Помоги проекту - поделись книгой:
Сабина Тислер
Похититель детей
Предисловие переводчика
Уважаемые читатели!
Вы первыми читаете на русском языке произведение современной немецкой писательницы Сабины Тислер «Похититель детей». Эта книга — ее первый роман, хотя Сабина Тислер далеко не новичок на литературном поприще: она больше известна в Германии как автор сценариев к популярным детективным сериалам, в частности «Номер телефона полиции 110».
Хотя автор и отнесла свою книгу к романам, но правильнее было бы назвать ее социально-психологическим триллером, потому что здесь есть все: и жуткий маньяк-убийца, и мучения беспомощных жертв, и переживания убитых горем родителей, и работа полицейских, пытающихся остановить серийного убийцу, и взгляд на современную жизнь в Германии и Италии.
Особенность этой книги в том, что в ней нет однозначно положительных героев, кроме того, читатель с первых страниц знает, кто убийца.
Мы отслеживаем его превращение из забитого, запуганного мальчика в приветливого, скромного изувера с выраженной манией величия, получающего удовольствие от ощущения всевластия над беззащитными детьми. Все происходит на наших глазах, все, казалось бы, ясно, но читатель до последней строки пребывает в напряжении — настолько умело автор строит интригу, попутно давая очень подробный психологический портрет преступника.
Честно говоря, мне не доводилось переводить более жуткую книгу.
И весь ужас ее заключается в максимальной приближенности к реалиям современного общества и в честном показе незащищенности людей, живущих в нем. Это касается не только сытой, законопослушной и надежно защищающей своих граждан Германии, где весьма распространенное отчуждение и равнодушие внутри семей может иметь довольно далеко идущие последствия и принимать крайне уродливые формы. Если бы эту книгу написала не немка, живущая сейчас в Италии и знающая жизнь в этих странах, что называется, изнутри, то ее можно было бы обвинить в предвзятом отношении к немцам. Хотя справедливости ради следует отметить, что итальянцам от нее тоже изрядно досталось.
Несомненная заслуга автора заключается в том, что она заставляет читателя не только мысленно быть рядом с полицией и ловить убийцу, но и сопереживать жертвам и их родным, людям, чьи судьбы в один миг оказываются сломанными по воле выродка, поставившего себя выше остальных. Конечно, в страшном образе Альфреда автор обобщила всех преступников такого рода, однако, судя по передачам немецкого телевидения ЦДФ «Нераскрытые дела», она не так уж и сгустила краски.
Книга написана так, что от нее трудно оторваться. Очень жестокая, со множеством натуралистических сцен, но, как ни странно это звучит, — полезная. Особенно для стран, где матери, выросшие в обстановке «человек человеку друг», сегодня должны понять, что никто не защитит их детей лучше, чем они сами.
Пролог
Тоскана, 1994 год
Обстановка в долине была какой-то странной. Все окна и двери обоих домов были закрыты, чего Аллора прежде никогда не видела. Не было видно ни мужчины, ни женщины. Но когда она прислушалась и затаила дыхание, то услышала тихий плач, похожий на жалобное мяуканье кошки.
Аллора ковыряла в носу и ждала. Плач иногда затихал на несколько минут, но потом начинался опять. Услышав тонкий пронзительный визг, она дернулась всем телом, и ее охватила дрожь. От страха по спине поползли мурашки. Что там случилось? Может, нужно просто пойти туда и постучать в дверь? Но она побоялась. Ангел не был человеком, к которому можно было бы просто прийти и сказать «аллора»[1].
В ангеле было нечто, что пугало ее. Он словно был обвит невидимой колючей проволокой, которая могла поранить человека, разрезать кожу любому, кто решился бы подойти слишком близко.
И тут впервые она подумала, что ангел, наверное, совсем не ангел.
Солнце давно уже скрылось за горизонтом, и наступила ночь. В лесу темнело быстро, намного быстрее, чем в поле. Аллора пока еще не думала о том, как будет идти назад, — она неотрывно смотрела в сторону мельницы. Лампы справа и слева от двери не горели, и в доме тоже было темно.
Когда Аллора уже перестала различать очертания дома, до нее дошло, что она совсем забыла о времени и что теперь ей нет пути назад. Придется заночевать в лесу.
Вдруг она услышала крик. Долгий мучительный крик, которому, казалось, не будет конца. И в этот миг Аллора поняла, что это не кошка, а человек.
Аллора зажала уши руками и сидела так, пока крик не прекратился. Затем наступила мертвая тишина. С мельницы не доносилось ни звука. Она протерла глаза — в них ощущалось жжение, словно она слишком долго просидела у огня, неотрывно глядя на пламя.
Ее словно парализовало. Она сидела, не в силах двинуться с места. Холод медленно охватывал ее босые ноги, поднимаясь все выше и выше. Аллора забилась в яму поглубже, сгребая к себе ветки, листья, мох, — все, до чего могла дотянуться, не вылезая. Затем она обхватила ноги руками, оперлась подбородком на колени и принялась ждать. Дыхание ее выровнялось, сердце стало биться медленнее. Она была начеку, сосредоточив все внимание на мельнице. Но там ничего не происходило. Не было слышно ни голоса, ни звука. Окна и двери остались закрытыми, мужчина больше из дома не выходил.
Послышался крик сыча. Точно так же кричал сыч в ту ночь, когда умерла старая Джульетта. Ее любимая nonna[2].
На следующее утро Аллора не могла вспомнить, просидела ли она всю ночь, не сомкнув глаз, или все же уснула.
На рассвете она услышала, как заскрипели петли деревянной двери кухни. Первые лучи солнца как раз появились над вершиной горы, когда из дома вышел мужчина. На руках он нес мертвого мальчика — точно так, как она когда-то несла бабушку. Голова мальчика запрокинулась назад через левую руку мужчины, рот был открыт. Его светлые волосы тихо шевелились на ветру. Правой рукой мужчина держал мертвого мальчика под колени, и его ноги безжизненно покачивались из стороны в сторону. Мужчина подошел к высохшему пруду и бережно опустил в него тело мальчика.
Немного погодя с оглушительным грохотом заработала бетономешалка, и Аллора бросилась бежать. Мужчина, которого она с этого момента больше никогда не называла ангелом, ее не заметил.
За ночь руки и ноги Аллоры затекли и окоченели, она задыхалась, и ей пришлось так много думать, что было трудно бежать. Ей понадобилось целых три часа, чтобы добраться до Сан Винченти. Никто не спросил ее, где она была ночью.
Она ушла в свою комнату и забралась в постель, даже не смыв с рук и ног землю. Она укрылась одеялом с головой и попыталась понять то, что увидела. Но ей это так и не удалось.
Альфред
1
Берлин / Нойкелльн, ноябрь 1986 года
Он вышел на улицу не ради охоты. В этот туманный, необычно холодный ноябрьский день он и не собирался искать очередную жертву. Все произошло само собой, совершенно неожиданно для него. Возможно, это случилось повелению рока или просто по глупой случайности, но в то утро он проспал и вышел из дому на полтора часа позже, чем обычно.
Леденящий ветер носился по улицам. Моросил дождь. Альфред озяб и поднял воротник пальто. У него не было перчаток, шарфа или головного убора. Одежда была ему в тягость, и он круглый год носил простой серый пуловер и темно-синие вельветовые брюки. Для лета они были слишком толстыми, для зимы — слишком тонкими, и сейчас тоже не защищали от холодного ветра, задувавшего под пальто.
Альфред уже три года вел уединенную жизнь в берлинском кице[3], где никто не мог узнать его. У него не было друзей, он избегал тесных контактов, отказывался от любых развлечений, никогда не ходил в кино или театр, и телевизора в его убогой квартирке на задворках тоже не было.
Хотя ему шел всего лишь четвертый десяток, в его густых, слегка волнистых волосах уже пробивалась первая седина, и это делало его характерное лицо еще интереснее. На первый взгляд это был хорошо выглядевший, симпатичный мужчина. Его бледно-голубые, чистые как стекло глаза смотрели на окружающих ласково и внимательно, с подчеркнутым интересом. На самом же деле все было скорее наоборот.
После короткого размышления он свернул направо, в ближайшую боковую улочку, ведущую к каналу. В это время на улицах почти никого не было, дети давно были в школе, и только тот, у кого была крайняя необходимость, выходил из дому в такую погоду. Один киоск по продаже денер-кебаба, одна пивная, одна булочная — больше на этой улице ничего не было. Парикмахерская, магазин, где продавались газеты, и маленькая турецкая овощная лавка в прошлом году разорились, и с тех пор эти помещения больше никто не брал в аренду. Раз в неделю сюда приезжала машина для вывоза мусора — вот и все. Старые люди умерли, новые семьи сюда не переселялись. Только не сюда. Много квартир пустовало, разбитые стекла окон никто не менял, голуби гнездились в загаженных, ободранных комнатах и коридорах.
В висках начало глухо стучать. Он знал, что это могло означать приближение приступа мигрени. Вчера вечером он сидел возле кухонного окна и несколько часов смотрел на желтый, как охра, пятнистый фасад здания, стоявшего поперек, и на серую каменную ограду, отделявшую задний двор от соседнего участка. Двор был заасфальтирован, кто-то выставил цветочный горшок с чахлым фикусом к контейнерам для мусора. Естественно, чтобы избавиться от него, а не чтобы озеленить задний двор. И это жалкое растение уже несколько недель тихо увядало, являясь для жителей дома единственным кусочком природы во всей округе.
В одной руке он держал письмо, которое перечитывал снова и снова, а в другой — бокал с красным вином, к которому он снова и снова прикладывался. Его сестры, которых он терпеть не мог, близнецы Лена и Луиза, коротко сообщали, что соседка обнаружила их мать. Мертвой. В своей ванной. И уже после похорон, перебирая оставшиеся после матери вещи, близнецы нашли номер его почтового ящика и смогли известить его. Они сожгли пожитки матери и продали дом. Решили, что он не будет возражать.
Привет.
Конечно, они когда-нибудь должны были найти его. Он уже давно принимал это в расчет.
В октябре, когда выдалась свободная неделя и ему стало скучно, он поехал к ней. Она жила в маленьком доме на краю какого-то села в Нижней Саксонии. Уже три года он ничего не слышал о своей матери, Эдит, и ему захотелось посмотреть, как она живет.
Когда он на своей белой «хонде» въехал во двор и посигналил, никакой реакции не последовало. Царила мертвая тишина. Раньше, когда кто-нибудь заходил во двор, лаяла собака, и мать моментально выходила из дома, подозрительно и недовольно наморщив лоб, потому что не ожидала ничего хорошего от того, что кто-то без предупреждения появлялся перед домом.
Но сейчас не было слышно ни звука. Не было ни единого движения. У него возникло ощущение, что даже ветер на мгновение затаил дыхание, потому что не шевелился ни один листок. Даже кошка не кралась за угол дома.
Целое утро шел дождь, но сейчас между облаками проглянуло солнце, и стало видно, какими грязными и запыленными были окна дома, уже много лет не мытые. Сорняки между брусчаткой, которой был вымощен двор, мать раньше всегда тщательно вырывала, а теперь они выросли по колено и захватили почти весь двор, а в цветочных ящиках торчали стебли герани, высохшей уже много зим назад.
Вид родительского дома привел его в ужас. Он медленно подошел ближе. Тихо, чтобы не нарушать кладбищенскую тишину, и в ожидании чего-то страшного.
Он прошел возле задней стены сарая через грядку, крапива на которой доставала ему до пояса. Раньше это была ее клубничная грядка.
Повернув за угол сарая, он увидел его. Ринго, помесь шнауцера с овчаркой, был верным другом матери. Мать же демонстрировала свою привязанность к нему лишь тем, что каждый вечер наполняла его миску едой, но Ринго все равно любил ее. Он просто не знал ничего другого.
Ринго все еще был на цепи. Он лежал на боку Его худые одеревеневшие лапы казались непомерно большими. Там, где когда-то были глаза, зияли глубокие, покрытые корочкой застывшей крови дыры. Вороны выклевали его глаза и большую часть мозга. А после этого в черепе Ринго поселились черви.
Альфред нагнулся и погладил всклокоченную шерсть Ринго, покрывавшую высохшее, похожее на скелет тело.
— Ты умер с голоду, старик, — прошептал он. — Она и вправду уморила тебя голодом.
Альфред глубоко вздохнул. Ринго он займется потом. А сейчас первым делом следовало попасть в дом. Он боялся того, что его ожидало.
Дверь была закрыта на ключ, а ключа у него не было уже давно. Он долго и настойчиво жал на кнопку дверного звонка, но в доме не было никакого движения. На его зов тоже никто не отвечал. Маленькое окно в коридор рядом с входной дверью, которое раньше никогда не закрывалось и через которое он в детстве залезал в дом, когда забывал взять с собой ключ, тоже было закрыто наглухо. Альфред принес камень, разбил окно и влез в дом. Затем стряхнул осколки стекла со своего пуловера, прошел по коридору и открыл дверь в гостиную.
Эдит Хайнрих сидела в кресле у окна, закрытого гардиной. Она исхудала настолько, что походила на собственную тень. Маленькое худое человеческое существо с тонким, почти неразличимым на фоне спинки кресла силуэтом.
При виде сына, вошедшего в комнату, она не сделала ни единого движения, даже бровью не повела, и, казалась, нисколько не удивилась его появлению. Будто бы он выходил на минутку, чтобы принести петрушку.
— Это я, мама, — сказал Альфред. — Как дела?
— Блестяще, — ответила она. Ее цинизм ничто не могло сломить, и тон остался тем же — жестким и холодным, хотя голос уже ослаб. Поле зрения сильно сузилось, а головой она двигала с трудом, поэтому ей пришлось повернуться всем телом, наблюдая за тем, как он прошел через комнату и раздвинул темные шторы. Дневной свет заполнил комнату, и в его лучах стала видна пыль, туманом повисшая в воздухе.
— На улице светит солнце, — сказал он.
— А мне все равно, — ответила она и прикрыла глаза от света.
Альфред выключил люстру и открыл окна, потому что в комнате стояла вонь, как в сыром погребе с загнившей картошкой.
Эдит моментально начала дрожать и еще глубже забилась в кресло. Он взял с дивана плотное одеяло и укутал ее. Эдит позволила сделать это без всяких комментариев, лишь смотрела на него тусклыми глазами, давно уже потерявшими прежний блеск.
Потом он пошел в кухню. Мать ничего не ела, наверное, уже целую вечность — остатки еды на столе и даже те, что он нашел в холодильнике, были очень давними и покрытыми плесенью. Под раковиной он нашел пластиковый кулек, сгреб туда объедки и вышел на улицу, чтобы их выбросить.
Он с трудом открыл тяжелую трухлявую дверь сарая, чуть его не придавившую. Единственная еще живая свинья, худая, как и его мать, апатично лежала на земле. Он взял нож и перерезал ей глотку. Свинья лишь жалобно взвизгнула, когда он оборвал ее одинокое жалкое существование.
На огороде собирать было нечего. Даже у яблони, с которой он когда-то в детстве упал, была какая-то странная болезнь: все яблоки были сморщенными и покрытыми черной паршой.
— Тебе нужно в дом престарелых, — сказал он матери. — Ты сама уже не справишься.
— Ничего мне не нужно, — ответила она.
— Но ты же тут одна, ты умрешь с голоду! Ты даже не встаешь и не ходишь в кухню за едой!
— Ну и что?
— Я же не могу бросить тебя подыхать здесь!
На какой-то миг глаза Эдит снова ожили и злобно заблестели.
— Если здесь появится дьявол, чтобы забрать меня, значит, так и надо. Не лезь не в свое дело!
Альфред удивился тому, сколько еще сил осталось в этой истощенной маленькой женщине.
— Ты уморила голодом собаку. И свинью.
Она пожала плечами.
— Ты даже не давала ему воды, бедняге!
— Сначала он лаял целыми днями. А потом затих. Значит, тихо и мирно уснул.
Альфред не стал говорить ничего больше, потому что видел, насколько мать истощена. Наверное, она уже несколько лет ни с кем не разговаривала. Он увидел, что ее голова свесилась на плечо, рот открылся, и она начала тихонько похрапывать.
Рядом с яблоней он выкопал глубокую яму для собаки и свиньи. Похоронив животных, он подмел двор и навел порядок в кухне. Потом он пошел к матери, поднял ее с кресла и начал раздевать. Эдит испуганно открыла глаза и закричала. Жалобно и пронзительно, как фазан в зубах у лисицы. Он, не обращая внимания на крики, продолжал раздевать ее.
Пуловер за пуловером, блуза за блузой, рубашка за рубашкой. Эдит, как луковица, натянула на себя почти все, что было в доме из одежды.
— Как дела у близняшек? — спросил он.
Эдит не ответила, зато продолжала орать как резаная.
Ванну он отскреб заранее, очистив ее от многолетней грязи и ржавчины. Еле теплая вода для купания, тем не менее, была коричневатой и непрозрачной. Он с отвращением держал на руках старое, морщинистое, но легкое как перышко тело. Мать пиналась, вырывалась и до крови исцарапала его щеки своими острыми, давно не стриженными ногтями. Она отбивалась изо всех своих сил, не желая, чтобы ее трогали, поднимали, несли и купали. Она защищалась, как дикое животное, и визжала без перерыва. Альфред чувствовал, как кровь стекает с его щек по шее на пуловер. Мать казалась ему отвратительным насекомым, которое хотелось раздавить.
Она всегда защищалась. Всю жизнь. Против любого прикосновения, против любой ласки. Она никогда не могла заставить себя взять детей на руки. А в этот момент в ней проснулись нечеловеческие силы, и она все еще вырывалась, когда он опустил ее маленькое тело в мутную жижу.
Она лежала в ванне обессилевшая, словно упавшая в воду стрекоза, чьи крылья намокли, отяжелели и были уже больше не в состоянии оторвать тело от воды. Ее тонкие белые косы плавали в воде, веки глаз стали красными как огонь, словно она плакала целыми днями.
— Ах ты, скотина! — ругалась она. — Немедленно вытащи меня отсюда!
Альфред никак не отреагировал на эти слова. Он бессмысленно уставился на ее острые колени, выглядывающие из воды. Пытался осознать, что этот беспомощно барахтающийся в ванне скелет и есть его родная мать, но это ему не удалось. Его рука всколыхнула воду в ванне, и ее тело качнулось туда-сюда.
— Когда ты родился, околоплодные воды были зелеными! — пронзительно закричала она. — Ты выродок, ублюдок!
— Я знаю, мама, — тихо сказал он и улыбнулся.
Затем он покинул ванную комнату и, пока искал в комнате ключи от машины, старался не слушать, как мать зовет на помощь.
Сама она никогда не выберется из ванны. Он прекрасно понимал это, выходя из дому. А уже через четверть часа он напрочь забыл о ней…
Опустошив третью бутылку вина, он порвал письмо. Он не собирался давать сестрам знать о себе. И так придется заводить новый абонентский почтовый ящик.
Он не чувствовал опьянения. Выключив свет в кухне, он остался в абсолютной темноте и попытался в уме складывать все цифры по очереди, от единицы до тысячи, чтобы потренировать мозг. Он не добрался даже до двадцати.
Альфред засунул руки поглубже в карманы штанов и, согнувшись, пошел дальше. Ветер бил ему прямо в лицо, так что было трудно дышать. Боль пронизывала голову. Ему нужно срочно принять пару таблеток аспирина и выпить горячего кофе.
Всего лишь в нескольких шагах отсюда была пивная «Футбольная встреча». Альфред заглянул в окно. Двое мужчин сидели у бара. У одного были белоснежные волосы и прическа а-ля Моцарт. Это был Вернер. Естественно, в это время он уже был здесь. Вернер получил наследство, правда, не такое уж большое, однако он высчитал, что если останется и дальше в своей дешевой квартире, то денег ему хватит до девяноста пяти лет. Вернер был убежден, что до такого возраста не доживет, а помрет раньше, и смотрел в будущее с соответствующим оптимизмом. Каждое утро между девятью и десятью часами он появлялся в «Футбольной встрече» и начинал с двух кофейничков крепкого кофе, омлета и бутербродов, затем плавно переходил к пиву. Он пил медленно, зато непрерывно целый день, постоянно сидел у стойки бара, заговаривал со всеми, кто заходил в пивную, знал все и обо всем в кице и время от времени писал портрет кого-нибудь из посетителей.
Поделиться книгой: