Вольно дворняге на звезды выть [СИ]

Привычная картина — Хэ Тянь, открывающий входную дверь.

Рыжий проходит привычно, без приглашения. Хэ Тянь привычно не говорит ничего против, только дверь за ним закрывает. Когда-нибудь, возможно, ему это осточертеет. Но, судя по всему, не сегодня.

У него в студии вечером редко горит свет — в основном ночник у кровати и марево через полупрозрачную дверь в кухню. Это место уже становится до противного… знакомым.

Хэ Тянь даже в домашней одежде выглядит заёбанным, ведёт подбородком по широкой дуге, как будто шею разминает. Потом смотрит куда-то в дальний угол здоровенного окна и больше не двигается, как если бы его вдруг напрягло, что Рыжий решил к нему заскочить. Это необъяснимо бесит.

Рыжий не разувается, он не планирует здесь задерживаться надолго, но видит это напряжённое ожидание и раздражённо разводит руками. Лучший для всех вариант — сразу переходить к сути.

Спрашивает в лоб:

— Чё не так?

И, бинго, взгляд медленно возвращается к его лицу.

— В каком смысле?

— Я что, рожу твою не вижу? Говори, что не так.

— Не фантазируй, — отвечает Хэ Тянь. От этой натянутой усмешки уже начинает тошнить.

— Ты мне мозг не выноси, мажорчик.

После этой фразы он шумно фыркает и выходит из прихожей, и идёт к кровати, поднимает руку и заводит назад свои ебучие волосы.

Рыжий делает широкий шаг за ним.

— Алло. Если собираешься трахать мне мозг, найди себе кого-то другого для этих целей, понял?

Хэ Тянь даже не оборачивается — бросает через плечо:

— Разуйся.

И цепляет пальцами брошенную на покрывало раскрытую книжку.

Рыжий на секунду останавливается, как будто ослышался. Потом сжимает губы и в четыре бешеных шага подлетает к нему. Пихает в плечи: походу, слегка не рассчитывает, потому что Хэ Тянь так прикладывается лопатками о стену, что Рыжему слышно, как сбивается его дыхание. Книга падает на пол.

Есть хороший шанс, что сейчас Рыжий наконец-то отхватит, но нет.

— Я сказал: собираешься выносить мне мозг, найди себе другого придурка.

— Завтра поищу, — обещает Хэ Тянь. Спокойно смотрит ему в глаза. Рыжий чувствует, как злость закипает в нём, словно вода в электрочайнике.

Трясёт башкой. Говорит:

— Что с тобой не так, а? Что ты за ебанат.

— Ты зачем приехал? — спрашивает Хэ Тянь, не отлипая от стены.

— Напомнить себе, какой ты мудень.

Рыжий делает шаг вперёд, но дистанцию держит. Смотрит ему в лицо — правая часть мягко подсвечена бежевым светом ночника. Глубокая тень бархатом ложится на скулу.

Рыжий рычит раздражённо:

— Ну, что? Говори. Что в твоей башке опять. Я, блядь, не понимаю, ясно?

Взгляд Хэ Тяня неожиданно опускается на его губы. Хочется отшатнуться в сторону, потому что больно жалит внезапным осознанием, что они сейчас совершенно одни. В огромной квартире за закрытой дверью, а ночь мягко вливается в здоровенные окна, у кровати светит ночник, и у них всё так пиздануто-непонятно, что хочется в голос завыть.

— Только не говори, что тебя парит Ван.

— Что? — переспрашивает Хэ Тянь, продолжая скользить взглядом по нижней половине его лица. Рыжий перебарывает в себе режущее желание взять его за острый подбородок и грубо дёрнуть лицо вверх.

— Девчонка, с которой я вчера говорил. Красивенная такая. Волосы длинные. Сиськи. Глазищи. Вспомнил, не? Я бы сразу вспомнил. Я ж не пидор.

Это работает. Взгляд возвращается к его глазам, и теперь он другой. Не спокойный и не безразличный.

— Ага. Вижу, вспомнил.

В Австралии есть такое понятие — синдром высокого мака. Если какой-то мак вырастает слишком высоким, его просто подрезают до нужного размера. Дело пары секунд.

Хэ Тянь отталкивается от стены, тут же становится выше. Приходится немного запрокидывать голову. И в грудной клетке слабо гудит. Дистанция умирает — от этого умирает злость и раздражение. На это тоже уходит не больше пары секунд.

— Ты приехал, чтобы по роже получить?

Хочется ответить: господи, да. Но он отвечает:

— Давай, рискни здоровьем.

Они смотрят друг на друга, пока не становится тяжело дышать. Рыжий напряжён, готов к летящему кулаку в любой момент. Хэ Тянь расслаблен — но смотрит так, словно мысленно (медленно и со вкусом) убивает его, как какой-нибудь псих типа Ганнибала.

И он действительно поднимает руку, но Рыжий не уворачивается в сторону, потому что это не удар. Слишком медленно. Просто берёт Рыжего за подбородок и вглядывается в лицо. Пытается что-то увидеть, понять, рассмотреть.

Спрашивает сипло, будто у самого себя:

— Откуда ты взялся, а.

У Рыжего напрягаются крылья носа, напрягается лоб. Он чувствует, как горячеет лицо, но, блядь, не отворачивается. От прикосновения хочется сглотнуть, хочется качнуться вперёд, и это пиздец, потому что…

— Я не педик, — говорит он, слегка скаля зубы.

Получается слабо, как будто все силы выкачали. Возможно, он просто слишком долго бесился, и теперь ему кажется, что, если этот мудила сейчас уберёт свою руку от его подбородка, Рыжий сложится на пол, как карточный дом.

Хэ Тянь усмехается краем рта.

— Хорошо. Значит, у нас есть что-то общее.

Подушечка его большого пальца касается нижней губы. Того места, где хирург зашивал её после уёбков Гао. Сейчас осталась небольшая неровность и светлый шрам, как вечный сувенир, который налепили на холодильник. Раз и на всю жизнь.

Самое пугающее в том, что Хэ Тянь даёт Рыжему шанс уйти.

Шанс отклониться. Шанс ударить его по руке, оттолкнуть, отшатнуться, послать его на хуй. Но Рыжий, видимо, слишком привык просирать все свои шансы.

От поцелуя пробирает, почти сводит судорогой челюсть. Рыжий не дышит, только чувствует, как Хэ Тянь целует шрам на его нижней губе, и это немного влажно — он почти не раскрывает рта. Настолько медленно, что на секунду кажется: мир завис в слоу-мо, как в заглючившей матрице. Сердце пережёвывает напряжённую глотку. В висках стучит. Он смотрит на лицо Хэ Тяня, на его прикрытые глаза, на тень волос, падающих на лицо, и в груди почему-то начинает тупо болеть.

Если бы пальцы не касались его подбородка, Рыжий бы не почувствовал, как дрожат у Хэ Тяня руки. От этого почему-то шибает под дых и в голову. Поцелуй настолько сдержанный и контролируемый, настолько отличается от того, первого, что Рыжий не готов к его окончанию. Когда Хэ Тянь поднимает голову, он против воли тянется за его губами приоткрытым ртом. Только через секунду до него доходит вся эта байда, и он застывает. Слегка отшатывается.

Хэ Тянь слегка заторможен, смотрит так, будто только что сунул палец змее в рот, а она решила его не кусать. С напряжённым ожиданием и предупреждением в тёмных глазах. Тихо спрашивает:

— Так что там о Ван?

Рыжий резко выдыхает, отворачивает голову. Коротко облизывает губы, но тут же жалеет: на вкус это так, словно Хэ Тянь недавно пил мятный чай.

— Ты шизанутый, мажорчик, — произносит он. — Тебе говорили?

— Редко.

Рыжий видит, как медленно расслабляется его лицо. От облегчения начинает болеть сердце, но он это игнорирует. Говорит:

— Ещё раз ты полезешь ко мне вот так, пропишу тебе, понял?

— Да ты и сейчас можешь.

Рыжий сжимает губы. Нет, не может. Он всё ещё чувствует прикосновение дрожащих пальцев к своему подбородку. И понятия, блядь, не имеет, почему до сих пор не месит Хэ Тяня кулаками, до сих пор не несётся по ярко освещённому коридору к лифту. Просто — нет. Эта студия отрезает их от внешнего мира, здесь всё словно происходит по другую сторону кривого зеркала. Здесь можно прислушиваться к тянущей боли в рёбрах и едва ощутимому вкусу на языке.

Он встречается взглядом с Хэ Тянем. Ещё пару секунд хмуро смотрит на него, потом качает головой, разворачивается, идёт в сторону двери.

Он понятия не имеет, нахера приезжал сюда. Поцелуй горит на губах, во рту горит желание втянуть нижнюю губу и прикусить шрам, как он делал постоянно, пока шов заживал — сдирал корку и не давал затянуться.

Дебильная привычка.

— Я рад, что ты приехал, — говорит Хэ Тянь его спине.

Рыжий оборачивается на ходу. Видит, как тот складывает руки на груди и усмехается, слегка запрокидывая голову. У Рыжего появляется острое, страшное ощущение, что сегодня он спас чью-то жизнь. Что кто-то задел локтём вазу династии ебучей Мин, а она грюкнула поножкой, покрутилась на месте, но устояла.

— У тебя с башкой проблемы, — говорит он в тон Хэ Тяню, постукивая пальцем себе по лбу. — Просто имей в виду. Не выходи на улицу. Подумай о людях.

Он ловит взглядом его широкую улыбку и торопливо отворачивается, открывает входную дверь. Хэ Тянь никогда не запирает её, когда Рыжий приходит в студию. Запри он её хотя бы раз — Рыжий бы вряд ли сюда вернулся.

На улице совсем пусто. Рыжий дожидается последнего автобуса, садится в самый конец, у окна. Широко разводит колени, откидывает голову на подголовник, руки суёт в карманы. Сука, как же он устал. Как давно ему не было так спокойно.

Он медленно выдыхает и поднимает взгляд.

Он не шарит в созвездиях, но до самого дома втыкает на звёзды через пыльное автобусное стекло. Пытается что-то увидеть, понять, рассмотреть.

альфа Лиры

Название звезды: Вега. Перевод с арабского: падающий орёл.

— У него всегда такое выражение лица?

Хэ Тянь, приподняв бровь, отрывается от экрана мобильного. Бросает на Рыжего, идущего чуть поодаль, быстрый взгляд. Отвечает Йонгу:

— Да.

И снова возвращается к телефону.

Йонг — настоящий придурок. Рассматривает Рыжего, как выставочный экспонат. Как будто Рыжий неожиданно оказался мумифицированной головой какого-нибудь египетского перца — головой, которая вдруг открыла закостеневший рот и запела.

— Хватит на меня пялиться.

Йонг как будто только этого и ждал. Сигнал к действию. Свисток. Вспышка света. Он в два шага оказывается рядом и заглядывает Рыжему в лицо.

— Тебя в детстве обижали?

Ну ёб твою мать, думает Рыжий и цедит:

— Нет.

— А что тогда с тобой такое?

— Ничего.

— Понимаешь, — говорит Йонг доброжелательно, — мой лучший друг считает, что в тебе есть что-то положительное. Я пытаюсь, — говорит, — найти этому адекватное объяснение. Чтобы включить тебя в наш тандем крепкой дружбы, мы должны изучить друг друга, а после, возможно, образуется трио. Понимаешь?

Рыжий переводит на него тяжёлый, практически неподъёмный взгляд. Точно так же он иногда смотрит на парней в Клетке перед тем, как сделать первый удар. Но самое галимое в Йонге — с ним эти гляделки не работают. Он не боец, он сопля. Ему до одного места, как ты на него смотришь — он даже не отличит взгляд «помолчи немного» от «сейчас я вобью тебе переносицу в череп, и мне ничего за это не будет».

Вот и теперь он просто впечатлённо поднимает брови и выразительно кивает:

— Ясно. Я понял тебя. — Поднимает руку и постукивает себя по виску. — У меня тонкое ощущение чужой психологии. Я тебя понял. Ты не готов.

— Йонг, отцепись от него, — отстраненно бросает Хэ Тянь.

И вот оно. Это работает всегда — Йонг слушается беспрекословно. Не как ребенок, не как собака. Как друг.

Рыжий, скрипя зубами, вынужден признать: преданность, с которой Йонг отдаётся их с мажорчиком странной дружбе, заслуживает некоторого, — некоторого, — уважения. И та граница, на которой он балансирует без особенного труда — где-то между ебланством и здравомыслием — она просматривается, она ощущается, она внезапно приобретает реальные очертания.

Йонг оборачивается через плечо и притормаживает. Исчезает из зоны видимости Рыжего, чтобы поравняться с Хэ Тянем.

Какое-то время они шагают в тишине. Потом он зачем-то понижает голос и спрашивает:

— Чувак, всё нормально?

Рыжий перехватывает рюкзак поудобнее, сильнее хмурится, упрямо смотрит перед собой. Всё с ним нормально. Что с этим мудаком может быть. Ну, настроение плохое. Ну, хочется ему повтыкать в мобилу, помолчать, побыть отмороженным придурком.

И дурацкое предчувствие, которое с самого утра перекатывается внутри с мерзким хрустом, как стальной шарик по битому стеклу, оно вовсе ничего не значит.