В раннем возрасте привязанность и любовь детей к няне можно сравнить с сексуальным влечением. Детский страх прежде всего является выражением того, что рядом нет любимого человека; поэтому каждого постороннего человека они встречают с подозрением и страхом; они также боятся темноты, потому что им не видно любимого человека, и сразу же успокаиваются, если могут держать в темноте его руку. Значение всех младенческих испугов или жутких сказок нянек переоценивают, когда их считают первопричиной боязливости детей. Дети, склонные к боязливости, восприимчивы только к таким сказкам, которые на других детей не производят никакого впечатления, а к страхам предрасположены дети с очень сильным или благодаря изнеженности преждевременно развитым или ставшим слишком требовательным сексуальным влечением. Ребенок ведет себя при этом как взрослый, превращая свое либидо в страх, когда он не в состоянии найти удовлетворение, но зато взрослый, став благодаря неудовлетворенному либидо невротичным, ведет себя в своем страхе как ребенок, начинает бояться, оставаясь один, т. е. без лица, в любви которого он уверен, и этот свой страх старается успокоить детскими мерами[52].
Если нежность родителей к ребенку счастливо избежала преждевременного, т. е. до наступления соответствующих физических условий пубертатного периода, пробуждения сексуального влечения ребенка, при котором душевные возбуждения явно прорываются к генитальным, – то она исполнила свою задачу руководства этим ребенком в зрелости при выборе сексуального объекта. Понятно, что ребенку легче всего избрать своим сексуальным объектом тех лиц, которых он любит с детства, своим, так сказать, притупленным либидо. Но благодаря отсрочке сексуального созревания было достаточно времени, чтобы наряду с другими тормозами сексуальности воздвигнуть ограничение инцеста, впитать в себя те нравственные предписания, которые совершенно исключают при выборе объекта любимых с детства лиц, кровных родственников. Эти ограничения основаны прежде всего на соблюдении нравственных принципов общества, которое должно бороться против поглощения семьей всех интересов, необходимых ему для создания более развитых социальных единиц, поэтому общество всеми средствами добивается того, чтобы расшатать у каждого в отдельности, особенно у юношей, связь с семьей, имеющую только в детстве решающее значение[53].
Но выбор объекта производится сначала в представлении, и половая жизнь созревающего юношества может проживаться только в нереальных фантазиях, т. е. в воображаемых, надуманных ситуациях, которые никогда не смогут осуществиться[54]. В этих фантазиях у них снова проявляются инфантильные склонности, теперь усиленные соматически; в их представлениях с регулярной закономерностью превалирует дифференцированное уже благодаря половому притяжению сексуальное стремление ребенка к родителям, сына к матери и дочери к отцу[55]. Одновременно с преодолением и оставлением этих ярких инцестуозных фантазий совершается одна из самых значительных и самых болезненных психических деятельностей пубертатного периода – освобождение от родительского авторитета, благодаря которому создается столь важное для нравственного становления личности противостояние нового и старого поколения. На каждой из остановок на пути развития, который предстоит совершить отдельным индивидам, некоторое число их застревает, и таким образом появляются лица, которые так и не смогли освободиться от авторитета родителей и «оторвать» от них свою нежность совсем или частично. В большинстве случаев это девушки, которые, к радости родителей, сохраняют полностью свою детскую любовь далеко за пределами пубертатного периода, и тут очень поучительно наблюдать, что в последующем браке у этих девушек не остается возможности дарить своим мужьям все, что им следует. Они становятся холодными женами и остаются фригидными в сексуальных отношениях. Отсюда ясно, что и платоническая любовь к родителям, и сексуальная любовь питаются из того же источника, т. е. первая соответствует инфантильной фиксации либидо.
Чем чаще приходится сталкиваться с глубокими нарушениями психосексуального развития, тем очевиднее становится значение инцестуозного выбора объекта. У психоневротиков вследствие отрицательного отношения к сексуальности значительная часть или вся психосексуальная деятельность, направленная на нахождение объекта, остается в бессознательном. Для девушек с очень большой потребностью в нежности и с таким же ужасом перед реальными требованиями сексуальной жизни непреодолимым искушением становится, с одной стороны, желание достигнуть идеала сексуальной любви, а с другой стороны, скрыть свое либидо под нежностью, которую они могут без угрызений совести проявлять, сохраняя на всю жизнь инфантильное, усиленное в период наступления половой зрелости влечение к родителям или братьям и сестрам. Психоанализ легко может доказать, что такие лица в обычном смысле слова влюблены в своих кровных родственников, скрывая с помощью симптомов и других проявлений болезни их бессознательные мысли и переводя их в сознание. Даже в тех случаях, когда здоровый прежде человек заболел в результате разрушенной любви, можно с уверенностью утверждать, что механизм его заболевания состоит в возвращении его либидо к предпочитаемым в детстве лицам.
Даже те, кому удалось избежать инцестуозной фиксации своего либидо, полностью не свободны от ее влияния. Явным отголоском этой фазы развития является серьезная влюбленность молодого человека, как это часто бывает, в зрелую женщину или девушки в немолодого, солидного мужчину, которые могут ассоциироваться у них с образом матери и отца. Под более отдаленным влиянием этих прообразов происходит вообще выбор объекта. Особенно мужчина ищет объект под влиянием воспоминаний о матери, поскольку они владеют им с самого раннего детства; в полном согласии с этим, если мать жива, она противится этому обновленному объекту и враждебно встречает его. Учитывая влияние детских отношений к родителям на выбор объекта в будущем, легко понять, что любое нарушение подобных отношений приведет к серьезным последствиям в сексуальной жизни после наступления половой зрелости; и ревность любящих всегда имеет инфантильные корни или, по крайней мере, подкрепляется инфантильными переживаниями. Раздоры между самими родителями, их неудачный брак обусловливают предрасположенность к нарушению сексуального развития или невротическому заболеванию детей.
Инфантильная склонность к родителям будучи важным, но не единственным негативным наследием, усиленная при половом созревании, указывает путь к выбору объекта. Другие предрасположенности того же происхождения позволяют мужчине, по-прежнему основываясь на переживаниях детства, направить свой выбор в разные сексуальные ряды и создать совершенно различные условия для выбора объекта[56].
При выборе сексуального объекта задача состоит в том, чтобы привлечь внимание противоположного пола. Она, как известно, разрешается путем проб и ошибок. Первые стремления после наступления половой зрелости, часто без особого, впрочем, вреда, идут по ложному пути. Дессуар (Dessoir) справедливо обратил внимание на закономерность мечтательной дружбы юношей и молодых девушек с лицами одинакового пола и возраста. Самое большое препятствие для сохранения инверсии сексуального объекта навсегда составляет, несомненно, та притягательная сила, которую оказывают друг на друга противоположные половые признаки; объяснения этому факту в нашем изложении не предусмотрены. Но как показывает опыт исследования, одного этого фактора явно недостаточно для того, чтобы исключить инверсию; к нему присоединяются еще другие факторы. Главный сдерживающий фактор – общественное мнение; там, где инверсия не рассматривается как преступление, можно убедиться, что она вполне соответствует сексуальным склонностям многих индивидов. Относительно мужчины предполагается, что детские воспоминания о нежности матери к сыну и других женских лиц, попечению которых он в детстве был предоставлен, энергично содействуют тому, чтобы направить его выбор на женщину, но испытанные в детстве со стороны отца сексуальное запугивание и соперничество с ним приводят к отторжению одинакового с ним пола. Следует отметить, что, как ни странно, оба момента характерны и для девушки, сексуальная деятельность которой находится под особой опекой матери. Таким образом создается враждебное отношение к своему собственному полу, которое оказывает решительное влияние на выбор объекта в смысле, считающемся нормальным. Воспитание мальчиков мужчинами (рабами древнего мира), по-видимому, способствовало гомосексуальности; несколько более понятной становится частота инверсии у современной знати, пользовавшейся услугами прислуги мужского пола и благодаря меньшим личным заботам матерей о детях. У некоторых истериков, воспитывающихся в раннем детстве в неполной семье (смерть, развод, отчуждение), где оставшийся родитель привлекает к себе всю любовь ребенка, создаются условия, предрешающие как пол выбираемого позже в сексуальные объекты лица, так и возможность постоянной инверсии.
Резюме
Теперь попытаемся подвести итоги вышеизложенному. Анализируя в нашем психоаналитическом исследовании отклонения полового влечения относительно объекта и его цели, мы столкнулись с вопросом, появляются ли эти отклонения вследствие врожденного предрасположения или возникают в течение жизни. Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо было рассмотреть условия проявления полового влечения у психоневротиков, этой многочисленной и недалеко ушедшей от здоровых людей группы. Мы выяснили, таким образом, что у этих лиц можно доказать склонность ко всем перверсиям как бессознательную силу, проявляющуюся в образовании симптомов, и определенно можем сказать, что невроз представляет собой как бы негатив перверсии. В связи с выявлением в нашем исследовании большого распространения склонности к перверсии, мы вынуждены констатировать, что предрасположение к перверсии есть общее первоначальное предрасположение полового влечения человека, из которого в течение пубертатного периода вследствие органических изменений и психических тормозов развивается нормальное сексуальное поведение. Мы надеемся, что сможем доказать наличие первоначального предрасположения в детском возрасте; среди сил, тормозящих направленность сексуального влечения, мы подчеркиваем стыд, отвращение, сострадание, а также нравственные и социальные нормы морали и общественное мнение. Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной сексуальной жизни мы должны были увидеть задержку в развитии и инфантилизм. Значение изменчивости первоначального предрасположения мы должны были выдвинуть на первый план, а между ней и влияниями, происходящими в течение жизни, допустить отношения сотрудничества, а не противоположности. С другой стороны, нам казалось, что поскольку первоначальное предрасположение должно было быть комплексным, то и само половое влечение должно состоять из многих факторов и затем распадаться в перверсиях на свои компоненты. Таким образом, перверсии казались нам, с одной стороны, задержками, с другой стороны – диссоциациями нормального развития. Обе позиции соединились в предположении, что половое влечение взрослого образуется благодаря соединению многих стремлений детской жизни в одно-единственное стремление с одной-единственной целью.
Мы дополнили объяснение преобладания перверсных наклонностей у психоневротиков, рассматривая их как коллатеральное наполнение побочных путей при преграждении главного русла течения благодаря вытеснению, а затем обратились к рассмотрению сексуальной жизни ребенка[57]. Мы с сожалением отметили, что детскому возрасту было отказано в наличии сексуального влечения и что часто наблюдаемые сексуальные проявления ребенка описывались как исключительные явления. На наш взгляд, ребенок приносит с собой на свет задатки сексуальной деятельности и уже при приеме пищи получает сексуальное удовлетворение, которое постоянно старается испытать снова посредством хорошо известных актов сосания. Но сексуальная деятельность ребенка развивается не наравне с другими его функциями, а регрессирует после короткого периода расцвета, от двух до пяти лет, во время так называемого латентного периода. Производство сексуального возбуждения в это время не прекращается, а продолжается и дает запас энергии, которая большей частью употребляется на другие, не сексуальные, цели, а именно, с одной стороны, на присоединение сексуальных компонентов к дружеским чувствам, с другой стороны (при помощи вытеснения и реактивного образования), на созидание позднейшего сексуального ограничения. Таким образом, силы, предназначенные для того, чтобы сдержать сексуальное влечение в определенных границах, создаются в детском возрасте в основном за счет извращенных сексуальных стремлений и с помощью воспитания. Другая часть инфантильных сексуальных стремлений не находит такого применения и может выразиться как сексуальная деятельность. Таким образом, выясняется, что сексуальное возбуждение ребенка исходит из различных источников. Прежде всего возникает удовлетворение благодаря соответствующему чувственному возбуждению так называемых эрогенных зон, в качестве которых может функционировать, вероятно, любое место на коже и любой орган чувств, возможно – любой орган, между тем как существуют общеизвестные эрогенные зоны, возбуждение которых благодаря определенному органическому строению обеспечено с самого начала. Сексуальное возбуждение возникает как побочный продукт при целом ряде процессов в организме, как только они достигают определенной интенсивности, особенно при сильных душевных потрясениях, приносящих страдания. Возбуждения из всех этих источников еще не объединяются, а только преследуют, каждое в отдельности, свою цель, состоящую только в переживании определенного удовольствия. Следовательно, половое влечение в детстве не сконцентрировано и сначала не имеет объекта, аутоэротично.
Еще в детстве начинает выделяться эрогенная зона гениталий – либо таким же образом, как и всякая другая зона, дает удовлетворение при соответствующем чувственном раздражении, либо когда вместе с удовлетворением из других источников одновременно вызывается сексуальное возбуждение, находящееся в особых отношениях к генитальной зоне. Нам, к сожалению, не удалось достаточно хорошо выяснить отношение между сексуальным удовлетворением и сексуальным возбуждением, так же как и между деятельностью генитальной зоны и другими источниками сексуальности.
Благодаря изучению невротических нарушений мы заметили, что в детской сексуальной жизни с самого начала наблюдаются зачатки организации сексуальных компонентов влечений. В первой, очень ранней стадии на первом плане находится оральная (ротовая) эротика; вторая из этих прегенитальных организаций характеризуется преобладанием садизма и анальной эротики; только в третьей фазе сексуальная жизнь предопределяется участием собственно генитальной зоны.
Как один из самых неожиданных результатов, мы установили, что ранний расцвет инфантильной сексуальной жизни (от двух до пяти лет) также включает в себя и выбор объекта со всеми его богатыми стремлениями, поэтому связанную с этим периодом и соответствующую ему фазу развития, несмотря на недостаточное объединение отдельных компонентов влечения и неуверенность сексуальной цели, приходится считать предтечей позднейшей сексуальной организации.
Факт двукратного начала сексуального развития у человека, т. е. перерыв этого развития благодаря латентному периоду, казался нам достойным особого внимания. В нем, по-видимому, кроме способности человека к развитию высшей культуры, также заключается и его склонность к неврозу. К примеру, у животных, насколько мы знаем, подобная аналогия не доказана. Источники происхождения этой человеческой особенности следовало бы искать в древнейшей истории человеческого рода.
На вопрос, в каком объеме сексуальная деятельность в детском возрасте может считаться нормальной, безвредной для дальнейшего развития, ответить довольно затруднительно. Характер сексуальных проявлений оказался мастурбационным. В дальнейшем исследования показали, что внешнее влияние соблазнения может привести к преждевременному прорыву латентного периода до его окончания и что при этом половое влечение ребенка фактически оказывается полиморфно-извращенным; и кроме того, что любая ранняя сексуальная деятельность понижает способность ребенка поддаваться воспитанию.
Несмотря на неполноту исследований об инфантильной сексуальной жизни, мы попытались изучить ее изменения, вызванные наступлением пубертатного периода. Из них мы выбрали два изменения, с нашей точки зрения, наиболее значимых: подчинение всех других источников сексуального возбуждения главенствующей роли генитальной зоны и процесс выбора объекта. Оба эти изменения проявляются уже в детстве. Первое изменение происходит благодаря механизму использования предварительного наслаждения, причем обычно самостоятельные сексуальные акты, связанные с наслаждением и возбуждением, становятся подготовительными актами для новой сексуальной цели – излияния половых продуктов, с достижением которой при огромном наслаждении прекращается сексуальное возбуждение. При этом нам необходимо было учитывать дифференциацию половых признаков мужчины и женщины. Мы выяснили, что для того, чтобы стать женщиной, требуется новое вытеснение, подавляющее часть инфантильной мужественности и подготовляющее женщину к изменению руководящей генитальной зоны. И наконец, мы установили, что выбором объекта руководит намечающаяся в инфантильном возрасте, усиленная при наступлении пубертатного периода сексуальная склонность ребенка к его родителям и нянькам и направленная благодаря возникшему тем временем инцестуозному ограничению с этих лиц на сходных с ними. Следует еще добавить, что во время переходного пубертатного периода некоторое время соматические и психические процессы развития протекают параллельно, не связанные друг с другом, пока с прорывом интенсивного, душевного, любовного движения к иннервации гениталий не возникает требуемое в соответствии с нормой единство любовной функции.
Любой шаг на этом длинном пути развития может привести к остановке, любая спайка в этом запутанном сочетании может стать поводом к диссоциации полового влечения, как мы уже выяснили на различных примерах. Нам осталось еще дать объяснение различным, мешающим развитию внутренним и внешним факторам и уточнить, в каком месте механизма возникает вызванное ими нарушение. Факторы, которые мы ставим в один ряд, разумеется, неравноценны, но мы должны принимать во внимание возникающие сложности при установлении значимости отдельных факторов.
Решающее значение имеет врожденное различие сексуальной конституции, но об этом можно судить, разумеется, только по ее поздним проявлениям, да и то не всегда с большой уверенностью. Под этим различием мы понимаем преобладание того или другого источника сексуального возбуждения и полагаем, что подобное различие врожденного предрасположения во всяком случае должно найти себе выражение в конечном результате, даже если оно может оставаться в пределах нормы. Разумеется, возможны и такие отклонения первоначального врожденного предрасположения, которые при необходимости и без посторонней помощи должны привести к образованию ненормальной сексуальной жизни. Их можно назвать «дегенеративными» и рассматривать как выражение наследственного отягощения. В связи с этим должен отметить один значимый факт. У большей половины подвергнутых мною психотерапевтическому наблюдению тяжелых случаев истерии, невроза навязчивых состояний и т. д. мне с уверенностью удалось доказать сифилис у отцов до брака – будь то tabes, или прогрессивный паралич, или какое-нибудь другое анамнестически установленное сифилитическое заболевание. Особенно хочу подчеркнуть, что невротические впоследствии дети не имеют никаких внешних признаков сифилиса, так что ненормальную сексуальную конституцию нужно рассматривать в качестве последнего потомка сифилитического наследия. Как бы я ни был далек от мысли о том, чтобы рассматривать происхождение от сифилитических родителей постоянным или необходимым этиологическим условием невропатической конституции, все же считаю необходимым подчеркнуть, что наблюдаемое мною совпадение не случайно и не лишено определенного значения.
Наследственные условия положительно-извращенных не очень хорошо известны, потому что такие люди умеют скрывать о себе сведения; и все же есть основание полагать, что при перверсиях имеет значение то же, что и при неврозах. Нередко в тех же семьях находят перверсию и психоневроз, распределенные таким образом, что представители мужского пола семьи или один из них положительно-перверсны, а представители женского (соответственно склонности их пола к вытеснению) отрицательно-перверсны, истеричны – хорошее доказательство найденной нами существенной связи между теми и другими нарушениями.
Однако не стоит полагать, словно только зачатки различных компонентов сексуальной конституции предрешают формы сексуальной жизни. Существуют, безусловно, влияния и других причин, и дальнейшие возможности развития возникают в зависимости от судьбы сексуальных течений, исходящих из отдельных источников. Эта дальнейшая пере работка является, очевидно, определяющим фактором, между тем как, судя по описанию, одинаковая конституция может привести к трем различным конечным результатам. Если все врожденные предрасположения сохраняются в их относительном взаимоотношении, считающемся ненормальным, и укрепляются с наступлением зрелости, то ее итогом может стать перверсная сексуальная жизнь. Анализ таких ненормальных конституциональных предрасположений еще недостаточно разработан, но все же нам уже известны случаи, которые легко объясняются подобными предрасположениями. Например, по поводу целого ряда фиксационных перверсий авторы полагают, что их необходимым условием является врожденная слабость сексуального влечения. В такой форме это положение мне кажется неверным, но оно приобретает смысл, если имеется в виду конституциональная слабость одного фактора сексуального влечения – генитальной зоны, которая впоследствии берет на себя функцию объединения отдельных сексуальных действий в целях продолжения рода. Это необходимое с наступлением пубертатного периода объединение в таком случае не состоится, и самый сильный из остальных компонентов проявит свою деятельность как перверсия[58].
Другой результат возникает в том случае, когда в течение развития некоторые из особенно сильных врожденных компонентов подвергаются процессу вытеснения, который не следует отождествлять с полным упразднением. Соответствующие возбуждения вызываются при этом обычным образом, но благодаря психическим тормозам они не допускаются к достижению своей цели и оттесняются на различные другие пути, пока не проявятся как симптомы. В результате может сложиться практически нормальная половая жизнь – по большей части ограниченная, но дополненная психоневротическим заболеванием. Как раз с такими случаями мы хорошо познакомились благодаря психоаналитическому исследованию невротиков. Сексуальная жизнь таких лиц началась так же, как и жизнь инвертированных, значительная часть их детства заполняется извращенной сексуальной деятельностью, которая иногда простирается далеко за период полового созревания; затем по внутренним причинам – по большей части еще до наступления половой зрелости, а в иных случаях даже гораздо позже – происходит поворот вытеснения, и с этого момента вместо перверсии появляется невроз, хотя прежние стремления не исчезают. В этой связи вспоминается поговорка «В молодости гуляка, в старости монах», только в указанном случае молодость проходит очень быстро. Смена перверсии неврозом в жизни одного и того же лица, так же как и упомянутое прежде распределение перверсии и невроза между различными лицами одной и той же семьи, еще раз подтверждает гипотезу о том, что невроз представляет собой негатив перверсии.
Третий результат при ненормальном конституциональном предрасположении становится возможным благодаря процессу сублимации, при котором сильнейшее возбуждение, исходящее из отдельных источников сексуальности, находит применение в других областях, так что получается значительное повышение психической работоспособности из опасного самого по себе предрасположения. К примеру, один из источников художественного творчества можно найти в исследуемой нами области, и в зависимости от того, полная ли или неполная в данном случае сублимация, анализ характера высокоодаренных, особенно имеющих способности к художественному творчеству, лиц укажет на хаотическое смешение работоспособности, перверсии и невроза. Особым видом сублимации является подавление посредством реактивного образования, которое, как мы выяснили, возникает уже в латентном периоде развития ребенка с тем, чтобы в благоприятном случае существовать в течение всей жизни. То, что мы называем «характером» человека, создано в значительной степени на материале сексуальных возбуждений и составляется как из фиксированных с детства, так и приобретенных благодаря сублимации влечений, а также из таких конструкций, назначение которых – энергичное подавление извращенных, признанных недопустимыми стремлений[59]. Таким образом, общее перверсное сексуальное предрасположение детства может считаться источником наших добродетелей, поскольку оно дает толчок к их развитию посредством реакционных преобразований[60].
Все прочие влияния по своему значению далеко уступают сексуальным проявлениям, вытеснению и сублимации – причем внутренние условия последних процессов нам совершенно неизвестны. Кто причисляет вытеснение и сублимацию к конституциональным предрасположениям, рассматривая их как жизненные проявления этих предрасположений, тот имеет право утверждать, что конечная форма сексуальной жизни является прежде всего результатом врожденной конституции. Однако не будем оспаривать, что в такой совокупности факторов остается место модифицирующим влияниям случайно пережитого в детстве и позже. Весьма затруднительно дать оценку влиянию конституциональных и привходящих факторов и их взаимоотношению. Исследователи-теоретики всегда склонны переоценивать значение первых; терапевтическая же практика подчеркивает значительность последних. Никоим образом не следует забывать, что взаимоотношения между ними скорее складываются в сторону объединения, нежели исключения. Конституциональный фактор должен ждать переживания, которое способствует его проявлению. Привходящий фактор нуждается в поддержке конституции, чтобы оказать действие. Для большинства случаев можно представить себе так называемый «дополнительный ряд», в котором понижающая интенсивность одного фактора выравнивается благодаря повышающей интенсивности другого; однако нет никаких оснований отрицать существование исключительных случаев на концах ряда.
Если предоставить переживаниям раннего детства преимущественное положение среди привходящих факторов, это еще больше будет соответствовать психоаналитическому исследованию. Один этиологический ряд распадается в данном случае на два, из которых один можно назвать предрасполагающим (dispositionel), а другой окончательным (definitif). В первом оказывают совместные действия конституция и случайные переживания детства в той же мере, в какой во втором влияют предрасположение и травматическое переживание. Все нарушающие сексуальное развитие факторы действуют таким образом, что вызывают регрессию, т. е. возврат к прежней фазе развития.
Мы продолжаем осуществлять поставленную перед собой задачу – перечислить все известные нам факторы, имеющие влияние на сексуальное развитие, будь то действующие силы или только их проявления.
Таким фактором является самопроизвольная сексуальная преждевременная зрелость, которую можно без сомнения доказать в этиологии, по крайней мере, неврозов, хотя она сама по себе одна, так же как и другие факторы, недостаточна, чтобы вызвать невроз. Она выражается в нарушении, сокращении или прекращении инфантильного латентного периода и становится причиной заболеваний, вызывая сексуальные проявления, которые благодаря отсутствию тормозов сексуальности, с одной стороны, и вследствие неразвитой генитальной системы – с другой, могут носить характер только одних перверсий. Эти склонности к перверсии могут такими и остаться или же, после происшедшего вытеснения, стать творческими силами невротических симптомов; во всяком случае преждевременная сексуальная зрелость затрудняет желательную в дальнейшем возможность овладения сексуальным стремлением со стороны высших душевных инстанций и повышает навязчивый характер, который и без того приобретают психические составляющие влечения. Часто ранняя сексуальная зрелость идет параллельно преждевременному интеллектуальному развитию; как таковая она встречается в истории детства самых значительных и способных индивидов; в этот период она, по-видимому, не действует так патогенно, как в тех случаях, когда появляется изолированно.
Так же как преждевременная зрелость, должны быть рассмотрены и другие факторы, которые можно объединить с преждевременной зрелостью как временны́е факторы. По-видимому, филогенетически предопределено, в каком порядке становятся активными те или другие влечения и как долго они могут проявляться, пока не подвергнутся влиянию появившегося нового влечения или вытеснению. Однако как в отношении этой временной последовательности, так и в отношении периода активности влечений бывают, по-видимому, отклонения, которые должны оказать влияние на результат этих процессов. Не может не иметь значения, появляется ли какое-нибудь течение раньше или позже, чем противоположное ему течение, потому что влияние вытеснения нельзя устранить; временное изменение состава компонентов всегда влечет за собой изменение результата. С другой стороны, особенно интенсивно возникающие влечения часто протекают поразительно быстро, например гетеросексуальная привязанность лиц, ставших впоследствии гомосексуальными. Возникающие в детском возрасте очень сильные стремления не подтверждают опасения, что они навсегда будут преобладать в характере взрослого; можно также предполагать, что они исчезнут, уступив место противоположным стремлениям. (Строгие господа недолго властвуют.) Чем объясняется подобное временное смешение процессов развития, нам пока неизвестно. Здесь открывается перспектива исследования ряда биологических, может быть и исторических проблем, которые мы еще не рассматривали.
Значение всех ранних сексуальных проявлений увеличивается благодаря психическому фактору неизвестного происхождения, который пока можно определить – разумеется, только временно, – как психологический феномен. Я говорю о повышенной цепкости, или способности к фиксации ранних впечатлений сексуальной жизни, которыми необходимо дополнить у будущих невротиков и у перверсных фактические данные, потому что подобные преждевременные сексуальные проявления не могут у других лиц запечатлеться так глубоко, чтобы навязчиво требовать повторения и предопределить сексуальному влечению его пути на всю жизнь. Объяснение этой цепкости кроется отчасти, может быть, в другом психическом факторе, который нельзя не указать для объяснения причин неврозов, а именно – в перевесе в душевной жизни значения воспоминаний в сравнении со свежими впечатлениями. Этот фактор, очевидно, зависит от интеллектуального развития и повышается вместе с ростом личной культуры. В противоположность этому дикаря характеризуют «как несчастное дитя момента»[61]. Вследствие противоположной зависимости, существующей между культурой и свободным сексуальным развитием, последствия которой можно проследить с истоков зарождения цивилизации, на низших ступенях культуры или общества так маловажно, как протекает сексуальная жизнь ребенка, а на высоких имеет огромное значение.
Только что упомянутые благоприятные психические факторы увеличивают значение случайно пережитых влияний детской сексуальности. Последние (в первую очередь соблазнение со стороны других детей или взрослых) при помощи первых могут зафиксировать и повлечь за собой стойкие нарушения. Причины, вызывающие отклонения извращенных, распределяются между предрасположением конституции, преждевременной зрелостью, способностью к повышенной цепкости и случайными возбуждениями сексуального влечения благодаря постороннему влиянию.
Неутешительное заключение, к которому привели наши исследования нарушений сексуальной жизни, состоит в том, что нам слишком мало известно о биологических процессах, в которых заключается сущность сексуальности, чтобы создать из разрозненных положений теорию, достаточную для понимания нормального и патологического.
О нарциссизме
Термин нарциссизм заимствован нами из описанной П. Наком (P. Nacke) в 1899 г. картины болезни. Термин этот применялся им для обозначения состояния, при котором человек относится к собственному телу как к сексуальному объекту, т. е. любуется им с чувством сексуального удовольствия, гладит его, ласкает до тех пор, пока не получает от этого полного удовлетворения. Такая форма проявления нарциссизма представляет собой извращение, охватывающее всю сферу сексуальной жизни данного лица, и вполне соответствует тем представлениям и предположениям, с которыми мы обычно приступаем к изучению всех извращений.
Психоаналитические наблюдения показали, что отдельные черты нарциссического поведения присущи, между прочим, многим лицам, страдающим другими болезненными явлениями; так, например, по Садгеру (Sadger), – гомосексуальным лицам. В конце концов возникает предположение, что проявления либидо, заслуживающие название нарциссизма, можно наблюдать в гораздо более широком объеме, они могут занимать определенное место в нормальном сексуальном развитии человека.
Такие же предположения возникают в связи с трудностями, встречающимися во время психоаналитического лечения невротиков, так как оказывается, что подобное нарциссическое поведение больных ограничивает возможность влиять на них терапевтически. Нарциссизм в этом смысле не является перверсией, но либидозным дополнением к эгоизму инстинкта самосохранения, известную долю которого с полным правом предполагают у каждого живого существа.
Попытка осветить психологию Dementia praecox[62] (Крепелин (Kraepelin) или Schizophrenia (Блейлер) с точки зрения теории либидо дала новый важный повод к тому, чтобы заняться вопросом первичного нормального нарциссизма. У таких больных, которых я предложил назвать парафрениками, наблюдаются две следующие основные характерные черты: бред величия и потеря интереса к окружающему миру (к лицам и предметам). Вследствие указанного изменения психики такие больные не поддаются воздействию психоанализа, и мы не можем добиться их излечения. Но необходимо более точно определить и выяснить признаки и особенности этого ухода парафреника от внешнего мира.
Как у истериков, так и у невротиков, страдающих навязчивыми состояниями, поскольку их болезнь отражается на их отношении к миру, нарушено нормальное отношение к реальности. Однако анализ обнаруживает, что у таких больных тем не менее вовсе не утрачено эротическое отношение к людям и предметам, оно сохраняется у них в области фантазии: с одной стороны, реальные объекты заменяются и смешиваются у них с воображаемыми образами, с другой стороны, они не делают никаких усилий для достижения своих целей, т. е. для действительного обладания объектами желания.
Только для этих состояний либидо и следует сохранить употребляемое Юнгом без строгого различия выражение «интроверсия либидо» (Introversion der Libido). У парафреников дело обстоит иначе. У них, по-видимому, либидо совершенно отщепилось от людей и предметов внешнего мира без всякой замены продуктами фантазии. Там, где такая замена как будто наблюдается, дело идет, по-видимому, о вторичном процессе, о попытке к самоизлечению, выражающейся в стремлении вернуть либидо объекту.
Возникает вопрос: какова же дальнейшая судьба либидо, отщепившегося при Schizophrenia от объектов? Ответ на этот вопрос нам дает появляющийся бред величия во время протекания болезни. Он образовывается за счет либидо объектов. Либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается к собственному Я, в результате чего и возникает состояние, которое мы можем назвать нарциссизмом. Но самый бред величия не является чем-то совершенно новым, а представляет собой, как мы знаем, гипертрофированную форму бывшего раньше состояния. Нарциссизм парафреника, возникший вследствие перенесения либидо на собственное Я, является, таким образом, вторичным, появившимся на почве первичного, до того затемненного разнообразными влияниями.
Отмечу еще раз, что я не собираюсь разъяснять или углублять здесь проблему шизофрении, а даю лишь краткий обзор того, о чем уже говорилось в другом месте, чтобы доказать необходимость включения нарциссизма в общую схему развития либидо.
Третьим источником такого, как мне кажется, вполне законного дальнейшего развития теории либидо являются наши наблюдения за душевной жизнью примитивных народов и детей и наше понимание их психики. У примитивных народов мы наблюдаем черты, которые могли бы быть приняты за проявление бреда величия, если бы встречались лишь в единичных случаях. Сюда относится громадная переоценка примитивными народами могущества их желаний и душевных движений, «всемогущество мысли», вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие «магию» и производящие впечатление последовательного проведения в жизнь представлений о собственном величии и всемогуществе. Совершенно сходное отношение к внешнему миру мы обнаруживаем и у современного ребенка, развитие которого нам гораздо менее ясно. Таким образом, у нас создается представление о том, что первично либидо концентрируется на собственном Я, а впоследствии часть его переносится на объекты; но по существу этот переход либидо на объекты – не окончательный процесс, и оно продолжает относиться к охваченным им объектам, как тельце маленького протоплазматического существа относится к выпущенным им псевдоподиям. Мы, естественно, сначала не замечали этой доли либидо, так как исходили в нашем исследовании из невротических симптомов. Наше внимание приковали к себе только эманации этого либидо, его способность привязываться к внешним объектам и снова обращаться внутрь. Говоря в общих, более грубых чертах, мы видим известное противоречие между Я-либидо и объект-либидо. Чем больше расходуется и изживается одно, тем бедней переживаниями становится другое. Высшей фазой развития объект либидо кажется нам состояние влюбленности, которое представляется нам как отказ от собственной личности вследствие привязанности к объекту и противоположность которого составляет фантазия (или внутреннее восприятие) параноика о гибели мира[63]. Наконец, что касается различных видов психической энергии, то мы полагаем, что сначала, в состоянии нарциссизма, оба вида энергии слиты воедино и наш грубый анализ не в состоянии их различить, и только с наступлением привязанности к объектам появляется возможность отделить сексуальную энергию в виде либидо от энергии влечений Я.
Прежде чем продолжить, я должен коснуться еще двух вопросов, которые вводят в самую гущу всех трудностей этой темы. Во-первых, как относится нарциссизм, о котором здесь идет речь, к аутоэротизму, описанному нами как ранняя стадия либидо? Во-вторых, раз мы признаем, что либидо первично сосредоточивается на Я, то для чего вообще отличать сексуальную энергию влечений от несексуальной? Разве нельзя было бы устранить все трудности, вытекающие из отделения энергии влечений Я от Я-либидо и Я-либидо от объект-либидо, предположив существование одной единой психической энергии? Относительно первого вопроса я отмечу следующее: совершенно неизбежно предположение, что единство личности Я образуется у индивида не с самого начала – ведь Я должно развиться, тогда как аутоэротические влечения первичны; следовательно, к аутоэротизму должно присоединиться еще кое-что, какие-то новые переживания, для того чтобы мог образоваться нарциссизм.
Требование дать определенный ответ на второй вопрос должно вызвать у всякого психоаналитика определенно неприятное чувство. С одной стороны, стараешься не поддаться этому чувству, вызванному тем, что оставляешь область непосредственных наблюдений ради бесплодных теоретических споров, а с другой стороны, все же нельзя избежать необходимости хотя бы попытаться дать объяснение явлениям, с которыми сталкиваешься. Несомненно, понятия вроде Я-либидо, энергия влечений и т. п. не отличаются ни особенной ясностью, ни богатством содержания; спекулятивная теория этих отношений исходила бы прежде всего из точного определения понятий. Однако, по моему мнению, в том-то и заключается различие между спекулятивной теорией и наукой, которая создается посредством объяснения эмпирических данных. Последняя охотно отдает спекулятивному умозрению все преимущества гладкой, логически безупречной обоснованности и готова удовлетвориться туманными, едва уловимыми основными положениями, надеясь по мере своего развития ясно их определить и, быть может, заменить их другими. Не эти идеи образуют ту основу, на которой зиждутся все построения нашей науки; такой основой является исключительно наблюдение. Идеи же составляют не самый нижний фундамент всего научного здания, а только верхушку, крышу его, и могут быть сняты и заменены другими без всякого вреда для целого. В последнее время мы переживали подобное явление в физике, основные воззрения которой о материи, центрах силы, притяжении и т. п. вряд ли внушают меньше сомнений, чем соответствующие положения в психоанализе.
Ценность понятий Я-либидо, объект-либидо заключается в том, что они возникли благодаря переработке самых детальных незначительных особенностей невротических и психотических процессов. Деление либидо на относящееся к Я и на связанное с объектами непосредственно вытекает из первого положения, отделяющего сексуальное влечение от влечений Я. Такое деление предписывается анализом чистых неврозов перенесения (истерии, навязчивых состояний), и я знаю только одно – что все другие попытки объяснить эти феномены потерпели полную неудачу.
При полном отсутствии какого-либо учения о влечениях, дающего возможность ориентироваться в этом вопросе, вполне допустимо или лучше даже необходимо проверить какое-нибудь одно предположение, последовательно проводя его до тех пор, пока оно не окажется несостоятельным или не подтвердится полностью. В пользу предполагаемого первичного подразделения на сексуальные влечения и влечения Я, помимо удобства такого деления для аналитического изучения «неврозов перенесения», говорит еще и многое другое. Согласен, что этот момент мог бы допустить и другое объяснение, так как в таком случае дело шло бы об индифферентной психической энергии, становящейся либидо лишь благодаря акту привязанности к объекту. Но, во-первых, разделение этих понятий соответствует общепринятому делению первичных влечений на голод и любовь. Во-вторых, в пользу его говорят биологические соображения. Индивид действительно ведет двойное существование – как самоцель и как звено в цепи, которой он служит против или, во всяком случае, помимо собственной воли. Даже сексуальность он принимает за нечто вполне соответствующее своим желаниям, между тем как, с другой точки зрения, сексуальность является только придатком к его зачаточной плазме, которому он отдает все свои силы в награду за наслаждение, являясь смертным носителем, быть может, бессмертной субстанции, подобно владельцу майоратного имущества, представляющему собой лишь временного владельца переживающего его майоратного института. Деление на влечения Я и сексуальные влечения в таком случае явилось бы подтверждением двойной функции индивида. В-третьих, необходимо помнить, что все временно нами допущенные психологические положения придется когда-нибудь перенести на почву их органической основы. Весьма вероятно, что тогда окажется, что особенные вещества и химические процессы выражаются в виде сексуальности, и через их постоянство индивидуальная жизнь становится продолжением жизни рода. Мы считаемся с такой возможностью, подставляя вместо особых химических веществ соответствующие особые химические силы.
Именно потому, что я всегда стараюсь устранить из области психологии все чуждое ей, в том числе и биологическое мышление, я хочу в данном случае вполне определенно признать, что допущение отдельных влечений Я и сексуальных влечений, т. е. теория либидо, меньше всего зиждется на психологических основах и по существу обоснована биологически. Я буду поэтому достаточно последовательным и откажусь от этого положения, если психологическая работа покажет, что по отношению к влечениям более удобно пользоваться другими теориями. До сих пор, однако, их не было, сексуальная энергия либидо в глубочайшей основе своей и в конечном результате составляет только продукт дифференциации энергии, действующей вообще в психике. Но такого рода утверждение не имеет никакого значения. Оно относится к вещам, столь отдаленным от проблем, связанных с нашими наблюдениями, и имеет так мало фактического содержания в смысле положительных знаний, что с ним одинаково не приходится ни считаться, ни оспаривать его. Весьма возможно, что это первичное тождество энергии так же мало имеет общего с тем, что представляет для нас интерес с аналитической точки зрения, как первоначальное родство всех человеческих рас – с требуемым властью доказательством родства с покойником, оставившим наследство, для утверждения в правах наследства. Все эти рассуждения ни к чему не приводят. Так как мы не можем ждать, пока какая-нибудь другая научная дисциплина преподнесет нам стройное и законченное учение о влечениях, то для нас гораздо целесообразнее попытаться узнать, может ли пролить свет на эти основные биологические загадки синтез психологических феноменов. Примиримся с возможностью ошибки, и пусть это не удержит нас от того, чтобы последовательно проводить вышеупомянутое предположение о противоположности влечений Я и сексуальных влечений, которое стало для нас неизбежным выводом из анализа неврозов перенесения; но посмотрим далее, сможем ли мы плодотворно развивать такие предположения, не впадая во внутренние противоречия, и удастся ли нам применить их и при других заболеваниях, например при шизофрении.
Дело обстояло бы, разумеется, совершенно иначе, если бы было приведено доказательно, что теория либидо оказалась несостоятельной при шизофрении. К. Г. Юнг это утверждает, чем и принудил меня высказать все вышеизложенное, хотя я охотно воздержался бы от этого. Я предпочел бы молчаливо идти дальше той же дорогой, которую избрал в анализе случая Шребера (Schreber), не касаясь тех основных положений, из которых я исходил. Но утверждение Юнга по меньшей мере слишком поспешно. Приводимые им доказательства недостаточны. Сначала он ссылается якобы на мои собственные слова, утверждая, будто я почувствовал себя вынужденным, ввиду трудностей анализа Шребера, расширить понятие либидо, т. е. отказаться от его чисто сексуального значения и допустить полное отождествление либидо с психическим интересом вообще. Ференци в исчерпывающей критике работы Юнга изложил уже все, что было необходимо для исправления неправильного толкования моих слов. Мне остается только согласиться с названным критиком и повторить, что я никогда и нигде не заявлял об отказе от теории либидо. Второй аргумент Юнга (трудно допустить, чтобы потеря нормальной функции реального могла быть обусловлена исключительно отщеплением либидо от своих объектов) представляет собой не доказательство, а декрет; этот аргумент, предрешая вопрос, делает всякое обсуждение его излишним, потому что вся суть вопроса в том и заключается: возможно ли это, и если возможно, то каким образом. В следующей своей большой работе Юнг очень близко подошел к уже давно намеченному мною решению вопроса: «При этом нужно принять во внимание – на что, впрочем, ссылается Фрейд в своей работе о Шребере, – что интроверсия Libido sexualis ведет к концентрации его на Я, вследствие чего, может быть, и наступает потеря функции реальности. В самом деле, возможность объяснить таким образом психологию потери функции реальности очень соблазнительна». Но он не останавливается подробно на этой возможности. Несколькими страницами ниже он открещивается от этого взгляда замечанием, что при таких условиях создалась бы психология аскетического анахорета, но не Dementia praecox. Как мало такое неподходящее сравнение может помочь разрешить вопрос, показывает соображение, что у такого анахорета, «стремящегося искоренить в себе всякий след сексуального интереса» (но только в популярном значении слова «сексуальный»), вовсе не должны непременно проявляться признаки патогенного приложения его либидо. Он может совершенно потерять сексуальный интерес к человеку, но сублимировать его, выказывая повышенный интерес к божественному, к природе, к животному миру, причем либидо его не подвергается интроверсии в области фантазии и не возвращается к Я. Такое сравнение, по-видимому, наперед не допускает возможности отличать интересы, исходящие из эротических источников, от всякого рода других интересов. Вспомним далее, что исследования швейцарской школы, при всех ее заслугах, объяснили только два пункта в картине Dementia praecox: существование при этой болезни тех же комплексов, какие встречаются и у здоровых людей, и у невротиков, и сходство фантазий таких больных с народными мифами. Но, помимо этого, они не могли пролить свет на механизм заболевания. А потому мы считаем неверным утверждение Юнга о том, что теория либидо оказалась не в состоянии объяснить Dementia praecox, вследствие чего потеряла значение и по отношению к другим неврозам.
Непосредственное изучение нарциссизма, как мне кажется, встречает особые препятствия. Основным подходом к такому изучению остается, пожалуй, анализ парафрении. Подобно тому как «неврозы перенесения» (Ubertragungsneurosen) дали нам возможность проследить либидозные проявления влечений, так изучение Dementia praecox и Paranoia позволит нам понять психологию Я. И опять мы должны будем составить представление о том, что является простым для нормального человека на основании изуродованного и преувеличенного в патологических случаях. Но нам все же открываются еще некоторые другие пути, ведущие к более близкому знакомству с нарциссизмом, их то я и хочу последовательно описать. Это важно для изучения психологии больного, страдающего от физической боли, психологии ипохондрии и проявлений любовного чувства у обоих полов.
В оценке влияния органической болезни на распределение либидо я следую указаниям, полученным мною в беседе от Ференци. Как всем известно и кажется вполне понятным, человек, мучимый органической физической болью и неприятными ощущениями, теряет интерес к объектам внешнего мира, поскольку они не относятся к его страданиям. Более точное наблюдение показывает, что у больного пропадает также и либидозный интерес, он перестает любить, пока страдает. Банальность этого факта не должна нам помешать описать его, пользуясь терминологией теории либидо. Мы сказали бы в таком случае: больной сосредоточивает свое либидо на своем Я, отнимая его у объектов, с тем чтобы по выздоровлении вернуть его им. К. Буш говорит о поэте, страдающем зубной болью: «Душа пребывает исключительно в тесной ямке бокового зуба». Либидо и интересы Я испытывают при этом одну и ту же участь, и тогда их снова нельзя отделить друг от друга. Известный эгоизм больных берет верх над всеми интересами без исключения. Мы находим это вполне понятным, потому что прекрасно знаем, что, находясь сами в таком же положении, будем вести себя так же. Исчезновение самого сильного любовного порыва вследствие телесных заболеваний и смена его полным равнодушием составляют тему, которая находит широкое применение в юмористической литературе.
Как болезнь, так и состояние сна связано с нарциссическим возвратом либидо к самому себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать. В полном согласии с этим находится и эгоизм сновидений. В обоих случаях мы имеем дело не с чем другим, как с изменением распределения либидо вследствие изменения Я-комплексов.
Ипохондрия, как и органическая болезнь, выражается в мучительных болезненных физических ощущениях и влияет на распределение либидо совершенно так же, как и физическое заболевание. У ипохондрика исчезает как интерес, так и либидо (последнее особенно ясно) по отношению к объектам внешнего мира, и оба концентрируются на занимающем его внимание органе. Различие между ними в одном: при органической болезни мучительные ощущения являются следствием физических изменений, которые можно объективно доказать, а при ипохондрии этого нет. Но, оставаясь верным общему духу нашего обычного понимания патологических процессов при неврозах, мы могли бы высказать предположение, что известная доля правды имеется и в представлениях об изменениях, происходящих в органах при ипохондрии. В чем же могли бы состоять такие изменения? В этом случае нами должно руководить то наблюдение, что и при других неврозах имеются физические ощущения неприятного свойства, сходные с ипохондрическими. Я уже однажды проявил склонность присоединить ипохондрию как третий актуальный невроз к неврастении и неврозу страха. Не будет, вероятно, преувеличением, если я скажу, что и при других неврозах, как правило, развивается также и известная доля ипохондрии. Лучше всего это можно наблюдать при неврозе страха и при развившейся на его почве истерии. Гениталии в состоянии возбуждения представляют собой образец такого болезненно-чувствительного, известным образом измененного, но в обычном смысле здорового органа. К ним направлен большой приток крови, они разбухли, пропитаны влагой и являются источником разнообразных ощущений. Если мы назовем функцию какого-нибудь органа, состоящую в том, чтобы посылать из этого органа в психику сексуально возбуждающие раздражения, его эрогенностью и если вспомним, что, по соображениям, вытекающим из сексуальной теории, мы уже давно усвоили себе то положение, что гениталии могут быть заменены другими частями тела, так называемыми эрогенными зонами, то нам остается в данном случае сделать еще только один шаг. Нам нужно решиться видеть в эрогенности общее свойство всех органов тела, и тогда мы сможем говорить о повышении или понижении этой эрогенности в том или другом месте организма. Параллельно с каждым таким изменением эрогенности в органах могла бы изменяться концентрация либидо на Я. В этих-то моментах мы и должны искать первопричину ипохондрии, считая, что они могут иметь на распределение либидо такое влияние, какое имеет заболевание какого-нибудь органа.
Нетрудно заметить, что, следуя такому ходу мыслей, мы наталкиваемся на проблему не только ипохондрии, но и других актуальных неврозов, неврастении и невроза страха. Но ограничимся вышеизложенным и не будем переступать границы психологии при изучении психологических явлений, углубляясь так далеко в область физиологического исследования. Достаточно только упомянуть, что исходя из данной точки зрения можно предположить, что ипохондрия находится в таком же отношении к парафрении, в каком другие актуальные неврозы находятся к истерии и неврозу навязчивости, т. е. зависят в такой же степени от Я-либидо, как от объект-либидо, а ипохондрический страх находится в такой же взаимозависимости с Я-либидо, в какой невротический страх – с объект-либидо. Далее, если мы уже усвоили себе взгляд, что механизм заболевания и симптомообразования при «неврозах перенесения», т. е. процесс перехода от интроверсии к депрессии, необходимо связывать с накоплением и застоем либидо-объектов, то мы должны также усвоить себе представление о накоплении в застое Я-либидо и связать его с феноменами ипохондрии и парафрении.
Но тут мы должны будем задать себе другой интересный вопрос: почему такой застой Я-либидо ощущается как нечто весьма неприятное? Я ограничился бы ответом, что неудовольствие (Unlust) является выражением высшего напряжения, т. е. оно представляет собой известную величину материального процесса, ведущего к накоплению внутреннего напряжения, воспринимаемого психически как чувство неприятного, неудовольствия. Решающим моментом в развитии чувства неудовольствия является, однако, не абсолютная величина этого материального процесса, а скорее известная функция этой абсолютной величины. Придерживаясь такой точки зрения, можно решиться подойти вплотную к вопросу, откуда вообще берется психологическая необходимость переступить границы нарциссизма и сосредоточить свое либидо на объектах. Ответ, вытекающий из общего хода наших рассуждений, следующий: необходимость в этом наступает тогда, когда концентрация либидо на Я переходит определенную границу. Сильный эгоизм защищает от болезни, но, в конце концов, необходимо начать любить для того, чтобы не заболеть, и, наоборот, остается только заболеть, когда вследствие собственной несостоятельности человек лишается возможности любить. Это похоже на то, как Г. Гейне изображает психогенезис сотворения мира:
Нам известно, что наш душевный аппарат в первую очередь является для нас орудием, при помощи которого мы справляемся с возбуждениями, обыкновенно воспринимаемыми нами мучительно и грозящими оказать на нас патогенное влияние. Психическая переработка этих возбуждений достигает исключительного напряжения, когда нужно направить по внутреннему душевному руслу те возбуждения, которые не способны найти себе непосредственный выход наружу или для которых в данную минуту нежелателен такой выход. Но для такой внутренней переработки сначала безразлично, производится ли она над реальными или воображаемыми объектами. Различие проявляется лишь позже, когда переход либидо на нереальные объекты (Introversio) ведет к застою его. Подобная же внутренняя переработка либидо, вернувшегося от объектов к Я, делает возможным развитие бреда величия при парафрении; весьма вероятно, что только после того, как проявляется несостоятельность этого бреда, концентрация либидо на Я становится патогенной и вызывает процесс, который в дальнейшем развитии своем наблюдается нами в форме болезни.
Теперь попробую несколько углубиться в механизм парафрении и изложить некоторые взгляды, которые, как мне кажется, заслуживают внимания. Различие между нарциссическими заболеваниями (парафрения, паранойя) и неврозами перенесения я вижу в том, что либидо, освободившись вследствие несостоятельности данного лица в жизненной борьбе, не останавливается на объектах фантазии[64], а возвращается к Я; бред величия в таком случае соответствует психическому преодолению этих масс либидо, т. е. интроверсии в область фантазии при неврозах перенесения; несостоятельность этой психической деятельности (бреда) ведет к развитию ипохондрии при парафрении, вполне гомологичной страху при неврозах перенесения. Нам известно, что страх может смениться дальнейшими продуктами психической переработки в виде конверсии «реактивных образований», защитных мер (фобий). При парафрении вместо всех этих процессов наступает попытка к самоизлечению, которая и вызывает все наблюдаемые нами явления болезни. Так как парафрения часто – если не в большинстве случаев – влечет за собой частичный уход либидо от объектов, то в картине ее можно различить три группы явлений: 1) явления, связанные с сохранившейся нормальностью или неврозом (остаточные явления); 2) явления болезненного процесса (отход либидо от объектов, сюда же относятся бред величия, ипохондрия, аффективные нарушения, все регрессии); 3) явления самоизлечения, возвращающего либидо к объектам по образцу истерии (Dementia praecox, paraphrenia) или по образцу невроза навязчивости (paranoia). Этот возврат привязанности либидо исходит из другого уровня психики и протекает при совершенно других условиях, чем первичные привязанности. Различие между образовавшимися при таком вторичном возврате либидо к объектам неврозами перенесения и соответствующими картинами нормального Я должно было бы раскрыть нам самое глубокое понимание структуры нашего душевного аппарата.
Третий подход к изучению нарциссизма открывает нам любовная жизнь людей в ее различной дифференциации у мужчин и женщин. Подобно тому как Я-либидо оказалось для нас сначала покрытым либидо-объектом, мы в первую очередь заметили, что ребенок (и юноша) при выборе сексуальных объектов исходит из своих переживаний, связанных с удовлетворением основных потребностей влечений Я.
Первые аутоэротические сексуальные удовлетворения переживаются в связи с важными для жизни, служащими самосохранению, функциями. Сексуальные влечения сначала присоединяются к удовлетворению влечений Я и лишь впоследствии приобретают независимую от последних самостоятельность; это присоединение сказывается, однако, также и в том, что лица, которые кормят, ухаживают и оберегают ребенка: мать или лицо, заменяющее ее, становятся его первыми сексуальными объектами.
Наряду с этим типом и этим источником выбора объекта, который можно назвать ищущим опоры типом (Anlehnungstypus), аналитическое исследование познакомило нас еще с одним типом, который мы вовсе не ожидали встретить. Мы нашли – особенно ясно это наблюдается у лиц, чье развитие либидо претерпело некоторое нарушение, как, например, у гомосексуалистов и лиц, склонных к извращениям, – что более поздний объект любви избирается этими лицами не по прообразу матери, а по их собственному. Они, очевидно, в объекте любви ищут самих себя, представляют собой такой тип выбора объекта, который следует назвать нарциссическим. Это наблюдение и послужило самым решающим мотивом, побудившим нас выдвинуть предположение, что нарциссизм составляет определенную стадию развития либидо.
Мы вовсе не считаем, что все люди распадаются на две резко различные группы в зависимости от того, имеется у них нарциссический или опорный тип выбора объекта, а предпочитаем допустить, что каждому человеку открыты оба пути выбора объекта, и предпочтение может быть отдано тому или другому. Человек имеет первоначально два сексуальных объекта – самого себя и воспитывающую его женщину – и при этом мы допускаем у каждого человека первичный нарциссизм, который иногда может занять доминирующее положение при выборе объекта.
Сравнение мужчины и женщины показывает, что по отношению к типу выбора объекта наблюдаются основные, хотя, разумеется, и не абсолютно закономерные различия. Глубокая любовь к объекту по опорному типу в сущности характерна для мужчины. В ней проявляется такая поразительная сексуальная переоценка объекта, которая, вероятно, происходит от первоначального нарциссизма ребенка и выражает перенесение и этого нарциссизма на сексуальный объект. Такая сексуальная переоценка делает возможным появление своеобразного состояния влюбленности, напоминающего невротическую навязчивость, которое объясняется отнятием либидо у Я в пользу объекта. Иначе происходит развитие у более частого, вероятно, более чистого и настоящего типа женщины. Вместе с юношеским развитием и формированием до того времени латентных женских половых органов наступает в этих случаях усиление первоначального нарциссизма, неблагоприятно действующего на развитие настоящей, связанной с сексуальной переоценкой, любви к объекту. Особенно в тех случаях, когда развитие сопровождается расцветом красоты и когда вырабатывается самодовольство женщины, вознаграждающее ее за то, что социальные условия так урезали ее свободу в выборе объекта.
Строго говоря, такие женщины любят самих себя с той же интенсивностью, с какой их любит мужчина. У них нет потребности любить и быть любимой, они готовы удовлетвориться с мужчиной, отвечающим этому главному для них условию. Значение этого женского типа в любовной жизни людей нужно признать очень важным. Такие женщины больше всего привлекают мужчин не только по эстетическим мотивам, так как они обычно отличаются большой красотой, но также и вследствие интересной психологической констелляции. А именно, нетрудно заметить, что нарциссизм какого-нибудь лица, по-видимому, очень привлекает людей иного типа, которые отказались от переживания своего нарциссизма в полном его объеме и стремятся к любви к объекту; прелесть ребенка заключается в значительной степени в его нарциссизме, самодовольстве и недоступности, так же как и прелесть некоторых животных, которые производят впечатление, будто им все в мире безразлично, как, например, кошки и большие хищники, и даже великие преступники и юмористы в поэзии захватывают нас благодаря той нарциссической последовательности, с которой они умеют отстранять от своего Я все их принижающее. Словно мы завидуем им в том, что они сохранили счастливое душевное состояние неуязвимой позиции либидо. Но прелесть нарциссической женщины не лишена и оборотной стороны медали: добрая доля неудовлетворенности влюбленного мужчины, сомнения в любви женщины, жалобы на загадочность ее существа коренятся в этом несовпадении типов выбора объекта. Быть может, нелишне будет здесь подчеркнуть, что при описании любви у женщин я далек от какой-либо тенденции унизить женщину. Помимо того что мне чужды вообще какие бы то ни было тенденции, мне также известно, что такое развитие в различных направлениях дифференциации функций соответствует очень сложным биологическим отношениям; далее, я готов допустить, что существует много женщин, любящих по мужскому типу, и у них развивается и имеющаяся у такого типа сексуальная переоценка.
Но и нарциссические, оставшиеся холодными к мужчине женщины могут прийти к настоящей любви к объекту. В ребенке, которого они родят, находят они как бы часть собственного тела в виде постороннего объекта, которому они могут подарить всю полноту любви к объекту, исходя из собственного нарциссизма. Другим женщинам не надо даже дожидаться ребенка, чтобы сделать в своем развитии шаг от (вторичного) нарциссизма к любви к объекту. Сами же они до периода половой зрелости чувствуют себя как бы мальчиками, и некоторый период их развития отличается мужским характером; после того как с наступлением женской зрелости такого рода проявления исчезают, у них сохраняется способность испытывать влечение к определенному мужскому идеалу, являющемуся, в сущности, продолжением того мальчишеского существа, каким они сами были прежде.
В заключение этих заметок приведем краткий обзор путей выбора объекта. Любишь:
I. По нарциссическому типу:
а) то, что сам из себя представляешь (самого себя),
б) то, чем прежде был,
в) то, чем хотел бы быть,
г) лицо, бывшее частью самого себя.
II. По опорному типу:
а) вскармливающую женщину,
б) защищающего мужчину
и весь ряд приходящих им в дальнейшем на смену лиц.
Случай первого типа может быть вполне разъяснен и оправдан только в дальнейшем изложении. Значение нарциссического объекта при гомосексуальности у мужчин должно определяться только в связи с другими вопросами.
Предполагаемый нами первичный нарциссизм ребенка, составляющий одну из предпосылок нашей теории либидо, легче подтвердить, исходя из другой точки зрения, чем опираясь на непосредственное наблюдение. Если обратить внимание на хорошее отношение нежных родителей к их детям, то нельзя не увидеть в нем возрождение и воскрешение собственного, давно оставленного нарциссизма.
В области чувств, как известно, в этих отношениях всецело господствует та переоценка объекта, значение которой в качестве нарциссического признака мы уже вполне оценили. Так, например, имеется навязчивая потребность приписывать ребенку все совершенства – к чему при более трезвом отношении не было бы никакого основания – и скрывать и забывать все его недостатки. Последний факт связан с отрицанием детской сексуальности. Кроме того, обнаруживается стремление устранять с дороги ребенка все те уступки требованиям культуры, с которыми пришлось считаться собственному нарциссизму родителей, и восстановить по отношению к ребенку требования на те преимущества, от которых сами родители давно уже вынуждены были отказаться. Пусть ребенку будет лучше, чем его родителям, он должен быть свободен от требований рока, власти которых родителям пришлось подчиниться. Ребенка не должна касаться ни болезнь, ни смерть, ни отказ от наслаждений, ни ограничения собственной воли; законы природы и общества теряют над ним силу, он действительно должен стать центром и ядром мироздания. His Majestik the Baby (Его Величество бэби) – это то, каким когда-то родители считали самих себя. Он должен воплотить неисполненные желания родителей, стать вместо отца великим человеком, героем, получить в мужья принца для позднего вознаграждения матери. Самый уязвимый пункт нарциссической системы, столь беспощадно изобличаемое реальностью бессмертие Я, приобрело в лице ребенка новую почву и уверенность.
Трогательная и, по сути, такая детская родительская любовь представляет собой возрождение нарциссизма родителей, который при своем превращении в любовь к объекту явно вскрывает свою прежнюю сущность.
Я хочу оставить в стороне вопрос о том, каким нарушениям подвержен первоначальный нарциссизм ребенка и как он развивается при этом, – этот важный научный вопрос еще ждет разработки. Самую важную часть его можно обозначить как комплекс кастрации (страх за пенис у мальчика, зависть из-за пениса у девочки) и связать его с влиянием раннего запугивания в сексуальных вопросах. Психоаналитическое исследование, дающее нам обычно возможность проследить судьбу изолированных от влечений Я либидозных влечений, когда они находятся в противоречии друг к другу, позволяет нам прийти к заключениям относительно того времени и того психического состояния, когда влечения обоих видов рода действуют еще совместно и неразрывно смешаны в качестве нарциссических интересов. Из этого взаимоотношения Адлер (Adler) создал свой «мужской протест», которому он приписывает роль почти единственной творческой силы при образовании характера и неврозов, причем в основание его он кладет не нарциссическое, т. е. все-таки либидозное влечение, а социальную оценку. С точки зрения психоаналитического исследования мною с самого начала признавалось существование и значение «мужского протеста», но, вразрез с мнением Адлера, я отстаивал его нарциссическую природу и происхождение из «кастрационного комплекса». Он составляет только черту характера, в генезисе которого принимает участие наряду с другими факторами, и совершенно не пригоден для объяснения проблемы неврозов, в которых Адлера интересовало лишь то, насколько они обслуживают интересы Я. Мне кажется совершенно невозможным построить генезис неврозов на узкой базе кастрационного комплекса у мужчин. Мне известны случаи неврозов, в которых мужской протест, или в нашем случае кастрационный комплекс, не играет вовсе патологической роли или вообще не встречается.
Наблюдение над нормальным взрослым человеком показывает, что его детский бред величия ослаблен и психические признаки, по которым мы заключаем о его инфантильном нарциссизме, сглажены. Что же сталось с его Я-либидо (Ich libido)? Должны ли мы полагать, что оно целиком сконцентрировалось на привязанности к объекту? Эта мысль, очевидно, противоречит всему характеру наших объяснений, но психология вытеснения указывает нам на возможность другого ответа на данный вопрос.
Мы уже знаем, что либидозные влечения подвержены участи патогенного вытеснения, если они вступают в конфликт с культурными и этическими представлениями индивида. Под последним условием понимается, что у личности об этих представлениях имеется только интеллектуальное знание и что она постоянно признает за этими представлениями руководящее значение в жизни и подчиняется содержащимся в них требованиям. Вытеснение, как мы сказали, исходит от Я – точнее сказать, из самоуважения Я. Те же впечатления, переживания, импульсы, желания, которые один человек у себя допускает или, по крайней мере, сознательно перерабатывает, отвергаются другим с полным негодованием или подавляются еще до того, как они достигают сознания. Но различие между обоими, обусловливающее вытеснение, легко формулировать в выражениях, допускающих применение по данному вопросу теории либидо. Мы можем сказать – один создал идеал, с которым он сравнивает свое действительное Я, между тем как у другого такой идеал отсутствует. Образование идеала является, таким образом, условием вытеснения со стороны Я.
Этому идеалу Я досталась та любовь к себе, которой в детстве пользовалось действительное Я. Нарциссизм переносится на это новое идеальное Я, подобно инфантильному, обладающее всеми совершенствами. Человек в данном случае, как и во всех других случаях в области либидо, оказывается не в состоянии отказаться от некогда испытанного удовлетворения. Он не хочет поступиться нарциссическим совершенством своего детства, и когда со временем и с возрастом ставит перед самим собой его как идеал, то это есть только возмещение утерянного нарциссизма детства, когда он сам был собственным идеалом.
Само собой напрашивается в таком случае исследование взаимоотношений между этим образованием идеала и сублимированием. Сублимирование – процесс, происходящий с объектом либидо. Он состоит в том, что влечение переходит на иную цель, далекую от сексуального удовлетворения; суть при этом заключается в отвлечении от сексуального. Идеализация – процесс, происходящий с объектом, благодаря которому этот объект, не изменяясь в своей сущности, становится психически более значительным и получает более высокую оценку. Идеализация одинаково возможна как в области Я-либидо, так и в области объект-либидо. Так, например, половая переоценка объекта является его идеализацией. Поэтому, поскольку сублимирование описывает нечто происходящее с влечением, а идеализация – с объектом, их приходится считать различными понятиями. Но если изменить точку зрения, то можно идеализацию описать как своего рода сублимирование в широком смысле слова.
В ущерб правильному пониманию часто смешивают образование Я-идеала с сублимированием влечения. Тот, кто отказался от своего нарциссизма во имя высокого Я-идеала, не должен всенепременно сублимировать свои либидозные влечения. Хотя Я-идеал и требует такого рода сублимирования, но не может его вынудить; сублимирование остается особым процессом, развитие которого совершенно не зависит от того, чем этот процесс вызван. Именно у невротиков можно найти самые резкие различия в степени развития Я-идеала и сублимирования примитивных либидозных влечений, и в общем гораздо труднее убедить идеалиста в том, что его либидо находит нецелесообразное применение по сравнению с либидо простого, скромного в своих требованиях человека. Также совершенно различно отношение образования идеала и сублимирования к тому, что обусловливает невроз. Образование идеала, как мы слышали, повышает требования Я и является самым сильным благоприятствующим моментом для вытеснения; сублимирование представляет собой тот выход, благодаря которому это требование может быть исполнено без всякого вытеснения.
Ничего не было бы удивительного, если бы нам удалось найти особую психическую инстанцию, имеющую своим назначением обеспечить нарциссическое удовлетворение, исходящее из идеала Я, и с этой целью беспрерывно наблюдающую за действительным Я, сравнивая его с идеалом. Если подобная инстанция существует, то для нас, понятно, исключается возможность открыть ее; мы можем только допустить, что то, что мы называем совестью, носит все признаки такой инстанции. Признание этой инстанции дает нам возможность понять так называемый бред отношений (Beachtungs-Beobachtungswahn), который так ясно проявляется в симптоматологии параноидальных заболеваний, но встречается и как изолированное заболевание, а также иногда вплетается в картину неврозов перенесения (Übertragungsneurosen). В таких случаях больные жалуются на то, что все их мысли известны, за всеми их действиями наблюдают и следят, о бдительности этой инстанции их информируют голоса, которые – что особенно характерно – обращаются к ним в третьем лице («а вот теперь она думает об этом, сейчас он уходит»). Эта жалоба правильна, она рисует истинное положение вещей. Подобная сила, которая следит за всеми нашими намерениями, узнает их и критикует, действительно существует у всех нас даже в нормальной жизни. Бред наблюдения изображает ее в первоначальной регрессивной форме, при этом раскрывает ее генезис и основание – вот почему больной и восстает против нее.
Побуждению к образованию идеала Я, стражем которого призвана быть совесть, послужило влияние критики родителей, воплощенное в слуховых галлюцинациях, а к родителям со временем примкнули воспитатели, учителя и весь необозримый и неопределенный сонм других лиц, составляющих общественную среду (окружающие, общественное мнение).