Лилия

«Давай поиграем вместе?»

«Привет. Давай.»

«А что ты делаешь?»

«Готовлю обед мужу.»

Лилия или Лиля, её звали Лиля. Вот таким образом в моей жизни появилась Лилия.

Оказалось, что она готовит что-то на кухне. Белое платьице уже запачкано, но нисколько не затмевает прелесть хрупкого тела. Два маленьких робота что-то лепят вместе – оба одинаковой модели, но каждый из них представитель различной внеземной цивилизации. Через несколько минут, они уже лежат на груди в траве, мягкой и душистой, являющейся всего лишь иллюзией, но вполне осязаемой. Робот «девочка» не может видеть, что платьице задралось и оголило тоненькие ножки, воткнутые в белые трусики. Робот модели «мальчик» также не замечает, но было в этом интимное, таинственное – двух представителей разных цивилизаций уже тянет друг к другу, хоть и период полового созревания ещё не скоро, но уже тянет, заложенное в сознание с единственной целью – обновление.

Половое созревание наступит позднее, оно наступает неожиданно и порой неуместно. Робот «мальчик» идёт по тропе в сторону единственного магазина, непонятно с какой целью. Неожиданно защемило в паху, защекотало непривычно и низверглись наружу тысячи кодов, запрограммированных сеять обновление. Но не достигнув цели армия головастиков сдыхает разочаровавшись. Мальчик держится за дерево, стараясь понять происходящее и унять щекотку. Никто не видел странное поведение? Нет. Вскоре, дрожь улеглась, и мальчик направился дальше, навсегда запечатлев в библиотеке памяти этот момент.

Но это все позднее, а на тот момент была трава и початая кучка песка, и роботы «дети» ничего такого не чувствовали, что могли бы позднее. Ещё рано и не началось, и нет явных отличий между двумя роботами модели «человек» за исключением одежды и длины волос. Ну и того, что там…

Эта картина сопровождает меня всю жизнь, почему-то укоренившаяся в сознании, то ли из-за тех самых трусиков, то ли из-за близости. Близость девичьего тела! В этом есть загвоздка, поскольку отличительные черты пола ещё даже не начали формироваться и поскольку я не настолько болен, чтобы возбуждаться при виде детского тела, сохраняющаяся картина неуместным образом занимает место в памяти и зачастую мешает сосредоточится на действительно полезных мыслях, изложение которых подразумевалось.

Так в невинное течение моей жизни ворвалась Лилия и она же появилась в жизни Даши, поскольку, как и водится в семье с детьми небольшой разницы в возрасте, она крутилась зачастую рядом, принимала участие практически на равных, разве что с небольшим благородным снисхождением с моей стороны как со стороны старшего брата. Впрочем, так и есть, как бы то ни было братом я и являлся.

К десяти/одиннадцати годам Лилия превратилась, вернее преобразилась (конечно же эта мина замедленного действия была заложена в ней изначально), в тот тип прелестных созданий, с присущей им чертовщинкой, которая характеризует всех набоковских нимфеток – лисья поступь; томный, любопытствующий и пронизывающий насквозь взгляд; загадочная и властная усмешка; повадки юной соблазнительницы. Она имела влияние, знала это, и сводила с ума мужчин любого возраста.

К тому времени, я также вздумал сочинительствовать и выдал сие творение, которое позднее местная газетёнка соизволила напечатать, при этом перепутав последовательность чередования предложений настолько, что смысл и рифма терялись напрочь (какие же бездарности нас окружают). Стихотворение вообще-то следовало изложить в следующем виде:

За что дана любовь в непостоянстве?

Во мне горит пожар. Как в танце,

Я улетаю в мир иной

И ты со мной, всегда со мной.

Я погружаюсь в омут страсти,

В мгновенье ока я влюблён

И погребён в тебе…я погребён.

Ты шепчешь мне что я умён?

Но как понять, что все пленён?

Тобой! Мошенник-каюсь.

Единый организм, мы дышим

Вместе! Мы окружающих не слышим

Как боги-жизнь создали, и на попятный– убежали.

Нет чести в действиях богов,

Не предоставив шанс мы убиваем

Рождённых страстью, забывая,

Что-нам-то дан сей шанс!

Так боги мы иль дьявол во плоти?

16

Однажды она оказалась гостем при коллективном просмотре телесериала. Водилось подобное ранее, в то время, когда телевизор имелся у одной/двух счастливых семей и являвшийся роскошью в отсталой, но идеологически правильной, как тогда считалось, стране.

Собравшиеся увлечённо наблюдали за происходящим на экране, стремясь оторваться от реальности, от посредственности и от тоски, загнивающие в однообразии, за неимением каких-либо развлечений и всего остального.

Девочек-нимфеток отличает от остальных интерес к мальчикам, мужчинам и к тому запретному, о чем порой мимолётом приходится слышать в разговорах взрослых, в намёках, перешёптываниях. Они, в этом случае она, неведомым образом тяготеют к прелести запретного, и жаждут, и предпринимают.

Ей было не более одиннадцати, и она без особого стеснения, не скрываясь, разглядывала меня с интересом и совершенно точно с интересом таким, какой проявляет зрелая женщина к мужчине – примериваясь и оценивая как партнёра, если даже перспектива не реализуема.

Лиля – она бесстыднейшим образом втиснулась между мной и Дашей, будто бы места больше не было (возможно и не было), скользнула краем одного из все ещё мальчиковых полушарий по моему бедру – совершенно юному и как ни в чем не бывало, на минутку застыла стиснутая с двух сторон – братом и сестрой.

В то время я уже вступил в тот период, называемый умными дядями и тётями как «пубертат» – интерес и влечение к противоположному полу приняли характер нестерпимого мучения и вредная девчонка, как будто чувствуя это (в 10-11-то лет), едва заметно и, совершенно точно преднамеренно, двигала бёдрами, ёрзала, словно принимая более удобное положение и нечаянно касалась кончиками пальцев одной из сложенных на груди рук (той из них которая близко ко мне) – дотрагивалась до изгиба, того самого где располагается пояс, а бедро врастает в тело.

ООО, этот эпизод по прошествии тридцати лет я помню отчётливее чем что-либо из того, что было со мной вчера. Я сидел не смея шелохнуться и от постоянных прикосновений моё тело наэлектризовалось вплоть до кончиков волос и коснись меня кто-нибудь иной его наверняка пришибло бы током. Краем глаза, я видел нарочитые почёсывания ножки со стороны моей мучительницы, золотистые волоски на начинающем округляться бедре и белоснежные трусики, выглядывающие из-под сарафана на секунду-две при том или ином прикосновении хозяйки, поправляющей задравшиеся до неприличия края…намеренно, безусловно намеренно.

Я боялся пошевелиться, все окружающее перестало существовать и мысли, эротические фантазии проносились в голове хаотично, словно слайды одной и той же картины, перемешанные беспорядочным образом.

Она знала, что происходит в моей голове и с моим организмом, как бы это не казалось невероятным, но я уверен, что она знала и если даже не вполне отдавала отчёт, но обескураживающее воздействие своё она осознавала на инстинктивном уровне, чертовка!

Лилия, дьявол заложил в неё талант подчинять, крутить и вертеть мужчинами в своё удовольствие. Нет, она не копалась в себе (да и могла ли в таком-то возрасте, но природная смелость и уверенность в силе собственного обаяния подсказывали ей верное направление – она с точностью знала, как действовать, не хуже великосветской эскортницы.

Лилия разделила мою жизнь на два параллельных мира. Один из них тот, где каким-либо образом парит её бесподобный образ, где вещи и события окрашены ассоциациями с ней: трава детства – зелёная и ровная, мягкая, на которой так уютно лежать на груди, разглядывая всяких букашек; солнце, под которым мы гуляем счастливые и влюблённые; сериалы, застолье – при которых до нас нет дела, и мы можем уединиться, и тот, другой мир, в котором Лилии нет и где происходили разрушительные события и изменения…

По истечении «многих» лет, я все более становлюсь уверенным, что все же мир разделился на двое в тот момент, когда «оказалось, что готовит что-то на кухне. Белое платьице уже запачкано, но нисколько не затмевает прелесть хрупкого тела. Два маленьких робота что-то лепят вместе, оба одинаковой модели, но каждый из них представитель различной внеземной цивилизации».

17

Время не синхронизировано.

Раньше этих событий, в один из дней папа ушёл…

Нет до этого был удар…

Ростки противоречий и разочарований уже набрали силу и вот-вот заколосятся. Воспоминания чередуются в сознании отдельными картинками как в замедленной съёмке. Один из кадров параллельной вселенной: ссора, упрёки, обидные слова. Мама в сердцах ляпнула что-то вроде:

«Да ты и договориться то ни с кем не можешь!»

Далее перепалка, обида, отец резко протянул руку и вмазал по щеке так, что она откинулась вместе с качнувшимся стулом и чуть не опрокинулась. Глаза её округлились от неожиданности – ошарашенная мама лишь вздохнула и слезы полились ручьём. Папа схватил меня и Дашу за ручки и пошёл к своей матери, наша же осталась одна.

Кадр: папа тащит домой всякую рухлядь. Патологическая страсть к старым, немодным и неуместным вещам. Остовы древних кресел, старая кровать, двигатели, и…старый прогнивший сруб, как пристрой к дому – тому где он вырос. Он считал своим долгом заботиться о своей матери и всегда мечтал пристроиться к её небольшому домику. Бабушка в рассвете сил прекрасно справлялась одна, да и не желала воссоединения до такой степени, чтобы жить всем вместе. Но отец был идейный, было в нем дурацкое стремление воссоединить несоединимое, помирить непримиримых, и он с остервенением стремился осуществить задуманное в ущерб удобству и своей семьи и тех, кого он собственно желал воссоединить.

Стоит заметить, что он также вырос без отца и, видимо, страдая от этого ещё в детстве, задумал воссоединить своего родителя с родительницей. В итоге ветреный дед, некоторое время покрутившись в неловком и неуютном положении рядом с бабушкой, удалился восвояси и папе ничего не оставалось как таить обиду всю жизнь, но почему-то только на свою мать. Господи, папа, когда же ты уже повзрослеешь?

Кадр: мама противиться переселению в новый дом, противиться жить со свекровью. Ссора, злоба, упрёки. Папа уходит один. Мама остаётся с детьми плачет, мы успокаиваем и бередим рану вопрошая:

«Когда папа вернётся?».

Мама плачет навзрыд.

Кадр: папа вернулся, мама ненадолго сдалась – погасила возмущение и протест. Переехали. Ненадолго. Конфликты двух женщин – свекрови и снохи, разумеется, недостойной единственного сына – нравоучения, разногласия и мать не выдержав более вернулась в старый дом вместе с нами.

И все эти скелеты в шкафу спрятаны за ширмой благополучия для окружающих: молодые, умные, красивые, с детишками кукольной внешности, с которыми так и тянет посюсюкаться, и взъерошить волосы и обнять, втайне завидуя и сожалея о чужом счастье и чужой красоте, вероятно, чертыхаясь и проклиная в неугасаемой злобе и зависти.

Мне всегда казалось, да и сейчас тоже, что поселение в котором мы обитали имеет какую-то злую сущность. Людская коллективная ненависть ко всему окружающему. У каждого поселения есть душа, независимо от размеров. Скопление людей в одном месте оживляет любое поселение и каждое поселение бывает светлое либо тёмное.

Душа поселения окрасилась в чёрный. Наверное, первый поселившийся человек поселения был с чёрной душой и люди были готовы уничтожать других. В скором времени граждане целой страны были готовы растерзать друг друга.

Коллективный разум приобретает либо чёрный, либо белый свет.

18

«Светлое будущее» нам было обещано сотнями окружающих людей – дома, на улице, в школе в процессе воспитания неудачников и до сих пор мне не известно, что значит «светлое будущее». Что оно означает для тех или других? Правды никто говорить не смел, и не знает, ибо правда у каждого своя и в том виде, в каком наиболее комфортно представляется, а ложь – неотъемлемая часть общественного сознания.

Школа неудачников поглотила меня с неизбежностью и «светлое будущее» начало стремительно искажаться вмешательством учителей-неудачников, не имеющих представление о том самом «светлом», которое тем или иным счастливчикам они смели предрекать.

Начался процесс адаптации и подавления индивидуальности. Взрослые манипуляторы придумали нормы поведения и затачивают детей под эти нормы, не позволяя даже думать о расширении границ общепринятого. Творческая сущность подстраивается и гасится, гениальность уничтожается в корне, мечты разбиваются о суровую действительность, о принципы и нормы социума. Общество не приемлет атипичное поведение. Школа и дальнейшая взрослая жизнь убивает весь потенциал, загоняя в рамки общепринятой морали. Выделяться опасно, нужно быть сильным, жестоким и безжалостным, чтобы выделяться. Общество изменяет человека, порой делая его во многом противоположным самому себе – необходимо подстраиваться, притворяться и играть чуждые роли, иначе общество пережуёт и выплюнет – оно и есть жизнь, а жизнь есть иллюзия, театр. Впрочем, общество также безумно и управляемо, порой достаточно железной воли и красноречия одного человека, чтобы общество озверело, вспыхнуло как пламя чуждой идеей и тогда обществу с иными нормами стоит опасаться, поскольку одно стадо не приемлет инакомыслия другого стада – требуется также и другим насадить нормы чуждого общества. И в некоторых случаях оно поглощается, возможно, потому что достойно поглощения.

Учился я хорошо, с полуслова понимал все предметы и старался докопаться до сути каждого упражнения, не довольствуясь тем что так должно быть и так принято, а старался ответить на терзавшие меня вопросы «почему?». Следом доска почёта выдающихся учеников, бесконечное «светлое будущее» и «яркое настоящее» и ни одного действительно стоящего предмета, действительно полезного и актуального в мире стремительно меняющихся идеалов и, ни одной терзавшей мои мысли нимфетки во всей школе, никого подобного Лилии, к тому времени поселившейся в моем воспалённом воображении, и позднее, к пятому-шестому классу окончательно пленившей меня на всю оставшуюся жизнь.

19

Начало среднего возраста ознаменовалось прорывающимся наружу протестом – мама стала вдруг молчаливой и раздражительной.

Отец остался мечтателем, теоретиком. Он с воодушевлением рассуждал с друзьями о перспективных направлениях, отстаивал свою точку зрения с остервенением и зачастую с ним соглашались и кивали утвердительно. Но всего лишь теоретические измышления, которым не суждено было сбыться, все более раздражали своей воздушностью и однажды прорвавшееся наружу возмущение супруги ошарашило отца своей искренностью:

«Может уже хватит мечтать и возьмёшься за дело? Пока ты тут разглагольствуешь, многие уже и построились, и организовались, а я все тащу на себе» …

«Я дом построил» -возразил отец.

«Нет, ты построил рухлядь, совершенно не приспособленную к нормальной жизни».

Но полноценный бунт только назревал, прежде чем сформироваться в окончательную войну. Мама молча ушла к бывшей соседке, отношения с которой вдруг переросли в дружбу и к вечеру папа и дети обнаружили то самое: «Лежащую с распростёртыми руками жену – на полу, в белых трусах и чёрном лифе», уничтожившую так и не резвившееся в полной мере даже к тридцати годам волоски, точнее девичий редкий пушок. Протест временно погас и даже появилось чувство вины.

Та самая подруга, по замыслу дьявола была мать Лилии, заложившая со своей стороны бомбу самоуничтожения в разум мамы и то же самое в последующем проделала Лилия по отношению ко мне и в большей степени по отношению к Даше. Не намеренно – она не желала нам зла.

Мама все ещё была несмышлёной девчонкой, наивной и впечатлительной и вдруг на неё свалилась чужая горечь и сожаления и жизнь отличная от её, до поры, размеренной и благопристойной. Подруга рассказывала про своё прошлое, свои любовные похождения и мама с ужасом и тайным сладострастием окунулась в иной мир, реальный, а не книжного детства – с отчаянными рыцарями и настоящей страстью, интрижками и обоюдными изменами, и казалось бы должна была убежать сломя голову до тех пор целомудренная, но слушала зачарованная и пленённая чужими секретами и привлекательной цветной жизнью.

В первый раз в жизни мама осмелилась выпить спиртное, живительная влага обожгла её изнутри и ударила вспышкой окружающей красоты – мир вдруг преобразовался и стало легко. Сквозь помутнение и как будто бы издалека она слушала рассказы подруги и все до этого происходившее вокруг неё стало таким тусклым и скучным, а будущее ясным и лёгким; она вдруг осознала, что ей подвластно все и заинтересовалась похождениями собеседницы – удивительно смелой и распутной.

Уже одинокая и в порыве необузданной зависти падшая мама Лилии, видя заблестевшие от хмеля глаза мамы, несвязное хихиканье при упоминании подробностей интрижек и явно выраженный интерес – внутренне возрадовалась, возможно, в полной мере не признаваясь себе в этом, но кажущееся благополучие ровесницы раздражало её и не давало покоя.

Мать пришла домой абсолютно пьяной и какой-то ненастоящей. Папа уложил расслабленное тело на отдельной кровати и не подпустил нас к ней. Она протягивала руки в порыве нежности, нахлынувшей в результате помутнения рассудка и плакала, сквозь всхлипы приговаривая:

«Увядаю» – (слишком литературное слово вздумалось ей, но другого подходящего не находилось),– «Не так все должно было быть».

И вдруг папа испугался и накричал защищаясь:

«Заткнись», «Спи», «Не тревожь детей»!

Мама притихла и уснула с влажными глазами и несвязными мыслями.

20