Помоги проекту - поделись книгой:
Десять процентов надежды
ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ НАДЕЖДЫ
КОМАНДИРУ… СТРЕЛКОВОЙ БРИГАДЫ
ПОЛКОВНИКУ ТЮТЕРЕВУ А. М.
Остров Итуруп
29 августа 1945 года
Настоящим доношу, что при подходе к острову корабли отряда попали под огонь береговых батарей противника. Катер, бортовой номер 742, получил несколько попаданий и стал тонуть. На нем возник пожар. Оказать помощь не удалось: начался шторм. Экипаж катера и находящиеся на нем десантники пали смертью храбрых в бою за Советскую Родину.
Список погибшего личного состава прилагаю:
1. Младший лейтенант Семибратов Н. Н., командир взвода.
2. Старший сержант Мантусов М. Ф., пом. командира взвода.
3. Сержант Воронец С. П., командир минометного расчета.
4. Рядовой Белов А. И.
5. Рядовой Касумов Р. Ш.
6. Рядовой Пономарев М. И.
7. Рядовой Семенычев Г. П.
8. Рядовой Шумейкин И. А.
9. Рядовой Комков Я. Л.
10. Рядовой Яшин И. И.
11. Рядовой Яковлев Л. В.
12. Мичман Сазонов Т. И., командир катера.
13. Матрос Галута И. В.
14. Матрос Селезнев В. В.
15. Матрос Караулов Х. М.
16. Матрос Быкин К. Г.
Ходатайствую о награждении боевыми орденами и медалями — посмертно.
1) Поименованный личный состав исключить из списков части. Снять со всех видов довольствия.
2) Сообщить семьям погибших.
3) Представить к правительственным наградам посмертно.
30.08.45 г.
К вечеру шторм усилился. Океан еще более помрачнел, стал густо-синим и взлохмаченным. Сыпавшую весь день изморось сменил резкий косой дождь. Порывистый ветер подхватывал его и, крутя, свирепо швырял на катер. Судно то и дело зарывалось в волну, и тогда по палубе с грохотом прокатывалась пенистая морская вода. Крупные соленые брызги залетали в развороченную взрывом рубку и обдавали Семибратова с ног до головы. Гимнастерка на нем была мокрой, в сапогах хлюпало, должно быть, натекло за широкие голенища. Он так и не успел перед выходом десанта получить со склада хромовые сапоги; подумал, что, может, оно и к лучшему: черт знает, как там придется в море, а яловые покрепче, все выдержат. В хромовых после возвращения еще успеет пощеголять — новей будут. Тогда ему, конечно, не приходило в голову, что он может не вернуться. И хотя предстояла не увеселительная прогулка, а настоящий бой, причем первый в его жизни, Семибратов даже мысли не допускал, что его убьют. На легкое ранение он еще согласен. «Раненый командир не покинул поле сражения» — звучит! Но сейчас Семибратов ни в чем уже не был уверен.
На катер тяжело навалился огромный водяной вал. Семибратов подумал: «Наверное, тот самый девятый, что страшнее всех…» Вал пронесся по палубе, сорвал тент с единственной шлюпки, швырнул его за борт. Судно развернулось и угрожающе накренилось.
— Против ветра… Против ветра ставь! — крикнул мичман Сазонов, бросаясь к рулевому. — Не видишь, что ли, куда гнет?
— Вижу, — прохрипел рулевой Галута, наваливаясь на штурвал своим могучим телом. — На волну ж надо! Супротив!
Вдвоем они с трудом повернули непослушное рулевое колесо. В тусклом отблеске догорающего дня Семибратов увидел, как покраснели от натуги лица моряков: удлиненное, с широким мясистым носом — у Галуты и круглое, губастое, морщинистое — у Сазонова. Грязной пятерней мичман стер с лица пот и устало сказал Семибратову:
— Шли бы вы вниз, товарищ младший лейтенант.
Он уже несколько раз недовольно косился на Семибратова. Ему не нравилось, что командир десантников торчит все время в рубке. И так тесно, а при лишнем человеке и вовсе не повернуться. Да и зачем офицеру быть здесь? В трюме посуше, и подчиненные его там. Или он не доверяет ему, мичману, командиру катера? Сазонов как будто не давал для этого никаких поводов. С самого подхода к Курилам вот уже сутки на ногах. И то, что катер подбили, не его вина. Сазонов маневрировал как мог. Но катер плохо слушался руля и все время подставлял борт под огонь вражеской батареи. Любой капитан, имей он хоть семь пядей во лбу, ничего бы не сделал.
Семибратов не обратил внимания на предложение мичмана идти вниз, хоть и чувствовал, что тому не нравится его пребывание в рубке. Он также понимал, что Сазонов прав: место командира — с солдатами взвода. Но не мог же он признаться, что ему худо. Тут, наверху, воздух свежий, а в трюме духотища. Не хватает только, чтобы его начало выворачивать на глазах у подчиненных.
— Как там течь? — спросил Семибратов.
— Вроде чуток приостановилась. Пластырь пока держит.
— Пока?.. Разве можно надеяться на «пока»! Надо принять дополнительные меры!
Сазонов неодобрительно посмотрел на Семибратова. Неужели тот не понимает, что сделано все возможное? Того, что Сазонов не первый день на флоте, что много лет плавал речником, младший лейтенант наверняка не знает: они познакомились перед самой посадкой десанта на суда. Но уж по возрасту-то, по сединам он мог бы предположить, что у мичмана есть опыт. Ведь Сазонов, вероятно, вдвое старше лейтенанта. Молод, ох и молод же командир десантников!
— Меры приняты, — сухо отозвался Сазонов. Он не любил спорить по-пустому.
— А до земли далеко?
— Не знаю. Ориентировка потеряна. Компас разбит. По всему видно, несет нас на восток — в Тихий океан. Тут большой земли нет.
— Неужели нам не помогут? — тоскливо произнес Семибратов.
— Помогли бы, кабы знали. А сообщить мы не можем, потому что рация тоже разбита — не восстановишь.
— Кто-то ведь должен был заметить, что нас подбили?..
— Может, заметили, а может, нет. Суматоха была при высадке-то…
Семибратов промолчал. Он и спрашивал больше для порядка, прекрасно понимая, в какую скверную переделку они попали. Взвод фактически не сумел выполнить поставленную задачу. Они должны были высадиться на Итуруп и огнем минометов поддержать штурмовую группу, но сами угодили прямо под огонь. Один снаряд разорвался в машинном отделении, второй — в рубке. Моториста и рулевого — наповал, двигатель покорежило, в борту пробоина. А тут еще шторм…
Сумерки почернили горизонт. Ночь накрывала океан. В темноте казалось, что рокот волн, шум дождя, свист ветра — все эти звуки слились в протяжный вой. Катер то опускался куда-то глубоко в клокочущую мглу, то взлетал кверху и секунду-другую как бы повисал в воздухе, чтобы потом опять ринуться вниз. Волны прокатывались по палубе, подбирая остатки такелажа. За борт утащило бухту каната, тали, якорную цепь, а потом и крышку кормового люка. Из люка тотчас донеслось:
— Тю! Чи воно сказилось, проклятое? Льет як из ведра!
Семибратов невесело усмехнулся. Допекло-таки Семенычева, раз в ход пошли любимые «станичные» словечки. Его вообще медом не корми, дай поговорить. Как начнет байки рассказывать, все сразу уши развешивают.
— Ой, лышенько, шо ж це робыться — конец свиту! — снова раздался быстрый донской говорок. — Ще мой дид говаривал: с морем, як с норовистой бабой — капризов до биса, а приятности никакой. А дидусь мой понимал толк в таких делах.
— Знатный, видать, был у тебя дедусь, — раздалось в ответ.
«Ну вот и Яшка Комков заговорил», — отметил про себя Семибратов. Удивительно, что он до сих пор молчал. Обычно Яшка балагурит по любому поводу. Ему лучше на язык не попадаться. Семибратов одергивает Комкова чаще других, потому что тот не всегда знает меру. Семибратов злится, ругает Яшку, но все равно в душе питает к нему симпатию. И не только потому, что у Комкова три боевых награды: воевал на Западе, даже Берлин брал. Это, конечно, прибавляет уважения. Но не в этом дело. Во взводе есть и другие фронтовики. У Яшки веселый, озорной характер. Он хоть и шутит, но к нему прислушиваются. И песни Яшка поет задушевно, с гитарой никогда не расстается. Даже в десант с собой взял. Семибратов хотел запретить, но Комков взмолился. Вдобавок за него заступился помкомвзвода Мантусов. А с Мантусовым Семибратов считается. Крепкий мужик. К тому же член партии.
— Что ж это делается, братва? — снова донеслось из трюма. — Нас тут, как крыс, потопить задумали!
От этого визгливого голоса Семибратову стало не по себе. Он поморщился: ну и подсунули горлопана во взвод. А ведь он просил больше никого не присылать. Специально ходил в штаб бригады. Не послушали. Комплект, видите ли, в десанте должен быть полным. А того не понимают, что паршивая овца стадо портит. Воспитанием Шумейкина уже некогда было заниматься. А надо бы, ой как надо!
…Шумейкин появился на пороге казармы в гимнастерке с расстегнутым воротом, в лихо сбитой на затылок пилотке, скептически осмотрел двухъярусные нары и поморщил приплюснутый пос.
— Что-то не нравится мне эта зала.
— Ничего, понравится, — насмешливо отозвался из угла старший сержант Мантусов. Он только что сменился с наряда и лег отдохнуть.
— Кто-то что-то сказал или мне показалось? — обернулся Шумейкин к вошедшему следом за ним низенькому белобрысому бойцу. Тот послушно закивал: «Ага, значит, показалось». Шумейкин хлопнул спутника по плечу. — Верно, Пономарев?
Мантусов неторопливо опустил ноги с нар, сунул их в сапоги и тяжелой квадратной глыбой надвинулся на Шумейкина. Старший сержант был на голову выше его и намного тире в плечах.
— Ну вот что, товарищи, лишние разговорчики нам ни к чему. Я помкомвзвода.
Шумейкин смерил его с ног до головы нагловатым взглядом и с той же ухмылкой спросил:
— Где ж нам разместиться, помкомвзвод? К месту службы прибыли. Требуется отдохнуть.
Мантусов кивнул в противоположный угол:
— Там будете отдыхать. После отбоя, разумеется. Два крайних места на нарах свободны. А сейчас марш на кухню! Картошку чистить. Там как раз помощь требуется.
Темные, с узким разрезом глаза Шумейкина зло сощурились.
— За что это, извиненьица прошу…
Толстые губы Мантусова тронула усмешка:
— За непочтение к родителям.
Казарма отозвалась дружным смехом: понравилось. Мантусов, однако, тут же подавил усмешку, стал серьезным, и глаза его доброжелательно глянули на пришедших. Он не умел долго сердиться. Знал это за собой и старался не показывать солдатам свою отходчивость. Поэтому голос его прозвучал сурово:
— В другой раз будете представляться по всей форме.
Шумейкин вспыхнул. Краска залила его смуглое, с редкими рябинками лицо. Глаза еще больше сузились, в них сверкнул недобрый огонек.
— Видели мы таких… в штрафбате, — шепотом выдохнул он. — Рога ломали…
Разговаривать так с помкомвзвода не позволял себе никто. Мантусова уважали: он долго воевал, имел ранения, был опытным и заботливым сержантом. В казарме наступила звенящая тишина.
На квадратном лице Мантусова не дрогнул ни один мускул. Только серые глаза подернулись ледком и спокойно, будто беря на мушку, остановились сперва на одном, потом на другом солдате. Он помолчал и отрывисто, будто отрубая слова, сказал:
— А ну, стать, как положено! Смирно! Повторить приказание.
Шумейкин, почувствовав враждебность казармы, поежился. Он нехотя приставил ногу и опустил руки по швам:
— Есть… идти… на кухню.
К утру шторм начал стихать. Дождь перестал хлестать косыми струями, а сыпал тихо и нудно, временами прекращался совсем, и тогда в просветах между тучами проглядывало побледневшее небо. Заря постепенно разгоралась, и волны, бывшие час назад черными как деготь, светлели. Прежней силы в них уже не было. Пенистая, клокочущая вода быстро скатывалась с палубы. Всякий раз, когда соленые брызги залетали в рубку, Семибратов поеживался. Брызги были холодными, а его и так пробирал озноб: намокшая гимнастерка прилипла к телу.
Спать не хотелось, хотя прошли уже сутки, как он не смыкал глаз. Голова была тяжелой и побаливала. Больше всего Семибратова угнетало сознание собственной беспомощности. Люди надеются на него, верят, а он, командир, ничего не может сделать и вынужден подчиняться стихии. Ему казалось, что из этого положения обязательно должен быть выход. Должен быть! В училище им говорили: безвыходных положений не бывает, командир обязан найти какой-то выход и принять наиболее разумное решение. Так, кстати, и записано в уставе. Надо что-то предпринимать, а не сидеть сложа руки!
Сазонов склонился над картой. Было уже достаточно светло. Семибратов с надеждой посмотрел на него.
— Ну как? Определили, где мы находимся?
— По всей видимости, тут. — Мичман ткнул пальцем. Но в голосе не было уверенности.
В том месте, куда указывал Сазонов, Семибратов увидел лишь синеву, переплетенную координатной сеткой. Ни единой коричневой крапинки суши — сплошная синяя краска.
— А может, нас снесло к северу или к югу? — спросил он, все еще не теряя надежды.
Сазонов пожал плечами. Что он мог сказать? С его точки зрения, этого не могло быть. Однако такой ответ не удовлетворит командира десантников. Сазонов понимал, что младший лейтенант меньше всего думает о себе. Ему доверены люди. Сазонову стало жаль молодого лейтенанта. Небось в мирное время гонял бы себе голубей, не зная ни забот, ни горя. Ему же лет двадцать, не более. Совсем пацан. Взвалили вот на таких пацанов ответственность. И они, как ни странно, выдерживают. Собственно, что ж тут странного? Сазонов помнит себя в эти годы. В революцию он, правда, не успел. Но зато потом дел хватало. Продотряды. Борьба с зелеными. Создание коммуны… Их поколению было, пожалуй, не легче…
На какое-то время в рубке воцарилась тишина. Стало слышно даже, как поскрипывает рулевое колесо. Сазонов прислушивался и думал: какая же старая у них посудина, как она только выдержала такую встряску! Давно пора было ее списать, да нельзя. Боевых кораблей не хватает, особенно сейчас, когда на Курильские острова высаживаются десятки десантов. Пришлось пустить в ход даже рыбацкие лайбы.
Семибратов, не сводя глаз с рулевого, тоже прислушивался к скрипу штурвала, но думал о другом. Галута стоял неподвижно, широко расставив кривые крепкие ноги. Могучий торс лишь слегка наклоняется в такт качке. Узловатые пальцы намертво вцепились в рулевое колесо. Губы плотно сжаты. На скулах желваки. От всей фигуры матроса веяло силой и удивительной прочностью. И это вызывало у Семибратова ощущение твердости и уверенности. Конечно, будущее у них вдруг стало зыбким, неопределенным, трудно предположить, что случится. Да с такими, как Галута, не пропадешь. На таких можно опереться. Они не подведут!
Мглистое утро просветлило небо. Серые тучи сменились грязно-пепельными облаками. Но океан от этого не подобрел. Он был все такой же хмурый, штормящий и беспредельный. Взгляду остановиться не на чем: волны, волны, волны… Ничего, кроме волн. Семибратову стало страшно от этого однообразия. «Так и с ума сойдешь, — промелькнула у него мысль. — Ну еще час, два, десять… А дальше что? Ведь перед ними не море, а Тихий океан!»
Думы Семибратова прервал взволнованный голос рулевого. Младший лейтенант не сразу понял, и лишь когда Галута повторил: «Справа по носу — земля», — до Семибратова наконец дошло. Он впился глазами в горизонт, но ничего не увидел. Растерянно посмотрел на Сазонова и по его напряженной улыбке догадался, что рулевой не шутит.
— Держать курс на остров! — Команда Сазонова прозвучала спокойно и даже обыденно, а Семибратова охватило блаженное состояние. Нет, он верил недаром, он знал, что безвыходных положений не бывает. Некоторое время он еще вглядывался в горизонт, а потом выскочил из рубки и бросился к люку.
— Товарищи! — крикнул он в трюм. — Впереди остров! Выходите!
Солдаты высыпали на палубу.
— Осторожней! — закричал Сазонов, высовываясь из рубки. — Скользко! Еще за борт угодите!
Но его никто не слушал. Потрясая автоматами, бойцы что-то возбужденно кричали, махали руками. Вид земли во все века радовал человека в море.
Остров медленно поднимался из-за горизонта. Океан еще стремился упрятать его в волны, но остров упрямо выныривал из воды и постепенно рос. Вскоре на нем можно было различить скальную гряду, а чуть дальше — неровный конус вулкана. Над ним низко плыли серые облака.
Сазонов стоял у рубки рядом с Семибратовым. Приближающаяся земля вызывала в нем двойственное чувство. С одной стороны, трудно было предположить, что ждет их впереди. Чей это остров? Как он встретит их? С другой — Сазонов испытывал громадное облегчение. Он свое дело сделал: доставил людей на землю. На море он был за них в ответе. И, чего греха таить, побаивался, ох как побаивался! Теперь-то уж можно признаться в этом хоть самому себе. На такой хлипкой посудине в восьмибалльный шторм. Расскажи кому — не поверят. Марфа первая сказала бы: «Завираешь, чай, Трофим Игнатьевич…» Она его по отчеству не часто балует, больше покрикивает. Крутоват нрав у жены. Приятели по этому поводу над Сазоновым подшучивали: «Твоей бабе, Трофим, мужиком родиться. В самый раз было бы…» И они в какой-то мере правы. У Марфы и профессия-то мужская — такелажница. Зато баба она что надо. Сазонов спокоен: семейная позиция у него прочная. Три года воевал и горя не знал. Другие маялись, переживали. А он был спокоен. Раз Марфа сказала, что ждать будет, — слова своего никогда не нарушит. Еще после свадьбы она ему заявила: «Захочешь баловать, за штаны держаться не буду, катись на все четыре стороны». Жили они ладно. Ну, ссорились иногда. Без этого кто обходится? Но чтоб он в другую сторону смотрел — того не было. Нет, не было!
Земля приближалась. Теперь отчетливо виделся плоский берег, каменистая морская терраса за ним. Сазонов рассматривал ее и думал: «Здесь кончается моя власть. На море я был хозяином. Теперь пусть младший лейтенант на себя команду берет. Мичман Сазонов может и передохнуть. Он свою задачу выполнил…» Сазонов усмехнулся своим мыслям. Не в его характере было отдыхать.
Облака заметно посветлели, стали бело-голубыми, яркими. Где-то за ними угадывалось солнце. Его рассеянные лучи пробивались к воде и обесцвечивали ее. Ближе к берегу синева густела и прерывалась белой полосой. Вначале Сазонов подумал, что это линия прибоя, но, присмотревшись, вдруг понял, что перед ними рифовый барьер. Он повел взглядом и с тревогой убедился, что почти сплошная пенистая дуга тянется вдоль берега. Вода вспыхивала на рифах белыми бурунами. Сазонову стало жутко. Он лучше, чем кто-либо другой, понимал ситуацию. Если катер швырнет на рифы, от него через несколько минут останутся только щепки. Шторм еще не утих!
Сазонов перехватил тревожный взгляд Галуты. Мичману захотелось крикнуть матросу: молчи, не поднимай паники! Но тот, видно, и сам догадался, что надо помалкивать. Галута ничем не выдал своего волнения. Только пальцы еще сильнее стиснули штурвал.
Семибратов повернулся к Сазонову, словно почувствовал неладное.
— Это камни? Неужели не проскочим?
Сазонов не отозвался. Что он мог ответить?
— Надо же что-то делать! — воскликнул Семибратов.
Сазонов сжал его локоть и указал глазами на солдат. Семибратов понял, замолчал, потом тихо спросил:
— Разобьет?
— Все зависит от того, как нас бросит на камни, — так же тихо отозвался Сазонов. — Командуйте: надеть спасательные пояса и приготовить шлюпку. Да пусть покрепче держатся за леера!
Семибратов оставался неподвижным. Его завораживал вид пенящихся бурунов. Он смотрел на них и с горечью думал: «Столько пережили, и вдруг в самый последний момент… Глупо!..» Потом он стряхнул с себя оцепенение. Пришло время действовать.
— Надо спасать технику, — сказал Семибратов, подозвав Мантусова.
— Будет сделано, командир, — с привычной сдержанностью отозвался помкомвзвода. Лицо его было, как обычно, спокойным. И движения остались такими же размеренными и неторопливыми.
— Отберите несколько человек покрепче, — приказал Семибратов. — Чтобы плавать хорошо умели. Моряков прихватите в помощь. Шлюпка тоже в вашем распоряжении. А уж мы с Воронцом займемся личным составом.
— Понятно. Разрешите идти? — Мантусов козырнул.
В обращении со старшими он всегда соблюдал субординацию. И это заставляло Семибратова быть с ним тоже официальным, хотя чаще хотелось подойти к помкомвзводу просто так, по-человечески, сказать о своих сомнениях, спросить совета. Он не только уважал Мантусова, в глубине души даже робел перед ним. Тот был много старше, к тому же воевал. Ну а какой у Семибратова опыт? Так, смех и горе. Он же всего полгода, как из училища. В атаки разве что на тактических учениях ходил. А Мантусов на фронте взводом командовал! Случайность, что он оказался в подчиненных. Если по справедливости, по заслугам, то ему бы надо было сейчас командовать, не Семибратову.
Ничего этого Мантусов, разумеется, не знал, да и знать не мог. Семибратов ни с кем не делился своими мыслями. Он вообще стал замкнутым. Раньше хоть с Воронцом мог по душам поговорить, но с некоторых пор разладилась у них дружба. Наверное, не надо было просить начальство направить Сергея Воронца во взвод командиром расчета. На расстоянии, может быть, и восстановились бы между ними прежние отношения. А теперь никак не могут найти верного тона в обращении: то «ты», то «вы»… Воронец затаил на него обиду, будто он, Семибратов, виноват, что его выпустили из училища офицером, а Воронца — сержантом.
Воронец сам подошел к Семибратову. Он был далеко не так спокоен, как Мантусов. Однако от иронии удержаться все же не сумел:
— Ну, так что же решил командир взвода?
Поделиться книгой: