Помоги проекту - поделись книгой:
Джиллиан
Ангелы моих снов
К стене его приковали так, что при всём желании он мог шевельнуться, только напрягшись. Но в попытках двигаться необходимости не было: за несколько десятков лет он усох так, что плоти в его теле почти не осталось. Подогнанные по худобе, кандалы словно обнимали высохшие сучья. Словно висели на этих сучьях.
Только глаза — бездонно-чёрные — взирали философски спокойно. В запасе — вечность… И видели эти глаза не сырую убогую темницу. В отличие от своих сторожей, он был гораздо свободней. Им приходилось созерцать скалы и опостылевший тюремный замок — он разглядывал доступные его видению миры и времена.
И однажды его глаза наткнулись на другие, тёмные глаза, которые сами словно заглянули в его душу. Странно. Человек. Узник многим заглядывал в глаза и не видел в них ничего привлекательного. Но эти почему-то его заинтересовали. И он оставил свой след в сетчатке этих глаз, любопытных чем-то даже для него, искушённого.
Кажется, те внимательные глаза стали предвестником чего-то нового в жизни узника. Спустя несколько мгновений, а может, и часов после их созерцания он учуял, как дрогнуло пространство, в котором собирались знания, мысли и чаяния людей…
Пришло время изменяющихся судеб.
1
Итак, первая неделя моего отпуска откровенно пропадает.
Ещё вчера я с радостным ощущением счастья вставала из-за швейной машины, предвкушая завтрашний первый день безделья — даже ещё не отпускной, а выходной пока, а воскресным вечером уже слушала мамин рассказ, перемежаемый охами-вздохами, близкими к истерике со слезами. Папа нервно курил на балконе. Суть дела: через два дня им надо было ехать с соседкой, работавшей когда-то в Доме отдыха и по каковой причине взявшейся помочь моим родителям с устройством в этот Дом отдыха по очень приемлемым для нашей семьи ценам. Но увы… Соседке позвонили дети. Дочь купила тур в Турцию — тоже на очень выгодных условиях. Проблема, что тур только на двоих, с мужем. Им негде оставить ребёнка. И не могла бы мама помочь в этом деле?
Лето… Отпуска… Дома отдыха и курорты…
Мамины слёзы переношу плохо. Так что, изумляясь самой себе, жалея себя, но обнаружила, что меня нагрузили чужим ребёнком, с которым надо как-то суметь прообщаться неделю. Ну, или десять дней. Ужас.
Обрадованные родители принялись за подготовку к выезду, предупредив соседку, что в деле кратковременного воспитания ребёнка ей нашлась замена. Правда, соседка как-то странно среагировала на то, чтобы оставить внука со мной. Она тут же прибежала к маме. Испуганно глядя на меня, долго допытывалась, точно ли я смогу посидеть немного с Данькой, есть ли у меня опыт в общении с десятилетним мальчиком. И только в самом конце разговора промелькнуло что-то вроде: «Он у нас немного проблемный ребёнок».
Но, замороченная громким несчастьем мамы (наверное, только моя мама умеет так яростно и самозабвенно впадать в панику чуть что), я была готова ко всему, и такие мелочи уже не смущали.
В общем, привет. Забыла представиться. Меня зовут Лиза. Мне двадцать шестой, но выгляжу я чуть старше своего возраста. Это, наверное, потому, что во мне есть немного, как это сейчас называется, лишнего веса. Мама называет мою проблему «плотненькая». Правда, после моего переезда она тревожится, что я похудела. Я отговариваюсь, что она просто реже видит меня. Поэтому ей только кажется… У меня тёмные, слегка вьющиеся волосы — немного ниже лопаток, обычно собираю их в плотный, а после мытья и густой «хвостик». У меня симпатичное лицо, хотя подбородок слегка тяжеловат. Папа считает, что тяжёлый подбородок — признак твёрдого характера. Судя по тому, как меня быстро окрутили стать нянькой, — я так не считаю. Глаза у меня небольшие, тёмные. Длинные тёмные же брови слегка приподняты. Прямой нос нормальных очертаний, но иногда появляется небольшая горбинка, когда я смеюсь (а посмеяться я люблю). И самый обычный рот, который чаще держу присобранным. Одеваться люблю не слишком ярко: классические платья зелёных расцветок и босоножки — моё любимое одеяние на лето. Особенно на июль.
С парнями у меня отношения… Ммм… Никаких отношений. Мне пока неинтересно с ними, а им со мной. Мне пока интересно просто жить. А может, как говорит мама, пока не встретила своего суженого. Всяко может быть…
Поскольку у меня нет пока никаких намерений стать женой и матерью, а мама считает, что пора бы уже этим намерениям появиться, то, после того как мне стукнуло двадцать пять, мама разменяла нашу двухкомнатную на две однокомнатные с доплатой. И велела мне переезжать в ту, что побольше. «Нам с отцом и этого хватит! А ты, глядишь, познакомишься с кем-нибудь». Хотя какое отношение имеет моё раздельное с родителями проживание к знакомству с парнями, я пока так и не поняла. Но… Честно говоря, я рада. Идея пожить отдельно мне понравилась. Так что три месяца как я здесь, в новой квартире. Платить сама за квартиру могу: работаю в швейном цеху центрального городского рынка и получаю неплохо. На работе почти каждый день, так что в квартиру лишнего не надо. Правда, мама намекает, что неплохо бы набрать домой всякой дамской мелочи, типа вазочек, всяких статуэток и куколок на диваны и на кресла, но я-то как раз этих мелочей не люблю. Вот книг из старой квартиры я уволокла довольно много. И журналов всяких.
Мне и без безделушек неплохо живётся. А когда прихожу домой, то есть и с кем пообщаться.
Когда я в последний раз приехала в новую квартиру с сумками, набитыми книгами, случилось вот что. Такси я отпустила сразу и поднялась к себе — как здорово сказать такое: к себе! — на площадку второго этажа. Сумки тяжеленные. Надоело мотаться туда-сюда по мелочи, вот и забрала всё сразу, чтобы тысячи раз не бегать. Ладно, есть лифт. Хоть один этаж не своими ручками тащить эту тяжелину. Вышла из него, открыла дверь и, забыв, что порог здесь немного выше, чем в старой квартире, споткнулась. Ахнув, влетела в квартиру, от неожиданности выпустив сумки из рук — лишь бы не свалиться, лишь бы схватиться за что-нибудь. А когда, придя в себя, обернулась прибрать разлетевшиеся из сумок книги, и снова ахнула!
В моей квартире, у самого порога, стояло странное маленькое существо. Оно растерянно же смотрело на меня, прижав к груди две книжки из упавших на лестничную площадку. Кажется, существо не ожидало, что я увижу его. Как и я. Присев перед ним на корточки и чувствуя, как скачет сердце, я ошеломлённо пригляделась: старичок, в ватнике, в валенках, из которых торчат рваные коленки цветастых штанов; на голове — какая-то кургузая шляпа с короткими полями, тоже напоминала по ворсисто-драному материалу, что её явно сваляли из шерсти. Сам худенький, морщинистый, бородёнка куцая какая-то, нос длинный и печально повисший, глаза — под седыми курчавыми бровями — большие, но такие… больные! И до того старичок был похож на то, как его изображают детские художники, что я сразу поймала слово на язык — домовой.
— Здравствуйте, — тихонько сказала я.
— Здрасьте, коли не шутишь, — осторожно ответил старичок.
— Меня зовут Лиза. Я живу теперь здесь. А вы?
Старичок поклонился, не спуская с меня насторожённых глаз и всё так же крепко прижимая к груди книжки.
— Силушкой звать нас. Силантием то есть. А живём мы… — Большие глаза моргнули и заслезились: — Ой, хозяюшка, и не знаю, где теперь мне жить-то!.. Старые хозяева с собой на новую квартиру не позвали. Уж думал — здесь проживу тихохонько да незамеченным. А дело-то вон как обернулося! Выставишь ли, хозяюшка, аль оставишь меня, горемыку, в доме своём? — И он с надеждой вперился в меня — такой разнесчастный!
Едва домовой получил моё устное разрешение на житие в этой же квартире, как ожил, и его глаза немедленно перестали быть больными и несчастными. Как выяснилось, с моим разрешением я сама получила та-акой большой подарок! Дело в том, я по жизни копуша и работаю медленно, так что часто не успеваю выполнять заказы, отчего и начала приносить работу домой. Когда в первое утро, после неожиданного знакомства с неожиданным жильцом своей квартиры, проснулась с головной болью, оттого что просидела полночи, а с заказом так и не успела, у меня просто шок был: юбка, над которой работать и работать, аккуратно дошитая и аккуратно сложенная, лежала на крышке старенькой швейной машины! А потом выяснилась и ещё одна красота: терпеть не могу пришивать пуговицы, а Силушка — обожает! От такой радости я натащила домой лоскутков из ателье. Драные штаны куда-то делись, и Силушка щеголяет теперь в джинсовых брючках и в джинсовой курточке. Шапку, после долгих обсуждений, сшили ему из оставшейся ткани от драпового пальто.
Силушка мне помогал во многом и потом. Причём не только в шитье. Бежишь домой поздно вечером, горестно вспоминая, что ещё и готовить надо. А тебя ждёт роскошный ужин из того, что Силушка нашёл в холодильнике! Жить он устроился на кухне, так что в комнате мне не приходилось его стесняться. В общем, у нас с обеих сторон процветала благодарность: он был счастлив, что снова живёт в доме, при хозяйке, а я радовалась, с кем поговорить есть.
Не поймите меня неправильно. Я человек общительный, но Силушка оказался тем существом, которое умеет и поговорить, и помолчать. Очень деликатный домовой.
На моей лестничной площадке три квартиры. Познакомилась я только с соседкой — бабой Ниной, которая живёт слева, в двухкомнатной квартире, и часто нянчит правнуков. Мы при встрече останавливались перемолвиться парой слов — и на том наше общение заканчивалось. Я только знала, что понравилась ей именно потому, что не отказываюсь с ней говорить. Не гордая — так соседка выразилась.
С другими соседями, слева, познакомиться до сих пор не удалось. И не больно-то хочется. Кажется, там живут молодые. Во всяком случае, время от времени посреди ночи, я ворочалась на кровати без сна, оттого что соседи за стеной включали громко-громко музыку — и надолго. Я слышала, как им стучат в стену с другой стороны, но желаемого результата обычно никто не добивался.
Так. Хватит о грустном.
У меня квартира однокомнатная. Находится над небольшим кафе. Главная комната очень большая. Здесь есть кровать для меня, слегка водвинутая в небольшую нишу от бывшей кладовой, снесённой прежними жильцами. В изголовье кровати я поставила старенькую тумбочку (то, что мама не успела выбросить). Дальше, от тумбочки, — кресло, небольшой одёжный шкаф, с главной ценностью — зеркальной дверцей. Там, где дверца стеклянная, я выложила на полки свои любимые книги. Следующая стена, с окном и выходом на лоджию: здесь круглый стол, который мама тоже не успела выбросить, и по обе его стороны — два стула. Третья стена — диван и небольшой журнальный столик, а между ними швейная машинка, старенькая, как я уже говорила, ножная ещё. Далее выход в прихожую, интересную тем, что в ней полно встроенных шкафов, в которых заблудиться можно. Кухня — за стеной комнаты, так что тарахтеть на машинке, поставленной на маленький, но толстый коврик, могу хоть всю ночь: соседям не слышно — баба Нина подтвердила. Кухня эта — средних размеров, папа повесил здесь полочки и шкафы. Есть холодильник, стол, три табуретки, накидки к которым я тоже успела выхватить у мамы, твёрдо решившей распрощаться со всем старьём. В общем, вы уже поняли, что к старым вещам я отношусь очень трепетно. Лоджия меня поразила в первый же день прихода сюда. Это тебе не балкон — а настоящая комната, да ещё застеклённая. В общем, сюда я притащила старую кушетку и поставила ещё одну старую тумбочку из старой квартиры. Мама ворчала-ворчала, но я напомнила ей, что квартира эта — моя! И вещи, которые мне нравятся и к которым я привыкла, в ней будут!
… Домой от родителей я пришла не слишком поздно. Заглянула по дороге в магазин и потом шла тихонько, про себя уже ведя неспешную беседу с домовым и рассказывая ему, какая всё-таки я!.. Ну не умею возражать! А главное — не умею добиваться того, что называется: «Баш на баш!» Маме-то хорошо — она с папой в Дом отдыха съездит! А что получу я? Головную боль на неделю?
Подъезд моего дома — первый. На краю. Насколько я успела убедиться, здесь, на скамейке, очень часто сидят все кому не лень: старшеклассники (школа рядом), бабульки из всего дома (хотя у всех подъездов стоят те же скамьи), алкаши… В общем, кого только ни увидишь на этой скамейке. И чем она всех притягивает? Некоторых я побаиваюсь. Тех, у кого видок не слишком мирный. А уж пьянчуг всегда страшусь… Вот и сейчас. Время — девятый час вечера, поэтому я быстро пролетела приподъездную площадку, едва только разглядела сидящую на скамейке понурую мужскую фигуру, окутанную сигаретным дымом, — да ещё в компании с пустой бутылкой, почему-то сиротливо стоящей у ног. Быстро, на ходу, достала из сумочки домофонный ключ и осторожно оглянулась. Фигура с места не сдвинулась, и я с облегчением вошла в подъезд. Пока дверь закрывалась, оглянулась ещё раз: сидит неподвижно, а ведь тучи собираются. Ещё под дождь попадёт!.. Впрочем, это его проблемы.
В лифт не пошла: пробежала быстро лестницы и открыла дверь своей квартиры. Закрыла — и всё осталось в том мире, который за дверью. Скинула босоножки — и сразу на кухню. Силушка на лоджии с моими цветами возился. Услышал, как я вошла, немедленно прибежал на кухню. Стол у меня поставлен у подоконника, так что ему нетрудно взобраться по спрятанной у стены кирпичной лестничке — специально для него выложила! — на окошко и присмотреться к тому, что я накупила.
— Силушка, у нас проблемы, — сказала я и принялась выкладывать из сумок продукты. — Мне придётся целую неделю возиться с мальчиком лет десяти. Его зовут Данькой. Родители у него уезжают в отпуск, а его взять не смогут. Мы с тобой как — сможем этот катаклизм пережить?
Домовой, глядя на кучу продуктов на столе, почесал ухоженную за эти месяцы седую бороду и вздохнул.
— Самое время для ягод пропадает. Запастись на зиму сумеем ли? Отрок-то каков?
— Его бабушка сказала, что его достаточно контролировать только первую половину дня, а дальше можно спокойно выпускать на улицу — до вечера. Так что, я думаю, сезон заготовок пройдёт спокойно. Ну, и надеюсь, ему понравится варенье. Во всяком случае, теперь будет кому скормить все пенки.
Силушка ухмыльнулся — варенье из клубники вспомнил: сколько он тогда пенки слопал! А сколько ещё своего часа в холодильнике дожидается! Но снова глянул на стол — и умилился увиденному.
— Это что ж, хозяюшка, мы сегодня чаи гонять будем?
— Конечно! Сейчас чайник поставлю, баранки твои любимые в корзиночку, сухарики тоже взяла, пенку клубничную вытащим — и вперёд.
Вечернее чаепитие быстро вошло у нас в привычку. Я рассказывала, как прошёл мой день и обо всех, кто мне в этот день встретился. Домовой успевал поведать новости по дому и по ближнему придомью. Благодаря ему, я знала наизусть все кошачьи клички (Силушка ненавязчиво намекал, что неплохо бы для домашнего хозяйства завести кошку или кота) и всех собак соседних домов, потому как наш довольно огромный дом — с двумя арками — явно был кошачьим: бездомные собаки при нём не приживались, а кошек!.. Причём жильцы радовались им, потому что у многих вошло в привычку по дороге на работу или в магазин сносить в одно место — в кошачью столовую на люке канализационного колодца — остатки еды, которая зря теперь не пропадала.
— Силушка, а что за мужчина сидит у нас, около подъезда, на скамейке? Или это просто алкаш? Не нашенский — из дома?
— Наш-то наш, да не совсем. Квартирует он тут, у хозяев-то.
— А-а, тогда ладно. Он не страшный?
Силушка уже знал о моей боязни, потому твёрдо сказал:
— Замечен не был!
— Спасибо, Силушка, — обрадовалась я и забыла о страшном незнакомце, снова озаботившись предстоящей проблемой. Потому и поделилась с домовым: — Эх, Силушка, знать бы ещё, как с детьми обращаться. У меня дома даже телевизора нет, если вдруг ему посмотреть захочется… Да и отпуска жаль.
— А чем ты, хозяюшка, хотела в своём-то отпуске заняться? Окромя варенья да других заготовок?
Хороший вопрос. Хм… Дом отдыха мне не светит — с «укомплектованием» новой квартиры под свой вкус: шторами, «дорожками» на пол, скатертями и всякой прочей мелочью — не смогла накопить денег на поездку куда-нибудь. Вот и не думала, чем займусь в отпуске. Точно знала, что из квартирки моей уходить далеко пока не хочется. А уж тем более отсутствовать вне её слишком долго. Просто радовалась отпуску, что он вот-вот наступит. Мда… Интересно.
— Знаешь, Силушка, говорю честно и прямо: даже не думала, чем могу заняться.
— Ну-у, хозяюшка! Тогда твоё дело проще, — разулыбался домовой. — Иди за пожеланиями дитёнка — вот и сама наотдыхаешься.
— Как это? — озадачилась я.
— Говоришь — первую половину дня? Вон, соседушки недавно балакали, что полдня на пляже городском проводят. Али б ты не захотела искупаться да позагорать? А там, говорят, и сладкого морожена поесть можно вволюшку, и чего другого вкусненького да недорогого. Вот тебе дитёнок на первый случай и пристроен. Неужто на пляж не сходишь каждый денёк на часок-полтора? Мячик, там, возьми ему. Себе — книжечку. А на обратном пути — на рынок за фруктами-овощами. А погода неподходяща — в парк сбегайте: соседи с предпоследнего подъезда говорят, там для детей машинки карусельные больно хороши привезли. Вот и позабавитесь. А потом и сама что уж ни будь да попридумываешь. В кино сходить, к примеру. В лес за ягодками. Да ишо, говорят, на реке-то у нас трамваи ходят. Это ж ребятёнку удовольствие како!..
Сосредоточенно сжав рот, я задумалась. А ведь это и правда здорово — пляж, парк, где я сто лет как не была. Точно. Вот мне и отпуск. А не дай мне в нагрузку мальчика, наверняка бы просидела сиднем дома. Так. Кажется, проблема решена. И решена прекрасно.
Некоторое время сидели и неспешно, под чаёк, обсуждали, где мальчика поместить. Получилось два варианта: на диване в комнате или на балконе-лоджии. Порешили на том, что предложим мальчику выбор — пусть сам думает, где ему больше нравится. Я почему-то с самого начала была уверена, что Даньке понравится на балконе. И только ближе к концу чаепития задумчиво сказала:
— Знаешь, Силушка, пока с его бабушкой разговаривала, она мне одну вещь сказала. Я только сейчас это вспомнила. Она сказала, что он проблемный ребёнок.
Домовой легкомысленно отмахнулся:
— Ох ты ж, хозяюшка! Все проблемы у нынешних дитёнков оттого, что им силы девать некуда. Ты спервоначала спробуй его на пляже утомить: пусть купается себе скоко хочет-пожелает, только б не до посинения. А если ему того маловато покажется, дома я ему на глаза покажусь. Поговорим с ребятёнком по душам, он и успокоится.
В речи домового я уцепилась за главное — «успокоится». И сама со спокойной душой отправилась спать.
Наверное, уже понятно: я человек скучный. У меня есть подруги, с которыми легко поболтать, но среди которых не выделишься, а иной раз и оборвёшь себя по полуслове, потому что та, что побойчей, быстрей меня влезет в паузу, где надо успеть выпалить нужное, а я ещё только рот открываю. Копуша же…
Для многих моих подруг даже самое главное во мне не я, не моя личность — кому интересна серость, с которой ничего не происходит? Моим подругам интересно, что я умею шить. Пусть медленно, но профессионально и безотказно. И дёшево. Потому что не могу брать с подруг лишнего. У них у многих семьи, дети — денег на новую одежду по своему вкусу часто не хватает. Зная магазинные и рыночные цены на одежду, всегда иду на уступки. Мама ругается, что подруг выбираю не тех, но я только пожимаю плечами: а подруг, вообще, выбирают? Хорошо, что по делу иногда забегают и поболтать можно хоть с кем-то, а то ведь так совсем затворницей стану.
Впрочем, затворничество мне не страшно. И дело даже не в Силушке.
Несмотря на то что в моей реальной жизни ничего особенного не происходит, есть у меня одна тайна, с которой я не поделилась ни с кем. Даже с мамой. И не столько «даже», сколько не дай Бог — с мамой… Разве что время от времени думаю, не поделиться ли этой тайной с домовым.
Когда новое жилище укомплектовалось мебелью, я переехала сразу. Ну, в смысле, как — сразу? Мелочь ещё кое-какую осталось перевезти, но ночь я уже спала здесь.
Вот моя тайна: с первой же ночи в новой квартире мне начали сниться странные сны. Как сериал. По одной серии.
Сначала я пыталась гадать, с чего бы мне такие сны снятся. Читаю слишком много? Никогда не думала, что воображение может так изощряться… Потом бросила гадать, что же это такое и почему именно оно мне снится, потому что увлеклась этими снами. И, хоть порой было страшно, что же там дальше будет, ждала ночи с нетерпением. Отчего и не любила, когда мешали спать.
Хотя поспать я тоже люблю. Особенно на фоне того, что мне приходится шить и на работе, а дошивать дома. Как же я счастлива, что у меня теперь есть Силушка!
Теперь сны свои вижу спокойная, что не надо засиживаться слишком долго за швейной машиной. Ну и… Я, конечно, смущаюсь в таком признаваться… В общем… Не всем своим подругам я сказала, где именно сейчас живу. Симку на телефоне сменила и лукавила сама с собой, что всё забываю сказать подругам про то, а надо бы. Просто… Если добавят своих заказов к моей работе, мне придётся всё равно ночами сидеть, а не хочется… Отказывать не умею. Поэтому мне легче слукавить. Ну, или промолчать…
2
Сон. Чёрный Пёс Исира
Это было самое захудалое княжество Шаньджакского государства. Основную часть всех его земель занимала пустошь, носившая странное и даже пугающее название — Поле мёртвых камней. Хотя на деле ничего больно-то страшного и не было. Назвали это место так, потому что землю здесь погребли под собой камни, мелкие и валун, и прорасти сквозь них не могла ни одна травинка. Зверья тоже не было. Лишь птицы срывались иной раз с камней в охоте на единственную здесь добычу — на змей, которых всегда было вдоволь. Из-за каменистой пустыни здесь не селились люди. Потому здесь и выстроили замок-тюрьму — в скалах, будто застрявших в самой середине этого каменистого поля и называемых Когтями Дьявола. Подобраться к замку сложно. Его встроили в самую крутую скалу, словно гигантский палец выросшую среди Когтей Дьявола и окружённую со всех сторон пропастью. Пропасть же гремела ревущей, словно сто чудовищ, рекой, в которую лезть никто не пытался — настолько страшная вода клокотала камнями, вздымаемыми из глубины скал. Желавшие добраться до замка могли войти лишь по откинутому от ворот мосту. Или добросить до замковых стен свои, верёвочные мосты, чего пока никто не решился сделать.
Тюремные сторожа к этому замку подбирались странные. Обычная вроде стража, но к каждому опытному, прошедшему жёсткий отбор стражнику прилагался один отлично обученный боевой маг. Ничего удивительного. Замок являлся тюрьмой для единственного узника, чья камера находилась глубоко внизу, в подвальных казематах. Близко к той самой воде, которая чуть дальше вырывается из-под каменных плит, превращаясь в бешеный горный поток вокруг замка. Отличное место для содержания узника, которого просто так убить нельзя. И которого так удобно держать для устрашения соседей.
Воинов на верхней площадке сторожевой башни всегда было немного — два стражника и два мага. Сменялись часто. Но ещё чаще сменялась стража, охраняющая подступы к темнице с узником.
И каждый вечер, когда нижние открытые площадки замка окутывались глубокими чёрными тенями Когтей Дьявола, в темницу спускалась древняя ведьма. Единственная женщина в замке. Единственный человек, бессменно живущий в замке с того мгновения, как здесь появился необычный узник. Она была седой, щупленькой и сгорбленной, и лишь глаза сияли блеском странным, ярким.
Стражи и маги открывали ей двери — одну за другой, а к двум последним вручали ключи и факел. И, ставшие молитвенными, слова всегда звучали ей в спину:
— Будь осторожна… Во имя всех богов — будь осторожна!
Ведьма спускалась кормить узника.
Он начинал ждать её — за несколько мгновений до того, как она начинала свой шаг по лестницам вниз. Выглядевший спящим целые сутки, он открывал глаза, будто наполненные прозрачной чёрной водой. Двигаться не мог: цепи и кандалы на ногах и на поясе, на руках и на шее, словно муху, распластали, пришпилили его к стене.
Когда ведьма открывала последнюю дверь — в саму темницу, она зябко ёжилась не от сырости, напоминавшей, что под каменным полом темницы находится громада воды, а от взгляда, который словно обволакивал её и пытался подтащить к себе. Но узник был слишком слаб для магического действа. Единственно живыми и полными силы оставались глаза, в которые нельзя посмотреть обычному человеку, ибо утонуть в них было легко, а выплыть… Но если бы человек и взглянул на узника, пытаясь понять, кто перед ним, вряд ли определил бы даже возраст существа, повисшего на цепях: иссушённая голодом, кожа сморщилась на костях черепа и стала неподвижной, потому что узник никогда не испытывал никаких эмоций. Скелет, обтянутый такой сухой кожей, что страшно прикасаться к ней — не дай боги, порвёшь тонкую хрупкую бумагу… Мумия, высохшая и безжизненная… Оживающая разве что на несколько мгновений вечером… Даже постепенно отрастающие волосы, которые старуха срезала ему мечом раз в год, были неопределённого серого цвета.
Старуха, опустив глаза, медленно, опасливыми шажками приближалась к узнику, распятому на стене. Бездонные чёрные глаза бесстрастно отражали её согбенный силуэт.
Но, приблизившись, она начинала криво усмехаться, в то время как узник чуть сдвигал складки кожи в уголках рта, обозначая намёк на ответную улыбку. Узнай стража, что вытворяют эти двое… Впрочем, что стражники могли бы сделать?
Каждодневная, почти невинная игра. Кто успеет. Она всегда выходила победительницей. Пока. Она старела, и реакции старого человека становились всё неуверенней. Он это знал. Она — тоже. Поэтому перед посещением узника проводила колдовской ритуал на увеличение скорости собственных реакций. Они оба уникальные — и знали это. Его поймали на неё, на её несколько необычную кровь, когда ведьма была совсем юной. Как рыбу на наживку. Но… Если она старела, то о нём этого не скажешь. Он не бессмертное существо. Он из породы фениксов. Но времени жаль и ему. Поэтому они и играли.
Ведьма вставляла факел в выемку в стене и подходила к узнику. Смотрела на него, только бы не видеть его глаз. Вынимала из одежды длинную острую иглу и всаживала её в свой указательный палец. На поверхности кожи появлялась капля крови. Со сдержанным торжеством старуха некоторое время разглядывала эту каплю, прекрасно зная, что алый отсвет нетерпеливо и жадно отражается в прозрачных чёрных озёрах — в глазах узника. Затем не спеша пальцем другой руки снимала эту каплю с кожи и резко мазала ею челюсть узника. Длинный раздвоенный язык обычно не успевал на долю секунды, чтобы дотронуться до руки ведьмы. После краткого разочарования узник жадно, быстрыми прикосновениями языка снимал следы ведьминой крови с собственной кожи.
Вот и вся игра.
Только её кровь, всего лишь капля, могла поддерживать видимость жизни в иссохшем теле узника. Сильнейшие маги вычислили однажды, где появится феникс, и устроили ему ловушку, подставив на его пути человека именно с той кровью, которой тот жаждал. И держали взаперти, как таинственное, плохо изученное оружие.
… Но сегодня…
Сегодня на верхней площадке башни разыгралась трагедия. Стражник-маг издалека заметил летящую к башне птицу. Узнал серого ястреба, использовавшегося в качестве королевского почтового. Почтовик не долетел совсем немного. Уже вся дежурившая в башне стража следила за птичьим полётом, когда ястреб вдруг вздрогнул и камнем начал падать вниз. Один из стражников подбежал к краю башни и выстрелил из лука стрелой, с края оперения которой протянулась тонкая верёвка. Сам же стражник рухнул между зубцами башни, пронзённый стрелой с одного из Когтей Дьявола. Остальные бросились на пол, успев раскачать сторожевой колокол — предупредить смену. Один подполз к мёртвому лучнику и за верёвку вытянул птицу, в которой застряли две стрелы. Торопясь, содрал с лапы птицы тонкий патрон с бумагой. Тут же, на каменном полу, прочитал сообщение и быстро пересказал его остальным.
На границах Шаньджакского государства свирепствовал Зверь. Люди гибли — и не было от него спасения. Ибо Зверь не только поедал человеческое мясо, но и заносил заразу, убивающую медленно, но безнадёжно. И Зверь не спеша продвигался в глубину шаньджакских земель. Двое князей, невзирая на прямой приказ короля, объединились и решили пустить в ход идеальное оружие — заточённого в крепости узника. Прозванный когда-то магами Исира Чёрный Пёс, феникс должен был защитить государство от Зверя, ибо только ему по силу такая схватка. Третий князь собирался уничтожить феникса, так как во всём слушался своих магов, настаивающих, что феникс отомстит Шаньджакскому государству за своё пленение и заточение, едва получит свободу. Решение, что делать с узником, король, прекрасно понимающий, что стража замка не сможет противостоять войскам взбунтовавшихся князей, свалил на плечи тех, кто сторожил его.
Проблема для первых двоих князей заключалась лишь в следующем: а кто осмелится натравить Исира Чёрного Пса на врага? Князья были самоуверенны и собирались подчинить феникса, взявшись за его приручение своими методами. Поверхностно начитавшись рукописей магов, когда-то отловивших феникса, они решили, что сами знают, как можно усмирить странное существо. Точно так же самоуверенный молодой маг, бывший с ними, обещал сделать всё, что в его силах, чтобы Исира Чёрный Пёс оставался лишь боевым псом… Именно они подстрелили ястреба, несущего весть о Звере в одинокую башню.
Едва стражник дочитал послание, как раздались гулкие выстрелы гарпунных пушек: в крепость со всех Когтей Дьявола полетели гарпуны с лёгкими лестницами. Князья явно не рассчитывали, что на их требование, после агрессивного появления и убийства птицы от самого короля, малочисленная замковая стража добровольно откроет им ворота и спустит мост.
А с другой стороны Когтей Дьявола уже приблизился князь, вознамерившийся уничтожить феникса. Пушкари этого воителя стреляли на разрушение замка.
Пригнувшись от стрел лучников с Когтей Дьявола, на верхние площадки вылезали последние стражи и боевые маги замка. Вместе с ними старуха-ведьма. Её быстро вернули назад и велели думать, что делать с фениксом. Но женщина, спустившаяся на площадку ниже, прислонившись к колонне — думала недолго. Она, как и стражники, сознавала, что сопротивление тюремных сторожей обученным, объединённым войскам даже первых двух князей просто смешно. Сознавала и то, что ворвавшиеся в замок воины не оставят никого в живых.
Но больше всех этих рациональных мыслей её беспокоила мысль, что существо, вскормленное её кровью, будет убито. С юности у неё не было в жизни женского: она не познала ласки мужчины, иначе феникс отвернулся бы от её крови; не было обычной жизни обычного человека — только ритуалы, обряды и в последнее время глупая игра с узником на жизнь или на смерть. Чёрный Пёс Исира стал её жизнью. Он чувствовал её. Она чувствовала его. Иногда она несколько дольше обычного задерживалась в его камере, и в молчании с её и его стороны ведьма слушала, как он мечтает о полёте в неведомых ей и странных, неземных небесах. Тоскует о них и надеется… Она чувствовала его желание и пыталась понять его, непознаваемого.
И старуха приняла решение.
Подхватив юбки, старая ведьма, будто молодая девчонка, приглашённая на свидание, мчалась по лестницам вниз. На лестницах никого. Все на верхней площадке, принимают короткий бой, заведомо обрекающий на гибель. Кольцо с ключами звенело на её поясном ремне, заглушая охриплое дыхание, которого она не замечала, запыхавшаяся и возбуждённая страшными и непостижимыми мыслями. До узника оставалось совсем немного — каких-то шесть лестниц, как она учуяла, что с ним что-то не то. Пришлось пробежать ещё одну лестницу, прежде чем она поняла: впервые на её памяти последних лет он бьётся в своих кандалах и цепях, словно только что пойманный. Он уже знает, почему она так спешит к нему! И это понимание заставляет его в нетерпении рваться из цепей, намертво укреплённых магией.
— Не спеши… — выдохнула она. — Не спеши… Всё сделаю сама… Успею…
Она отомкнула последнюю дверь — в камеру. И вошла. Исира замер, глядя ей в глаза. Женщина с трудом вспомнила главное из того, что выучила когда-то и твердила каждый день, чтобы не забыть.
— Обещай!.. — с трудом выдохнула она. — Обещай, что спасёшь тех, кто выживет!
Маска сухой сморщенной кожи на лице сморщилась ещё больше — в зверином оскале. Только бездонные чёрные глаза неподвижны.
Поделиться книгой: