Сквозь огонь

— Это за мной.

Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощанье комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.

— Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.

Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, а, потупившись, смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.

Вскоре коня не стало видно. По степи удалялась только тучка пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнюю тучку и гонит ее, одинокую, из одного края в другой.

■

Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще и чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят, и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не стало травы?

На другой день, вглядываясь вдаль, Костя заметил, что по степным дорогам двигаются большие обозы и толпы людей. Вскоре они вошли в город, заполнили всю улицу. Костя внимательно, со страхом смотрел на угрюмые лица стариков, заплаканные глаза женщин, испуганно озирающихся девочек и мальчиков, которые дрожали и прижимались к своим родителям.

«Почему люди так озираются? Или думают, что фашисты могут прорваться сюда? Неужели полк папы пропустит их?» — с тревогой думал Костя.

День ото дня Костя ждал, что комиссар Титов снова прискачет на своем красивом коне и привезет радостную весть о том, что полк отца погнал фашистов обратно в Германию. «А может, в такой день примчится сам папа. Вот будет здорово! У него, наверно, конь еще красивее, чем у дяди Володи!»

В степной дали все чаще и чаще стали подниматься клубы пыли, Косте казалось, что это отец мчится к нему. В такие минуты большие глаза его искрились и блестели особенно ярко. Но пыль оседала, и Костины глаза тускнели.

Бабушка целыми днями ходила по комнате, перекладывая одну и ту же вещь из угла в угол, и не собиралась эвакуироваться. Костя был этому рад и все приговаривал:

— Зря только с места сорвемся. Наши не пустят фашистов так далеко!

Мальчик глубоко верил в силу Красной Армии и особенно в непобедимость того полка, которым командовал его отец, майор Пургин.

Но не знал Костя, что фашисты уже форсировали Дон и готовятся проникнуть в Сталинград на плечах 62-й армии, перед которой стояла задача оторваться от наступающего противника и закрепиться на новых, более выгодных позициях. Такими выгодными позициями считался ближний сталинградский обвод с подготовленными оборонительными сооружениями — окопами, рвами, траншеями, блиндажами… Но, чтобы выиграть время для выхода на этот рубеж, надо было на пути врага поставить заслон. Заслон должен был принять всю тяжесть вражеского удара, привлечь на себя силы фашистских танковых дивизий и стоять, пусть это обойдется очень дорого, но стоять до тех пор, пока главные силы совершат марш и закрепятся на ближнем сталинградском обводе. Эту задачу мог выполнить не каждый полк. Выбор пал на гвардейцев, которыми командовал отец Кости, майор Пургин.

■

Полк Пургина вышел из боя под прикрытием артиллерийского огня и остановился в степи перед деревней Большие Россошки. Вначале гвардейцы считали, что им дан короткий дневной привал. Но прошел час, другой, приближались сумерки, а их не тревожили.

— Майор Пургин ждет, когда нам в деревне блины напекут и постели приготовят, — сказал долговязый пулеметчик. Он поднялся, чтобы посмотреть, как по той стороне оврага, огибая деревню, проносятся на восток одиночные машины.

— Получишь и блин, и постель от немецких минометчиков, если еще немножко постоишь тут столбом, — одернул его гвардеец Фомин, которого все в роте звали по имени и отчеству — Александр Иванович. — Сказано — ждать, значит, сиди, жди, а если не сидится — ложись спи, когда надо, разбужу.

Среди пулеметчиков бывший учитель Александр Иванович был самым старшим по возрасту — у него уже выступила седина на висках, и это как бы обязывало его строго, порой излишне придирчиво одергивать младших товарищей и, не считаясь со своей усталостью, по-отцовски охранять их сон и отдых.

Да, неплохо бы вздремнуть часок-другой после тяжелого утреннего боя и марша по знойной степи. Но никто не сомкнул глаз. А когда наступили сумерки, когда справа и слева мимо отдыхающих рот начали отходить батальоны и целые полки, пулеметчики насторожились. Теперь уж было не до сна и отдыха. Послышался ропот:

— Все отходят, а мы кого ждем?..

Наконец раздалась команда:

— Подымайсь!..

Роты выстроились в походную колонну и, приготовившись к продолжению марша, замерли в ожидании команды: «Полк, шагом марш…» Но такой команды не последовало.

Под покровом темноты роты стали разводить куда-то по сторонам. Не прошло и десяти минут, как полк будто растаял в холмистой степи. Только пулеметная рота осталась на месте. Вскоре из темноты донесся голос командира полка:

— Один взвод пулеметчиков — в мой резерв, остальных — на склон высоты. Зарыться в землю хорошо и прочно…

Любимые слова майора Пургина «хорошо и прочно» прозвучали как строгое предупреждение: «Кто отступит — смерть!»

Командир взвода отвел Александра Ивановича и его напарника на курганчик.

— Вот тут ваш дом. Понятно? — И ушел к другим расчетам: такому опытному гвардейцу, как Фомин, не нужно было пояснять, что к чему.

Александру Ивановичу сразу стало как-то тревожно: темнота, тишина, только где-то там, за спиной, удаляясь, тарахтели повозки, а впереди, по-над Доном, словно зарницы, вспыхивали взрывы бомб и снарядов нашей дальнобойной артиллерии. Александр Иванович не тревожился бы так, если бы на эти разрывы противник отвечал залпами своих орудий. Но тот как назло молчал. Только далеко слева фашистские автоматчики изредка выбрасывали осветительные ракеты, чтобы отвлечь внимание от главных сил, которые сосредоточивались где-то в другом месте. Но где — трудно сказать. Хуже нет — ждать нового наступления врага, когда не знаешь, откуда он будет наносить удар главными силами!

— Зачем мы тут остались в такую ночь? Да еще «зарываться в землю». Степь… Копай, копай ее, пока жилы не лопнут, — разворчался напарник Александра Ивановича. — Другое дело — в большой излучине, там со всеми оборонялись. А здесь к чему копаем? Для этого, что ли, нам присвоили гвардейские звания? Вот ты, Александр Иванович, учителем был, а молчишь, как в рот воды набрал.

— Копай, копай, — сухо ответил Александр Иванович, налегая на лопату. Всякий раз, когда ему напоминали о том, что он учитель, у него пересыхало в горле от злости на фашистов.

— А вот если я не хочу копать. Может, командир зря силы мои тратит…

— Тогда сходи к нему и спроси: можно ли, мол, товарищ гвардии майор, не выполнить ваш боевой приказ? Надоело, дескать, землю копать, боюсь, жилы лопнут…

Майора Пургина Александр Иванович знал еще до войны, но более близко познакомился с ним в дни формирования и боевой учебы полка, в который был призван летом прошлого года. Первое время Александру Ивановичу казалось, что больше всех доставалось от командира полка ему, пожилому человеку, за то, что не умел поражать цели из ручного пулемета после больших перебежек и бросков: попробуй поразить, когда в глазах от усталости рябит и передохнуть нет возможности. Но потом присмотрелся и заметил, что и стрелкам, и станковым пулеметчикам достается не меньше.

Бывало, майор подведет роты к широкой реке и прикажет: «Через полчаса быть на той стороне и атаковать такую-то высоту!» Под руками — ни лодки, ни парома, одни лопаты, топоры да плащ-палатки. И переправлялись!

Но больше всего доставалось от командира полка, как потом выяснилось, артиллеристам и минометчикам. Он не давал им покоя ни днем ни ночью. Как таблицу умножения, знали они все формулы и расчеты для стрельбы с открытых и закрытых позиций. А он все требовал. Отберет планшет, покажет кустик километра за три: «Поразить!» Вот и попробуй на память подготовить расчет. И готовили! А если кто-нибудь ошибался, тому свет был не мил…

Суров и строг он был на учениях, но зато на фронт роты прибыли в полной готовности. Долго будут помнить фашисты удары этого полка под Харьковом и на Дону — в большой излучине, особенно в районе Клетской, где за отличное выполнение боевых задач полку было вручено гвардейское знамя.

Вот почему Александр Иванович не принял всерьез заявление своего напарника насчет того, что командир полка зря тратит силы.

К рассвету хорошо окопались, свежий бруствер обсадили полынью и пучками ковыля, пулеметную точку замаскировали так, словно на курганчике никого не было и нет.

Углубляя окоп, Александр Иванович как бы забыл о той тревоге, которая беспокоила его с вечера, но, когда выглянул из окопа, ему вдруг показалось, что полк давно снялся или действительно растворился в бескрайней холмистой степи, оставив их вдвоем на этом курганчике. Нигде не видно было ни души. И Александр Иванович уже собрался было послать своего напарника на соседний курганчик посмотреть, есть ли там кто-нибудь из своих, как перед ним, словно из-под земли, выросли двое. Невысокий крутолобый майор Пургин и плечистый, большого роста комиссар Титов. Оба в желтоватых с зелеными пятнышками маскировочных халатах.

— Ну как? Хорошо и прочно?

— Рядовой пулеметчик Фомин к бою готов!..

— Давай посмотрим. — Командир полка приложился к пулемету и, поводив стволом справа налево, подтвердил: — Хорошо.

Александр Иванович не услышал второго слова из поговорки майора Пургина и растерялся: как понять эту незаконченную фразу, ибо «хорошо» без «прочно» это уже не хорошо. Но комиссар добавил:

— И прочно…

Сюда же прибежал запыхавшийся дежурный.

— Товарищ майор, наблюдатели обнаружили танки…

— Ну и что?

— Наблюдатели обнаружили, и я сам видел. Разрешите поднять резерв, надо прикрыть штаб.

— Противник еще не наступает, а ты — уже резерв!

Дежурный, не зная, что ответить, замялся.

— Ступай и скажи всем: до моего разрешения ни одного выстрела, — приказал командир.

— А паникеров пошли из штаба на передний, пусть тут прикрываются, — внушительно добавил комиссар.

Дежурный, поняв намек, повернулся кругом.

В самом деле, в эти минуты противник, маневрируя отдельными танками, пытался выявить огневые точки и противотанковые узлы обороны полка. Но не удалось: полк строго соблюдал приказ командира.

■

Прошел еще час.

В низине, как море, колыхался утренний туман, а по степи расстилалась голубая дымка, и чувствовалось, что туман и дымка скрывают от глаз вражеские силы.

Но вот показались черные точки. В волнах колыхающейся зыби они то появлялись, то исчезали. Это шли танки. Их было так много, что казалось: разгони ветер туман — и все поле будет густо усыпано танками.

Александр Иванович Фомин еще никогда не видел такого скопления бронированных машин врага.

Двигались танки расчлененным строем, и на каждом танке сидели автоматчики.

В прорезь прицела Фомин поймал головной танк и по мере его приближения медленно приспускал ствол своего ручного пулемета. Пальцы привычно нащупали спуск.

— Без команды огонь не открывать! — напомнил ему сосед, который всю ночь ворчал, а теперь как бы забыл про все.

В самой гуще танков взорвалось несколько снарядов, должно быть дальнобойной артиллерии. Но это не подействовало на вражеских танкистов — они продолжали вести свои машины по-прежнему вперед, соблюдая установленные интервалы и порядок.

«Да, будет горячий бой», — подумал Александр Иванович, потирая лоб.

Вот уже видно, как гусеницы выбрасывают клочья травы, вырванной вместе с корнями, и продолжают тянуть под себя зеленый покров земли. Уже слышен неприятный скрежет железа и надсадная хрипота моторов. Легкий ветерок доносит чужой запах моторной копоти.

Осталось четыреста метров…

Александр Иванович, не отрываясь, следит за орудием головного танка. Его сосед поглядывает направо, налево, где расположились притаившиеся роты и батальоны полка. Ни шороха, ни малейшего движения. Кажется, сама земля взялась спасать полк от приближающейся опасности, спрятав его в своих морщинках.

— А прицел?

Александр Иванович решил, что его напарник подал свой голос просто так, для проверки — не отнялся ли язык. Но тут же спохватился. Да, он забыл сменить прицел, поставленный еще на рассвете для стрельбы по дальним целям. Сжалось сердце, по спине пробежала колючая, как железная щетка, дрожь. «Мог все патроны пустить поверх голов». И едва успел он передвинуть планку прицела, как в небо взвилась красная ракета: «Огонь!»

В эту же секунду раздался залп орудий прямой наводки и бронебоек. Точно молния, блеснула низко по земле первая очередь ружейно-пулеметной пальбы.

— Нет, здесь мы не одни! — не то про себя, не то вслух с радостью отметил Александр Иванович, кинув взгляд на своего помощника.

И заискрился, затрещал курганчик. Загремела, заухала молчавшая степь. Каждый бугорок, кустик полыни, ковыля ощетинился огнем. В сторону врага хлестнул свинцовый ливень. И, как пыль, смахнул фашистских автоматчиков с бронированных машин. Танки закружились, завертелись, подставляя свои бока бронебойщикам…

Фомин пустил в ход второй диск. Он ничего не видел, кроме группы отползающих назад десантников, которых держал в визире прицела. После каждой очереди оставалось на месте по два-три автоматчика. Фомину не хотелось упускать и остальных.

Внезапный и дружный огонь гвардейцев вынудил врага отступить. На поле боя, как кочки на болоте, чернели трупы фашистских автоматчиков.

По мнению Александра Ивановича, надо было подниматься в контратаку. Он уже готовился к броску, но с соседнего курганчика, где был расположен наблюдательный пункт командира полка, взвились желтые ракеты: «Внимание, ждать новой атаки».

Командиру полка было лучше видно, как к отброшенным авангардным частям противника подтягиваются новые танковые и пехотные части. Фашисты не знают, что против них обороняется заслон — всего-навсего полк.

Утреннее солнце уже поднялось над степью, но расположение полка накрыла огромная треугольная тень фашистских бомбардировщиков. Самолеты залетели с солнечной стороны. Сколько их было — неизвестно. Нарастающий гул моторов сотрясал воздух. Сотни бомб завыли над головами гвардейцев. Забугрилась, вспухла земля. Обычно при бомбежке слышится толчок, а потом взрыв. Но здесь взрывы и толчки слились в сплошной гром. Казалось, раскачавшаяся степь вот-вот перевернется.

Тяжелые комья земли засыпали окоп пулеметчиков. Закрылось небо, и стало так темно, будто среди бела дня обратно вернулась ночь.

Бомбы, снаряды и мины рвались по всей линии обороны полка. Они попадали в окопы, разворачивали стрелковые ячейки, обдавая жаром взрывных волн защитников гвардейского рубежа. Так длилось около часа.

А когда чуть стихло, когда вражеская артиллерия перенесла огонь в глубь обороны, перед полком снова появились танки и пехота врага.

■

В серой мгле пыли и дыма Александр Иванович почти на ощупь дозарядил диски. Теперь нельзя было ждать какой-то команды или подбадривающего слова. Сплошной гром взрывов заглушал все. Было трудно что-либо видеть и слышать. Где противник, что делается на флангах — об этом могло подсказать лишь чувство, которое появляется у воина в бою. Александр Иванович не первый раз участвовал в сражении, но в таком круговороте он не мог точно определить, что ему надо делать в эту минуту. У него пересохло в горле, горячая волна обожгла лицо, по глазам хлестал песок, смрад взрывчатки перехватывал дыхание. Жарко и душно. Глотнув из фляжки несколько капель воды, он приподнялся, чтоб посмотреть направо, на соседний курган: какой последует сигнал? Сквозь оседающую пыль ему удалось разглядеть, как из наблюдательного пункта выскочили командир и комиссар. Один из них бросился налево, другой — направо: на флангах полка что-то не ладится…

Да, там уже началась новая схватка с пехотой и танками. Атакуя такие участки обороны, где, казалось, все стерто и перемешано с землей, противник не ждал сопротивления. Но не тут-то было. Гвардейцы и на этот раз встретили врага дружным огнем пулеметов и автоматов. Александр Иванович видел, как залегла пехота перед правым флангом. В ту же минуту по танкам ударили наши пушки. Они били так метко, что казалось, каждый снаряд сам искал цель и взрывался только тогда, когда находил ее.

Бой на флангах длился часа полтора. Затем противник атаковал полк в центр, но и тут ему не удалось прорваться. К полудню перед передним краем установилась тишина.

Дозарядив диски, напарник Александра Ивановича поднялся и, широко расставив свои длинные ноги, сказал:

— Вот что такое, Лександр Иванович, заслон. Хоть трудновато нам будет потом, когда будем выходить из окружения, зато задачу выполнили. Правильно я говорю?.. Ну вот, а ты говорил, что я ничего не понимаю… Если разобраться, то наш командир «хорошо и прочно» знает свое дело. Если бы я командовал фронтом, я бы давно дал ему…

— Что бы ты ему дал? — спросил Александр Иванович вдруг замолчавшего товарища.

— Теперь ему, кажется, ничего не надо, — ответил пулеметчик и присел как подкошенный, горестно опустив голову на острые колени. Он рассказал, что видел, как санитары пронесли мимо курганчика неподвижное тело майора Пургина.

Александр Иванович не сразу поверил. Но, прислушавшись к тишине, которая будто придавила полк, поднялся, оглянулся назад. В тылу, где всегда после боя наступала горячая пора для связистов, санитаров, врачей, подносчиков патронов, начальников боепитания рот и батальонов, на этот раз будто все замерло.

Прошло полчаса — тишина. Прошел еще час — тишина. Теперь она казалась Александру Ивановичу более страшной, чем самая грозная схватка. Отдельные выстрелы звучали громче залпа. Малейший шорох представлялся началом новой атаки. Но ее не было.

— Пулеметчик Фомин, на командный пункт! — громко, как показалось Александру Ивановичу, оглушительно громко выкрикнул прибежавший сюда связной.

Стряхнув с себя пыль и поправив ремень, Александр Иванович последовал за ним, еще не зная, кто его вызывает и зачем.

— Проходи к комиссару, — сказал связной, остановившись у входа в командный пункт.

У бруствера, лицом к переднему краю, стоял комиссар Титов. Наблюдая в бинокль за противником, он, не оборачиваясь, спросил:

— Фомин?

— Я.

— Александр Иванович?