— Я бы хотел, чтобы вы пошли с нами.
— Вы же знаете, в пятницу вечером у меня занятия.
Чарльз с любопытством взглянул на Линдсея.
— Вы говорите об игре профессионалов в „Колизее”?
— Верно. Она должна стать одной из самых интересных в этом сезоне. Чарльз усмехнулся.
— Знаю. Вчера вечером доктор Янц говорил о ней.
— Он часто играл в колледже, — сказала Терри.
Линдсей поставил бокал на стойку.
— Вы поклонник футбола, мистер Кэмпбелл?
Чарльз покачал головой.
— Не моя игра. На мой взгляд, она чересчур жестока.
Черт его дернул сказать такое! Но, может быть, этот тип не заметит?
— Ну, каждому свое, — Линдсей повернулся к девушке. — До свидания, Терри.
— Я провожу вас.
— Превосходная секретарша, — он снова взглянул на Чарльза. — Рад был познакомиться, мистер Кэмпбелл.
Когда они исчезли в дверном проеме, Чарльз обошел вокруг бара. Сколько у него времени? Минута? Полминуты? Надо успеть!
Он сунул руку в карман и извлек топорик для льда2. Сверкнуло длинное тонкое лезвие. Взгляд Чарльза скользнул от рукоятки к острию, где на блестящей поверхности расплылось темно-красное пятно.
Прочь, проклятое пятно!
Чарльз схватил бумажную салфетку, обмакнул ее в кувшин с водой и провел по лезвию. Пятно исчезло. Он скатал салфетку в шарик и запихал в карман куртки. Затем поднял топорик.
Забавно! Видя его чистым и сверкающим, он ничего не чувствовал. Он мог сказать себе, что ничего не случилось. Что он никогда не держал в руках этот предмет, вонзая его, чувствуя, как лезвие входит и выходит... (Вонзается, входит, выходит... что это напоминает ему?) Теперь это был всего лишь маленький топорик с длинным лезвием, принадлежность бара, который должен быть...
— Чарльз!
Нет времени положить его на место, можно лишь спрятать за бокалы на нижней полке. Терри вошла внезапно.
— Ой, — прошептала она.
Он повернулся, виновато улыбаясь.
— Не беспокойся! Ты же знаешь, я не пью спиртного. Я хотел выпить воды, — он показал на ведерко со льдом. — Кубики слиплись. Я искал топорик.
Терри кивнула.
— И я искала. Он куда-то задевался.
Чарльз снова повернулся к бару.
— Ну, полагаю, я смогу прожить и без топо... — он замолчал, потом протянул руку. — Ну что ты скажешь? Он все время был здесь!
Терри покачала головой.
— Может быть, мне нужны очки?
Он случайно взглянул через ее плечо. Как раз вовремя: он увидел, как открывается дверь кабинета. Худая женщина среднего возраста (которой уж точно были нужны очки) появилась в приемной.
— До свидания, доктор Янц.
— До свидания, — ответ из другой комнаты донесся эхом.
Женщина подошла к дверям и застенчиво улыбнулась Терри.
Терри что-то ей сказала — что-то насчет следующего приема, но Чарльз не прислушивался. Он обнаружил, что снова держит топорик. И здесь было ведерко со льдом. Он испытал сильное желание погрузить лезвие в лед, почувствовать, как лед поддается под напором острия. Теперь он снова делал это, но никто не знал... Это волновало — знание, что никто не может остановить его. Это и была настоящая жизнь — делать то, что хочешь, и чтобы никто не мог заставить тебя остановиться.
— Добрый вечер, Чарльз.
Доктор Янц.
Рука Чарльза остановилась на миг, но тут же Чарльз сообразил, что Янц не знает, что он делает, и никогда не догадается. И снова начал втыкать лезвие в лед... туда и обратно, туда и обратно...
Высокий седеющий человек вышел из кабинета, и Чарльз улыбнулся Янцу, сделав вид, что лишь теперь заметил его. Может быть, объяснить ему насчет льда—воды?.. Нет, не нужно, Терри уже возвращалась в комнату, и Янц смотрел на нее.
— Ты здесь? Я думал, у тебя сегодня вечером занятия.
— Совершенно верно, — Терри подошла к дивану и взяла сумочку. — Линдсей зашел пропустить стаканчик.
Янц кивнул.
— В последнее время он, кажется, заходит довольно часто.
Терри открыла сумочку и достала билет.
— Вот, это он оставил вам.
— Спасибо.
Билет исчез в кармане Янца.
Терри закрыла сумочку.
— Мне пора. До завтра!
У двери она задержалась.
— Спокойной ночи, мистер Кэмпбелл. Рада была вас встретить.
Чарльз взглянул на нее.
— И я рад, мисс Эймс.
Он бросил в бокал немного льда, налил на кубики воды. Доктор Янц закурил.
— Извини, что заставил тебя ждать.
— Ничего, — Чарльз обогнул бар, держа бокал в руке. — Милая девушка. Ваша племянница?
Глотнул воды.
— Знаете, я почти собрался назначить ей свидание.
Янц открыл рот, намереваясь что-то сказать, но Чарльз быстро продолжил, опережая доктора:
— О, не беспокойтесь. Я знаю правила. Никакого панибратства между пациентами и персоналом.
Янц что-то ответил, но Чарльз не расслышал: внизу на улице взвыла сирена „скорой”. Чарльз подождал, пока она стихнет.
— Кроме того, я не уверен, что смогу ей понравиться.
— Проходи в кабинет, устраивайся, — предложил Янц. — Я только спрячу билет.
Чарльз поставил бокал и направился к кабинету. Он подошел вплотную к двери и заколебался.
При свете лампы он увидел протянувшиеся вдоль стен книжные полки, большой письменный стол, ряды шкафчиков, стулья — все это выглядело мило и вполне уютно.
Но ему-то лучше знать, что скрывается в глубине комнаты; он видел, как она присела там и притаилась. Когда Чарльз моргнул, она, казалось, превратилась в ложе йога, утыканное гвоздями... или операционный стол... нет, гроб...
Он снова моргнул, сосредотачиваясь, — чтобы увидеть то, чем она была в действительности. Нечто намного, намного худшее, ждало его.
Кушетка...
4
— Ну, Чарльз, я слышал о твоем увольнении.
— А... значит, Майерс позвонил вам?
— Он считал себя обязанным позвонить мне и рассказать.
— Понятно. Только Майерс искажает факты. Меня не выгнали. Я сам ушел.
— Тебе не будет легче говорить, если ты ляжешь и расслабишься?
— Как скажете, доктор.
— Дело не в том, что говорю я, Чарльз. В счет идет только то, что скажешь ты.
— Старый прием: бросить мяч обратно пациенту.
— Чарльз...
— Извините, доктор. Я, наверное, немного огорчен из-за работы. Но все равно, хорошо, что я ушел. Быть клерком на складе бумажной фабрики... это не слишком вяжется с моим присутствием в вашем кабинете и с моими представлениями о карьере.
— Не поговорить ли нам об этом?
— О работе? Пустяк. Это случилось сегодня. А психиатры, кажется, любят копаться в прошлом, в том, что происходило, когда пациент был ребенком, а? Разве это действительно важно?
— Важно все, Чарльз. Конечно, в терапии мы стараемся исследовать прошлое. Но жить мы должны в настоящем.
— Да...
— Так что там произошло с Майерсом?
Это был хороший вопрос. Беда в том, что на него имелось несколько плохих ответов. На миг Чарльз задумался, затем решился. Надо сказать правду.
— Майерс! — произнес он. — Этот мужлан! Стоит на него взглянуть, и сразу ясно, что это за тип.
Сразу ясно. Огромный неуклюжий человек, чье костистое лицо всегда заволакивает сигарный дым; громогласный хмурый дядька, тип плантационного надсмотрщика, фабричного мастера и всех мелких тиранов в мире. Сержант-зверь,
Он сидел там, за столом, на фабрике, выстреливая команды. Он дал работу Чарльзу только из желания угодить доктору Янцу.
— Тебе было трудно работать с ним, Чарльз?
— Нет, я почти не встречался с ним, - Чарльз говорил правду. — Это... это из-за той девчонки все беды.
— Какой девчонки, Чарльз?
— Эдны. Стенографистки Майерса.
Он назвал ее так, как она была записана в платежной ведомости. Нельзя же было сказать — „девка Майерса”, „шлюха Майерса”. Но всякий видел, кто она такая и как удерживает свое место.
— Поверьте, я старался не попадаться ей на глаза. Но она преследовала меня, постоянно болталась поблизости...
Сегодня там, на складе, он сортировал образцы. Вошла она, с бланками в руках. Это был очень прозрачный предлог, такой же прозрачный, как верх ее лифа; она нагнулась, чтобы показать свой вырез, и слегка коснулась Чарльза, когда укладывала бланки на полку...
— Ты в этом уверен, Чарльз?
— Конечно! Да в этом заведении все знают, кто она такая. О ней и Майерсе по всей фабрике болтают.