— Что? — Лерка вообще потерялась. Этот парень, «Василий», вроде только что был нормальным, интеллигентным даже, а сейчас буквально позеленел весь, и глаза черные такие стали, мутные. Словно и не человеческие. — Стойте, отпустите меня, — хрипела Лерка, — никто меня не подсылал!
— Значит так, — зашипел «Василий» более спокойно, но от этого еще более страшно, — скажешь Камраду, чтобы больше ко мне не совались. Я все ему отдал, поняла, ВСЕ! Никаких материалов, фотографий, копий, у меня больше нет… НЕЕЕЕЕТ!
Его глаза снова стали мутными, он схватил Лерку за шиворот и так тряхнул, что у нее едва позвоночник не рассыпался. «Василий», распахнул дверь коморки, и с силой вышвырнул девушку в коридор.
Лерка пролетела тот несчастный метр до выхода, но не стала дожидаться, что будет дальше — она с визгом рванула с лестницы мимо ошалевших блондинок на высоченных каблуках.
Лишь пробежав до автобусной остановки, и не чувствуя погони, она оглянулась. Полоумный «Василий» за ней не бежал.
— Ну, что за день-то сегодня такой, — шмыгая носом Лерка торопливо топала по пустынной улице, вдоль бесконечного сине-зеленого забора. Садиться в автобус под любопытные взгляды пассажиров ей не хотелось, да и стоять в ожидании своего рейса тоже — не особо, еще этот ненормальный передумает, и решит переломать ей парочку костей.
Уже дойдя до перекрестка, вывернув на более людную улицу, она успокоилась. Она купила ароматную булочку в пекарне, и села на скамейке: ей не давало покоя слово «камрад». Где-то она его уже слышала. Причем, совсем недавно. Вот на днях буквально.
Лерка набрала в телефоне «камрад»… Всезнающий поисковик сообщил, что это «товарищ, друг», от испанского «camarade». Но «Василий» явно не это имел ввиду. Более того, Лерка готова была поклясться, что парень этого «товарища» жутко боялся…
Подошел Леркин автобус, она забралась в жарко натопленное нутро, устроилась на свободном сидении, а из головы все не выходил этот «товарищ». Что-то не отпускало ее. Какая-то догадка. Слово, действительно, было ей знакомо.
Она добралась до дома, сбросила куртку…
Вот! Она не слышала это слово! Она его ВИДЕЛА!
Лерка бросилась к серванту с документами. Три дня назад она распаковывала коробку с бумагами: мамины папки, счета за старую квартиру, альбомы с фотографиями… И тонкая красная папка. Мама много раз говорила, что в ней очень важные документы, и Лерка, конечно, засунула любопытный нос внутрь. Вот где она видела этого «товарища»!
Она перелистывала уложенные в тонкие хрустящие файлы документы. Свидетельство о праве собственности на квартиру. «Нет, не то», — Лерка лихорадочно просматривала одинаковые страницы.
Кредитный договор… Банк такой-то, это ясно… Ушакова Светлана Павловна. Это мама…
Вот он! «Договор купли-продажи № 1634. Общество с ограниченной ответственности „КАМРАД“ в лице генерального директора Молина Хорхе Эдуардовича, и Ушакова Светлана Павловна»…
Руки Лерки похолодели. Она теперь поняла все.
Камрад — это фирма-застройщик. Они с мамой купили у них квартиру в доме, построенном на месте сгоревшего дома Татьяны Селиверстовой. Камрад — это прозвище человека, которого так боится «Василий», которому он «отдал все, все материалы и фотографии».
Девушка включила ноутбук. Голубой экран быстро откликнулся, выйдя из режима сна.
Она набрала фразу, которая должна была ответить на последний оставшийся вопрос.
«ООО „Камрад“, генеральный директор».
Мгновенно загрузился официальный сайт фирмы. Текущие стройки, завершенные объекты, фотографии, награды и сертификаты.
Лера выбрала вкладку «О компании».
С большой фотографии на нее уставилось лицо довольно полного человека, почти лысого, с тяжелым взглядом и улыбкой бульдога.
Подпись гласила, что это Молина Хорхе Эдуардович, генеральный директор ООО «Камрад», тот человек, что криво ухмылялся, глядя на дымящиеся развалины дома Татьяны Селиверстовой. Тот, кого ей нужно было найти.
Лера взглянула на адрес фирмы… Хрусталева, 27, 1 подъезд.
Это их дом. Они держат офис в этом же доме.
Лерка выдохнула.
Она взяла белого медвежонка и вышла из квартиры.
Еще через пятнадцать минут она уже стояла в офисе ООО «Камрад» перед шикарной секретаршей. Там уже отмечали Новый год. Через огромные матово-черные двери конференц-зала прорывались ароматы застолья: некая смесь салатов, майонеза, копченого мяса, рыбы и шампанского.
— Шефа нет, — ухмыльнулась секретарша, глядя на Леркиного белоснежного медвежонка, — но я все передам, не волнуйтесь, девушка.
А Лерка больше и не волновалась.
Она шла через пустынный двор дома с панорамными окнами, шикарного, в котором многие лишь мечтают иметь крохотный кусочек комфорта, а в ушах шептала музыка:
Говорят, никакие деньги не стоят жизни.
Врут.
Говорят, деньги не пахнут.
Врут.
Деньги пахнут. Еще как. Воняют кровью и потом. Вернее, не так: легкие деньги — кровью, а тяжелые, трудовые — потом.
За каждой бумажкой — чья-то судьба. За каждой монетой — свобода. И никто по-настоящему не свободен.
Каждый свободен только в выборе своей зависимости,[4] так, кажется?
И в этом плане Лерка теперь совершенно свободна.
— Лер, ты чего? Ты куда ходила, больная же!.. — мама вернулась с работы пораньше, в недоумении складывая в папку разбросанные по столу файлы с документами. Нарядная елка разноцветно подмигивала в углу.
— Мам, мы можем вернуться в нашу старую квартиру? Прямо сейчас? А?
Уже подходя к кладбищу, Лерка заглянула в павильон, где торговали цветами. Она хотела купить настоящие живые цветы. И маленькую игрушку.
На входе в павильон стоял стеллаж со свежей прессой.
В глаза сразу бросилась огромная, на всю первую страницу, фотография крупного мужчины, лысоватого, с тяжелым самоуверенным взглядом. Сердце оборвалось: на нее смотрел Молина Хорхе Эдуардович.
Лерка схватила газету, с первых слов заголовка поняв, о чем статья.
«
Девушка оплатила покупку и медленно пошла в сторону калитки, на ходу просматривая статью.
«…
Лера точно знала, куда идти, словно бывала здесь много раз. Аккуратные ряды крестов. Украшенные неестественно яркими цветами темные оградки, обелиски, прикрытые от любопытных глаз заиндевевшими березками или пушистыми елями. Вид торжественный и печальный.
Вот она, темная оградка. Только за ней пять каменных плит: молодая, улыбающаяся женщина, мальчик-подросток, смешливая девочка, крошка в кружевном чепчике, погибшие одной смертью в одну ночь, и рядом с ними худощавый мужчина, не выживший без них.
Татьяна, Артем, Маргарита, Алена и Павел.
Сломанная в клочья судьба.
Лера стряхнула иней с побелевших табличек, присела на скамейку рядом с могилой Татьяны, положила на гранитную плиту газету и цветы.
— Татьяна, здравствуйте. Не знаю, слышите ли Вы меня теперь. Ведь я сделала то, о чем Вы меня просили, и Вы добились того, что хотели. Наверное, Вам не зачем здесь больше находиться… Знаете, мне очень жаль, что с вами так произошло. Правда.
Она встала, положила игрушку на могилу Алены Селиверстовой, еще раз взглянула на детское наивное личико, прижимающее к себе… белоснежного медвежонка… того самого…
— Выходит, это ее медвежонок, Алены? Его не принесли на пожарище?
У Леры все внутри похолодело. И нашелся ответ на вопрос, бившийся в мозгу.
— Ладно, Татьяна, — выдохнула, наконец, она, — если ты меня слышишь, то я освобождаю тебя от обещания, данного мне… ну, в том плане, что больше ко мне никого не пускать. Если есть кто-то еще рядом с тобой, кому я могу помочь… то, валяйте…
По позвоночнику полился тонкий холодок. Словно апрельский сквозняк пробрался под куртку.
Лерка закрыла глаза и приготовилась.
Расплата
Ромка напрягся и застыл.
С соседней парты его сверлил взглядом Жорка-Дылда, Палаш тыкал кончиком карандаша в спину.
— Романыч, ты скоро?
Ромка молчал. Ему нужно еще мгновение, чтобы понять, рассмотреть.
Он зажмурился. Перед ним медленно проявилась полупрозрачная пленка, на которой голубоватыми светящимися чернилами мелким разборчивым почерком было написано с десяток строк.
Мысленно «сфотографировав» их, он схватил клетчатый литок и карандаш, и судорожно записал на нем решение. Автоматически, не глядя, протянул руку через проход, и черновик мгновенно исчез в липкой от нетерпения Жоркиной ладони.
Ромка снова пригляделся к видимому ему одному мерцающему синевой экрану. Задание поменялось, цифры, словно кусочки пазла, переместились и снова встали на свои места. Он опять «сфотографировал» увиденное, еще раз быстро вписал решение на тетрадный листок и передал назад.
Все.
Он выдохнул и взглянул на часы. Двенадцать сорок. У него есть тридцать шесть минут, чтобы добраться до места, где его никто не увидит, никто не достанет.
Не дожидаясь вопросов, новых просьб, он схватил тощий рюкзак, сгреб в него ручки и карандаш. Захлопнув тоненькую тетрадку, торопливо положил ее на учительский стол.
— Васильев, ты все? — Инесса Викторовна лишь удивленно вскинула брови. — Олимпиада же…
Пацаны что-то шипели ему в спину, девчонки томно вздыхали, кто с завистью, кто с упреком, но он их уже не слышал — в голове, словно часовой механизм, тикали секунды, уменьшая отведенное ему время.
Ромка выскочил за дверь, в прохладу пустынного коридора, и уже никого не стесняясь, со всей скоростью рванул к выходу из школы.
Хорошо, что везде уроки идут, малышня под ногами не носится.
Он выбежал из здания школы, еще раз взглянул на часы: двенадцать сорок пять.
— Ромка! — сзади топот и гомон голосов. — Ты куда? А праздновать!!!
Это Жорка-Дылда, Палаш и Василина, пацаны из Ромкиного класса.
«Только вас мне здесь не хватало!», — ругнулся про себя Роман. Отрицательно качнул головой:
— Парни, не сейчас! Я вас вечером догоню! — махнул рукой и помчался к остановке, на ходу посматривая на стрелки: двенадцать сорок девять. Черт!!! Может не успеть.
— Романыч, мы у Дылды тогда. Подруливай! — орали ему в спину. — Вот чума-пацан. Вечно так с ним…
Но он уже заскочил на подножку уходящего с остановки автобуса. Пластмасса дверей хрустнула, но пустила его внутрь под неодобрительными взглядами пожилого водителя, бабушки, и молодой мамочки с ребенком.
Ромка прижался рюкзаком к инфракрасному окошку, загорелась зеленая стрелочка и турникет, наконец, пропустил его в салон. Он протопал подальше от любопытной бабуси и мамаши, и плюхнулся на мягкое сиденье, на мгновение закрыл глаза. Затих, переводя дух.
В лицо ударило напалмом жаркое июньское солнце, аромат цветов, и разжигающегося лета. За окном проплывали пыльные бока легковушек, торопливо суетились маршрутные такси, на переходах сновали пешеходы, сумрачно поглядывая друг на друга. Ромка кивал головой в такт уходящим секундам, то и дело поглядывая на часы.
Двенадцать пятьдесят пять. Четырнадцать минут на автобусе. Плюс шесть минут от остановки до дома. Две минуты — пешком на третий этаж. Одна минута — открыть дверь. Итого двадцать три минуты. А у него всего двадцать одна. И то, если повезет.
Какой-то придурок резко затормозил около автобуса, и, кажется, задел его.
Блииииин!!! Только этого не хватало. Сейчас начнутся разборки, ГАИ. У него нет времени на все это. Ни секунды.
Он торопливо подскочил, дернул рюкзак на плечо и с силой ударил по кнопке принудительного открывания дверей. Механизм, хоть и не с первого раза, но подчинился, двери медленно поползли в сторону.
— Ненормальный!!!
— Псих! — кричали ему вслед, но он рванул прочь.
Итак, на автобусе надо было проехать четырнадцать минут, он проехал четыре. Сейчас двенадцать пятьдесят девять.
Еще десять минут бы ехать. А бежать сколько?
Черт!!! Черт!!! Если бежать примерно сорок четыре километра в час, то можно сократить недостающую минуту…
Сорок четыре километра в час! Это ж семьсот тридцать три метра в минуту!
Это кто ж так бегает?
«Усейн Болт[5] так бегает. Но на стометровке. А мне семь километров с гаком бежать… Или сдохну, или добегу».