Помоги проекту - поделись книгой:
* * *
— … Как тебе это удалось? — восхищенно спросил Джек Милдэм, выводя машину со стоянки у Полицейского Управления.
— Долго рассказывать! — Ольга, сидевшая на заднем сидении, протянула тонкую белую руку. — Подай-ка пакет с одеждой. И не пялься на меня, отвернись и следи за дорогой. Гонзик, тебя это тоже касается.
— Не понимаю, зачем мне-то следить за дорогой? — отозвался Христофор. — Машину ведет его сиятельство…
— Дадут мне сегодня одеться или нет?! — прикрикнула Ольга, изображая гнев.
— Ну, если бы это зависело от меня… — глубокомысленно произнес Гонзо.
— Ты это про что? — покосился на него граф.
— Да нет, я так… Я просто хотел сказать, что Ольге идет этот пиджак.
— Тебе он еще больше подойдет! — Ольга перекинула пиджак на колени Гонзо. — Там, в кармане, удостоверение на имя следователя по особо важным делам Богоушека.
— Да ну?! — Христофор, несмотря на запрещение, бросил на Ольгу удивленный взгляд. — Вот это класс! Позвольте вам выразить свое восхищение, пани! Ручку поцеловать разрешите! Разумеется, если граф не возражает…
Ольга улыбнулась.
— Так и быть, пан Богоушек, — сказала она, протягивая ему руку.
— Куда ехать-то теперь? — спросил Джек, сердито глядя на дорогу.
— Прежде всего, на птичий рынок! — сказал Гонзо.
— Это еще зачем?
Христофор взял серебристый баллончик и встряхнул его. Внутри плескался фиксатор — жидкость, предназначенная вовсе не для того, чтобы превращать людей в ящериц.
— Нам нужен миражинский нюшок. Самой чистой породы, — сказал Гонзо. — И непременно — кобелёк…
Глава 5
Помещик Новокупавинского уезда, отставной капитан Савелий Лукич Куратов, проснувшись этот день позже обычного, сел за чай попросту: в халате и с матушкой, Аграфеной Кондратьевной.
Старуха по обыкновению завела разговор об картах и вине, коих хотя и не знала сама, все же считала главным на свете злом после Наполеона, а потому всячески старалась отвратить от них сына. Впрочем, матушкины выговоры мало оставляли следа в душе Савелия Лукича. Он был уже и сам волосом сед и знал по опыту, что, в отличие от Наполеона, ни вина, ни карт нельзя прогнать из отечества.
— Ты, Савелий, Бога побойся, коли мать-старуху пожалеть не хочешь, — причитала довольно монотонно Аграфена Кондратьевна. — Ведь ты уже не молодой человек. Куда тебе перед мальчишками-то удаль показывать! И добро бы, в богоугодном каком деле, а то ведь в пьянстве! Срам!
— Оставьте, маман! — простонал Савелий Лукич, прижимая серебряный молочник к пылающему виску. — Как не надоест, ей-богу! Без того голова болит…
— А матери разве не больно смотреть на тебя? Ведь другого и занятия нет, как с актерками да с гусарами травиться калхетинским!
— Дрянь, это верно, — вздохнул Куратов. — Куда против венгерского!
— Что у них ни кола, ни двора нету, так вот они и величаются геройством друг перед другом, пропивают да проигрывают казенное содержание… А у тебя — собственность! Ты — помещик и должен только о том думать, как имением управить, да приращение ему сделать.
— Зачем же приращение? — удивился Савелий Лукич. — Уж, кажется, всего у меня достаточно — и земли, и людей, и угодья всякого… На мой век хватит!
— Не о тебе пекусь! А как пошлет господь наследников, — матушка перекрестилась, — им-то что оставишь?
— Хватит и наследникам! — махнул рукой Куратов. — Не прикажете ли мне с соседями тяжбы заводить ради ваших наследников?
— А хоть бы и тяжбы, — глаза Аграфены Кондратьевны заблестели, видно было, что разговор, наконец, дошел до самого дела. — Вон, сосед Турицыных, Петр Силыч Бочаров…
— Сутяга он и больше ничего! — оборвал матушку Куратов.
Аграфена Кондратьевна постно поджала губы.
— Однако же мельницу оттягал у Турицыных.
— Ну и дурак, что оттягал! Черта ли в ней? Давно сгнила… Отсудил бы лучше Легостаевский лес. Там хоть охота…
— Отсудит и лес! — матушка в запальчивости хлопнула по скатерти костлявою ладонью и вдруг осеклась.
— Ох ты, господи! Я же тебе, друг мой, забыла рассказать главную новость!
— Ну? — Савелий Лукич уже собирался вставать из-за стола, чтобы идти в библиотеку курить трубку и смотреть в окно.
— Прямо страсть! У Турицыных дворовая девчонка в Легостаевском лесу потерялась! Поутру конюх ихний приходил, так я послала с ним Василия да Михайлу, да сыновей Заплаткиных, чтоб пособили искать.
Савелий Лукич покачал головой.
— Что за напасть такая? Не везет Турицыным, да и только! И давно потерялась?
— Третьего дня, конюх говорит, пошла за грибами и сгинула. Ни слуху, ни духу. Я уж думаю, не завелось ли там, на болотах, нечистой силы? Ведь у них и в прошлый раз также было! С коровой…
— Вздор! — Куратов решительно поднялся и бросил на стол салфетку. — Найдется, коли волкам не попалась…
— Страсти какие! — прошептала старушка, крестясь.
— Хотя… может, и беглые шалят. Мало ли их теперь по лесам шастает! — Савелий Лукич зевнул. — Исправнику донести надо бы…
За окном вдруг послышался стук копыт и скрип дорожного экипажа.
— Никак, гости! — оживился Куратов.
— Ну вот, — проворчала матушка, — опять понаедут гусары, покою от них нет…
Однако в коляске, подкатившей к крыльцу, гусар не было. Правда, впереди сидел кучер с усами, как у гусара, но в армяке. Рядом с ним поместилась молодая женщина, по-бабьи закутанная в платок. На подушках расположился барин — человек лет тридцати, весьма ученого вида, который придавали ему сидящие на носу круглые очки.
У ног барина лежала собака, столь лохматая, что невозможно было понять, с какой стороны у нее голова.
Савелий Лукич распорядился подать еще чаю и просить гостя к столу. Через минуту молодой человек был введен в комнату.
— Простите, что беспокою вас во время трапезы, уважаемый Савелий Лукич, — обратился он к хозяину. — Я к вам с поклоном от Петра Андреевича Собакина.
— А! Очень приятно! — Куратов принял гостя в объятия. — Милости прошу откушать со мною и с матушкой, Аграфеной Кондратьевной!
— И вам, сударыня, велел кланяться Петр Андреевич! — добавил приезжий.
— Спасибо, спасибо, — покивала матушка, сама наливая гостю чая из самовара. — Савеша! — обратилась она к сыну. — А какой же это Петр Андреевич? Не Клавдии ли Васильевны зять?
— Нет, это другой, — ответил Савелий Лукич. — Петр Андреевич Собакин — человек занятий ученых. В городе живет. Сам губернатор его любит. За светлый ум, за хитроумные прожекты построения дорог и мостов… А сколько разных чудесных механизмов в дому его! Освещение завел у себя на квартире такое, что у князя на балу, даже глаза слепит, а обходится в копейку. Вот голова!
— Весьма почтенный человек! — оживилась Аграфена Кондратьевна. — И уважаемый, и занятий серьезных. Не то что…
— Впрочем, он и банчок держит, — сказал Савелий Лукич, и матушка тут же умолкла.
— А вы, сударь, — продолжал хозяин, — чем изволите… Но разрешите сначала спросить имя ваше и отчество.
— Конрад Карлович Михельсон, — живо отрекомендовался приезжий. — Э-э… приват-доцент Петербургского Университета. Из немцев. Впрочем, давно. Предки мои жили в России еще при Петре Великом. Сам я, подобно отцу и деду моим, занимаюсь медициной.
— Лекарь! — всплеснула руками Аграфена Кондратьевна. — Да тебя, батюшка сам Бог послал! Здешние-то лекаря ни аза не смыслят, а меня по ночам так вот и разнимает всю!
— Сударыня, — поклонился с улыбкой Михельсон, — был бы счастлив оказаться вам полезным. Однако мои познания лежат в области не так телесного, как душевного здоровья человека. Именно для изучения душевных расстройств обитателей различных губерний я и предпринял это путешествие…
— А! Ну так ты, отец, правильно к нам заехал, — Аграфена Кондратьевна покосилась на сына. — Сумасбродов здесь хватает…
— Что вы! — смутился Конрад Карлович. — Я не затем вовсе! Просто путь мой лежит теперь в стороне от столбовых дорог, и необходимость добывать фураж лошадям и помещение себе… при том, что Петр Андреевич рекомендовал мне ваше замечательное семейство, как…
— Полно, брат, не надо слов! — Савелий Лукич положил гостю на тарелку еще кусок пресного пирога с ревнем. — Вы здесь полный хозяин — и всё. Вот поживите у нас другой-третий день, сами не захотите после уезжать. Что же до ученых ваших изысканий… — Куратов понизил голос. — Матушка права. Тут в округе попадаются такие типы — хоть сейчас в дом призрения! Если останетесь на неделю, непременно уедете отсюда готовым профессором! Пока же позвольте задать вам один вопрос…
— Почту за честь.
— Вы в карты играете?…
В тот же вечер в доме Куратовых составился вист. За карточным столом сидели: хозяин, его ученый гость, сосед Куратова помещик Григорий Александрович Турицын и местный урядник, который по случаю произведенного у Турицыных следствия был уже несколько пьян.
Дворовая девчонка так и не отыскалась. Савелий Лукич положительно был уверен, что ее украли разбойники и бунтовщики, засевшие шайкой в Легостаевском лесу. Он, подкрепив себя парой бутылок шипучего, уже предлагал проект реляции губернатору с требованием послать против бунтовщиков войска под водительством капитана-исправника.
Урядник не возражал. Он знал, что губернатор войска не даст и даже слушать про бунтовщиков не станет. На вверенной ему территории никакого бунта быть не может, хоть пропади тут в лесах вся помещичья дворня, и с помещиками вместе…
Григорий Александрович Турицын лишь горестно вздыхал, во всем обвиняя злую свою разорительницу-судьбу. Вот даже и в карты ему положительно не везло сегодня, меж тем как приезжий приват-доцент метал очень бойко, загребая с приятной улыбкой не первый уже банк. Такая удачливость, вероятно, вскоре начала бы удивлять и самого хозяина, когда бы небольшое происшествие не развлекло вдруг общего внимания. Именно, жена михельсоновского кучера, проходя мимо играющих с подносом в руках, нечаянно облила сюртук своего барина вином из недопитого стакана.
— Ну что же ты, Малаша! — с досадой сказал Конрад Карлович. — Глаз у тебя нету? Новехонький сюртук…
— Прощенья просим! — молодая женщина покраснела. — Позвольте, Конрад Карлович, я тотчас пятно застираю, и ничего не будет!
— Застираю! Изволь теперь прерывать игру посреди талии, да по твоей милости идти переодеваться!.. Простите, господа, — обратился он к сидевшим за столом, — через минуту я вернусь.
— Это чья же такая красавица? — спросил урядник, глядя вслед Малаше, удалявшейся за барином.
— Его, Михельсона, — сказал Куратов. — У него с собою чета людей для услуг. Они с ним ездят и даже по медицинской части помогают. Маланья — на манер милосердной сестры, а муж ее, кучер — видали молодца? — тот как бы санитар. Если вдруг попадется какой-нибудь буйный больной…
— М-м-да! — задумчиво протянул урядник. — Знатная баба!
Меж тем, в покоях, отведенных Конраду Карловичу, состоялся другой разговор, и начала его жена кучера, милосердная сестра Маланья.
— Ты что, сдурел?! — обратилась она к барину, едва закрыв за собою дверь. — ты что тут вытворяешь?!
— В чем дело, Оленька? — с невинным видом спросил тот. — Я не понимаю.
— Оставь свои шулерские замашки для портовых кабаков! Ты прибыл сюда искать ифритов, а не в карты играть! Хочешь, чтобы нас выгнали из дома за твои фокусы?
— Но я должен поближе познакомиться с местными обитателями.
— Не понимаю, Христо, зачем тебе нужны местные обитатели? Почему мы остановились именно в этом доме?
— Потому что ифрит где-то близко. Я это чую совсем также, как наш нюшок! Не зря он привел нас в эту местность…
— Но ты не дал ему привести нас прямо к ифриту.
— Дорогая моя! Здесь деревня! И здесь не принято среди бела дня лазить через заборы барских усадеб.
— Значит, мы дожидаемся только ночи?
— Если мы ночью полезем, так на нас собак спустят. Чтобы делать визиты, нужно быть представленным. Нужно вращаться в обществе, понятно?
— И потрошить карманы окрестных помещиков?
— Ну, сознаюсь, слегка увлекся. Больше не буду… Теперь о деле. Где граф?
— Пошел прогулять нюшка.
— Хорошо. Как вернутся, ты их обоих покорми, и пусть ждут на конюшне. Может быть, ночью мы все же сделаем вылазку.
— Наконец-то!
— Но особенно рассчитывать на нее не приходится. Нюшок идет на запах фиксатора, которым я когда-то обрызгал все бутылки с ифритами…
— Чтобы улучшить их товарный вид.
— Неважно, зачем. Мы знаем, что межмирник «Леонид Кудрявцев» побывал в здешнем пространстве. В его таможенной декларации, в разделе «Спиртные напитки», по прибытии указано девять бутылок, по убытии — восемь. Следовательно, одна бутылка так называемого коньяка «Наполеон» из вашего ящика была реализована и находится где-то здесь, в окрестности. Что дальше?
— Дальше — нюшок приведет нас к ней, и если она еще не раскупорена…
— Если она еще не раскупорена, — перебил Христофор, — то стоит на полке в буфете. В столовой одного из здешних помещиков. Куда нашего нюшка не пустят ни под каким видом. Разве что с хозяином мы будем закадычными друзьями…
— Понятно.
— А теперь представим, что кто-то решил выпить коньячку и раскупорил бутылку… Что будет?
Ольга задумалась.
Поделиться книгой: