Помоги проекту - поделись книгой:
– Кресс-салат, кажется, – узнала я травку.
– Нет, никакой не крест, а салат сочный! А вот это дандури, – показала бабушка Алико на крепкие, толстые стебельки. – На засолку беру. Когда ходила с Георги беременный, я банками ел дандури: кисленький, сочный, хрустит, как огурчик!
Надо же! А я думала это сорняк такой – портулак. У нас во дворе школы дворничиха его нещадно лопатой обрубала и материлась так, что завуч краснел.
Сгрузив сопровождающему нас водителю пакеты с зеленью, приправами и чурчхелой, бабушка привела меня пешком через проспект Руставели к блошиному рынку. Здесь царил абсолютный вещевой хаос: с разложенными на куске старого ковра дверными ручками, портретами вождей мирового пролетариата, советским хрусталём, сувенирами ручной работы и потрясающе изящным антиквариатом дореволюционных времён.
– Ты не узнаешь, что такой Тбилисо, если не погуляешь по «Мшарили хиди». Ммм… как это по-русски, – причмокнула бабушка, – аа, «Сухой мост»! Я когда грустный, целый день тут гулять. Смотришь-смотришь на всё это, потом думаешь: а не так-то я плохо живу! И потом глядь: и грусть нет больше!
Я скользнула взглядом в винтажное, мутноватое зеркало в покрытой патиной витиеватой раме, и не узнала себя: стрелки а ля Клеопатра, идеальный цвет лица, выразительные губы, укладка, идеальные брови и красный пиджак. Это я, правда? Вау! Но стрелки точно надо стереть.
– Смотри, какой красивый кофеварка! – потянула меня бабушка к следующему продавцу старинными вещами.
– О, – обрадовалась я, глядя на разложенные на картонной коробке товары. – У меня от бабушки, другой моей бабушки, остались такие же серебряные ложечки. Наши семейные! Я по маминой линии дворянка, там был граф Воронцов и прочие…
Бабушка обняла меня:
– Вах, как хорошо: тут князь, там граф. Не ошибся мой Георгий, когда мама твой выбрал.
Она купила и ложечки, и начищенную кофеварку, видавшую, пожалуй, юные годы Сталина, еще звавшегося тогда Коба Джугашвили. А потом мы вышли из хаоса по обшарпанной улочке обратно на шикарный проспект. В кофейне, где нам сварили на песке очень крепкого кофе и разлили в очень тонкие чашечки, бабушка Алико сказала:
– У твой Жираф день рождение двадцать шестого октября, так?
– Так, – удивилась я.
– Значит, он Скорпион.
– Да, точно, Андрюша Скорпион по гороскопу, – ответила я, не понимая, куда бабушка клонит.
– Это хорошо-о-о, – довольно протянула бабушка и откинулась на ажурную спинку стула.
– Почему?
– А потому что Скорпион не любит проигрывать. Ни за что!
– Это верно. Андрюша правда не любит проигрывать, любыми средствами своего добивается. Иногда мне кажется, что даже чересчур…
– Во-от, – торжествующе подняла указательный палец бабушка Алико. – Если любой другой скажет: «А-а, ну и пусть, не судьба», этот возьмет сабля и давай махать. Не успокоится, пока не отвоюет. Понимаешь, к чему я?
– Нет, если честно.
– Очень хорошо, что не понимаешь, – подмигнула мне бабушка.
В пятницу утром, когда мы с бабушкой только закончили завтракать, приехал Бадри. Как всегда, в безупречном костюме и немного пугающий. Он что-то сказал бабушке по-грузински, а затем по-русски щедро осыпал меня комплиментами. Я уже не так сильно смутилась: привыкла, что с южной эмоциональностью здесь все вокруг называют тебя прекрасной, райской птицей и вообще самой-самой, почти звездой на небе. Если всему верить, то макушка светиться начнет и перья, как у павлина, вырастут. Поэтому я только поблагодарила троюродного сводного брата с вежливой улыбкой и продолжила в который раз рассматривать старый альбом с фотографиями.
Он действительно был бесценным для меня. Здесь был мой папа: малыш в ползунках, мальчишка на велосипеде, задорный школьник, свесившийся с крыши сарая, и красивый молодой человек с хитрой улыбкой – почти такой же, как у бабушки Алико. С замиранием сердца я нашла несколько фотографий, где он был вместе с моей мамой: молодые оба, весёлые. Я даже дышать перестала…
Бабушка о чём-то говорила с Бадри и судя по тону, была не слишком рада тому, что тот сказал. Коротко рыкнула, будто поставив того на место. Но Бадри не успокоился и начал что-то доказывать. Затем пришёл Гига и присоединился к дискуссии. На гортанном языке моих предков они беседовали так, словно готовы были стреляться, но я уже знала, что даже безобидное приветствие с вопросом, как дела, может звучать на языке горцев, будто перепалка перед дуэлью.
Поэтому я продолжила рассматривать фотографию моих родителей – цветную, полароидную, немножко выцветшую, подписанную размашисто на грузинском. Это была их последняя. Её мой папа прислал бабушке из Дубая. У него была такая привычка – посылать своей маме открытки и фотографии отовсюду, куда отправлялся. На фоне пальм и белой мечети мои родители выглядели бесконечно счастливыми, влюблёнными совсем. Как жаль, что двадцать семь лет я и не знала об этом, и с тех пор, как себя помню, усвоила, что я ошибка маминой молодости. В душу закрадывалось ощущение обмана, но оно было не обидным, а наоборот – целительным. Если родители вместе были так счастливы, глупо считать себя ошибкой. И никакая я не ошибка, во-от! Я плод любви. Я расправила плечи и глянула на себя в отражение полированной крышки чёрного рояля, с удовольствием отмечая черты обоих.
Тем временем к бабушке подошёл охранник, седоватый и крепкий в плечах дядя Сосо. Он что-то шепнул ей на ухо. Бабушка расширила глаза, затем лицо её приняло загадочное выражение, мне даже вспомнился мой одноклассник Коля Беснов – у него было такое же за секунду до того, как учительница села на стул, промазанный клеем. Потом бабушка Алико улыбнулась хитренькой папиной улыбкой и сказала мне:
– Кати, дорогой! У меня дело есть срочный, чтоб ты пока не скучал, покатайся туда-сюда, тебя Гига отвезёт, покажет наш заводик, а потом и я приеду. Или ты вернёшься.
– Хорошо, бабушка.
Переодеваться не потребовалось – я уже была готова гулять, как мы с бабушкой собирались. Захватила сумочку, бросив туда телефон и зарядку. И Гига повёл меня в подземный гараж.
– Экскурсия будет интересной, мисс Катерина, – пообещал он на английском.
И я ему с улыбкой кивнула. Конечно, интересно будет увидеть то, что создала моя семья и благодаря чему процветает. В отличие от Бадри Гига вызывал у меня доверие. Бабушка говорила, что она без него, как без рук. Из её обрывочных фраз я поняла, что не всё у неё в бизнесе сейчас гладко, и есть те, кто ставит палки в колёса. А, возможно, и хочет оттяпать некоторую долю винного государства «Санатрело». Зато Гига был надёжен и верен своему «царь Тамар».
– Почему мы выезжаем не через центральные ворота? – спросила я.
– Так короче, – ответил Гига, не моргнув глазом.
И я поверила, не обратив внимание на неудобное чувство, коснувшееся груди.
Город пел, разливался многоголосьем юной зелени, солнцем по листьям, сверкал бликами на водах Куры и подмигивал мостами над ней.
– Вам наверняка понравится это приключение. Оно будет головокружительным, – пообещал Гига, направляясь к выезду из города.
Я не могла и подумать о том, что он нисколько не преувеличил. Наоборот, немного приуменьшил…
11
Всё, как обычно, спасла Маруська. Я уже был на пороге, злой и взвинченный, как затрезвонил телефон.
– Катя?! – не глядя, поднёс я к уху трубку.
– Это не Катя, это я, – обиженно прогундосила дочка и куда-то в сторону: – Ба, ты плавильно говолишь: мапа совсем голову потелял. – И уже мне: – Мапа, ты холошо голову искал? У меня вчела пингвин из Киндела под кловать закатился. Я всё на пузе облазила, но нашла. Ты лазил под кловать?
Я закатил глаза к потолку: о, женщины! Но рассмеялся.
– Голова на месте, – заверил я дочь, не признаваясь, что та с ирокезом. В зеркале гостиничного номера тот снова торчал до неприличия высоко.
– Это холошо, – деловито ответила Маруська. – Ба говолит, что ты голову потелял, а у деды её совсем нету.
– Это ещё почему?
– Катя звонила, а дедушка на неё налугался. Сказал не приезжать, потому что у Кати тоже сопли.
– Сопли? – опешил я. – Откуда ты знаешь?
– Слышала. Она так сделала… – и Маруся смачно потянула забитым носом и ещё более смачно хрюкнула.
Сопли… – Я аж в затылке почесал. – Ромашка заболела? А отец… вот уж хорош, старый хрен, он никак не успокоится! Ну, я его проучу! Мне всё это уже порядком надоело! Пока я пашу на него, он мне жизнь портит. Что там теперь Катерина надумала? Она ведь может! Вообще ума не приложу, что происходит в её пушистой голове. Кажется, ситуация не только вышла из-под контроля, но и мчится куда-то под уклон, как поезд, соскочивший с рельс. Чёрт, а я так люблю, когда всё по рельсам…
И тут же спохватился – ну я и отец, реально безголовый:
– Маруся, а у тебя давно сопли?
– Давно. Уже засыхают.
– А головка болит?
– Неть. Ба меня лечит сильно, я аж устала. А ты длакончика пливёз?
– Конечно, – соврал я.
– Ба говолит, что ты за мной в Сочи плиедешь. Ты длакончика не забудь.
– Не забуду.
Купить бы его где-нибудь. Надеюсь, в Тбилиси продаются… И тут Маруська добавила:
– И Катю.
Ответом запершило в горле, я кашлянул.
– Ладно, малыш, мне пора. Бабушку слушайся.
Снова глянул на себя в зеркало. Поправил галстук, часы за запястье. Вернулся в ванную и смочил предательский ирокез. Посмотрел на Ромашкин номер в мобильнике, но не стал набирать, лучше лично поговорю. Спокойно, глядя глаза в глаза. Скажу, что нужна, обниму и перепроверю: что всё правильно поняла. А потом заберу, и мы вместе через Батуми поедем за Маруськой. Морем. И никаких больше женихов, свадеб и сумасшедше-богатых старушенций с замашками Сталина. Да, именно так, дело решено! Даже если у Катерины сопли…
На улице меня уже ждал «самый лучший таксист» Тамаз.
– Ты быстро, дорогой! Цветы за углом продают, какой хочешь, выбирай! Сейчас довезу.
– Цветы? Зачем цветы? – нахмурился я, потёр переносицу и кивнул: – Ах да, цветы… Да, с цветами лучше. Поехали.
Тыкаясь носом в розы на поворотах, под рассказы Тамаза о каждом сколько-нибудь примечательном камне я добрался до дворца за высоченными воротами с причудливой железной ковкой. Мда, окопалась старушенция – охранная система, как у принца Монако… Я выбрался с букетом на тротуар.
Тамаз помахал мне с улыбкой шире лица:
– Удачи, дорогой! Чтоб невеста был нежный и родня тебя полюбил!
– Угу, спасибо, – буркнул я и, чувствуя себя по-идиотски, нажал на кнопку под камерой видеонаблюдения. Представился полно и по-русски: – Андрей Викторович Гринальди к Катерине Кутейкиной и госпоже Кавсадзе.
Ждать пришлось неприлично долго. От предположений, почему, у меня задёргался глаз. Особенно от мысли, что там ныкают по шкафам женихов. Я стиснул зубы и прикинул, как можно перебраться через забор. Тамаз ещё не уехал, наблюдал за мной, кивал и сиял, как гигантский смайлик в кепке. Подсадит, если что. Но, наконец, седовласый охранник, важный, словно блюдет безопасность президента, провёл меня по парковым дорожкам к особняку.
Маленькая круглая грузинка лет за шестьдесят кинулась ко мне в холле с распростертыми объятиями:
– Вах, дорогой наш гость! Как я рад видеть тебя, Андрей Викторович Гринальди! Сердце тает от счастья – так я рад!
Я даже опешил и выставил букет, как щит.
– Госпожа Кавсадзе? – уточнил я.
Охранник кивнул.
Хм, а я ожидал другой встречи. Отец соврал? Во даёт!
– Это вам. – Я всучил букетище красных роз круглой мадам, лишь бы не обнималась. Не люблю панибратства с незнакомыми.
– Вах, спасибо, дорогой! Какой молодец! Красивый розы! – она полюбовалась цветами пару секунд, причмокнула и отдала букет мужчине где-то моих лет. Чёрный костюм, мрачный взгляд из-под густых бровей. Хм, кинжал небось вместо Айфона в кармане носит?
– Приветствую, госпожа Кавсадзе, – сдержанно начал я. – Я только прилетел в Тбилиси и сразу к вам.
– Какой ты молодец, дорогой! Витя, папа твой, всё обещаниями кормит, что приедет, но молодец: сын прислал!
– Меня никто не присылал, я сам…
– Вах, сам?! Какой радость! – всплеснула руками мадам Кавсадзе. – Тем более молодец! За стол, сейчас же за стол, дорогой! С дороги напоим, накормим, дорогого гостя.
– Благодарю, я не голоден…
– Никакой вопрос! – последовало в ответ, и опасная круглая грузинка подхватила меня под локоть и потянула за собой через мраморный холл, как катер – нефтяной танкер. Сравнение невольно вызвало у меня улыбку.
– Вай, красивый улыбка у тебя дорогой! Пойдём скорее! – засияла она. – Наш вино попробуешь! Лучший вино на свете! Сделанный с любовь, только для дорогих гостей!
У меня на сердце отлегло: кажется, я зря волновался! Если так, пусть ведёт куда угодно. Сейчас наверняка войду в комнату, а там за столом – моя Катя. И будет хорошо. С замирающим сердцем я вошел вслед за хозяйкой в столовую с огромным камином и грубоватым портретами на стенах.
Увы, за накрытым, как на свадьбу, столом, ломящимся от блюд и атакующим слюновыделительным запахами, Катерины не было. Может, на кухне суетится? Хотя тут же наверняка кухарка должна быть при таком домине.
– Я хотел спросить, а Катя…
Проигнорировав вопрос, меня усадили за стол. Совсем непохожая на старуху женщина уселась напротив на стул, отдаленно напоминающий трон. Мрачный джигит избавился от букета и сел по левую руку от хозяйки. По правую сидел какой-то сморщенный дед с круглой шапочкой на голове и сложенными пополам, как крылья бабочки, ушами. Еще двое суровых джигитов пришли и сели по бокам. Мадам Кавсадзе начала заваливать меня вопросами:
– Рассказывай, как долетел? Как добрался? Как твой папа, Витя Геннадьевич? Такой смешной был, когда молоденький! Ты б только видел! Это сейчас он важный, большой человек, а я его совсем мальчишка помню. С моим сыночком Георги так дружил хорошо! Приезжал один раз. А ты, говорят, в Китай летал? А чем занимался? Как там, в Шанхае? Мы в Шанхай вино не продаем, хотя девяносто процентов наш продукция идет на экспорт! Вах, какой жалка, что компания твой папа не вино продаёт, хороший был бы бизнес! Ты тоже менеджер? Хороший?
Я отвечал и отвечал под вопрос-обстрелом и крутил в пальцах врученный мне бокал. Катя не появлялась, зато откуда-то материализовалась краснолицая старуха в платке. Я уже начал раздражаться. Когда эта мадам замолчит?
– Да ты кушай-кушай, дорогой! И вино попробуй! Это лучший вино в Алазанский Долина! Ни Кингзмараули, ни Ркацители, ни Саперави, ничто не сравнится!
Я из вежливости отхлебнул.
– Спасибо.
– Вкусно?
– Да, вкусно. Но я предпочитаю виски.
Она явно не того ожидала, но все равно выдавила умиленную улыбку. Наконец, мадам Кавсадзе сказала:
Поделиться книгой: