Шумим, братцы, шумим...

— А-а… — протянул он, — теперь узнаю. Мягкие хлопья снега, серое небо, "дай лопать, мать!", детсадовец Витюшенька, папа, переводные картинки. Слушайте, а вам самому-то не стыдно? Это же детский лепет, манная каша какая-то со сливовым джемом. Все от первого до последнего слова — беспардонная, сусальная лакировка действительности!

— Лакировка?! — ахнул автор. — А как надо?

— Ну, я не писатель, я всего лишь редактор. Но приблизительную тональность и колорит могу задать. Так сказать, щелкнуть по камертону. Пейзаж за окном — мрачные черные тучи тяжело нависли над городом, словно желая вдавить его в осеннюю жижу. Злобно каркают мокрые вороны. Входит сын Сергей — мутные глаза, зеленоватые прыщавые щеки, одет в отрепья. "Опять под балдой? — спрашивает Агриппина. — Кололся или нанюхался?" "Не твое дело, карга!" Грязно выругавшись, сын падает на продавленную тахту. Бледная рука, вся словно засиженная мухами — в точках от уколов, свесилась до грязного, давно не метенного пола. "Витюшка где?" — спрашивает мать. "Не гнусавь! В полной сохранности твой пащенок". Сергей нашаривает под тахтой флакон из-под лосьона. "Опять без меня все высосала?" Запускает флакон в голову матери. Попадает в висок. В это время входит участковый Сушкин — можно Ложкин, Чашкин, я вашу творческую фантазию не насилую, — и ведет за руку зареванного Витюшку. Сушкин сообщает, что ребенок был засунут старшим братом в клетушку автоматической камеры хранения на вокзале. Пришлось резать дверцу автогеном. Милиционер приказывает Сергею следовать за ним. Агриппина голосит: "Прости его, батюшка! Я — мать, зла не держу на кровиночку свою. Первенький он ведь у меня, Сереженька, дитятко мое!" Ну, и в таком ключе дальше, — завершил довольный собою редактор.

— А папа? Ну который несет Витюшеньке переводные картинки? — заикаясь, спросил потрясенный автор.

— Папашки уже нет. Этот алкоголик-деградант убил топором сторожа винно-водочного склада и получил вышку. Вам понятно?

— Нет! — выпрямился автор. — Мне категорически непонятно, почему я должен писать о редкостных подонках, патологических личностях и деградантах? Пусть ими занимаются милиция и наркологи. Я не намерен марать читательские души и умы этой гнусью. Беллетристика, к вашему сведению, — это бель летр, изящная словесность. Она призвана облагораживать, возвышать человека…

— Не кипятитесь, жаворонок вы мой. Поймите и нас — мы не желаем, чтобы наш журнал прослыл консервативным, старомодным и трусливым изданием. Мы тоже хотим прорваться в ранее не исследованные пласты жизни.

— Чирей тоже хочет прорваться, — грубо съязвил автор, отступив от дорогих его сердцу принципов бель летр.

И схватив папку в охапку, писатель вышел. Гнев и слезы сверкали в глазах его

Я тоже так могу

(Пародия на М. Жванецкого)

Жванецкий, Жванецкий… Я тоже так могу, как Жванецкий. По измятым листочкам из портфельчика, одесской скороговорочкой, с московскими намеками.

Раньше он жил в Одессе. Но невыездной. Но вот с таким гребешком, которым он расчесывал буйную шевелюру. Свою. Но невыездной. А теперь он живет в Москве; Но лысый. Но выездной. А гребешком он теперь расчесывает пыжиковую ушанку, купленную в Москве. Но на доллары. Которые ему подарил в Нью-Йорке Фима, наш бывший соотечественник из Одессы. Теперь Фима работает на Уолл-стрите. Но в парикмахерской. Но в Америке.

А Михал Михалыч нас спрашивает: нет, ну, почему вы думаете, что советская власть вас должна? Ну, почему вы думаете, что она вас обязана? Поить, кормить, обслуживать и развлекать? Вы ждете, а она не снабжает, вы злитесь, а она не завезла. Колбасу, масло, дрожжи не завезла. А когда нет дрожжей, начинается брожение… умов. Или завезла, но не то. Или то, но не туда. Вместо Калуги в Кабул. В Кабул вместо Калуги завезли — мясо, колбасу, масло. Перепутали. А в Калуге из крупного рогатого скота остались только автобусы "Икарус", чтобы трудящийся мог в любое время сесть и поехать в город-герой на экскурсию. Ну конечно, Москва — город-герой, если она ежедневно кормит тысячи любознательных из других городов, где из крупного рогатого скота размножаются почему-то только "Икарусы".

Значит, надо охотиться. А для охоты нужны собаки. А что? Французы едят лягушек и — ничего! Уловили мысль? Поймали… собаку? Если поймали, жарьте шашлык. Прямо на улице. Холодно? Натяните ушанку. Из меха, в котором еще недавно лаял ваш шашлык. Безотходное производство. Мечта академика Аганбегяна.

А клыки нанижите на ниточку и продайте в одну из развивающихся стран Африки. Не одной же нефтью нам торговать на внешних рынках. Сколько можно…

Так что приятного аппетита! Бон аппетит, как говорили у нас на Дерибасовской, когда я еще был маленьким и не всегда сухим. Не всегда Сухим выходил из воды… Черного моря.

Так что видите, я тоже могу, как Жванецкий, Но мне страшно. Поэтому я могу, но дома. Под одеялом. В подушку жены. Кода она уже с вечера уехала. За сосисками. За границу. В Литву. А он не боится прямо с эстрады. Потому что он выражает смелые, мысли от лица народа. Хотя лицо у народа немного другое. Не такое круглое лицо у народа, как у Михал Михалыча, но мысли те же. Особенно после того, как народ послушает Жванецкого.

Вот я его послушал, сел в танк и прокатился по Центральному рынку. И крикнул через дуло: "Бандиты! Снижайте цены на гранаты! И курагу!" И этим я выполнил свой интернациональный долг, не выезжая за пределы Центрального рынка.

По дороге к рынку

Началось с того, что я надумал нос утереть этому хваленому "Макдоналдсу". Скорее даже из патриотического порыва, а не профита ради. Подумаешь, думаю, супермен какой нашелся — заманивает публику какой-то булкой с котлетой. А я вот кулебякой потчевать честной люд буду — посмотрим, кто кого. Возьму вот и разорю этого "Макдоналдса", без штанов его по миру пущу.

Ну, дал мне райисполком один подвальчик. Вывел я там тараканов, клопов поморил, полы вымыл. Еще кулебякой и не пахнет, а уже рэкетиры являются.

— Гони, — говорят, — тридцать тысяч, кооперативная морда.

— Братцы, да откуда они у меня? — взмолился я. — Вот он, весь мой первоначальный капитал. — И показываю свои руки с закатанными выше локтя рукавами.

Разложили они меня на полу и давай электроутюгом по спине возить и ниже. Кошмар! Кричать "спасите!" — бесполезно, никто не откликнется. Поэтому я как заору: "Пожар!" И ведь в некотором роде это правда, потому что дым от прожженных трусиков клубами валил. Вскоре прибежали жильцы с ведрами и залили водой меня несчастного, торговца частного. А рэкетиры удалились с матюками и пообещали вскоре еще "разок навестить.

Ну, месяц отлежал я в больнице, на животе. После выписки отправился в райсовет на прием к мудрому нашему председателю — товарищу Голубчикову.

— Что же это, — говорю, — делается, Антуан Сидорыч? — спрашиваю. — Призываете к разгулу свободного предпринимательства, а пока что мы имеем разгул рэкетиров.

— Да вы садитесь, — предлагает он.

— Сидеть мне пока еще не на чем, — отвечаю. — У меня там еще новая кожа не вполне наросла. Поэтому объявляю стоячую забастовку — не буду печь кулебяку, пока вы мне не гарантируете защиту от рэкетиров.

— Не переживайте, голубчик, — утешает меня Антуан Сидорович. — Взгляните на дело философски. Рэкет — неизбежный спутник бизнеса в период первоначального имущественного расслоения общества на путях к рыночной экономике. Так что наберитесь терпения и мужества, и я уверен, что ваша кулебяка уложит "Макдоналдса" на обе лопатки, а вы будете разъезжать в собственном "мерседесе".

Ладно, подумал я, жизнь продолжается, еще не вечер. Поковылял к своему подвалу — монтировать духовку на кухне. Подхожу — вот те сюрприз! — занят мой подвал новыми хозяевами. На двери табличка — "Редакция журнала "Лимпопо"" и нарисованы два целующихся петушка.

— Это еще что за новости? — спрашиваю у знакомой старушки из этого двора.

— А тут, значит, обосновались, — отвечает, — какие-то педиатры, что ли.

— Я, — говорю, — к педиатрам, детским врачам то есть, отношусь с симпатией, но самовольно занимать мою производственную территорию никому не позволю.

Вхожу и вижу — сидят вокруг стола какие-то странные мужики — волосы до плеч, пахнет духами. Один отбросил так кокетливо локон со лба и говорит лирическим тенорком:

— Предлагаю для рубрики "Шевели мозговой извилиной" загадку: "На какую часть человеческого тела нет вида спереди, а может быть только вид сзади?" Все зааплодировали и принялись взасос целовать автора загадки, как футболисты лобызают автора гола.

— Эй, — говорю, — что тут происходит?

— Здесь происходит заседание редколлегии журнала "Лимпопо" — первого в стране органа сексуальных меньшинств.

Перепутала, значит, бабка насчет педиатров. Звучит похоже, да не одно и то же.

— Ну так вот что, — повышаю я голос, — от имени сексуального большинства я требую, чтобы вы отсюда убрались. Подвал мой — он мне дан для выпечки кулебяки методом свободного предпринимательства.

Тогда встает один усач, жгучий брюнет, и говорит:

— Я как почетный член редколлегии торжественно заявляю, что помещение передано нам.

— А я заявляю — вон отсюда!

— Ах, так, — сказал тогда с чарующей улыбкой почетный член. — Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей.

И тут они на меня все набросились и такое стали со мной делать, что я заорал хуже, чем под утюгом рэкетиров… Едва доковылял я после этого до райсовета и, отодвинув рукой секретаршу, вошел в кабинет к Голубчикову.

Антуан Сидорович выслушал меня и, как человек тактичный, уже не предлагал сесть.

— Отнеситесь к случившемуся философски и стоически, — сказал он раздумчиво. — Очевидно, произошло маленькое недоразумение — пока вы лежали в больнице, мой зам отдал им ваш подвал как пустующий. Не волнуйтесь, мы все переиграем и для "Лимпопо" подберем другое помещение.

— Да вообще, что за стыдобища такая — орган сексуального меньшинства! До чего мы докатились!

— Ну, это вы напрасно, — поблескивая умными глазками-бусинками, отвечает Антуан Сидорович. — Взгляните на вещи шире, с философской точки зрения. В период перехода к рынку нам важно показать населению, что все табу сняты. Вы вспомните — наших людей семьдесят лет держали в ежовых рукавицах всяческих запретов. Поэтому сегодня необходимо создать атмосферу раскованности, раскрепощенности, без которой невозможно свободное предпринимательство. Когда люди увидят, что даже "Лимпопо" не возбраняется, они начнут смело открывать частные фабрики и магазины, и мы быстро перегоним Швецию по уровню жизни.

Действительно, подвал мне вскоре вернули, и я снова стал готовиться к посрамлению "Макдоналдса".

И вот, когда моя жена и дочь уже месили тесто для кулебяки, вдруг загрохотали кованые каблуки на лестнице, и в подвал ввалились ребята в пыльных буденновских шлемах, кожаных куртках и с наганами в руках.

— А ну, слазьте, которые тут частники, кончилось ваше время! Давай мотай отсюда, кровосос-эксплуататор! — Это они мне, значит, командуют.

— Да кто вы такие?! — взвизгнул я.

— Мы члены партии диктатуры пролетариата, — отвечает один в красных галифе.

Этим-то, думаю, зачем мой подвал потребовался?

— Наша партия победила на вчерашних альтернативных выборах в райсовет, — объявляет галифе. — Голубчиков свергнут, как агент мировой буржуазии. К власти пришел сын народа Гвоздарев Кузьма Митрофанович. Обжорку твою экспроприируем, плиту национализируем, тестомешалку разрушим до основания, а затем откроем здесь красный уголок. Ясно, контра? Пока мы тебя к стенке не поставили, эмигрируй в другой район. Понял, буржуй недорезанный?

Подхватились мы с женой и дочкой и, как были, обсыпанные мукой, дали деру.

И вот я вам так скажу, граждане: мне не жаль упущенных прибылей, потому что я их и не понюхал, а следовательно, и привыкнуть к ним не успел. Что мы живем в стране неограниченных возможностей, в том смысле, что здесь в любой миг возможен любой перелом курса, — это для нас тоже не новость. Обидно только, что я во имя светлого рыночного будущего вытерпел такую муку сначала от рэкетиров, а потом от членов редколлегии "Лимпопо". А вот будет ли оно, это будущее?

Полицейские свободы

— Вы свободны.

— Спасибо, сеньор.

— Вы свободны.

— Спасибо, сеньор.

— Вы совершенно свободны и можете идти куда угодно и говорить что угодно.

— Большое спасибо, сеньор.

— Почему же вы не говорите все что угодно?

— Я уже сказал.

— Что вы сказали? Когда? Я еще ничего не слышал.

— Я сказал: "Большое спасибо".

— Этого мало. Вы можете идти куда угодно, пританцовывая и подпрыгивая от радости, в связи с тем, что вы можете говорить все что угодно.

— Я пританцовываю.

— Низко пританцовываете. Вы имеете полное право высоко подпрыгивать на одной ножке. Вот так. Это уже лучше, это уже прыгучистее.

— Скажите, пожалуйста, сеньор, а я могу ненадолго перестать пританцовывать от радости и перейти на шаг? А то я немножко запыхался.

Минуточку. Я должен заглянуть в инструкцию. Так, примечание к статье шестой: "От радостного пританцовывания освобождаются лица, страдающие остаточными явлениями перенесенного в детстве полиомиелита".

— Спасибо, большое спасибо, сеньор. Хоть дух переведу…

— Не смейте переходить на шаг — вы еще не представили справку о наличии остаточного полиомиелита.

— Простите, сеньор, я не знаю, как к вам обращаться…

— Я инструктор по обучению населения пользованию безграничной свободой.

— Спасибо, большое спасибо. А скажите, гражданин инструктор по обучению пользованию, я могу…

— Не можете. Не отвлекайтесь. Подпрыгивайте от радости. Выше, выше, прыгучистее.

В прениях выступили

Наш начальник товарищ Хризантемов созвал нас на собрание и сказал:

— Товарищи! Вы знаете, что в эти дни весь мир отмечает 224-ю годовщину со дня рождения баснописца Крылова Ивана Андреевича. В связи с этим мы должны трудиться еще лучше. Какие будут мнения, товарищи?

Первым выступил плановик Малоподвижнер Б. У. Он, в частности, сказал:

— Товарищи! Великий баснописец, чью годовщину мы отмечаем, бессмертно выразился: "А воз и ныне там!". Я тоже, товарищи, часто произношу эти слова в связи с форточкой. Когда мы переезжали в эту стеклянно-бетонную коробку, вспомните, что нам говорили: "Горный воздух, принудительная вентиляция, эркондишн!" А на самом деле что? Лично я задыхаюсь. От кислородного голодания у меня сонливость. Который год прошу администрацию: "Прорубите форточку". Обещают, а воз и ныне там. К тому же еще белобоковская кошка добавляет амбре. Сколько раз мы просили конструктора Белобокову не носить кошку на работу. "А Васька слушает, да ест!"

Тут вскочила вдова Белобокова, вся в багровых пятнах по лицу, и сказала:

— Товарищи! В эти радостные дни, когда народы мира отмечают юбилей нашего любимого Ивана Андреевича, я не желаю слушать выдумки Малоподвижнера. Базиля я приношу не потому, что животное якобы скучает дома от одиночества, нет, товарищи, а чтобы хоть как-то одомашнить эти бездушные служебные интерьеры. Кошка способствует гу-ма-ни-за-ции учреждения. А что касается "слушает, да ест", то и здесь Малоподвижнер искажает, как всегда. Ест Базиль плохо, ненаучно, ему не хватает кальция. А кошкам кальций необходим. Об этом даже "Наука и жизнь" писала. Местком мог бы выделить хотя бы полтинник в день на кальций для Базиля по статье "Культмассовая работа".

Затем слово взял чертежник Чухов.

— Товарищи! Я вот слушаю, что тут нагородили, извините, навыступали Малоподвижнер и Белобокова, и просто диву даюсь! Какая-то кошка, форточка!.. В такие дни, когда весь мир отмечает юбилей великого баснописца, говорить о такой ерунде! Просто стыдно, по-моему. Работать надо лучше, как очень верно сказал товарищ Хризантемов, вот что сейчас главное! А что значит лучше работать? Это значит больше чертить и чище стирать. И тут опять во весь рост встает проблема ластика. У завканца есть только жесткие, как наждак, ими только дырки в ватмане протирать. А мягкие резинки приходится на черном рынке покупать, отрывая от семьи. Но это так, к слову. А вообще-то да здравствует Иван Андреевич Крылов! Я кончил.

Через месяц наш начальник товарищ Хризантемов снова окликнул нас на собрание.

— Товарищи) — сказал товарищ Хризантемов. — Весь мир радостно взволнован и рукоплещет нашим космонавтам, которые высадились на планете Юпитер. В связи с этим мы должны работать еще лучше. Кто хочет выступить?

Первым поднял руку плановик Малоподвижнер Б. У.

— Разрешите мне, Иван Иванович. Я вот о чем хотел. Ведь подумайте — люди отважились прорубить окно в космос. А мы тут не решаемся прорубить в нашей стекляшке одну паршивую форточку! Это же парадокс какой-то — они там на Юпитере в своих скафандрах дышат чистым воздухом полной грудью, а я тут клюю носом от кислородного голодания, простите за выражение, куняю над калькулятором.

Затем в прениях выступила вдова Белобокова.