Всё хреново

И вдруг она, как по волшебству, охладела к вечеринкам. Почему? Потому что они мешали ее главной ценности: помощи страдающим детям. Она сменила профессию и полностью ушла в работу. Стала оставаться на ночь дома. Бросила пить и принимать наркотики. И начала нормально спать – ведь ей требовались тонны энергии на спасение мира.

Ее друзья-тусовщики смотрели на нее с жалостью – они судили о ней по ценностям, которые для нее самой уже устарели. Бедная наша королева вечеринок, ей приходится идти спать каждый вечер и каждое утро вставать на работу. Бедная девочка, она уже не может каждые выходные плясать в клубах и закидываться экстази.

Но у ценностных иерархий есть одна интересная черта: когда они меняются, вы на деле ничего не теряете. Ведь моя подруга не приняла волевое решение забыть о вечеринках и заняться карьерой. Просто вечеринки перестали ее интересовать. А «интерес» – это продукт ценностной иерархии. Когда ценность снижается, пропадает и интерес. Поэтому у нас не возникает чувства потери, ощущения, что, бросив это занятие, мы пропускаем что-то важное. Наоборот, мы оглядываемся назад и не можем понять, как вообще могли тратить столько времени на такие глупые, никчемные вещи, зачем расходовали столько энергии на такие бессмысленные дела. Эти уколы сожаления и стыда полезны – они сигнализируют о росте. Это значит, что мы приближаемся к своим надеждам.

Второй ньютоновский закон эмоций

Наша самооценка равна сумме наших эмоций в течение жизни

Давайте вернемся к примеру с ударом в нос, только на этот раз представим, что я окружен таким магическим силовым полем, которое защищает меня от любых последствий моих действий. Вы не можете дать мне сдачи. Вы не можете ничего мне сказать. Вы даже не можете пожаловаться на меня другим. Я непробиваемый – всевидящий, всемогущий, злобный говнюк.

Первый ньютоновский закон эмоций гласит, что, когда кто-то (или что-то) причиняет нам боль, возникает моральный разрыв и наш Чувствующий мозг призывает на помощь всякие мерзкие эмоции, чтобы мотивировать нас на восстановление справедливости.

Но что, если справедливость не восстанавливается? Что, если кто-то (или что-то) делает нам гадость, а мы не можем с ним ни поквитаться, ни примириться? Что, если мы оказываемся бессильны что-либо сделать ему в ответ? Что, если мое силовое поле для вас слишком мощное?

Если моральный разрыв сохраняется слишком долго, он становится нормой жизни{81}. Настройкой по умолчанию. Встраивается в нашу ценностную иерархию. Если мы получаем по носу, но не даем сдачи, наш Чувствующий мозг со временем приходит к неожиданному заключению:

«Мы заслуживаем того, чтобы быть битыми».

Ведь если бы мы этого не заслуживали, мы бы смогли восстановить справедливость, так? А раз мы не смогли поквитаться с обидчиком, мы, должно быть, какие-то убогие либо он намного круче нас (либо и то и другое).

Это тоже результат работы нашей надежды. Потому что когда Чувствующему мозгу кажется, что добиться выравнивания невозможно, он переходит к запасному варианту: сдаться, признать поражение, заклеймить себя как несостоятельного и не представляющего большой ценности. Когда кто-то причиняет нам вред, наша первая реакция, как правило, такая: «Он дерьмо, а я прав». Но если мы не можем наказать его и доказать свою правоту, то Чувствующий мозг принимает единственное альтернативное объяснение: «Я дерьмо, а он прав»{82}.

Такая капитуляция под влиянием продолжительного морального разрыва – фундаментальная особенность Чувствующего мозга. И отсюда Второй ньютоновский закон эмоций: оценка, которую мы даем всему происходящему с нами, – это сумма всех эмоций, которые мы испытали.

В обыденном представлении такая капитуляция и признание себя малозначимой фигурой – это то, что мы воспринимаем как стеснительность и низкую самооценку. Но, как ни назови, суть одна: жизнь вас пинает, а вы чувствуете, что бессильны ей помешать. И тогда ваш Чувствующий мозг делает вывод, что так вам и надо.

Естественно, тот же принцип работает и с противоположным типом морального разрыва. Когда мы ни за что ни про что получаем всякие ништяки (награды за участие, завышенные оценки и золотые медали за девятое место), мы начинаем (ошибочно) воспринимать себя лучше, чем мы есть. И тогда у нас появляется завышенная самооценка – или, проще говоря, мы превращаемся в заносчивых придурков.

Самооценка всегда зависит от контекста. Если в детстве вас дразнили из-за дурацких очков и смешного носа, ваш Чувствующий мозг будет «уверен» в том, что вы страшила, даже если вы вырастете сногсшибательной секс-бомбой. Чувствующий мозг людей, которых воспитывали в строгой религиозной среде и сурово наказывали за любые проявления сексуальности, «знает», что секс – это плохо, даже если их Думающий мозг давно уяснил, что секс – это естественно и вообще очень круто.

Высокая и низкая самооценка на первый взгляд кажутся совершенно разными проблемами, но на деле это две стороны одной и той же поддельной медали. Потому что неважно, считаете ли вы себя лучше всего мира или хуже всего мира, – смысл в обоих случаях один: вы представляете себя особенным, отграниченным от всех остальных.

Человек, убежденный в том, что он заслуживает особого обращения из-за своей крутизны, не сильно отличается от человека, убежденного в том, что заслуживает особого обращения из-за своего ничтожества. Оба они нарциссы. Оба считают себя особенными. Оба уверены в том, что мир должен сделать исключение и поставить их ценности и чувства выше ценностей и чувств всех остальных.

Нарциссов бросает туда-сюда от чувства превосходства к чувству своей обездоленности{83}. Их либо все обожают, либо все ненавидят. У них либо все зашибись, либо полная жопа. Любое событие было либо самым лучшим моментом в их жизни, либо травмой. У нарцисса не бывает промежуточных вариантов – ведь для того, чтобы признать неоднозначность и разнообразие окружающей действительности, ему придется отказаться от убеждения в своей исключительности. Как правило, нарциссы невыносимы. Они считают себя центром мироздания и требуют, чтобы другие это признали.

Если приглядеться, такие самооценки-перевертыши можно обнаружить где угодно: в массовых убийцах, диктаторах, капризных детях, вашей взбалмошной тетушке, которая каждый год отравляет вам Рождество. Гитлер заявлял, что мир так плохо обошелся с Германией после Первой мировой войны, потому что боялся ее превосходства{84}. А не так давно в Калифорнии один неадекватный стрелок объяснил свою попытку перебить целое студенческое общежитие тем, что девушки выбирают парней «намного хуже», чем он, и из-за этого он до сих пор девственник{85}.

Вы можете найти ее и в себе, если честно на себя взглянете. Чем вы неувереннее себя в чем-то чувствуете, тем больше вас будет болтать между ложным ощущением собственного превосходства («Я лучший!») и ложным ощущением собственного ничтожества («Я лох!»).

Самооценка – это иллюзия{86}. Это психологическая надстройка, которую сооружает наш Чувствующий мозг, чтобы научиться предсказывать, что его поддержит, а что – травмирует. И главное: мы должны испытывать на свой счет какие-то эмоции, чтобы испытывать какие-то эмоции по отношению к миру, а без этих эмоций нам не обрести надежду.

Во всех нас есть доля нарциссизма. Это неизбежно, потому что все, что мы знаем и когда-либо испытывали, случилось с нами. Природа нашего сознания требует, чтобы все в нашей жизни проходило через нас. А значит, совершенно естественно, что мы волей-неволей чувствуем себя центром мира – ведь мы действительно центр всего, что с нами происходит{87}.

Мы все переоцениваем свои навыки и стремления и недооцениваем навыки и стремления других. Большинство людей уверены, что обладают интеллектом выше среднего и лучше справляются практически со всеми задачами, – особенно если это абсолютно не так{88}. Мы все склонны считать свои поступки более честными и этичными, чем они есть на самом деле{89}. Мы при любой возможности будем убеждать себя, что то, что хорошо для нас, хорошо и для всех остальных{90}. Если мы облажались, мы тут же сваливаем все на случай{91}. Но стоит облажаться кому-то другому, мы бросаемся судить о его характере{92}.

Постоянный умеренный нарциссизм – это наша естественная черта, но он может провоцировать массу социально-политических проблем. Речь не о конфликте между правыми и левыми. Не о конфликте старшего и младшего поколений. Не о конфликте Востока и Запада.

Речь об общечеловеческом конфликте.

Любая институция со временем рушится и погрязает в коррупции. Любой человек, получив власть и большую свободу действий, неизбежно начнет использовать эту власть в своих интересах. Каждый из нас закрывает глаза на собственные недостатки, но не может пройти мимо чужих.

Добро пожаловать на Землю. Приятного пребывания.

Наш Чувствующий мозг так искажает действительность, что мы даже не сомневаемся в том, что наши проблемы и страдания уникальны и ни с чем не сравнимы, хотя доказательств обратного хоть отбавляй. Людям необходим этот встроенный нарциссизм, потому что он последний барьер, который защищает нас от Неприятной правды. Ведь давайте по-честному: люди – говно, а наша жизнь становится только сложнее и непредсказуемее. Большинство из нас идет по ней на ощупь, если не вообще наугад. И если бы у нас не было этой ложной уверенности в своем превосходстве (или обделенности), этой иллюзии, что мы хоть чем-то примечательны, мы бы по очереди сигали с ближайшего моста. Без этого нарциссизма, без этой лжи, которую мы все себе внушаем, мы бы, скорее всего, утратили всякую надежду.

Но наш встроенный нарциссизм имеет свою цену. Неважно, считаете вы себя лучшим или худшим в мире, для вас характерно одно и то же ощущение: что вы отделены от остального мира.

А эта разобщенность с миром в итоге приносит только лишние страдания{93}.

Третий ньютоновский закон эмоций

Ваша идентичность будет оставаться прежней до тех пор, пока ее не перебьет новый опыт

Вот вам классическая слезливая история. Мальчик изменяет девочке. У девочки разбивается сердце. Девочка впадает в отчаяние. Мальчик бросает девочку, и она годами страдает по этому поводу. Девочка чувствует себя неудачницей. Чтобы ее Чувствующий мозг не потерял надежду, Думающий мозг должен выбрать одно из двух объяснений. Она может убедить себя в том, что а) все мальчики – дерьмо или б) она сама – дерьмо{94}.

Да уж. Оба варианта так себе.

Но она решает остановиться на варианте а) «все мальчики – дерьмо», потому что, в конце концов, ей еще надо как-то жить с собой дальше. Этот выбор она делает неосознанно, имейте в виду. Просто так получается{95}.

Перескакиваем на несколько лет вперед. Девочка встречает другого мальчика. Этот мальчик не дерьмо. Вообще ни разу. Наоборот, он классный. И милый. И влюблен. Прямо вот по-настоящему.

Но у девочки ступор. Разве такое бывает? Разве этот мальчик реален? Она же знает, что все мальчики дерьмо. Это так. Это должно быть так – об этом говорят ее эмоциональные шрамы.

К сожалению, принять то, что этот мальчик не дерьмо, ее Чувствующему мозгу слишком трудно, поэтому она убеждает себя, что на самом деле он тоже дерьмо. Она цепляется к его малейшим недостаткам. Она замечает каждое неудачное слово, каждый неуместный жест, каждое неловкое прикосновение. Она так пристально разглядывает любую его крошечную ошибку, что вскоре у нее в голове будто загорается гигантская, пульсирующая стробоскопическими огнями надпись: «Беги! Спасайся!»

И она бежит. Бежит самым кошмарным образом. Она бросает его ради другого мальчика. В конце концов, все мальчики дерьмо. Так почему не поменять один кусок дерьма на другой? Никакой разницы.

У мальчика разбивается сердце. Мальчик впадает в отчаяние. Он страдает годами, и постепенно боль переходит в стыд. А стыд ставит его перед сложным выбором. Потому что теперь его Думающий мозг должен решить: либо а) все девочки – дерьмо, либо б) он сам – дерьмо.

Наши ценности не просто набор чувств. Наши ценности – это истории.

Когда наш Чувствующий мозг что-то испытывает, наш Думающий мозг начинает выстраивать нарратив, который объяснил бы это «что-то». Потеря работы не просто неудача – ваш Думающий мозг сплетает целую историю вокруг этого события: начальник-гад выкинул вас на помойку после того, как вы годами верно на него трудились! Вы отдали этой компании лучшие годы жизни! А взамен что?

Наши нарративы ужасно липучие: они цепляются к нашему сознанию и облепляют нашу идентичность, как узкая мокрая одежда. Мы везде таскаем их с собой и судим по ним о себе. Мы обмениваемся этими нарративами с другими и ищем тех, у кого они похожи на наши. Мы называем этих людей своими друзьями, союзниками, хорошими ребятами. А если чьи-то нарративы противоречат нашим? Этих мы считаем злодеями.

Наши нарративы о себе и окружающем мире, по сути, сводятся а) к ценности чего-то или кого-то и б) к соответствию этого «чего-то» или «кого-то» его ценности. Все они строятся по одним схемам:

• С человеком/объектом случается что-то плохое, а человек/объект этого не заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то хорошее, а человек/объект этого не заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то хорошее, и человек/объект этого заслуживает.

• С человеком/объектом случается что-то плохое, и человек/объект этого заслуживает.

Любая книга, миф, сказка, история – любое человеческое высказывание, которое передается другим и сохраняется в нашей памяти, представляет собой что-то вроде венка, сплетенного из таких маленьких оценочных нарративов: один за другим, и так до бесконечности{96}.

Нарративы о том, что важно, а что нет, что заслуженно, а что нет, застревают у нас в голове и формируют нашу личность: от них зависит то, как мы ощущаем себя в этом мире и в обществе друг друга. Они определяют наше отношение к себе: заслуживаем ли мы хорошей жизни или нет, заслуживаем ли того, чтобы быть любимыми, или нет, заслуживаем ли мы успеха или нет – и то, как мы вообще себя понимаем.

Эта сеть оценочных нарративов и есть наша идентичность. Когда вы думаете про себя: «Я офигенный капитан, хо-хо-хо» – в вас говорит нарратив, через призму которого вы себя оцениваете. Это часть вашего «я» из плоти и крови, которую вы демонстрируете окружающим и развешиваете по всей своей странице на Facebook. Вы умеете управлять яхтами и делаете это как бог – и потому заслуживаете всяких ништяков.

Но вот что забавно: когда эти маленькие нарративы становятся частью вашей идентичности, вы начинаете защищать их и реагировать на них так эмоционально, как будто они и правда ваша неотъемлемая составляющая. Если кто-то вмажет вам по лицу, вы отреагируете всплеском агрессии – но если кто-то назовет вас дерьмовым капитаном, вы тоже выдадите очень похожую негативную реакцию, потому что мы бросаемся защищать свое метафизическое тело так же, как защищаем физическое.

Наша идентичность катится по нашей жизни как снежный ком, собирая по пути все больше и больше ценностей и обрастая новыми смыслами. В детстве вы были очень близки с мамой, и эти отношения давали вам надежду, поэтому вы сочиняете в голове историю, которая становится одной из характерных черт вашей личности – наравне с густыми волосами, карими глазами или жуткими ногтями на ногах. Ваша мама – это огромная часть вашей жизни. Ваша мама – замечательная женщина. Вы всем обязаны своей маме… и прочая фигня, которую принято говорить на вручении «Оскара». А потом вы начинаете защищать эту часть своей идентичности так, как если бы она реально была частью вас самих. Кто-то сказал о вашей маме гадость – вам тут же сорвало крышу, и вы начали крушить все вокруг.

Дальше этот опыт создает в вашей голове новый нарратив и новую ценность. Вы решаете, что у вас проблемы со сдерживанием гнева… особенно в присутствии матери. И теперь это становится неотъемлемой частью вашей личности.

И так далее.

Чем дольше мы живем с какой-то ценностью, тем глубже она запрятана в снежном коме и тем больше влияет на то, как мы воспринимаем себя и окружающий мир. Как проценты по банковскому займу, наши ценности со временем накапливаются, становятся ярче и окрашивают наши будущие переживания. Вам не дает спокойно жить не только тот факт, что вас чморили в начальной школе, – а тот факт, что вас чморили в начальной школе, плюс все ваше самобичевание и нарциссизм, которые вы десятилетиями переносили на все свои последующие отношения, из-за чего все они разрушились и добавили вам поводов для страданий.

Психологи мало что знают наверняка{97}, но в одном они уверены: детская травма отравляет нам всю жизнь{98}. Из-за этого «эффекта снежного кома», при котором новые эмоции наслаиваются на более ранние, наши детские переживания – и хорошие, и плохие – очень долго влияют на нашу идентичность и задают те основные ценности, которые определяют весь основной курс нашей жизни. Ранние переживания закладывают фундамент личности, а если фундамент хреновый, возникает эффект домино, который будет преследовать вас годами и отравлять своим ядом все события вашей жизни, крупные и мелкие.

Пока мы маленькие, наша идентичность тоже крошечная и хрупкая. У нас мало опыта. Мы полностью зависим от тех, кто о нас заботится, – а они неизбежно делают кучу ошибок. Их безразличие или жестокость могут вызвать сильнейшую эмоциональную реакцию и спровоцировать здоровенные эмоциональные разрывы, которые мы никогда не сможем преодолеть. Папа уходит из семьи, и ваш трехлетний Чувствующий мозг решает, что вы с самого начала были тут никому не нужны. Мама бросает вас ради нового богатого мужа, и вы заключаете, что по-настоящему близких отношений не существует и в этом мире никому нельзя доверять.

Неудивительно, что Ньютон был таким нелюдимым букой{99}.

И самое ужасное: чем дольше мы живем с этими нарративами, тем реже мы замечаем, что они вообще у нас есть. Они становятся фоновым шумом для наших мыслей, внутренней обстановкой нашего сознания. И хотя на самом деле они случайны и надуманны, они кажутся не только естественной, но еще и неотъемлемой частью нас самих{100}.

Ценности, которые мы выбираем по жизни, кристаллизуются и образуют шапку на вершине нашей личности{101}. Единственный способ изменить свои ценности – испытать нечто такое, что будет им противоречить. Но любая попытка вырваться из тисков этих ценностей с помощью новых, противоречащих им переживаний будет неизбежно сопровождаться болью и дискомфортом{102}. Именно поэтому не бывает безболезненных перемен и нетрудного роста. И именно поэтому невозможно стать кем-то новым, не оплакав утрату себя прежнего.

Когда мы расстаемся со своими ценностями, мы оплакиваем смерть своих прошлых определяющих нарративов так, будто потеряли часть себя, – потому что мы и правда потеряли часть себя. Мы горюем так же, как горевали бы из-за утраты близкого человека, работы, дома, круга общения, духовной веры или дружбы. Все это – определяющие, важнейшие составляющие вашей личности. И когда их от вас отрывают, вместе с ними у вас отбирают надежду, которую они привносили в вашу жизнь, оставляя вас вновь один на один с Неприятной правдой.

Есть два пути к исцелению – то есть к замене старых, ложных ценностей новыми и более здравыми. Первый: пересмотреть события своего прошлого и переписать связанные с ними нарративы. Стойте, он дал мне в нос потому, что я ужасный человек, или потому, что это он ужасный человек?

Пересмотр нарративов своей жизни позволяет нам взглянуть на все свежим взглядом: да, возможно, я никогда не был таким уж офигенным капитаном, ну и что. Зачастую со временем мы понимаем, что то, что когда-то казалось нам важным, таковым не является. Порой мы продлеваем свою историю, чтобы лучше в ней разобраться: о, она бросила меня, потому что какой-то козел бросил ее, и после этого она стала стыдиться себя и избегать близких отношений – хоп! и тот разрыв уже не кажется таким мучительным.

Другой способ изменить свои ценности – начать придумывать нарративы для будущего себя, то есть воображать, какой могла бы быть ваша жизнь, если бы вы обладали конкретными ценностями или определенным складом характера. Визуализируя будущее, которое мы себе желаем, мы даем своему Чувствующему мозгу возможность примерить другие ценности и посмотреть, как они ему, прежде чем решить ими обзавестись. Если делать это достаточно часто, Чувствующий мозг привыкнет к новым ценностям и начнет в них верить.

Делать это «проецирование на будущее», как правило, учат самым придурочным образом: «Представьте, что вы охренеть какой богач и у вас целая флотилия яхт! Тогда все сбудется!»{103}.

К сожалению, такая визуализация не заменяет нынешнюю нездоровую ценность (материализм) той, что получше. Вы просто дрочите на свою нынешнюю ценность. Реальная перемена – это когда вы представляете, каково это – вообще не хотеть никаких яхт.

Полезные визуализации должны вызывать некоторый дискомфорт. Они должны даваться с трудом, вы должны постараться их ухватить. Если ничего этого нет, в вас ничего и не меняется.

Чувствующий мозг не видит разницы между прошлым, настоящим и будущим – это епархия Думающего мозга{104}. И одна из стратегий, при помощи которой Думающий мозг подпихивает Чувствующий на верный жизненный путь, – это стратегия вопросов «а что, если»: «А что, если бы ты разлюбил яхты и посвятил время заботе о детях-инвалидах? А что, если бы ты перестал что-либо доказывать окружающим, чтобы им понравиться? Что, если их нежелание с тобой общаться больше связано с их собственными проблемами, чем с тобой?»

Иногда можно придумать для Чувствующего мозга историю, которая будет казаться ему правдивой – независимо от того, насколько она правдива на самом деле. Писатель и бывший «морской котик» Джоко Виллинк пишет в своей книге «Дисциплина – это свобода», что он каждый день просыпается в 4:30 утра, потому что представляет, что где-то в мире у него есть враг{105}. Он не знает где, но предполагает, что враг хочет его убить. И понимает, что, проснувшись раньше врага, он получает некоторое преимущество. Виллинк придумал себе этот нарратив, пока служил в Ираке, где и вправду были враги, которые реально хотели его убить. Но сохранил его и после того, как вернулся к гражданской жизни.

Объективно нарратив Виллинка – полный бред. Враг? Где? Но в фигуральном, эмоциональном плане он обладает огромной силой. Чувствующий мозг Виллинка все еще на него ведется, и он все еще поднимает Виллинка из постели раньше, чем некоторые из нас заканчивают пьянку, которую начали накануне. Вот это – иллюзия самоконтроля в действии.

Без этих нарративов – представлений о том, какого будущего мы себе желаем, какие ценности хотим перенять, какую шкуру хотим скинуть и в какую перелезть, – мы обречены вечно страдать от последствий давнишнего несчастья. Истории из нашего прошлого определяют наше настоящее. Истории о будущем определяют наши надежды. А способность принять эти истории и воплотить их в жизнь, сделать их своей реальностью – это то, что придает жизни смысл.

Сила эмоционального притяжения

Эмо-Ньютон сидел один в своей детской спальне. Снаружи было темно. Он не знал, сколько времени уже не спит, который теперь час и какой день. Он уже несколько недель работал тут в полном одиночестве. Еда, которую ему оставили родные, так и гнила нетронутой у двери.

Он взял чистый лист бумаги и нарисовал на нем большой круг. Затем он поставил точки на границе круга и пунктирной линией намерил тягу каждой из этих точек к центру. Под рисунком он написал: «У наших ценностей есть сила эмоционального притяжения: мы притягиваем в свою орбиту тех, чьи ценности совпадают с нашими, и инстинктивно отталкиваем, словно другой полюс магнита, тех, чьи ценности противоречат нашим{106}. Эта сила формирует вокруг одного и того же принципа большие орбиты похожих между собой людей. Все они проходят один и тот же путь, накручивая круги вокруг одного и того же значимого для них ядра».

Затем он нарисовал еще один круг рядом с первым. Так, что они почти соприкоснулись границами. Дальше он провел между обеими окружностями линии напряжения, обозначив места, где гравитация тянет их в противоположные стороны и нарушает идеальную симметрию каждой из орбит. И подписал:

«Большие группы людей сливаются друг с другом, образуя племена и сообщества, объединенные схожей трактовкой их эмоциональной истории. Например, вы, сэр, цените науку. Я тоже ценю науку. Поэтому между нами есть эмоциональное притяжение. Наши ценности влекутся друг к другу, из-за чего мы постоянно попадаем в орбиту друг друга и вступаем в метафизический танец дружбы. Наши ценности сходятся воедино, и у нас появляется общая цель!

Но! Предположим, что один джентльмен видит ценность в пуританстве, а другой – в англиканстве. Они обитают в двух близких, но разных системах. И потому каждый из них искривляет орбиту другого, создает напряжение внутри его ценностной иерархии, ставит под вопрос его идентичность – и тем самым вызывает негативные эмоции, которые толкают их дальше друг от друга и разводят их цели.

Я решительно заявляю, что эта сила эмоционального притяжения и отталкивания – фундаментальная причина всех человеческих конфликтов и устремлений».

Тут Исаак достал еще один лист и нарисовал много-много кругов разных размеров. «Чем серьезнее мы воспринимаем какую-то ценность, – написал он, – то есть чем категоричнее мы утверждаем, что это нечто лучше или хуже всего остального, – тем сильнее ее притяжение, тем устойчивее ее орбита и тем труднее внешним силам сбить ее с пути и отвернуть от цели{107}.

Наши сильнейшие ценности посему требуют либо приязни, либо антипатии других – чем больше людей разделяют какую-то ценность, тем активнее они сплачиваются и организуются в единое целое вокруг нее: ученые с учеными, священники со священниками. Люди, которые любят одно и то же, любят друг друга. И люди, которые ненавидят одно и то же, любят друг друга. А люди, которые любят или ненавидят разные вещи, ненавидят друг друга. Все человеческие системы рано или поздно достигают равновесия за счет слияния и выстраивания в плеяды по общим ценностям – люди тянутся друг к другу, изменяя и модифицируя свои личные нарративы до тех пор, пока они не станут одинаковыми, а их личная идентичность не станет идентичностью группы.

Быть может, вы скажете: “Но, любезный Ньютон, разве большинство людей не имеет одни и те же ценности? Ведь большинству всего-то и нужно, что кусок хлеба и безопасный ночлег”. И на это я отвечу, что вы правы, мой друг!

Большинство людей имеет больше сходств, чем различий. Почти все мы хотим от жизни одного и того же. Но все маленькие различия вызывают эмоции, а эмоции создают ощущение важности. Поэтому различия начинают казаться нам несоизмеримо более важными, чем сходства. И в этом истинная трагедия человека. Мы обречены вечно конфликтовать из-за малейших расхождений{108}.

Эта теория силы эмоционального притяжения, связанности и взаимного влечения схожих ценностей объясняет историю всех народов{109}. В разных точках мира разные географические факторы. Один регион может быть суровым, труднопроходимым и хорошо защищенным от захватчиков. Его народ естественным образом ценит нейтралитет и изолированность. И это становится их групповой идентичностью. В другом регионе может быть изобилие еды и вина, и его народ привыкает ценить гостеприимство, праздники и семью. Это тоже становится его идентичностью. Третий регион, возможно, засушливый и трудный для выживания, но находится на пересечении путей, соединяющих его с самыми далекими краями, – и его народ начнет ценить власть, сильное военное командование и неограниченное господство. Это тоже становится их идентичностью{110}.

И как индивидуумы защищают свою идентичность, облекая ее в форму убеждений, рациональных доводов и предрассудков, так и сообщества, племена и нации защищают свою{111}. Культуры постепенно закрепляются в форме государств, которые затем начинают расширяться, принимая все больше и больше людей под купол своей системы ценностей. В конце концов государства наталкиваются друг на друга, и между их несхожими ценностями возникает конфликт.

Большинство людей ставят ценность своей личности ниже культурных и групповых ценностей. Поэтому так многие готовы умереть за то, что считают самым важным: семью, любимых, свою страну, своего бога. И из-за этой готовности людей умереть за собственные ценности все столкновения культур неизбежно ведут к войне{112}.

Война – лишь земное испытание надежды. Страна или народ, чьи ценности лучше всего способствуют увеличению ресурсов и укреплению надежды, неизбежно будет победителем. Чем больше соседей это государство будет завоевывать, тем сильнее его народ будет укрепляться во мнении, что он заслуживает того, чтобы господствовать над другими людьми, и что именно его ценностям должно следовать все человечество. Ценности победителей доминируют на протяжении долгого времени: их записывают и восхваляют в исторических трудах, они передаются из уст в уста и служат источником надежды еще многим будущим поколениям. А когда перестают быть эффективными, они уступают ценностям другой, более молодой нации, и в истории начинается новая эра.

Я решительно заявляю, что это схема человеческого прогресса».

Ньютон закончил писать. Он положил свою теорию эмоционального притяжения в ту же стопку, что и три закона эмоций, и ненадолго задумался о своих открытиях.

И в этот тихий мрачный час он вдруг осознал страшную вещь: у него самого нет орбиты. За годы психологических травм и социальных неудач он добровольно отдалился от всех и вся – как одинокая звезда, летящая по собственной траектории, он не подпадал под влияние гравитационных полей каких-либо других систем.

Он понял, что не ценит никого – даже самого себя, – и его охватило чувство одиночества и горя, потому что никакая логика и никакой расчет не помогут справиться с невыносимым отчаянием Чувствующего мозга, который безуспешно пытается отыскать для себя надежду в этом мире.

Я был бы рад сказать вам, что Ньютон из параллельной вселенной, или эмо-Ньютон, справился с тоской и одиночеством. Я был бы рад сказать, что он научился ценить себя и других. Но, как и Ньютон из нашего мира, Ньютон из параллельной вселенной до конца своих дней оставался одиноким, ворчливым и несчастным.

Вопросы, на которые тем летом 1665 г. ответили оба Ньютона, занимали мысли многих поколений философов и ученых. А этот сварливый, асоциальный двадцатипятилетний тип разгадал загадку и взломал код всего за несколько месяцев. И, вырвавшись в авангард научной мысли, отбросил свои находки в дальний, заросший плесенью угол захламленного кабинета в захолустной деревушке в сутках езды к северу от Лондона.

Там они и пылились, неведомые миру{113}.

Глава 4

Как воплотить все свои мечты

Представьте такую картину: два часа ночи, а вы все еще валяетесь, полусонный, на диване и пялитесь мутным взглядом в телевизор. Зачем? Вы сами не знаете. Просто вам легче по инерции продолжать смотреть какую-то ерунду, чем встать и пойти в кровать. И потому вы никак не можете оторваться.

Отлично. Как раз тут я вас и настигну – в тот самый момент, когда вы апатичны, потеряны и абсолютно пассивны перед лицом судьбы. Никто не стал бы сидеть перед телевизором в два часа ночи, если бы у него были важные планы на следующий день. Невозможно часами не находить в себе сил поднять задницу с дивана, если только вы не переживаете некий внутренний кризис надежды. А как раз об этом кризисе я и хочу поговорить.

Я появляюсь у вас на экране. Просто вихрь энергии. В сопровождении кричащих, хамских цветов и убогих звуковых эффектов. Я практически ору. Но при этом на лице у меня непринужденная, спокойная улыбка. Я внушаю вам доверие. Кажется, будто я смотрю на вас и только на вас:

«Что, если я скажу вам, что могу решить все ваши проблемы?» – говорю я.