Мушкетер

Шурик длинно и тоскливо вздохнул.

— А время-то идёт, — пробормотал он. — Пока осмотримся, пока сыщем, уже и жить некогда будет. По паспорту-то мы молодые совсем, а так… На пенсию скоро!

— Ага, — фыркнул Сухов. — Щаз-з!

Ярослав с хитрой усмешечкой поглядел на друзей и спросил:

— А вы разве ничего не заметили?

— Ты о чём?

— Да вы в зеркало посмотритесь! У вас седина пропала, и морщины поразгладились. Побочный эффект твоего туннеля, Витёк! Молодильный!

— А точно… — уставился на друзей Александр. — Тебе, Олег, будто кто маску сделал для лица. Или подтяжку. Угу…

Сухов провёл рукою по щеке, словно убеждая себя в правоте Понча, и сказал:

— Значит, это самое… Время ещё есть!

Граф развил бурную деятельность. В тот же день с пастбищ пригнали двух красавцев-коней нормандской породы, чалого и гнедого.

Олег оседлал чалого, Ярослав — гнедка, а слуги их довольствовались спокойными беарнскими меринами из замковой конюшни.

Сухова с Быковым снабдили шпагами и палашами[18] для конного боя, дали каждому по паре пистолетов-пуфферов и перевязи из буйволиной кожи с патронами-натрусками, по мешочку для пуль с фитилями, по пороховнице и испанской даге[19] а Олегу вдобавок достался увесистый кошель, набитый золотыми пистолями.[20]

— Короля нашего склоняют по-всякому, — напутствовал сына д’Арси, — но ты оставь эти сплетни невежам. Когда Людовик был ещё мал, наставник его, Воклен дез Ивето, спросил, в чём состоит долг доброго государя. «Бояться Бога», — ответил будущий король. «И любить справедливость», — дал подсказку учитель. Однако дофин[21] считал иначе. «Нет! — сказал он. — Нужно вершить справедливость!» Этой заповеди его величество верен по сию пору. Когда же Людовику едва исполнилось шестнадцать, он заявил королеве-матери: «Сударыня, я всегда буду заботиться о вас, как подобает доброму сыну. Я хочу избавить вас от груза забот, который вы взяли на себя, выполняя мои обязанности; пора вам отдохнуть, теперь я займусь государственными делами сам и не потерплю, чтобы кто-то, кроме меня, распоряжался судьбой моего королевства. Теперь я король». Уж если в юности самодержец был так решителен и твёрд, то странно упрекать его в мягкотелости ныне, в зрелые годы! Спору нет, его величество упрям, бывает вспыльчив и долго помнит зло, зато терпеть не может лжи…

— А что же всесильный кардинал? — не утерпел Ярослав.

Граф тонко улыбнулся.

— Его высокопреосвященство — великий человек, истинный государственный муж, — сказал он. — Его никто не любит, а вельможи держат зло на Ришелье, ибо он не щадит никого, укрепляя власть и поддерживая порядок. Монсеньор жесток, но не кровожаден, властен, но верен королю…

— У них тут свой тандем, — хмыкнул Пончик, копошившийся в углу. — Угу…

— Цыц! — сказал Олег, и д’Арси кивнул с одобрением — правильно, мол, нечего слугам в господские разговоры вмешиваться.

На следующий день Сухов проснулся с ощущением неясных, но радужных перспектив. Вроде уж угасли давно ребяческие восторги, а вот поди ж ты…

Или это так явление класса «туннель» подействовало? Омолодило восприятие мира? А что, очень даже может быть.

Откинув одеяло, Олег потянулся, встал и прошлёпал босыми ногами к окну. Вид отсюда открывался недурственный — за зубчатыми стенами замка распахивался сине-зелёный простор. Алое солнце висело над пологими холмами, скошенные поля выглядели на них чёрными заплатами, по извиву дороги тащился воз, гружённый сеном.

Было довольно свежо, а нижнее бельё «в период правления Людовика XIII» популярностью не пользовалось — длинная сорочка исполняла функции и рубашки, и кальсон.

Быстро одевшись и обувшись, Сухов привёл себя в порядок — с утра ему предстояло объехать, на пару с «отцом», родовые владения.

Спустившись вниз, он встретил давешнего хромого, едва не скомандовавшего: «Огонь!» Это был дальний родственник графа, то ли троюродный племянник, то ли внучатый. Звали его Робер-Арман Дешамп дю Сарра, был он нищим мелкопоместным бароном и, по всей видимости, рассчитывал пролезть в законные наследники графа.

Весь вчерашний день он волком смотрел на Олега, а сегодня с утра просто в глаза заглядывает, чуть ли не подлащивается. Надо полагать, вызнал, что Сухов отъезжает, не претендуя на графское добро. Олег любезно поклонился барону и отправился к конюшням.

В замке было заметно оживление — все словно проснулись от злого колдовства и вот с самого рассвета бегают, трут, убирают, наводят чистоту, расстилают камчатные скатерти, достают из сундуков золотую да серебряную утварь.

Крепкие дворовые мужички выкатывают из погребов бочки с винами, крестьяне неспешно тащат к графскому столу окорока и сыры, пышные караваи, кудахчущих кур и визжащих поросят.

— Как спалось? — послышался ласковый голос д’Арси, и Олег с живостью обернулся.

— Вашими молитвами, отец, — сказал он с лёгким поклоном.

Вымолвить заветное слово ему удалось запросто, без напряга и фальши.

Граф выглядел молодцом — суховат, подтянут, бодр и весел. Одетый не без щегольства, он обул ботфорты, готовясь к прогулке верхом.

— Коня! — отдал приказ его сиятельство, и конюх бегом подвёл вороного скакуна английских кровей. Копыта звонко цокали по булыжнику двора.

Обычно не терпевший чужой помощи, его сиятельство с удовольствием позволил Сухову подсадить себя. Вскочив на своего чалого, Олег притронулся к полям шляпы и сказал с улыбкой:

— Готов следовать за вами, отец.

Старик расцвёл, как майская роза, и направил гнедка к воротам. Вопреки ожиданиям, подъёмного моста не оказалось, а тот, что был, гулким пролётом соединял края полузасыпанного рва, заросшего густой травой.

Встречные тётушки в длинных юбках с передниками, в шнурованных корсажах и в шаперонах,[22] накинутых на головы по холодку, приветливо кланялись графу. Вилланы,[23] бредущие с граблями на плечах, поспешно снимали шляпы.

Деревушка, как показалось Олегу, изменилась мало — одноэтажные фахверковые[24] дома с многочисленными пристройками теснились вдоль кривоватой улочки, как и прежде, в будущем.

— А велика ли Московия, сын мой? — неожиданно спросил Рене Жереми.

Сухов улыбнулся про себя — похоже было, что графу не шибко интересны русские просторы, его больше занимает возможность лишний раз обратиться к сыну, само это слово произнести — и услышать ласкающий ухо ответ.

— Зело велика, отец, — ответил Олег. — Едешь, едешь, а землям всё конца и краю нет. Там текут великие реки, полноводные, как Дунай или Рейн, там растут дремучие леса, встают тёмные горы. Зимою в Московии холодно, всюду лежат глубокие сугробы, а когда поднимается буря, ветер кружит и гоняет снег, застя белый свет. Если в метель собьёшься с дороги, можешь заблудиться и замёрзнуть. Но московиты любят зиму и не боятся холодов — дети катаются с ледяных горок, играют в снежки. Взрослые и сами, бывает, строят крепости из снега и устраивают потешные бои. Дома там ставят из дерева, из толстых брёвен складывают стены, кладут огромную печь, топят жарко…

— Я бы, наверное, не смог жить в Московии, — признался граф, — не выношу холода!

— Ничего, тёплая шуба согреет. Это здесь меха — роскошь, а там — суровая необходимость.

— А что государь московский? Любит ли он справедливость?

— Вот с государями московитам нету удачи. Лет двадцать тому назад, даже больше, воцарился было Борис I. «Цвёл он, как финик, листвием добродетели и, если бы терн завистной злобы не помрачал его, то мог бы древним царям уподобиться… Много ненасытных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили». Не повезло Борису — три года подряд неурожаи терзали Московию. Ныне правит Михаил, человек невежественного ума, и все советники его сплошь рядовая посредственность, и нету рядом с государем верного соратника того же уровня, что и «Красный герцог».[25]

— Да-а… А красивы ли девицы московские?

— Вот уж чем Московия богата, так это красою девичьей! Много я стран проехал, но нигде столько красавиц не видал, как в той северной стране.

— И такая нашлась, что сердце твоё покорила? — Граф улыбнулся лукаво и понимающе.

— Есть, как не быть, — сказал Сухов, думая о жене. — Еленой зовут её, она из древнего рода. Уж не знаю, свижусь ли с нею, — честно признался он, — но хотелось бы!

— Да-а… — зажмурился старик. — Сколь дивно устроен Божий мир, раз каждой твари, даже гадам и жабам премерзким, пара дана в утешение и в исполнение завета Господня — плодиться да размножаться. Как страждет душа в одиночестве и печали, как ищет близости и тянется к родному…

Оба всадника долго ехали молча, погружённые в думы.

— Об одном прошу, отец, — негромко проговорил Олег, — не мучьте себя больше, не отравляйте душу горькой памятью, не переживайте зря. Хотя… и переживания наши драгоценны, ибо безысходность — мираж глупый и пустой. Всё в нашей жизни — золото, ведь за потерей следует находка, за расставанием — встреча. Я уеду, отец, и — как знать? — возможно, не удастся больше свидеться, но добро да ласку вашу не забуду.

— Ах, сын, — мягко улыбнулся граф, — сколько лет длились для меня сплошные сумерки. И вот разгорелась заря, и наступил день! Вряд ли далече смерть моя, но страху нет, на душе у меня покой. Ты исцелил меня от тоски, оживил и веру, и надежду, и любовь. Ступай за славой, сын мой, береги честь и помни старика-отца!

С самого утра в замок съезжались соседи графа, ближние и дальние, наполняя двор весёлым гомоном, которого замшелые стены не слыхали уж давно.

Пир удался на славу, здравицы так и гремели под сводами главного зала, а слуги сбились с ног, обнося гостей яствами и подливая в кубки вина.

Стемнело, но огонь в камине и трепещущий свет факелов разогнали тьму. Музыканты были в ударе, и дамы с кавалерами вовсю отплясывали павану, бранль, гавот и даже деревенскую бергамаску.

Наевшись и напившись, Олег посиживал, благодушествуя и скучая. Порой он ловил грустный взгляд престарелого графа — и старательно улыбался в ответ.

А рано утром Олегар де Монтиньи, Ярицлейв и слуги их покинули гостеприимный Шато-д’Арси, держа путь к Барруа.[26]

Глава 3,

в которой Олег пересаживается в карету

Сухов не шибко погонял коня. Чего для?

Это в будущем люди спешат, торопятся, разводят суету сует и всяческую суету, из офисного кресла пересаживаясь на заднее сиденье «мерседеса», а после устраиваясь в бизнес-классе «аэробуса».

Всё хотят побыстрее разделаться с делами и начать жить. Вот, дескать, окончу универ, устроюсь на работу, куплю квартиру, расплачусь с ипотекой, а уж потом… А потом жизнь кончается.

Народ Средневековья был куда умнее своих потомков: люди здесь просто жили, ежечасно и ежесекундно. Дальняя дорога для них не была досадной проволочкой — жизнь продолжалось и в пути. И какой тогда смысл спешить? Чтобы дожить поскорее?

Да и неохота было пришпоривать лошадей. Лень. Погода так и шептала, было ясно и солнечно, тепло очень, но не душно. Жёлтая дорога с набитой колеёй петляла меж холмов, вокруг расстилались перелески да виноградники. Лепота!

Наезженный тракт пустовал. Один лишь раз показался крестьянин на ослике. Углядев знатных господ, едущих ему навстречу, он счёл за лучшее объехать место нечаянного свидания и скрылся в лесу. Олег специально проследил за ним — виллан вернулся на дорогу, когда опасность миновала.

А под вечер кавалькаду обогнала роскошная карета нюрнбергской работы, имевшая аж четыре окна, заделанных венецианским стеклом, — явный признак нешуточного богатства. Обычно окна карет завешивали кожаными шторами с узором, а уж чтобы стеклить…

Шестёрку лошадей, запряжённых цугом, погонял длинный, как жердь, кучер, сухой и чопорный. Ещё один слуга устроился на запятках кареты, цепляясь руками за верёвки, которыми были увязаны кожаные кофры и прочий багаж.

Когда экипаж поравнялся с Олегом, в окне блеснул камень на перстне — холёная рука хозяина кареты откинула занавесочку, и Сухов разглядел узкое, костистое лицо мужчины лет тридцати, обрамлённое белокурыми локонами.

Их глаза встретились — взгляд незнакомца был твёрд и цепок. В следующую секунду карета пронеслась мимо.

Не доезжая до Куаффи двадцати лье,[27] друзья заночевали в маленьком придорожном селеньице. Их приютил постоялый двор с открытой галереей на испанский манер, носивший гордое название «Королевский меч».

Знакомая карета, уже распряжённая, стояла у входа. Трактирщик, курчавый месье Пелетье, подкатил тут же, мигом распознал главного и придержал стремя Олегу, помогая спешиться.

— Благодарю, любезный хозяин, — сказал Сухов. — Не приютишь ли на ночь двоих шевалье, их коней и слуг?

— Не извольте беспокоиться, — поклонился хозяин гостиницы.

— А чего это — шевалье? — пробурчал Яр. — Ты ж виконт!

— Да какой из меня виконт…

— Ничего не знаю! Граф с тобой письма передал? Передал. Как там нас его сиятельство величать изволил? «Виконт д’Арси и барон Ярицлейв». А на понижение я не согласен!

— Тоже мне! — фыркнул Пончик. — Фон барон выискался…

— Цыц!

Комнаты господам отвели на втором этаже. Та, в которой поселился Олег, была невелика, но опрятна.

С непривычки Сухов устал — полдня не слезал с седла! Поужинав варёным мясом под бургундское, он улёгся спать. Кровать стояла у самой двери, было душновато, а посему Олег не стал маяться и терпеть невзгоды — смахнул перину на пол, да и разлёгся под окном.

Он уже задремал, когда его разбудил негромкий голос, донёсшийся с улицы. Нет, скорее из окна этажом ниже.

Утомлённый, Сухов не стал бы напрягать слух, если бы не заговорили по-английски. Негромкий голос произнёс имя герцога Бэкингема, после чего последовала резкая отповедь на том же языке, и створки с треском захлопнулись.

«Ну уж нет уж!» — подумал Олег. Достав дагу, он осторожно разобрал паркет на полу, и снизу, сквозь щели в досках потолка, пробился слабый свет.

Сухов кое-как протиснулся к дырочке от сучка, и приник к этому глазку. В поле его зрения попали белобрысый владелец кареты и его тощий слуга, покаянно вздыхавший.

— Сколько тебе можно повторять, Окенгэм, — резко проговорил блондин, — что наше дело требует молчания и осторожности!

— Ради Бога, простите, милорд, — заныл Окенгэм.

— В последний раз! Где этот чёртов камердинер?

— Устраивает лошадей, милорд.

— Дьявол!.. Вечно приходится ждать, пока его величество Тристан постелить изволит.

Тот, кого называли милордом, зашелестел, зашуршал чем-то в ручной клади.

— А где… — начал он и тут же закончил: — А, вот… Эти письма передашь лорду Холланду лично в руки.[28]

— Простите, милорд, — слабым голосом отозвался Окенгэм, — разве мы едем в Париж?

— А куда же ещё, дурачина? — ласково поинтересовался его визави.

— Я полагал, герцог посылал вашу милость в Италию, к графу де Суассону…

— Ни к чему, эсквайр,[29] искать врагов Ришелье так далеко, — зевнул лорд, — когда их достаточно и поблизости. Так, а вот эти послания вручишь де Мирабелю.[30] Ни в коем случае не секретарю его!

— Да, милорд.

— Ну всё, с остальным я сам как-нибудь. Спать, спать, спать! Где Тристан?!