Пташка

— Ну-ну, — насмешливо-ласково прищурилась Зира.

Это было так многозначительно и веско, что Зейна, придавленная этой добродушной прозорливостью, не решилась отпираться. Но и всё как есть сказать пока тоже не могла, её уста будто кто-то пальцем прижал.

Камин догорал, чай кончился, немного печенья ещё лежало в вазочке. Ласковый вечер перетекал в ночь, вздыхая кроной старого клёна, под которым Тилль когда-то выращивала тыквы.

— Не хотите ещё чаю? — предложила Зейна. — Ещё осталось печенье, а вдобавок у меня есть тыквенно-апельсиновый джем. По маминому рецепту.

— Ну, если по маминому, то давай, — глазами улыбнулась Зира.

Джем, жизнерадостно-яркий, поблёскивал в розетках, а Зейна разливала свежий чай, когда вдали вдруг что-то глухо и мощно бухнуло — даже земля дрогнула и зазвенела посуда. По поверхности чая пробежали колебания. Чувствуя холодок по коже, Зейна вскинула взгляд на Зиру.

— Что это? Какие-то учения?

Та поднялась с места, по-военному собранная. Её рука тяжело и серьёзно опустилась на плечо художницы.

— Боюсь, что нет, детка. Это война.

Джем и нетронутый чай так и остались на столике. Грохот становился всё явственнее, а вскоре с неба слышался гул моторов.

— В убежище, немедленно! — резко, с командным металлом в голосе, приказала Зира.

— Но я... мои крылья... Я могу... — забормотала Зейна, похолодев, а у самой в голове вертелось: Тина, эскадрилья. Ребята. Их сейчас поднимут в воздух, и будет бой. Кого-то собьют. Если уже не...

— Это приказ! — рявкнула Зира с лютым льдом в глазах.

Зейна съёжилась, у неё всё разом отнялось — и воля, и язык.

В убежище никто ничего точно не знал, но все делились соображениями насчёт происходящего. Многие попали сюда прямо из домашней обстановки: кто в тапочках и с газетой, кто в пижаме. У одной дамы было полотенце на голове и питательная маска на лице.

— Это что же творится, люди добрые? Без объявления войны...

— Да ладно вам, всё к этому шло. Газет, что ли, не читаете? Уже несколько стран пали, мы были просто на очереди.

Зейне оставалось только метаться из угла в угол в неизвестности. Её душа болела за две дорогих ей жизни — Зиры и Тины... Одно ей было ясно: отсиживаться преступно, когда у неё есть крылья. И они могут приносить пользу.

Бомбардировка закончилась, люди вышли к руинам. На улицах царила неразбериха. Зейна кинулась домой: дом цел, а вот на месте соседнего остались одни опалённые обломки. Картинная галерея, в которой ещё неделю должны были выставляться её картины, полыхала. Одна стена здания обрушилась, из окон рвалось пламя. Помертвевшая, окаменевшая, без слёз и голоса, стояла Зейна и смотрела, как гибнет в огне всё, что она написала благодаря «небесному» вдохновению.

«Любовь»! Мамина последняя картина! Про себя твердя: «Нет, нет, только не это», — Зейна кинулась туда. Прямёхонько в павильон, выстроенный вокруг стены с картиной, попала бомба... «Любовь» погибла. Зейна опустилась на какую-то глыбу — кусок стены — и молча сидела с мёртвым, пустым лицом, остекленевшим взглядом, застывшим сердцем. Проклятый враг не картины уничтожил — он душу её выжег.

Чай и джем так и стояли, окружённые пылью и кусочками штукатурки с потолка. «Двое» — парный портрет Зиры и Тилль — целёхонький. Зира так и не забрала подарок, не успела. Не до того было. Служебный долг унёс её из их последнего мирного вечера со стихами и огнём камина, с воспоминаниями о Тилль — в страшную неизвестность, в пасть чёрного чудовища войны.

Кулаки Зейны сжались, костяшки побелели. Выжженная душа требовала воздаяния врагу за всё погубленное. Она решила: крылья вдохновения станут крыльями войны.

Но — как водится, легче сказать, чем сделать. Зейна попыталась найти занятую командованием воздушными войсками Зиру, но кругом царил хаос и паника, на дорогах — заторы. Люди бежали из города. А когда Зейна добралась до лётной базы, тоже пострадавшей под бомбами, её встретило новое препятствие. Её здесь знали и любили, и она любила ребят; она надеялась, что её поймут, пойдут навстречу, но — увы... Её попытались завернуть назад уже на контрольно-пропускном пункте:

— Нельзя! Гражданским лицам сюда нельзя!

То ли дежурный её не узнал с перепугу, то ли он был новенький, но Зейна не стала тратить время на препирательства — просто воспользовалась крыльями. Только так, напролом, ей и удалось добраться до командира.

— Простите, дорогая Зейна, но без разрешения госпожи генерал-полковника Зиры я вас зачислить не могу, — сказал начальник базы, кряжистый мужчина с добродушным гладко выбритым лицом и серебром седины в коротких тёмных волосах. — Я вас зачислю, а мне потом глаз на... кхм, фюзеляж натянут. Да и в качестве кого вы предлагаете вас принять?

— Я могу быть разведчиком, — сказала Зейна. — Вы сами видели мои возможности и скорость. Моё преимущество — бесшумность и гораздо большая маневренность, чем у самолёта. В меня очень трудно попасть с земли, я маленькая и неприметная.

— Это очень заманчивое предложение, но рисковать вами — просто безумие, — сказал начальник. — Отправить на задание беззащитную женщину, пусть и крылатую... ну, допустим, в защитной броне... Ну, ладно, допустим, даже с оружием... Нет, нет, милочка, пока у нас есть кому сражаться, подвергать вашу жизнь опасности я считаю недопустимым! Да и госпожа генерал-полковник, безусловно, эту идею не одобрит. Ни в коем случае. Я понимаю ваш патриотический порыв и ценю, но... извините, нет. Не могу.

И он скрещенными руками показал: разговор окончен.

Поняв, что тут ей нечего ловить, Зейна отправилась в другой город, на другую лётную базу, где её никто не знал. Там тоже пришлось пробиваться штурмом, собрав в кулак всю дерзость и напор, но её усилия увенчались успехом. Она показала, на что способна, и это произвело впечатление. Да и на кого бы такие крылья не произвели впечатления — такое-то чудо невиданное? В итоге её зачислили в разведывательный отряд, снабдили пуленепробиваемым жилетом, шлемом, оружием и камерой для съёмки с воздуха. Она прошла «курс молодого бойца», научившись обращению с оружием и приёмам рукопашного боя, прослушала теорию — что и как ей предстояло делать.

Ей не требовалось топливо, как машине. Крылья несли её легко и молниеносно сами, она могла преодолевать большие расстояния без усталости и необходимости дозаправки. В воздушных боях от неё тоже была польза: юркая и вёрткая, она могла прямо в воздухе застрелить вражеского пилота через стекло кабины. Крылья обладали ещё одной удивительной способностью: они воздвигали вокруг неё незримый защитный экран, от которого отскакивали пули. Вражеские лётчики пытались её подстрелить, сбить, но не получалось. Зейна могла безнаказанно опуститься на крыло вражеского самолёта, быстро закрепить на нём взрывчатку и взмыть в заоблачную высь. Подобраться так, чтоб пилот не заметил — тоже нужно постараться. Держаться вне его поля зрения — сверху, снизу, сзади. Правда, её мог засечь его товарищ и передать ему по связи, к примеру:

«Вижу над тобой какую-то непонятную хрень».

Но сам пилот вертлявую и ловкую, маленькую «хрень» засечь и стряхнуть не мог. Товарищ пытался сбить Зейну, но стрельба была бесполезна. Она успевала сделать дело и ракетой взвиться выше облаков.

«Бабах!» — слышалось внизу, и Зейна торжествующе и холодно улыбалась. Каждым своим вылетом, успешной операцией она мстила за погибшую мамину «Любовь». А крылья носили и защищали её — мамин подарок. Это она, мама, хранила её в воздухе и давала ей силу.

За первые несколько месяцев войны на её груди появились три медали. А потом высшее командование заинтересовалось ею с несколько иной целью. Среди высоких военачальников, собравшихся в кабинете, Зейна с радостным замиранием сердца увидела Зиру. Она чуть не кинулась к ней, забыв о субординации, но стальной взгляд остановил её, как щит.

— Мы давно следим за вашими успехами, — сказал невысокий, лысеющий генерал. — Они весьма впечатляют. Вы пока — единственный и уникальный боец с таким... кхм... с такой сверх-способностью. И нас интересует, не могли бы вы обеспечить подобными крыльями для начала, скажем, отряд из десяти-двенадцати бойцов? И обучить их ими пользоваться?

Они знали, откуда взялись крылья, как они были созданы — от Зиры, не иначе.

— Я... Я могу попробовать, господин генерал, — пробормотала Зейна. Нутро её то полыхало огнём, то леденело под пристальным взором Зиры. — Но не могу точно сказать, увенчается ли это успехом.

— Мы предоставим вам всё, что потребуется.

— Мне будут нужны только большие холсты, краски и кисти.

— Вы всё получите. Курировать вашу работу будет госпожа генерал-полковник Зира.

Уже за дверями кабинета Зира поймала ошарашенную, озадаченную Зейну за руку выше локтя.

— Воюешь, значит, летунья?

— Так точно, госпожа генерал-полковник, — улыбнулась Зейна. — Сознавайтесь, это была ваша идея — с крылатым отрядом? Хотите отправить меня к холстам и кистям, лишь бы я не сражалась?

— Ты меня раскусила,  — мрачно усмехнулась Зира, блеснув стальными искорками в глазах. — Отпираться не стану: я хочу тебя уберечь. Сколько бы медалей ни висело у тебя на груди, сколько сбитых врагов ни было на твоём счету, ты всё равно — моя детка, моя девочка. Ты — всё для меня. Если ты погибнешь, мне тоже незачем жить.

В груди Зейны горячо и сладко ёкнуло, в горле вскипела едкая соль, и в следующий миг она уже, облапив Зиру крепкими объятиями, вздрагивала и роняла тёплые капли из-под зажмуренных век. Со дня гибели «Любви» её глаза оставались сухими, беспощадными глазами воина-мстителя, и сейчас она впервые за всё это время ощутила эту солёную влажную лёгкость и слабость...

— Они уничтожили мамину «Любовь»... В неё попала бомба. Этого я им никогда, никогда не прощу, — сквозь зубы всхлипывала Зейна, крепко обнимаемая руками Зиры. — Потому что нельзя — слышите вы?! — нельзя убивать любовь!.. Нет страшнее злодеяния на свете, чем это!

— Да, моя девочка, да. Подпишусь под каждым твоим словом. — Зира, стискивая её, прижалась сухими, твёрдыми губами к её виску. — Но, создав отряд подобных себе бойцов, ты сделаешь очень хорошее дело. Не побоюсь этого слова — великое. Это будет прорыв! И это послужит той же цели — победе над врагом. Нет большой разницы, где ты будешь воевать — в небе среди вражеских машин или за холстом, вооружившись кистью. И то, и другое — одинаково важно.

— Хорошо, я... я попробую, — вытерев слёзы, сказала Зейна. И задала давно волновавший её вопрос: — А вы не знаете, как там Тина? Она жива?

Уголки губ Зиры даже не дрогнули, но улыбка согрела взгляд.

— Последние известия о ней доходили до меня месяц или чуть более назад. Не знаю, как сейчас, но тогда она была вполне жива-здорова и била врага.

Зейна принялась за дело. Ей устроили что-то вроде мастерской при штабе, где она сутками напролёт работала. На сон она оставляла себе пять часов, принимала пищу один раз в день, в обед, а остальное время писала крылья... «Мама, — молилась она, танцуя кистью по холсту. — Помоги нам... Помоги победить врага и спасти нашу родину. Оживи эти крылья своей светлой силой!»

Первые пробные три пары крыльев успешно «сели» на подобранных начальством бойцов. Нутро Зейны тряслось: а если не сработает? Если крылья мама подарила только ей, а с другими ничего не получится? Но получилось. Получилось! Зейна осела на корточки, скользя спиной по стене, и спрятала лицо в ладонях. Она дышала солёной тёплой влагой внутри них.

— Умница, детка. — Руки присевшей перед нею Зиры легли на её плечи ласковой тяжестью, в голосе слышалась светлая улыбка. — Я ни мгновения не сомневалась, что всё получится.

Зейна уронила руки и подняла к ней мокрое, улыбающееся лицо.

— А я боялась... Боялась, что не сработает. Я каждый раз прошу маму о помощи. И она помогает.

Зира на миг закрыла глаза. Её суровое лицо озарялось изнутри каким-то недосягаемым, высоким, как небо, светом. А когда она их открыла, в её взгляде, устремлённом на Зейну, было столько любви, что сердце той подскочило, окрылённое взаимной нежностью. Она повисла на шее Зиры, обнимающая и обнимаемая.

На одну пару крыльев у неё уходил один рабочий день. Не считая сна, обеденного перерыва и кратких передышек на прочие мелкие надобности, она трудилась до восемнадцати часов в сутки и к вечеру падала от усталости. У начальства возникла мысль пригласить ей помощников, но Зира сказала, что обычные художники не справятся. Зейна была единственная в своём роде, только её кисти удавалось вдохнуть в крылья силу. Поэтому приходилось продолжать эксплуатировать её дар в таком беспощадном, изматывающем режиме.

Когда были готовы семь пар крыльев (для начала ей надлежало «изготовить» двенадцать), в мастерскую кто-то вошёл без стука. Зейна была погружена в работу и не обращала внимания на стоявшего за спиной человека. Она лишь рассеянно промычала, не оборачиваясь:

— М-м? Что вам? Слушаю вас...

Молчание. Тишина за спиной была какая-то удивительная, особенная, Зейна вдруг ощутила мягкие, бодрящие и электризующие мурашки. Она обернулась и увидела знакомые синие глаза...

— Тина!

Кисти, палитра — всё вывалилось из рук Зейны. Мягкие волнистые волосы тёплого орехового оттенка сильно укоротились — торчали смешным ёжиком, а через всё лицо наискосок, пересекая бровь и щёку, тянулся шрам. На груди — медали, на две больше, чем у Зейны. От вида шрама сердце Зейны покрылось горестным инеем. Он портил прекрасное, ясное, смелое лицо, но в то же время и придавал Тине отчаянный облик лихого вояки, жёсткого и сурового. Незнакомого с ней человека, может, это и отпугнуло, и насторожило бы, но только не Зейну. Нет, ничто не могло испортить Тину, для Зейны она всегда оставалась самая-самая...

— Какими... судьбами? — только и смогла она пролепетать.

— Отпуск дали, — улыбнулась Тина, помогая ей подобрать с пола всё уроненное. — На десять дней. И разрешили тебя навестить.

Госпожа генерал-полковник Зира постаралась, без сомнения. Конечно, она, кто же ещё? Иначе не улыбались бы так её глаза, когда Зейна спрашивала её о Тине.

— Ого, сколько наград, — проговорила Зейна, а у самой колени подрагивали от радости, а в груди всё переворачивалось. Так щекотно-сладко вдруг стало, когда их руки соприкасались, подбирая рассыпавшиеся кисти...  — Ну ничего, мне вот за это, — Зейна кивнула на пару крыльев на холсте, которая была у неё сейчас в работе, — обещали орден дать.

Глаза Тины сияли солнечными смешинками, ласковыми, влюблённо-нежными.

— А у нас о тебе легенды ходят. Дескать, ты машину в воздухе на одну ладонь кладёшь, другой прихлопываешь... И мокрого места не остаётся. Ну, в таком примерно духе.

— Да врут всё, конечно, — хмыкнула Зейна. — Я сначала им крылья и хвосты обрываю. Это же самый смак! Ну, а потом уж можно и прихлопнуть.

Тина усмехнулась:

— Чтоб долго не мучился?

— Ага.

— Что ж, тоже правильно. М-да... Слухи о тебе и правда сильно преуменьшены! — Глаза Тины искрились отблесками смеха, хотя губы улыбались сдержанно.

— Мне твоя предыдущая причёска больше нравилась, — призналась Зейна.

Тина провела рукой по стриженой голове.

— На войне не до красоты, главное — удобство. Это я уже обросла немного. Было-то вообще... то есть, ничего не было, ноль. А ты... красивая очень. — Взгляд Тины стал смущённо-тёплым, губы дрогнули в улыбке. — Только выглядишь усталой.

Зейна не стала говорить, что работа над заказом на крылья измотала её. Непосвящённому человеку со стороны трудно было понять. Казалось бы — сиди, рисуй. Но под конец дня Зейна падала почти замертво, будто не кистью водила, а лопатой или кайлом махала. Легче было поучаствовать в нескольких воздушных боях подряд.

— Да, есть немножко, — сдержанно улыбнулась она. — А у тебя как дела?

— Воюем, — ответила Тина, и сдавалось Зейне, что за этим скромным и кратким ответом тоже стояло очень многое, как и у неё.

Не хотелось отрываться друг от друга, а хотелось говорить, говорить бесконечно. Зейна почти с отчаянием посмотрела на холст. Нельзя прерываться ни на минуту, чтобы не выбиться из графика: одна пара крыльев за один день.

— Тин, ты не против, если я буду работать? Разговору это не помешает.

— Да, разумеется! Делай, как тебе удобно. А может, я лучше попозже зайду, чтоб не отвлекать тебя?

— Нет-нет, что ты... Когда ты зайдёшь, я буду уже дрыхнуть без задних ног. У меня подъём в пять утра, пять минут на умывание, до полудня работа, с полудня до часу перерыв на обед, а потом до двенадцати ночи снова работа. Вот такой вот график.

Тина нахмурилась.

— Ничего себе... С ума сойти! Так вот почему ты такая усталая... Слушай, а тебе обязательно вот так?.. Ну, то есть, может, отдыхать можно было бы побольше?

Зейна вздохнула.

— Тин, не могу. Результата этой работы очень ждут. Это очень нужно и важно.

— Но ты же выматываешься!

— Что поделать, Тинок... — Зейна улыбнулась устало и ласково. — Такая у меня тут война. Я ведь не работаю даже, я воюю здесь. Ты с ребятами — там, в небе, а я — здесь, за холстом. Скажи, ты щадишь себя в бою? Нет. Бьёшься насмерть: или ты врага свалишь, или он тебя. Вот и я не имею права расслабляться. И скажу честно, здесь воевать оказалось потяжелее, чем в небе.

Она снова принялась за работу, хотя отчаянно хотелось просто сидеть, бездельничать, пить чай и разговаривать с Тиной. Им было о чём рассказать друг другу, у каждой за плечами накопился опыт — и боевой, и просто жизненный. В последний раз они беззаботно танцевали за несколько дней до войны... Казалось, что с того вечера в клубе для лётчиков прошла целая жизнь. Вечность.

Тина успела поучаствовать в множестве воздушных схваток, три раза её подбивали, но каждый раз она успевала катапультироваться с парашютом. Были и ранения: два лёгких, с которыми она продолжала воевать, сделав лишь перевязку, и одно серьёзное, после которого она месяц провалялась в госпитале. Именно там пришлось так кардинально и не совсем по своей воле изменить причёску. Выписалась она недавно — а тут и отпуск ей дали.

Зейна снова слегка поёжилась, и даже не плечами, а сердцем.

— Вот это, — она провела рукой по лицу наискосок, имея в виду шрам, — тоже... в этот раз?

— Ага, это самое свежее боевое украшение. — Встав, Тина подошла к взгромоздившейся на высокий табурет перед холстом Зейне, мягко взяла сзади за плечи. — Что, очень страшно выглядит? Волосы-то отрастут, а это уже не спрячешь.

Зейна, застыв на миг с нежной болью в сердце, обернулась через плечо, улыбнулась:

— Нет, что ты, Тиночек. Будь у тебя даже всё лицо в шрамах, это меня не испугало бы. Потому что твои глаза — по-прежнему твои, и голос твой, и вообще вся ты...

Руки Тины погладили её плечи.

— Спасибо, Зейна. Чудесная ты. И не только потому что с крыльями.

Усилием воли Зейне приходилось возвращаться к работе, хотя сосредоточиться было и трудно. Хотелось всё внимание отдавать Тине. Но сейчас — война, все личные «хочу» задвигались на задний план. У неё был долг перед маминой «Любовью». Каждый готовый крылатый боец, каждая такая боевая «пташка» — акт воздаяния за погубленное чудо, за растерзанный шедевр света и нежности. Зейна порой даже сомневалась, впрямь ли он рукотворный, или же краски на стену бросила непосредственно мамина душа, её светлая сила... Нет, не месть. Месть — более низкое слово, простое, плоское и пошлое. Неуместное. Отмщение, воздаяние, священная война — уже точнее. Не было врагам прощения за их злодеяние ни на земле, ни на небесах.