободная рука дрожала, и кожа была пропитана потом. Моя другая рука была высоко поднята, и когда я последовал по ней взглядом, увидел, что она сжимала шею в железных тисках… шею человека, который мне был знаком.

Озадаченный случившимся, я отступил назад, моя рука ослабила хватку на человеке, и он упал на пол, хрипя, задыхаясь, борясь за дыхание.

Я отступил назад, пока моя спина не ударилась о противоположную стену. Ноги двигались рядом со мной, но я не мог посмотреть вверх. Я замер на полу, мои колени уперлись в живот, а руки накрыли голову.

— Виктор? Виктор? Ты в порядке?

Звук женского голоса заставил меня взглянуть вверх, и вот она, моя Киса, мое солнышко, наклонилась и провела руками по мужскому…

Мой желудок ухнул.

Виктор. Виктор, мой тренер, человек, который помог мне победить Алика Дурова.

Чувствуя, что широкая татуировка ГУЛАГа с номером 818 горела, я смотрел, как закрываются глаза Виктора, и Киса зовет на помощь быков.

Двое мужчин пахана вбежали, и я наблюдал за ними, как будто они двигались в замедленном темпе. Киса отступила, когда они помогли Виктору встать на ноги. Быки вытащили его за считанные секунды, и я почувствовал такую же острую боль, будто удар кинжала в живот.

Мои кулаки сжались, когда понял, что сделал. Я чуть не убил Виктора.

Дверь тихо закрылась, и я услышал, как щелкнули замки, чтобы удержать меня внутри.

Тихие шаги приблизились ко мне, и успокаивающий аромат сладких цветов окутал мое тело и наполнил мой нос.

Солнышко.

Нежные пальцы скользнули по моей руке. Я вздрогнул и убрал их, отбиваясь от инстинкта убивать, ранить, калечить, потрошить.

— Лука, посмотри на меня, — приказала Киса, но я низко держал голову.

— Лука, — повторила Киса более суровым голосом, — посмотри вверх.

Сжав зубы, я поднял голову, и мой взгляд обнаружил идеальные голубые глаза.

Киса. Моя жена.

Голова наклонилась в сторону, глаза Кисы наполнились слезами, и она протянула руку, чтобы коснуться моего лица.

— Лука…

— Нет! — прорычал я. Я отполз еще дальше по стене, отмахиваясь от ее руки. — Не трогай меня! Я не хочу делать тебе больно.

Киса отклонилась назад. Я знал, что она смотрела на меня. Я чувствовал, как ее взгляд прожигает мою кожу. Мы сидели в тишине, казалось, целую вечность, мои кулаки все еще были сжаты, моя кровь все еще кипела от ярости. Затем, внезапно, Киса встала, мои мышцы готовились к ее уходу, мое сердце снова быстро билось при мысли о том, что она оставит меня.

Но она не уходила. Она не направилась к двери. Она не ушла. Она молчала, я мог слышать только шорох материала.

Я не поднял глаза. Вместо этого я сосредоточился на том, чтобы успокоить ярость, бушующую внутри. Но затем ее рука взяла мою, и моя ладонь встретила горячую плоть.

Подняв голову, я обнаружил, что Киса стоит на коленях рядом со мной. Верх ее длинного черного платья без рукавов опущен до пояса, демонстрируя идеальные сиськи. Своей рукой она прижала мою к обнаженной груди, и я не отвел взгляд от ее, чертовски разрушающих меня, глаз. Они были наполнены смесью жесткой решимости и любви.

Она словно бульдозером перерыла все барьеры, которые у меня были.

Киса крепче сжала мою руку вокруг своего соска, мой член напрягся от ощущения моей женщины под моей ладонью. Приподнявшись, Киса отпустила мою руку, ее глаза говорили мне не убирать ее с соска, и сняла платье.

Мое дыхание ускорилось, когда моему взору предстали ее кружевные трусики, а затем я, черт возьми, потерял всякий гнев, когда она развязала кружевные бантики по бокам, и трусики упали на пол.

Меня сразило, когда моя жена — моя чертовски красивая жена — оседлала мои бедра, ее обнаженная киска заскользила вниз по моему животу.

Моя рука на ее теплой груди сжалась, когда твердый член прижался к штанам. Дыхание Кисы стало прерывистым, когда ее клитор пробежал по моему туловищу, а рот опустился до моего уха.

— Я люблю тебя, детка. У меня есть ты. Ты в порядке. Я здесь…

Мои веки закрылись от облегчения, которое принесли ее слова, и я успокоился.

— Киса… — прошептал я в ответ, мои слова застревали в горле.

Киса провела пальцем по моим губам.

— Тсс, любовь моя, просто… просто… люби меня, — сказала она почти шепотом. — Позволь мне любить тебя так, как могу только я. Позволь мне заставить тебя чувствовать себя в безопасности со мной. Будь моим Лукой, мальчиком, чья душа соединена с моей.

И она сделала это. Я занимался с ней любовью на полу в раздевалке, и она вернула меня себе. Она прогнала демонов и боль.

Когда мы оба боролись за дыхание, я протянул руку, не отрывая взгляда от нее, и сказал:

— Мне… мне жаль.

Лицо Кисы смягчилось.

— Никогда не жалей. Ты мой муж, мое сердце, моя душа.

Реальность того, что только что произошло, начала возвращаться, и я смущенно закрыл глаза. Киса, должно быть, тоже почувствовала, что я напрягся. Вдохнув, она прошептала:

— Я так тебя люблю, Лука. Ты это знаешь?

Боль и грусть в ее голосе были острее, чем любое оружие, которое только было в клетке.

— Лука? — Киса заметила мое молчание и медленно откинула голову, чтобы взглянуть на меня. Ее глаза снова наполнились слезами.

— Я люблю тебя.

Киса положила палец под мой подбородок и заставила мою голову подняться.

— Поговори со мной. Впусти меня. — Ее веки затрепетали, прогоняя слезы. Она смахнула слезы. — Что случилось сегодня вечером? Что случилось с Виктором? Почему ты убежал от папы и Ивана? Ты пренебрег своим долгом перед братвой.

Чувствуя себя истощенным, я выдохнул.

Прошло еще несколько секунд, и я услышала, как Киса разочарованно вздохнула, ее руки обхватили мои щеки.

— Посмотри на меня, Лука.

Я неохотно поднял глаза и сосредоточился на ее лице, она была так чертовски красива. Взяв меня за руку, она потянулась к моему обручальному кольцу и поднесла его к моему лицу.

— Ты видишь это? Мы женаты. Мы поклялись перед Богом и нашими семьями быть рядом друг с другом и в горе, и в радости.

Затем она взяла мою руку и, держа мой указательный палец, провела им по моему левому глазу.

— Мы были созданы друг для друга. Это значит делиться своей болью, рассказывать, когда и почему ты несчастен.

Печаль на лице Кисы была слишком сильной. Сжимая наши соединенные руки, я поднес их к губам и поцеловал тыльную сторону ее ладони.

— Я счастлив с тобой. Я… — я глубоко вздохнул и добавил: — Я никогда не был счастлив до встречи с тобой.

Слезы Кисы капнули на ее обнаженную грудь.

— Solnyshko, не плачь, — проскрежетал я.

— Но ты не счастлив. Я держу тебя, когда ты спишь. Я вижу тебя, когда ты ходишь, в то время как темные мысли мучают твой разум.

Киса поцеловала меня в щеку и посмотрела мне в глаза.

— Тебе становится хуже, любовь моя. Что-то крепко сидит в твоей голове.

Тихое рыдание выскользнуло из ее горла, и я инстинктивно притянул ее к своей груди.

— Не плачь, — умолял я. — Я не могу видеть, как ты плачешь.

— Тогда скажи мне, что происходит в твоей голове. Скажи мне, что мешает тебе быть счастливым в нашей новой жизни?

— 362, — выдавил я. — Я обещал отомстить тем, кто обидел его. Тем, кто отправил его в ГУЛАГ.

Мои кулаки сжались за спиной Кисы. Руки начали дрожать. Разочарование и гнев возвращались, когда я представил окровавленное мертвое лицо 362.

Киса напряглась в моих руках.

— Наши папы ищут ответственных за это.

— Слишком долго, — сказал я резче, чем хотел.

— Я знаю, — тихо сказала Киса.

— Я должен сделать это. Я должен сделать это правильно. — Я напрягся, зная, что собирался сказать. — Я должен убить их. Я должен двигаться дальше.

Киса замерла в моих руках. Я знал, что она ненавидела идею о моих будущих убийствах, но она никогда не поймет, что 362 сделал для меня.