Помоги проекту - поделись книгой:
От природы отличаясь завидным трудолюбием, но не презрев юношеские утехи, я сочинил нечто беспроигрышное, не оскорбительно лишая объект вожделения объективности, если оная вообще существует.
Вышеприведенное сочинение экономило мне от получаса до недели, в зависимости от характера и воспитания барышни. Не премину заметить, что воспитанные девушки экономили времени значительно больше, отчего ценились выше. Особенно волоокие выпускницы Московской консерватории и смешливые слушательницы Высшей школы КГБ.
Неумолимый, как возрастной остеохондроз, опыт принудил меня еще к трем-четырем сочинительским опытам, но исключительно по вопросам службы. Были созданы: патриотический спич в амфибрахии, демократические частушки и столь же благозвучный, сколь и лицемерный приветственный сонет, с набором сменных шапок под фамилии начальствующих чинов.
Чуть позже я милостиво освободил стихию поэзии от административной нагрузки, тем более что платежеспособное человечество окончательно утратило вкус к форматам, превышающим временной зазор между сглатыванием и последующим вдохом. На определенный период я исключил поэзию из списка личных заинтересованностей. Да, собственно, не факт, что поэзия существовала тогда.
Конечно, всегда оставались авангардисты и эстрадные поэты-песенники. Однако и те, и другие имели к поэзии такой же интерес, как инспекторы ГИБДД к порядку на проезжей части. К чести поэтов-песенников, своих позиций они не скрывали, отчего отечественная словесность обогатилась десятком-другим неологизмов, на основе которых возникло новое понимание звучания слова «кофе», а словари Ожегова канули в Лету. О деятельности авангардистов вспомнить нечего, кроме них самих, что, я уверен, образовательной, а уж тем более художественной пользы принести не может. Никого, кроме себя, они не любили, и стихи их не пелись ни в каком состоянии. Разумеется, имелись исключения из общего правила, такие как Михаил Генделев, чьи стихи также не пелись, но этот принципиальный недочет с лихвой компенсировался душевным светом, исходившим от самого поэта. Правда, меня не оставляет ощущение, что Михаил, человек более чем разумный, менее всего на свете хотел делиться своим творчеством с окружающими. А если это и происходило, то исключительно по причине необоримых аргументов со стороны любимых им людей. От него тупо ждали чуда, не понимая, что этим чудом является сам Миша.
Через несколько лет мое поэтическое исцеление инициировал я сам. Чувство прекрасного входит в список необходимых для выживания вида качеств. Но писал я редко, и только по случаю. Какому-нибудь особо выдающемуся случаю. Методом проб и ошибок выбрал форму персидской газели и, поскольку настоящей поэзии достойна только любовь, выражался в ней.
Вот так вот бесстрашно выражался. А чего по главному вопросу мелочиться?! Чай не вороны – триста лет не жить.
После женитьбы жанровая ниша оказалась вакантной, и я написал только одно стихотворение, да и то для заставки религиозно-публицистической передачи «Жития святых», которую снимал на деньги, вырученные от продажи своей машины, находясь в уверенности, что смогу пристроить отснятые передачи на какой-нибудь респектабельный канал, чего, естественно, сделать не смог, за отсутствием в России таковых. Стихотворение бесплатно зачитывал Олег Павлович Табаков, за что его и без того мною почитаемая личность стала для меня одним из эталонов благородства и великодушия.
Искреннее нежелание телевизионного руководства разделить мой религиозный энтузиазм не изменило мое отношение к миру духовному, как позже этого не смогли сделать и тысячи других персоналий, чаще всего под предлогом борьбы за «чистоту веры», но, по сути, просто не имеющих даже желания подумать о чем-то хорошем. Черти, короче.
Стихотворение звучало так:
Больше я стихов не писал. Слишком честный жанр для этой жизни.
P. S. Бог нас любит, а любовь выше справедливости, иначе как объяснить то, что мы еще живы.
Самая Страшная Сказка
Если вы действительно так хотите, и в вашем желании есть элемент здравого смысла, что странно, то я, может быть, расскажу одну из семи Самых Страшных Сказок, когда-либо написанных рукой человека, потому что только человеку Господь попустил дар Творения, и ангелы с демонами не умеют писать сказок.
Задайте себе еще раз этот вопрос: так ли много мне нужно страха, чтобы заставить себя жить разумнее? И лично советую: не читайте дальше эту сказку, она зарождает у многих такое зерно ужаса, что этим несчастным легче покончить с собой и вечно гореть в аду, чем жить с таким кошмаром в душе. А та часть, которая преодолеет это, весь остаток жизни проведет в тоскливом понимании, что эта жуть всегда где-то рядом.
Так что второй раз сам спрашиваю: неужели вас устраивает цена билета на этот безумный аттракцион?
Ну, если вы еще здесь… Это был третий раз. Слушайте.
Давным-давно, в разных странах, в разные времена, разными людьми были написаны Самые Страшные Сказки. Их семь, я знаю две. Еще две знает десятилетний мальчик из Сомали, еще две знает член голландской королевской семьи, знает ли кто-то седьмую – неизвестно.
Ходила легенда, что у этой сказки не может быть живого хранителя, она убивает по первому прочтению, а тот сказочник, кто ее написал в первой половине пятнадцатого века, умер после начертания последней точки.
Мало кто слышал, но именно поэтому у сказочников завелось правило: никогда не ставить последней точки в конце своей сказки. Обычно за них это делают случайные люди, в идеале – лежащие на смертном одре.
Задумайтесь, как странно знать, что Алиса никогда не нашла бы дороги домой из Страны Чудес, не приложись к листу бумаги рука четырнадцатилетней чахоточной девочки из деревни Хале, что стояла на самой окраине графства Суррей. Кстати, в тот же год, за тысячи километров оттуда, слепым шарманщиком из Дюссельдорфа была на ощупь найдена в придорожной канаве ранее упомянутая Седьмая Сказка.
Предсмертная жуть, растворенная древним сказочником в старинных буквах на сорока двух листах желтой бумаги, в рыхлом переплете из свиной кожи, служила подушкой шарманщику много лет. И так продолжалось, пока от шарманщика не убежал сын, а сам шарманщик не свалился пьяным под поезд. Что, может быть, и не так плохо, как кажется на первый взгляд. Без сына шарманщик все равно долго не прожил бы. Тем более что двенадцатилетний негодяй прихватил с собой все имущество отца, включая страшную рукопись.
Продавший Сказку русскому купцу на базаре у ратуши сын шарманщика так и не научился читать. Что наверняка и спасло его. С купцом, также не владеющим немецким языком, но имеющим тягу к собирательству древней ерунды, Седьмая Сказка попала в Россию.
У купца были три красавицы дочери. Две старшие удачно вышли замуж и родили купцу внуков, а третья пошла учиться в университет, где совершила страшную ошибку, влюбившись в пожилого преподавателя. Разумеется, их связь носила временный характер и не оставила ничего, кроме стыда. Двадцатипятилетняя барышня не дерзнула вернуться в отчий дом и уехала в Калугу, где устроилась учительницей младших классов.
Она старалась не вспоминать о родных, но иногда ее душу захлестывало такое одиночество, что она доставала из сундука подаренные отцом перед отъездом в университет увеличительное стекло и старинную рукопись на немецком языке. Барышня закрывала глаза и гладила ладонью подарки. Ей казалось, что они еще хранят тепло отцовских рук.
Однажды ей стало так одиноко, что она ночью вышла на улицу с рукописью и увеличительным стеклом в руках и побрела по темным переулкам, куда ноги вели. Она так шла и шла, пока не оказалась перед большим красивым домом. В доме горели огни и звучала музыка. Девушка уже собиралась повернуть обратно, как скрипнула калитка и на улицу выбежали двое молодых мужчин с револьверами в руках. «Дуэль! – кричали они. – Десять шагов!»
«Не смейте, господа! Это очень плохо!» – вскрикнула барышня из ночной темноты. Молодые люди остановились, замолчали и с удивлением обернулись к говорившей.
– О чем ваша книга, сударыня? – неожиданно поинтересовался один из них, предварительно поклонившись ей.
– Я не знаю, – честно ответила барышня. – Она написана по-немецки.
– Я могу вам ее прочесть, – предложил другой молодой человек, также поклонившись.
– Я была бы вам очень признательна, но не сейчас, – целомудренно ответила барышня, любезно сделала книксен и вернулась домой.
Спустя два дня молодые люди уже обивали порог квартиры барышни. Через год она доверила свое сердце одному из них – тому, что предлагал услуги переводчика, и они поженились. На свадьбу приехали родители барышни, сестры со своими семьями и родители жениха – граф и графиня.
Во время свадебного застолья жених поведал гостям о своей волшебной встрече с невестой, о дуэли, о непрочитанной книге. Гости очень заинтересовались романтическим сюжетом, а жених не поленился прочитать рукопись вслух.
Невесты тогда уже за столом не было, она давно ждала своего возлюбленного в спальне. На рассвете она не выдержала и пошла искать его по дому. Несчастная не нашла в доме ни одного живого человека. Даже слуги с кухни пришли послушать, как их хозяин вслух читает гостям Седьмую Сказку.
Эту историю обожают в Калужском краеведческом музее, потому что эта девушка, ставшая потом взрослой самостоятельной женщиной, пятьдесят четыре года возглавляла этот музей.
В 1992 году она преставилась, и Седьмая Сказка перекочевала в руки букиниста-спекулянта. В принципе, он был неплохой парень, с высшим образованием, из семьи инженеров и экономистов, но времена заставляли его суетиться, и он подрабатывал, где мог. Букинист отчаянно нуждался в деньгах – поджимали сроки аренды квартиры на Таганке.
Рукопись он купил в домоуправлении у сторожа. Он хотел продать ее вместе с самоваром туристу из Бельгии. Операция растянулась на три часа и закончилась неожиданно. Турист оказался ушлым малым: прежде чем купить, он прочел то, что покупает, и умер в страшных судорогах на глазах всех посетителей Парка имени Горького. Другие бельгийцы решили, что их друга отравили агенты КГБ, и подняли шум. Букиниста поймала милиция, чтобы осудить и через два месяца расстрелять.
А Седьмая Сказка угодила в милицейский архив, где ее выучил наизусть, без понимания смысла, дежурный старшина с феноменальной памятью. Он хотел выступить с оригинальным номером на празднике в пионерском лагере «Салют», где летом работал старшим пионервожатым. Можно было бы посмеяться над этим идиотством, не предложи ему директор лагеря, в прошлом учитель немецкого языка, перевести заученное прямо по ходу, вечером, у пионерского костра, где традиционно отмечали всем лагерем начало новой смены.
Жизни более чем ста человек забрала Седьмая Сказка в ту душную июльскую ночь и исчезла до февраля прошлого года.
На этот раз судьба выбросила ее на прилавок антикварного магазина в Санкт-Петербурге. Нельзя точно сказать, как удалось купившему Седьмую Сказку десятикласснику перевести ее, скорее всего, с помощью электронного переводчика, но школьник не только перевел, но и разместил перевод вместе с отсканированными страницами и своей ценой на оригинал в Интернете, где она была тут же куплена еще кем-то. Надо ли уточнять, что эта сделка не была идеальной?
Через неделю Седьмая Сказка с остальными вещами мальчика, шагнувшего навсегда в февральское утро с крыши десятиэтажного дома, была отвезена безутешными родителями на дачу под Псков, где опять затаилась, видимо, до прихода следующего читателя.
Чего нельзя сказать о ее электронной версии. Копии Седьмой Сказки продолжают бродить по личным страничкам в социальных сетях.
Одна из таких копий была найдена и прочтена моим знакомым, пока тот дожидался своего рейса в аэропорту. Он успел позвонить мне и продиктовать первые слова Седьмой Сказки: «Давным-давно…»
Потом связь оборвалась. Я не стал перезванивать. Некоторые обстоятельства необходимо принимать по умолчанию. Но спустя месяц я случайно услышал по радио, в машине, продолжение Седьмой Сказки. Кто-то ее озвучил. Разумеется, не всю, небольшую часть, но как только я понял, что именно старательно декламировал басовитый чтец, я перестал пользоваться радиоприемником в автомобиле.
Сказка должна точно знать, что мне неинтересно, о чем она, кто ее главный герой и где все происходило. Достаточно того, что я знаю, чем она заканчивается за пределами своего художественного содержания.
И потом, в моей личной библиотеке уже есть две Самые Страшные Сказки, но они хранятся под спудом четырнадцати Сказок о Мудрости и почти полусотни Сказок о Любви. Последних было гораздо больше, но я их рассказывал близким, и Сказки о Любви, одна за другой, со временем забывались. Зато Сказки о Мудрости слушали всегда без удовольствия, поэтому они забудутся не скоро.
Самые Страшные Сказки я тоже когда-то рассказывал, но когда понял, что они от этого только врезаются в память, временно перестал ставить перед людьми непосильные задачи.
Ведь чаще всего люди, несмотря ни на что, с удовольствием слушают Самые Страшные Сказки. И предупреждать бесполезно.
Итак: «Давным-давно…»
Крылья ангела
Жизнь – это сказка, которую пишет каждый для себя сам. Конечно, люди обстоятельные подобное утверждение сочтут легкомысленным, с чем я категорически не согласен, как титульный реалист: лучше сказку, чем бухгалтерский отчет или домовую книгу. Разумеется, и философский трактат с поэмой никто не отменял, но, оглядываясь вокруг, дерзну усомниться в их массовой популярности. И потом: философов пруд пруди, а сказочников – два землекопа: Андерсен и Линдгрен. Не удивлюсь, если они в разные годы, но в одном подъезде жили.
По праву литератора и тяге к оптимизации я написал к своей сказке либретто. Чтобы читатель мог уловить общие интонации стиля данного произведения, делюсь описанием новой родины главного героя.
«С высоты птичьего полета эти два острова напоминали крылья ангела. Недаром, по древнему поверью португальских моряков, считалось, что это именно те самые крылья, которые обронил сверженный с небес Денница. Также моряки свято верили, что сам Господь не допустит демону найти их, и поэтому стареющие капитаны с удовольствием приобретали там дома, дабы в покое встретить надвигающуюся старость, даже если она придется на конец света. По этой же логике в лесах на склонах этих абсолютно симметричных друг другу гор они закапывали свои накопления. А поелику все эти люди успели к тому времени увенчать свои имена славой, редкий безумец мог покуситься на их скрытое до поры имущество. Правда, большинство капитанов так и не смогли добраться до островов, ибо море неохотно отпускает своих героев, пусть даже на заслуженный отдых. Но их сокровища наверняка и поныне лежат где-то там, в корнях могучего вяза или у подножия гранитной скалы. У детишек, родившихся на островах в двадцатом и следующем столетии, любимыми сказками были две: страшная – „Проклятие золота Гонсалеса“ – о попытке городского водовоза воспользоваться найденными им сокровищами старого пирата, и романтическая – „Домик Мэри“ – о нежной любви белошвейки Мэри и капитана Френсиса Дрейка. Последняя сказка имела еще и документальные источники: капитан Дрейк действительно когда-то купил дом на западном берегу и перевез туда умирающую жену Мэри. Местные жители с уважительной тщательностью следили за сохранностью дома после смерти доброй женщины. Да и вдовец много лет крутился на своем „Пеликане“ где-то рядом, а человек он был вспыльчивый.
На острове всего было три города и семь крупных поселков. Один город основали португальцы, промышлявшие разбоем и торговыми перевозками, другой – норвеги, невесть как забредшие в эти края в таком количестве. Третий город образовался на месте рынка у пролива, который мог бы перепрыгнуть десятилетний ребенок. Смешение темпераментных португальцев и основательных норвегов произошло во времена бесконечных морских баталий между Британской и Испанской коронами, в которых те пытались установить свое владычество над миром. Жители островов Крылья Ангела стабильно раз в год отбивали нападение очередного оккупанта, для чего приходилось действовать смешанными отрядами, заманивая вражеские корабли в бесконечные «перья» – бухты острова – и засыпая их с острых скал горящими стрелами и факелами. Уцелевших моряков добивали, если они продолжали проявлять агрессию, либо они оставались на островах по доброй воле, утомившись от бесконечных блужданий по морям в поисках противника. Таким образом, за четыре столетия сформировалась совершенно уникальная этническая группа, ввиду малочисленности не получившая толкового описания в трудах современных этнографов. Но все туристы, когда-либо посетившие острова Крылья Ангела, характеризовали местных жителей как людей вполне доброжелательных, исключительно трудолюбивых и поразительно мужественных. Также отмечались веселый характер, врожденные авантюризм и любознательность.
Отдаленность островов Крылья Ангела от торговых путей и приятный климат сделали это место желанным для людей, нуждающихся в покое и времени для раздумий. Среди последних было много ученых. Они-то и стали отцами-основателями островного Университета, ставшего в наше время одним из самых уважаемых в мире учебных заведений. Постоянная потребность в новой учебной и научной литературе послужила стимулом для морских торговцев в том, чтобы самую сухую часть грузовых трюмов своих кораблей отводить под книги. Высокий процент образованных людей на островах спровоцировал строительство нескольких театров, концертных и выставочных залов, публичных библиотек, этнографических музеев и даже зоопарка. Обилие мест культурного времяпрепровождения и прекрасный климат, в свою очередь, стимулировали появление двух респектабельных курортных зон, а соответственно, и дополнительных поселений вокруг этих зон, где проживали люди, обслуживающие многочисленные отели, клиники, рестораны и пляжи.
Общая архитектура городов в большей степени была заимствована из средиземноморского опыта, хотя в последнее время все чаще и чаще в городском архитектурном ансамбле начали проявляться современные конструкторские тенденции, изобилующие металлом и стеклом. Впрочем, эти модные веяния практически не коснулись исторической части. И мощеные привезенным из Европы булыжником, богатые тенистыми аллеями и мраморными фонтанами в стиле ампир центральные улицы такими и остались. Точно такую же щепетильность члены городских советов проявили к ажурным кованым оградам, отделяющим дворы от проезжей части, чугунным «косичкам» уличных фонарей и серебряным мостам над проливом. Последние категорически препятствовали передвижению экипажей с одного острова на другой, но за всю историю островов не нашлось ни одного градоначальника, решившегося посягнуть на любимую островитянами достопримечательность.
Мостов было двенадцать, по числу знаков зодиака и с теми же названиями. У моста Близнецов находилась центральная библиотека, у моста Льва – оперный театр, и так далее, до самого океана, где на отшлифованных водой скалах дремали ленивые капибару. Каждый мост сочетался своей историей с тем или иным местом, сыгравшим немаловажную роль в истории островов. Мосты представляли собой определенную сложность для автомобилистов, намеревающихся на своих машинах добраться до какой-либо точки на соседнем острове, но им в помощь были запущены несколько паромов, которые каждый час отходили от причала у грузового порта города Марке правого острова и через три часа причаливали в порту города Айрин левого острова».
P. S. Дикое желание рассказать всю сказку, но она еще не дописана.
Просто кино
Кино – это моя жизнь. Просто жизнь. Как у рыбака просто море.
В кино я пришел, как только понял, что волшебником мне не стать по законам физики, а самая близкая по профилю профессия – кинорежиссер.
Осознание произошло на пруду в деревне, где мы прыгали с тарзанки в воду, ближе к оранжевым кувшинкам. Мне было четырнадцать, и я уже начал перебирать в голове варианты, каким образом лучше воздействовать на будущую реальность.
На тот момент я преследовал отнюдь не прагматичные цели, а был категорически настроен «сказку сделать былью».
Мне хотелось достичь той степени величия, после которой я приеду в деревню, никому не сказав, из Москвы или из Сан-Франциско – не важно, приеду один, приеду ночью. Припаркую роскошную машину у заснеженных елок на обочине, в трех километрах от деревни, спущусь в поле, лягу на хрустящий снег, буду смотреть в звездное небо и пить виски из золотой фляжки. Неподалеку прошумит электричка из Малоярославца. С платформы за перелеском потянутся через поле последние пассажиры. Идущие с мамой шестилетний мальчик и десятилетняя девочка случайно увидят меня в ночном поле. Но маме не скажут, только еще раз обернутся. Дома с мамой поделятся, когда она будет на кухне продукты в холодильник складывать. А она ответит: «Я с ним в одном классе училась, пока он в Москву не уехал. Может быть. С ним все может быть».
На идею с кинорежиссурой меня натолкнул третий просмотр кинокартины «Обыкновенное чудо». Поскольку моя любимая бабушка Маша, выйдя на пенсию, продавала билеты в сельском клубе, я пересмотрел все кино, которое туда привозили.
Больше всего я видел «Повторный брак» с Бельмондо. Отчего-то селянам полюбилась именно эта лента. Все мои представления о взаимоотношениях полов навязаны приключением обаятельного бретёра и роковой красотки во Франции XVIII века. Особенно меня чарует эпизод в самом начале, когда мальчику и девочке цыганка нагадала, что она будет принцессой, а он покорит Францию. Так ведь и было. Обожаю законченные, величественные истории.
Сразу за решением, принятым во время полета к кувшинкам, я прожил положенные до поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии четыре года и поступил в него. За следующие шесть лет успешно окончил престижный вуз, снял положенный «полный метр», получил положенные призы и с удовольствием отказался от режиссерских амбиций. Это было слишком энергозатратно.
Как Лувр одним калорифером отапливать.
И зависимость от каждого негодяя из Госкино. Я изменил направление сил в сторону изящного слога. Позже, в 90-х, это меня спасло. Когда мир Окуджавы и Тарковского продался новым жизненным ценностям за пять минут, как вокзальная шлюха, литература стала спасением.
Тогда для киношников «снимать за деньги» – это был удар «под дых». Часть спилась. Да что там часть – все спились. Осталось человек сорок – гвардия древних приоритетов. Вот изящный слог напрямую не зависит от денег и власти. Это то, о чем ты думаешь, засыпая. И отдача, как по мне, несравнимая.
Сидишь на вечернем сеансе в полупустом зале на последнем ряду – и свидетельствуешь, как те, кого еще три месяца назад не было, живут своей жизнью, влюбляются, ссорятся, побеждают или проигрывают. Они появились из ничего в тот момент, когда ты надевал тапок, чтобы пойти выключить свет на кухне. Вот где кино!
А бестолковые гулянки среди людей, не знающих, «как еще» сообщить окружающим, что они есть… не по мне. Тем более что за меня эту новость «есть кому» сообщить.
Сейчас будет звучать неубедительно, но… ради создания атмосферы: мне опостылело сталкиваться с собственным изображением, куда глаз ни кинь. Я соскучился по другим, умным, красивым лицам. И эта шиза – кино тоже. Как и заброшенные пустыри на «фабрике грез». Где томятся души прежних кумиров, скованные золотыми цепями своих экранных образов.
Никто никогда, в том числе и сами кумиры, уже не сможет вспомнить, как выглядел мир до того момента, когда этот мир обратил на них внимание. Когда они были еще нужны сами собой, а не сфабрикованными биографиями призраков. Ах, если бы воспитание позволило мне рассказать хотя бы парочку этих печальных историй! Но бабушка не рассказывала мне сюжет фильма, который будет вечером в клубе.
– Это все обесценивает, – говорила мудрая старушка.
В ином случае вы бы обязательно узнали о жизни двух влюбленных артистов, которым так и не удалось быть вместе, потому что они «посвятили себя сцене». О чем они с заговорщическим восторгом шептали, сидя в 30-х годах на краю фонтана у Покровских ворот, и о чем они устало кричали друг другу сквозь порывы ноябрьского ветра в 1999 году, прогуливаясь по набережной Ялты, за несколько месяцев до почти синхронной кончины на разных концах столицы. Хотя я, наверное, не стал бы рассказывать эту историю, потому что даже их имен не помню. В этом беспамятстве и заключается сокровенный смысл самого настоящего кино.
Кино – это дурман, лишающий разума, делающий людей одинокими и душевно пустыми.
Самое забавное, что все это отлично знают, но, не задумываясь, делают шаг в пропасть, чтобы кануть в ней навсегда.
И кино должно быть таким, иначе оно перестанет пьянить сквозь экран зрителя. Зритель перестанет мечтать. Люди перестанут надеяться на чудо. А им без этой надежды не выжить.
Каждый волшебник однажды понимает, что главная его задача – киношная – просто быть волшебником.
Часть вторая
Игра в жизнь
Короче, не жил
Как и любой социально обусловленный индивидуум, я неукоснительно следую некоему списку обязательств, приличествующих людям моего матерого возраста и деликатного положения. Одним из первых пунктов этого списка является регулярная диспансеризация.
Истинный смысл этой довольно трудоемкой процедуры заключается отнюдь не в заботе о личном здоровье, а в заблаговременном предупреждении родных и близких о возможной дополнительной статье расходов в случае неблагоприятных анализов. А с учетом потерь личного состава в прошедшем году вопрос медосмотра становится вдвойне актуальным. Только где найти время на методичное изучение биологических рисков? Путем несложных умозаключений я пришел к выводу, что оптимальным вариантом будет сдача крови. Не то чтобы я закоренелый противник сдачи кала и мочи, но, если на этом не настаивают правоохранительные органы, предпочитаю оставить эти листы медицинской карты чистыми.
И вот волею случая я добрался-таки до одной из частных клиник, специализирующихся как раз на анализах крови. Времени было в обрез, и поэтому я быстро изложил милым барышням в клинике суть моей просьбы.
– Короче говоря, так, – сказал я. – Калькулируйте: на болезни трагические, неисцелимые, общий анализ, биохимию (не уверен, что пригодится, но в кинофильмах про медицину этот анализ обязательно фигурирует), ну и что-нибудь диковинное: паразиты, токсины, металлы.
– На золото – дополнительно шестьдесят рублей, – спешно ввинтила в мое перечисление худенькая брюнетка с шаловливым прищуром.
«Экая егоза, видимо, именно ей поручают докладывать о выявленной онкологии», – подумал я про себя и продолжил вслух:
– Мне бесконечно льстит, что я вызвал у вас ассоциацию именно с этим металлом, но был бы не прочь и про цинк с железом осведомиться.
Посчитайте весь доступный спектр таблицы Менделеева.
В общей сложности затратная часть составила пять тысяч четыреста рублей. Пересчитав деньги, другая барышня сообщила мне, что результаты анализов будут в самом скором времени, мне их сначала вышлют электронной почтой, а потом я смогу заехать в клинику, чтобы забрать распечатанные на фирменных бланках результаты и получить обстоятельные консультации у врача.
Надо отдать им должное: тем же вечером мне на электронную почту пришли три листа, заполненные вызывающими уважение символами. Кое-что я понял и сам. Понял, что у меня нет СПИДа, сифилиса, гепатита В и С, сахарного диабета и хламидий. Про онкологию прямо ничего сказано не было. Смирившись с тем, что, видимо, о некоторых вещах принято узнавать непосредственно от врача, я на следующий день отправился в клинику. Барышни меня узнали сразу, выдали бланки и отправили к врачу – тоже юной, но очень строгой барышне в очках без диоптрий.
– Простите меня, но нельзя ли в общих словах? Машина ждет, – попросил я. – Что бы вы могли сказать о человеке с такими анализами?
– Я могла бы сказать, что этот человек никогда не пил, не курил, не употреблял наркотики, не имел связей с противоположным полом, не работал, жил в экологически благоприятной области, тщательно следил за собой, и ему было около десяти лет.
– А онк… – начал было я.
– Забудьте, – прервала меня барышня-врач и развела руками. – В вашем случае даже отечественная медицина бессильна. Только за холестерином следите – ешьте меньше жирного.
В смешанных чувствах я покинул клинику и сел в ожидающую меня машину. По дороге я поделился с водителем впечатлениями от первого за сорок три года посещения лечебного учреждения по своей воле. Водитель (мужчина серьезный, с жизненным опытом, хороший дядька, кстати) выслушал мой рассказ и на словах «не пил, не курил, не употреблял наркотики, не имел связей…» заключил: «Не жил, короче».
Поделиться книгой: