Деяния Диониса

В песне двадцать восьмой описана жаркая битва,

В коей киклопы оружьем огненным бьются свирепо!

Вот разгорелася битва жестокая, бросились оба, Фавн и герой Аристей, в одно и то же сраженье, Айако́с устремился с ними, свершивший деянья Зевса, отца своего, достойные - щит, что богато Изукрашен закинув за плечи, щит меднозданный, Круговидный, искусный, работу бога Лемнийца! Войско же ополчилось многообразно на битву С индами, чье ополченье шло уж навстречу... С разрывным Тот плющом выступает, правя повозкой с упряжкой Леопардов, а этот, уздою правя искусно, 10 [11] Двинул повозку со львами эритрейскими в битву, Грозною парой... Иной, обрушившийся столь яро На ополчение индов смуглых, готовых к сраженью, Хлещет, неустрашимый, тура, не знавшего дышла... Сей вскочил на хребтину медведицы кибелийской, Ринувшись дерзко на недруга и помавая тирсом С виноградной лозою, страх средь погонщиков сеет Тонконогих слонов; вот оный плющом разрывным, Не мечом иль щитом круговидным, не дротом смертельным В схватке, но только одною листвою хрупкою рушит 20 [21] И убивает в доспехах меднозданных героя... Шум раздается, подобный пронзительным взвизгам авлоса! Вот возопили силены, вакханки бросились в битву, Грудь прикрывая небридой словно бы панцирем крепким; Сатиры устремились вперед, взгромоздяся на спины Львиц, как будто они поскакали на кобылицах! С криком бросаются инды навстречу... Труба зазвучала Варварская, призывая сплотить боевые порядки... С грохотом плетеницы обрушиваются на шлемы, С дротами тирсы столкнулись и выступают котурны 30 [31] Против поножей, в едином натиске сшиблись дружины; Щит ко щиту притиснув, сжались для боя порядки: Пешие с пешими бьются и под высокою гривой Шлемов шлем мигдонийский спорит со шлемом пеласгов, Схватки противоборцев идут с переменным успехом... Вот взметается в воздух вакханка как будто бы в пляске - Падает воин стеная... Вот топнул о землю стопою Сатир - вой валится наземь... Звучит пэан в честь Лиэя! Кто-то же славит Арея, воинственный клич испуская, Кто-то, напротив, застолье Бромия поминает! 40 [41] Тут Эни́о подобна в таинствах Дионису: Кровь с возлияньем смешала, с пляскою - ярость сраженья! Роптры в неистовстве битвы рокочут, и в бой призывая Кличет труба к сплоченью строя дружин боевого! В гущу врагов углубившись, легкой стопою летящий, Мечет в Дериадея копье Фалене́й боевое! И уязвил он ударом панцырь железный и крепкий, Но смертоносное жало плоти и не коснулось, Мимо скользнуло и в землю воткнулось... Воспламенившись,... Видом Дериадея, что бросился в битву, огромный, Коримба́с устремился вою навстречу... Владыка 50 [52] Индов все-таки выю недругу успевает Перерезать мечом и с главой, отделенной от тела, Фаленей, обливаясь кровью, падает наземь... Бой закипает вкруг трупа свирепый, прямо над бровью Дексиох Флоги́я удар наносит железом И от удара такого надвое шлем раскололся... Тот же, объятый страхом, отступает помалу, Прячется за просторным щитом родимого брата (Тевкр, когда свои стрелы метал в дарданское племя, За щитом семикожным брата Аякса скрывался, 60 [62] Брата-соратника прятал тот под кровом отцовым!)... Коримбас же, свой меч извлекши из ножен немедля, Голову Дексиоха отсекает от тела! Быстро, чтоб телу защиту дать, устремляется ярый Клитий, пешим отрядом в бою предводящий, и бурно Мечет длинную пику в надменного Дериадея - Только копье ратоборца Гера тотчас отклонила, Клития ненавидя и Индоубийцу Лиэя, Но меж тем сей воитель быстрый бил не напрасно: Он огромного зверя уметил прямо в подбрадье, 70 [72] Одного из упряжки слоновьей Дериадея! Зверь прямоногий, что справа впряжен был в повозку, от боли Хоботом потянулся, яростный, прямо к вознице, Хоботом, что продолжает губу огромного лика, И обливался кровью, рвет недоуздок и упряжь! Опытный же возница с мечом под ярмо ускользает, Режет постромки мгновенно, что держат слона под оглоблей... Он от ясель просторных преогромного зверя Нового тут же приводит, герой Келеней, для упряжки! Клитий же духом воспрял во чаянье новой победы: 80 [82] После смерти жестокой Дексиоха, в безумье Кличет он, надрываясь, гордое слово такое: "Стой же, пес, не беги, Коримбас! Я учить тебя буду, Как надо биться на копьях с поборниками Диониса! Уведу тебя в рабство во Фригию! Грады же индов Пика сия осаждает, а после победы над вами Дериадея слугою я Диониса содею! Бесприданница дева честь теряет - отдашься Сатирам с грудью косматой, будешь у них ты рабыней, Срам да узнает служанка у мигдонийского Херма!" 90 [92] Рек он. Разгневался тут же Коримбас, и смешливец Клитий еще свои речи договаривал, с плеч же Уж голова покатилась, настигнута страшной судьбою, Кровь из жил заструилась, пурпуром прах увлажняя Вот оставляет он тело, бьющееся во прахе, Коримбас, и силенов пугает, могучий индиец, Всех могучее, кроме Моррея и индов владыки! Вот он уметил Себета под самую грудь своим дротом, Входит легко в подбрюшье медножальная пика, Он вырывает ее - и валится супротивник! 100 [102] Бросился он к Ойномаю: тот обращается в бегство, Ветра быстрее несется к ополчениям Вакха. Видя такое, противник за ним вослед устремился, Пику метнул боевую и прямо в спину вонзилась Пика, во чрево проникнув и выйдя чрез пуп своим жалом. Тот же, железом пронзенный, во прах, весь в крови, повалился, Пал он ликом на землю, на бегу пораженный, И смертоносный облак очи ему осеняет Ратник огромный никем не сражен - он, единый, напротив, Четверых поражает пеших благооружных: 110 [112] Тиндарио́са, Тоо́на, Они́теса и Автеси́я. Сколько же тел ратоборцев, недавно убитых, не пали Ни лицом, ни спиною - там, где стояли, остались! И погибнув как будто не перестали сражаться, Словно вой живые: один словно сулицу мечет, Этот лук напрягает, метя в недруга стрелы! Мертвое тело сие и в смерти сражается даже, Не испугавшись судьбины смертной - оно ведь подобно Воину, вставшему с дротом, утыканному остриями Стрел, покрывших его со шлема до самых поножей 120 [122] Как изваянье Арея! И ополченья дивятся Полными изумленья глазами на копьеборца, Что не бросил ни дрота, ни щита боевого, Даже и мертвый схватился за сулицу щитоносец! Вот афи́нянин некий правую руку теряет, Пораженный железом, ударом длани могучей, Отсеченная прыгнула словно бы в пляске десница, Вместе с плечом задетым, быстро кружась, полетела, Желтый песок заливая кровью, текущей из раны; Раненый хочет вырвать длиннотенную пику 130 [132] И с дальнобойным оружьем возобновить поединок, Левой рукою желая снова и снова сражаться, Но поперек дороги недруг встает ненавистный, Новым ударом меча отсекая и левую руку - Падает длань эта наземь, и крови ток изобильный Брызгает, обагряя каплями и убийцу, Длань же, отсечена от тела, цепляется яро, Судорогой, сведена, за песок и словно живая Скачет, зали́та кровью: пальцы скрючены, будто Рукоятку меча они сжимать продолжают 140 [142] Или за перевязь снова схватились щита боевого... Молвит он слово такое, лия бессильные слезы: "О, зачем не имею третьей длани, свершил бы Подвиг, достойный хвалы и от девы Тритогенейи, Смог бы тогда я сражаться с недругом ненавистным! Я еще биться желаю, даже оставшись безруким, Пусть прославят афинян, кои и длани теряя, Бьются тем, что осталось у них - ногами своими!" Слово молвив такое, он бросился ветра быстрее, В битву и безоружный сражается пылко с врагами; 150 [152] Встали вокруг, удивляясь, недруги тесной толпою И осыпают героя ударами тут же двойными - Он же, оставшись один пред оружьем врагов беспощадным, До последнего бьется под градом и дротов и сулиц, И, наконец, сраженный падает, ликом подобен Богу Арею, прообраз соратника Кинегенейра... Но не только средь пеших свирепый бой разгорелся, И средь конников-воев резались страшно! Столкнулись Всадник со всадником в битве свирепой противоборной; Этот сражает пикой насмерть бегущего в спину, 160 [162] Тот же в грудь поражает напавшего воина дротом, И, сраженный, повергнут во прах с коня боевого! Вот жеребец, уязвленный в пах стрелою каленой, Вскинулся и ездока он наземь, разнузданный, бросил, Точно как некогда конь, соперник быстрого ветра, Беллерофонта - Пегас, устремляясь в горние выси! Вот, сражался пылко, валится наземь наездник, Сбит он с конского крупа, запутался в стремени тут же, И повиснув бессильно вниз головою, по праху Волочится, оставив ноги свои на хребтине! 170 [172] Вот темнокожее племя киклопов-бойцов окружило, Зевса вспомощников сильных - против смуглого люда Аргилип воздымает светоч, сияющий ярко! Вооруженный зарницей, кованной в кузне подземной, Бьется он этим оружьем... Инды пред ними трепещут, Кажется им это пламя с небес низошедшим на землю! Сим огнем и сражался воитель - на недругов главы Сыпались молнии эти от светоча в длани киклопа! Вражеские доспехи, мечи и копья сжигал он Сулицею огненосной, пламенеющим жалом! 180 [182] Пламя и луком служило, и нельзя перечислить, Сколько же индов сгорело в стрелах зарницы палящей; Ведь не один Салмоней сражен зарницей враждебной, Ведь не один Бессмертный низвергнут, и дева Эвадна Плакала не одна над низвергнутым Капанеем! Вот и Стеро́пес бьется, пламенный огнь воздымая, Блеск испускающий, с блеском спорящий звезд поднебесны: Меркнущее сиянье от гесперийской жаровни, Семя огня Сикели́и, углей кузни подземной; Пламя же он покровом как облаком прикрывает - 190 [192] Необорною дланью то прикроет, то явит Свету зарниц небесных подобно, ибо и в блеске Молний зрим переменно то блеск, а то угасанье Вот сражается Бронтес, рокочет его песнопенье Грохотом необорным подобно небесному грому, Льется вокруг него землей порожденная влага, Он и при ясном небе как будто бы дождь проливает, Изображая Зевеса с громом в безоблачном небе! Бронтес потом оставляет мнимое рокотанье И сикели́йским железом бьется с недругом яро, 200 [202] Молотом он вращает над своими плечами, Главы врагов ненавистных поражая железом, Кругообразно бьет их смуглые толпы; привычно Бить ему в кузне под Этной по ропщущей наковальне! Вот, оторвав вершину горы с основаньем широким, С каменной этой пикой несется на Дериадея, Мечет глыбу всей силой дланей он необорных Во владыку со смуглой кожей в гуще сраженья - Каменное оружье косматую грудь поражает! И под ударом камня, что жернова тяжелее, 210 [212] Зашатался владыка! Спас Гидасп от судьбины Раненого потомка. Тот же, хоть и могучий, От удара роняет копье, ужасное в битве, В двадцать локтей длиною, роняет и щит свой на землю Из ослабевших дланей, и, испуская дыханье, Меж грудных полукружий сраженный мраморной глыбой, Падает с колесницы ниц на землю сырую Словно высокоствольный густоветвистый на землю Падает кедр, простертый на пространстве обширном... Битва вскипела! Но индам на колесницу владыку 220 [222] Удается внести - страшились они киклопа: Вдруг и другую глыбу метнет он снова, свирепый, И снарядом ужасным убьет повелителя индов, Ибо обликом схож он был с Полифемом громадным: Прямо посередине лба огромного воя Зрак округлоблестящий испускает сиянье! Грозный облик киклопа грозного созерцая, Страхом благоговейным преисполнились инды Смуглые, мнят будто с неба горняя сходит Селена, Сыну земли, киклопу, блеском чело осеняя, 230 [232] Испуская лучи, помогая в битве Лиэю! Зевс же отец, завидя в битве свирепой киклопа, Столь похожего с ним, засмеялся из тучи высокой: Облак в земле сотворенный льет ливневые потоки, Землю всю орошая, но ни единая капля Не потекла по своду неба, лишенному влаги! Вот ополчился Трахи́ос: с братом вместе ступает, Глыбой вздымается в дланях щит огромный и тяжкий! Элатей же, сородич, схватил целый ствол сосновый Вместо пики, и рушит главы врагов ненавистных! 240 [242] Вот ополчился Эври́ал: отрезав от главного войска Индов отряд, он загнал их до морского прибрежья, После, в рыбные воды столкнувши индов порядки, Он торжествует над ними в волнах, полных оружья, Лезвием мечным вращая в двадцать локтей длиною - И над заливом скалу висящую срезав ударом, В недругов оную мечет... Многие рока двойного Мойры изведали в море! И погребенья лишившись, И Арея морского ставши добычей, и дрота Слышится рев на равнине: на помощь смятенным вакханкам 250 [252] Благопомощный явился Примней как ветер, что в парус Дует и мореходца тащит как бурные кони! Войску приходит на помощь, так же как в бурю приходит Полидевк к кораблям, плывущим в море открытом, Умеряя волненье бурнородного моря... Третий брат вместе с ними, доблестный Халиме́дес, Бьется, огромный, свой танец вакхический исполняя! Сея страх меж врагами, тело свое защищая, Держит прямо пред глазом щит он выпукловидный! Видит его Флоги́й, и мстя за убийство индов, 260 [262] Лук боевой напрягает, спуская стрелу ветровую - Мчится пернатая, метя в единое око киклопа! Только вот тот разумеет цель ее и направленье, И ускользает проворно он от разящего жала, Высокоглавый киклоп, а после скалу вырывает И во Флоги́я мечет снаряд каменистый, но воин Бегством спасся к повозке рогатого Дериадея, Он едва ускользает от мраморной глыбы, летящей В воздухе. Бранью покрывши Флоги́я, что тут же сокрылся, Открывает во гневе глотку свою Халимедес 270 [272] И убивает двенадцать мужей могучейшим воплем, Столь громкогласным, что стал он поистине смертоносным! Ревом этим киклопы свод сотрясли поднебесный, Был он таким ужасным! И вот Энио́ свирепой Плясуны выступают - диктейские корибанты! Бьется Дамней, что в битве недругов укрощает; Резвой стопою вращая, врага обращает в бегство Воин Окйтоос - скольких убил он ударом смертельным! Дротом кого уметил, кого низвергнул стрелою Меткою, а кого-то мечом низринул ужасным! И бежавшего быстро, подобно бурному ветру, 280 [283] Яростный, он настигает, коленом как буря играя! Ибо был он подобен в беге Ификлу, который Только касался стопою пенной поверхности зыби Или верхушек колосьев, когда проносился над полем, И ни единый стебель при этом не колыхался - Вот каков бурностопый Оки́тоос! Рядом же бился Мимас, плясун искусный в пляске битвы свирепой, Сея во вражеском войске смятенье круговращеньем Кладенца, согласуя прыжки с сим танцем зловещим: Так же, некогда ропот сея в Кроновом слухе, 290 [293] Пиррихос в щит ударял мечом на склонах идейских, Песнь боевую клича ложную, дабы не знали О возмужанье Зевеса, о крепнущем мужестве бога! Вот какова была пляска с прыжками в полном доспехе Мимаса, бурным дротом вращающего над главою! Недругов режет он выи, жнец-воитель железный, Смертоносной для индов секирой, кинжалом двуострым, В жертву приносит начатки всевидящему Дионису Вместо быков алтарных, вместо вина возлиянья - Возлияния кровью творит он для бога Лиэя! 300 [303] Вот Идей остроглазый в честь Энио хороводит, Битвы плясун неустанный, бурно вздымает стопою, Неодолимый, убийством индов обуреваем! Вот Мелиссей в ополченьях индов сумятицу сеет, Необорим в ратоборстве, он имя свое подтверждает, Уподобившись жалу острому пчел разъяренных! Вот искусно стопою в круговой неустанной Пляске, в высокогривом шлеме сражается Акмон Рядом - Оки́тоос, крепок как в кузнице наковальня - Щит он корибантидский держал пред собою во время 310 [313] Сна малютки Зевеса, спящего в каменной нише, Жил тогда Дий-младенец в пещере горной, где часто, Как от кормилицы, млеком козы священной питался; Мудрости млеко струилось, и щитоносцы гремели, И с оружьем плясали, в доспехи свои ударяя, Дабы никто не проведал о месте рождения бога! Вот во врага Мелиссея, ловкого в битве курета, Быстро скалою бросает Моррей - но его не уметил! Ведь невозможно, чтоб камень погибелью стал корибантам, Кои Рейи-богине его подавать помогали, Вместо Кронида-младенца на стол кровожадному Крону! 320 [324] Так вот они вступили в эту единую битву, Ярого бога Арея зачинщики пляски, и подле Колесницы теснятся владки Дериадея, Окруженного рядом щитов и в движении битвы Башню они обступили повозки, в щиты ударяя - Шум громкозвучный боя возносится к домам Зевеса, Дев прекраснолодыжных Хор сим лязгом пугая!

Песнь XXIX

В песне двадцать девятой Гера своим поборает

Индам. Арей исчезает, знаменьем обманутый Рейи!

Только Гера узрела индов, изрубленных в битве - Неодолимую ярость вдохнула в Дериадея! Жажда великая битвы преисполнила сердце Грозного властелина. Слов поток извергает Громкогласно-безумных на ратников воинства смуглых, Скачет за беглецами? к сраженью вернуть их пылая, С кем-то обходится лаской, а с кем-то гневной угрозой! Мужество возрастает царя, когда повинуясь Зову к битве свирепой, возвращаются инды! Вот уж Моррей всеразящий рассеял сатиров войско: 10 [11] То он, лук напрягая, мечет на недругов тучу Стрел сухую, далеко по воздуху их посылая, То он, быстро вращая неукротимую пику, Род рогатый силенов в ужас и страх повергает! Но Гименей благовласый вращает лезвием мечным На жеребце фессалийском, неуязвимый, - он бьется, Смуглых индов повсюду разит белолокотный воин: Лик лучами исходит, ты б его принял средь индов За Вечерницы сиянье, мрак проницающий ночи! Сеет он в недругах ужас - его красотой обольщенный, 20 [21] Силу могучую бога вдохнул Дионис в ратоборца; Иовакх очарован, видя деянья героя Доблестные, не желает другого вспомощника в битве (Даже и молний Кронида!), кроме копья Гименея! Коль жеребца он бросает в битву свирепую с индом, Хлещет выи свирепых зверей Дионис беспощадно, Дабы поближе повозка божественная оказалась К юноше, как и у Феба с Атимнием было... и рядом Он старался держаться, желая и смелым, и сильным Быть пред ликом героя юного, в гуще сраженья 30 [31] Он, Гименея соратник, к сиянью того прикасался! Только одно омрачало чело - тот родом был смертный, Сын Флеги́я родимый, не отпрыск бога Кронида! Вакх же всегда оставался рядом, как верный родитель, Дабы какой не уметил стрелок потаенный стрелою Юноши. И повернувшись лицом и к копьям, и к лукам, Бог простирает десницу, защиту для Гименея, И посреди деяний юноши доблестных молвит: "Дрот метни, о любимый, покончи с свирепством Арея, Вакха сразил ты красою, сразившего столько Гигантов! 40 [41] О, метни свои дроты в безумного Дериадея, Недругов наших владыку, что выступил против бога, Станут тогда говорить: "Гименей обоих уметил, В тело - Дериадея, в самую грудь - Диониса!"" Внемля словам Лиэя, бросился в битву с двойною Радостью Гименей-дальновержец приободренный! Вакх же с сердцем отрадным яростней начал сражаться, Сея страх и смятенье в недругах смуглокожих! Молвили, видя Лиэя в неистовстве яростной битвы, Главы крушащего индов алчно и ненасытно, Слово такое сразу неистовому Меланею: 50 [52] "Где же лук твой, о лучник? Где твои быстрые стрелы? Нежноодетые девы дротами нас поражают! Сулицею уметь-ка ничтожнейшего Диониса! Не трепещи перед званьем олимпийского бога, Коим он хвалится! Боле Вакха не бойся! От крови Смертной он, кратковечен, и не от Дия он родом! Так мечй же смелее копье и коли уметишь, Много подарков бесценных с казны владыки получишь, Коли увидит он Вакха, всемощного сына Тионы, На костре погребальном, низвергнутого Меланеем! 60 [62] Только удар единый - и кончено! Дай же обоим Ты обещанье, Гидаспу и матери Гее молися, После победы обоим сули обильные жертвы Речью нелживой, отдай на жертвенник бога Гидаспа Быкорогого тёлку с рогами, сходными с оным, Гея же темная пусть получит черного агнца!" Слово такое сказали метателю стрел Меланею. Взволновался сей воин желаньем богатства и славы! Вскидывает он молча лук, достает из колчана Стрелку пернатую, после натягивает привычно 70 [72] Тетиву до отказа, сию напряженную жилу, Острие опирает железное на изгибе, А убойную жилу бычью в грудь уставляет! В цель пернатая метит, но мимо летит Диониса - Зевс ее отклоняет! Язвит она Гименея Благовенчанного, кровью бедро его оросивши! Не ушла от вниманья Вакха свистящая стрелка, Воздух взвихрившая, ветра мчавшаяся быстрее... Бог преграждает жалу путь в беззащитное тело, Цели лишает удар смертоносной стрелы Меланея, 80 [82] Острие же Пафийка тут же остановила, Благосклонна ко брату, милому Дионису, И удалила из раны - как будто заботливо матерь От дитяти муху назойливую отгоняет, Над уснувшим ребенком колышащую занавески! И кровавую рану в бедре, болящую горько, Гименей Дионису, соратному другу, являет: Слезы невольные льются из-под ресниц приоткрытых, Хочет он видеть десницу целительную Диониса... Надобен врачеватель! И бог, свою белую руку 90 [92] Протянув, помогает ему на повозку взобраться; Он его поскорее из многошумного боя Вывез в тенистое место, под раскидистым дубом Ослабевшего нежит, как Аполлон Гиакинфа, Раненного смертельно диском, стенает и плачет, Гневаясь на дыханье ревнивое Зефира-ветра... Так Дионис, терзая густые кудрявые пряди, Оком, не знавшим рыданий, оплакивает Гименея. Вот наконец он узрел, что зазубрин в ране не видно И возрадовался, и из окровавленной плоти, 100 [102] Где белизна и алость смешалися в равной доле, Жало он осторожно из язвы бедра удаляет Слезы невольные видя юноши на ланитах, Гневается Дионис на Арея и Меланея. Сладостный пот Гименея с чела его отирая, Укоризненной речью жалуется он втайне: "Ампелоса убивает бык, а Арей - Гименея! Гибнут все ратоборцы, что ополчились со мною, Я невредим лишь единый... В сражении этом свирепом, Что за боль испытаю за павшего в битве Кабира? 110 [112] Сатира язва какая Вакха сердце взволнует? Пусть хоть Силен, друг грозди, падет! Хоть толпы вакханок Сгинут - меня лишь единый юноша этот волнует! О, прости, Дальновержец! Оплачу ль я смерть Аристея, Возжелавшего боле сока лозы виноградной Сладостное порожденье от деяний пчелиных? Не судьба мне спастися от скорби по юным любимцам, Вскоре мне снова оплакать возлюбленного погибель! Чья же злобная ревность терзает Лиэя? Сказать ли? Гера своим ненавистным меня преследует взором 120 [122] Вместе с воителем, племя смуглокожих разящим! Мучима к юноше злобой и ко влюбленному Вакху, Неукротимого сына послала убить ратоборца, Под личиною смуглой ненавистного инда, Дабы влюбленного бога в самое сердце уметить! Что ж, я сулицу вскину и лук натяну с тетивою Мнимого Меланея низвергнуть, и совершу я Месть за сраженного в битве милого Гименея! Если же, о Гименей мой, умрешь, оставив сраженье, Битву и я покину, и тирса уже не подъемлю, 130 [132] Недругам ненавистным жить позволю и дальше, Лишь одного прикончу врага твоего, Меланея, Вовсе не Дериадея, хоть ненавидит он Вакха! О, прости, Киферейя! После отпрыска Мирры Ранил Арей суровый Адониса уж другого, Ранил белое тело, и из бедра засочился, Прах орошая, ручей - это кровь пролилася эротов! О, тебя умоляет о милосердии Бромий! Феба покликай, брата, искусный он врачеватель Ран, спасет он любимца юного... Остановитесь, 140 [142] Речи мои, да пребудет Феб бестревожно в Олимпе, Напоминать не желаю о ране ему Гиакинфа! Кликни, если желаешь, Пэана, пусть он приходит, Он не подвластен желаньям любовным, не знает эротов! Новую рану узнал я В этой неистовой битве Могут ранить во чрево окровавленным дротом, Меч же в предплечье иного уязвит, а бывает В пах жестокою рана или в висок... Прямо в сердце Ранен я, лишь Гименея сразили жестоким ударом!" Молвил он - и трепещет, и смотрит только украдкой, 150 [152] Не отрываясь, на рану любимого Гименея: Вкруг бедра его вьется ало-пурпурным потоком Кровь по коже белейшей, в два цвета окрасилось тело. В чувство юношу Бромий приводит плющом жизненосным, Гименея вином целительным омывает. Так же мгновенно смоковниц действует сок на млеко, Быстро створаживает он белую жидкость в сосуде, Дабы имел возможность потом козопас терпеливый, Неторопливо мешая, творог по круглым корзинкам Разместить - был умельцем Вакх во врачебном искусстве! 160 [162] Возобновляет сраженье приободренный воитель, Дионисовой дланью избавленный от страданья. Выхватив дрот воздушный, к цели его направляет, Заново лук изгибает - стрелу послав, он уметил Жертву выстрела этого, лучника Меланея! Устремляется в битву храбрец: при поддержке Лиэя Недругов он поражает, не отставая от Вакха, Словно бесследною тенью призрачной, бездыханной, Следующей за телом мужа по всем дорогам (Мчится он - мчится она, остановится - следом за ним же 170 [172] Остановится, сядет - сидит, пирует за чашей - Вместе с ним и она пирует за чашею той же!), Так вот и юноша следом за Вакхом идет виноградным! Бьется Лиэй неустанно в битве неистовой, тирсом Ратоборцев сражает, в самое сердце уметив, И торжествуя, подъемлет трупы. А после швыряет Мертвецов, чтоб узрела сие гневливая Гера! В трех ипостасях явлен в этой неистовой битве Аристей богородный: "Агрей" он в деяньях Арея; "Номий" он, ведь во дланях посох пастушеский держит, 180 [182] Далекомечущий муж Автонои. Для доблестной схватки Луком он вооружился как славный лучник-родитель, Храбрость в нем закипает от матери, лучницы также, Дщери Гипсея, Кирены, и как бы ни был неистов Недруг, Агрей нестрашимый в полон его забирает, Точно дикого зверя. Врагов низвергая на поле, Мощной рукою он камни мечет огромные, давит Недругов будто оливки давит в давильне для масла! Страх на врага он наводит бронзовым громким кимвалом, Потрясая сей медью, он шумом грозным, как будто Рой пчелиный пугает жужжащий с жалящим жалом! 190 [193] Братья с фракийского Самоса, огненной силой могучи, Кабейро́-лемнийки сыны, вакхийствуют яро: От дыханья Гефеста о́тчего, полного жара, Мечут их грозные взоры пламенные зарницы! Колесница для боя - из стали, вкруг жеребцов их Прах клубится, колеблем ударом копыт меднозданных, Глотки сих коней прыщут ржанием алчно-свирепым - Отче Гефест животных выковал с превеликим Мастерством и уменьем, дышащих пламенем грозным, Так же, как и для Ээта, властителя племени колхов, 200 [203] Выковал он когда-то быков железных упряжку, Огненную узду и ярмо, раскаленное жаром! Эвримедонт ими правит и огненною уздою Огнепылкую коней медных пасть укрощает. Алкон сжимает во дланях огненный светоч смолистый, Принадлежность шествий Гекаты в краю его отчем; Дрот в деснице лемнийский, деянье кузницы отчей, Держит он, воздымая; у лядвеи сильно-могучей Меч широкий мерцает, если же кто-то посмеет Камень, хоть малый, метнуть и заденет меди поверхность, 210 [213] То от широкого лезвия и закаленного жала Сами собою вспыхнут пламенные зарницы! Вот потрясая гребнем шлемов высокоокруглых, Корибантов диктейских отряд бросается в битву. Алчно пылая сразиться... Звучно мечами бряцают, Выхваченными из ножен, в кожу щитов воловью В лад своей пляске военной, и движется вооруженье Всё согласно их бегу стремительному по праху... О, плясуны Арея! Пастыри с гор высоких Рубят воинство индов в куски железом куретов - 220 [223] Валится недруг на землю, в прах головой зарываясь, Только лишь рокот заслыша тяжкогремящих доспехов! Вот, воздымая дрот цветущий неистовой распри, Мчится вперед бассарида на род, не знающий Вакха, Главы тотчас отсекая хрупкою зеленью тирса! Вот косматою дланью сорвавши с высокой вершины Глыбу огромную камня, Леней ополчается к бою И сей дрот посылает увесистый в воинство вражье! Воет вакханка и мечет сулицу из лозины Пястью, плющом окаймленной, женственною и хрупкой! 230 [233] Вот Эвпетала запела, Арея и Вакха сплетая В песне, в битву вступая; листвою плюща, что с лозою Дружит, железо доспехов крушйт в безумье и рушит, Племя индов враждебных ветвью она низвергает! Тучу недругов индов пронзает тирсом могучим Терпсихора, дева гроздолюбивая, в битве Медь двойную кимвала вращающая над собою - Так и Геракл трещоткой птиц стимфалийских пугая Не гремел, сколь гремела войско страшащая индов Терпсихора, что в пляске битвенной заходилась! 240 [243] Вот Триги́я хмельная отстала от Вакхова войска, Заплетаются ноги, трепещет от страха старуха, Нету рядом силенов, в битву умчались, оставив Кличущую на помощь вакханку... Она же взывает К Марона милосердью - но Марон только молился, Чтобы не нарушала старуха сатиров пляски И корибантов, пусть боги окажут старости милость, Дряхлую пусть прикончит сулица Дериадея! Бьется Калика-вакханка, рядом держась с Дионисом, Впав в безумие битвы; подле, шатаясь от хмеля, 250 [253] Еле ступает Ойнона, и в самой гуще сраженья Деву подводят колена, гнущиеся невольно, Клонится и голова вперед, отягченная брагой. Мрачные вопли несутся над полем. Несется в сраженье Астраэнт за Стафилой, Келеней - за Каликой, А Моррей копьеносный отряд разгоняет силенов, Взмахивая секирой... Угроза лишь только Астрея Злит - и он обращает Марона в бегство, пугает И Ленея, силена косматого отпрысков робких, Кои сами родились от матери общей, Аруры. 260 [263] Вот Дорикл-ратоборец ужас вселяет в Ликасту! Бог же приходит на помощь - и раненым Бассаридам Льет лекарство на язвы Раненной острым железом Всех больнее, чьи кудри так вольно вились по ветру, Рану на лядвее он перевязывает лозою; Кровотеченье из шрамов Эвпеталы он винной Влагою заливает, а ослабевшей Стафиле Кровь заговаривает. Мирто́ врачует он миртом, А Калику спасает, в плечо уязвленную медью, Сладостным суслом давильни залив кровавую рану... Язву Нисы врачует, умеченной прямо в ланиту, 270 [274] Налагая на кожу мазь из целебного мела, А над Ликастой плачет оком, издревле бесслезным! Вот, облегчив страданья войску вакханок искусно, Вакх, вселяющий тирсом безумье, вступает в сраженье С новым пылом. Вакханки, неистовством обуянны, Снова на брань со смуглым индом бросаются пылко За тобой, о лидийский бог! Вкруг кудрей вакханок Сам собою пылает возгоревшийся пламень! Братьев вновь побуждают с удвоенным пылом сражаться Звуки авлоса, что вечно сопровождают Арея, 280 [284] И от ладоней могучих грохочущих корибантов Содрогаются бубны из крепкой кожи воловьей! Возгремели кимвалы, сладостные свирели Пана лад изменили, в битвенный клич превращаясь. Вражье ответило войско воплем, и засвистели В воздухе потемневшем пернатые частые стрелы: Лук зазвенел, праща приготовлена, трубы взревели! Только лишь войско достигло брега, где изливалась Чистая влага Гидаспа, алым окрашена цветом, Как Дионис испускает вопль громкогласный из глотки, 290 [294] Будто одновременно девять тысяч взревело Воинов кличем ужасным - тут же остановились Инды и разбежались: кто к струям алым потока. Кто к равнине приречной! А войско, ведомое Вакхом, Недругов истребляет и на брегах, и на водах, Жаждою истомленных врагов в тот час, когда Эос Жжет полудённую землю и странник, от зноя уставший, Ищет спасенья от жарких Гелия бичеваний. Вот божество винограда кличет индов владыку, Грозное слово молвит из уст, изрыгающих ужас: 300 [304] "Что ж ты бежишь и страшишься? Коль ты из рода речного, Я - от крови небесной! И хуже настолько Лиэя Дериадей, насколько Гидасп слабее Зевеса! Коль пожелаю - достигну и туч, а коль прикажу я - Дрот мой тут же достигнет орбиты богини Селены! Коль полагаешь величье в своем ты лике рогатом, Бейся - коли ты в силах! - с Бромием быкорогим!" Молвил - и гул одобренья войска божества испустили, Каждый пылает сразиться рядом с самим Дионисом! Пан, столь некогда мирный, бьется косматой ногою, 310 [314] Сбоку ударив копытом раскрывшегося на мгновенье Лучника Меланея, его поражает во чрево, Отомщая за рану тяжкую Гименея, Хочет, чтоб плакал от боли, во внутренностях запылавшей, Тот, кто слезы вызвал бесслезного некогда Вакха! Яростью обуянный, Бромий бросился в битву По временам доставая в безумье главою до неба, Туч касаясь челом, а дланью сводов Олимпа, Бьет он пяткою в землю, рукою в горние своды! Битва сия продолжалась, пока не зашла Вечерница, 320 [324] Веспер, льющий сиянье над убиением индов. Вот уж Арей засыпает, послушный велению Рейи, Ибо к изглавию ложа виденье она посылает... Слово лукавое кличет призрак, сплетенный искусно: "Спишь, Арей, о злосчастный, одинокий в доспехах Дремлешь на ложе железных, Пафийкой же снова владеет Бог Гефест - Афродитой, бывшей когда-то твоею; Отослал он из дому Хариту, ревнивую деву, 330 [332] Дабы к супружеской прежней жизни принудить богиню, Эрос стрелою уметил изменницу Афродиту, Дабы воздать благодарность Гефесту-родителю! Даже И великого Дия не знавшая страсти Афина Убедила, как сводня: она защитит, мол, Гефеста (Помнила дева пламя, осеменившее землю, И не хотела, как прежде, вскормить могучею грудью Нового Эрехтея, нового сына Аруры!); Так пробудись и отрогов фракийских достигни скорее, На Киферейю взгляни на острове, бывшем ей домом, Посмотри как жилища пафийские, кипрские кровли Стая эротов убрала цветочными ныне венками, 340 [344] Внемли как в Библе славят песнью твою Афродиту, Брачное единенье новое гимнами жены! Ты потерял Киприду - увалень хромоногий Опередил Арея-мужеубийцу! Так славь же Огненного Гефеста, похитившего Афродиту! О, ступай в Сикели́ю, коли ты мне доверяешь, И умоляй киклопов в кузне! Они ведь искусны В рукомесле Гефеста, соперники с ним и в уменье, Сделают и тебе железные сети (когда-то Ты ведь в них попадался!), сможешь тогда и поймать их, 350 [354] В сей силок нерушимый с помощью хитрости этой Похитителя брака в мстительные оковы, Вора, хромого Гефеста, связав их в одно с Афродитой! Все, кто ни есть на Олимпе, тебе посочувствуют боги, Изловившего в сети оскорбителя ложа! Пробудись и придумай ловушку такую! Супруги Отомсти похищенье! Что тебе Дериадея Беды? Только ни слова! И Фаэтонт да не слышит!" Молвив так, улетела. Дремоту с ресниц отряхает 360 [363] С первыми Эос лучами, слепящими боговы очи, Бурный Арей, и с ложа прочь устремляется, будит Фобоса с Деймосом, дабы они запрягли колесницу; Те повинуются - в спешке родитель! Деймос ужасный Пропускает удила стальные меж челюстей конских, И устраивает узду покрепче на вые, К дышлу коней пристроив. Арей же вскочил на повозку! Фобос сел вместо возницы - и вожжи тотчас напрягает В Пафос он из Либана правит, и из Киферона Колесница летит до земли рогатого Кипра. Смотрит бог пристально, зорко на Лемнос, а также ревниво Озирает и кузни, пышущие пламенами, 370 [375] Рыщет быстрой стопою, следов Киприды взыскуя: Уж не стои́т ли богиня как прежде у горнов Гефеста? Он боится, что дымом и чадом скрыт ее облик, Вдруг Арей не узнает под копотью - Афродиты! Вот он взмывает в небо над Лемносом, дабы железом Вооружася, сразиться за супругу с богами, С Дием и Фаэтонтом, с Афиною и Гефестом!

Песнь XXX

В песне тридцатой смертельно ранив, ниспровергает

Те́ктафа Эвримедонт в подземные домы Аида.

Так в семислойное небо Арей взыскующий прянул, Гневаясь тяжко и яро. Но в битве как в пляске веселой Бьется Бромий отважный и гонит народ смуглокожий, То устремляясь к передним бойцам, их натиск встречая, То в середину сраженья бросается, тирсом изострым Он собирает начатки жатвы своей темнокожей, То убивает, яряся, недругов ненавистных! Сатиров Вакх ободряет для битвы с Дериадеем Как только видит, что войско индов Арей оставляет; Вой неистово бьются - оставив кипение битвы 10 [11] Ярой на правом крыле неистовому Дионису, Аристей устремился к левому краю сраженья. Полководец Моррей, увидев, что Бромия слуги Жезлами бьются отважно, усыпанными цветами, В страхе великом взывает к безумному Дериадею: "Дериадей, что за диво? Валятся замертво вой, Сражены они нежной листвою и ветвью цветущей, Панцырник в тяжком доспехе от безоружного гибнет! Неуязвимы менады! Секира двуострая с дротом Их не берут! Если правду дозволишь сказать, повелитель, 20 [21] Медное копие оставь, оставь все оружье, Вооружись виноградной лозою-мужеубийцей, Коли железа могучей гроздь да лоза, да листовье! Нет, никогда я не видел вовеки такого сраженья - Хрупкие ветви, побеги - сильнее, чем острые дроты! Дай же и мне сразиться оружьем зеленым! Ведь наши Дроты, увы, уступают нежной зелени трости! Алые дай плесницы обуть, ибо нашим поножам Сделанным из металла, с котурнами не сравниться! Что мне, когда имея медный щит, беззащитным 30 [31] Девам в бою уступаю, когда в неистовой битве Бубнами потрясают они - то падают кмети! Шлемы рушат венками, панцыри - только небридой! Ратоборствовал часто я с Вакхом неуязвимым, Намереваясь до чрева нетронутого добраться, Но лишь сулица только касалась плоти Лиэя Острая - крепкое жгло раскалывалось внезапно!" Молвил - и улыбнулся зятю вождь горделивый, Взглядом его окинул, безмолвным вестником гнева, И разразился речью, полною гневных попреков: 40 [41] "Пред безоружным Вакхом трепещешь, Моррей неразумный? Сладко, верно, бояться сатиров, пляшущих в битве?" Так он сказал, пробуждая мужество в зяте сей спесью Злобной, и ополчился Моррей на Вакхово войско... Эвримедонта он ранит, воина в пах уметив Окровавленным дротом... Разрезало быстрое жало Мягкую плоть бедра и кожный покров разорвало, - Подогнулись колена, и наземь пал ратоборец... Алкон меднодоспешный заметил падение брата, Бросился воину в помощь, длинным копьем потрясая, 50 [51] Поединщика сразу прикрыл щитом круговидным, Башнею возвышаясь над ним, грозя супостатам Копием длиннотенным к себе их не подпуская: Брат защищает брата! Встал он над раненным мужем, Словно лев над щенками, пасть разверзающий яро, Корибантийские вопли из глотки своей испуская! Только Моррей увидел, как тот изготовился к бою В землю упершись подле поверженного Кабира, Словно Тифон исполинский взъярился Моррей могучий И ополчился на братьев обоих, дабы стенала 60 [61] Кабейро́ над двоими погибшими сыновьями, Коих убьют за единый день железом единым! И убил бы обоих, предав их смерти подобной, Враг, когда б не взмолился, дыша и хрипло, и тяжко, Эвримедонт лемнийцу и не молвил такое: "Отче, вождь огнепылкий тяжкого кузни искусства, Помилосердствуй за службу прежнюю, ибо когда-то Сикелию взяла Део плодоносная, брачный Дар для скрытой в краю трехвершинном Персефонейи! Гесперийские ветры выпустила на кузню, 70 [71] На горящие горны и раскаленные клещи! Я ведь встал на защиту твою, изгнал я богиню, Наковальню храня - и ты мне должен за это, Ибо дымится кузня и брызжет огнем сикелийским! Сына спаси! Исполинский Моррей его тяжко уметил!" Молвил - и с горней выси пылкий Гефест устремился, Пламенем многоязыким отпрыска окружил он, Огненный дрот воздымая во длани. Вкруг выи Моррея Вспыхнул огонь сам собою, будто умом наделенный, Закрутился вкруг горла огненным ожерельем, 80 [81] После сбежал по телу от самого подбородка Вниз и достиг за мгновенье ока ступней и лодыжек, Меж колен его вспыхнул, разливая сиянье; Вот уж и шлем охватило пламя, к вискам подбираясь; Быстро погибнул бы он под огненным натиском ярым, Ратоборец отважный, сгорев в костре без остатка, Кабы Гидасп, сей отец повелителя Дериадея, Не пришел бы на помощь. Наблюдал он за битвой На скале, но не в бычьем облике, а в человечьем! Сразу пришел на спасенье к нему прохладною влагой, 90 [91] Свежестью угасил он лик горящий героя, Смыл он и чад, и копоть с доспехов его раскаленных, Облаком свежим и чистым окутал мгновенно Моррея, Ослабевшие члены укрыл мерцающей зыбью - Так что кузнец могучий сияющей искрами кузни Огненной силой лемносской не смог спалить ратоборца! Но и седой родитель, Гидасп милосердный, не может Родственников владыки Дериадея увидеть Мертвыми и оплакать мужа Оронта с Морреем! Бог же Гефест, умелец, пламенем ратоборцев 100 [101] Отогнав от сына раненного, на плечи Поднимает его и уносит с поля сраженья - Травы целебные к чреву пронзенному прилагает, Жизнь тем самым спасая уязвленного сына! А Моррей в это время продолжает сражаться: Вот, от пламени спасшись, от огненного поединка И от ударов копейных, он вперед устремился И Флоги́я уметил, Строфия быстрого сына, Зачинателя в песнях плясолюбивого Вакха! Сей Флоги́й развлекал бесслезного Диониса, 110 [111] Изображал он искусно с помощью рук и движений Тела разнообразных юного смерть Фаэтона, Гости притом в застолье слезы лить начинали, Горько плача над мнимой смертию Фаэтона - Воображая погибель юноши в пламени Солнца, Даже неплачущий Бромий стенал, обливаясь слезами... Вой же Моррей копьеносный, Флоги́я узрев, надсмехался: "Вот тебе пляска иная, не то, что в веселом застолье, Исполнял ты за чашей, поданной с винною влагой - Может, теперь ты спляшешь, павший в свирепом сраженье? 120 [121] Так спляши, неуемный, коль вождь плясунов Диониса! Таинства танцев Аиду яви, не подбеливай лика, Ибо и так он, округлый, раскрашен кровью и прахом! Коли желаешь, пляши у влаги Леты плачливой, Пляске обрадуется печальная Персефонейя!" Так он рек и к силенам бросился, сея в них ужас, Бурный воитель. Вослед, взмахнув мечом смертоносным, Те́ктаф, муж щитоносный стремится, его ведь когда-то Дериадей в глубокой яме держал заточенным... Но не мог он дважды судьбы избежать, ибо если 130 [131] Судит судьба, то кто же погибели избегает - Всеукрощающей Мойрой он будет все же настигнут! Тектафа не спасли бы ни хитрость и ни уменье, Хоть сейчас пред собою он гнал ратоборцев Лиэя: Сулицей поражая рогатых сатиров резвых, Сносит голову с плеч у храброго Пи лазя, Онтири́я чело сечет мечом беспощадным, Широкогрудого Питоса ниспровергает железом Многих воителей Вакха он еще погубил бы, Если бы Эвримедонт быстроногий его не увидел, 140 [141] К недругу не устремился б, меч корибанта вздымая, В лоб его не уметил! Из расколотой кости Брызнула кровь струею, разливаясь потоком, Грянулся оземь воитель, по́ля прах орошая, Полумертвый скатился, оплакивая темницу, Прежнюю, каменный погреб, и нити Мойры, настигшей После, и поминая хитрости дщери родимой, Что спасала когда-то его от погибели в яме - И полилися слезы, мешаясь с жалобным стоном: "Матерь моя и кормилица! О, несчастная в браке 150 [151] Дочерь премудрая, что же не вижу тебя перед смертью? Что не спасешь меня ныне, о бесстрашная дева? Где твой напиток целебный? Или хранила ты верность Только живому родителю, а не мертвому телу? Если поможет коварство вывести из Аида - Хитрость придумай получше, найди уловку лукавей, Дабы избегнуть смерти, дабы из ямы подземной, От привратья Аида смог я вернуться в сраженье, Ускользнув от темницы, откуда никто не являлся!" Молвил он только слово - угас его голос звучащий. 160 [161] Зрела родителя в ранах с башни града высокой, Заливаясь слезами и стонами скорбь изливая Ээри́я и пряди густые осыпала прахом, Перси свои обнажила, разодравши одежды, Кулаками в чело ударяя и зная, что помощь Не оказать уж отцу, вскричала, как будто он слышал: "Сын-отец злополучный, вскормленный млеком дочерним, О, устам бездыханным умершего млеко какое Будет в помощь и жизнь возвратит душе отошедшей, Как тебе снова дорогу к миру земному поведать? 170 [171] Ах, и млеко грудное уже тебе не поможет! Если бы Аидонея перехитрить я сумела! Почесть одну остается воздать тебе, отче родимый: К смерти пойдешь не один - и дщери кровь убиенной Из перерезанной глотки прими, как принял ты млеко! Где вы, Дериадея стражи, вместо тюремной Ямы, ведите в иную, где я родителя встречу Мертвого и еще раз смогу возвратить его к жизни! Только Аид - не стражи, дабы позволить былые Хитрости и лукавства для отчего только спасенья! 180 [181] Мне бы тот меч-убийцу, дабы могла я погибнуть И умереть от железа, отца пронзившего тело! Ты, что голову снес родителя с плеч невозбранно, Ты и убей Ээри́ю за Те́ктафом, дабы сказали Люди: "Родитель и дочерь мечом единым убиты!"" Так, заливаясь слезами, сказала. Бой продолжался - Энио́ раздувает с удвоенной яростью битву! Вот Моррей убивает Дасиллия Тенарида, Щит свой пред воем враждебным ни разу в бою не склонявшим, Воина амиклийца, страшного в поединках - 190 [191] Правую меч ланиту пронзает, кость проницая! Алкимахейю сражает горную, что красотою Превосходила ровесниц, юною силой и здравьем, Харпали́она дочерь, лозою славного мужа Некогда в храм посмела Аргивянки дева явиться, Плющ воздымая во длани, ненавидимый Герой С тою же силой, с какою любила гранат пурпуровый! Идол она благозданный тирсом своим бичевала Виноградным и медный лик стегала лозою, Оскорбляя бесчестьем мачеху злую Лиэя! 200 [201] Не избежала гнева грозного, жгущего Геру, Алкимахейя, лемнийка воинственная, но во прахе Погребена чужбины, родителя после битвы Харпали́она боле она не увидит, лемносской Тверди, брачной светлицы Ясона и Гипсепелейи! Гибель постигла деву, скрыл ее дальней чужбины Холм погребальный - о, кара! Злосчастная не увидит Ни Харпали́она боле, ни милого сердцу Лиэя! Но Моррей, свирепый в сраженье, деву убивший Алкимахейю-менаду, на этом не остановился: 210 [211] Ту, что жила близ Олимпа, в земле Элиды равнинной, У Алфея потока, благовенчанную деву Убивает Кодону... Смилуйтесь, Мойры-богини! Не пощадил он ни прядей главы, от плеч отсеченной, Ни румяного лика, загрязненного пылью, Не пощадил он округлой груди, что так подобна Яблоку, и грудные мечом рассек он повязки... Не пожалел он и лона нежного между бедер - Он красоту уничтожил такую! Грянулась дева Оземь и дух испустила... Преследуя яростно многих 220 [221] Длинноодетых вакханок Моррей мечом убивает: Эврипилу, Стеропу и Сою убил он, настигнув, Вот пронзает Стафилу, Гигарто́ уязвляет; Меч погрузивши в перси розовые Меликтайны, Обагряет железо смертоносное кровью. Яростные тельхины также в битву вступают: Ствол маслины вздымает один, кизиловый комель Вырвал другой из почвы с листьями и корнями, Третий с глыбою камня устремился на индов, Над головою вращая сей дрот, супостата крушащий! 230 [231] Гера меж тем, что дышала ненавистью к Дионису, Смелость придала и силу могучему Дериадею, Блеском его наделивши, бьющегося с врагами, Устрашающим - только нападал он свирепо, Как от доспехов индов свет исходил смертоносный, А над шлемом гривастым блистали грозно зарницы! Даже и Вакх отважный затрепетал, заметив Дериадея доспехи, сияющие средь битвы, Пламенное мерцанье по-над гривою шлема! Дионис изумлялся, узрев его доблесть, и в сердце 240 [241] Сил не стало сражаться с вооруженным на битву Герою, и неохотно стал отступать он из битвы... Инды, отважные сердцем, духом воспряли, увидев Как отступает Бромий, и это также заметил Дериадей и врубился с удвоенным пылом в порядки Вакховых войск, вращая копьем над собою ужасным. Иовакх отступает, смущенный, к чаще древесной, На победу надежды ветер буйный уносит. Устрашился он гнева мачехи злобной, но с неба Тут явилась Афина, велением Зевса ведома! 250 [251] Брата, бегущего битвы, испуганного угрозой Геры, желаньем томима вернуть на поле сраженья... Над сородичем встала, за русые кудри схватила, Видимая лишь Вакху... Грозная дева метнула Взорами пламень гневный, обратилася ликом К брату, стала внушать ему мужество жарким сияньем, И укоряя гласом бранолюбивым, вещала: "Что, Дионис, бежишь ты? Что битвы страшишься свирепой? Где же твой тирс могучий, где виноградные дроты? Что о тебе поведать отцу Крониону ныне? 260 [261] Что я узрела мертвым повелителя индов? Дериадей живет, а Моррей неистово бьется! Разве не обладаешь силой, дарованной небом? Не был ли ты в Либи́и? Не состязался ль с Персеем? Не заглядывал в око Стено́, обращающей в камень? Грозный рык Эвриалы непобедимой не слышал? Разве не срезал ты пряди змееволосой Медусы, Разве змеиной отравой ты не был древле обрызган? Струсил ли отпрыск Семелы? Ибо Горгоноубийцу Доблестного породила Акри́сия дочерь Зевесу, 270 [271] Серп мой из дланей могучих Персей пернатый не бросил, За плесницы воздушные бога почтил он Гермеса, Ведь свидетель - пучинный зверь, обратившийся в камень! Можешь спросить Кефея - Персеева серпа владельца! Западный и восточный пределы спроси, и в обоих Нереиды трепещут пред Андромеды супругом! Славу поют Геспериды повергшему деву Медусу! Ах, Айакос нестрашимый похож ли, молви, на Вакха? С Дериадеем схватился, от индов царя не бежал он! Снова тиран арабийский тебя напугал? Мне позорно 280 [281] Яростного Арея видеть, отца Ликурга, Как он кричит на дорогах о бегстве из битвы Лиэя! Твой же и мой родитель битв и врагов не боялся, Он низверг и Титанов божественных с кручи Олимпа! Взял ли ты Орсибою в рабство, индов царицу? Хейроби́ю не зрела твоим плененную дротом Рейя Зевс да простит, если от Дериадея Убежишь и от индов - тебе не сестра я вовеки! Так возьми же ты снова тирс и вспомни о битве, Войско возглавь, и рядом с неистовой Бассаридой 290 [291] Да увидит Афина благодоспешного брата, И поднимет эгиду, опору победам Олимпа!" Бромию так сказала, вдыхая мужество. Духом Бог воспрял и сражаться снова пылает с врагами, На победу надежду дала ему Тритогенейя! Первым кого и последним Вакх сразит в поединках, Вдохновленный на битву неукротимой Афиной? Сотни врагов убивает в сраженье безжалостным тирсом, Многообразные раны наносит, пикой вращая Или разя ветвями иль гроздами в листьях зеленых, 300 [301] Или метая глыбу каменную вместо дрота - И сраженные бьются на прахе в неистовой пляске! Фринга тирсом изострым он в левую пясть поражает - Тот покидает битву... но, Мелиссеем застигнут, От секиры двуострой падает воин бегущий! Целится Вакх в Эгрети́я, неистовый дрот воздымая, Дионис-дальновержец тирсобезумный - несется Мощно посланный Вакхом дрот изострый сквозь воздух Воя алча уметить, но Эгрети́й ускользает! Бог же на племя болингов и доблестных арахотов 310 [311] Страх насылает великий, он виноградным листовьем Грозное племя салангов, в копьеборстве искусных, Гонит, и ариенов рассеивает щитоносных! Фринга и Эгретйя преследуя ратоборцев, Эвий рать низвергает уатокойтов попутно! Лига в единоборстве кровавом наземь свергает Иовакх всемогущий; настигнув укрытого в чаще Меланиона хитрого, тирсом сразил виноградным, Воя, что ярых вакханок стрелою язвил из засады! Только злобная Гера его спасла от смертыни, 320 [321] Ибо сражался он хитро и часто сражал вакханок, Спрятавшись в тайном укрытье; всегда за скалой он скрывался Или за древом высоким, ветвями прикрывши оружье, Незамеченный, прыскал стрелами в недругов тайно... Вот отступают инды в битве свирепой, кровавой, Трепеща перед силой всепобедного Вакха!

Песнь XXXI

В песне же тридцать первой поется о том, как Гера

Сном смирила Кронида, а Вакха - Персефонейей!

С индами так сражался в далекой битве свирепой Вакх на полях эритрейских в мира восточных пределах, Прядями золотыми вкруг белых ланит помавая! Гера злокозненная замыслила злоковарство, Пересекая небо над полем битвы кровавой - Войско же индов снопами в то время наземь валилось, Насмерть противоставши погибельным гроздам Лиэя! Гневом богиня вспылала, у вод эритрейских завидев Уз Андромеды обломки лежащие и громады Скальной в песке прибрежном (ведь чудище стало камнем!)... 10 [11] Шарила взглядом грозным повсюду, не видя на море Блеска серпа меднозданного Горгоубийцы Персея. Ибо стопою резвой в воздухе перебирая, Жаждущие просторы одолевал он Либи́и, Словно плывя на крыльях. Одноглазой старухи, Бодрствующей Форкиды глаз похитил единый, В страшный грот он вошел и сре́зал у скальной громады Жатву шипящую, прядей кудрявых начатки змеиных, Плоть Горгоны чреватой от головы отделил он, Серп в ее кровь окунувши, и от убитой Медусы 20 [21] Брызнул поток бурливый крови змеиной, и длани Омочил - и мальчик с мечом золотым появился Вместе со зверем, схожим с племенем конским, из выи! В сердце Геры-богини ревность и ярость вскипели, Злобы лютой полна на Персея и Диониса - Восхотела прельстить она сердце и очи Кронида Страстью сладкообманной под Гипноса бога крылами По-над ложем простертым любовным, и при заснувшем Зевсе желала предаться козням против Лиэя! Во всеприимные домы Аида Гера проникла, 30 [31] Там Персефону сыскала и молвила хитрое слово: "О, блаженнейшая! Живешь ты вдали от Бессмертных И не видишь, как правит Олимпом дева Семела! Как бы Лизй, боюся, от смертного чрева рожденный, Не завладел громами после бога Загрея, Смертною дланью не взял бы перунов огненных силу! Волею взяли тебя, многодарную? И подле Нила Плодного чествуют люди другую, не матерь Деметру Злаконосную, нет, но обильную почитают Быкорогую деву, Ио́ они чтут, Инахиду; 40 [41] Я породила Арея, явленного чревом небесным, Сына от собственной крови - и был он запрятан под землю, В глиняном чане, скован Эфиальтом могучим! Зевс его, муж мой небесный, освободить не трудился - Сына спасал он Семелы из пламени жаркого молний, Вакха спасал от зарницы, плод недоразвитый страсти! Полукровку-мальчишку! Изрубленного мечами Горнего Диониса, Загрея - не защитил он! Только гневит меня больше то, что Кронид поднебесный Свод предоставил Семеле, а Тартар - Персефонейе! 50 [51] Для Аполлона - небо, горний дом - для Гермеса, В мрачном доме подземном ты должна обретаться! Что же хорошего, коли в облике аспида мнимом Развязал он девичий пояс невинности, если После брачного ложа желал погубить он младенца? Зевс на Олимпе владычит, в доме, полном созвездий, Брату власть над простором соленым, морским, предостав Твой же супруг во мраке бездны земной пребывает! Так ополчи же Эриний на гроздолюбивого Вакха - Зреть не могу недоноска владыкою на Олимпе! 60 [61] Милости к Дия супруге! К Део́, несомненной богине! Милости к деве Фемиде чистой: пусть храбрые инды Отдохнут хоть немного от натиска Диониса! Смилуйся над оскорбленной богиней, ибо Кронион Нектар судил Дионису, кровь же распри - Арею! Почитать да не смеют афиняне Диониса Нового, равным не чтут его элевсинскому Вакху, Древнего выше Иакха, что прежде был, не поставят, Да не бесчестят грозды Деметриной плетеницы!" Молвила - и пробудила сочувствие в Персефонейе, 70 [71] Ибо притворные слезы струилися по ланитам Средь обольщений... Богиня божеству одолжила Ме́гайру в спутницы. Сердце злобное ликовало Геры - свирепым оком Эриния будет ей в помощь! Прянула Гера из бездны, шагнула бурной плесницей Трижды и на четвертом шаге явилась у Ганга, Мегайре с ликом суровым показывает на индов Мертвых, на войска смятенье, на мощь и натиск Лиэя. Мегайра видит деянья Вакха Индоубийцы, В сердце гнев закипает больший, чем Геры небесной! 80 [81] Радуется супруга Зевса Змееволосой, И засмеявшись ужасно, молвит мрачно богине: "Вот как свершают деянья новые боги Олимпа, Недоноски Зевеса вот как воюют! Семеле Зевс единого сына дал, дабы всех погубил он Индов невинных и кротких - неправедному Зевесу Вместе с Вакхом яви же могучесть Ме́гайры-девы, Ибо и боже всевластный, Зевс, преступает законы! Он с лихим тирсенийцем не бьется, что только умеет Воровать беззаконно да грабить купцов на разбойных 90 [91] Стругах рыская, зыбь измеряя вод сикелийских! Не карает он племя дриопов бесстыдных, у коих Жизнь - лишь убийство да драки, он индов казнит благочестных, Кои сосцов Фемиды славной млеко вспитали; Горе! В уме божества беззаконье! Бессмертного бога, Столь благого Гидаспа язвит зарницами смертный, Смертный, рожденный небесным отцом всевластным, Зевесом!" Молвила так и в небо прянула. Тихо скользнула 100 [99] Мегайра к высям кавказским, спряталась там в пещере, Лик змеевласый сменила, грозного ужаса полный, На совы оперенье; ждала там, пока величайший Зевс не забудется сном - так велела державная Гера! Дия-супруга слетела к волне гесперийской Хремета, Злоумышляя, туда, где Атла́с, сей старец ливийский, Выю гнул под высокой сводчатой высью небесной. Зефира, ветра ревнивца, Ириду-соложницу ищет, Вестницу Зевсовой воли (она ведь быстра точно ветер!), Дабы послать за туманным Гипносом с быстрою вестью. 110 [109] Вот призвала Ириду и молвит ей дружеской речью: "О, благодатного Зефира златокрылатая дева, Эроса матерь благая, ты ветролетной плесницей В мрачного Гипноса дом гесперийский ступай побыстрее, Осмотри ты и Лемнос прибойный, лишь только отыщешь, Молви - бессонные очи Крониона пусть зачарует На день единый, пока я за индов, мне милых, сражаюсь! Преобрази только облик, черно́опоясанной девы Никты прими обличье, Гипноса матери темной, Именем чуждым прикройся, я и сама поступаю 120 [119] Так, когда принуждает судьба и преображаюсь То в Артемиду, то в деву Фемиду, а то в Киферейю! Паситею в супруги сули - за ее снисхожденье Он мне поможет, бог Гипнос... Тебе я не напоминаю: Ради любовных утех невозможное деет влюбленный!" Гера рекла - и взнеслась златокрылая дева Ирида, Небо рассекши крылами; на Пафос, на Кипра пределы Взор направила острый, на Библа отроги взглянула, На ассирийца Адониса благолюбовные воды, След взыскуя воздушный Гипноса, быстрого бога - 130 [129] И отыскала на склонах брачного Орхомена! Оставлял он там часто след стопы быстролетной У затворов жилища возлюбленной Паситеи. Снова лик изменила Ирида, невидимой ставши, И приняла обличье незнаемой сумрачной Никты. Злоковарная, рядом с Гипносом встала Ирида, Молвила, ложная матерь, обманнольстивые речи: "Сыне! Доколе Кронидом я презираема буду? Мне Фаэтонта довольно ярости, Ортроса гнева, Мне довольно гонений от Эригенейи жестокой! 140 [139] Зевс породил полукровку, чтоб кровного сына унизить! Смертный меня позорит и сына. Всю ночь неустанно Разгоняет мой сумрак своим таинственным светом Яркопылающим Бромий, тебя утруждает бессоньем! Всеукрощающим, Гипнос, зовешься? Не медли сразиться С бодрствующими мужами, ибо земного Лиэя Мнимый блеск побеждает шествие ночи, и наши Угасают созвездья в сиянье светочей Вакха! Смертный меня позорит - он, светоносный, сильнее Ярче и осиянней девы лучистой, Селены! 150 [149] Стыдно мне Эригенейи, смеющейся громко над тьмою; Ложна, как оказалось, ярость моя, для чужого Солнца создана ночь - отражать его свет ежедневно! Ты же, сын мой любимый, должен возненавидеть Сатиров тайнообрядцев и Вакха, что сон презирает! Матери помилосердствуй, помилосердствуй и Гере, Дия всевластного очи сном зачаруй невозбранно Только лишь на день единый, для честных индов защиты, Коих сатиры гонят и Вакх теснит прежестоко! Всеукрощающим, Гипнос, зовешься, и коль не противно, 160 [159] Взоры направь ты по воле моей - и у Фив семивратных Зевса бессонного снова увидишь за всенощным бденьем, Дия уйми бесчестье, Амфитрион ведь далече, В меднозданных доспехах сражается в битве свирепой Яростно, а у Алкмены в ложнице Зевс почивает И не насытится страстью ночь уж лунную третью! Ах, не дай мне увидеть Луну четвертую снова, На Крониона, сыне, ополчись, да не будет Наслаждаться он девять дней и ночей сладострастьем! Вспомни, что с Мнемосиной случилось. Ведь почивал он 170 [169] С нею девять полных ночей в бессонье любовном, К деторождению страсти полный ненасытимой! Всеукрощающий бог, но иной, тебе лишь подобный Крыльями, Эрос-малютка Кронида жалом уметил! Смилуйся же над родом индов моих смуглокожих, Сжалься, они ведь подобны родительнице смуглотою! Темных спаси, темнокрылый! Земли не прогневай ты, Гайи, Хаосу равной по летам, отцу моему! От единой Гайи мы все происходим, кто только и есть на Олимпе! Не трепещи пред Кронидом, благоволит к тебе Гера, 180 [179] Не трепещи пред Семелой - сжег ее жаркий соложник! Пламенная зарница не может с тобою равняться, Тяжкоропщущий гром, грохочущий в тучах, не может! Ты лишь единый крылами взмахнешь - и Зевс бездыханным Будет на ложе столько, сколь Гипнос только захочет! Ведаю, ты вожделеешь одной из Харит, коль стремишься Жалом томимый желанья, не раздражай понапрасну Матери Паситеи, Геры, владычицы брака! Коль пожелаешь при Те́фис жить, у левкадского мыса, Помощь Дериадею подай, потомку Гидаспа! 190 [189] Будь же с соседом тих: круговратный поток Океана, Бьющийся рядом с тобою - пращур Дериадея!" Так рекла - согласился Гипнос и, повинуясь Матери мнимой, взлетает Клянется он взоры опутать Зевса всезрящего сном на три обращения Эос Умолила Ирида его лишь на день единый Кронова сына опутать сердце дремотою сладкой. Повиновался Гипнос, надеждой на свадьбу ведомый. Быстрая же Ирида пустилась обратной дорогой, Возвестить поспешая приятную новость хозяйке. 200 [199] Прянула бурной стопою по небу державная Гера, С кознями в мыслях иными: как бы к Дию проникнуть, Препоясавши чресла поясом страстных желаний. Ищет она Пафийку: нашла ее средь ливанских Гор, ассирийская Афродита одна пребывала, Ибо Харит отослала пестрый венок весенний Из цветов ей содеять, плясовиц орхоменских; Крокус в горах киликийских одна собирала, другая Бальсамон и молодые побеги рогозов индских, Третья благоуханных роз собирала охапки. 210 [209] Изумлена появленьем Геры, дочерь Зевеса С ложа, лишь только увидев соложницу Дия, привстала, И поняв, что в печали та пребывает, спросила: "Гера, супруга Зевеса, что бледны на лике ланиты? Что же, владычица, взоры долу ты опустила? Снова ли Зевс ливненосный пустился в любовные лести? Снова ли в бычьем обличье зыби браздит он морские? Снова ль тебе досаждает Европа? Или другая Антиопа, Никтея дочь, что отцовским запретам Вопреки почивает в сатира дланях косматых? 220 [219] Не превратился ль он снова в коня, одаренного только Разумом, мнимым ржаньем вновь прикрывающий похоть? Уж не другая ль Семела огнем своих родов печалит Средь зарниц, указующих путь к светлице эротов? Уж не у ложа ль телицы прекраснорогатой он рыщет, Мык испуская любовный? Ведь если только желаешь, Можешь послать для пригляда за Зевсом ты быкопаса Снова со взором бессонным, пастыря Аргуса к стаду! Дай мне ответ на вопросы, и я помогу тебе в горе!" Так отвечала богиня с мыслью злокозненной в сердце: 230 [229] "О, Киприда! Оставим склоны Олимпа для смертных! Зевс на небо Семелу вознес, родившую Вакха, И Диониса желает взнести... Какой же получит Гера дворец? И куда мне деться? О, униженье - Видеть, как не по праву правит Олимпом Семела! Страшно: ужели в жилище бессветного Напета Жить и быть вне Олимпа, Крона судьбу повторивши? Страшно: презрев наш нектар, они с земли подбирают Нечто, что кличут "гроздью", желая взрастить средь эфира Да не попустят такому Дика, Гайя и Влага! 240 [239] Да не взнесет он к эфиру лозы, да не будет разлита Влага хмельная на небе вместо звездного света, Пить мне на высях вовеки лишь сладостный нектар единый! Да не увижу хмельною воительницу Афину, Дрот подъявшую против Арея и Киферейи, Да не изведаю распри вовеки в высях эфирных Между брызгами хмеля и созвездьями неба, Коих вино посбивало с путей, назначенных свыше; Да не узнаю вовеки пьянства насельников неба Пляшущих корибантов щитоносную пляску! 250 [249] Разве мне не довольно срама с этим мальчишкой С долов троянских, что служит виночерпием Зевса? Он и Бессмертных позорит, и Гебу, чашницу Дия, Коли смертною дланью льет в чаши сладостный нектар! Изгнана я на землю с позором, и для обоих Я эфир оставляю, для Вакха и Ганимеда! Я эфир оставляю, ставший жилищем Семелы! Пусть Персей с Дионисом властвуют в доме небесном! В Аргос пойду я родимый, во град велелепный Микены, Жить на земле я стану... За матерью оскорбленной 260 [259] Бог Арей, твой супруг, последует, да и сама ты В Спарте своей объявися, гневная Афродита Благодоспешная, вместе с меднозданным Ареем! Знаю, откуда беды: Эриния хочет отцово Отомстить прегрешенье мое, ибо некогда против Крона я билась свирепо, кинувшись в ярую битву На стороне Зевеса - Гера, Титанова дочерь! И поделом мне видеть властвующим на Олимпе Вакха с Эросом рядом, подле пеннорожденной, Что подъем лет эгиду подобно Крониду с Афиной! 270 [269] О, помоги мне, Киприда - дай мне, нужда ведь настала, Пояс, рождающий страсти, повязку с чарой могучей Только лишь на́ день единый, чтоб взоры Дия сомкнуть мне! И, пока спит он, могучий, я индам моим помогла бы! Я ведь свекровь твоя дважды: женою была ты обоих Сыновей - как Арея, так и бога Гефеста! Смилуйся, я умоляю, ведь смуглокожие инды Чтили тебя всегда, эритрейскую Афродиту, Их же бранолюбивый теснит Дионис! Зачинатель Отпрысков, Зевс-женолюб, в безумии похоти алчной 280 [279] Молнии мечет, за сына-полукровку сражаясь! Дай же мне этот пояс, им лишь единым чаруешь Ты, богиня, весь мир, ведь и мне владеть им прилично, Мне, вспомощнице страсти, лелеющей брачные узы!"

Песнь XXXII

В песне тридцать второй поется о битве великой,

Сне глубоком Зевеса и о безумье Лиэя!

Молвив так, убедила она кознодейку Киприду С сердцем хитрым и лживым. Та пояс с лона снимает, Гере, горящей желаньем, дает повязку эротов, Так объясняя при этом чары сей опояски: "Вот тебе пояс, обиде сердечной твоей вспоможенье, Всех очаруешь ты в мире этим могучим плетеньем, Гелия бога, Зевеса, хор небесных созвездий, Неумолимый поток беспредельного Океана!" Молвила и удалилась к отрогам сирийским Либана. Прянула Гера по сводам звездным высей Олимпа; 10 [11] Торопливо прибрала лик белейший богиня, Тщательно расчесала пряди и подравняла, Поровну распределила по обе стороны лика, После же умастила кудри маслом душистым, От сиих благовоний и выси эфира, и море Вместе с твердью земною исполнились благоуханья! На чело возложила венец искусной работы, Вправлены были в который рубины, что страсть возбуждают, Камни, мерцающие при движенье Кипридиным светом! Также надела и камень, в мужах любовную стойкость 20 [21] Укрепляющий, камень раненной страстью Селены, Также и камень, милый влекущемуся железу, Также и камень любовный индов, что будто из влаги Сам собою выходит, сродный Пеннорожденной, И гиацинт темноцветный, особенно Фебом любимый! В волосы веточки мирта вплела, сей травки любовной (Любит ее Киферейя как розы и как анемоны, Носит ее богиня в память по отпрыску Мирры!); Вкруг же лона и бедер пояс она повязала. В пестроцветное платье она облачилась, в котором 30 [31] Древле с братом родимым тайно соединялась. Кровь девичества след свой оставила на одеждах - Платье богиня надела, чтоб вспомнил супруг о союзе... Белое тело омыла, мерцающей тканью укрыла, И заколола булавкой хитон у самой ключицы. Так одевшись, предстала пред зеркалом. После взлетела В небо подобно мысли быстрая Гера-богиня. Вот приблизилась к Дию... Увидел ее всемогущий Зевс и жало желанья пламенное вонзилось 40 В сердце, и взоры Дия супруга взглядом пленила. Глядя на Геру упорно, муж ей пламенно молвил: "Гера, зачем ты пределы эойские посещаешь? С целью какою? Сегодня зачем же ты тут появилась? Гневная, снова ужели преследуешь Вакха хмельного? И поборать за индов надменных снова желаешь?" Молвил, а Гера, смеяся в сердце своем хитроумном, Злобная, так отвечала, лукавя с божественным мужем: "Отче Зевес, с другою целью сюда я явилась, Распря жестокая индов с Индоубийцей Лиэем Вовсе меня не заботит в это мгновенье, спешила 50 [51] Я к восточным пределам, знойным, граничащим с краем Гелия, ибо пернатый Эрос у влаги тефийской К океаниде Родопе страстью ныне охвачен, Стрел желанья не мечет - нарушен и миропорядок! Жизнь, увы, угасает, когда не любятся пары! Я же его призывала к порядку - иду восвояси Ибо зовуся "Дзиги́ей" смертными вовсе не зря я, Браки ведь устрояю прочные собственной дланью!" Так ответствовал Гере супруг со взыгравшею кровью: "Милая, ревность оставь, и пусть Дионис мой могучий 60 [61] Вырвет навеки с корнем род индов, не знающий Вакха, Нас же обоих да примет ныне любовное ложе! Страстью горю, каковую ни смертная, ни богиня Мне не внушала - лишь только пояса я прикоснулся! Так не желал и Атла́са дщери, Тайгеты, когда я С девою той зачинал Лакеде́мона, славного в летах! Так не горел я к Ниобе, дщери живущего в Лерне Пращура Форонея, так и к Ио́ не пылал я, Дщери Инаха милой, там, у нильских потоков, Мне родившей Эпафа и плодную Кероессу, 70 [71] Не вожделел к Пафийке страстью такою, когда я Семя в землю извергнул, зачавши племя кентавров - Как я к тебе пылаю сладостным ныне томленьем... Ты же - сама Дзигия, владычица ты зачатья, Жалишь стрелою Киприды собственного супруга!" Так он сказал, - и облак златой словно вихорь поднялся, Обступил и сомкнулся над ними сводом округлым, Словно воздвигся брачный покой, над коим дугою Выгнулся пояс Ириды эфирный ярким покровом Пестроцветным сияя для Геры лилейнораменной 80 [81] С Зевсом, ибо желанье застало их на отрогах, Там же само собою возвиглось брачное ложе! Только они съединились узами сладкими страсти, Гайя отверзла лоно благоуханное тут же И увенчала цветами многими брачное ложе: Крокус возрос киликийский, выросла там повилика, Женские листья с мужскими сплелися в тесных объятьях, Будто бы страстью горит благовонный супруг средь растений; Ложе четы любовной венчали двойные побеги - Зевса укрыл сей крокус, а Геру - сия повилика, 90 [91] И нарциссы томились над пу́рпуром анемонов Словно безмолвьем истомным являя пыланье супругов! И никто не увидел ложа Бессмертных - ни нимфы Ближние, ни всезрящий бог Фаэтонт, и ни око Быколикой Селены не зрели нетленного ложа. Плотными облаками оно окутано; Гипнос, Страсти соратник, опутал дремою очи Зевеса. В сонной покоился неге Дий, зачарованный страстью, Коей и видеть не должно, прикованный к милой супруге. Дева ж Эриния, скрыта под чуждым обличьем, по знаку 100 [101] Геры с отрогов спустилась, чтоб выйти с Вакхом на битву. Плеть засвистала во дланях богини пред оком Лиэя, Громко шипели змеи, обвившие рукоятку - Вот затрясла головою, и вздыбили волосы змеи, Шип испуская ужасный, погибельный для живого, И забили в скалистых склонах источники яда. Время от времени снова облик она принимала Львиный, безумный и страшный, с косматою пастью раскрытой, Окровавленными клыками грозящей Лиэю! 110 Приступом злого безумья охваченного Диониса Артемида узрела - безумье прогнать возжелала: Но с высоты поднебесной, гневом ее устрашая, Гера взгремела громами. Хоть гневалась мачеха сильно, И отступая, богиня охоты все же решилась Вакха спасти в болезни - свору собак усмирила И охотничьих псов взяла на короткую створку, Шеи ремнями стянула искусноплетеными крепко, Дабы порвать не сумели зубами безумного Вакха! Ме́гайра, скрытая мраком, в коем тонула округа, 120 Воротилась в подземье, наславши на Бромия-бога Призраков пестроликих. Над головой Диониса Ливень вихрился обильный ядовитого зелья, Ужас вокруг изливая. В слухе шип раздавался Змей, лишающий Вакха разума, чувства и мысли. Вот Дионис, изнуренный по чащам мрачным и диким, По отрогам и скалам неверной стопой устремился, Мукой ужасной гонимый... По склонам скалистым, утесам, Словно тур разъяренный, скачет, тряся рогами, Мчался бог, испуская мык устами в безумье. 130 Пана оставила Эхо и песнею, отзвуком гулким, Гласом, терзающим душу, откликается только На бессмысленный рев обезумевшего Диониса. Робких и кротких ланей, и львиц косматосвирепых Гонит буре подобный Вакх, забавляясь охотой. Лев ни единый, свирепый, не смеет приблизиться, робко Прячется в тайной пещере медведица в скалах укромных, Устрашенная бога Лиэя неистовством грозным. Слыша рычанье и вопли в слухе настороженном, Змей, свернувшихся мирно огромными кольцами в камнях, 140 Бог безумный на части рубит безжалостным тирсом; Надвое колет скалы он рогатой главою, Львов пронзает он племя, молящее о пощаде; Вырывая из почвы деревья в полном расцвете, Гамадриад разгоняет, рушит речные долины, Оставляя без дома нимф, обитающих в реках. Бассариды бежали в ужасе перед богом, Сатиры в море искали убежища в страхе великом, Нет, никто даже близко подойти и не смеет, В страхе, что одержимый на них набросится с ревом, 150 Белые хлопья роняя с губ (о, признак безумья!). Дериадей же с отвагой двойной на вакханок стремится, Ибо низвергнут Бромий по наущениям Геры! Словно бы зимнею бурей, вздымающей валкие зыби, Несудоходное море поднято к самому небу, В коем до туч поднебесных несется белая пена, Где и канаты и снасти срывает бушующим валом, Паруса истерзавшим, где ветры гнут неустанно Мачту вместе с льняными растяжками и снастями Вкруг обвившихся рей, и брус поперечный ломают, 160 Где мореходцы надежду на жизнь уж похоронили - Так на Вакхово войско индийский Арей напустился! Более не было строя в битве или порядка В единоборствах, неравны силы отныне казались, Ибо вернулся к сраженью медный Арей неустанный: Принял он облик Модея, ненасытимого битвой, Коему в радость казались безрадостные убийства, Кровопролитие боле застолья его веселило, Нес на щите он Медусы лик прекрасноволосый, Темя ее оплетали аспиды, словно кустарник; 170 Равен Дериадею сей воин, обликом схожий Неулыбчивым, страшным, неумолимым, суровым С повелителем индов, схож и оружьем, и гербом! Словно Арей ярился он в самой гуще сраженья, Помощь своим подавая. Вопль испустили единый Инды бесстрашные, видя, что нет в сражении Вакха. Вскрикнул Арей всегубящий как рать из тысячи воев - Рядом Эрида летела, и в битве свирепой и ярой Фобос и Деймос встали подле Дериадея. В дебрях Бромий скрывался, и пред повелителем индов 180 Рать бежала, гонима Ареем - и спал Громовержец! Все смешалося в битве беспорядочной, в коей Бассарид ополченье недруги окружили, Многих поубивали в этом бегстве единым Взмахом железного дрота - молвите, о Гомериды Музы, кто пал, кто убит от дрота Дериадея! Айбиало́с, Тиами́с, Орме́ниос и Офе́льтес, Кри́асос, Аргаси́д, Теле́бес, Антей Ликтийский, Тро́ниос и Аре́т, Молене́й, копьеборец умелый, Ко́маркос храбрый, могучий - всех их копье поразило 190 Дериадея (о, войско мертвое!)... Павшие в битве, Кто на песке простерся, кто у вод быстроструйных Принял свою погибель, кто у самого моря, Прямо у скал прибрежных, настигнут дротом железным, И Нерей арабийский павшим стал погребеньем! Этот бежал по горным тропам быстрой стопою, Керы своей убегая, а этот, дротом умечен В спину, заполз в кустарник, в самую гущу деревьев, Бромия умоляя бежавшего о спасенье. Пал Эхе́лаос юный на землю непогребенным, 200 Пораженный скалою, пущенной дланью Моррея, Был он с Кипра и первый пушок покрывал его щеки, Пальме стройной подобный. В этой яростной битве Юноша нежный, чьи кудри никем не стрижены были, Светоч сжимая во дланях, сраженный там, где природа Соединяет бедро со туловом костью сустава... Умер он, крепко сжимая во дланях светоч священный Из сосны, еще тлевший, и огнь от факела пряди Также зажег, и в пепел вместе они обратились! Жестокосердный воскликнул Моррей, над ним надсмехаясь: 210 "Мальчик, чужой ты отчизне, вскормившей тебя понапрасну! Милый Эхе́лаос, лжешь ты, что родом с самого Кипра! Разве от Пигмалиона ты происходишь, Киприда Коему многие лета дала и доброе здравье? Разве помог тебе ныне Арей, соложник богини? Ведь тебе Киферейя бега годов неисчетных Юному не даровала иль колесницы катящей Без остановок, чтоб смог ты бежать от судьбы на повозке, Долго правя упряжкой мулов с бегом неровным! Нет! Ошибся я! Родом ты всё же с прибрежия Кипра: 220 Дал Арей тебе гибель такую ж, как отпрыску Мирры!" Молвил Моррей-копьеборец и снова бросился в битву: Би́лита он сражает хромого и Дентиса дротом, Сносит голову с плеч Эри́гбола, буйного в пляске, Дротом далекоразящим рассеял фригийцев отряды, Наземь низвергнул Себея, метнув скалистую глыбу, За ополченьем фиванцев и за Антеем погнался, Воя сразил Эвбота, жителя пашен кадмейских, Согражданина Актея. Крик один раздавался, Словно из глотки огромной, когда пытались спастися 230 Дрота Дериадея и Мойры неумолимой, Избегая ударов одного человека, Падали друг за другом словно целою ратью, В прах кровавый валились, громоздясь друг на друге - Кри́мисос, Химале́он, Та́ргел, Иа́он и Фрасий. Средь бесчисленных павших в битве покоился Койлон, Ки́эса мертвое тело покатилось за ними... Все описать невозможно: от всех убитых железом Острым твердь напиталась, залита кровью обильной, Ливень приявши щедрый Эниалия бога. 240 Ужас Вакхово войско охватил: и бежали Пешие без остановки, а конные, поднимая Коней своих на дыбы, поворачивали из битвы В страхе... Кто в горы спасался, в укрытые в скалах пещеры, Кто в ущельях лесистых, в чащах искал спасенья; Тот, обезумев, в берлогу забрался медведя лесного, Бегством иной спасался на горной вершине скалистой, Быстрой стопою достигнув горного плоскогорья... Вот побежала вакханка мимо укрывища зверя, Только принесшего деток, робкой стопою по скалам - 250 Но боится остаться в логове львицы свирепой, Ищет она среди горных склонов лежбище серны В страхе великом, ибо вакханки нрав изменился - Бьется в груди ее сердце лани робкой, не львицы! Сатиры, ветра быстрее подгоняемы страхом, Побежали (как вихорь ноги босые мелькают!), Быстро спасаясь от дротов грозных Дериадея. Старец Силен почтенный кинулся в горные долы, Слабы его колена - часто он спотыкался, Падал наземь он часто ликом во прах, несчастный, 260 Но поднимался, косматый, снова, но не для сраженья, А чтоб укрыться в скалах... Копье же Эвия бросил С тирсом, чтоб ветры и бури о нем попеченье имели, Думая только о бегстве от дротов блестящих Моррея! Эрехтей понемногу, заплетаясь стопами, Отступает, часто озираясь и глядя По сторонам, стыдяся защитницы, отчей Афины; Аристей, уязвленный в левую пясть стрелою, Вынужден битву оставить за менад и Лиэя. Войско неистовое копейщиков-корибантов 270 Мелиссей оставляет, в грудь косматую ранен, Эритрейское жало в тело глубоко проникло. Грозные в битве киклопы, устрашены не на шутку, Бросились с поля бесстыдно, и вместе с ними несется Фавн, хоть никто и не гонит из битвы с индами кметя! Пан паррасийский, старейший, отряд роголобый с собою Уводил потихоньку в темную чашу лесную, Дабы отзывчивой девы Эхо насмешек не слышать - Ибо увидит бегство непостоянная дева, Станет язвительно кликать насмешки и поношенья! 280 Все вожди отступили, Айако́с один лишь остался, В этой схватке свирепой упорно и яро сражаясь, Хоть он не видел подмоги победного Диониса, Оставался на месте. Нимфы, девы речные, Скрылись в черных пучинах быстроструйных потоков, К нимфам Гидаспа одни, к наядам Инда другие Бегством спаслися, ныряя в воды соседние быстро, Прочие к сидриадесским струям бежали, иные К водам спасительным Ганга, где грязь кровавую смыли - Он же дворцы водяные беглянкам, гостеприимный, 290 Предоставил, и сразу среброногая нимфа Встала у врат и в доме приняла их девичьем! Бегством спаслися иные в убежища гамадриады Темнолистные, в дуплах скрылись могучих деревьев. Многие бассариды укрылись в потоках подгорных, Словно слезами текущих - и там от плача беглянок Нимф потемнели потоки, заалели глубины, Застонали от горя; печалились нимфы по Вакху, Богу, который вовеки печали и плача не ведал!

Песнь XXXIII

В песне же тридцать третьей Эрос неукротимый

Укрощает Моррея Халкомедейи красою!

Бог в это время несся, не разбирая дороги, Словно бык круторогий, неистовыми скачками, Хрипы и вздохи срывались с губ, обуянных безумьем; Резвоцлесничная дева Харита в саду эритрейском Благоуханные стебли тростника собирала, Дабы в огнем опаленных священным пафийских сосудах Приготовить из масла ассирийского с корнем Индским крепкодушистым благовонья хозяйке. Вот, срывая росистый стебель и даль озирая, Вдруг увидела в чаще она соседнего леса 10 [11] Вакха, родителя бога, охваченного безумьем. Дева заплакала горько, и в знак печали и плача Стала терзать ланиты до крови ногтями Харита. Увидала, что с поля брани сатиры мчатся, Различила Кодону и Гигарто́, что в ранах Пала во прах, умирая, оставшись непогребенной, Халкомеде она сострадала резвоплесничной, Что спасалася бегством от бурного дрота Моррея, А ведь когда-то боялась девы розоволикой, Чья красота могла бы затмить и блеск Афродиты! 20 [21] Скорбно она к Олимпу взошла, но горе в молчанье По родителю Вакху дева в сердце скрывала, Смертная бледность покрыла щек цветущих румянец, И омрачилось сиянье прекрасного лика Хариты. Мужа Адониса древле любившая Афродита Обратилася к деве, в печали ее утешая, Паситеи беду поняв по безмолвному лику: "Милая дева, что страждешь - ты ликом переменилась! Кто же девичий румянец согнал с ланит белоснежных? Кто угасил сиянье весеннее этого лика? 30 [31] Что серебром не лучится как и прежде юное тело, Что не смеются очи твои как прежде бывало? Молви о всех печалях! Ужель и тебя умети л Сын мой, ужели влюбилась, по долинам блуждая, В пастуха как Селена? Ужель как Эригенейю И тебя мой Эрос жалом жгучим изранил? Знаю сие, ибо бледность ланиты покрыла, и Гипнос, Сумрачный странник, желает видеть тебя лишь супругой.. Но принуждать я не стану силою, ведь не смею Смуглокожего бога сопрячь с белокожей богиней!" 40 [41] Так рекла, а Харита заплакала и сказала: "Сеятельница живого, матерь сладких томлений, Не влюблена в пастуха я, Гипнос меня не заботит, И не грозит мне судьбина Селены и Эригенейи, Скорбь меня охватила по родителю Вакху, Ибо Эринии разум его поразили - о, если б Защитила ты брата кровного, Диониса!" Молвила, и о бедах отца госпоже рассказала, Про бассарид ополченье, коих Моррей убивает, И про сатиров бегство, как демонов бич жестокий 50 [51] Сводит с ума Диониса, бегущего в чащи лесные, Как Гигарто простерлась, трепещущая, среди крови, Как до срока погибла Кодона; стыдясь и смущаясь Описала страданья прекрасной Халкомедейи... Побледнела внезапно, ликом переменилась, Смех оставила звонкий улыбчивая Афродита! Вестницу кличет Аглаю, чтоб призвала она сына, Ярого Эроса, мощным крылом секущего небо, Первопричину продленья племени человеков. Тронулась в путь Харита, пред собой озирая 60 [61] Небо и море с землею, не сыщется ль где-нибудь в мире Эроса след незаметный, ведь может крылья раскинуть Он в четырех пределах этого круга земного. И отыскала бога на высях златого Олимпа: В ко́ттаб играл он, капли нектара в чаши роняя. Рядом стоял ровесник, товарищ по милым забавам, Гименей благовласый; от матери гордопремудрой, Ведающей о ходе созвездий небес, Уранйи, Мяч получил он округлый, в игре поставил наградой, Чья из узоров поверхность подобилась Аргуса телу! 70 [71] Эрос, мальчик кудрявый, выставил ожерелье Золотое, изделье искусное, что Афродите Принадлежало морской, как награду. Чаша меж ними Из серебра стояла, в середине которой Изваяние Гебы виднелось. И виночерпий Ганимед был судьею в этой игре-состязанье, В дланях венок воздымая. Кому же первому бросить В сей игре предстояло - решали выбросом пальцев: То они открывали ладони, счет начиная, То держали друг друга за пясти, менять не давая 80 [81] Счета пальцев - картина состязания взоры Чаровала! Кудрявый Гименей, чтоб начальный Выиграть ход, чтобы капли нектара метко добросить К чаше серебряной с Гебой, взмолился матери Музе Горячо - и взметнулись в воздухе нектара капли, Взмыли дугою высокой прямо над самою чашей, Но с пути соскользнули, неверно направлены, мимо, Прежде чем вниз устремиться вновь, едва лишь коснулись Статуи темени, даже и отзвука не оставив! Эрос, бог хитроумный, вторым приготовился бросить 90 [91] Нектара сладкие капли, но прежде Кипрогенейе В сердце своем он взмолился и взор устремивши к цели, Бросил высоко и прямо к статуе капли направил. Быстро летели капли с пути не свернув ни хоть сколько, С высшей точки полета стали падать на темя Статуи, шлепая звонко - громко эхо звучало! Идол серебряный весь зазвенел и в чаше победно Отозвался, златого сына Кипрогенейи Выигрыш знаменуя - венок Ганимед ему отдал! Быстро схватив ожерелье, не позабыв и о круглом 100 [101] Мячике, ибо в игре овладел он двойною наградой, В пляс пустился мальчишка, обрадованный победой, Эрос дерзкий и меткий, и в радости веселяся, Гименея ладони пытался отнять от лика. Встала рядом Аглая, из дланей прияла награду Сладких томлений владыки, после отводит в сторонку, И призывая к молчанью, Эросу молвит на ушко То, что сказать повелела словом лукавым хозяйка: "Всеукрощающий! Неукротимый! О, жизни податель! Поторопись! Киферейя просит! Одна ведь осталась, 110 [111] Ныне богиня - Харита ушла, Пейто убежала, Потос непостоянный исчез, только я и осталась, Дабы, владыка, явиться к тебе за стрелой всепобедной!" Молвила только, а Эрос уразумел уж посланье! Ибо понятлива юность, и не окончены речи, А она уже начало, конца не дослушав, познала! Так он, вспыхнув, воскликнул, и гневная речь полилася: "Кто же обидел Пафийку? На всех и на всё ополчуся За нее! Коли матерь будет в печали и в страхе, Непобедимой стрелою я и Зевеса умечу! 120 [121] Так что в неистовой страсти взмоет орлом в поднебесье Снова иль кинется в море быком, разрезающим зыби! Если обидела дева Паллада иль Хромоногий, Кекропийское пламя снова на матерь подвигнув, Стану с обоими биться, с Афиною и Гефестом! Ежели Лучница снова, Звероубийца, вспылила - Горний меч Ориона высмотрю в поднебесье, На Артемиду направлю, на землю повергну богиню! Резвоплесничного Майи отпрыска унесу я Вдаль на крылах, пусть кличет Пейто свою понапрасну! 130 [131] Я и без стрел всемогущих, лука с колчаном не тронув, Усмирю Аполлона лавром густоветвистым И свяжу говорящим венчиком гиацинта! Не трепещу я пред мощью Эниалия-бога - Сладостным поясом страсти опутаю руки и ноги, Двух божеств лучезарных совлеку я на землю И отправлю на Пафос, в спутники к матери милой, Фаэтонта с Клименой, Эндимиона с Селеной, Дабы и боги узнали, что всех я в мире могучей!" Молвил и быстрой стопою прянул в высокое небо, 140 [141] И быстрее гораздо Аглаи с парою крыльев Он оказался в жилище разгневанной Афродиты. Встретила мальчика тут же, радуясь сердцем, богиня, Заключила в объятья, приподняла, посадила Эроса на колени, милое бремя, и сладко Целовала его в уста и в очи, ласкала Дланию лук и стрелы, дотрагивалась до колчана, И говорила будто во гневе хитрые речи: "Ах, дитя, ты забыл Фаэтонта и Киферейю: Пасифая не хочет с быком любовного ложа, 150 [151] Надо мною смеется Гелий! Астридово семя, Внука, Дериадея в сражение ополчает На погибель вакханкам женолюбивого Вакха! Сатиров Бромия страстных хочет сгубить, уничтожить! Боле всего тревожит, что в облике смертного мужа Бурного в битве Арея и Энио ополчает, Невзирая на прежний пыл его к Афродите, По наущениям Геры против идет Диониса, Индов царю поборая... Что ж, коль Арей пособляет Дериадею, сражайся ты за бога Лиэя! 160 [161] Дрот у него - но лук твой сильнее гораздо, пред ним же Зевс всевышний склонялся, Арей могучий, Гермеса Сила, и Стреловержец сам сего лука страшится! Милый мой мальчик, ах если б Пеннорожденной помог ты, За бассарид сражаясь, за нашего Диониса! Поспеши же к эойским пределам земли поскорее, К индов просторной равнине, где есть служанка Лиэя Среди войска вакханок, сияющая красотою, Именем - Халкомеда; ведь если деву эту поставить С Афродитою рядом на отрогах Либана, 170 [171] То не смогут, мой мальчик, выделить Афродиту! Так ступай же туда и безумному Дионису Помоги, и Моррея срази красой Халкомеды! Дам я тебе награду благую за выстрел из лука, Скованный богом лемнийским венок, сияньем подобный Гелия жаркому свету! Сладкое жало метнувши, Ты угодишь обоим, Киприде и Дионису! Так почти нашу птицу, вестницу сладких желаний, Знак сочетания в счастье, счастливого сердца во браке!" Молвила - Эрос от лона матери спрыгнул мгновенно, 180 [181] Лук сжимая покрепче, колчан закинув за плечи, В коем стрелы теснились всеукрощающей страсти! Прянул пернатый мальчик в неба просторы, близ Керны Развернул он крылья против Эос искристой, Улыбаясь тому, что лучистого в небе возницу Некогда он спалил огнем своей крохотной стрелки, Так что сияние страсти затмило сияние Солнца! Вскоре он оказался в средине индского войска, Лук опирая о выю прекрасной Халкомедейи 190 И овевая ланиты оперением жала, В сердце умети л Моррея стрелою... После, взбивая Воздух своими крылами, прянул обратно он в небо, Прямо к воротам отчим, мерцающим средь созвездий, Инд оставив горящим пламенем пылким любовным! Сладкотомное пламя тело его охватило - Бросился вслед за девой Моррей, злосчастный влюбленный, Меч уже не вздымая, вращая копьем понапрасну. Жалило буйное сердце только одно лишь желанье, Сделался хмелен от страсти, взоры по кругу блуждали, Лишь о Киприде и думал в неукротимом томленье! 200 [201] Нимфа же с полководцем индов всего лишь играла, Изображая вздохи и разного рода томленья Девы влюбленной, и сердце Моррея взлетело до неба В глупой надежде на счастье... Он мыслил: в сердце девичьем Равная страсть пылает, что так же и дева томится; О, безумный! - он мыслил благоразумную кожей Черной своею прельстить, забыл он, каков его облик! Но смеясь и лукавя в сердце коварном, вакханка Близостью бедного дразнит, сказанье одно открывает Недругу: как бежала некогда некая дева 210 [211] От быстроногого Феба, подобного ветру Борею, Как несчастная встала подле брега речного, Уперевши девичьи стопы́ о струи Оронта, Как земля расступилась у почвы зыбкой приречной, В лоне гонимую деву из состраданья укрывши! Развеселилося сердце Моррея от были древнейшей, Только одно и печалило: ведь гонимую Дафну Аполлон не настигнул и страстью не насладился... Звал он медлительным Феба, Гею тем попрекал он, Что сокрыла беглянку, не познавшую брака, 220 [221] Сладостным жаром пылая, он трепетал и страшился, Что Халкомеда любимая, точно как некогда Дафна Пустится в быстрое бегство, девичество оберегая, Как бы ему не остаться ни с чем, как Фебу когда-то! Вот и ночной спустился мрак, окончилась битва, И, одна, Халкомеда в чаще лесной блуждала, След обнаружить желая безумного Диониса. Не было с нею ни роптров, ни Рейи кимвалов презвонких, Кои обряды Лиэя бессонного возвещали, Шла она тихо, печально, не мысля о пляске веселой, 230 [231] Губы молчанье хранили, столь непривычны к молчанью - Ибо она понимала болезнь спасителя бога! Робко и спотыкаясь Моррей вперед пробирался, По сторонам озираясь, деву пытаясь увидеть, Проклинал Фаэтонта поспешность, в мыслях царила Мужа одна Халкомеда, шептал он нежные речи, Голос его прерывался в безумье Кипридиной страсти, Ибо ночные стрелы томлений сердце язвили: "Прочь, о луки и стрелы Арея, могучей оружье Сердце мое пронзило! Прочь, щиты и колчаны, 240 [241] Сладкое жало желанья меча и дрота сильнее! Не ополчусь против войска вакханок неистовых боле, Отчего бога и землю, и влагу родную оставив, Жертвенник я воздвигну Киприде и Дионису, Бросив медный дрот Эниалия и Афины! Боле не жжет меня пламень битвы, неумолимый Эниалия светоч пламя страстей победило! Нежным огнем я охвачен! Ах, если б в толпе суматошной Сатиров мне оказаться нагих, забыться бы в пляске Посреди бассарид, хотя бы ладонью коснуться 250 [251] Локтя ее иль в объятьях сжать мою Халкомеду! В край Дионис фригийский прислужника Дериадея Пусть уведет под игом рабским, чтоб жил в меонийских Я пределах, не в отчих, средь нив плодоносных, обильных! Тмола, а не Кавказа желаю, хочу я отныне Отчее имя инда отбросить и зваться лидийцем, Эроса зваться рабом, склонившимся пред Дионисом! Пусть Пактола потоки несут меня, а не Гидаспа! Пусть Халкомеды жилище станет мне сладостным кровом! Вакх и Киприда в битве объединясь, победили 260 [261] Кровников Дериадея, пусть люди ныне промолвят: "Страсть сразила Моррея, а тирс низвергнул Оронта!" Так восклицал он, томяся - и мыслил о Халкомеде Только единой, в смятенье чувств и мыслей, во мраке Разгоралось сильнее пламя страстных томлений! Вот уж и плотный сумрак безоблачный и бесшумный Двигаясь сам собою, чернотою окутал Все в этом мире, покровом и безмолвным, и зыбким. Ни единый прохожий во граде не появился, Ни одна из работниц не занималась работой, 270 [271] И ни единой прялки под светочем не кружилось, Круг совершая бессменный колеса неустанно В пляске неостановимой из пряжи тянущего нити. Жен прилежных сморила за светочем негасимым Дневная злая работа, и даже ползучие змеи Спали там, где заснули, гла́ву хвостом обвивая, В кольца свернув тугие гибкое длинное тело. Некий слон у соседних городских укреплений Сладостным сном охвачен, спиной опирался о древо... Только один бессонный, не ведающий покоя, 280 [281] Ныне Моррей блуждает по граду без толку и цели. Вот он жену Хейроби́ю спящею оставляет, Вспоминает, шагая, сказанье о страсти древнейшей, Что средь мужей киликийских, живущих у Тавра, ходило: Узнает он жертву жала желанья в созвездьях, Смотрит на дом небесный, парящий в горнем эфире, Поминая Европы соложника, вышнего тура. К северу обращает внимательный взор ревнивый, Каллисто́ замечает и созвездье Повозки Неподвижное видит - сразу же вспоминает, 290 [291] Как под женским обличьем Лучницы к нимфе проникнул Дий незримый... Подъявши взор свой Тельца повыше, Миртила зрит, что древле пламенным был возничим, Что способствовал браку и Гиппода́мейю-деву, Подменив восковую сту́пицу на колеснице, Пелопу все-таки выдал... Рядом с Кассиопеей Крылья орел раскинул, соложник девы Эгины, Сам же он вдруг уловок таких возжелал, чтобы рядом Насладиться любовью с еще незамужнею девой... И, бессонницей мучаясь, молвит он слово такое: 300 [301] "Знаю как принял образ сатира Зевс всемогущий, Дабы в облике этом деву поять Антиопу, Насладившись любовью на радостных торжествах брачных; Я желаю того же облика, чтобы в веселой Пляске средь благорогих сатиров веселиться И с Халкомедою-девой на ложе любви сочетаться! Знаю теперь, Киферейя, почто ты на индов гневишься: Жалят их дроты за то, что Гелия инды соседи, Ты ведь забыть не в силах, как он тебя видел в ловушке! Не Фаэтонт мой родитель - почто, Афродита, гневишься? 310 [311] Не Пасифая мне матерь, быка соложница, даже Ариадне не брат я! Камни и скалы, кричите: По Халкомеде томлюся - она не желает О дроты, Прочь! Смертоносные копья, прочь и быстрые стрелы! И Арей не спасает от ярой в бою Афродиты! Не победил меня Бромий - Эрос-малютка низвергнул!" Так в ночи понапрасну в стонах Моррей изливался. Сладкого Гипноса крылья над девою не простирались Халкомедой беглянкой, - смерти вакханка искала, В страхе перед безумным Морреем, страшилась, что страстью 320 [321] Муж ослепленный принудит любовью ее сочетаться С ним, ведь Вакха-владыки нет... К зыбям эритрейским Путь она направляет в ночи и к волнам взывает: "Ах, Мели́с, сколь блаженна ты, ведь не зная томлений Страсти, ты мчишься по пенным зыбям Океана привольно, Избежав домогательств безумного Дамнеменея! Счастлив девичий удел твой! Томимого похотью мужа На тебя ополчила пены дочь, Афродита - Но хранит тебя влага, хоть и матерь Пафийки, И умрешь ты в пучинах девушкой... Если б морская 330 [331] Зыбь взяла Халкомеду, укрыла в глубях соленых, Дабы она избежала безумных желаний Моррея! Я бы тогда назвалася новою Бритомартидой, Брака бегущею девой, за море убежавшей, Дабы Миноса страсти в новой отчизне избегнуть! Нет, не страшит меня похоть земли колебателя, бога Посейдона, как древле Астери́ю страшила, Гнал он ее неустанно по морю, пока Стреловержец Остров, бегущий по водам под веяньем ветров свирепых, Неподвижным не сделал, укоренив его в тверди! 340 [341] Ах, прими меня, влага, в гостеприимное лоно, После Мели́с - Халкомеду, новую Бритомартиду, Что отказалась от брачных утех ненавистного мужа, Дабы спаслась от Моррея и от самой Афродиты Халкомедейя! О, сжалься! Спаси беззащитную деву!" Молвила так, с мольбою к пене морской обращаясь. И заплескалися зыби круговратные моря, Ибо Фетида на помощь пришла служанке Лиэя; Облик свой изменивши, предстала пред Халкомедой В образе девы-вакханки с утешительным словом: 350 [351] "Будь же смелей, Халкомеда, не бойся ложа Моррея, Явлено мною знаменье твоей девической чести - Нет, никто не посмеет осквернить твое ложе; Пред тобою Фетида, и браку я тоже враждебна, Как и ты, Халкомеда; меня преследовал так же Вышний Зевес своей страстью, хотел к любви приневолить, Если б не прорицанье древнего Прометея, Что от меня родится потомок, Кронида могучей Не пожелал он, чтоб отпрыск Фетиды сильней оказался И родителя свергнул, как Зевс это с Кроном содеял! 360 [361] В хитрость пустись и спаси нас! Ибо коль скоро погибнешь Так и не сведав страсти пылколюбовной без мужа, Инд могучий все войско вакханок нынче погубит. Ах, обольсти же лукавством Моррея, спасешь ты от смерти Войско безумного Вакха, бегущее с поля сраженья! О, притворись, что пылаешь Пафийки пламенем, если К ложу Моррей, сей воин, потащит тебя против воли, То не противься Киприде - ведь есть у тебя и защита, Оплела твое лоно змея, что тебя охраняет! После победы возьмет змею твою в горнее небо 370 [371] Дионис, и в круге созвездий она засияет! Вечный девичества вестник, твоих нетронутых чресел, Близ светил лучезарных Короны, когда сотворит он Ариадны Кидонки сияющее созвездье! Северному Дракону равна Змея твоя станет, Над землею сияя вместе со Змееносцем! После восславишь Фетиду морскую, когда ты увидишь Пламенное созвездье, блеском подобное Мене! Не страшись домогательств! Никто из мужей не развяже- Пояс девичий на чреслах нежелающей девы - 380 [381] Я клянусь Дионисом, вкусившим яств от Фетиды, Я клянусь его тирсом и Афродитою пенной!" Молвила так, утешая, и облак вкруг девы сгустился, Страж ни единый вакханки в сумраке этом не видел, Ни один соглядатай, крадущийся шагом неслышным, Иль козопас запоздалый, обуянный желаньем Деву какую схватить и любви у дороги предаться!

Песнь XXXIV

В песне тридцать четвертой Дериадей нападает

На ополченье вакханок вне городских укреплений!

Дева горной тропою быстро и тихо ступая, Воротилась в густые заросли дикого леса, Но Фетида за нею не пошла, а в пучины Отчие погрузилась, вернулась в жилище Нерея. Созерцаньем небес прозрачных в сияющих звездах Ратоборец Моррей насытился предовольно, Молвив в неутоленном сердце речи такие: "Мечется дух мой без толку, не знаю, как поступить мне, Что несчастному делать... Одни тоска да томленье Сердце терзают напрасно, не знаю, к чему и склониться: 10 [11] Халкомедейю низвергну ль любимую? Или, быть может, После погибели дева меня низвергнет любовью? Или живою оставить и невредимой, открыто Брак предложив этой деве? Ах, в сердце своем трепещу я Дериадея, и жаль мне супруги моей, Хейробйи! Не желаю я смерти вакханки, но если низвергну Деву, то как же на свете жить мне, ее не встречая? Без Халкомеды мне больно и час единый в сей жизни!" Так Моррей изливался в жалобах и стенаньях, Раздираем на части страстию неутоленной. 20 [21] Вот сего ратоборца, идущего вдоль побережья, Позабывшего напрочь жену одинокую в спальне, Хиссакос видит верный, и так как был он разумен, То догадался по виду о тайном жале желаний Оного, смелый служитель; измыслив хитрое слово, С ним он и обратился к воину, речи вещая: "Что ты, ложе оставив и дремлющую супругу, Бродишь, скитаясь во мраке, Моррей, не знающий страха? Или Дериадея отныне упреков боишься? Или тебя Хейробия гневная приревновала, 30 [31] Заподозрив в желанье сойтись с плененной вакханкой? Ибо когда супруги видят мужей, обуянных Страстью, подозревают тайную сразу зазнобу! Может, всеукротитель Хи́мерос ополчился Против тебя стрелою пламенной из колчана? Не возжелал ли вакханки ты некой? Ибо я слышал, В мире есть три Хариты, насельницы Орхомена, Верные Феба служанки, а у хороводника Вакха Сотни три сих плясуний, из коих единая дева Всех превосходит красою своей лучезарной и точно 40 [41] Затмевает сияньем яркие в небе созвездья, Яркостью несомненной соперничая с Селеной! Дева двойным оружьем на битву вооружилась - Красотой несравненной и железом изострым! Паситея под шлемом вакханками в ополченье Халкомедой зовется, а я бы назвал Артемидой, Среброногой богиней иль златощитной Афиной!" Молвил и тут же у молкнул. Брови страдальчески хмуря, Слов стыдясь неподобных, Моррей злополучный ответил: "Видно, и вправду Бромий, погрузившись в пучину 50 [51] В страхе перед Ликургом, в лоне зыбей пучинных Ополчил нереид, и с самого дна морского На ратоборца Арея сестра ополчилась Киприда, Вместо девичьих тканей хитона благоуханных Панцырь железный одела; не пояс ее препоясал - Дрот изострый во дланях! Имя свое изменила, Назвалась Халкомедой латная Афродита! С Бассаридами вместе воюет, с обоими биться Должно и мне отныне, с Кипридою и Дионисом! Ах, понапрасну вздымаю дрот могучий, оружье 60 [61] Надо бы прочь! Коль Пафийка могучей метателя молний, Коль ратоборца-бога сразила пламенем жарким, Коли огонь Фаэтонта своим она победила, Огненосца низвергнув - что сделаю я железом? Молви мне хитрость какую против Кипрогенейи! Эроса мне ли уметить? Мне ли с пернатым сражаться? Дрот подниму - он бьется пламенем, меч воздымаю - Луком грозит и стрелою огненной в грудь поражает! Часто бывал я ранен в битвах, но врачеватель Исцелял мои раны жизненосным искусством, 70 [71] Всецелительный корень возлагая на язвы. Хиссакос! Не утаи же, какое целение знаешь, Исцелить мое сердце от язвы сердечных томлений! Не пугал меня недруг, но только зрю пред собою Деву Халкомедейю - слабеет жало оружья! Не страшусь Диониса, но девою дивной низвергнут, Ибо сиянием лика она любовь пробуждает, Жаля в самое сердце - и жала не удалить мне! Нереиду какую будто я вижу, и словно Галатея с Фетидой Бромию поборают!" 80 [81] Молвил, и осторожно на кончиках пальцев ступая, Дабы не пробудилась спящая в спальне супруга, Снова на ложе восходит - но смуглолонной подруги Будто бы вовсе не видит, желает только единой Халкомеды сиянья и блеска раннего утра! Мукой любовной сраженный, падает воин на ложе... Верный слуга его также, Хиссакос, дремой томимый, Сразу на щит повалился, бычьей кожей обитый. Только Моррея глубокий сон охватил, вылетает Из ворот, что из кости слоновой ваяны, призрак 90 [91] И говорит ему речи обманные, утешая: "Страждущую Халкомеду, Моррей, прими как супругу, Станет женою желанной на ложе она после битвы, Днем она красотою очи твои затмевает, Ночью с тобою возляжет страстная Халкомедейя. Мил и желанен брак и во сне, и сладостны ласки Жара любовного даже и в твоем сновиденье... Я обниму тебя пылко, лишь только пробудится Эос!" Молвил призрак и сгинул... Моррей тотчас пробудился, Эос свет увидал, похитительницы желаний, 100 [101] Восхотел Халкомеды он снова и молвил в молчанье, Ложной надеждой Киприды в сердце своем обуянный: "Трижды ты, Эригенейя, блаженна: ты мне приводишь Халкомедейю, сумрак и темень ты разгоняешь! Явишься ты - и Моррея утешишь бессонного тут же; О Халкомеда, что Эос румяноланитной румяней! Хоры к нашим равнинам роз таких не приносили - Милая дева, ланиты твои цветут как весною Ранней сады, что не знают зимних бурь и туманов, Ты цветешь и с приходом времени Хор осенних! 110 [111] Лилии и под снегом твои распускаются, лик твой И анемонов алость затмить вовеки не сможет, Коих Хариты взрастили и коих не сгубит и ветер! Имя твое украшает медь изострая дрота, В имени вся твоя доблесть, Халкомедой зовешься Не понапрасну ты, дева, от медного бога Арея Ты и от ложа Киприды, рождающей страсти томленье! Кличет тебя Халкомедой весь мир, я один называю Хрисомедой - ведь мыслю красу златой Афродиты! Думаю, ты из Спарты! Ты от Афродиты Оружной, 120 [121] Халкомеда, по крови, сияющая красотою!" Так он любимую славил, бодрствующий на ложе. Вот, разливая сиянье ликом своим ярко-алым, Лучезарная Эос провозвестила сраженье. Ополчил громкогласый Арей всех индов на битву. Тут же, вооружившись у быстробегущих повозок, Встали инды вокруг колесницы Дериадея. Войско же Диониса, не видя победного Вакха, Выступило на равнину, но в сердце оно не имело Мужества далее биться в битве кровавосвирепой, 130 [131] Страхом великим объято... Не бушевало безумство Боя под меднодоспешной грудью ярых вакханок, Боле из тяжкорычащих глоток не вырывалось Пены неистовой. Тихо они на бой выступали, Дланями не ударяли кожи тимпанов и бубнов. Светочей не возгоралось сосен эниалийских, Пагубным дымом дышавших, словно все под ударом Тех бичей демоницы в робких жен обратились. Сатиры не вопили, не слышалось кликов авлоса, В битву бодро зовущих, на поле свирепого боя 140 [141] Шли силены понуро, не рисуя на ликах Жидкой грязью узоров, кровь знаменующих в схватке, Не малевали и алых ликов ложных, пугая Недруга перед битвой, и мелом не отмечали Белым чела, как раньше... Паны уже не пили Крови львиц, прокусивши яремные вены зубами, Дабы въярившись, бурно безумствуя, броситься в битву, Но, трепеща, оробели, тихо по праху ступали, Словно как будто боялись стукнуть о камень копытом, Больше не прыгали в диких скачка́х неистовой пляски. 150 [151] Дериадей свирепый в кровавую бросился схватку, Потрясая рогами словно шлемом гривастым. На порядки вакханок и Моррей устремился - Не было Халкомедейи среди той Вакховой рати, Дабы смягчить его ярость... Метал он копейное жало, Обагренное кровью сих воительниц алой. Дева вступила на поле, где бились мужи-ратоборцы, Красотой засверкав, крутолукая амазонка, В тканных тонких одеждах, блистая прозрачным хитоном В поле: так повелела Фетида премудрая, дабы 160 [161] Войско Вакха спасти, сраженного ярым безумьем. Тут-то, пронзенный ликом одной из Харит, пощадил он Целых одиннадцать дев беззащитных, Моррей ненасытный, Думая, что Халкомеда с ними. Скрутил за спиною Нежные длани менад, чтоб никто не смог развязать их, И ухватив за кудри, волок по земле как добычу К свекору Дериадею, чтоб стали рабынями в доме, Словно бы новый выкуп брачный за прелесть супруги, Кою добыл он войною в горах воинственных Тавра, После чего и дочерь царскую Дериадея 170 [171] Узами брака связал он, ровесницу Хейробию - Ибо владыка индов хотел не брачных подарков, Не серебра и не злата, не драгоценных каменьев, И не требовал бычьих стад иль овечьих, иль козьих, Нет, он желал, чтобы дщери вышли за полководцев Так и случилось, что выдал царь и без выкупов брачных Дочерей за Моррея, и за могу́та Оронта, Он воителям добрым милое отдал потомство, Хейробию - Моррею, Протонойю отдал Оронту. Не было в мире воев, подобных сему Моррею, 180 [181] Ибо в могучем сложенье и мощи его необорной Индов, Геей рожденных, сила вся воплотилась, Самородная влйлась в мужа могучесть Тифона... И близ отрогов высоких огнепылких аримов Он доказал свою доблесть могучую при киликийском Кидне, вместо подарка влажную Килики́ю Он преподнес, и безродный, взял себе доблестью знатность! И ассирийское племя пред женихом-полководцем Преклонило колена, под иго Дериадея Скальную выю отрогов склонил и Тавр киликийский, 190 [191] Кидн смирился надменный - с тех пор в киликийских пределах Воин Моррей Гераклом Сандом всегда назывался; Все это было раньше... Потом в жестоком сраженье Копием беспощадным тиад он пленил и воскликнул, Торжествуя победу, волю чувствам давая: "Вот тебе, скиптродержец, для дочки царской добыча, Захватил я вакханок - потом и Вакха поймаю!" Так ответил Моррею владыка индов могучий: 200 [199] "О, прекраснодоспешный Моррей! Твоя Хейробия, Доблестию всемощной оплачен твой свадебный выкуп, Города Киликии смирил ты великой победой, Ныне и новой добычей нам угождаешь; коль хочешь, Бассарид уведи ты во дворец Хейробии, Дабы полнились до́мы рабынями, что же до Вакха - Я не нуждаюсь в Моррее; неразрушимою цепью Я скую Диониса, ярмо надевши на выю! Только с рабыней своею да не возляжешь на ложе - Не уподобься только индам женолюбивым! Не заглядывайся на очи вакханок и выи 210 Белые, дабы дочерь тебя не приревновала! Я же, лишь целое войско Бромия одолею, В меонийскую землю вторгнусь, несметных сокровищ В Лидии наберу, что в струях Пактола находят! До благогроздных пределов Фригии доберусь я, Там, где Рейя, кормилица Бромия, обитает, Все серебро алибов в равнинах обильных разграблю, Слитки из серебра увезу в отчизну с собою! После город разрушу, сии семивратные Фивы, Дом Семелы надменной спалю, где дымятся покои 220 Брачные, не остыв от огненных молний супруга!" Так нечестивый владыка молвил, в дар получивши Пленниц от храброго зятя, добычу в битве свирепой. Он Флоги́ю с Агреем передает вакханок, Повелитель, за кудри влача их, одною цепью Длани им повязав и выстроив вереницей; Воин Флоги́й добычу, вестниц царской победы, Через город повел. Одних повесили сразу Под высокою аркой врат с искусной резьбою, Крепко их обхватив удушающей выю веревкой; 230 В пламени жарком погибель пленниц иных настигла; Третьих бросили в струи вод, заливших глубины Рудников и колодцев, туда, где пучинные воды Только вручную рабы выкачивают на поверхность Вот уж из недр подземья пленниц крик раздается, Еле видных во тьме, то одна кричит, то другая: "Ведала я, что для индов земля и вода словно боги! Правду молва говорила, и та, и другая враждебны Равно сейчас для меня, ибо бросили посередине Меж землей и водою нас на верную гибель, 240 Смерть приключится со мною вот-вот от обеих... Мне тина Грязная ноги связала, колена поднять не могу я, Засосала мне бедра вязкая эта трясина, Мойрам неумолимым в очи смотрю, неподвижна; Воды уже подступали, но я тогда не боялась, Если б тут были потоки быстрые, чтобы руками Я грести возмогла, рассекая черную воду!" Молвила так, и воды обильные хлынули в горло Прямо и принесли ей погибель без погребенья. Сладостным жалом томимый страсти своей к Халкомеде, 250 Меналид безоружных Моррей толпу провожает Через город высокий, погоняя их дротом; Словно пастух какой овец разбежавшихся стадо За ограду сгоняет, сбивая в единую кучу С шерстью косматой животных посохом длинным пастушьим, А подпаски помогают, размахивая руками, Окружить сие стадо, чтобы овцы́ ни единой Не отбилось от общей кучи, чтоб не сбежала Отделившись, в кусты и где-нибудь не затерялась: Так и толпу своих пленниц в город высокостенный 260 Гонит бурный воитель Моррей беззащитных вакханок, Коих он в битве свирепой захватил как добычу. Гонит и мыслит при этом в сердце глубокую думу, Если бы в этой добыче жен прекрасных и нежных Халкомеда влеклася под игом рабским и тяжким, Женам этим подобна, чтоб мог он ее принудить Как служанку работу дневную делать, а ночью Ложе с ним разделять, богинь исполняя обеих Труд - и сладкой Киприды, и славной ткачихи Афины... Боле не оставлял Моррей-копьеборец и битвы: 270 Дериадею позволил напасть на женское войско, Сам же на ратоборцев Бромия устремился, Воев мужей пылая низвергнуть и в яростной схватке В бегство их обратить. Но встала бурная дева, Полной красой блистая, близ башен града высоких, Без покрывала... И женам, коих страсти истомный Пламень безумит, она подражать движеньем старалась ~ То вращала очами, то пояс она распускала На хитоне прозрачном - сосцы розовели сквозь ткани Видя сие, наслаждался Моррей лицезрением персей, 280 Тесно прижатых друг к другу под пеплосом девы белейшим... Камень взяла Халкомеда округлый, диску подобный, Столь огромный, что тяжек был бы и для повозки, Дланью искусной метнула в Моррея со шлемом прекрасным, Камень взметнулся в воздух, грозный звон издавая, В сердце щита ударил, там, где образ изваян Был Хейробии из злата, во всем подобный сей деве, - И глава изваянья надвое раскололась Вместе с ободом крепким; лик его исказился, Всю красоту уничтожил округлого лика сей камень... 290 "Счастлив мой щит!" - помыслил Моррей, и снова и снова, В сердце смеясь, себе речи такие тайные молвил; "Храбрая Халкомедейя! Пейто розоперстая, нежный Образ Киприды и новой благодоспешной Афины! Эригенейя-вакханка! Незаходящая Мена! Лик резной Хейробии на щите ты разбила - Если б ты горло пронзила живой супруги оружьем!" Так он сказал, устремившись под стены за девою вольной, Клича грозные речи, меча и копья не касаясь, Жала слов изрыгая на деву, не острые стрелы, 300 Только для виду оружьем бряцал, его в ход не пуская, Звуками битвенных воплей обманывал и устрашал он, Луком изображая ярость битвы свирепой, В сердце ж смеялся, надежду радостную лелеял Вот метнул мимо цели, играя, копье боевое, Ужасая обманно - пустилась противница в бегство - Веющей бурно моряне бег ее быстрый подобен! Ноги ее неустанно над землею мелькают, А ветерки поднимают кольца волос, обнажая Выю и рамена, вызывая зависть Селены. 310 Следом мчится Моррей, но приберегает силы, Жадно выслеживая сквозь промельк ступней обнаженных Розовые лодыжки девы, обутой в плесницы, Вьющейся по ветру прядью волос ненасытно любуясь - За Халкомедою гнался так он, и речи такие Сладостные изливались из уст Моррея молящих: "Остановись, Халкомеда, для битвы любовной останься, Ты красотою спасешься, не бегством, ведь ко́пья не ранят Так, как ранит мужчину огонь любовных томлении! Я ведь не враг, о, не бойся! Низвергнуто красотою 320 Милой твоей боевое копье из меди изострой! Ах, не надобно ныне щита иль меча, ты сияньем Красоты поражаешь словно копьем необорным, А ланиты могучей, чем даже и ясеня жало! Сила рук ослабела моих! И вовсе не чудо, Что победное жало низвергнуто, если Киприда Превратила и бога Арея могучего в деву! Верным сатиром сделай меня, пусть в битве свирепой Инды всех побеждали, пока держал я оружье - 330 [329] Ныне, коли желаешь, послужу Дионису, Ныне, коль пожелаешь, рази меня в пах или в выю! Смерти я не бегу от дрота девы-вакханки! Только оплачь, коль погибну, и слезы Халкомедейи Из пучины Аида выведут павшего воя! Дева, что ж ты трепещешь при виде копья боевого? Вьющиеся по ветру над нагими плечами Волосы видя, я шлем свой гривастый наземь бросаю! Видя небриду, я панцирь бросаю наземь с оружьем!" Молвил - она же бежала, смешалась с вакханок толпою, И исчезнув из виду ратоборца Моррея, 340 Стала храбро сражаться против мужских ополчений! Но от натиска войска вражьего отдыхали Вакховы ратоборцы, пока отвлекали Моррея. Бассарид же порядки гнал до самого града Дериадей мечом, пока за огромные.башни Во врата не загнал их, стаю воительниц ярых, За высокие стены. Так, гонимы железом, Внутрь укреплений вбежали они, из дебрей родимых Изгнаны, там и блуждали в полном смятенье вакханки, В путанице переулков. Кто в сторону Эвра бросался, 350 Кто на запад, а кто и к весперийским пределам, К Нота равнинам иные спасались, иные к Борею Бассариды бежали; покинуло мужество женщин, Из менад превратились в девушек, вспомнили снова Про любовь и про ткацкий станок, про заботы по дому, И про пряжу в корзинке, вновь возжелали Афины Веретенца с грузилом вместо утвари Вакха. Смуглокожий воитель гнал белокожее войско В этой битве свирепой меж городских укреплений!

Песнь XXXV

В песне же тридцать пятой враждебного ратоборцу

Эроса ты отыщешь вместе с убийством вакханок!

Дериадей же могучий неистово бился в сраженье, На воителей Вакха индов царь ополчился, То их копьем длиннотенным сражая, то разрубая Жалом меча изострым, то мечет он горные глыбы, То испускает из лука метко разящие стрелы. Так он бился свирепо меж городских укреплений, Дериадей-копьеборец. Вопль стоял многошумный С той и другой стороны, оросились кровью обильной Улицы и переулки града, мощенные камнем, И убивали бессчетно вакханок в сумятице боя. 10 [11] Старцы сидели недвижно у башен града высоких, Созерцая сраженье, жены и девушки также Видели все смятенье воительниц-тирсоносиц. В женских покоях скрываясь, прячась у лона кормилиц, Длинноодетые девы видели женскую Распрю, Горько рыдали над смертью павших в битве ровесниц Но повелитель свирепый индам женолюбивым Приказал без пощады резать прекрасных вакханок, Опасаясь и ложа с девою копьеносной, Дабы не отвратила Пафийка их от сраженья! 20 [21] Только воительница, повергнута в прах, без хитона, Не имея оружья, кроме красы, повергала Плотью нагою своей вожделеющего убийцу, Раненная, наносила раны! Лик ее - пика; Побеждала и ставши мертвою! Бедра нагие - Меч ее, стрелы желаний поверженная метала! Воин влюбился бы в деву павшую... Древле ведь было Так и с Ахиллом, что после погибели Пентесилеи К хладным устам прижимался, горько плача над мертвой - Если бы вой не страшился грозного Дериадея, 30 [31] Он созерцал бы, жалея, тело нежное павшей, Светлоокруглые бедра, изгибы белых лодыжек, Он коснулся бы плоти и холмиков грудей округлых С розовыми сосками, подобных яблокам сочным, Он восхотел бы и страсти с нею, и плакал бы после Смерти девы, злосчастный, такими речами в печали: "О розоперстая дева, злосчастнейшего убийцу Раненная - уязвила, погибшая - поразила Насмерть, твоими очами твой сражен погубитель, Дротом красы пронзен, сияньем девичьего лика 40 [41] Наземь воин повергнут, как будто бы лезвием жала! Груди твои - тетива, сосцы же - острые стрелы, Стрелы жарких желаний, что битвенных копий могучей! Странная страсть поразила меня, когда я за девой Устремился: влюблен я - но нет на свете любимой! По бездыханной вздыхаю! О если бы чудо случилось, Чтоб эти мертвые губы заговорили внезапно, Чтоб наполнились речи сладким любовным признаньем, Чтоб я услышал от девы: "Ты, что влачишь меня в прахе, Ты, нечестивый убийца, оставь девичью невинность, 50 [51] Ты, чья медь погубила деву, не трогай хитона! Ах, не касайся же плоти израненной! Прочь от увечий, Нанесенных оружьем... Будь прокляты луки и стрелы, Пусть мои длани ослабнут, ибо копье мое деву, Не силенов седых с прекраснокосматою шерстью, Не безобразных сатиров племя, не немощных старцев, И не фавнов косматых - деву-беглянку сразило! Как же коснуться мне раны плоти, отныне желанной, Дикую чащу какую пересечь или дебри, Дабы найти для целенья язв и увечий ужасных 60 [61] Жизнеподателя, старца Хирона; где же открою Средство и тайны искусства Пэана, что боль разрешает? Жажду, коль слухи правдивы, найти я "корень кентавров", Дабы к ранам и стеблем, и цветом его прикоснуться, Дабы живою вывесть тебя из пределов Аида! Чары призвать какие иль звездные заклинанья, Дабы с Эвия песнью боги явились на помощь, Остановить потоки крови из раненной плоти? Если б вблизи находился жизнь подающий источник, Дабы на члены плеснувши влагой, снимающей боли, 70 [71] Исцелить твои язвы, дабы в прекрасное тело Смог я даже и душу снова вернуть из Аида! Главк годов неиссчетных круговращенье познавший, Если то правда, из бездны просторнобесплодного моря Выйди, доставь мне той травки, что жизнь бессмертною деет, Коей ты древле коснулся устами и вечною жизнью Наслаждаешься ныне, времени не измеряя!" Молвил бы и удалился со смертною мукою в сердце! Вот Протонойя, дева, о муже скорбящая павшем, Отомстить за Оронта желавшая, на вакханок 80 [81] Бросилась: будто явилась новая Аталанта! Щит и копье Моррея дева взяла Хейробия, На бассарид устремившись, уподобилась Торге. (Дева та щит взяла, обитый кожей воловьей, Брата Токсея, когда ко благобашенным стенам Калидона недруг явился, напавший на город, И сражалась, ведь гневный Мелеагр устранился!) Храбрая Орсибоя явилась с воителем-мужем, Подражая в сраженье Деянире отважной, У парнасских отрогов в стране враждебных дриопов, 90 [91] Где она как амазонка билась с недругом диким... Многие бассариды заперты были под кровлей Благозданных дворцов, и вопли там раздавались Битвы, а кто-то из женщин на улицы вышел сражаться, Преисполнившись духа воинственного, а иные С кровель камни бросали, участвуя в схватке жестокой - Обе стороны в битве шум поднимали великий! Бой бушевал меж башен, Арей свирепо ярился, Все лидийское племя бассарид избивая... Халкомедейя в то время одна у стены оставалась, 100 [101] В сторону отошла, от битвы сей уклоняясь, Поджидая Моррея влюбленного - не придет ли? Он же скитался, безумным оком вокруг озираясь; Деву увидев, бурный Моррей пустился за нею, Страстной любовью томимый, в погоню за Халкомедейей! Ветер одежды беглянки развевал, обнажая Тело, чаруя Моррея открывшейся взору внезапно Светлой красою нимфы, спасающейся от погони. А бассарида обманным голосом лепетала, На бегу обращаясь к быстрому вою, Моррею: 110 [111] "Коли желаешь ты ложа со мною, Моррей-ратоборец, Совлеки меднозданный доспех свой, ведь в праздничном платье Даже Арей с Кипридой сочетается страстью, В белоснежном хитоне, как Аполлон-дальновержец... Разоблачись, дабы Потос с Кипридой связали нас игом, Если взойдем на одно мы ложе любовное оба; Эрос низвергнет Моррея, Киприда - Халкомедейю! Мне б не хотелось супруга в доспехах железных на ложе, Политых потом и кровью на поле сраженья свирепом. Тело омой в прохладных водах, дабы явиться 120 [121] Фаэтонту подобным, омывшемуся в Океане, Щит оставь боевой, оставь и копье боевое - Ты ведь не хочешь низвергнуть дротом меня смертоносным! Грозный шлем свой ужасный сними с главы пышнокудрой, Ибо гребень высокий оного мне помешает - Нет, не желаю и видеть этой железной личины... Как воспылаю любовью, коль даже лица не увижу! К меонийским пределам стопы не направлю вовеки, После Моррея Вакха не допущу я на ложе, Принадлежу я к роду индов отныне! Лидийской 130 [131] Я Пафийки не знаю, чту теперь Эритрейку, Тайной страсти отдавшись Моррея... В битвах жестоких Пусть полководец инд защищает свою Афродиту! Ибо равно сразил обоюдным жалом желанья Химерос нас обоих, единой мукой терзает Сердце он мужа Моррея и девы грудь Халкомеды! Страсть с какою же мукой скрываю, ведь скромная дева Разве посмеет открыто мужа призвать к Афродите!" Молвила так, обольщая влюбленного ратоборца, Ей же Моррей злополучный ответствовал только со смехом: 140 [141] "Что ж тут такого, коли Моррея в медных доспехах К ложу Халкомедейи влечет копье боевое - Ибо в имени девы медь звенит и трепещет! Но кровавого дрота не подъемлю и брошу Щит свой из кожи бычьей, тело же в водах омою, Длани от крови очищу, стану деве супругом, Стану нагим Ареем, появшим нагую Киприду, Хейробию оставлю, выгоню собственноручно Дочерь Дериадея ревнивую из дому тут же! Не ополчусь на вакханок, коль ты мне это прикажешь, 150 [151] Против сограждан милых сражусь, погублю даже инда Тирсом грозд олюбивым, не медным дротом, как раньше, Брошу доспех железный, украшусь листвой виноградной, За Диониса, владыку нашего, стану я биться!" Так сказал и отбросил ясень далеко от дланей, Снял и шелом гривастый с кудрей, залитых потом, Перевязь бычьей кожи разрешил плечевую, Освободил он спину натруженную от доспеха, Расстегнул и нагрудник медный, торс прикрывавший, Кровью забрызганный вражьей, бросил он панцырь на землю. 160 [161] Вот увидала Киприда жаждущего Моррея, Побежденного страстью к Халкомедейе прекрасной, Молвила тут же с насмешкой над индом безумно влюбленным: "Ты, мой Арей, ограблен! Моррей от битв отказался! Ни меча, ни доспеха - из-за сладостной страсти Выпустил он из дланей оружие боевое! Отрекися от дрота мощного! В море прохладном Члены омой, отбросив доспехи! Киприда нагая Много могучей Арея, и ни щита ей не надо, Ни длиннотенного ясеня! То и другое заменят 170 [171] Красота и сиянье белоснежного тела, А лучезарные взоры будут стрелою пернатой Перси разят вернее копий, ведь сей ратоборец Стал из могучего воя нежным любовником сразу! Не приближайся ты к Спарте, где жители почитают Медный облик оружной Афродиты отныне, Ибо твоим же оружьем низвергнет богиня Арея! Ибо не можешь ты биться взглядами, копья в сраженье Не разят так могуче, как взоры любовные - воев! Вот твои слуги отныне, рабы и други - эроты! 180 [181] Дерзкую выю склони же пред Киферейей победной! Ты, о Арей, низвергнут, ибо Моррей оставляет Меч, облекаясь в небриду для свадьбы с Халкомедейей!" Так рекла Афродита улыбчивая, надсмехаясь Над Ареем, супругом и недругом. Вот близ морского Брега Моррей оставляет одежды свои без присмотра, Сладким томимый волненьем погружается в воду, Обнаженный, и плещет влага прохладная подле, Не охлаждая в сердце горящего жала Пафийки, Молится он Афродите Эритрейской средь пены 190 [191] Моря, дабы Киприда ему помогала морская - Только выходит из влаги черным таким же, ведь тела Не изменить природы, ведь лика соль не отмоет, Смуглоты не отчистит, хоть влага красна в этом море! Он в надежде напрасной мылся, хотел белокожим Стать и тем самым желанней показаться для девы Вот он уже и облекся в пеплос льняной белоснежный, Каковой под доспехи воители надевают. Неподвижно, безмолвно стоит на бреге песчаном Халкомеда, печальна, в сторону отвернулась 200 [201] От нагого Моррея, стыдливо потупилась дева, Обнаженного мужа стыдяся... В обычае женщин Нет такого: смотреть на мужчину после купанья! Только сыскал ратоборец место пригодное, к ложу Дерзкою дланию деву стыдливую увлекает, Платье, не должное трогать, хватает и тянет с вакханки, И тотчас заключает в объятия пястей могучих, Страстно желая принудить к любви целомудрие девы, Но от чистого лона змея мгновенно восстала, Защищая хозяйку. Вкруг чресел тесно обвилась, 210 [211] Кольцами обхватила перси и плоть ей прикрыла, Испуская шипенье из пасти раскрытой безгласной, Зазвучавшее эхом средь скал... И ужас Моррея Охватил, лишь заслышал звук он, трубам подобный Битвенным этой змеи, защитницы девы невинной. Воин, свивающий тело в кольца, напал на Моррея, Гибкий хвост он вкруг выи ратоборца свивает, Пасть как копье бросает, а зубы его извергали Яд ужасный... Метал их воин змеиный как стрелы! Встали и змеи другие из волос Халкомеды, 220 [221] Защитили и грудь, и лоно они защитили, Смертоносным шипеньем как песнь запевая на битву! Так пребывал Моррей пред градом высокостенным, Скорбною Халкомедой владеть безуспешно желая Благооружная рать бассарид в то время спасалась От изострого дрота жестокого Дериадея. Вот Гермес быстрокрылый стремительно прянул с Олимпа, Приняв на время битвы Бромия лик и подобье, Голосом тайных обрядов воззвал он к войску вакханок. Только лишь вняли девы гласу Эвия-бога, 230 [231] В месте едином собрались, из путаницы переулков Меналидское племя обходными путями Вывел Резвоплесничный к городским укрепленьям, Стражей у стен стоящих бессонно бдящие очи В сладостный сон погружает всечарующим жезлом Тать Гермейас, в ночи поводырь - и пала внезапно Тьма ночная на индов (невидимые вакханки Видели все при свете), и дев, бесшумно бегущих, Тайно вел через город Гермес, в ход крыла не пуская; Вот уж божественной дланью он открывает запоры 240 [241] На вратах в укрепленьях и к солнцу вакханок выводит! Только лишь тьму колдовскую рассеял Гермес светоносный, Дериадей благомечный кинулся снова с угрозой За бассарид ополченьем, покинувшим стены и башни. Некто так в сновиденье глубоко погруженный, Радуется понапрасну в тщетных своих упованьях, Перебирая руками призрачные богатства, Обладатель сокровищ ненастоящих, обманных - Лишь розоперстое утро займется за окоемом, Злато сновидческое тотчас пред ним исчезает, 250 [251] Оставляя пустыми ладони, хватает "ничто" он, Призрачное довольство терзает его сновиденья! Так вот и Дериадей блуждал по улицам темным, Тешил себя надеждой, что пленные бассариды Точно его уж добыча, пойманная во граде, Но обманом явилась его во мраке победа! Свет засиял над градом - никто не увидел вакханок, Все словно сон миновало... В бешенстве возопил он, Гневаясь на Диониса, Зевса и Фаэтонта, Рыская в поисках дев меналидских сбежавших... Вне башен 260 [261] Слышался вопль свободных вакханок в честь Эвия-бога! Бросился Дериадей на битву - тут Зевс пробудился На вершинах Кавказа, Гипноса сбросил покровы Уразумел во мгновенье ока Геры лукавство, Лишь только бегство силенов увидел и толпы вакханок Бегством спасающихся с дорог и башен высоких, Как повелитель индов сатиров избивает, Косит менад словно ниву, и собственного потомка Видит, простертого в прахе, вкруг коего встали вакханки Плача и причитая... Лежит недвижим, главою 270 [271] В грудь, беспамятный, ткнулся и с тяжкими всхрипами дышит, Белую пену роняя с уст (о, признак безумья!) Уразумел он Геры злобной замысел страшный, Словом язвительногрозным стал попрекать он супругу, В гневе низвергнул бы в бездну, где Иапет обитает, Гипноса заключил бы он во мрачной пучине, Если б не Ночи моленья, мирящей Бессмертных и смертных. Гнев с трудом обуздавши, обратился он к Гере: "Разве ты не довольно жестока с Семелою, Гера? Даже и против мертвой воюешь? Не может и пламя 280 [281] Неукротимое ревность твою смирить и утешить, Из Зевесовой длани спалившее деву Тиону? Гнать доколе ты будешь Бромия Индоубийцу? Разве ты позабыла железные тяжкие узы? Помни, они наготове! За ноги я подвешу Под облака, в поднебесье! Будешь ты над землею, Вниз головою повиснув, муки терпеть и страданья! Сведает бог могучий Арей про тебя, что повисла Под облаками в оковах - родительнице не поможет! Огненный бог Гефест не придет - даже он побоится 290 [291] Искры только единой от поднебесной зарницы! Длани твои золотыми узами спутаю снова, Неразрушимою цепью скую твоего я Арея, Пусть колесо над землею вращает - да побыстрее, Чем это делают Тантал заодно с Иксионом! Я бичевать ему стану спину до самого мяса, Отпрыск пока мой не будет победителем индов! Сколь же придешься по нраву ты Крониону-мужу, Коль изгонишь безумье, измучившее Диониса! Так не противься же боле соложнику, поторопися, 300 [301] Неуловимая, к склонам пастбищным отчины индов, Грудь дай Вакху, как матерь давала некогда Рейя, Да оросятся млеком уста его древле созревшим, Млеком священным, что в небе Путь являет к Олимпу, Станет отчизною высь на земле рожденному Вакху! Млеком своим помазав тело бога Лиэя, Гнусное гноище выжжешь безумья, сразившего разум! Будет тебе и награда: я подведу к Олимпу Этот поток каплевидный, что из сосцов твоих вышел, Дабы он стал соименным млеку Геры-богини, 310 [311] Сей целительной влаге, отвращающей беды! Только не угрожай ты Дия любимому чаду, Только не строй ты козней иных супротив Диониса!" Так он сказал, посылая соложницу грозную, Геру, Против ее желанья, целить безумие Вакха, Дабы стала богиня дружественной Дионису Оскорбленному, ибо длани ее, помазав Млеко грудное, смогли бы избавить его от болезни. Гера же подчинилась: с целебным касанием дланей Брызнула каплями млека божественного на Лиэя, 320 [321] Изгоняя гноище безумья с измученной плоти. Ревность она сильнее скрывала под ликом спокойным, Глядя на блеск и сиянье Дионисовой плоти И касался дланью ненавидящей Вакха. Вот распахнула одежды она пред бога устами, Полные амвросии груди свои обнажила, Полилось ручейками млеко из персей ревнивых, Бромия возвращая к жизни; кудрявого Вакха Созерцала очами она и силу, и юность, И дивилась, что чрево земное сие породило - 330 [331] То ль копьеборца Арея, то ли бога Гермеса, То ль самого Фаэтонта иль сладкопоющего Феба... Вот уж кого женихом бы Гера для Гебы желала, Если бы Зевс всемогущий ее не назначил он в жены Мужу Гераклу, двенадцать свершившему славных деяний! Вот, исцелив безумьем охваченного Лиэя, Вновь возвратилась богиня к поднебесным созвездьям, Видеть не в силах войско неоружное Вакха, Что сражалось лозою с индами и листовьем, И разрушительным тирсом недруга избивало! 340 [341] Ибо Дия дитя не пренебрегало сраженьем Более, вновь появившись пред ратью, смеясь над врагами, В длани, убийце Титанов, плющ смертоносный сжимая: "В битву! Сразимся, о други! В эту свирепую битву Снова нас Зевс увлекает владыка, отпрыску Вакху Ныне он поборает, с высот защищают Лиэя Все блаженные боги, и Гера уже не врагиня! Кто устоит против грома Кронида? Встанет ли недруг Злополучный, когда зарницы блистать ополчились! Стать родителю равным желаю! В неистовой битве 350 [351] Мой отец и Титанов одолел землеродных, Я ж одолею индов племя, землею рожденных! После победных деяний Лозоносца познает Мир этот Дериадея мольбу о пощаде, пределы Индов выю преклонят пред мирным Бромием-богом, Струи реки польются Эвия влагой хмельною! Недругов все увидят подле кратера Лиэя, Пьющих вино золотое из вод реки хмельноструйной! Дерзкого индов владыку, связанного лозою И плющом, средь которых и листья, и грозды теснятся, 360 [361] Кои, после целенья от приступов злого безумья, Нисиадские нимфы восхваляют и славят, Кои, свидетельства силы и могущества наших, Богохульника мужа удушили свирепо, Арабию ввергая в ужас деяньем отважным, Ибо низвергли Ликурга виноградные гроздья! Ныне же смело бросайтесь в битву, стремитесь к победе, Приобретайте добычу, сокровища недругов, коих Много - как в море песка! Влеките к кормилице Рейе Жен индийских за кудри, к богине, что Вакха вскормила! 370 [371] Мстите же яростной битвой за павших воинов наших, Коих погибель мне сердце полнит острою скорбью, Ибо в груди моей радость с печалью смешалась - лишь вижу Дериадея живого, Офельтеса без погребенья, Попрекающего Лиэя злосчастные длани! Не ополчится Кодона, бедная Алкимахейя Боле копьем не сразится искусным, даже Айбиал Пал в неистовой схватке - а я еще тирс воздымаю Стыдно мне об Аресторе после битвы подумать, Ибо Офельтесу павшему помощи не подали! 380 [381] Корибантидского Крита в град войти не сумею, Ведь Агелай-родитель сына уже не оплачет, Коли услышит: Антей в сражении пал неотмщенным! Миносу постыжусь показаться, ибо Астерий Страждет в шатре, изранен, коему более прочих Я бы желал уцелеть, ведь кровь Европы струится В нем, и верну я в отчизну родича невредимым По окончанье похода, дабы Кадм не услышал, Что трусливый Лиэй Астерия в битве оставил! В битву свирепую, друга! Единым только деяньем 390 [391] Всех спасу, коль убью одного, убившего многих!"

Песнь XXXVI

В песне тридцать шестой, избавившись от безумья,

Вакх, свой лик изменивши, бьется с Дериадеем.

Так он рек, ободряя всех своих полководцев. Дериадей же войско свое подвигает на битву. Разделились и боги, насельники высей Олимпа, Поборают в сей распре и тому, и другому, Ибо одни за Лиэя, другие за Дериадея! Зевс, повелитель Блаженных, на высях Керны воссевший, Смотрит на весовую чашу сей распри, а в высях Бог лазурнокудрявый Гелия кличет на битву, Бог Арей - Светлоглазую, бог Гефест же - Гидаспа, Горная Артемида вызвала Геру-богиню, 10 [11] Бог Гермес благожезлый богиню Лето вызывает, И от распри божественной отзвук двойной поднялся Бьющихся с двух сторон, ведь все они в битву вступили! В семь локтей высотою, Арей против Тритогенейи Мечет дрот необорный, но невредима богиня, Лишь эгиду пронзил он, прошел сквозь ужасную гриву Змеевласой Горгейи, коей и видеть не должно, Только разбил он косматый щит Паллады, и жало Острое мощного дрота, скрежеща, лишь проходит Сквозь колтун шевелящийся, аспидов раня Медусы! 20 [21] Вот воинственная возопила кличем свирепым, Дрот плодоносный взяла, не знающая материнства Дева Паллада, метнула медь изострую мощно, С коей на свет совместно из отчей главы восстала, И Арей, уязвлен, на колено одно опустился - Помогла Афина подняться ему и послала Снова к матери милой, Гере, после сраженья. Вот на Геру напала союзница горного Вакха, Горная Артемида, лук напрягла огромный, Выстрелить в цель готова - но нападенье предвидя, 30 [31] Гера облако Зевса схватила и быстро прикрылась Им как будто щитом. Мечй стрелу за стрелою, Свищущую сквозь воздух по направлению к цели, Не попала в богиню Лучница, опустошивши Тул: под облаком скрылась неуязвимым другая! Как разъяренная стая журавлиная, бились Жала снарядов воздушных один за другим об округлый Щит, ударяясь безвредно в облак темный, безвидный; И не единой раны укрытая не получила! Вот подняла она вихорь воздуха ледяного, 40 [41] Длани подъявши, метнула глыбу замерзшую Гера И Артемиду сразила сим ледяным снарядом! Крепкозданныи сеи дрот преломил ее лук с тетивою, Битвы не прекратила Дия-супруга, в средину Прямо груди Артемиду уметила, тул покатился Прочь по земле от удара этого мощного дрота, Надсмехаясь над Лучницей, молвит соложница Зевса: "О, Артемида! Сражайся со зверем! Что ищешь сраженья С тем, кто могучей! В горы ступай! Зачем тебе битвы? Ловчую обувь носи, оставь поножи Афине! 50 [51] Ставь хитроумные сети с силками! Зверей убивают Пусть твои псы да борзые, не быстролетные стрелы! Не для охоты на львов оружье твое, на трусливых Зайцев да кроликов робких снасти ставь да ловушки! Плачь да печалься по ланям благорогим повозки, Да, по ланям пугливым, что тебе отпрыск Зевеса, Правящий леопардов и львов свирепых упряжкой? Хочешь - позабавляйся с Эросом, милым малюткой! Дева! Ты брака боишься - сидеть тебе с роженицей Да облегчать страданья, за пояс девичий хватаясь 60 [61] С Эросом да Пафийкой - родам, авось, да поможешь! Так ступай же, беги в покои рожающих женщин, В женской ты половине надобна для молитвы, Стрелами мук родовых терзай измученных женщин, Львице подобна близ ложа только родившей - для битвы j Ты рождена, о богиня? И целомудренной девы Целомудрия боле не изображай ты для смертных: Ибо твой облик девичий приявши, Зевес всемогущий Овладевал достояньем девичьим, помнят ведь чащи Гор аркадских ту нимфу, Каллисто́, как под ликом 70 [71] Артемиды Зевс овладел ею; плачут вершины Гор и поныне над девой, ставшей медведицей дикой, Как над неверностью верной подруги богини стенают, В облике коей на ложе девичье проник соблазнитель! Так что отбрось-ка подальше лук боевой поскорее, С Герой не бейся, могучей тебя ведь богиня, с Кипридой Бейся, о повитуха, против причины всех родов!" Так сказала, оставив повергнутую Артемиду. Пред потерявшей разум от ужаса брат появился Аполлон, и под руки белые подхвативши, 80 [81] Утешает и быстро из схватки подальше уносит, Сам же к битве свирепой возвращается тут же. Встал он, пылая сразиться с вождем глубокопучинным, Посидейоном-недругом, вот уж на лук налагает Жало и с дланей обеих дельфийское пламя слетает, Дабы, сияя, сразиться против влаги глубокой, Свет изливающей темный - лук схватился с трезубцем! Вот пылающий пламень дрота и влажные жала Сталкиваются друг с другом. Бьется Феб Дальновержец, Небо над ним испускает ропот воинственной песни, 90 [91] Отчий эфир, отвечает бурной трубою прибоя Бьющего в слух Аполлона дева пенная Эхо, Тритон широколанитный раковину раздувает (Сверху - муж, а от бедер - зеленая рыба морская!), Все вопят нереиды, из пенных зыбей показался, Потрясая трезубцем, и сам Нерей арабийский! Отзвук воинств небесных в битве свирепой заслышав, Зевс взволновался подземный - вдруг Энносигей, потрясавший Твердь могучею зыбью океанийских прибоев, 100 Миропорядок всевечный разрушит ударом трезубца, Вдруг он недр основанье глубокопучинное сдвинет С места, взору являя не должное видеть подземье, Вдруг разобьет он жилы скальных ям и колодцев, Зыбь своих вод изливая в тартарийские бездны И затопит ворота преисподнего мира! Грохот поднялся безмерный от распри богов бессмертных, Тут и трубы подземья взгремели; но вот обращает К недругам жезл свой Гермес, выступая вестником мира, Трех Бессмертных единой речью увещевая: 110 "Сын Зевеса и родич, и ты, Стреловержец, на ветер Светоч бросайте и стрелы, а ты - изострый трезубец! Да не смеются Титаны, глядя на битву Блаженных, Дабы после того, как Кронова распря свершилась, Вновь меж богов бессмертных не было междоусобья, Да не увижу распри после битв с Напетом, После Загрея и Вакха послерожденного, гнева Зевса не узрю, чтоб снова землю зарницей спалило, Да не узнать мне вовеки потопа и землетрясенья С ливнями, льющими с неба, да не изведаю боле 120 В водах небесных плывущий возок богини Селены, Да не увижу конца лучезарных огней Фаэтонта! Так уступи старшинству владетеля влаги глубинной, Брату отца почтенье яви, ибо чтит он твой остров, Делос, пеной омытый морской, земли колебатель, Вспомни о пальмовом древе, вспомни о древе оливы! Энносигей, разве Ке́кроп судит тебя в этой распре? Инах какой селенье Гере опять присуждает? Что ополчился ты снова на Феба и на Афину, Что желаешь ты новой ссоры с богинею Герой? 130 Ты, круторогий отче могучего Дериадея, После светоча Вакха страшись зарницы Гефеста, Как бы тебя не спалил он пламенем острожалым!" Так нзмолвил -и распря богов тотчас прекратилась. Дериадей же безумный и яростный кинулся в битву Лишь только снова завидел вакханок, дев безоружных. Вот углядел он на поле исцеленного Вакха, Стал призывать к сраженью бегущих своих полководцев, Конных воев и пеших осы́пал грозной насмешкой, Варварские попреки выкрикивая из глотки: 140 "Иль Диониса сегодня схвачу я за кудри густые, Или в схватке вакхийской инды навек осрамятся! Устремитесь на сатиров - рок нам повелевает Биться! Дериадей же схва́тится с Дионисом! Лозы и грозды и листья, и утварь прочую Вакха Жгите, шатры его грабьте, менад же к Дериадею, Рабские ига на выи надев, поскорее влеките! Недругов тирсы предайте огню, круторогих силенов, Сатиров толпы трусливых под корень железом срезайте, Так, как жнец все колосья срезает серпом беспощадным, 150 Дабы на двери жилищ нам прибить рогатые главы! Да не свернет Фаэтонт на закат огнедышащих коней, Прежде чем Вакхово войско наземь я не повергну, Рабским ярмом удушивши, пока копьем их небриды Пестрые не изорву в лохмотья жалкие, тирсы Их не отброшу прочь, а тонколодыжных прекрасных Жен с виноградного гривой на жарких кострах не сожгу я! Доблесть в себе пробудите и индского после битвы Вы восславите громко победного Дериадея! Дабы и много позже все трепетали народы 160 Пред всепобедным ликом инда, рожденного Геей!" Рек он, ряды полководцев один за другим объезжая, Поощряя возничих слонов неисчетно живущих, Строя своих пехотинцев в колонны, пригодные к битве, Плотным клином глубоким... С равною к битве заботой Бромий тирсобезумный зверей выстраивал к бою, С пустошей диких притекших - воители с гор испускали Рев, божественной плетью подгоняемы в битву! Многие звери пасти с клыками своими отверзли; Были и змеи, что зевы пооткрывали, готовы 170 Плюнуть в недругов ядом, стекающим из кипящих Морд - далеко полетели б в противника струи отравы! Были ползучие гады и аспиды, стрелам подобны, Дротам живым, что сами цель для себя находили, Мощно извивами тела свиваясь и развиваясь, Индов они оплетали ноги, душили ужасно Воев, готовых уж биться... Воинственные вакханки Вспомнили в битве змей метавшую Фидалейю, Ибо в неистовстве боя (на что лишь жены способны!) 180 [179] Недруга ниспровергала змей клубком ядовитым! Вот из аспидов некий как дротом каким длиннотенным Плюнул струею отравы прямо в Дериадея, Но промахнулся, лишь панцырь забрызгал плевок смертоносный... Вот некий воин на землю пал, бездыханный, снарядом Пораженный живым, вот лапы в прыжке растянувши, Прыгнула на загривок крутой прямоногого зверя, Впившись в череп, пантера, и слон затоптался на месте, Раненный в голову, яро трубит он и прядает, дикий, Затруднив нападенье слонов боевых на вакханок; 190 [189] Пали воинов толпы, свирепое слыша рычанье Львов, явившихся с диких скалистых пустошей горных; Кто-то умер от ужаса, бычьему реву внимая, Грозные острия́ узрев рогов смертоносных, Прободающих воздух; а некие пешие вой Страхом объяты внезапным, завидев пасти медведиц... Лай испуская из многих глоток, псы завизжали Непобедимого Пана в ярости неизмеримой, Натиска воющих свор устрашились смуглые инды! Тут разгорелася распря меж ратями воев презлая, 200 [199] По-над жаждущей твердью земною полились потоки Крови, резня началася с убийством всеобщим свирепым, Леты поток содрогнулся от тел, валящихся в струи, Собственною рукою Аид врата раскрывает Мрачные шире возможно, дабы открыть свои бездны Мертвецам приходящим, и несется из бездны Берегов харонидских тартарийское эхо... Грохот великий поднялся, сошлись супротивников рати, Много погибло в сей битве: вот некий из ратников конных, Дротом в подбрадье умечен, валится наземь внезапно; 210 [209] Вот другому воткнулась стрела, и прямо в подгрудье; Падает третий с повозки от раны ужасной во чрево; Этому жало с зазубриной под пупок угодило, Он по траве покатился навстречу погибели близкой; Тот в поясницу умечен, того в плечо уязвили, Оный, коня оставив быстрого, бегством намерен Уж спастись, но упал, в хребет ко пи ем прободенный; Вот юнец безбородый с жизнью простился пред смертью, Вот умеченный в печень стрелой смертоносною воин Валится со слона, гремя железным доспехом, 220 [219] Ткнулся во прах он главою, грязь царапают пальцы, Землю кровавую в горсти в отчаянии хватают; Вот некий воин схватился с конником в схватке смертельной, Щит свой выпуклый пылью доверху он наполняет, В землю упершись стопою, ждет уже нападенья, Только приблизился конник, как пыль в коня он швыряет, Запорошив всю морду животного едкою пылью! Выю, безумствуя, лошадь кверху приподнимает, Ржет, отряхивая от праха гриву свирепо, Скалясь, она удила выплевывает из пасти 230 [229] Изукрашенные, и пена каплет из глотки Вот на дыбы она встала, объята ярым испугом, И погрузилась по бабки задними в почву ногами, Прах взрывая копытом, всадника сбросив на землю! Вот нападает пеший на воя - тому не подняться! - Подбежав, наклонившись над ратником беспомощным, Меч обнажает мгновенно и глотку перерубает Смуглокожему инду, простершемуся во прахе! Лошадь, заслышав другого наездника хлыст, испугалась 240 [238] Снова и прядает в страхе, сильнее еще оседая, Забивая копытом наездника своего же, Дышащего, но уже скребущего землю перстами. Вот Колле́тес огромный, в девять локтей высотою, Ликом ужасный и грозный, подобный Алкионею, В гущу вакхова войска врывается яро, безумный, После подвигов ратных желает он Бассариды! Алчет менад, насильник, на ложе любовное бросить - Но упованья напрасны и столь могучего мужа, Как упованья и Ота, желавшего высей эфира Вместе с ложем священным Стреловержицы-девы, 250 [249] Как Эфиальта, что жаждал непорочной Афины, Горние выси Олимпа заоблачного низвергая; Столь велик был Коллетес, что в небо стремился главою, В жилах его бурлила кровь землеродного предка, Пращура племени индов, был он таким могучим, Что и Арея сломил бы, как отпрыски Ифимедейи! Но и такого же мужа могучего тут же убила, Камень метнув изострый, Харопейя-вакханка! Некто, увидев доблесть девы высоковыйной, С гневом и изумленьем вскричал на поле сраженья: 260 [259] "Брось, Арей, свои стрелы, копье и щит боевые, Бегством спасайся, отроги Кавказа оставив, ведь Бромий Мужеубийц-амазонок других выводит на битву - Безоружные девы воюют, не с Термодонта К нам воительниц ярых привели на погибель! Зрелище странное вижу, верить взорам не смею: Нет щитов или копий у Вакховых амазонок, Только оружные девы кавказские так не могут Биться, как эти - вакханки мечут нежною пястью Лишь листву плющевую, не нуждаясь в железе! 270 [269] Дериадею безумцу увы, когда эти жены Медные панцырь и латы перстами расколют одними!" Так говорил он, дивяся, когда преогромной скалою Столь могучего мужа дева-вакханка убила. Дериадей невредимый напал на священных вакханок, За Харопейей погнался, метнувшей камень, но дева Ускользнула и стала биться подле Лиэя, Тирсом благоцветущим сражаясь в Эвия битве! Дериадей убивает Ори́талла острым железом, Воина из куретов, пришедшего из Абантиды. 280 [279] Полководец абантов за смерть соратника мстящий, Мелиссей, низвергает наземь владыку карминов, Ки́ллара, перерезав мечом своим выю у воя, Логасида убил он, любимого Дериадеем Более всех средь индов после любимца Моррея За искусность в бою копейном - он часто с владыкой И Орсибоей-царицей пировал вечерами, Друг дочерей домашний, оба сии ратоборцы В битве копейной, кулачной ровесников превосходили! Многие там полководцы с полководцами бились: 290 [289] Халимед резвоногий с Певкетйем могучим, Марон с Флоги́ем бился, Леней с Туреем сражался. И колебал сраженья весы владыка Кронион: Вот Дионис ополчился на мощного Дериадея, Тирс и копье повстречались! С искусным сим ратоборцем Бился бог винограда, изменяя свой облик, Превращаясь искусно в многоразличные лики; То ополчался на воя бушующим пламенем ярым, Языками огня, что жалит сквозь дымные клубы, То струился вдруг пенной влагой обманною бурно, 300 [299] Бьющейся мощно, то образ принимал он свирепый Льва настоящего в битве, вздымающегося на лапы Задние, громко ревущего глоткой своею косматой, И являющего клыки, и рев этот ярый Грохоту уподоблялся отчих страшных перунов! То принимал многолистный образ какого-то древа С тенью густою огромной, подобно земному растенью, Ввысь он неодолимо рос, касаяся неба Словно сосна иль платан, глава и кудри подобны Сделались кроне древесной с частой на ней листвою, 310 [309] Чрево стволом потянулось, сделались длани ветвями, И корою одежда, ноги корнями стремятся В землю глубо́ко, частые ветви с листвою колебля, Будто он что-то бормочет противнику, индов владыке! То вдруг являются лапы с когтями страшными зверя И предстает он пантерой, летящей в прыжке на затылок Высоконогого зверя, слона, стоящего прямо, Тот, испугавшись, бросает все со спины снаряженье Наземь вместе с возничим, что должен в битве сражаться, Сбрую с яркою бляшкой, ремни, крючки и поводья! 320 [319] Свергнутый наземь, воитель бьется всё же с Лиэем, Превратившегося во зверя, и ранит пантеру... Только бог принимает облик иной - и высоко Пламень в воздух поднялся, сжигающий все без остатка, Сыплющий искры по ветру, и мгновенно сомкнулся Над гривастым шлемом и грудью Дериадея. Почернели от дыма, рвущегося клубами, Арабийские латы серебряные от ударов Огненных, гребень шлема загорелся, железо Добела раскалилось, наполовину рассеклось...

* * *

<пропуск в тексте>

* * *

330 [329] ...Тут не в свирепого льва, а в вепря бог превратился Дикого и с клыками пасть тотчас разверзает! Метит, свирепый, прямо во чрево Дериадею! Встал на дыбы он, ярый, в землю покрепче уперся, Бьет копытом изострым мощно и сильно по ребрам... Дериадей могучий мужества не утратил - Но напрасны надежды воителя, ибо хотел он Дланью схватить своею ускользающий призрак... Вот метнул он копье во льва, что возник на мгновенье И восклицает грозно пред Бромием многоликим: 340 [339] "Что, Дионис, таишься? Бежишь от битвы лукаво? В страхе пред Дериадеем истинный облик меняешь? Нет, не боюсь я пантеры пугливого Диониса, Дротом умечу медведя, древо мечом искромсаю, Жалом бок косматый мнимого льва прободаю, Брахманов мудрых моих на тебя ополчу я свирепо, Что нагими ступают по праху и заклинаньем Часто чаруют Селену, блуждающую по небу, Словно бык, несмирённый ярмом домашним, и часто Конную колесницу в горних высях небесных 350 [349] Останавливают стремительного Фаэтонта!" Так говорил он, взирая на лик переменчивый Вакха; Чувствам своим не веря, волею неукротимой Уповал одолеть он, взывая к иным заклинаньям, Неодолимую силу чары отпрыска Дня. Устремился владыка индов к своей колеснице... Вакх же, увидев безумье мужа, что с богом сражался, Повелел виноградной лозе вкруг недруга виться! Вот побег благогроздный божественного растенья На среброкруглых колесах повозки Дериадея 360 [359] Распустился и грозной листвою вокруг потянулся За владыкою индов, его удушить угрожая, Ветви цветущие сами росли собою, казалось, Ярого в битве героя лицо они обвивали, Оплетали могучее тело, Дериадей же Опьянен до безумья благоуханьем гроздовья! Возрастают вдруг узы не из железа вкруг бедер, Пригвождает и ноги слонов вдруг плющ нерушимый... Якоря острые зубья на судне тяжелом не могут Так вгрызаться во дно песчаное бурного моря, 370 [369] Как плющевые побеги вгрызалися в ноги слоновьи! Крики погонщиков тщетно зверей понуждали к движенью Тщетно бичами пребольно хлестали слоновьи загривки, Острым бодцом напрасно за ушами кололи! Так повелителя индов, непобежденного мощным Дротом, лоза победила виноградная. Горло Крепко обвив ратоборца, стали душить его ветви - Оплели ему рот и сжали частою сетью; Несмотря на могучесть, не мог он пошевелиться, Слабые слышались стоны из уст, молящих пощады, 380 [379] Голоса не имел - стал лить безмолвные слезы, Поднятой в страхе дланью муки свои знаменуя, Ибо кричать не может - слезы голосом стали! Вот Дионис оковы из лоз своих разрешает, Освобождая царя от уз благогроздных растений, Все плюща и лозы плетеницы, обвившие крепко Выи слонов боевых, тотчас Дионис разбивает... Но едва соскользнули виноградные ветви, Кои ему обвивали, нерушимые, выю, Стал он снова грозиться, непримиримый противник, 390 [389] В бой вступить против бога, но пребывал и в сомненье: То ли убить ему Вакха, то ль захватить его в рабство! Тут обоюдную распрю тьма прекращает ночная. Возобновилася битва, едва только ночь миновала. Рати от сна восстали, едва лишь Эос явилась, И не окончена битва для пылкого Диониса... Столько лет миновало уже круговратных - и длилась Распря, и трубы звучали Эниалия громко! Только лишь после многих трудов и деяний вакхийских, Завершилась вражда, но к концу бушевала сильнее! 400 [399] Не презрели приказов воинственного Диониса, Не пустили на ветер слов своего полководца Радаманы с диктейских отрогов и для Лиэя Много судов для битвы построили; заняты были В чащах одни, а иные к корме тесали крепленья, Кто-то брус для носа отделывал, кто-то обшивку На сосновые ребра делал для палубы плотной, Кто-то борта выводил из досок, отделанных тонко, В самой судна средине подняли ствол высокий; Мастер из Араби́и укрепил эту мачту, 410 [409] На которую парус после просторный поднимут, После на макушке райну гнутую подмастерья Девы Афины и бога Гефеста сооружили; Так, работая быстро, прилежно, с немалым уменьем, Вакху они корабли построили. Ибо и в битве Помнил вещие речи Рейи-праматери Бромий, Что, мол, закончатся войны, когда вакханки сразятся, Недруга ниспровергнув инда в битве на море - Лику должно в просторах командовать кораблями, Вот каков Диониса был приказ нерушимый... 420 [419] Вот повел он повозки к морю по твердой дороге В место, где радаманы, искусные странники в волнах, Сделали корабли мореплавателю Дионису. Вот и Айон, свершая времени бег круговратный, Повернул колесо на год шестой всех событий. На агору́ созывает индов смуглое племя Дериадей державный. Вестник быстро обходит, Торопя на собранье многоязыкие роды, И, наконец, стеклися все племена всех индов, Сели они на скамьи, тесняся, подле друг друга, 430 [429] И Моррей им владычный молвит, народам в собранье: "Други, всем вам известно, сколько трудов претерпел я, Дабы Килиссу вместе с племенем ассирийским К игу Дериадея склонить, одолев их твердыни! Также известны деянья мои в борьбе с Дионисом, С сатирами в сраженье, как беспощадным железом Главы рубил я вражьи быкорогих порядков, Сколько я бассарид плененных, в битве добычу, Дериадею доставил, какими потоками крови Обагрил переулки града, мощенные камнем, 440 [439] Недругов убивая, сколь ненавистников прочих Под веревкой плясали на шее, близкие к смерти, Сколько их приняло гибель в глубоких влажных колодцах, Сколько в ямах глубоких узнали от влаги погибель! Только получше еще я военную хитрость измыслил: Слышал я, что радаманы, искусные в плотницком деле, Выстроили корабли для воинственного Диониса! Но не боюся я битвы морской! И в схватке свирепой 450 [447] Ратных мужей ополченье, прикрывшееся щитами, Могут ли жены-вакханки низвергнуть ничтожной лозою? Разве Пан круторогий, скачущий по отрогам, Может разбить копытом суда военные индов? Да и Силен не в силах грести по бурному морю Иль утопить корабль в пучине посохом мирным; Коль побуждаем безумьем в пляске кровавой зайдется С песнею смертоносной, кинувшись в битву - не сможет Он на влаге уметить рогами противника в схватке Или приблизиться, дабы его разрубить на две части: Сам же падет главою вниз, в эти пенные гребни, Непогребенным оставшись. Найдут погибель вакханки, 460 [459] Дротом пронзенные жены, пав в смертоносные волны Моря, и корабли Диониса-бога разрушу, Дротом в двадцать локтей борта пробивая сих лодий!

Песнь XXXVII

В песне тридцать седьмой описаны игры на тризне

По герою Офельтесу, в битве с индами павшем!

Вот, вспоминая павших друзей, благочестные инды, Распрю с Вакхом оставив на волю веющих ветров, Затаив свои слезы, погребали умерших - Ибо освободились узники этой жизни, И Душа возвратилась, откуда пришла, к началу Круга существованья... Вакхово ж войско молчало. Дионис, прознав о затишье в этом походе, Посылает упряжку мулов с возницами вместе Поутру за сухими вязанками в горные чащи, Дабы предать огню Офельтеса мертвое тело. 10 [11] Он назначил главою по сбору веток сосновых Фавна, ведь тот был сведущ в блужданьях по дикому лесу, Ведал о всех тропинках, наученный матерью Киркой. Вот они рубят деревья, укладывая рядами: Много там ясеней пало, изрубленных медью изострой, Много дубов ветвистых с шумом наземь валилось, Много и елей высоких вместе с сосной прямоствольной, Сыпя иглы сухие; падали всюду деревья, Мало-помалу повсюду твердь скалы обнажая... Многие гамадриады другие жилища искали, 20 [21] Укрываясь у нимф рассерженных горных потоков. Множество там народа средь горных отрогов толпилось, Ищущих троп и проходов. И можно было увидеть, Как карабкался кто-то наверх, а кто-то спускался Вниз, по разным снуя направленьям. Вот уж вязанки Связанных вместе поленьев и хвороста нагрузивши На спину мулам, спускались, и цокали звонко копыта Вьючных животных о камни, поспешающих к долу Вереницею бодрой, и волочилися ветви Срубленных накануне стволов, в пыли придорожной 30 [31] Борозды оставляя. Сатиры с панами вместе Делом сим занимались: кто-то рубил деревья, Кто-то тяжелые ветви своей упорною дланью Вверх тащил, и плясали их неустанные ноги! Всю они ношу из леса привезли к тому месту, Где предназначил Эвий Офельтесу погребенье! Племена там собрались разные! Вот над героя Телом срезают пряди они печальною медью, Каждый проходит пред павшим плача, и скорбные пряди Тело героя скрывают полностью под собою. 40 [41] Сам Лиэй заплакал, и на бесскорбном когда-то Лике бесслезные древле очи слезами струились - Срезал и он свой локон вою Офельтесу в жертву. Выстроили погребальный костер в сто локтей высотою Слуги идейские бога, питомца гор, Диониса, Посередине тело устроили, а у тела Воин диктейский Астерий мечом, висевшим у бедер Мертвого, перерезал горло двенадцати индам Смуглым и вкруг героя расположил на костре их, Рядом также кувшины с медом и маслом поставил. 50 [51] После прирезали много быков и овец - в погребальный Пламень. Все эти туши вкруг мертвого расположили Кру́гом, добавив впоследок и лошадей убитых. Отделили от каждой туши и жир животный, Уложили вкруг трупа сию плетеницу густую! Стали огонь добывать, ведь скалолюбивый Кирки Отпрыск, пустынножитель Фавн, Тирсениды насельник, Этому был обучен родительницей премудрой: Огнеродные камни с отрогов принес он пустынных, Гор высоких творенье. С места, где молнии пали 60 [61] С неба, следы оставив несомненной победы, Вынес пламен священных остатки, дабы над мертвым Телом разжечь погребальный костер; вот серой священной Натирает он обе стороны горного камня Огнеродного, после росток эритрейского древа, Что посуше, меж парой этих камней укрепляет, После трет их усердно, о женский мужской ударяя Камень, пока сам собою из них не брызгает пламень, Их охвативший, а Фавн кладет их в костер погребальный Но не хочет никак огонь над костром заниматься! 70 [71] Бромий подходит и очи подъяв Фаэтонта напротив, Кличет громко на помощь Эвра, восточного ветра, Дабы раздул тот пламень своим дыханьем пожарче. Слыша призыв Лиэя, бог Эосфо́рос соседний, Зову Вакха внимает и тут же шлет к нему брата, Дабы своим дуновеньем раздул он огонь погребальный. Алые тот оставил покои матери Эос, Дабы всю ночь провеять над костром погребальным, Пляшущие словно вихри пламена раздувая - И взметнулося пламя, жар поднимая до неба, 80 [81] Гелия достигая, и вместе со скорбным Лиэем Вой диктейский, Астерий, сородич покойного кровный, Кносский сосуд двуручный, наполненный благоуханной Влагой, вершил возлиянье, прах земной орошая, Душу Арестори́да чтящий, летящую в ветре. Только лишь алый сполох, вестник росистой повозки Эос, мрак разгоняет ночной, разливая сиянье, Войско от сна восстало и вином оросило То, что осталось на месте погребального действа... Ветер же теплый вернулся на крыльях блистательно-быстрых 90 [91] В Гелия дом светоносный, вой же Астерий все кости В слой их жира двойной погрузив, кладет в золотую Чашу, заботясь о друга, павшего в битве, останках. И корибанты искусно, словно были на Иде, Выстроили гробницу, выдолбив углубленье В основании камня и поместили останки Там, как жителя Крита, славного в битве героя, И засыпали глиной Офельтеса в чуждой отчизне! После воздвигли высокий камень, что издали видно, 100 Вырезав слово такое в знак недавней печали: "Здесь Офельтес покоится Арестори́д, он же родом С Кносса. Множество индов убил соратник Лиэя!" Бог виноградный в честь воя дары учредил для надгробных Игр и народ созвал, и место отметил для бега Конного, для ристанья. Он для того на равнине Выложил чисто и ровно каменными брусками Бега начало, мету, словно месяца полукружье! И со сторон обеих вытесал гладко он камни - Словно ремесленник старый тут постарался на славу! Камни подобились эти глыбам, которые древле 110 [111] Некий киклоп поставил над землею высоко. Камень в конце и в начале точно так же был сделан Встал там крайней метою, в землю надежно упрятан. Разные учреждены награды: треножники, кони, Самоцветы, щиты, серебро и Пактолово злато. Вот божество назначает награды в конных ристаньях: Амазонийский колчан и лук, еще - полукруглый Щит и пленную деву войнолюбивую, кою Некогда он среди струй нагою застал Термодонта, В коем она купалась, ее он взял как рабыню; 120 [121] Резвую также кобылу, соперницу ветра Борея, Лошадь гнедую, с гривой густой и косматой над выей, Половину срока жеребая отходила, И круглился живот от тяжести плодного чрева; Также доспех боевой и щит назначил в награду: Оный искусно откован был на кузне лемнийской, Окаймлен золотою полоской, а в середине Выпуклое крепленье серебряное сияло! Также назначил наградой слитки златого Пактола. После молвил он слово бодрое к ополченью: 130 [131] "Други! Арей научил вас градорушительной распре, А Посейдон темновласый править конной упряжкой! К вам взываю, к мужам неустанным и необоримым, К тяжким деяньям привычным! Вой и ратники наши Доблестны и в походах, и в битвах искусны различных, Ведь обитатель Лидии и уроженец Тмола На коне преуспеет в деяньях пелопеидских, Ведь уроженец писейской равнины, рождающей коней, Ойномая земляк, гражданин колесничной Элиды, Знают дикое древо олимпийской оливы... 140 [141] Только у нас не скачки Ойномаевы, кои Гибельны для чужеземцев, не свадьбы коварной награды - Доблестное ристанье, места тут нет Афродите! Ведь насельник Фокиды иль Аонйи по крови, Знает толк в состязаньях Аполлона пифийских; Кто в Марафоне родился, премудрости доме масличном, Знает полные масла оливкового амфоры; А насельник Ахайи плодоноснейших пашен Ведает о Пеллене, где мужам состязаться Суждено на ристаньях за плащ прекрасный из шерсти, 150 [151] Коли замерзнешь зимою - согреет он хладные члены! Кто же родился у брега, омытого морем Коринфа, Ведает тот об истмийских играх в честь Палемона!" Так Дионис промолвил, и все вожди поспешили Каждый к своей повозке; и первым из них быстроногий Эрехтей запрягает Ксанфа-коня в колесницу, После к нему подводит и Подарку-кобылу; Ветер Борей их родитель, с Гарпией ситонийской Он сочетался на ложе в страсти бурной и пылкой, После за Орифи́ю, аттидскую деву, невесту, 160 [161] Были подарены кони Эрехтею как выкуп. Бич исменийский после Актеон воздымает... Третий - Энносигея отпрыск, бога пучины, Скельмис быстроупряжный, часто он несся по влаге Отчей, правя повозкой владыки морей Посейдона; Фавн явился четвертым, он единый в собранье Обликом ярким подобен отцу своей матери милой, Восседал он как Гелий на четверной повозке. Пятым Ахат явился на возке сикелийском, Страстный ристаний поклонник, алкающий ветви оливы, 170 [171] Взросшей в краю писейском, ведь вырос он в той отчизне, Там, где нимфа спасалась от домогательств Алфея, Предложившего сладкий ток Аретусе как выкуп! Вот отводит родитель Актеона в сторонку И советует, полный заботы о сыне любимом: "Сын мой! Послушай! Родитель опытней будет в ристаньях! Знаю, силен ты довольно, в тебе съединились совместно От природы могучесть и юности бодрость цветущей, В жилах твоих - кровь Феба, отца моего, и наши Аркадийские кони силою всех превосходней! 180 [181] Только напрасно все будет, и сила коней, и резвость, И не видать победы, коль править искусно не будешь! Только уменье на пользу идет, и в конном ристанье Ва́жна только искусность возничего умного будет! Слушай, что скажет родитель, тебе пособлю я в уменье, Многим искусным уловкам научу я в ристанье! Сын мой, спеши почтить родителя добрым деяньем, Славы добудь на ристаньях такой же великой как в битвах! Доблесть в ристанье так же почетна как доблесть в сраженье! Ты в бою победил - одержи победу иную, 190 [191] Дабы назвал я сына атлетом и копьеборцем! Сын мой! Сделай достойное родича Диониса, Лучника Аполлона и благодланной Кирены! Превзойди же деянья отца своего, Аристея, Выкажи в колесничном беге искусность и ловкость, Хитроумье и разум, ибо муж неумелый Не удержит повозки до середины ристанья, Разобьет колесницу, когда своенравные кони Понесут, не внимая бичу иль крику возницы, И, узды не почуяв, будут скакать без дороги, 200 [201] И повлекут колесницу, куда лишь только желают! Только лишь тот, кто помнит о мастерстве управленья. Справится, действуя умно, и со слабейшей упряжкой, Твердо следя за соседом, сосредоточив вниманье На повороте, у самой меты удержит повозку, Обогнет он сей камень, нисколько его не задевши, Только коня, что поближе к мете, держи ты покрепче, Сам отклонися немного туда же, в помощь движенью, Ближе как можно к камню свой поворот ты исполни, Только бы ступицей камень не тронуть, смотри же тут в оба, 210 [211] На скаку самом полном этого остерегайся, Как бы колеса повозки о камень не поломались, Обозначающий точку, где надобность есть в повороте! Вдвое поберегись, и лучше всего, чтобы оси Не разбить и повозки, и коней не изувечить! Правь же там осторожно, оберегая повозку, Действуй как опытный кормчий, подбадривай коней ты криком, Бей бичом по хребтам, да не щади их при этом, Правую шпорь особо, чтобы быстрее скакала! 220 Ей не рви удила, пускай посвободнее будет, Кормчему уподобься опытному на ристанье, Строго держи направленье посередине, ведь разум Надобен и вознице так же, как кормчему в море!" Так он советовал сыну, а после того удалился Он, в искусстве ристанья один из первых возничих. Вот, как бывает обычно, один за другим потянули Руки возницы вслепую в шлем, дыбы вытянуть жребий, Ликом отворотившись... Каждый ждет жребия лучше, Словно игрок, что кости вытряхивает на ладони! 230 Каждый поочередно тянет... Конелюбивый Отпрыск от славной крови горнего Фаэтонта, Фавн, обладает первым, второй Ахату достался, После Дамнемея брату, за ним Актеону Жребий выпал, но лучший вытянул напоследок Эрехтен, бичеватель коней, любимец удачи! Вот уж бичи воздымают бычьи в воздух возницы, Стоя у колесницы каждый своей наготове, Айако́с был назначен судьей непредвзятым ристаний, Дабы следить за возками соперников на поворотах, 240 Оком смотреть неподкупным за спорами острыми и беге, Также высматривать зорко - де́ржатся ль правильно кони: Вот и рванулись повозки с места! Одна устремилась Сразу вперед, а другая следом, а третья желает Словно между другими половчее вклиниться, А последняя рвется приблизиться к двум поотставшим. Часто на полном скаку сближаются колесницы, Бурно возничий в затылок другому возничему дышит, Оба вожжи покрепче натягивают руками Вот иной поравнялся с соперником по ристанью, 250 Скачет он столь же быстро, не отставая нисколько, То отклоняется в сторону, то выпрямляется снова, Бедра крепко напрягши, гонит коней горячих, Осторожною дланью подстегивает легонько, То обращает очи назад, следя за другими, Думает, что же предпримет тот, кто его настигает (Ибо уж в бешеной скачке вскидывая копыта, Конь почти задевает крутящиеся колеса!)... О, не умерит ли бега возничий своей колесницы, Отворотит ли, давая преследователю дорогу? 260 Снова и снова меняют направление бега Те, кто вперед порывались, преграждая дорогу Сзади мчащей повозке, чтоб не догнал их возничий Ближний. Вот Скельмис, отпрыск бога Энносигея, Бич морской воздымая, подаренный Посейдоном, Отчее племя гонит коней, морем рожденных: Так никогда не мчался, крылами высь рассекая, И Пегас поднебесный, как ноги глубокопучиниых Коней вращались в беге, прах земли попирая! Все на одном собра́лись хо́лме высоковершинном 280 [270] Вой, желавшие видеть конные состязанья, Издали все смотрели за бегом быстрым упряжек. Вот привстал от волненья один, другой же рукою Ободряет возницу, дланию помавая, Третий, само́ю скачкой увлекшись до самозабвенья, Остро переживает за избранную колесницу; Этот, увидев любимца, отставшего ненамного, Бьет рукою о руку в досаде, то жалуясь горько, То смеясь, то страшась - и подбадривает возницу; Словно Медведица ярая, дивные колесницы 290 [280] Будто летят по воздуху и, земли не касаясь, Словно вихорь мчатся над песчаной дорожкой, Быстровращающимся колесом на легком покрытье Борозды оставляя глубокие и прямые - Великолепно ристанье! Клубы вздымаются пыли, Закрывая собою холки мчащихся коней, Гривы коих по ветру вьются смерчам подобно! Одновременные клики возниц кругом раздаются Громче чем даже щелчки бичей, что хлещут по крупам - Вот уж несутся повозки на последнем отрезке: 300 [290] Скельмис вырвался первым, коней пучинных возница, Эрехтей наседает следом, бичуя упряжку, Кажется, что вторая летит колесница над первой, Колесницею быстрой глубокопучинных тельхинов, И жеребец могучий и статный царя Эрехтея, Распластавшися в беге, дыша как бурные вихри, Обдает уже пылом спину другого возницы (Мог тот рукою своею гривы косматой коснуться!)... Снова и снова Скельмис оглядывается осторожно - Тот уж готов удила перегрызть в оскаленной пасти, 310 [300] Клочьями пены покрытый скакун, настигший повозку, Но Эрехтей умело отвернул колесницу В сторону, дланью могучей вожжи стянувши покрепче, Понемногу сжимает выи бешеных коней, Рядом всё ж оставаясь - но столкновенья избегши! Понял скачущий Скельмис, как избежал он невольно Страшного в скачке паденья и воскликнул он грозно: "Нет, не равняйся напрасно с морскими ты скакунами! Пе́лоп древле упряжкой, родителем данною, правил И победил Ойномая коней непобедимых! 320 [310] Я, как возничий теперешний, призову Посейдона Конника, влажного бога, - ты ж, скакунов бичеватель, Чаешь победы с помощью девы-ткачихи, Афины! Мне не надобно ветви священного древа, оливы Бесполезной, мне нужно венца из лозы виноградной!" Так он сказал, и дотоле Эрехтей, распаленный, Распалился сильнее, и быстрый разумом, начал Измышлять злоковарства. Руки правили, в сердце ж Он взмолился к Афине, владычице отчего града, Речью аттической быстрой прося в ристанье подмоги: 330 [320] "О Кекропи́и владычица, о безматерняя дева, Коней другиня, Паллада, низвергла ты Посейдона Древле, так пусть марафонский возничий увидит сегодня Отпрыска Энносигея в ристании побежденным!" Так взмолившись, он хлещет по ребрам неистово коней, И поравнялась повозка - ярмо в ярмо - с предыдущей, Левой рукою хватает он недоуздок кобылы Супротивника, бег несущейся рядом повозки 340 [328] Остановив, а правой бьет своих коней по холкам, Принуждая рвануться вперед свою колесницу, Оставляя соперника по ристанью немного Позади, занимая место первым по скачке! На Посейдонова сына он со смехом взирает И восклицает, к нему с колесницы своей обернувшись: "Ты побежден, о Скельмис! Сильней Эрехтей оказался, Хоть жеребец твой, Бали́ос, от крови зефиреидской, Младше - и не замочив и копыт, промчался б над зыбью! Победила его моя кобыла Подарка! Коли ты чванишься слишком искусством Пе́лопа в беге Конном, отца восхваляя, даровавшего коней, 350 [340] Знай: не уменьем, обманом Ми́ртила победили, Подменивши ось настоящую - восковою! Коли так уж гордишься отцом своим, Энносигеем, И владыкою моря, и владельцем трезубца, Знай: Афина-дева мужа сего ниспровергла!" Так Афин обитатель ославил тельхина в ристанье! Следом же Фавн несется, нахлестывая четверку - Актеон же четвертым за Фавном сразу же мчится, Осторожно-разумный, отца совет не забывший; Только лишь самым последним скачет Ахат-тирсениец. 360 [350] Тут Актеон отважный и замышляет уловку: Настигает он Фавна, что впереди его мчался, Коней нахлестывая, меняет чуть направленье, С ним становится вровень с тайным умыслом в сердце, После вперед вырывается и в колесо упирает Голень, сбивая повозку Фавна с ровного бега, Колесом попадая меж ног несущихся коней - Валится набок повозка Фавна, падают трое Скакунов во прах, увлекаемы кузовом тяжким, Первый на бок, на чрево второй, и грянулся выей 370 [360] Третий, остался четвертый, выпрямившийся мгновенно, Он копытами всеми в землю уперся, задравши Морду, попав ненароком в рядом упавшую лошадь - Упряжь его не дала совсем завалиться повозке! И пока бились о землю упавшие кони, возница фавн во прах покатился рядом с повозкой своею, В облаке пыли сокрывшись плотной, поднявшейся тут же, Лоб разбил, подбородок, грязью дорожной обляпан! Только опомнился сразу возница и кинулся быстро, Полный досады и пыла, к выпрямившейся повозке, 380 [370] И от стыда сгорая, стал поднимать он коней, Их нещадно хлеща бичом своим, свищущим грозно! Актеон же отважный, мимо Фавна промчавшись, Так воскликнул, невинно глядя на горе возницы: "Не утруждайся напрасно, бичуя коней ленивых, Не утруждайся, ведь буду раньше тебя я у цели И передам Дионису, что Фавн притащится позже Всех остальных возничих, таща на себе колесницу! Бич свой побереги, мне видеть больно и жалко, Как бока твоих коней до язв исхлестаны в скачке!" 390 [380] Молвив, взмахнул он бичом, погоняя коней четверку Яростнее, чем ране - и Фавн это слышал в досаде! Делать нечего: упряжь он хватает и тянет, Встать помогая коням, лежащим в пыли придорожной, Вот уж ремни подтянул он на жеребце горячем, Ставит его на место, упряжь на нем поправив, Разобравши постромки, спутавшие копыта, Сам взбирается сразу на свою колесницу 400 [388] И упершись ногами покрепче и понадежней, Хлещет бичом своих коней, вперед посылая повозку И настигнуть пытаясь промчавшиеся колесницы. Это ему удается, ибо вдохнул в его коней Энносигей и горячность, и пыл, милосердствуя сыну. Узкий проход в нависших скалах увидел возница, Фавн, и в сердце составил замысел хитроумный, Дабы упряжку Ахата настичь с несказанным уменьем! Был там овраг по дороге глубокий, его сотворила Влага Зевеса потоком ливней, льющихся с неба В зимнее время обильно - струи бурные землю Поизрыли, и рытвин образовалося много; 410 [400] Должен был там невольно Ахат придержать упряжку, Дабы с повозкою Фавна, нагнавшей его, не столкнуться! Фавн все мчался и мчался. Ахат, испугавшись, воскликнул: "Тише! Фавн неразумный! Грязь еще не обсохла На хитоне, а упряжь в песке да глине дорожной, Да и кони от грязи паденья еще не отмыты - Что же ты мчишься куда-то, что же за спешка такая? Как бы мне не увидеть снова паденья повозки! Лучше остерегися дерзкого Актеона - Как бы бичом воловьим тебя не огрел он о спину, 420 [410] Как бы снова главою вперед ты во прах не слетел бы! О, посмотри, на ланитах твоих царапины свежи, Фавн! Не безумствуй, опомнись, неужто покроешь позором Ты отца Посейдона и Гелия, деда по крови? Вспомни сатиров племя и их смешливые глотки, Племя силенов вспомни и спутников Диониса - Не осмеяли б они замызганную повозку! Где же коренья да травы, где зелия разные Кирки? Все привело бы в чувство тебя, отрезвило б пред скачкой! Кто б возвести л благородной матери новость такую: 430 [420] "Колесница разбита, а бич в нечистотах дорожных!"" Так говорил, надсмехаясь, Ахат поиосиые речи - Но Немесида-богиня это в уме записала. Вот уж Фавн нагоняет, вот уж и рядом несется, Бьет о повозку повозка, и втулки колесной коснувшись, Оную вышибает из повозки Ахата! Катится втулка, крутясь, далеко по дорожному праху Было так и с Ойномаем, когда восковое изделье Под Фаэтонта лучами стало плавиться быстро, И сократило участье в ристанье ярого мужа. 440 [430] Там Ахат и остался, застряв в сем узком овраге; Фавн, удержавши во дланях четверку резвую коней, Хлещет бичом их сильнее, минуя мгновенно Ахата, Словно и не бывало его тут, и вновь воздымая Бич, понуждает упряжку нестись в неистовом скоке! Вот уж за Актеоном грохочет он, их разделяет Лишь расстоянье в длину покрытую пущенным диском, Брошенным в поле рукою сильной, умелой и быстрой! Повскакали все с места, спорить стали друг с другом. Кто победит в ристанье, делали в споре и ставки 450 [440] На победителя, веря в победу коней резвейших, Ставили кто треножник, кто чашу, а кто и оружье; Спорил сосед со своим соседом, товарищ рядился С милым другом, старик с юнцом, а воин с хоробром! Делали ставки пылко - этот хвалил Ахата, Тот бранился на Фавна, крича, что только безумец Мог опрокинуть повозку, вывалившись наружу, Третий держался мненья, что лишь Эрехтей примчится Скельмису вслед, вознице коней морских быстроногих, Спорил один с другим, что в этом конном ристанье 460 [450] Победит непременно ловкий Афин обитатель, Что после Скельмиса сразу примчит он к цели упряжку! Не прекращалися споры, когда Эрехтей показался Первым, хлеща по ребрам неистово скачущих коней; Пот струился по шеям обильный, и гривы густые Взмокли от влаги соленой, клубилася пыль над повозкой, Словно темнеющий облак, скрывала собою возницу; Вслед мельтешащим копытам прогромыхали колеса, Медные обода встревожили прах легчайший, Замедляя вращенье после неистовой скачки. 470 [460] Вот победивший в ристанье стоит посреди колесницы, Правя к открытому месту, полою сухою хитона Едкий пот отирая со лба, струящийся щедро, Спрыгивает на землю у благозданного ига, Бич огромный воловий небрежно там оставляет - Тут же распряг Амфида́мас, служитель, сию колесницу... Эрехтей же награды принял веселой рукою: Лук и колчан, и рабыню благошлемную с ними, Также щит полукруглый с искусной заклепкой в средине! 480 [469] Вот вторым подъезжает на конях морских быстроногих Скельмис, правя повозкой, дарованной Посейдоном, На промежуток отстав меж лошадью и возницей! И касались власы густые, бегущие вольно Быстровращающихся ободков колес, что гремели; Взял он вторую награду, жеребую кобылицу, Дамнеменею отдал, служителю, дланью ревнивой; Третьим только примчался Актеон, получивши Златокованный панцырь, труд Олимпийца искусный. После и Фавн подъезжает, ставит на место повозку, Щит получая округлый с серебряною отделкой, 490 [480] Все еще грязью покрыт возница от бешеной скачки. Вот Сикело́с прислужник выносит к повозке последней Опечаленного Ахата пару талантов Золотом, - так утешает Вакх блистательный друга. Бог объявляет после кулачный бой беспощадный! Первой наградою назван бык из индийского стойла, Варварский щит пестроцветный был наградой второю; С места встает Лиэй и кличет на состязанье Полных силы могучей во дланях мужей именитых, Кто бы пред всеми поспорил в кулачном бою за победу: 500 [490] "Будет тут состязанье жестокое, а победитель От меня да получит быка косматого сразу, Побежденный же примет щит многослойный в награду!" Молвил Бромий, и тут встает Мелиссей-щитовержец, В битве кулачной искусный, быка круторогого взявши За загривок, речет такое гордое слово: "Пусть другой пестроцветный щит получает, другому Не позволю владеть я быком, пока руки подъемлю!" Так он сказал, и молчанье вдруг кругом воцарилось. Только один Эвриме́дон поднялся, кому снаряженье 510 [500] Сам Гермес подарил, и этот отпрыск Гефеста Время часто у ме́хов отца, помогая в работе, Проводил, ударяя молотом по наковальне. Брата в бою готовит Алкон, его ободряя, Запон ему подает, поправляет пояс на чреслах, А на руках узловатых кровника крепко он вяжет Кожи воловьей ремии сухой, сплетенные парно. Вот на средину выходит боец, пред собою подъявши Левую руку как щит, и острому дроту подобны Были края ремией, обернутые вкруг дланей! 520 [510] Перед натиском бурным противника он защищался Верно, не мог тот уметить ни надбровья, ни брови, Ни ударить, чтоб сразу брызнула кровь изобильно, Ни поразить ужасно, висок зацепив десницей, Дабы мозг сотрясеньем, вместилище мысли, разрушить, Ни прорваться к глазнице справа скользящим ударом, Дабы глаза бойца в пелене кровавой ослепли, Также никак в подбородок попасть не мог он при схватке, Дабы противник зубы выплюнул от удара! Вот, когда Эвримедон нападал, приоткрылся 530 [520] Мелиссей и ударил в грудь - но на пясть он наткнулся И соскользнула десница мимо, лишь воздух сотрясши, Но Мелиссей подиыриул под защиту, к груди приближаясь, И умети л ударом под сосок ее мощным: Тут сплелися друг с другом они, ногами ступая Осторожно, будто топчась на месте едином, Руки тоже как будто сплелись в непрерывном обмене Мощных ударов, узлы же на ремнях их скрипели, Издавая ужасный шум, и кровью обильной Щеки сочились, ремней плетенье в пурпур окрасив. 540 [530] Кости от гулких ударов трещали, лица опухли, Губы, скулы и шеи уже раздулись ужасно, И глаза их, казалось, ушли глубоко в глазницы! Вскоре перед искусным натиском Мелиссея Стал слабеть Эвримедон. К солнцу лицом повернуться Вынужден, и не видят очи, и наступает Мелиссей, и вот он быстрым броском уж уметил Прямо в челюсть его, под ухо, и грянулся оземь Супротивник, спиною растянувшись во прахе, Словно беспамятный пьяный, головой запрокинут 550 [540] Набок, кровавая пена на губах показалась, Выю запачкав - и тут же быстро к нему подбегает И уносит с площадки Алкон, кровный сородич, Мужа, сраженного дланью могучей, с собой забирает Щит пестроцветный огромный, сокровище смуглого инда. Вновь Дионис выкликает сразиться желающих пару И объявляет награды, назначенные при победе. В двадцать локтей треножник сулит победителю боя Бромий, а кто в состязанье проиграет, получит Медный котел огромный с узором цветочным по краю, 560 [550] С места встает Дионис и кличет гласом призывным: "Что ж, выходите, други, кто хочет сейчас состязаться!" Молвил - и тут же по зову благовенчанного Вакха Встал Аристей сначала, а вслед за ним и поднялся Айако́с, что искусен в кулачных весьма поединках. Пояс набедренный только на них, что срам прикрывает, Обнажено остальное тело. Оба сначала Сгибы локтей друг друга ухватывают покрепче, И на месте толкутся, утаптывая площадку, Пальцы переплетя - ни один не отпустит другого! 570 [560] Держат они за запястья крепко и сильно друг друга, То продвигаются круго́м, захват провести пытаясь, То проводят приемы толчками искусно иные, То вдруг, сплетясь воедино, пястями держат затылки Мощные, уперевшись лоб в лоб, но не двигаясь с места: Каждый другого пытается перебороть, и обильно Катится пот со лбов, великой усталости признак, Спины обоих согнулись под натиском силы безмерной, Давящей плечи, затылки в двойном сплетенье захватов, Впились ремни глубо́ко в тела, и уже заалела 580 [570] Кожа, окрасившись первой кровью, на ней проступившей! Так вот каждый против другого борясь, все уловки Боя выказывал смело. Вот противника первый Аристей за бедра ухватить исхитрился, Оторвав от земли. Но ловкости не теряет Айако́с хитроумный - быстрым искусным ударом Пятки левую ногу Аристея подсек он - И низвергся противник, грянувшись оземь спиною, Словно скалы громада; вокруг народ затолпился, С удивленьем безмерным глядя на отпрыска Феба, 590 [580] Столь огромного мужа, мощного, с силой великой. И тотчас Айако́с, ухвативши сына Кирены С праха без напряженья, поднял в воздух на дланях (Славу таких свершений он передаст своим детям, Яростному Пелею и мощному Теламону) - Держит его, не тронув ни спины, ни затылка, Прямо посередине парою пястей могучих, Руки сошлись как стропила, что строил плотник искусный, Ветрам противостоящие зимним, холодным и бурным! Вот, наконец, он бросает с силой противника наземь, 600 [590] Прижимая в средине спины широкой, а ноги Скручивает захватом... Телом сильней налегает - Стиснуты крепко колена противника узами словно, Щиколотки прижаты щиколотками ко праху, Сам же он, укрепившись, руки противника быстро На затылок заводит и держит, очелью подобно, Дланью железной притиснув пясти и пальцы к затылку! Крупный пот покатился, прах вокруг увлажняя, С плеч, да только пригоршней песка он его осушает, Дабы не выскользнул ловко противник из-под захвата, 610 [600] Влажно-горячим затылком вывернувшись преискусно. Все еще продолжалась борьба, когда вестник явился Быстрый, сей наблюдатель за играми справедливый, Дабы поверженного не убили в пылу состязанья. Правил тогда не знали (позже законы были Установлены): если побежденный соперник, Не имеющий силы освободиться от дланей Смертоноснейшей хватки, молчит и ладонию легкой Мужа коснется, то значит себя признает побежденным! В двадцать локтей треножник приняли гордые слуги 620 [610] Басилея-борца, мирмидоны, могучее племя. Актеон же стыдливой рукою медную чашу Взял, другую награду отца, огорчался в сердце. Вакх возглашает новое состязанье, по бегу. Первой наградою он назначает теперь за победу Из серебра кратер и пленницу, взятую с боя, А второй - жеребца фессалийского с пестрою шеей, Также и меч изострый с перевязью искусной. С места привстав, возглашает призыв к мужам быстроногим: "Вот бегунам резвостопым какие будут награды!" 630 [620] Молвил - и некий поднялся муж, искуснейший в беге... Встал Эрехтей с ним рядом, в замыслах изощренный, Полный силы - он мил победительнице Палладе! Прйасос быстрый идет, сей кибелеидский насельник. Вот они бросились вместе бежать. Оки́тоос первый, Бурноногий и ловкий, мчится, он ветру подобен, Бег сейчас возглавляя - за ним же вплотную Мчится, чуть отставая, муж Эрехтей быстропутный, Так что Окйтоос чует дыханье его за спиною, Веющее в затылок ему горячо, он так близок, 640 [630] Словно меж тканью и грудью зазор на одежде девичьей, Ткет которую дева, над станиной склоняясь - Отставал соперник на расстоянье такое! Первый же клубы пыли оставил следом бегущим... Но почуял бегун, что не отстает и соперник, Мчится со скоростью равной, вот уж, поди, настигает, И стремится он, быстрый, вперед с удвоенным пылом, И разрыв увеличил! И за победу страшится Эрехтей н Борею начал молиться он страстно: "Зять, помоги, коли помнишь любовь ты с дочкой моею, 650 [640] Коли страстное жало эротов в тебе не остыло! Дай мне быстрые крылья, дабы добиться победы, Дабы Окитоос резвый был бы мною настигнут!" Молвил - и внял Борей молящего родича гласу, И дохнул ему в спину бурным своим дуновеньем! Вот помчались все трое, бурному ветру подобны, Но не с успехом равным - ровно настолько, насколько Эрехтея Окитоос быстрый в беге обставил, Столько же Прйасос гордый уступил Эрехтею, Родом бывший из края фригийского... Быстро помчались 660 [650] Дальше соперники, ноги в беге своем обращая. Тут Окитоос резвый поскользнулся случайно Подле кучки навоза, там, где возле гробницы Вакх мечом мигдонийским резал животных для жертвы. Снова вперед рванулся, стопы́ обращая быстрее, Резвый Окитоос, только противник его бурноногий Мимо уже промчался, вырвавшись сразу же первым - Если б только пришлося обоим бежать подольше, То догнал бы соперник насельника града Афины! Так же награду принял Эрехтей бурноногий 670 [660] Первую - сидонийский кратер. Окитоос принял Фессалийского жеребца. А третью награду Прйасос получает - меч с рукоятью сребряной! Сатиров племя смеялось язвительно и лукаво, Видя сего корибанта, запачканного навозом, Грязь отчищающего с лица и вонючую жижу! Вот предлагает железный диск метать, состязаясь, Бог Дионис, побуждая дискоболов к ристанью. Первой он назначает наградой ко́пья с гривастым Шлемом, второю - пояс изукрашенный яркий, 680 [670] Третьей наградой - чашу, четвертой - небриду. Зевеса Златокузнец снабдил ее золотою заколкой. С места встав, на средину, выйдя, бог возглашает: "Вот какие награды удачливым дискоболам!" Молвил Бромий - и встал на круг Мелиссей щитоносный, Вслед поднимается сразу Халимед резвоногий, Третьим же - Эвримедон, четвертым является Акмон. Вот у черты они встали, каждый подле другого; Мечет диск Мелиссей: летит он, крутясь, неудачно - И силены смеются над этим броском столь напрасным... 690 [680] Эвримедон бросает свой диск ладонию мощной, Диск крутящийся бросил многоопытной дланью Акмон гривасто-шлемный и так снаряд сей забросил, Что высоко по воздуху диск железный помчался И Эвримедона метку за собою оставил, Яро вращаясь. Последним Халимед сильнобедрый Мечет диск, посылая снаряд сей в воздух высоко, Быстро поверху мчится резвому вихрю подобный Диск из могучей пясти пущенный, словно из лука Вылетела стрела, пронзая ветер собою, 700 [690] Устремляясь с небесной выси в пологом полете, Так и диск улетает над землею далёко, Из преискусной длани направленный собственным весом - Дальше других укатился диск сей. И зашумели Зрители состязанья, повскакивали, закричали, Изумленные силой и дальностию полета! Так получает награды - и копья, и шлем пышногривый - И уносит с собою Халимед мощнорукий. Акмон ловкий уносит пояс златоблестящий, Эвримедон же чашу двуручную забирает, 710 [700] Драгоценное диво. Лик опустивши стыдливо, Мелиссей получает пеструю шкуру, небриду. Вот Дионис состязанье мужам в стрельбе предлагает И выставляет награды: первым мул-семилетка Выведен на обозренье всем, кто желал состязаться, И благозданный кубок выносят тому, кто другую Завоюет награду в стрельбе из лука. Эври́ал Укрепляет в песчаной почве огромную мачту, Снятую с корабля, а после к самой верхушке Он привязывает голубку дикую крепко 720 [710] Тонкой нитью за лапки, дабы не улетела! А божество возглашает голосом громким и звонким, Всех стрелков призывая умелых к сему состязанью: "Кто б из стрельцов не уметил голубки хрупкое тельце, Тот драгоценного мула получит за эту победу. Тот, кто прицелившись, только стрелу пошлет мимо цели, Острием благозданным не тронув плоти пернатой, Лишь только узы заденет, коими связана птица, Тот получит награду худшую: худший стрелок он! Вместо мула лишь кубок унесет он с собою, 730 [720] Возлиять Стреловержцу и виноподателю Вакху!" Слово такое услышав от щедродарного бога, Гименей благовласый выходит, за ним и Асте́рий В цель он заботливо метит, в голубку на самой вершине, Кносский лук изгибая с тетивой напряженной, И стрелу посылает согласно со жребием. Только Задевает лишь узы, разрезаны лезвием острым Путы, и быстро взлетает освобожденная птица, А бечевка на землю падает... Пристальным взором Гименей за голубкой следит, исчезающей в небе, 740 [730] После свой дальнобойный с силою лук напрягает И посылает по ветру высоколетящее жало Острое, прямо полету голубки метя навстречу! Мчится пернатое жало, по воздуху пробегая, Острое - и сквозь облак свища как ветер несется, Ибо стрелу направил Аполлон, угождая В страсти несчастному богу, сородичу Дионису Быструю же голубку пернатая настигает, Грудь пронзая навылет... С поникшею набок головкой Падает быстрая птица с неба прямо на землю, 750 [740] Бьется, уже умирая, прах воздымая крылами, И замирает, вздрогнув, у ног плясовода Лиэя. Вот божество в знак победы, от радости бурно ликуя, Рукоплещет неистово юному Гименею, Вскакивают в едином порыве зрители с места, Выстрелу изумляясь заоблачному Гименея; Вот Дионис, улыбаясь, собственноручно подводит Мула, обещанного Гименею за выстрел победный, А Астерия кубком друзья в этот раз утешают. Тут метателей копий дружески посостязаться 760 [750] Вакх вызывает, награды индийские назначая: Пару поножей и камень со дна эритрейской пучины. С места встает и молвит слово, клича героев Двух, прося показать, как бьются в бою смертоносном Вой, железа изострого в ход не пуская, однако! "Пусть два мужа сразятся, копья уставив друг в друга, Что в благородном сраженье и распре щадящей искусны!" Тут же на Бромия зов, ополченный доспехом железным, Вышел Астерий, за ним Айако́с на средину выходит, 770 [759] С медным копьем, вздымая щит, изукрашенный щедро, Словно лев, что взыскует дикого тура в добычу Или косматого вепря. Доспехом железном одето Тело сих ратоборцев обоих, любимцев Арея, Вышедших на поединок. Вот бурное жало Астерий Мечет, Миноса силой отческой наделенный, И поражает в десницу соперника-копьеборца; Сулицу воздымает медную, в горло направив, Муж Айако́с, подвигаемый силой всевышнего Зевса, Хочет он супротивника в мягкую выю уметить; Вакх прекращает схватку, кровавое жало хватает, 780 [770] Дабы изострым железом в выю боец не ударил. Встал он между мужами ярыми, громко воскликнул: "Копья тотчас оставьте, дружеский бой явите, Тут поединок бескровный, не ранят бойцов в состязанье!" Молвил - и принимает награду свою за победу Айако́с, и, гордяся, златые слугам поножи Передает, а вторую награду за бой принимает Воин Астерий, камень самоцветный индийский!

Песнь XXXVIII

Песня тридцать восьмая поведает нам о судьбине

Огненной Фаэтона несчастного в колеснице!

Кончились игры, народы вернулись в укрытие дебрей, По шатрам разошлися. И дикие жители, паны, Спрятались по ущельям, по логовищам глубоким. Там, где в пещерах природных находят убежище ночью Дикие львицы. К лежкам сатиры устремились Ярых медведиц и ложа вырыв копытами, ибо Острий железных они не имели, чтоб камень разрезать, Спрятались до сиянья утра, пока для обоих Войск не поднимется в небо мирная Эос повозка, Свет разливая над ними, а круговратное время 10 [11] Мигдонийскую битву и ярость индов свирепых Отодвигает как будто... Нет ни резни, ни убийства, Ни ратоборства, и Вакхов щит шесть лет от сражений Отдыхал, пауки лишь ткали на нем паутину Но явилися Хоры и год седьмой возвестили Битв и дали знаменье винолюбивому Вакху С иеба, великое чудо: при полном дне́вном сиянье Мрак опустился на землю и, черноплащный, окутал Лучезарное Солнце темным и плотным покровом, Скрыл лучи Фаэтонта - и тьма над холмами сгустилась. 20 [21] Всюду огни задрожали, то тут, то там пролетали; Искры небесной повозки сквозь облачные разрывы Над землею сверкали и над склоном скалистым Ветерки заструились, пока ие явилась повозка Гиперйона сверху, сияя Огненным блеском. Нетерпеливому Вакху летящий орел показался В небе высоком, держащий змея рогатого в лапах Острокогтистых, тот быстро изогнулся всем телом И ускользнул, головою бросившись в воды Гидаспа. Трепетом благоговейным все проннклося войско. 30 [31] Идмон же благоразумный (ведь ведал он таинства Музы Урании, и знал он ход круговратный созвездий!) Только один оставался спокойным. Когда-то он видел Темную тень Селены, Солнце собою затмившей, И пурпурное пламя, пробившееся из-под круга, Скрывшего ход Фаэтонта, что и видеть не должно, И грохотание слышал туч, столкнувшихся в высях, Рев небесный, ужасный и пламенную комету Видел, и камень сверкнувший и взблескиванье зарницы! Все Урании науки божественный Идмон изведал, 40 [41] Дерзкий умом и сердцем бесстрашный, от этого полон Он спокойствия; ликом смеющимся мудрый провидец Весь народ ободряет, сказав, что победа уж близко, Близок конец похода, длившегося столь долго! Тут Эрехтей провидца фригийского вопрошает, Только увидев знаки вышнего Дия, на пользу ль Знаменья Индоубийце Вакху - иль недругам только... Жаждал не столько проведать про битвы исход, сколь услышать Явленной в тайнах знамений речи с высей Олимпа, О движеньях созвездий, о беге Мены по небу, 50 [51] И о том, как Солнце при свете дня исчезает Вдруг... Ибо вечно о всяких виденьях божественных жаждут Знать обитатели Аттики, знатные мудролюбцы! Не пренебрег предсказатель ничем, и встал, потрясая Тирсом Вакха, не лавра панопеидского ветвью, И такое измолвил слово, пророчества полный: "Знать, Эрехтей, желаешь слово, что сердце покоит? То лишь единые боги, Олимпа насельники, знают! Молвлю, как научил Аполлон с лаврового ветвью! Нет, не страшись зарницы, огней не бойся струистых, 60 [61] Не трепещи, что Гелий темным сделался, птицы Не пугайся Олимпа, пророчащей Вакху победу! Словно змей рогоносный, раздавленный лапой когтистой, Схваченный хищною птицей, пронзенный ею до смерти, Сгинувший в водах текучих, в речных исчезнувший струях, Словно гад умерщвленный, влагой Гидаспа сокрытый, Дериадей погибнет в родимых валах отцовских, Обликом быкорогим схожий с родителем милым!" Так прорицатель старец изрек, и слову пророка Радовалось все войско, но более всех изумлялся 70 [71] И ликовал безупречный града насельник Афины, Сладостным упованьем полон, как будто он в битве При Марафоне низвергнул врага вслед Дериадею! После и Дионису, любящему отроги, Кровник Гермес явился вестником Дия небесным, Молвить слово такое, в победе его уверяя: "Не страшися знамений, хоть день и сделался ночью: Это, о Вакх бесстрашный, отец Кронион пророчит Индоубийце победу, ибо с явившимся Солнцем Облик сравню я Вакха лучащегося, что над индом 80 [81] Смуглокожим и ярым все же восторжествует! Это природе подобно: тьма выходит на небо, Гасит день лучезарный, день закрывая собою, Но поднимается в выси небесная колесница Гелия бога, пылая, и тьму опять разгоняет! Так вот и ты отгонишь от глаз своих морок туманный, Тартарийский рассеешь Эринии яростной сумрак, Вновь над Ареем заблещет лучистый бог Гиперйон! Столь великого чуда Айо́н вовеки не деял С той поры, как низвергнут Фаэтон, опаленный 90 [91] Пламенем, с колесницы огненной Гелия в небе - Полусгоревший, нашел он погибель в кельтском потоке! Отрока дерзкого стали на берегах Эридана Гелиады оплакивать, горько стеная листвою!" Молвил - и Дионис преисполнился упований, Из любопытства он просит бога Гермеса поведать Быль Олимпа, что знают и кельты на западе дальном, Как Фаэтон низвергся с высей небесных на землю, Как Гелиады у токов скорбного Эридана Преобразились в стволы, как с веток и листьев деревьев 100 [101] Медленно слезы катились, сияя, в бурные струи! И ему отвечая, Гермес сладкоустый поведал Сказ вдохновенный и чудный любопытному Вакху: "О Дионис, о пастырь, милосердный ко смертным, Коль любопытством томишься сладким по древнему сказу Молвлю о Фаэтоне все по порядку, что знаю! Шумный поток, Океан, окруживший собой мирозданье, Влажным круговоротом бегущий по кругу земному, В оное время Фетиду выбрал на ложе в супруги, С нею влагообильный пращур зачал Климену, 110 [111] Деву прекраснейшую Фетида грудью вскормила. К деве благораменной за красоту и приятство Гелий, чей бег за двенадцать месяцев год составляет, Чья дорога проходит в семи поясах поднебесных, Гелий, пламени ключник, вспылал пламенами иными. И сиянья лучей сильнее сияние страсти! Только над алым потоком шумящего Океана, Омывая свой облик эойский, от ложа восстал он, Подле себя он деву увидел, она же, нагая, В волнах родительских милых беззаботно плескалась, 120 [121] Белым телом сияя, как будто бы блеск набирала В небе всплывая двурогим диском округлая Мена, Что в вечернем просторе над влагою ярко блистает; Дева скользила во влаге, смутно виднеясь, босая, Гелия поражая румянцем ланит как стрелою! Словно призрак скользила, но ни единой повязки Персей ее не скрывало и полукружья изгибов Тела во влаге сребристой мерцали чуть розовея! Отдал отец свою дочерь вознице небесному в жены, Свадьбу Климены тотчас восславили быстрые Хоры 130 [131] С Гелием светоносным, и нимфы, и девы-наяды Веселились вокруг, и на луговине струистой Благосоложная дева пламенным сочеталась Браком, в прохладные длани жаркого приняв супруга! Блеск над брачным покоем разлился созвездий небесных, Песню в честь Гименея слагали светило Киприды И Эосфо́рос, вестник сей свадьбы. Точно как светоч Брачный сияла Селена над единеньем влюбленных! Хор Гесперид ликовал, и вместе с супругой Фетидой Пел Океан мириадом уст величальные гимны! 140 [141] Скоро дева Климена чреватою стала во браке. Только лишь сроки настали для бремени, разрешилась Сыном она светоносным, чудесным, и подле младенца Явленного зазвенела отчего песнь поднебесья! Дочери Океана тотчас омыли малютку В волнах струистых деда, а лишь очистив, в пеленки Сразу же уложили... Звезды, сияя, скользнули В круговорот Океана, столь хорошо им знакомый, Окружив колыбельку, и Илифи́я Селена Разлила над малюткой сиянье, Гелий же имя 150 [151] Собственное младенцу дал, в знак того, что признал он Сына. Тотчас замерцало сиянье в лике малютки - Им же родитель Гелий его наделил от рожденья! Часто на плавной зыби вздымал осторожно и нежно Океан Фаэтона посередине пучины Пенной - то он подбросит до самого неба младенца, По-над самым гребнем неся его быстро как ветер, То подхватывает налету его дланью безмерной, Снова подбрасывая... Но часто падал младенец Мимо протянутой длани пращура Океана, 160 [161] В бурных водоворотах влаги черной скрываясь, Словно пророча погибель - и старец, видя такое, Тяжко и горько стенал, сии прозревая знаменья, Но молчал, дабы сердца любящего Климены Не тревожить, открыв ей Мойры замысел страшный. Мальчик же быстро вырос, то в доме родном пребывая Матери милой, Климены, то путешествуя часто К пастбищам Тринаки́и, где оставался подолгу У Лампети́и, бычьи и козьи стада выпасая... Но колесницей отца священной он жаждал все жарче 170 [171] Править и даже из древа выстроил собственноручно Колесницу с парой колес и подвижною осью! Упряжь придумал также, из гибких ветвей и стеблей Разных растений садовых и трехконечную плетку, А четырех барашков согнал под мнимое иго! После, изображая звезду Эосфо́рос, из белых Венчиков разных цветов венок круговидный сплетает И его водружает над благозданной повозкой, Утреннему светилу подобно, а после над первым Густорунным бараном факелы укрепляет, 180 [181] Изображая сиянье лучей родителя в небе, Едущего над брегом острова в море прибойном. Юности благоцветущей возраста быстро достигнув, Часто пламень отцовский трогал рукою, и упряжь Огненную повозки перебирал и стремился Звездный бич удержать, и попоны конские дергал Белоснежною пястью - так отрок живой забавлялся, Возложивши десницу на огненнопылкую сбрую... Охватило желанье страстное отрока править! Сев на отцовы колени, просит бразды со слезами, 190 [191] Ездить хочет в повозке с упряжкою огненных коней! Нет! - отвечает родитель, он же речью кратчайшей Умоляет и просит, и молвит отец с колесницы Сыну юному слово, любя его и жалея: "Гелия милый отпрыск, внук дорогой Океана! Требуй иную почесть, что тебе неба повозка? Пусть свой бег совершает, не можешь мою колесницу Ты удержать, я сам-то еле с нею справляюсь! Ярый Арей зарницей пламенной не ополчался, Нет, он песнь боевую из трубы извлекает! 200 [201] Также Гефест не гоняет туч по небу отцовых, И, как Зевесов сын, не зовется "Тучегонитель", Нет, но по наковальне молотом бьет железным, В мехи кузни вдувая ветер, содеянный дланью! Лебедь крылатый птица Аполлона, не лошадь, Он не пытается даже отцовых перунов касаться! Жезлом Гермес владеет, но не отцовой эгидой! Скажешь: Загрей, однако, метал Зевеса зарницы! Да, метал, и погибель его при этом постигла! Сын мой, остерегись - великие беды познаешь!" 210 [211] Так он сказал, но сына не убедил, и слезами Орошая одежды, юноша просит и молит, Пястью ласкает подбрадье в знак умоленья отцово, Падает на колена, выю пред богом склоняет, Умоляя - и к сына мольбе склоняется Гелий. Молит и просит Климена также, и скорбный родитель, Ведая в сердце плетенье неумолимое Мойры, Соглашается, плача, и утирая потоки Слез с ланит Фаэтона полою пеплоса, после Сына в губы целует и молвит слово такое: 220 [221] "Только двенадцать до́мов в пламенном есть эфире, Круг они зодиака один за другим составляют, Следуя в строгом порядке, и только один лишь единый Путь сквозь них пролегает, извилистый, ненадежный Средь летящих созвездий... Кронос единый проходит Домы, тяжко ступая, каждый - поочередно, А Селена в то время двадцать и десять по кругу Оборотов свершает, шесть поясов минуя, Зевс же отца быстрее вершит свой круг супротивный, За год свой дом седьмой проходя... Выступает третьим 230 [231] Пылкий Арей, за шесть он дней свой дом пробегает Подле отца твоего; четвертым и я появляюсь, Следуя кругообразно на повозке сквозь небо По извилистой тропке, по склонам отвесным зфира; Хорам, четверке дев, несу я времени меру, Дом пока не пройду, свершая свой путь как обычно За один только месяц, я никогда не оставлю Путь свой не довершенным, назад иль вперед обращаясь, Или топчась на месте, пока остальные светила Двигаются по вселенной заведенным порядком, 240 [241] Против или согласно, вперед, назад иль на месте; И с половины дороги опять к себе возвращаюсь, Дабы с одной стороны затмить свое излученье; И средь звезд роголобая ярко сияет Селена, Месяцы отмечая убылью и наращеньем Диска, то полного, то половинного, то лишь в полоску! Мене против дороги иду я кругообразно, Мощно лучей испуская снопы во все стороны света, Сквозь зодиака домы вечно я путь совершаю, Времени меру рождая, и только от дома до дома 250 [251] Целый круг совершу - то и год земной завершится! Ты берегись пересечься с кем-либо, не приближайся, Вечной тьмы не касайся, подальше правь колесницу, Как бы твое сиянье тьма собой не затмила! Ты на пути привычном не отклоняйся с дороги, Между двумя кругами держися и не любопытствуй Прочие все познать, идущие сверху и снизу, Нет, колесницей отцовой правь по торной дороге, Дабы не понесла упряжка по далям эфира! Нет, не гляди на двенадцать до́мов, сквозь них проезжая 260 [261] Все, один за другим - приближаясь к созвездию Овна, Постарайся повозкой созвездье Тельца не затронуть, Не стремися проведать о вестнике урожая, Коли, ввиду Скорпиона, едешь ты под Весами, Поезжай постепенно, блюдя очередность дороги! Речи моей ты внемли: всему тебя научу я! Только созвездие Овна миную, сердце Олимпа, Сразу же нарастает тепло весеннее в мире; Только достигну края, где Зефир уже задувает, Там, где становятся ра́вны день и ночь протяженьем, 270 [271] Я на росистые тропки ласточек насылаю; В дом же иной вступая, дом, супротивный Овну, Свет я равновеликий лью на парные клешни, День становится равным ночи в это мгновенье... К осени листопадной путь склоняется Хоры - Правлю я, светом слабея, к месяцу листопадов Ниже, и к земнородным смертным идет уже время Зим, обильные ливни спина рыбохвостого зверя Козерога несет, дабы после плодом обильным Земледельца дарила пашня под ливнем с росою Лето веду я, вестника щедрого урожая, 280 [282] Теплым лучом огнистым бичуя плодную землю, Как только я появляюсь в высшей точке созвездья Рака, противоположного хладному Козерогу, Нила разлив пробуждаю и созревание грозди! Только путь начинаешь - держися Керны поближе, Проводником тебе станет Фосфо́рос в небесной дороге, Так ты с пути не собьешься, а направленье покажут Девы Хоры, двенадцать их на пути твоем встанет!" Так он рек Фаэтону, чело венчая убором Золотым, возжигая собственный огнь над главою 290 [292] Сына; Семилучевым сияньем кудри зажглися! Бедра его препоясал поясом белоснежным И накинул на плечи пеплос свой огнецветный, Бережно обувая в плесницы пурпурные ноги После ведет к повозке, и от утренних ясель Хоры огненных коней Гелия отрешают, А Эосфорос бесстрашный встает у самого ига, Надевая на шеи конские упряжь и сбрую. Фазтон на повозку восходит и получает Вожжи лучистые вместе с бичом огнепылким, блестящим 300 [302] От родителя Гелия, затрепетавшего в страхе Молчаливом (ведь знает отпрыска участь!)... У брега Видится смутно Климена, радостно зрящая сына, Восходящего ныне на огненную колесницу! Вот уже заискрился влажноросистый Фосфорос, И Фазтон поднялся по утреннему небосклону, Водами Океана дедовскими омытый. Вот возница бесстрашный коней огненнопылких На небеса восходит, созвездьями окруженный, Семь поясов пред ним, и движутся звезды навстречу, 310 [312] Видит он также землю посередине вселенной, С высей небесных взирает на долины земные, Где беснуются ветры вдоль склонов башнеобразных, Зрит и быстрые реки и брег Океана песчаный, Льющего струи влаги своей в свои же теченья. Взгляд на эфир направляет и на движенье созвездий, На созданья земли, на хребет беспокойного моря, Непрестанно глядит в безграничное мирозданье, Кони ж огнистые мчатся, ярясь и беснуясь под игом По привычной дороге вдоль зодиакального круга. 320 [322] Вот неопытный отрок бичом пылающим хлещет Шеи коней ретивых, и взбесилися кони, Вздыбившись под бодцом безжалостного возницы, Более не желая скакать по старой дороге; Понесли мимо знаков привычного зодиака, Ибо стегал им хребты и непривычный наездник! И поднялся средь южных и северных неба пределов Шум великий, в небесных вратах на ход необычный Дня столь странного все быстроногие Хоры дивились, Эригенейя дрожала от страха, воскликнул Фосфорос: "Что ж ты, отрок, наделал? Не безумствуй, возница! 330 [333] Огненный бич в покое оставь! Берегись по дороге Звезд, на месте стоящих, и комет беззаконных! Дерзкого Ориона меч тебя б не прикончил! Как бы посохом старец Боот не поверг огнепылким! Бешеных скачек не надо - как бы во чреве огромном Не схоронил парящий в эфире Кит Олимпиец! Лев не сожрал бы небесный! Телец многозвездный, склоня Выю, тебя не пронзил бы рогом пламенно-светлым! Ах, Стрельца ты побойся - как бы, лук натянувши, 340 [342] Огнелезвийным жалом тебя он не поразил бы, Хаоса не сотвори второго - или же звезды Явятся в небе дне́вном, и на бурной повозке Эригенейя безумная встретит богиню Селену!" Молвил так. Фаэтон же гонит сильней колесницу, Мчатся на север кони, на юг, восток или запад, Сотрясается небо, основы миропорядка Все нарушены сразу, и ось срединная неба, Коловращенье замедлив, в сторону отклонилась! И с трудом превеликим катящийся свод небесный 350 [352] Словно бы сам собою Атла́с согбенный Либиец Удержал посредине. И вот уж вдали от Аркта Чрево гибкое тащит Дракон к экватору прямо И на созвездье Тельца шипит недовольно при встрече. Лев угрожает пастью знойной звезде Собаки, Выси все опаляя огнем, накинуться хочет На восьминогого Рака, гривою потрясая, Хвост пылающий хлещет небесного хищного зверя, Заднею задевает лапою ближнюю Деву - Отроковица крылатая мчится мимо Боота, 360 [362] Около полюса встала, встретившись с горней Повозкой! К западным дальним пределам яркий свет посылает Весперу прямо навстречу светоч небес, Эосфорос; Эригенейя блуждает; вместо привычного Зайца Сириус жгучий хватает созвездье Медведицы алчной, И, наконец, разделилось горнее Рыб созвездье, К северу льнет одна, и к югу другая; к Олимпу Сдвинулся Водолей, сильнее закувыркался Верткий дельфин и пляшет у са́мого Козерога; С южной стези отходит, пятясь кругообразно, 370 [372] Скорпион, почти к рукояти меча прикоснувшись Ориона, мгновенно затрепетавшего в небе - Как бы тот не ужалил ловчего в пятку повторно! Вот при полуденном свете с ликом уже почерневшим Мена готова явиться, сиянье лия вполовину, Ибо не в силах скрыться от солнечного пожара. Собственным отражая телом солнца блистанье; Отзвук семиголосый созвездья Плеяд раздается Над семью поясами неба кругообразно, К ним несутся планеты в безумье ревя неустанно 380 [382] Всеми глотками сразу, покинув привычные тропы. Следом за Зевсом Киприда, за Кроном Арей, и к весенним Сестрам Плеядам несется вослед и моя планета, Родственное сиянье с сестрами соединила, Встала, еле видна, при Майе, матери милой, От колесницы жаркой отвернулась (а раньше Рядом с ней пребывала, предшествуя раннему утру, Вечером же вослед закатному солнцу мерцала Так как она соразмерно с Солнцем передвигалась, "Сердцем Гелия" звали книгочеи планету!) 390 [392] Тянет выю, склонившись под бременем влажного снега, Зверь Олимпиец, Европы жених, Телец - и стенает, На ноги встав прямые, и рога направляет Острые на Фаэтона; сотрясаются неба Своды, когда он копытом ударяет во гневе; Из висящих у бедер ножен выхватил быстро Меч Орион бесстрашный, Боот потрясает дубиной, Встал на дыбы и бьет копытами в выси эфира Конь Пегас, и ржет, показавшись лишь наполовину, И к созвездию Лебедя мчится в яростной скачке, 400 [402] Бешенно бьет он крылами, словно наездника хочет Сбросить другого с неба, как некогда сбросил на землю С высоты поднебесной героя Беллерофонта. Боле уже не мнутся Медведицы друг подле друга, В северных склонах неба, но обе к югу сместились И в гесперийских пределах стопы, не знавшие влаги, Омывают в потоке незнаемого Океана! Зевс же, владыка великий, сбрасывает Фазтона Пламенною зарницей в водоворот Эридана. Восстановил он могучей дланию колебанье 410 [412] Мира и Гелия коней вернул на привычные тропы, Колесницу же Солнца к востоку снова отправил И быстроногие Хоры двинулись старой стезею! Возвеселилася снова земля, с высот поднебесных Жизнеподателя Зевса дождь оросил ее долы, Влажные ливня потоки пляшущий огнь усмирили, Над землей вознеслися, пламя и дым выдыхая, Огнепылкие кони, ржанием высь оглашая, Гелий снова восходит, правит опять колесницей, Ввысь ростки потянулись, зазеленели посевы, 420 [422] Наслаждаясь дающим жизнь лучом теплотворным. Отчий Зевес Фаэтона сделал небесным созвездьем, Дав ему имя и лик: "Возничий". Сияющей дланью Он стоит пред небесной светоносной повозкой, Словно в путь собираясь по склонам небесным неблизкий, К звездам как будто желая править отца колесницей, И огнеструйные токи также на своде эфирном Зевс поместил владыка, и среди звездного круга Катит извивную влагу Эридан млечно-белый. Сестры злосчастного в горе приняли раннюю участь, 430 [432] Стали они деревами - и от ветвей скорбящих Льются прозрачные слезы обильной росой золотою.

Песнь XXXIX

В песне тридцать девятой на́ море битва вскипает,

С Дериадеем-вождем разбиты пылкие инды.

Кончил Гермес свою повесть и прянул в высокое небо, В радости и изумленье оставил он Диониса. Думал пока о смятенье средь звезд небесных, о смерти Фаэтона Лиэй, упавшего в кельтских пределах, В гесперийских потоках нашедшего раннюю гибель, В далях суда показались: плыли споро по влаге, Строгий строй соблюдая для битвы с индами в море. Радаманы по тихой спокойной соли летели, Мерно поверхность моря весла гребцов взбивали, К месту сраженья неся корабли - по веленью Лиэя 10 [11] Ветер поднялся попутный, им паруса надувая, Лик же свою колесницу погнал навстречу по водам - Коней копыта гребней пенных и не касались! Дериадей же огромный увидел с башен настенных Корабли на валах морских, подобные тучам, Зорким оком своим, он также известие слышал, Что корабел арабийский суда боевые построил, Грянуть поклялся войною на плотников арабийских, Град Ликурга разграбить и перебить населенье, А железом изострым истребить радаманов. 20 [21] Видя строй кораблей, трепетали бесстрашные инды, В море страшась Арея, ибо и у владыки Дерзкого Дериадея колена его подогнулись. Но овладев собою, с улыбкой на лике спокойном, Повелитель индийский приказал собираться Воям с "Трехсот островов", тянущихся вдоль неприступных Мелей отчизны слонов... И пустился в дорогу проворный Вестник, стопы обращавший быстро от края до края, И привел он войско с земель, рассеянных в море, Как приказал повелитель. Приободрился владыка, 30 [31] Строй кораблей благозданных увидя для боя морского, Слово такое молвил, свой народ ободряя: "О мужи, что взросли́ у стойкого в битвах Гидаспа, В новую битву вступайте, воспламенитесь Арея Пламенем и зажгите светочи смоляные, Дабы спалить все струги, их обращая в пепел, И по морю пришедшее войско в море и сбросить Со щитами и копьями, вместе с их Дионисом; Коли сей Вакх - божество, огнем погубим мы Вакха! Разве он не окрасил многоразличной отравой 40 [41] Из фессалийских корений в пурпур струи Гидаспа, Разве смотрел я безмолвно и спокойно, как желтый Ток струился реки, отныне безумный и грязный? Если бы эти струи текли на чужбине далекой, Если бы это не был Гидасп, прародитель индов, Я бы течение это землей завалил бы и прахом, Чтоб уничтожить и запах лозы сего Диониса, Я бы попрал стопами отчее ложе Гидаспа, Пересек бы я с войском это русло сухое, Как когда-то с аргивян потоком земли колебатель 50 [51] Поступил, осушивши инахийское русло - И копыта во прахе речном отпечатались коней! Только не бог он, не бог! И лжет о роде и крови! Разве он потрясает эгидой Крониона-бога, Разве мечет он пламя Диево Громовержца, Разве небесные стрелы он родителя мечет, Разве Кронид ополчался на битву плющом и лозою, Разве скрежет тимпанов сравнишь с грохотаньем перунов? Нет, держателя тирса Дием не поименую! Панцырь земной работы с облаком Зевса сравнить ли? 60 [61] Пестрый узор небриды с небесным узором созвездий? Скажешь, что ветвь винограда, дающая винную влагу - Дар Крониона щедрый, подателя жизни растеньям, Скажешь, троянцу по крови, какому-то быкопасу, Чашнику Ганимеду дал он нектар небесный Лить... Но вино - не нектар! Прочь, нечестивые тирсы! Вакх на земле пирует с сатирами своими - Ганимед же с богами пир разделяет на небе! Ежели этот смерд от четы происходит небесной, То с Блаженными вместе и Дием пусть попирует! 70 [71] Слышал я, как однажды и скиптр, и знаки Олимпа Дал он богу Загрею, что подревней Диониса, Этому - молнию, Вакху - лишь лозу и гроздовье!" Молвил - и бросился в битву. За ним устремились народы С копьями и со щитами, надеяся на победу Не на суше, на море они в бою рукопашном! Дионис к ратоборцам своим воззвал упоенно: "Род могучий Арея и благооружной Афины! Жизнь ваша - дело битвы, надежда - исход сраженья! 80 В бой! И низвергните в море племя смуглое индов, В пенных валах довершите вы на суше победу! Сделайте в битве на море соленом своею подмогой Копья, связав их попарно, чтоб биться над зыбью удобней, Копья, чьи жала железом крепко окованы гнутым, После на недругов бросьтесь, что распрей морскою пылают, Их низвергните прежде, чем дланью, огнем ополченной, Дериадей уничтожит струги у нас боевые! Бейтесь бесстрашно и яро, о мималлоны! Надежды Недругов - лишь пустая хвальба! И коль не хватило Сил предводителю индов одолеть нас на суше, 90 [91] Даже и восседая на шеях слонов преогромных, Ростом под облака, бесстрашных, неуязвимых... Я бы пошел сражаться, я не позвал бы на помощь Никого, лишь отца Крониона, он ведь над морем И небесами правит, а коли я захотел бы, То ополчил лишь брата Крониона, Посейдона - Он бы низверг трезубцем индов целое войско, Ибо и Главк, герой широкобородый, сей отпрыск Энносигея, воюет с нами, сосед мой по Фивам, Житель он Антедона, града в полях Аони́и; 100 [101] Мой союзник и Форк, и пену браздящий морскую Меликерт, что низвергнет Дериадеевы струги, Он поборает Лиэю, ведь матерь его и вскормила Вакха-младенца когда-то - Ино, морская богиня, Млеком обоих питала, и Бромия и Палемона! Предвещателя старца, что нам напророчил победу В битве глубокопучинной, проведав вещие знаки, Старца Протея я друг! Еще ополчит на сраженье Нереид-дочерей Фетида, Ино же на битву Ополчится - помочь воительницам-бассаридам! 110 [111] Я же на брань подвигну Эола, пока не увижу Эвра за копий метаньем, за луком и дротом - Борея, Эрехтеева зятя, что взял марафонскую деву; Также эфиопийца Нота, поборника Вакха; Также и Зефир разрушит в битве натиском бурным Множество вражьих стругов, ибо он должен в супруги Вестницу взять Ириду, посланницу Зевса-владыки! Только Эол отважный от индов и благотирсных Воев будет подальше, пускай развяжет с ветрами Мех свой там, где захочет, но только не в море открытом, 120 [121] Дабы они дуновеньем были ратникам в помощь, И завершу я битву кораблегубительным тирсом!" Так сказав, полководцев верных повел он сражаться. Вот уж и вестница битвы, труба боевая, взгремела, Песнь боевую запели свирепо Арея авлосы, Ободряя народы, тимпаны гулкою медью Зазвучали, на битву морскую войска призывая, Завизжала неистово, ярь пробуждая, сиринга, Не из каменных долов голос свой подавая Панам, над пенною зыбью Эхо морская звучала! 130 [131] Вот уж схватились войска и грохот поднялся великий: Рать сражалась искусно, с умением преотменным. Заключила в кольцо тотчас она недругов ярых, Все ополчение индов вдруг оказалось в ловушке, Словно рыбы косяк в сетях. Начиная сраженье Муж Айакос своим детям пророчество дивное молвил, Предвещая потомкам битву при Саламине: "Если ты внемлешь моленью, если ты слышишь молитвы, Освободивший от засухи наши бесплодные нивы, Ибо земля алкала ливня, чтоб к жизни вернуться, 140 [141] Дай же равную милость, отче Зевес ливненосный, Даруй мне славы на море, чтоб люди сказали повсюду, Нашу победу увидя: "Как Дий на земле прославил Отпрыска, так и на море ему подтверждает он милость!" Пусть из ахейцев кто-то промолвит: "Одновременно Айакос наш податель жизни - и Индоубийца! Головы вражьи срезает он будто обильную жатву По милосердью Деметры, по разуменью Лиэя!" О, защити наши лодьи! Так же, как к страждущим пашням Жизнедающую влагу вызвал я по молитве, 150 [151] Так и теперь ополчаю вал из пучины пенной Смертоносный, сражаясь с судами Дериадея! Отче, жизнь предержащий, исход предрекающий битвы, Ниспошли мне орла как вестника воли небесной, Справа для ратоборцев и вождя Диониса! Слева пускай приходит птица к недругам нашим, Пусть знаменьем различным обе птицы предстанут, Пусть, взмахнувши крылами огромными в небе высоком, Схватит одна рогатого змея когтистою лапой, Это предскажет погибель врага роголобого сразу, 160 [161] Вражьему войску яви другую, темную птицу, С черными крыльями, пусть предскажет индам погибель, Черный прообраз смерти, столь близкой, а коли желаешь - Громом перунов и молний предреки мне победу, Либо пошли зарницу - как при рожденье Лиэя, Дабы почтить потомка еще раз огнем, пусть зажалят Насмерть твои перуны суда благозданные индов! Вспомни, отче, Эгину, слуги не стыдись, что на помощь Браку пришел твоему, милосердствуя страсти любовной!" Молвил - и устремился в битву. На небо бросает 170 [171] Взор, на горние тропы Медведицы незаходящей Эрехтей, умоляя зятя такими речами: "Зять мой, Борей любезный, ополчися на битву, Веющее свирепо дыханье пошли на подмогу, Брачный дар за невесту - подай морскую победу! Стругам и лодьям Лиэя даруй спасительный ветер, Милостив будь к обоим, к Бромию и Эрехтею! Дериадея струги низвергни, бичуя пучины Пенные моря, обрушься на них ураганом и шквалом - Опытен ты в сраженье, ибо живешь в пределах 180 [181] Фракии, где сам бог войны, Арей, обитает! Грозным и бурным дыханьем развей ты недругов войско, Выйди на Дериадея, ударь ледяным его дротом! Грозную Распрю подъемли на вражеское ополченье, Ратей расстрой порядки ледоносной стрелою, Стань ты союзником верным Дию, Палладе, Лиэю! Вспомни о Кекропи́и, о девушках юных и милых, Кои ткут на покровах повесть о страсти Борея! Вспомни проводника Илисса, что свадебный поезд Вел аттической девы, похищенной бурным дыханьем, 190 [191] Что покойно сидел на плечах твоих необоримых! Ведаю: есть союзник, что недругам нашим на помощь Явится - ветер восточный, но в этой схватке свирепой Я бесстрашного Эвра не побоюся - все ветры Сколько ни есть, союзны северному Борею! Пусть эфиопский владыка, Кори́мбасос, не вернется К южным своим владеньям вовек, да падет он в сраженье, Если ему окажет помощь Нот эфиопский, Пусть смертоносной влагой в холодных зыбях захлебнется! Зефир меня не заботит, коли Борей ополчится! 200 [201] Будь же поборником зятя! И с неба вместе с тобою, С Бассаридами купно, в битву сию ополчатся Посейдон, взяв трезубец, и дева благая Афина, Он - племяннику в помощь, она - землякам на подмогу! Даже Гефест огнепылкий, кровь Эрехтея почтивши, Явится, столь желанный союзник в битве на море, Станет метать он пламя на ло́дьи Дериадея! Дай мне сразиться успешно на море, а после победы Пусть в Кекропию вернется с невредимою ратью Эрехтей, чтоб в Афинах воспели Борея с невестой!" 210 [211] Так воскликнул он громко и кинулся в схватку морскую, Взмахивая искусно копьем - ведь как Марафона Житель привык он к сраженьям на море. И в грохоте весел Сам Арей оказался мореходцем умелым, Твердой рукою Фобос за прави́ло держался, Деймос же рушил снасти лодий, мечущих копья. Войско киклопов огромных явилось на скалах прибрежных, Стало метать утесы на враждебные струги. Вот уж вопит Эври́ал - и ростом до туч поднебесных, Халимед устремился в гущу неистовой битвы. 220 [221] Вот столкнулись два войска после сраженья на суше В битве жестокой на море, обрушился яростный натиск На вакхийские лодьи стругов неистовых индов. Много было убитых, окрасились пурпуром воды; Оба сии ополченья бились свирепо, лилася Кровь, лазурные зыби моря сделались алы! Многие воины пали мертвыми в этом сраженье, Трупами море покрылось, и вспучивалось, и бурлило, А беспощадные ветры убитых нагромождали, Вдаль гоня их по водам, топя их во вздыбленных гребнях. 230 [231] Многие погибали, задушенные столкновеньем Тел, и в море валились, находя свою гибель В горько-соленой пучине, приняли так судьбину, Тяжестью лат влекомы на дно, и черная влага Скрыла распухшие плоти в недрах пучины глубокой, В водорослях и кораллах; ил да грязь затянули Латный убор ратоборца медный в глубинах зыбучих. Стало море могилой, многие вой погибли В пасти морских чудовищ, сделались рыб добычей, Разорвали на части тюлени их челюстями, 240 [241] Кровь изрыгнув на поверхность темную; мертвых оружье Уволокло теченье, без ремней и застежек Шлем гривастый поплыл по зыби как сам собою, И на вздыбленных гребнях пенных валов соленых Щит пехотинца округлый с перевязью забился И заплясал, и в струях вод штормового прибоя В пене седой виднелись ясно кровавые пятна, Смешанные с водою блестящей темные токи... И Меликерт забрызган этою пеной кровавой! Радовалась Левкотея, кормилица Диониса, 250 [251] Выю подняв из зыбей, и в честь победы Лиэя Кудри цветами морскими нимфа ей увенчала! И Фетида нагая вынырнула из пучины, Дланию опираясь на Панопе́йю с Доридой, Взор устремив веселый на благотирсного Вакха. Вот Галатея явилась из глубокой пучины И поплыла по лону морскому, еле виднеясь - Глядя на битву морскую огромных свирепых киклопов, Испугалась, и девы ланиты бледность покрыла... Уповала она Полифема в схватке увидеть, 260 [261] Бьющегося с Лиэем против Дериадея, Робкая, умоляла, она Афродиту морскую Отпрыска Посейдона спасти, отважного воя! Галатея просила лазурнокудрявого бога Сына от смерти избавить в битве жестокой на море. Окружили бога с трезубцем пучинным Нерея Дочери, приподнявшись из вод. Опершись на трезубец, Энносигей со вниманьем следил за ближнею битвой, На Дионисово войско в латах и шлемах взирая, Наблюдал он ревниво за действиями киклопов, 270 [271] Бившемуся на море Вакху бросая попреки: "В битву, о Вакх любезный, сколь много привел ты киклопов, Только вот я не вижу средь них одного из сильнейших! Целое семилетье ведешь ты с индами распрю, Только напрасно питаешь надежды на окончанье, Ибо один из могучих бойцов отсутствует в поле, Непобедимого видеть желал бы я Полифема! Если б киклоп, мой отпрыск, участвовал в битве Лиэя, Отчий трезубец вздымая изострый над головою, Он бы тогда, поборая на поле сражения Вакху, 280 [281] Грудь навылет пронзил быкорогого Дериадея, Он бы великое войско, размахивая трезубцем, За одно только утро уничтожил всех индов! Древле другой мой отпрыск, сей великан сторукий, Ниспровергнуть помог отцу твоему Титанов, Многорукий Айгайон Крона к бегству принудил, Многочисленные над ним простеревши ладони И копной своих кудрей солнца свет застилая; Грозные же Титаны удалились с Олимпа, Изгнанные напором могучего Бриарея!" 290 [291] Молвил он речь, терзаясь ревностию великой. Нимфа Фооса, стыдяся, ланиты руками закрыла - Ибо герой Полифем не участвовал в этом сраженье. Но когда завершилась сия кровавая битва, Старец Нерей оказался в море родимом средь крови. Энносигей изумился цвету пурпурному зыби, Видя, что пожирают трупы рыбы морские, Груды узрев мертвецов на пенных гребнях соседних. Так вакхийские рати с индами смуглыми бились! Да, во множестве пали ратоборцы в сей битве, 300 [301] Множество стрел и мечей изострых тела их пронзили - Этого дротом сразило в бедро, а того уязвило Медным копьем меж висками, насквозь через череп прошедшим, Страшно зияла рана на голове уязвленной! Множество там и сям гребцов погружали в пучину Весла, мерными взмахами вспенивая поверхность Темной воды, и светлела от пены лазурная влага. Только напрасной казалась гребцов поспешающих сила, Ибо кормчий железом изострым вдруг обрубает 310 Все канаты и снасти и рвет причальные цепи! С каждого войска летели стрелы изострые вихрем, С грозным свистом пронзая воздух в полете мгновенном! Вот вонзается в рану одна, другая проходит Сквозь полотно, раздирая парус малый на части, Третья вдруг в корабельный нос попадает, иные Бурно летят по небу, верхушки мачт расщепляя, Или же в основанье малых мачт попадают, Или же на корму деревянную валятся сверху, Или в быстром полете близ головы мелькают 320 Кормчего, вдруг умечая по краю лопасти весел. Вот Флоги́й-дальновержец стреляет и быстро, и метко, Палубу стрелами всю истыкав, - но не Лиэя! Вот одну из пернатых стрел, летящих над морем, Обхватил осьминог клубком из щупалец гибких... Дроты падали густо... Направленное в Диониса Жало из эритрейской меди в рыбу попало, Вот Кори́мбасос мечет копье, чтоб сатира ранить В пояс, но мимо стремится дрот и над морем взлетевши, Ранит в плавник высокий некую рыбу морскую 330 Жалом своим изострым; вот, воздымая железо, Мечет его безуспешно в неуязвимого Вакха Дериадей-владыка - отпрянув от Диониса, Смертоносная сулица в спину вонзилась дельфина, Там, где глава и выя в спинной плавник переходят! Скачет дельфин во влаге, кувыркаясь привычно, Но, уже полумертвый, принял он в пляске судьбину... Многие звери морские, в спину сраженные яро, Вверх плавниками всплывают, приняв, ныряя, погибель! Бьется Стеро́пес в передних рядах; Халимед мощнобедрый, 340 Оторвав от утеса-камня огромную глыбу, Мечет ее во врагов, и тонет недруга судно, Погружаясь в пучину под каменною громадой! Вот над пенною влагой взлетело копье и пронзило Оба борт о́ борт стоящих струга, связав воедино Связью тесною их - так облако к облаку в небе Льнет, воедино сливаясь... Вот вопль всеобщий поднялся! Оба войска на море по четырем направленьям Бились: ведь позади наседал на них Эвр огнепылкий Вместе с Либом пернатым, дождливым, и бились свирепо 350 Обороняясь и с юга, и с севера! Перебираясь С судна на судно, Моррей быстроногий и тут на вакханок Страх наводил и ужас в битве ярой на море, Доблестен и в сраженье морском, но воя у мети л Эвий, умерив свирепство героя пенною влагой, И, уязвленный жестоко, Моррей во град воротился. Вот. пока божню рану дланью своей колдовскою Бра́хман-жрец исцелял с великим Феба искусством Под звучанье распевное заклинаний священных, Торжествовал над врагом Арей лидийский в сей битве. 360 После их поединка вспыхнула с новою силой Распря на пенных гребнях, и в сем столкновенье на море Вопль поднялся великий, и, сраженные камнем Или копьем изострым недруги, иль смертоносной Ветвью лозы, или гроздью, или мечом, или дротом, Падали в черные глуби, размахивая руками - Там, не умея плавать, могилу себе находили! Если ж какой-то из ратников Бромия в воду валился, Быстро протягивал длани бог плывущему, против Вала, что взвился высоко, пястью волноубойной 370 Так сражаясь, как будто враг перед ним оказался! Вот наклоняет Кронион весы в этой битве на море, Предвещая победу в сражении Дионису. Бог лазурнокудрявый трезубцем пучинным Лиэя Ополчает, и бурно мчится, зыбей не касаясь, Посейдона повозка с Меликертом возничим. И четыре бурнодышащих ветра над морем, Дуя, валы вздымали темногрохочущей влаги, Страстно желая низвергнуть в пучину недругов струги Дериадею одни помогали, другие Лиэю. 380 Вот ополчился Зефир, вот Нот устремился на Эвра, Вот уж Борей воздымает ветер холодный фракийский, Яростным бичеваньем вздымая гребни пучины... Струги Дериадея ведет в сражение Эрис, Дева Раздора, но парус корабля Диониса Ника наполнила ветром, смерть сулящая индам. К влажно-соленым и горьким губам поднеся боевую Раковину, песнопенье трубит Нерей в знак победы! И богиня Фетида отзывается шумом Волн, защищая Лиэя отческими валами. 390 Эвриме́дон кабирский вздымает огненный светоч, Доблестно в битве сражаясь, и вот он уже поджигает Собственный длинный струг, и по приказанью Лиэя Тот на враждебные лодьи несется, охваченный жарким Пламенем, над зыбями, врезается в недругов струги, От ладьи до ладьи идет сквозь строй корабельный, Зажигая по ходу борта́ деревянные лодий, Пламя распространяя среди снастей и канатов. Жаркое видя сиянье над поверхностью влаги, Нереиды всплывают нагие, спасался бегством, 400 Сквозь струистые зыби бурного моря ныряя; Вот отступают с моря на сушу индов порядки! Радуется Фаэтонт, ведь морской Арей как и древле Бегством спасался из сети, бежал от огня Гефеста! Дериадей же свирепый, видя как пламя с пучины Продвигается к суше, обращается в бегство - Будто спастись возможно от Диониса Морского!

Песнь XL

В песне сороковой преследует Дериадея

Вакх и Тир посещает милую Кадма отчизну

Нет, не избегнул он Дики всевидящей, нет, не избегнул И сетей нерушимых Мойры неумолимой, Беглеца увидала богиня Афина Паллада, Восседавшая рядом на скалистом утесе, Наблюдая за битвой морскою с племенем индов. Прянула вниз богиня, облик мужа приявши, Хитросплетенною речью остановила владыку Индов под видом Моррея, способствуя Дионису, Задержала богиня Дериадея, исходом Будто взволнована битвы, стала бранить и позорить: 10 [11] "Дериадей! Бежишь? На кого же лодьи оставил? Как пред своим народом явишься? Что же ты скажешь Орсибое отважной, когда она разузнает, Что сбежал ты от войска жен изнеженных вражьих? Бойся же Хейробии свирепой, проведает дева Что безоружным Лиэем низвергнут ты в поединке, Ибо она со щитом и копьем с бассаридами билась, Поборая супругу, из битвы не отступила. Что ж! Уступи Моррею поле битвы жестокой, Сам я себя защищу и неженку Вакха низвергну! 20 [21] Но беглеца я не стану тестем звать, и другого Мужа ищи Хейробии-дочке, твоим я стыжуся Зваться подданным ныне, пойду к пределам мидийским, В Скифию я отправлюсь, а зятем зваться не стану! Скажешь, что Хейробия знает искусство сраженья - У Кавказа есть племя воительниц-дев, амазонок, Бьются они гораздо искусней твоей Хейробии! Дротом добуду деву могучую я и супругой Назову, коли только того пожелаю, на ложе, Дочери труса не надо, бежавшего с поля позорно!" 30 [31] Молвила - речью такою гордого Дериадея Убедила, вдохнув в него мужество - будто бы сможет В битве низвергнуть он Вакха с тирсом его мужегубным! Воин надменный не понял лукавства Афины, представшей В облике лживом Моррея пред ним, и на бранные речи Отвечал виновато, зятя гнев умеряя: "О, Моррей нестрашимый! Умерь же брань и попреки! Разве истинный воин меняет облик в сраженье? Ибо даже не знаю, с кем в поединке я бился! Только хотел я уметить Лиэя стрелою изострой 40 [41] Или мечом поразить его в выю, иль дротом В чрево попасть, как уж вместо Бромия предо мною Леопард появлялся с пестроцветною шкурой... Льва хотел я уметить в пышногривую выю - Вместо льва появлялся змей внезапно огромный, А за змеем свирепый медведь представал предо мною! Бурную сулицу бросил в горбатую хребтовину - Тщетно метал я жало! Вместо медведя явилось Неуязвимое пламя, жалящее сквозь воздух! Видел свирепого вепря - и рев быка вдруг услышал! 50 [51] Нет, не кабан клыкастый - выю вперед наклонивши Тур устремился ярый с рогом изогнутоострым На слонов боевых, и меч обнажал я напрасно Против зверья и чудовищ, ни одного не низвергнул! Только увидел древо - но тут же оно исчезло, И водомет взметнулся влаги под самое небо! Затрепетал от волше́бства многоразличного тут же Я, ибо собственным взором зрел кознодейство Лиэя! Но ополчуся на битву свирепую с Бромием снова, Гнусные лжи и обманы разоблачу Диониса!" 60 [61] Так он сказал - и ярость прежняя им овладела, Только теперь поднимает оружие он не на море, Он на суше, как прежде, в битву идет с Дионисом, Он позабыл о победе Лиэя в единоборстве, Как его выю обвили тесно древесные ветви, Как умолял о пощаде он победившего Вакха! Снова на богоборство дерзает владыка, лелеет Замысел - Диониса в рабство взять иль прикончить! Трижды копье он мечет, но воздух лишь поражает, А когда и в четвертый раз не уметил Лиэя 70 [71] Лозового, пронзив лишь воздух один как и прежде, Дериадей отважный, то к себе на подмогу Зятя он призывает - но не видит Моррея! Ибо Афина свой облик мнимый преобразила, Встав с божеством виноградным рядом. Лишь только богиню Дериадей узрел, как колена его подогнулись - Да, наконец он увидел, кто скрывался за ликом Мнимым зятя Моррея, кто облик сородича принял, Замысел хитроумный разгадал он Афины! Возвеселился Бромий, узнав ее, понял он сердцем 80 [81] Как хитроумным обманом пришла на подмогу Афина! И божество лозовое в безумье священное впало, Поднялось как громада, подобная скалам Парнаса, Стало преследовать труса Дериадея - как ветер Мчался бегущий от бога, быстрее бурного вихря! Вот достиг он равнины, где пенился влагой раздорной, Вдаль валы устремляя, старец Гидасп горделивый; Остановился на бреге воин огромномогучий, Уповая, что будет союзником в битве родитель, Что возмутит он влагу, пойдя на бога Лиэя - 90 [91] Но божество виноградное тирс изострый метнуло И царапнуло кожу владыки Дериадея! Тот же, только задетый плющевыми ветвями, В лоно отческой влаги низвергся вниз головою, И от брега до брега как будто бы переправой Растянулся... А боги после похода на индов Вместе с Дием всемощным на Олимп возвратились. Возликовали вакханты вкруг необоримого Вакха, Празднуя окончанье войны, а многие сразу Сулицами искололи тело Дериадея. 100 [101] Орсибоя на башне за боем следила - и воплем Разразилася скорбным, оплакивая супруга, В знак печали ланиты ногтями она разодрала, Волосы распустила, сбросив с прядей повязку, Прахом и пеплом осыпав в знак скорби плечи и глйву. Плач подняла Хейробия, узревши родителя гибель, Расцарапала руки смуглые, и одежды Белые разодравши, грудь свою обнажила! Босоногая, щеки Протонойя разодрала, Лик и ланиты от скорби золою посыпав нечистой, 110 [111] Ибо отца и мужа, обоих она потеряла, Мукой двойною томима, скорбно стеная, рыдала: "Муж мой, сколь юным погиб ты! Оставил меня ты вдовои В доме родимом бездетной, о муж мой, меня ты оставил - Сын же меня не утешит! Уже никогда не увижу Твоего возвращенья победного, острым железом Сам себя умертвил ты, чтоб имя твое и потоку Дали! О, на чужбине ты умер! Я ж именую Мужем, лишившимся жизни, только лишь влагу Оронта! Над обоими плачу, над Дериадеем с Оронтом, 120 [121] Равная участь обоих постигла, ведь отчая влага Дериадея укрыла, Оронта - струи речные! Больше гораздо страдаю, чем матерь! Ведь Орсибоя Пела брачные гимны дочек, она ведь супруга Зрела Прото́нойи, мужа Оронта она привечала, Ведь Хейробия имела непобедимого мужа, Коего даже и Вакх страшился! Живым Хейробия Видела мужа любимого, коего тирс и речные Струи не победили; я ж мукой терзаюсь двойною, Ибо и муж мой мертв, и погиб родитель мой милый! 130 [131] Ах, кормилица, детку не утешай понапрасну, Мужа верни - и не стану над родителем плакать, Дай мне дитя, дабы в горе утешиться этом великом! Кто меня к брегу проводит реки огромной, Гидаспа, Дабы я поцелуем влаги медовой коснулась? Кто меня к храму проводит, в долину священную Дафны? Ах, обняла б я Оронта пылко и в струях прохладных! Если б была я рекою или ключом родниковым, Дабы слезою точиться бегущею неторопливо К водам обильным потока, в который супруг обратился! 140 [141] На Комайто́ на деву стала б тогда я похожа, Ибо древле влюбилась в поток прекраснейший дева, И испытала радость, Кидна сжимая в объятьях... Так говорят (про это Моррей, мой родич, поведал!) И до сих пор в народе про то на земле киликийской! Я ведь не Перибойя-беглянка, и не забуду Никогда я супруга, сладостного Оронта, Бурнобегущей влаги вдали держаться не стану! Если не даст судьбина смерти с Дафною рядом, Я бы желала в водах отческих сгинуть Гидаспа, 150 [151] Дабы атир рогатый не обнимал меня пылко, Дабы не видеть фригийских плясок, не бить мне в кимвалы, Не резвиться в веселых таинствах, дабы не видеть Меонйи и Тмола, не ведать про домы Лиэя, Тяжковыйного рабства не знать, дабы не говорили: "Дочерь Дериадея-владыки, царя-копьеборца, Ставшая в битве добычей, служит у Диониса!" Так сказала, и жены жалобным разразились Плачем по детям, по братьям и по родителям милым, И по мужьям погибшим. Кудри рвала и терзала 160 [161] Скорбная Хейробия, царапала в горе ланиты: Мукой двойною терзалась не столько по батюшке, сколько Против соложника, плача горько, она возмущалась, Ибо слыхала о страсти Моррея великой и ярой, И о лукавствах коварных девственной Халкомедейи! Так причитала, вопя и одежды в клочки раздирая: "Утешителем в битве, Морреем, отец мой погублен, Так от кого же мести ждать? Ненавистною девон Халкомедой пленился, с женами не воевал он, Лишь помогал бассаридам! Молвите, Мойры богини: 170 [171] Чья же зависть индийский город сгубила? Чья ревность Дериадеевых дщерей в одночасье низвергла? В поединке погибший, непогребенный воитель, Муж Оронт вдовою бездетной Прото́нойю сделал, От Хейробии при жизни неверный отрекся - и бросил1 Только страдаю больше сестры и от гибельных бедствий: Муж Прото́нойи умер в битве за отчую землю, Хейробии соложник предал свою отчизну, Бесполезный воитель, споспешник Кинрогенейи, Непостоянный, Лиэя стал он союзником верным! 180 [181] Даже и свадьба стала предательством, ибо влюбленный Слепо Моррей - пособник падения города индов, Через измену супруга отец мой погиб! И стану, Гордая некогда дева, владычица племени индов, Стану одной из служанок, а может быть, и госпожою Стану звать я смиренно рабыню Халкомедейю! В индов краю обитаешь пока, Моррей, о неверный, Завтра отправишься, может, ты в пределы лидийцев, Из-за красы Халкомеды слуга при дворе Диониса! Что же, супруг мой, не делай тайны из страсти к вакханке - 190 [191] Нечего больше бояться мертвого Дериадея! Прочь! Ступай за змеею, шипящей призывно о страсти, Мысль эта силы лишила тебя и разум затмила!" Так говорила, плача над участью горькою дева. Зарыдала Прото́нойя; В скорби длани воздела Матерь, и к дочерям обратилась, рыдая и плача: "Па́ли нашей отчизны надежды, и не увижу Мужа Дериадея и зятя Оронта вовеки! Умер Дериадей, град индов теперь беззащитен, Неприступные стены пали нашего края, 200 [201] Если бы Вакх и меня убил с соложником вместе, Если бы он и меня низвергнул в Гидасп быстроструйный! Не хочу я земли! Да возьмет меня отчая влага, Встречусь с Дериадеем в пучине и не увижу Я Прото́нойи-девы за колесницей Лиэя, И не услышу жалоб новых моей Хейробии, Пленницы и рабыни, силой к любви принужденной! Кроме Дериадея, мужа иного не будет! Стану подобна наядам, ведь и сама Левкотея Взята с земли в супруги богом лазурнокудрявым! 210 [211] Назовуся одною из нереид и влажной Стану Ино, только смуглой, не белобедрою девой!" Молвила так - и жёны длинноодетые снова Разрыдались среди городских укреплений и башен. Кро́талами возгремели неистовые вакханки, Празднуя окончанье похода, вопили все вместе: "Мы одержали победу! Индов низвергнут владыка!" Радостный Дионис с вакханками веселится, Освободившись от ратных трудов и кровавых сражений, Сразу же он исполняет долг относительно павших: 220 [221] Соорудил погребальный костер он вместе со всеми В сто локтей шириною, на погребенье звучала Мигдонийская флейта ладом унылым, плачливым, Авлетеры фригийские мужественно подпевали В скорбной песне, в печальном шествии шли вакханки, Погребальную песнь эвийным гласом Гани́ктор Распевал, и Клеоха авлос двойной берекинтский Причитаньем ливийским стенал - Стенно́ с Эвриалой Некогда так разразились плачем многоголосым, Обезглавленную Медусу оплакав в стенаньях, 230 [231] Вместе с ними и змеи бесчисленные вопили - Вот от них-то, шипящих и плачущих над погибшей Девой Медусой, и лад зовется теперь "многоглавый"! Скорби обряды исполнив, плоть омывает он влагой, После же назначает новым владыкою индов Богобоязненного Модея, и с Вакховым войском Пиршеством окончанье празднует враждованья, Золотистую влагу винной реки возливая. Вот зачинают пляску: бесчисленные бассариды В хороводе топочут, пьяны священным безумьем, 240 [241] Сатиров толпы скачут, землю всю сотрясая, Кувыркаются резво, в пляске буйной споткнувшись, Виснут на шеях вакханок неистовых в хороводе! Ратники Бромия пляшут, потрясая щитами, Подражая походке воинственной корибантов, В полном вооруженье подпрыгивают и кружатся! Конное войско в шлемах высокогривастых гарцует, Полную славя победу над недругом Диониса! Нет, в стороне не остался никто, и согласные вопли В небо семипоясное возносятся отзвуком звонким. 250 [251] После того, как окончил празднование победы Бог и собрал добычу после сражения с индом, Вспомнил Бромий о древних краях далекой отчизны, Завершив семилетний поход на индов успешно. Долю богатства каждый вражьего получает: Кто-то индийскую яшму, кто-то сапфир, Аполлона Камень, а кто изумруд, сияющий светом зеленым; Тот от подножья отрогов поднебесных Имая Тянет слонов боевых, зверей с прямыми ногами, Этот от Хемодоя, хребта с пещерами в недрах, 260 [261] Тащит с собой, торжествуя, львов индийских с повозкой, Сей, ухватившись покрепче за цепь железную, еле За собою пантеру ведет ко брегам мигдонийским. Вот некий сатир гонит посохом густолистным Тигра с пестрою шкурой, его беспощадно бичуя, Вот иной воротился с даром невесте фригийской: Благоухающим стеблем, растущим у самого моря, И жемчужиной круглой, славою вод эритрейских... Многих дев смуглокожих повытащили из горниц, Будущих брачных подруг, за черные косы густые, 270 [271] Руки им рабским игом сведя за выей девичьей. Возвращались, наполнив длани добычей обильной, Девы святые, вакханки, ко Тмола родимым отрогам, Славя в шествии пышном возвращение Вакха! Так Дионис добычей щедрой по окончанье Долгой с индами распри оделил ратоборцев, С ним деливших труды. Поспешали народы в обратный Путь, погрузивши дары сияющие восточных Волн и птиц всевозможных, и возвращаясь в отчизну, Славили громко в дороге непобедимого Вакха 290 [281] В плясках и хороводах неистовых, память оставив О войне беспощадной развеять ветру Борею. Каждому удалося, хоть поздно, быть может, вернуться В отчие домы с военной добычей. Один лишь единый Воин Астерий только на родину не воротился, Жить стал у Фасиса устья, под Арктом, страждущим вечно У массагетов, у хладных вод, под снежным копытом Деда Тельца, чей образ гордо сияет на небе. В Кносс он уже не вернулся, к родичам мужеска пола, Миноса и Пасифаю ненавидящий страстно, 300 [291] Скифию отчему краю предпочел. И с одними Сатирами Лиэй и вакханками, индов разбивших, Выдержав бой у реки амазонок в кавказских отрогах, Вновь пришел в Араби́ю и сделал там остановку, Научив неумевших ходить за лозою арабов Трость святую растить, венчая нисийские холмы Плодоносной лозою с зеленолистным гроздовьем. Вот, покинув пределы обширных лесов арабийских, Тронулся пеший Бромий к ассирийскому краю, Алча узреть тирийцев землю, Кадма отчизну. 310 [301] Там оставался, тканям различным дивясь и одеждам, Изумляясь искусству тонкому ассирийцев Познакомился с делом вавилонской Арахны, И любовался тирийской краской морских улиток, Коей окрашены ткани, сияющие пурпурным Блеском - древле по брегу рыскаючи, собака Принесла в своей пасти редкостное созданье, От выделений ракушки вся морда пса заалела, Сделавшись ярко-пурпурной, словно горящее пламя - Краской такою и красят царские одеянья! 320 [311] Радовался он, видя сей град, Эносихтон который Словно зыбучей повязкой со всех сторон препоясан, Видел как будто снова взошедшее в небо светило Лунного диска, немного еще - и станет он полным! Материка и моря тесное переплетенье Вакх наблюдал восхищенно - ведь Тир простирался средь влаги, На лоскутке покоясь земли, привязанной к морю, С трех сторон омываем зыбью морскою соленой, Уподобяся деве, плывущей над гладью спокойной 330 [320] Влаги, зыблются в коей гла́ва, выя и перси, Деве, что руки раскинув плещется среди гребней, И белопенные волны по плоти светлой струятся, Только стопы́ этой девы тянутся к матери-суше! Энносигей сей город держит в крепких объятьях, Влажный возлюбленный будто жених обнимает невесту, Облекающий выю девушки негой любовной. Городом Тиром Бромий восхищался, где рядом С морем скот выпасает пастух и свирель мореходец Слышит на пенном бреге, где козопас рыболовный 340 [330] Невод видит, где плуги тучную пашню взрезают На виду у судов, вздымающих весла над влагой, Где с моряками у чащи, растущей у брега морского, Дровосеки болтают, где сплетаются вместе Шум морского прибоя, мычанье скота и деревьев Шелест, где миром единым стали деревья и снасти, Весла и тростники, стада, сады и оружье! Этому граду дивяся, так божество восклицает: "Остров я вижу на суше! Возможно ль такое? Я чуда Столь великого прежде не видел, чтобы деревья 350 [340] Шелестели над зыбью морскою, чтоб нереиды Говорили в пучине, а гамадриады внимали, Чтоб над тирийским прибрежьем и вспаханными полями От отрогов ливанских веял сладостный ветер Южный, своим плодоносным дыханьем столь благотворный И для души земледельца, и для парусной лодьи! Здесь с серпом земледельным в союзе трезубец пучинный, С нивой Део́ цветущей встречается моря владыка, Погоняющий коней повозки над тихою зыбью, Вровень едет богиня, не уступая владыке, 360 [350] Змей бичуя хребты в своей воздушной повозке! О, прославленный город! Морской ты и сухопутный, С трех сторон препоясан перевязью зыбучей!" Так говорил он, глазами обводя этот город. Он созерцал мостовые, мощённые камнем искусно, Он не мог оторваться от улиц сиянья и блеска - Видит он Аге́нора предка палаты, он видит Кадма подворье и домы, входит в светлицу Европы, Ране похищенной (деву напрасно оберегали!), Мыслил он о роголобом Дие-отце, он дивился 370 [360] Больше еще водометам, бьющим сквозь лоно земное, Что лишь час извергались бурно полною мерой, После лиясь обильной влагой по ложу речному, Видел он Абарбарейю щедрую, зрел и источник, Названный Каллироей, невестною любовался Влагою Дросеры́, что метала сладкие струи; Все осмотрев, неуемное сердце взором насытив, В храм Астрохи́тона входит и громко взывает к владыке Звезд, восклицая такое слово, полное тайны: "О Геракл Астрохи́тон, владыка огня, повелитель 380 [370] Миропорядка, о Гелий, пастырь людей длиннотенный, По всему небосводу скачущий огненным диском, Путь двенадцатимесячный деющий, времени отпрыск, Круг за кругом проходишь - и за твоею повозкой Жизнь для ста́ра и мла́да льется рекою единой: Мудрый родитель Мены трехтелой ты безматерней, И Селена росистая призрачное питает Отраженное пламя светом лучей твоих щедрым, Рожки гнутые бычьи приращивая понемногу! Око всезрящее выси, ты четвероконной повозкой 390 [380] Правишь, за ливнями снеги, за хладом весну к нам приводишь! Мрачная ночь отступает, гонима твоими лучами, Блещущими, лишь только под сверкающим игом Выи покажут кони, бичуемы дланью твоею! Только ты засияешь - и меркнут в сиянии ярком Звездные луговины пестрые в поднебесье; После же омовенья в западном Океане С пенных волос отряхаешь ты прохладную влагу Ливнем животворящим и на родящую Гею Росной влаги потоки утренней ты низвергаешь; 400 [390] Тучные нивы зреют под диском твоим благосклонным, Орошая колосья в бороздах плодоносных; Бэл - на Евфрате, в Либи́и - Аммон, и Апис на Ниле, Крон ты отец в Араби́и, и Зевс - в ассирийских пределах! Благоуханные ветви когтями острокривыми Тысячелетняя птица на твой алтарь благовонный Носит, феникс премудрый, рождаясь и умирая, Ибо там она снова является, юная вечно, Старость в огне меняя на молодость в солнечном свете! Будь ты Сера́писом, Зевсом тученосным Египта, 410 [400] Кроном иль Фаэтонтом многоименным, иль Митрой Вавилонским, иль Фебом, богом эллинским в Дельфах, Гамосом, коего Эрос в сновиденьях смятенных Нам являет в обманных любовных объятьях на ложе, Если от спящего Дия, возбужденного грезой Страстной, влажное семя изливается в нивы Тверди земной, и горы встают от небесных потоков! Будь ты Пэаном целящим или пестрым Эфиром, Или как Астрохи́тон явись, когда звездное небо Ярко ночью сияет россыпью светочей горних - 420 [410] Внемли мне благосклонно, будь ко мне милосерден!" Слово такое промолвил радостный Бромий - внезапно Образ божественный вспыхнул Астрохитона в храме Над Дионисом, лучистый лик божества проявился Алыми засиявший очами и в одеянье Звездном сверкая, и длань простер он над Дионисом, Образ являя вселенной, лик многозвездного неба: Светом мерцали ланиты, с брады созвездья струились, К дружеской приглашая трапезе Диониса... Сердцем возрадовался Лиэй бескровному пиру, 430 [420] Длань возложивши на нектар и амвросию... Разумно ль Нектар отринуть после млека Геры-богини! Спрашивает с любопытством Астрохи́тона Бромий: "Мне, Астрохитон, поведай - кто из божеств среди моря Город воздвиг, чьей дланью небесной на суше начертан Замысел, кто эти скалы врастил в соленые зыби? Кто сотворил строенья, кто дал источникам имя, Кто этот остров с сушей связал чрез матернюю пену?" Рек он, в ответ же промолвил Геракл дружелюбное слово: "Внемли, о Вакх, ответу - всё я тебе открою! 440 [430] Некогда тут обитало племя, которое видел Сам Айо́н изначальный, ведь с ним и оно появилось, Отрасль девственной тверди священная, лик и подобье Коей сами собою взросли без семян или плуга Это племя воздвигло на основанье скалистом Град в земле изначальной незыблемый силой врожденной: Ибо когда палящий жар иссушал всю землю И бегущие струи источников в пламенных руслах, Спали они беспокойно под летейским покровом Гипноса, в сердце моем желанье тогда появилось 450 [440] Град воздвигнуть; и призрак с обликом человека Я послал земнородным, породил сновиденье В их умах, и оракул изрек сей призрак священный: "Встаньте и сон отряхните истомный, отпрыски праха, Стройте повозку, по морю пригодную ездить, рубите Острой секирою чащу сосен высоких и стройных, Труд искусный творите, крепите к тесному ряду Балок скрепой и веревкой доски и прочие снасти, Прочно скрепляйте друг с другом прочие части повозки, Первого струга морского, что вас понесет над пучиной 460 [450] Пенною, только имейте заботу о брусе исподнем, Что от кормы и до носа опорою целому станет, После его поперечными брусами окружайте, Лесу подобными сосен, а после между стволами Палубу настелите поверху ровно и прочно; К мачте в средине струга парус льняной привяжите Прочною снастью с каждой из сторон, растянувши Полотно, дабы ветер парус этот наполнил, Двигая судно по волнам... Укрепите все щели Между обшивками струга скрепами небольшими, 470 [460] Плотно и часто набивши дощечек малых на стенки, Ивовых, чтобы борта́ внутрь влагу не пропускали, Незаметно во чрево пустое прочного судна; Сделайте руль, чтобы править бегом вашей повозки По путям влажно пенным, вращая оный согласно В разные стороны, если куда повернуть захотите! Сей скорлупой древесной хребет разрезайте пучинный И достигнете места, назначенного судьбою, Там, где скалы двойные высятся среди пены, Коим природа такое имя дала: "Амброси́и". 480 [470] На одной в середине оливы ствол возрастает Одинокой, такой же могучей и древней как камень, В кроне густой и ветвистой орел исполинский гнездится Подле чаши искусной. Охвачено пламенем древо, И огонь самородный лижет ствол языками, Разливая сиянье, но дерево не опаляет! Высоколистный ствол змея обвивает, чудесный Вид являя и зренью, и слуху одновременно; Ибо сей аспид не в силах добраться до птицы, парящей В воздухе, кольцами тела обвить орла, удушая, 490 [480] Или метнув из пасти смертоносное зелье, Птицу сим ядом ужалить, но и орел в поднебесье Не в состоянии гада ползучего когтем уметить Остроизогнутым, в воздух чудовище поднимая, Клювом твердым, шипастым замучить змею он не может. Пламени не дотянутся до кроны высокоствольной Древа, и не спалить оливы сей нерушимой, Нет, не задушит жаром и кольчато-гибкого тела Аспида это пламя, как бы к нему не тянулось, Птицы пернатой также этот пламень не схватит... 500 [490] Только до середины ствола сей огонь достигает Чаша вверху пребывает, не дви́жима клу́бами дыма И не колеблема ветром, прочно покоясь на кроне. Птицу премудрую, древней оливы ровесницу должно Вам изловить и в жертву лазурнокудрявому богу Дать... Излейте кровь над плывущими в море камнями В честь Бессмертных и Дия, и зыбью колеблемы, скалы Встанут и боле не будут блуждать по бурному морю, Соединятся навеки с материкового сушей! После выстройте город, простершийся подле утесов, 510 [500] Город, морскою волной со всех сторон огражденный!" Вот каков мой оракул... Очнулось от сновиденья Земнородное племя, в их слухе слышался отзвук Дивного слова бога, дошедшего в смутных виденьях. Им и другое чудо явил я в дремах крылатых, Духом смущенным желая города основанья Словно премудрый правитель: рассекши бурные воды Понеслася по морю раковина витая Словно сама собою, подобье морского моллюска, И за ним наблюдая, за поворотливым ходом 520 [510] Судна такого, училось племя править искусно Стругом, вышедшим в море открытое, на примере - Как это делает сей моллюск, обитатель пучины! Так мореплаванью было начало положено. Камня Ровно четыре в чрево для веса они уложили - Так журавли, желая сохранить направленье Постоянное, в клювы, путь себе облегчая, Камень берут тяжелый, дабы пернатое тело Поднебесные ветры в сторону не сносили; Вот, наконец, и достигло племя места, где бились 530 [520] Волны о пару утесов, вольно плывущих по морю. Остановили судно у пенношумящей суши, И на утес взобрались, где древо Афины взрастало. Вот попытались люди птицу схватить на оливе - К ним же орел добровольно спустился, судьбы ожидая. Земнородные сразу за мощные крылья схватили Дивную птицу и главу орлу назад запрокинув, Выю выгнули птице, железом согнутым тут же Перерезали горло, обряд совершая священный, Дию и влажному богу в угоду, когда же свершили 540 [530] Приношение птицы хищной и дивно-премудрой, Кровию окропили, льющейся из отворенных Жил, мореходные скалы и берег рядом с пучиной, Подле Тира лежавший на нерушимых утесах, Земнородные гавань-кормилицу сотворили! О Дионис-владыка, тебе я поведал о людях Земнородных, что сами собой родились, олимпийцы. Знаешь теперь ты о предках тирийских, что тут поселились! Ныне тебе я открою источников происхожденье: Чистые девы-наяды некогда тут обитали, 550 [540] Гневался Эрос пылкий на их девичьи повязки, Стрелы метал желанья и так говорил этим нимфам: "Абарбарейя-наяда, девичеством славная, жало В сердце и ты получи, которое мир весь изведал! Здесь Каллирои светлицу умечу, спою Дросере́ я Песнь! Ты сразу промолвишь: "Ведь я из влажного рода, В струях я родилася, воды меня воскормили!" Но и Климена-наяда, дочерь она Океана, А подчинилася страсти и стала покорной супругой, Лишь поняла, что лазурный бог у Эроса в рабстве, 560 [550] Жалом сражен Киприды! Ведь Океан, прародитель Рек и бегущих потоков, всемогущий владыка, Сочетался с Фетидой-нимфой влажною страстью! Ты, подобно Фетиде, сие испытаешь, и также Родом из пены соленой, не из ручья иль истока, Галатея зажглась - к сладкопевцу зажглась Полифему! И, любовью пылая, она, из пенной пучины Песней влекомая, вышла на твердую сушу к супругу! Стало быть, знают истоки жало мое, и не надо Ставить в пример мне бурливый ток! Вы знаете также 570 [560] О любви Аретусы сиракузской в глубинах, Слышали вы об Алфее, который текучим объятьем Нимфу любимую сжал во влажном брачном покое! Вы же, дочери влаги, почто вы с Лучницей в дружбе? Родилась Артемида не в море, как Афродита! Молвят пусть Каллирое, пусть Дросера услышит - Ты должна пред Кипридой склониться, сама же богиня Выю пред Эросом клонит, хоть и питает все страсти! Не противьтесь вы жалу желанья, ведь и сама ты С морем связана, сродна ты сестре Афродите!" 580 [570] Молвил он слово такое и лук схвативши, навскидку Три стрелы посылает, и во влажном покое Сочетаются нимфы и земнородные браком; Вот тирийского рода божественной крови истоки!" Так вот Геракл, небесный владыка, Вакху поведал Любопытному всё, и в сердце бог насладился, И подарил Гераклу отлитый с дивным искусством Златоблестящий кратер узорчатый. А Диониса Бог Геракл одевает в расшитый звездами пеплос. Вот, расставшись с владыкой Тира, богом созвездным, 590 [580] Вакх в другие пределы Ассирии выступает.

Песнь XLI

Сорок первая песнь - о Берое, что отпрыску Мирры

Родила Афродита, о новой в мире Киприде!

Снова бог насаждает на отрогах ливанских Корни лозы яркоплодной с неизбывным усердьем, Дабы в этих пределах цвели винородные грозди. Брачный покой посетил он, и лозовые побеги Ветви рощи священной оплели повсеместно - Так даровал он грозди Адонису и Киферейе. Там и Хариты плясали, из чащоб плодоносных, Переплетаясь со светлой лозой поднимался обильно Плющ, к стволам кипарисов плотно и тесно прильнувший. Вы же, ливанские Музы, в соседстве с землею Берон, 10 [11] Девы законопослушной, спойте об Амимоне, Распре между пучинным Кронидом и в песнях воспетым Вакхом, пенным Ареем и Энио хмельною! Город стоит Бероя, центр жизни, гавань эротов, С островами у моря, зеленый, чью тучную землю Узкую с двух сторон окаймляют соленые зыби, Бьющие бурным прибоем с обеих брегов в перешеек, Простираются стены его до ливанских отрогов Лесом поросших, где ветер жаркий дует с востока, Там проложен для граждан путь жизненосный, где чащи 20 [21] Зыбятся кипарисов под ветром благоуханным... Там мореходец издревле живет, выпасает и пастырь Стадо, там дом земледельца, где близ чащобы нередко Серпоносной Део́ встречается Пан сладкопевный, Пахарь там ходит нередко по пашне, склоненный над плугом, В борозды семя бросая за спину мерно и ладно, Там на опушке леса с быкопасом-соседом, Опершись на загривок вола беседует пахарь; Да, на прибрежье город Бероя простерся - владыка Моря, раскинувшись вольно, так выю милой супруги 30 [31] В травах морских сжимает во влажно-пенном объятье, Нежно целуя нимфу солеными моря устами. Как и обычно, приемлет из длани глубокопучннной Брачный подарок невеста, на ложе с ним возлегая: Скот, взращенный в глубинах, многоцветную рыбу, Что на зыбях Нерея кормится, в водах играя Северных под созвездьем Медведиц, где глуби пучины Разбиваются в брызги о скалы, стоящие рядом... Но у южных пределов земли дружелюбной, веселой Путь проходит песчаный к теплым отрогам пологим, 40 [41] В землю сндонскую прямо, где многоразличье деревьев И виноградников блещет, где осенены все дороги Сводом ветвей и прохладой странников привлекают... В берег бьет там теченье, направленье меняя, Устремляясь на запад темный, Зефир там веет Над вечернею нивой, влагой дыша и прохладой, По-над взморьем ливийским облак неся дожденосный, Где луговины пестреют цветами, где прямо на бреге Все растет в изобилье, где благоуханные рощи Шелестят и рокочут, колеблемы ветра дыханьем. 50 [51] Люди там обитают, ровесники Эригенейи, Коих сама природа без мук и трудов породила Юная, безматерних, безотчих, без брачного ложа. Неделимые части четырежды в этих людях Смешаны, и от слиянья пламени, воздуха, влаги Вышли из праха люди разумные сами собою, Одушевленное племя из чреватого ила, Коим природа облик дала совершенный: созданья Вовсе не походили своим на Кёкропа видом, Предка, чье тело ниже пояса в змеев ужасных, 60 [61] Ядовитых и гибких переходило, а сверху Было вполне человечьим - таков был муж двуприродный... Не были на Эрехтея похожи, коего Гайя Зачала от Гефеста, впитав во прах его семя, Нет, на богов походили люди, что вышли из праха 13 те времена, золотым подобные в поле колосьям! Жили во граде Берое те люди, в месте извечном, Где бывал и сам Крон, когда уступая премудрой Рейе, он позднее яство вкушая прожорливой глоткой, Как роженица, с камнем наружу сразу извергнул 70 [71] Всех проглоченных древле детей из тяжкого чрева. Выпил для этого Крон реки́ огромной потоки; Освобождаясь от бремени, после раздутая глотка Изрыгнула в потоках несчастное это потомство Одного за другим, используя влагу как помощь, Вышли они наружу, дважды рожденные дети. Зевс тогда народился младенец, но не блистало Молнии яркое пламя, пронзая небо и тучи, Раскаленные дроты в битве против Титанов Не метал он сквозь воздух грохочущий в схватке свирепой, 80 [81] Не низвергал он глыбы туч с оглушающим треском, Не грохотало эхо тогда неистовых ливней... Град же Бероя прежде был сотворен, и он видел, Как возник сам собою и Айон соприродный! Тарсоса не было, смертных услады, Фив семивратных, Сарды не существовали, где златоструйного воды Вьются Пактола, где в иле златые песчинки блистают, Сарды, ровесники бога Гелия. Племени смертных Не было, и ахейских селений не существовало, И Аркадии также, что родились пред Селеной, 90 [91] Только цвела Бероя, Луны и Солнца древнее, Старше тверди земной... На лоне своем плодоносном Первой Бероя прияла солнечное сиянье, Как и первые взблески вечно растущей Селены, Первой отбросила темный покров первородного мрака, Первою жизнь явила в хаосе первоначальном! Раньше острова Кипра, Истма, раньше Коринфа, Первой прияла Киприду, врата открыв пред богиней, Только родившейся в пене морской. И древле те зыби Были тогда чреваты кровию уранийской, 100 [101] Вместе с семенем бога влагу оплодотворили, Пеною женородящей ставшую в моря пучине, Повитухой природа стала... И с Афродитой Пояс явился расшитый на чреслах лежащей богини, Словно венок обвивший владычицу сам собою! И поплыла богиня тогда сквозь влагу ко брегу Тихому, но не в Пафос, не в Библ, выходить не желала В Колиаде на сушу, быстро она миновала, Поспешая, и берег, где высился град Киферы... Водорослями обвито, сверкало божие тело. 110 [111] В зыби моря пурпурной, взбивая пенные гребни, Дланями рассекая богородную воду, Вдаль плыла Афродита, перси во гладь погружая, Воду спокойную бурно она взбивала стопами, Лик подъяв над волною, выныривала на поверхность, И бурлила пучина вспе́ненная за нею... К граду плыла Берое... А что богиня на суше Кипра следы оставляла - то лгут и лгут киприоты! Встретила первой Бероя Киприду, и на прибрежье Стали травы тянуться и заросли на луговинах 120 [121] Сами собою повсюду, на побережье песчаном Распустилися розы, венчиками алея, В пене соленой утесы, винною влагой излились Из каменистого лона как из-под давильного камня, Брызнул сок пурпуровый ливнем, на солнце блистая... Речка там зажурчала, струями млека белея, Благовонным дыханьем ветерок вдруг повеял, Сладостнейшим бальзамом и маслом воздух наполнив, И всемогущий Эрос, начало сего мирозданья, Жизнеподатель, возница, связь и крепитель вселенной, 130 [131] Тут у богини родился при появленье на бреге, Резвоногий мальчишка, забил как мужчина ногами И без подмоги извне́ нашел он дорогу из лона... Сильно стучал он в тело зачавшей без мужа богини, Страстно желая родиться; крылья затрепетали - И единым порывом врата он рожденья покинул, Кинулся на руки, быстрый, блестящие матери милой, Эрос, к высокой груди прильнув Афродиты-богини, Стал высасывать млеко, зная, как сладостной пищей Глад утолить, неученый... Стал сжимать он губами 140 [141] Эти перси, что ране не ведали прикосновенья, Ненасытно впивая млеко из груди округлой! Корень жизни, Бероя! Кормилица весей, героев Слава, Айона сестрица, ровесница миропорядка, Дом Гермеса, равнина Дики и место законов, Храм Евфросины, Пафийки дворец и жилище эротов, Сладостный край Лиэя, укрывище Лучницы-девы, Нереид украшенье, дом Дия, Ареево ложе, Ты и Харит Орхомен, ты светило пределов Либана, Сродница ты Фетиды, древняя как Океана 150 [151] Струи, брачный покой любовью пылавшего старца, С девой Фетидой на ложе соединенного браком, Дочерь отца, Амимона по имени, кою Фетида Родила средь зыбей, сей плод любви с Океаном! Есть сказанье древне́е, по коему матерью града Киферейя была, дарящая жизнь мирозданью, Ассирийцу Адонису принесла она дочерь Девять кругов совершила по небу богиня Селена - В тягости Афродита была... Но пред самым рожденьем Вестник явился с табличкой латинской, грядущее зная, 160 [161] Бог Гермес о рожденье пришел возвестить Берои. Илифи́ей Фемида стала. Помощь малютке Оказала заботливо в трудном пути изо чрева, Боль родовую смягчила, сопутствующую рожденью, Свиток Солона во дланях сжимая. Мучаясь болью, Ухватилась Киприда за богинины пясти, И, наконец, разродилась, и на аттической книге Дочерь разумная миру явилась - лаконские жены Так сыновей рожают на щит из шкуры воловьей! Вот и пришла малютка в сей мир из цветущего лона, 170 [171] Майи сын повитухой был, хранитель закона! Лишь дитя народилось, омыли и умастили Девочку все четыре ветра, промчавшие в высях, Дабы землю Берои благословить на законы. Словно первый блюститель дитяти и по сегодня, Проложил Океан как пояс теченье близ суши Кругообразное влаги, вечно бурлящею пеной, Старец достойный, Айон, обвил покрывалом богини Дики тельце малышки сразу после рожденья, Будущее прозревая, сбросил он старости бремя, 180 [181] Так и старую кожу змея мгновенно меняет... Весь он во влаге закона омылся и сделался юным! Дочерью лишь разрешилась Афродита-богиня, Песнью четыре Хоры хвалебной тут же взгремели; О разрешенье от родов Пафийки только проведав, Возликовали звери: лев, исполнясь веселья, Языком своим лижет радостно бычий загривок, Бык же мычит, довольный, под львиной пастью свирепой; Радостно роет копытом землю конь своенравный, Звонкий гул раздается от этих мощных ударов; 190 [191] А леопард с пятнистой шкурой в прыжках презабавных В воздух взвивается резво близ пугливого зайца; Вот завизжал по-щенячьи волк в великом веселье, И покусывает овцу в умиленье счастливом; Вот, оставив ловитву в лесах на оленей и ланей, Сладостное томленье радости ощущая, Пес пускается в пляс, состязаясь с вепрем свирепым; Вот на задние лапы медведица поднялася, Обнимает телицу, ее нисколько не раня; 200 Вот заскакал теленок, бодаясь как будто бы с кем-то, Льнет он с лаской ко львице дикой, толкает и лижет, Сам же еще и мычать-то как следует не умеет! Вот ядовитые змеи слонов касаются с лаской; Слышен радостный ропот дубрав, с умиленьем сердечным Сладкоулыбчивая Афродита на это взирает, Радуясь в сердце, что звери рожденью малютки ликуют; Всё она озирает в округе взором счастливым, Только от дикого вепря взгляд богиня отводит Радостный, ибо знает, пророчица: в облике зверя, Брызжущего с изострых клыков слюною, Адонис 210 [211] Будет Ареем низвергнут в ревности яробезумной! Вот малютку Берою веселую принимает В длани дева Астрайя, кормилица мирозданья, Всех существ золотого века хранящая вечно, Кормит грудью премудрой дитя, что знает законы! Вместе с млеком девичьим лился и ток убежденья В губки младенческие, в уста дитяти вливала Дева капли густые, мед аттической пчелки, Что сотворило созданье многотрудной работой, 220 Мудро смешав в сосуде мед красноречья и силы... Жаждущая малютка впивала и обогащалась Влагой разумной пнфийской, взятою от Аполлона Или тока Илисса, вдохновленную Музой Аттики и пиэрийским ветром над брегом песчаным! Колос с неба срывала дева златой и свивала Словно венок и под главу подкладывала младенцу; Пляшущие юницы из Орхомена Пафийке Деве малютку омыли влагой, что музам так свята, Влагою из корчажки, выбитой конским копытом; 230 Выросла дева Бероя в обществе Лучницы-девы, Сети отца расставляя, охотника в диких чащобах. Обликом дева подобна родительнице Пафийке С бедрами белыми, если на поверхности моря Вдруг плескалась Фетида, белизною сияя - Видели в ней Фетиду среброногую - та же Вглубь ныряла, стыдяся насмешек Кассиопеи; Ассирийскую деву невинную вдруг завидя, Зевс загорается, снова лик изменить свой желая, Эросом снова томимый, желает в облике тура 240 С новым бременем волны рассекать в Океане, Дабы отроковицу не забрызгать волною Только воспоминанье о деве сидонской владыку Удержало! И начал средь созвездий яриться Муж небесный Европы - взревел Телец олимпийский! Бог не мог в поднебесье созвездье, знамение страсти Новой опять поместить, соперника прежнего брака... Зевс оставил Берою, из-за смертной юницы Спорить не стал он с братом, Энносигеем пучинным, Коему предназначил рок пылать к ней любовью! 250 Вот какова Бероя, отрасль Харит! И только Говорить начинала - медом текли ее речи, Дева Пейто расцветала в устах, убеждая любого Мужа премудрого, речи такой не знавшего прежде! Затмевала она подруг ассирийских сияньем Глаз улыбчивых, чистых, бу́дящих стрелы желанья - Так в поднебесье все звезды затмевает собою Светло-лучистым сияньем Селена полная, только В силу вошедшая... Девы нежно-румяное тело Даже сквозь пеплос с хитоном разливало сиянье! 260 Так что вовсе не чудо, что дева подруг красотою Превосходила, сияя очарованьем любовным - Всей красоты наследством родителей девы являлась! Видя ее, Киприда, пророческим обладая Даром, замысел в сердце взлелеяла, мыслью далеко Над просторами тверди воспарив невозбранно: Красота подвигала на основание градов! Ибо по имени девы ясноглазой Микены Назван город преславный, Микены, коего стены Древле киклопы сложили; ибо у отмелей Нила 270 Именем нимфы Фивы египетской названы Фивы... Вот и решила богиня град основать Берою, Дабы и град был прекрасен, внушая любовь, как и дева! Помня Солона уставы, зло отвратившие речи, Взор обратила богиня к широко-дорожным Афинам, Зависть чуя к порядку и праву в сестринском граде. Вот она поспешила и прянула по небосводу Во дворец Гармони́и, матери мирозданья, Нимфа жила там в покоях, устроенных миру подобно: В доме четыре двери охраняли покои, По одной на каждую сторону света земного; 280 [281] По подобию мира округлого, нимфы сновали Тихо, девы-прислужницы: о восточных воротах Эвра заботилась дева Антоли́я, ворота Зефира охраняла Дю́сис, нянька Селены, Нота врата сторожила дева Месембриада, Открывала ворота, все избитые градом Снежным и тучами с ветром дева по имени Арктос. Вот Харита, сопутница Афрогенейи в дороге, Постучала в ворота восточные Эвра, навстречу Из ворот золотистых восточных на стук появилась 290 [291] Дева Астиномейя, служанка, богиню Киприду Увидала, что подле створок стояла привратных, В дом вернувшись, сказала владычице дома о гостье. Та занималась работой искусной и трудной Афины, Пеплос ткала и на ткани узорчатой изображала Праначальную землю посередине, вокруг же Небо округлое выткала в звездах разнообразных, Билися о прибрежье снизу волны морские, Реки по ткани струились в облике туров рогатых, Но с человеческим ликом, сверкали смарагдом потоки; 300 [301] А у самого края ткани выткала дева Океан круговратный, что мир обтекает и землю! Входит служанка в покои, приблизясь к станку хозяйки, Говорит ей, что нынче стоит у ворот Афродита! Это услышав, хозяйка искусно сработанный пеплос Уронила, и выпал челнок из божественных дланей... Спешно накинув на гла́ву белое покрывало, Села на трон привычный, что прекраснее злата, Дабы встречать Киферейю, только вдали появилась Афродита - встала, оказывая почтенье. 310 [311] Вот приводит Пафийку ко трону, прямо к хозяйке, Длинноодетая дева Эвринома, взглянула Та на лицо Афродиты, являющей облик печальный, Матерь всему, Гармония, и молвила сладкое слово: "Корень жизни, Киприда, владычица роста и матерь, Упованье вселенной, по твоему разуменью Неумолимые Мойры нити судеб выпрядают! О, какая забота тебя привела в это место?" Ей отвечала богиня: "Скажи мне, кормилица мира, Ты, что вспитала Бессмертных, ровесница миропорядка, 320 [321] Молви, в каком же граде правит голос владычный, Голос, хранящий законы для разрешения распрей? Некогда жгучею страстью томящегося непрестанно, Столь пылавшего к Гере, сестре бессмертной, любовью, Мукой томимого триста лет к вожделенной подруге, Зевса я съединила браком - и в благодарность Дал мне понять владыка мановением гла́вы, Что отдаст мне из градов тот, где правят законы Дики Я ведать желаю, не на земле ли Кипра Или Пафоса дар сей таится, уж не в Коринфе ль, 330 [331] Спарте, где правит Ликурга установленье, иль, может, Будет оный Берои отчизной, девы разумной? О, воздай справедливость и лад сохрани мирозданья, Жизнь спаси, Гармония, меня ведь поспешно прислала Звездная Дева сюда, хранящая установленья Смертных вместе с Гермесом, богом благозаконья, Обязав, дабы племя людское, рожденное мною, Я охраняла, брачный закон сотворив и порядок!" Молвившей так отвечала богиня словом приветным: "Будь смелее, не бойся, матерь страстей и желаний, 340 [341] Ведаю семь пророчеств, записанных тут на табличках, Оные отвечают семи именам планетным! Названа там среди первых Селена округлая сразу, После златая табличка Гермеса упоминает Под названием "Сильбос", там вырезаны законы... Алым окрашена третья с именем Киферейи, Ибо Эос алеет твоя... на четвертой табличке Гелия имя сияет ярко, срединного бога; Пятая - бога Арея! - кровавится светом зловещим; "Фаэтонт" зовется шестая, планета Кронида; 350 [351] Имя седьмой таблички - Крон высокоходящий! Запечатлел на табличках оракулы мирозданья Огненно-алыми знаками муж древнейший, Офи́он! Спросишь об установленьях, о власти мудрых законах - Это старейшего право из всех селений вселенной! Что за град - Аркади́я, иль Геры селение, Аргос, Или же древние Сарды, или же в песнях воспетый Тарсос, старейший из градов, или какой-либо прочий - Мне говорить не должно! Табличка Крона покажет Все, он восходит первым на небо, Эос ровесник!" 360 [361] Молвила так и подводит гостью к сияющим знакам, Та же находит место, где о граде Берое Явлено предвещанье офионейским искусством На кронийской табличке киноварью блестящей. "Будет первым Бероя, возникший со всем мирозданьем, Названный именем девы, и авсонийское племя, Свет иноземных законов, установления Рима, Град назовет Бейрутом, стоящий на взморье ливанском..." Вот каким выло слово пророчества... Только лишь строчку Первую изреченья прочла на седьмой табличке, 370 [371] Стала читать она дальше, где на стене пребывали Знаки, исполненные с величайшим искусством, с рассказом В мирных стихах обо всем: как Пан, из пастырей первый, Сотворил сирингу, как лиру Гермес придумал Геликонийский, как Хи́агнис вывел лад на авлосе Сладостный, как Орфей написал свои тайные песни, Как сладкогласный явился Лин, как Аркад, сей странник, Месяцы года расчислил, Гелия бег круговратный, Что на четверке повозки, отец, весь год образует, Как перстами своими Эндимион премудрый 380 [381] Исчисляет Селены превращенья тройные, Как в одно сопрягает гласный звук и согласный Кадм, дабы ведали люди правильное прочтенье, Как Солон все законы творит, как аттический светоч Кекропа соединяет в браке разные пары! Так богиня Пафийка в знаках различноискусных Музы читает деянья во градах, явившихся после... А на табличке, что в центре вселенной всей находилась, Прочитала богиня эллинской Музы реченья: "Некогда станет Август царствовать над землею, 390 [391] Зевс авсонийский подарит власть священному Риму, Станет блюсти законы и во граде Берое, Это случится в то время, когда на судах оружных Сокрушится владычество Клеопатры-царицы! До того же покоя целительного не нарушит Ни один, пока нянька покоя и мира, Беритос, Соблюдает законы, блюдя на земле справедливость, И на зыбком просторе морей, воздвигнувши стены Нерушимые пра́ва, град единственный в мире!" Вот богиня, изведав оракул офионейский, 400 [401] В собственное жилище возвращается. Рядом С сыном своим садится на троне златоискусном, Обвивает рукою она за пояс малютку, Радуясь в сердце великой радостью, ликом лучится, На колена сажает милое бремя и сразу Детку в уста и очи целует, безумящий после Лук его поднимает с колчаном, дротами полным, И говорить начинает хитрольстивые речи: "Жизни нашей опора, услада Пеннорожденной, Угнетает Кронион жестоко мое потомство! 410 [411] После того, как девять кругов свершила Селена, Мучаясь мукой жестокой родов, я разродилась Гармонией, страдала я от болей ужасных, А ведь Лето́ уж явила деву в мир Илифи́ю, Артемиду, помощницу женщин, тех, кто рожает! Единоутробный брат Амимоны, сразу навряд ли Ты поймешь, как из пены и неба родятся... Желаю Я деяний великих, хочу небесный порядок Тут явить у прибрежья, у пены волн материнских! Зачаруй ты Блаженных, одной и той же стрелою 420 [421] Бога уметь Посейдона и виноградного Вакха, Сих блаженных Бессмертных! Даром достойным тебя я Отдарю за труды по сей стрельбе дальновержной! Дам тебе лиру златую, которую Феб Гармонии Древле дарил, па память во длани свои получишь Лиру сию о граде, ведь ты, мой мальчик, не только Дальновержец, как Феб, но также играешь на лире!"

Песнь XLII

В песне сорок второй Диониса воспламеняет

Эрос и Посейдона любовью к деве единой!

Сына она убедила - и в одночасие прянул Пылкий Эрос и грозный, перебирая стопами В воздухе, пролагая пернатыми путь в поднебесье, Огненный лук сжимая в ладонях. А за плечами Пламенеющий, полный дротов, колчан находился! Точно звезда, помчался в безоблачные просторы, Вычертив след за собою звездно-искристым мерцаньем, Знаменование словно неся мореходцу иль вою, Путь отмечая по краю неба огнем целокупным. Так необорный Эрос мчался стремительно в небе, 10 [11] Воздух крылами взбивая, плещущий за спиною С шумом глухим: у пределов ассирийского края На тетиве единой расположил он две стрелки, Дабы две раны подобные, страсть будящие к деве, Он нанес двум Бессмертным, пожелавшим бы брака, Пенного моря владыке и божеству винограда! Вот тем временем первый оставил соленые глуби, Край тирийский оставил, у ливанских отрогов Оба встретились бога. От колесницы ужасной Леопардов уставших прочь отпускает Марон; 20 [21] Прах со шкур отряхая, поит влагой прохладной, Остужает их, потных, в водах источников горных. Эрос же необоримый подкрался к деве поближе И оттуда уметил богов двумя остриями: Эрос вселил в Диониса стремленье страстное к деве, Дабы он предложил ей и сердце, и винные грозди! Пыл любви разжигает в груди владыки трезубца, Дабы он предложил двойной ей брачный подарок: Страсть сражаться на море и яства отведать морские! Вакх пылает сильнее - ведь разум вино распаляет, 30 [31] Много сильнее жало безумное жалит желанья Вакха, горячего нравом и более юного телом! Ранен Лиэй, и жало по самое оперенье В сердце вошло - едва ли так опьянишь красноречьем! Оба пылают любовью... Птицею обернувшись, В небо малютка взмывает, помавая крылами, Грозовому подобно ветру несется сквозь выси, Кличет гордо: "Коль племя людское вином побеждает Вакх, то я Диониса пламенем жарким низвергну!" И божество винограда взгляд устремляет к Берое, 40 [41] Воспламеняется страстью и проникает желанье Сладостное через очи - с ней сочетаться на ложе! Стал бродить по чаще Лиэй, терзаемый негой, Тайно он па Берою смотрит пристальным взором, Следует незаметно за нею в нежной истоме. Но уж ему недовольно взглядов... Чем боле взирает Бромий на деву, тем боле хочет он ей любоваться! Вспоминая о страсти владыки созвездий к Климене, Гелию он взмолился, дабы свою колесницу С конями, мчащими в выси, он придержал хоть немного, 50 [51] Дабы продлил сиянье дне́вное, дабы к закату Медленней день катился, дабы не гнал он повозки Вот постепенно к Берое, идя за нею вплотную, Бог приближается будто случайно... Тогда же с либанскнх Гор Эносихтон, скрываясь, сходит в эти же чащи, Бродит, блуждая, по лесу, ни на что не решаясь, Ум уподобив морю, когда оно бьется в прибое, Рокоча неустанно бьющимися валами... Ненасытный от страсти, в чаще лесов ливанских Дионис остается подле отроковицы, 60 [61] Остается один! О, молвите мне, Ореады, Что же хотеть еще богу, как девою не насладиться, Видя ее одну, без влюбленного Энносигея? Уж покрывает он тайно поцелуями землю Многими там, где дева ступала, и прах под стволами, Там, где касалась стопою белою отроковица! Смотрит на нежную шею Вакх, на Берои лодыжки Промелькнувшие, смотрит на красоту, что Природа Сотворила, ведь дева румян благовонных и масел В кожу свою не втирала и лика не украшала, 70 [71] Не подкрашивала ни щеки, ни губы, ни очи! Перед блестящею медью собою не любовалась, С ликом довольным образ лживой красивости дева Не судила, искусной драгоценной тесьмою Кудри не перевивала, по брови кромку равняя Убранных с превеликим умением локонов легких! Но и в простом уборе она поражала сильнее Страстью несчастных влюбленных, блистая красою природной - Волосы вились вольно по ветру без лент и повязок, 80 Прелестью яркой пленяли, не заплетенные в косы, Белоснежные щеки приоткрывая невольно! Время от времени дева, истомленная зноем, Веющим от дыханья Пса небесного с выси, Воду пила из истока ближнего, наклоняясь Ниже и ниже главою к токам прохладным, ладонью Черпала из глубоких струй сородную влагу, И утолив свою жажду, источник она оставляла, Путь продолжая по лесу... Вакх же склонялся над током Тем, подражая деве, ладонями черпал он воду, 90 Влагу лесного истока впивая, что нектара слаще! Видя его, от страсти сгорающего любовной, Босоногая нимфа вод глубоких смеялась: "Хладную воду напрасно пьешь, Дионис, ведь не могут Жажду любви угасить и воды все Океана! Порасспроси-ка родителя - зыби пересекая Моря, влюбленный в Европу не справился с жаром желанья! Стало томленье лишь жарче! Спроси ты и у Алфея, Странника по́ морю, в рабстве у Эроса находился Он, стремяся сквозь влагу по влаге зыбучей не в силах 100 Справиться с пламенем страсти, хоть пена его окружала!" Молвила так, и нырнула во влагу, сходную цветом С телом ее, и смеялась притом над Лиэем, нагая! Бог же, на Посейдона гневаясь, влаги владыку, Стал ревновать и бояться, - ведь не вином утоляла Жажду дева, водою... Воскликнул он громко, взывая К деве Берое, дабы с ними она соединилась: "Дева! Нектар отведай! Оставь любострастную воду! Струй опасайся истока, как бы Лазоревокудрый Не похитил во влаге девичьего достоянья, 110 От молодиц он в безумье впадает, хитрец! Фессалийки, Девы Тиро́, ты знаешь во влаге речной обольщенье... Ах, опасайся коварных струй! О, как бы повязок Не развязал девичьих приявший лик Энипея! О как желал бы потоком быть я, как бог Эносихтон, Дабы, журча, в объятья сгорающую от жажды Принимать невозбранно мою Тиро́ - либанийку!" Молвил бог - и тотчас же преображает он облик. Там, где дева бродила, он оказался, в той чаще, Стал охотнику Эвий подобен, неузнанный, тут же 120 Он приблизился к деве густокудрявой и вольной, Юноше уподобясь, придал он прелестному лику, Хитрости преисполнясь, стыдливое выраженье - То на горы́ посмотрит уединенной вершину, То он взгляды направит в самые глуби чащобы, То на сосенку глянет, то на ель, то на ясень Взор отведет, но тайно все время смотрит на деву, От него столь близко проходящую ныне - Только бы не бежала! Ибо юному взору 130 [129] Малое утешенье, взоры ровесницы милой, Ибо любви желанье в нем лик ее пробуждает! Вот он подходит к Берое, сказать как будто бы хочет Что-то, да только робеет... О буйный, где ж твои тирсы Смертоносные? Где же рога? Где переплетенье Змей извивных на кудрях, сей земли порождений? Где же мык и рычанье от уст? О великое чудо: Дева страшит Диониса, повергшего племя Гигантов! Страх победил победившего земнородное племя! Он, ниспровергнувший войско свирепо-воинственных индов, Ныне перед единой девою нежной трепещет, 140 Нежного тела страшится... И средь скал и отрогов Львов свирепых и ярых тирсом властным к молчанью Призывал он, ведь девы нежной отказа страшился! Пылкая речь стремит с языка к устам онемевшим И уж слететь готова от уст, но страха исполнясь, Возвращается снова, из сердца исшедшая, в сердце! В сладком и горьком стесненье слова на устах замирают, Уж прозвучать готовы, но страх их вглубь загоняет! Вот он с трудом разрешает в устах оковы стесненья И прерывает молчанья медлительную отсрочку, 150 Мнимым охотника гласом он речь обращает к Берое: "Где же твой лук, Артемида? Кто же колчан твой похитил? Где же хитон потеряла, едва прикрывавший колена? Где же плесницы, в которых ты ветра стремительней мчалась? Где же служанки, где сети, где резвые псы для ловитвы? Ты не готова к погоне за ланью? Ловить не желаешь Там, где с Адонисом рядом почивает Киприда?" Молвил он, изображая изумленье, но сердцем С отроковицей лукавил... Не разгадав обмана, Гордо выгнула выю, красу свою осознавая, 160 Дева смертная, ликом подобна бессмертной богине, Обольщенная ложью смущенного Диониса: Вакх же сильнее страдает - ведь милая дева не чует Страсти, чиста и невинна, а он желал бы, чтоб чувство В ней зародилось глубо́ко, ведь если это случится - Есть потом и надежда, что страсти возникнут, желанье И любви обоюдной... А если же нет, то напрасно Ждут мужи наслажденья от жен, не познавших желанья... Стал он и денно и нощно бродить по рощам сосновым, Эос встречая в чащобах, приветствуя в дебрях и Веспер, 170 Близости с отроковицей желая, терзаясь томленьем... Могут довольствоваться му́жи сновидением сладким И сладкогласною песнью и пляскою бурно-веселой В хороводах согласных, но обезумевшим в страсти Нет ни сна, ни покоя - ах, лжива книга Гомера! И Дионис, страдая, пытается вынести молча Муки, божественным жалом причиненные, втайне Неисцелимые раны Эроса претерпевает! Так и быка, что в чаще густолистной пасется, Вдруг безжалостно жалит в хребтину овод чащобы, 180 Зверь же огромный несется напролом сквозь лесную Чащу, жалом гонимый, ревет и мычит он прегромко, Мимо бычьего стада устремляется в горы, По бокам своим хлещет хвостом и по хребтовине, Извивается телом, и, поваляся на землю, Трется о камни спиною, катается он по травам, После вскочив, рогами воздух вокруг сотрясает... Так и бог Дионис, столь часто увенчан победой, Эросом вдруг ужален, жалом его всемогущим! Вот, наконец, исцеленья ища от любовной напасти, 190 Стал он плакаться Пану, богу косматому, горько, Что любовная мука жестоко его истомила, Просит у Пана защиты от любовных терзаний, Выслушав о томленьях жгучих и муках Лиэя, Пан роголобый хохочет, но все же (в любви-то несчастен!) Движим и состраданьем к влюбленному столь неудачно, Хочет совет подать - хоть и малое, а утешенье Видеть, как кто-то страдает от стрел из того же колчана! "Оба мы, Вакх, страдаем! Твоей сочувствую страсти! Как же бесстыжий Эрос сразил тебя? Смею ли молвить: 200 Опустошил колчан свой Эрос для Вакха и Пана! Что ж, тебе расскажу я о мороке всяком любовном Каждая женщина больше желает мужчины, хоть стыдно Ей обнаружить пламя, снедающее безумьем! Больше она страдает, когда же страсть разгорится, Жарче пылает, хоть втайне старается пламень эротов Удержать, когда жало лоно ее уязвляет! Если жены друг другу расскажут о бедах любовных, Легче станет бремя Кипридино, болтовнёю Скрыто... Ты же, милый мой Вакх, ты должен, томяся, 210 Лживый румянец лика использовать точно уловку! Нет, улыбаться не надо - яви ей умеренность, скромность, Пребывая с Бероей, но сеть держи наготове: Лик, столь розе подобный, озирай с восхищеньем, Льсти красоте ее, будто б и Гере с ней не сравниться, Молви, что дева краше Харит, порицай же за облик Строгий богинь обеих, Афину и Артемиду, А Берое открой, что краше она Афродиты! Дева, хвале внимая, притворным твоим порицаньям, Станет к тебе благосклонней, слышать она не захочет 220 О серебре или злате - а только как лик ее хвалят Розе подобный, что всех ровесниц она превосходней... Зачаруй ее сердце красноречивым молчаньем, Взгляд истомный украдкой пошли, чтоб она оценила Страсти огонь, а дланью ударь по груди́ словно в горе! Чувство яви в молчанье, в лике яви восхищенье! Ах, выказывай робость пред скромной отроковицей... Чем же дева ответит? Ведь сулиц она не мечет, Дрота нежною пястью она не бросает, лишь очи - Копья отроковиц, несущие пламя эротов! 230 Только ланит румянец - лезвие копий девичьих! Брачный подарок - желанье, сокровища девы влюбленной Не драгоценные камни индийские, нет, и не жемчуг Завоюет невесту, нет, для Пафийки довольно Лика желанного только, ибо ласкают и любят Жены прекрасные тело любимого, а не злато! Нет у меня другого свидетельства. Ибо какие Получила Селена дары от Эндимиона? Юный Адонис какие дары получил от Киприды? Орион же не слитки сребра дал Эригенейе! 240 Ведь просил не богатства прекрасный Кефал! И единый Кто посмел преискусный дар предложить любимой, Был Гефест, но Афина на дары не польстилась! Не помогла и секира, и потерял он богиню Вожделенную... Коли желаешь, тебя научу я Средству, как же достичь любви юницы желанной. Барбитон в руки возьми, посвященный Рейе богине, Драгоценность Киприды за чашей... Пускай же сольются Пенье вместе с игрою в одно единое действо, Первой воспой ты Дафну, бег Эхо зыбкой воспой ты 250 После, звучащий пылко отклик немолчной богини, Были сим ненавистны влюбленные боги... А после Питие воспой беглянку, бежавшую ветра быстрее, По отрогам от Пана, от похоти беззаконной, Пой о судьбине девы, что в землю вросла, и Гею Прокляни! И пусть слезы прольет по деве Бероя, Участь несчастной оплакав... Ты ж радуйся в сердце безмолвно Коли сладких рыданий следы заметишь у девы, Только, смотри, не засмейся, над милой твоею желанной - Вдвое не любят жены такое в горестях нежных! 260 После пой о Селене, безумной от Эндимиона, Пой об Адониса страсти счастливой, о босоногой Афродите-богине, забывшей о платьях и бусах, В поисках милого друга бродящей по горным отрогам - Не убежит Бероя, любовным рассказам внимая... Все я тебе, о несчастный Вакх, открыл об уловках Страсти, поведай, о Бромий, чем обольстить мою Эхо!" Так он сказал и оставил, утешив, сына Тионы. И Дионис, лукавя, проявляя участье Словно, расспрашивал деву о родителе милом, 270 Об Адонисе, словно он друг по горной ловитве, И при этом случайно как будто касался он персей И повязок, десницей приобнимал за пояс, Будто совсем случайно, Вакх, безумный от страсти! Спрашивает юница, как и обычно бывает, Сына Диева, кто он, кто родом, явился откуда... Лишь у храма Киприды вышел он из затрудненья, Глядя на лозы и грозди, на край изобильный, цветущий, На росистые травы, на рощи разных деревьев, И придумал Берое, что будто бы он земледелец, 280 Помышляя о страсти, Бромий деве поведал: "Я земледелец ливанский, и коли того ты захочешь, Орошу я твой край родной и возделаю пашни! Я понимаю движенье повозки Хор, когда вижу Окончание поздней осени, к девам взываю: "Вот Скорпион восходит, жизни податель и вестник Будущих урожаев, быков впрягайте на поле! Вот заходят Плеяды - когда же сеять мы будем? Ибо появятся всходы, коль росы выпадут, если Фаэтонт соизволит! При прекрасной повозке 290 Вижу Аркту́ра в начале зимы и звонко я кличу: "Гею, ждущую влаги, ливнями Зевс орошает!" Коли весна приходит, утром ранним кричу я: "Время цветам распускаться - срывать ли мне лилию с розой? Гляньте, как гиацинты над миртами стебли колеблют, Как нарцисс превосходит анемон высотою!" Видя гроздь винограда, возвещаю я лето: "Зреет лоза и грозди, время затачивать серпы! Девы, сестра восходит! Не время ль для сбора гроздовья? Наливается колос, поле требует жатвы! 300 Время жать злаконосный урожай, не Деметре Петь хвалу - приносить начатки Кипрогенейе!" Ниву твою обиходить возьми меня, земледельца, Сделай меня, молю, виноградарем Пеннорожденной, Я незрелые грозди отличать от созревших Умею, как яблоки зреют знаю, как вырастить надо Вяз огромный, тенистый, опору для кипарисов, Пальмы мужскую особь с женской скрестить умею, Хочешь - и крокус прекрасный подле вьюнка насажу я! Злата не попрошу я, не попрошу и богатства - 310 Дашь мне лишь пару яблок, единую гроздь винограда!" Только просил он напрасно - не ответила дева, Ибо не разумела любовных речей Диониса! Тут измыслил иную Эйрафиотес уловку: Взял он из рук Берои сети охотничьи, снасти, Стал восхищаться работой искусной, бросая по кругу Сети, и вопрошал о работе этой преловко: "Что за уменье? Какой же бог явил тут искусство? Кто же? Не смею поверить, что для Адониса эти Сделал Гефест олимпийский лучше ловчие сети!" 320 Но и такою речью не мог обольстить он Берою! Вот почивал он однажды на ложе из анемонов И в сновиденье явилась пред ним внезапно Бероя, Облаченная в платье невестное, ибо что делал Днем мужчина, то ночью явится в сновиденье! Быкопасу приснится, что тянет быка он на поле, Ловчие сети охотник во сне в лесу расставляет, Спящему землепашцу снятся бразды полевые, В кои зерно он бросает... Терзаемому средь зноя Жаждою мужу приснится прохладная ручьевая 330 Влага, являют обманный сон бегущие струи! Так вот и Дионису приснилась причина печали, Призрак зыбучий, прозрачный послал ему сон полуночный, С коим хотел сочетаться Вакх любовью... Проснулся Бог, а девы не видно, и снова желает забыться... Все ж испытал мимолетно он радость любовных объятий На лепестках анемонов, столь быстро гибнущих в мире! Плакал над увяданьем бог безмолвно, молился Гипносу с Эросом, даже звезде, Афродите вечерней, Чтоб насладиться ему любовью в таком сновиденье 340 С призраком зыбким любимой... Часто близ мирта Киприды Дремой Вакх забывался, но снов любовных не видел, Мучился сладостной мукой, желанием неутоленным, Вакх, сей мук разрешитель, не мог разрешиться от муки... С сыном Мирры, с Берои родителем на охоту Он ходил, забросив тирс, увитый лозою, Шкуру только убитой лани забросив на плечи, Тайно бросал.на Берою взгляды... Но юная дева Пряталась от Диониса взоров влюбленных и пылких, Запахнув в покрывало и ланиты, и очи... 350 Вакх же воспламенялся сильнее - желанья Киприды За стыдливой женою следуют с большею силой, Страсть лишь жарче пылает, не видя предмета желанья... Вот застал он однажды Адониса вольную дочерь Одинокой, без свиты, и юноши сбросив личину, Раньше которую принял - как бог предстал перед девой. Имя назвал и поведал ей об индийском походе, Как отыскал он грозди, вино сотворил из гроздовья, Для веселия смертных... Томимый страстной любовью, Вдруг обрел он и пылкость, и смелость - и робость отбросив, 360 Молвил отроковице лукавострастные речи: "Дева, в тебя я влюбился, небесные выси оставил, Неба милей мне пещеры, где предки твои обитали, Землю твою родную предпочитаю Олимпу, Скиптра отца не желаю, как стражду страсти Берои, Коей краса амвросии сладостней, с коей одежды Благоухают сильнее нектара благоуханья! Дева, слыхал я о диве - что матерь твоя Афродита... Больше дивлюся, что дочерь так холодна, неприступна! Эрос твой кровник, ты же не ведаешь жала желанья? 370 "Страсть светлоокая дева отвергает" - ты скажешь - Но, родившись без страсти, ее и не знает Афина! И Артемида с Палладой ведь не изведали родов! Кровь Киприды в тебе, а ты отвергаешь Киприду! Стыдно ли матери рода? Ассирийский Адонис, Муж прекрасной Киприды - родитель твой, о Бероя, Нежности научися, пред коей отец твой смирился, Поясу подчинися, что древен так, как Киприда, Бойся гнева эротов, лишающих милостей страсти! Беспощадны эроты - страсти требуют даже 380 От не знающих неги жен упорно холодных! Знаю как беспощадно огненная Кифера С девы Сиринги взыскала за хранимое девство, Как превратилась в тростник, спасаясь от бога Пана Страсти! Поныне поет о страсти Пана та дева! Знаю как Ла́дона дочерь, чьим именем славится речка, Страсти труды ненавидя, превратилася в древо, Шепчущее листами в кроне, колеблемой ветром, С Фебова ложа беглянка чело Аполлона венчает! О, берегися гнева ужасного негодованья 390 Эроса тяжко-разящего пылкого - пояс для Вакха Разреши ты девичий, стань соложницей бога! Сам принесу я сети Адониса мягкие к ложу, Сам его я устрою, ложе сестры Афродиты! Энносигей какие дары тебе предлагает? Влага соленая моря будет выкупом брачным, Шкуры тюленей расстелет, смердящих пеной пучинной, Для сладострастного ложа сей бог, одежды морские! Шкур тюленьих не надо Бромию! Девы-вакханки Станут служанками в спальне, сатиры слугами станут, 400 Выкупом брачным будет лоза виноградная Вакха; Коль пожелаешь оружья, о Адониса дочерь, Дам тебе тирс вместо дрота... Прочь, о жала трезубца! Ты берегися, о дева, шума немолчного моря, О, берегися страстью грозящего Посейдона! Ибо Лазурнокудрый лежал уж близ Амимоны, И превратилася дева потом в поток соименный! Скилла любовь испытала его - и стала скалою, За Астери́ей погнался - и стала островом дева, Дева Эвбея также вросла основаньем в пучину... 410 Он Амимону принудил после совокупленья Островом стать одиноким, в дар же свадебный этот Бог предложил лишь источник соленый, лишь травы морские, Лишь моллюсков пучинных Я же, твоей красотою Насмерть сраженный, тебе подарил бы всё, что ты хочешь - Только дитя Афродиты златой не нуждается в злате! Разве тебе из Алибы принесешь самородков - Сребролокотной деве слитков сребряных не надо! В дар мерцающий камень принесть ли тебе с Эридана? Всё Гелиад сиянье затмит твой облик прекрасный! 420 Ибо выя Берои сияет ярче, чем Эос, Камню-электру подобна выя девы Берои! Царственным излученьем прочие затмевает Драгоценные камни... Мрамора ты светлее! Светоча мне не надо - твой взор лучится и блещет! Что тебе розы, о дева, пустившие только бутоны - Ярко алеют ланиты, розы прекрасней и чище!" Так он молвил, но дева слух руками замкнула, Дабы не слышать ни слова из любовных признаний, Чтоб не внимать реченьям, напоминавшим о страсти, - 430 Столь ей брак ненавистен... И пылкого бога Лиэя Стала мука сильнее... Что же может быть хуже, Чем возлюбленной девы от влюбленного бегство Мужа, что страждет и алчет, и мучается любовью, Только вдвое терзаясь больше... Да, ведь сильнее Страсть, коль милая дева влюбленного отвергает! Вот, терзаемый пастью неутоленных желаний, Вакх уходит от девы, воображает охоту, Бродит как призрак за нею, сердце его язвимо Сладостно-горькою болью... тем временем зыбь поднялася 440 Тут - так пенным ступает шагом сквозь горы сухие, Страстью томясь по Берое, Посейдон-женолюбец, Землю при каждом шаге заполняя водою! Спешно пересекает он лесистые пики И содрогаются в страхе под тяжкой поступью выси. Смотрит он на Берою, окидывает влюбленным Взором и свежую юность, и прелесть отроковицы, Зрит сквозь прозрачные ткани одежды как в зеркале облик Девы прекрасной манящей, смотрит не отрываясь, Словно она обнаженной явилась вдруг перед богом, 450 Видит он сквозь повязки блистание тела младого, Груди упругие видит, скрытые легким хитоном, Алчным взглядом обводит лик непрестанно, упорно, Сквозь струящийся пеплос плоть ее созерцает... Вот к Киферейе морской, одержимый любовным безумьем, Эносихтон взывает и на морском побережье Деву прельщает такою речью, ища снисхожденья: "Вся Эллада склонилась пред красотою такою, Лесбос и Пафос не славят, Кипра не величают Родиной красоты, и Наксоса не превозносят 460 Боле как землю красавиц, боле не благодатны Лакеде́мона долы для воспитанья и родов! Нет, не Пафос, не Лесбос, не край Амимоны восточный Славу затмили отныне преславного Орхомена, Тем, что живет там Харита новая... Нет, блистанье Трех Харит четвертой прелесть затмила, Берои! Милая, землю оставить должна ты - разве не пена Матерь твою породила, морскую дщерь, Афродиту? Беспредельное море - тебе мой свадебный выкуп, 470 [469] Тверди оно прекрасней! Ты с Диевой Герой поспоришь, Скажут, что Дия-супруга с соложницей Энносигея Миром целым владычат, в заоблачной выси Олимпа Гера державная правит, а безднах пучины - Бероя! Нет, не дам во владенье тебе бассарид полоумных, Сатиров пляшущих толпы или стаи силенов, Станут прислуживать в брачном покое невесте Берое Сам Протей или даже Главк пойдет в услуженье, Можешь взять и Нерея, и Меликерта, коль хочешь! Сам поток круговратный, омывающий землю, Океан многошумный станет прислужником девы! 480 В брачный подарок, Бероя, получишь ручьи ты и реки; Коль пожелаешь служанок для поручений, то будут Ими дщери Нерея; кормилицу Диониса, Няньку Ино́, я тоже отдам тебе в услуженье!" Молвил, но гневалась только, не слушала посулов дева... И оставил ее он, грозные речи бросая: "Отпрыск блаженной Мирры, дочерь твоя прекрасна, Ныне двойная почесть единому выпала мужу, Ты и отец Берои, и Пеннорожденной прислужник!" Так вот и Энносигея жало любви уязвило. 490 Много даров предлагал он Адонису и Киферейе, Выкупов брачных за деву. Горящий такой же любовью, И Дионис богатства принес - все слитки златые, Что близ соседнего Ганга добываются в копях, Страстно моля, но напрасно, морскую богиню Киприду И взволновалась Пафийка, беспокоясь за деву, Ибо страшилась обоих женихов, что горели Равною страстью любовной, знала, что ревность и пламя Страсти к Берое невестной могли закончиться распрей, 500 [499] Битвою за невесту, боем за брачное ложе! Вот осторожно уводит отроковицу с собою Матерь и помещает в укрытии горном, надежном, Отроковицу, награду в любовном сем состязанье, И говорит обоим соперникам речи такие: "Как бы родить я хотела двух дочерей прекрасных, Старшую для Эносихтона, младшую для Диониса! Только я не имею двух дочерей, и такого Нет закона земного, такое для нас невозможно, Дабы единая дева двух супругов имела! Вот и должны побороться два жениха за невесту! 510 Ибо без тяжких Берою трудов не добыть, и за деву Пусть соискателя оба устроят одно состязанье: Кто одержит победу, без выкупа дочерь получит! Оба мне поклянитесь, ибо страшусь я за город, Где владычицей дочерь, хранительницей законов, Я назначила - как бы не сгибнул он из-за Берои! Дайте мне обещанье, что после свадебных плясок Энносигей не разрушит града из-за пораженья, Землю колебля в неистовстве, Бромий тоже не станет Горем пылая потери возлюбленной Амимоны, 520 Виноградников чащу на град насылать неповинный! Дайте клятву, что после спора вы примиритесь, Оба, пылая любовью ревностной к деве прекрасной, После ж украсите город к вящему процветанью!" Так рекла, убедив домогателей. Сразу же оба Дали клятву такую, поклявшись Кронидом, Эфиром, Геей и влагой стигийской, Мойры все подтвердили Данные ими обеты - Дерис и Клонос, эротов Спутники, дали согласье, Пейто же клятву скрепила. С высей небесных спустились, желая за состязаньем 530 Понаблюдать, все боги, сколько ни есть на Олимпе, Разместившись с Кронидом на отрогах либанских. Тут явилось знаменье великое Дионису: Сокол быстрый как ветер преследовал в высях эфирных Кроткую голубицу, но тут появилась внезапно В небе скопа́ и, крылья расправив, в морские глубины Унесла голубку, схватив осторожно когтями! И Дионис, увидев, сие знамение, бросил На победу надежду - но распри не испугался. За состязаньем Кронион взором всевидящим сверху 540 Наблюдал, за распрей брата и милого сына!

Песнь XLIII

В песнопении сорок третьем о битве поется,

О состязанье невестном вина и пены пучинной!

Бранолюбивый Арей восстал на службе эротов, Громко вопя, призывая к началу сраженья за деву; Вот Энио́ готовит площадку для брачного боя, Вот с небосвода примчал к Эносихтону и Дионису Бурный бог Гименей, приплясывая и кружася, Сулицей потрясая амиклейской Киприды, Песнь возглашая Арея на фригийском авлосе. Для повелителя моря, для сатиров полководца Дева станет наградой - она же стояла безмолвно, Ибо союз с женихом из пучины соленой внушал ей 10 [11] Отвращенье, боялась дева влажных эротов, Вакх ей нравился больше. Подобилась Деянире Отроковица, что древле, увидя мужей поединок, Вдруг предпочла Геракла и испугалась союза С непостоянным богом бурным реки быкорогим! Вот зазвенев по кругу, сам собою к сраженью Небосвод затрубил призывно и звонко, прозрачный. Клич издавая ужасный из мощной и яростной глотки, Бог лазурнокудрявый воздел ассирийский трезубец, Даль колебля морскую, и вперед устремился, 20 [21] В схватку бог Дионис, подъемля тирс лозоносный, Восседая в повозке Рейи, горной богини. Вкруг колесницы мигдонской сплетаются сами собою Виноградные ветви, Вакха собою скрывая; Грозды и плющ, свиваясь, единый покров образуют! И под упряжью, гривой косматою потрясая, Лев своей лапой когтистой роет мягкую землю, Рев испуская при этом ужасный из пасти разверстой. В это же время ко влаге источника слон продвигался Неумолимо, ноги негнущиеся воздымая, 30 [31] Алчною весь он пастью опустошает источник, Дно одно оставляя. И тогда из укрытья Выпрыгнула нагая нимфа и бегством спаслася. Вот уж в сраженье вступает пучинный бог, нереиды Крик поднимают великий. И чудища из пучины Поднимаются строем - Посейдонова дома Кровлю, влагу морскую, бьют виноградные ветви! Но пещеры в отрогах Либана высоких трезубцем Вмиг обрушены, корни вырваны лоз виноградных! Вот на скот черношкурый, пасущийся мирно близ моря, 40 [41] На Посейдоново стадо, свирепо на них устремившись, Бурно тиады напали - вот одна с хребтовины Выдирает огромный мяса кусок, вот другая Выломав оба рога изострые, топчет их яро! Третья пронзает чрево броском изострого тирса, Эта ударом метким ребра ему разрубает, Падает бык полумертвый и катится в прахе бессильно, Кровью пока он исходит, корчась в муке предсмертной, Подбегает вакханка другая, за задние ноги Рвет и в едином порыве бросает в воздух копыта, 50 [51] Словно мячи их швыряя крутящиеся в полёте! Вот Дионис свое войско выстраивает по порядку В пять отрядов и в битву ведет его с влажной стихией. Первый ведет отряд киликиец Ойней благогроздный, Отпрыск Эревталиона, его близ таврийских отрогов Породила Филлида, браком с отцом сочетаясь Вольно, другой отряд Хелика́он ведет чернокудрый, Белокожий; ланиты розам подобны, вкруг выи Вьются власы прекрасно, кольцами плечи скрывая! Третий ведет Ойнопи́он, Стафил ведёт четвёртый, 60 [61] Оба сыны Ойномая, родителя винолюбца. Пятый ведет отряд Мелантий, индов владыка, Коего породила киссеида, Ойнона, Сразу же после рожденья в ли́стовье винограда, Полного гроздов и почек, нимфа закутала сына, После в давильне купала, полной сока хмельного. Вот таково было войско, ополченное в битву Листьями плющевыми виноградного Вакха! Рать, готовую к бою, речью Лиэй ободряет: "Бейтесь, о бассариды! С вами Лиэй ополчился! 70 [71] Битвенный клич да испустит авлос роговой, заглушая Раковин трубные звуки противника нашего в битве, Пусть двойные удары меднозданных тимпанов Прозвучат над сраженьем, пусть же в воинственной пляске Марон низвергнет Главка всеразрушительным тирсом! Кудри Протея вяжите плющом, ему непривычным, И да оставит Египет у Фарийского моря, Вместо шкуры тюленьей набросьте на бога небриду. Дерзкую выю склоните его предо мною, коль может - Пусть Меликерт ополчится против хмельного Силена! 80 [81] Древнего Форка учите размахивать тирсом средь долов Тмола и пастбищ лесистых на склонах крутых предгорий, Пусть этот старец почтенный виноградарем станет! Сатир пусть посохом буйным замахнется в сраженье Неуклюжей рукою! Возросшим в садах побегом Волосы Палемона стяните узлом виноградным И колесничего моря гоните из бухты истмийской Через сушу, тащите к нашей матери Рейе, Дабы повозку, что львами влекома, гнал он по зыби; Родича боле не в силах оставить я в бездне соленой! 90 [91] Видеть желаю войско копьеносное моря Выряженным в небриды! Нереидам же нимфам Дайте в неловкие длани кимвалы, смешайте вакханок И гидриад, но Фетиды, хоть она родом из моря, Гостеприимные домы разрушать и не смейте! Левкотеи босые ноги обуйте в котурны! Пусть с вакханкой безумной вместе ступает по травам, Воздымая светоч священный морская Дорида! Пусть Пано́пейя бросит водоросли пучины И чело увенчает свое змеею извивной! 100 [101] Эйдотея же в роптры пускай против воли играет! Да сама возжелает пускай Галатея (да разве Это позорно?) Лиэю влюбленному стать служанкой, Пусть Амимоне на свадьбу подарок выткет прилежно, Сидя за ткацкой станиной, пеплос либанской хозяйке! Нет! О, нет! Оставьте нереевых дочек, служанок Не хочу я из моря - ревнивой станет Бероя! Пан мой, горный бродяга милый и роголобый - Кинься-ка, безоружный, и забодай Посейдона! В грудь ударь, о, повергни рогом изогнутоострым 110 [111] Бога морского, или уметь его глыбой скалистой, Тритона-бога крепким копытом ударь посильнее, Там, где природа двойная являет соединенье! Главк же, Энносигея вестник, пенного бога, Пусть подчинится Вакху и поднимет тимпаны Звонкогласые Рейи, повесив их ловко на выю! Бьюсь я не за Берою только, за край родимый Нашей невесты сражаюсь, чтобы сей Эносихтон Города не порушил, стоящего нерушимо На пучинном прибрежье, колебля зыби трезубцем, 120 [121] Вот за это я бьюся, ибо сей град двуединый Соединяет и море, и Вакховых лоз мириады, Нашей победы знаменье, выросшее у прибрежья... Пусть же, как было во граде Афины издревле, приходит Кекроп сюда судьею и град присуждает Лиэю, Ибо лозою он славен, как град Афины - оливой! И не хочу я, чтоб этот город стоял на приморском Бреге, и посохом в землю ударив, воздвигну отроги Словно какую плотину между Беритом и морем, Пенную соль со скалистой грядой обращу в плоскогорье, 130 [131] Тирсом изострым дороги извилистые проложу я! В битву ступайте скорее, о мималлоны! Победу Славную мы добудем, ведь кровью Гигантов окрашен Вакховой низ небриды, ибо еще трепещет Весь восток предо мною, на поле выю склоняет Индов Арей, перед Вакхом в ужасе слезы струятся По ланитам старца почтенного, бога Гидаспа! В этой схватке свирепой добуду либанскую деву, Столь желанную почесть для бога Энносигея! После, коль пожелает, пусть брачное славословье 140 [141] Сложит, но пусть уж не смотрит после на деву Берою!" Слово молвил такое - в ответ же речи угрозы Бросил Лазурнокудрый, смеяся над Дионисом: "Вакх! С тобою мне биться позорно! Как мне трезубцем Ратоборствовать, коли секиры бежал ты Ликурга! Вот, посмотри, Фетида! За кров и гостеприимство Платит как Вакх трусливый великодушной пучине! Мужу, что светочи носит, дивиться ль? Огнем опаленный, Бог сей и будет как пламя слабое по ветру биться! Тритоны-други, восстаньте! Заставьте этих вакханок 150 [151] По морю вдоволь поплавать! Пусть горные эти бродяги, Сатиры, паны, силены средь пены колотят в кимвалы, В соли барахтаясь моря! Пусть среди вихрей и бури Сатиры эти попляшут, дудеть лишь в авлосы привычны, Средь зыбей и валов! И в черной влаге кипучей Будут со мной бассариды резвится на ложе, не с Вакхом! Сатиры мне не по нраву, менад не влеку я в пучину, Нереиды прекрасней! Пусть-ка влагой соленой Мималлоны упьются - пить они больно хотели! Вместо сладкого хмеля солью пускай насладятся! 160 [161] Пусть в водометах могучих, поднятых богом Протеем, Сгинут все бассариды, влекомы в пучину водою, В честь погибели Вакха ведя свои хороводы! Что ж, зови эфиопов фаланги да индов порядки - Нереидам в добычу! Ведите племя несчастной Кассиопеи злоречной, в рабство ведите к Дориде Поздние выкуп да пеню, пусть круговратным омоет Океаническим током Майры огненный светоч, Пламя звезды, предводящей пляской бессонно-безумной, От давильни с гроздовьем Сириус виноградный! 170 [171] Ты же, о Вакх лидийский, тирс ничтожный оставив, Ныне ищи иное оружье, пестрые шкурки Лани бросай, покровы дряблого тела, уж коли Диево скорбное пламя в мир явило на горе Матери - пламенем бейся, вскормленник пламени, отчим Бейся перуном и громом против владыки-трезубца, Дланью подъемли зарницы, взметни эгидой отцовой! Дериадей ли владыка единоборствует, или Царь Ликург с тобою, или арабийцы? Стихия Моря могучего! Небо трепещет пред мощью моею, 180 [181] Знает, что значит биться с пенною бездною нашей! И Фаэтонт-владыка, что горней тропою проходит, В небе трезубца удары испытывал в битве небесной За коринфскую землю с пенно-бурным Ареем! Море вставало до высей, и Океаном омылась Алчущая Повозка, гребни соленые бурно Хлынули к пламени Майры, морду Пса охладивши! Бездны и недра пучины морской восстали высо́ко, Зыбь на зыбь взгромоздилась, и средь водопадов соленых Звёздный Дельфин повстречался с дельфином, зверем пучинным!" 190 [191] Так изрекал - и трезубцем потряс и бездны, и недра Моря, поток вызывая великий, шумящий и бурный, Вдруг взметнувшийся в небо влажно-вспе́ненным вихрем! Сдвинули влажные тарчи пучинные ратники тут же Подле подводных я́слей Кронида, пучинного бога, Встал Меликерт, потрясая копьем из бездны соленой, Быстро запряг повозку истмийскую, подал владыке, Вставшему на колесницу, сулицу пенного бога, Полетели по морю, след оставляя на гребнях, Кони истмийской упряжки, и со ржанием конским 200 [201] Львов индийских смешался рык свирепый и страшный! Вот колесница несется, вращаются быстро колеса, Коней копыта сухие влагу едва задевают! Вот густобрадый Три́тон к битве трубой призывает, Тварь сия многоразлична обликом чудным и странным: Смертного человека образ обычный имеет От головы и до чресел, хоть зеленью отливает Тело, а дальше рыбий хвост раздвоенный бьется! Вот взмахнул уже влажным бичом близ яслей глубинных, Запрягая повозку с конями бурными быстро, 210 [211] Главк и нахлестывая упряжку несущихся коней, Сатиров гонит, и в битве среди глубокого моря Пан роголобый, идущий легко по непроходимым Гребням, топчет копытом козлиным зыбучие струи, Пляшет безумно и посохом бьет водяную поверхность, Битвы песнь извлекая из пектиды, в прибое Волн подобную слышит, звуки, несомые ветром; Дальше он бурно мчится над потоками влаги, Бог, привыкший по скалам прыгать, и хочет источник 220 Звуков найти и мчится, ища его в водоворотах. Вот некий воин скалою замахнулся и бросил В гидриад ее мощно, но глыбу сию отразили Нереиды - и дрогнул дом Палемона подводный! Вот и Протей оставляет истмийские зыби близ бухты Паленидской и в шкуру тюленя на бой облачился. Смуглые ратники, инды, плотно его окружили, Призывая Лиэя, и толпы кудрявые алчут Пастыря взять тюленей, что облик менять умеет! Но, застигнут на месте, старец преображаться Стал внезапно телом на виду у всех воев - 230 [231] Леопардом пятнистым он пред ними явился...

* * *

<пропуск в тексте>

* * *

...Стали деревьями ноги, собственной силой из бездны Выросшими, и листья прочь они отряхнули, Будто Борей необорный подул над верхушкой деревьев! Стала спина его пестрой, словно змея пресмыкаться Принялся, чешуею покрытый, из окруженья Выскользнул и устремился прочь, свивался в кольца, Хребтовиною всею ладно о зыбь ударяя Словно в пляске, главою ж вдруг дотянулся до неба И с шипением плюнул отравой из пасти разверстой! 240 [241] И превращался он снова и снова обликом мнимым То во льва, то во влагу, то в вепря - рати же индов, Тело текучее алча схватить, заключивши в оковы, Дланями жадными тщетно пену морскую хватали! Старец морской могучий, меняющий лики искусно, Принял Периклимена образ, что был к превращеньям Разным способен, Геракл умертвил его в битве когда-то, Пальцами мнимую пчелку раздавив беспощадно! Старца же в устремленье к тверди земной окружало Стадо тюленей свирепых, любящих берег песчаный - 250 [251] Громко ревели звери, шум зыбей заглушая! Вот, собрав ополченье дочернее, в битву вступает Вакхову старец Нерей и дрот влажно-пенный вздымая, Через море летящим слонов поражает трезубцем, Грозный, а нереиды толпою плотной стремятся К берегу вслед за пикой грозного бога морского! Вот уж Нереево племя, битвенный клич испуская, Мчится за ним, нагое, тела их сверкают средь пены, Бьются они среди глуби словно менады морские! Вот Ино обезу́мела, вспомнив как будто былое, 260 [261] И без оружья бесстрашно с сатирами в сраженье Жаркое дева вступает - с губ ее падает пена... Грозно Пано́пейя бьется, взрезая пенные зыби, Спину львицу морской нахлестывая вожжами... Вот, подъемля дубину злосчастного Полифема, Галатея морская на бассарид ополчилась! Вот над водою скачет, оседлавши акулу, Дева Эйдо́ - и волны нимфы не задевают... Как на ристаньях конных, правит возничий умело, На повороте направив левую пристяжную, 270 [271] Правую придержавши лошадь короткой уздою; Раззадорив упряжку, хлестнув бичом по хребтинам, Сам назад отклоняясь, упершись коленами в кузов Прочный, умелой рукою разумно распределяя Силы, он коней нудит резвее скакать, их бичуя Осторожно, а сам на соперника взгляд свой бросает, Оглянувшись украдкой на мчащую вслед колесницу - Так вот и дщери Нерея словно на конном ристанье Правят зверьем пучинным как будто упряжками коней! Вот по-иному другая мчится по тропам соленым, Зверя взнуздав дельфина, наклонилась над зыбью, 280 [282] Скачет над гладью всклокоченной, на хребтовине звериной Волны взрезая; как странник по пенным бурунам несется Зверь-дельфин, вполовину виден средь стаи дельфинов! Вот уж теченья взревели, сражаясь против Лиэя, Мощь велика владыки, разверзлись самые недра, Рев исторгая ужасный плещущего Океана, И труба Посейдона битвенный клич возглашает - Вспучилось мощное море и вслед полетело трезубцу! Зыбь миртойская с зыбью икарийской слилася, Сардская зыбь к гесперийской кинулась, кельтские воды 290 [292] С иберийскими встали, и с сопредельною гладью Дико бушуя смешался Боспора неистовый натиск! Эгеиды потоки яростно устремились К ионийским в объятья, обрушиваясь водопадом, Сикелийские волны взды́бились, обнажая Бездны, встали до неба, с адриатической влагой С шумом столкнувшись... Нерей же раковину близ Сиртов Поднял и затрубил свои звонкие зовы на битву! Вот одно из божеств морских оказалось на гребне Горном и левой ногою оперлося на камень, 300 [302] Правою, потрясая долы и горы, уж рушит Пик, и менаду бросает оттуда вниз головою! Вот Меликерт, направив трезубец прямо на Вакха, Бросился дико вперед, как некогда ярая матерь! Но бассарид порядки ринулись буйно в сраженье: Вот одна, потрясая неистово гроздами ветви, Ополчилась свирепо на пенные зыби морские, Яростно водную гладь топча и терзая стопами; Самофракийка иная из гротов глубоких кабиров, В беге яром несется с вершин высоких Либана, 310 [312] Корибантийскую песнь по-варварски распевая! Третья с отрогов Тмола, хребет оседлавши львицы, По-мужски подвязавши власы змеетелой повязкой, Меонийка нагая, мималлона, взревела В ярости, волоча стопы по склону крутому, Словно пену морскую, роняют уста её влагу... Вот силены, роняя винй киликийского росы С уст, в сраженье стремятся на спинах львов мигдонийских, Устремляясь толпою крикливой на войско морское, Виноградные ветви как дроты вздымая в десницах; 320 [322] Шуйцами уцепились крепко за львиные гривы, Дабы вниз не свалиться, и правят зверьем они диким, Пользуясь космами гривы вместо узды и поводьев! Вот один из силенов, глыбу скалы оторвавши, Мечет ее в Палемона, а копьем плющеносным Деву Ино, сквозь влагу бегущую, уязвляет! Бьются друг с другом рати - и не страшатся вакханки, Мечут тирсы как копья против трезубцев пучинных! Девы они - и менады! Вот, защищая морскую Гладь, вступает на суше Нерей в сражение с Паном, 330 [332] Любящим горы... Вот ветвью плюща, обагренного кровью, Гонит горная дева вакханка палленского бога - Но низвергнуть не в силах! Вот на Лиэя выходит Главк, но Марон тирсом грозным его низвергает; Вот и слон, что до неба возвышается, топчет Эносихтона войско - трясется все под ногами! - Бьет он хоботом длинным стадо тюленей на бреге, Вот и сатиры в схватку ринулись пляшущей ратью, Роголобые, бьются бесстрашно рогами, и в прахе Волочатся хвосты, растущие от поясницы! 340 [342] Вот ополченье силенов ринулось: самый же смелый Вскакивает на бычий крестец и упершись покрепче Дует в двойные авлосы, клич боевой испуская! Вот мигдонийская дева, оставив по ветру виться Буйные кудри, взгремела кимвалами гулкими в дланях, И медведицы ярой хлестнула косматый загривок, Бросившись в море на зверя... Вот леопард свирепый, Дикий на задние лапы вздыблен жалящим тирсом; Вот одна бассарида, безумием обуянна, По-над гребнями пены, ног не влажня, устремилась, 350 [352] Словно пляшет - и топчет Посейдоново темя Будто, бьет пятками волны, грозит безмолвному морю, Бессловесные зыби хлещет тирсом изострым, В волны не погружаясь! Вкруг кудрей неистовой нимфы Жаркое пламя блистает, не опаляя вакханки, Чудо дивное! Вот на бреге ближнем простершись, Видя морское сраженье бьющегося Диониса, Жалуется Псамафа, горестно страх изливая: "Если ты помнишь Фетиду и мощного Бриарея, Коль не забыл Айга́йона, хранителя установлений 360 [362] Зевс всемогущий, от Вакха спаси нас, да не увижу В рабском ярме Нерея, едва не убитого Главка! Да не взрыдает Фетида, в рабынях у Диониса, Да не увижу служанкой ее в пределах лидийцев Щедрых, скорбящей горько по Пирру, Ахиллу, Пелею, Сына, супруга и дядю оплакивающей в печали, Смилуйся, отче, молю я, над горестями Левкотеи: Муж убил ее сына, а бессердечный родитель Собственное дитя сразил клинком беспощадно!" Молвила - и услышал Зевс всевышний Псамафу, 370 [372] Принял тотчас решенье: Берою Энносигею Отдал и брачную распрю соперников он разнимает... С высей взгремел перун, Энио бесконечная смолкла, И заблистали зарницы грозные вкруг Диониса! Бог виноградный сначала, измученный страсти стрекалом, Деву свою не оставил... Родитель высокогремящий Остановил грохотаньем трубу боевую сраженья, Отческий ропот битву остановил посредине! Медленным шагом, пятясь, начал Лиэй отступленье, Взгляды назад бросая, только бы видеть Берою, 380 [382] Ах, позором звучал разносившийся над зыбями Для ревнивого бога брачный гимн Амимоне! В пене морской запела радостная сиринга, И негасимое пламя брачное в водах зажглося - Брачный служка, Нерей, светил у ложа Берои, Форкис песнь запевала и перебирая стопами В лад, приплясывал Главк, а с ним Меликерт веселился! И Галатея пустилась в свадебный, хороводный Пляс, кружася на месте на сильных пальцах умелых, Свадьбу славя невесты. Вторил ей на сиринге 390 [392] Полифем, ибо девой он ловко играть научен! И по свершении брака в водах соленого моря Стал покровителем града отчего милой подруги Энносигей и дал он насельникам этих пределов В битвах и схватках на море свадебный дар - победу! Славно справили свадьбу, и для морской невесты Эроса дар достойный Нерей предложил аравийский: Труд искусный Гефеста, божественные украшенья: Ожерелья, браслеты и серьги были подарком! Много их в честь Киприды для дочек Нерея наделал 400 [402] Трудолюбец лемнийский с мудро-искусным уменьем, Под валами морскими работая с горном и мехом, Раздували же пламя плавильни ловкие ветры, Дабы огонь горячее горел, негасимый, во глубях Жаром неодолимым струясь средь бездны пучинной! Старец Нерей дарами моря осы́пал невесту, А персидский Евфрат послал Арахны изделья, Рейн иберский - златые застежки, из глубей обильных Вынес древний Пактол подношенья милые, длани Робкие пряча невольно, ибо страшился владыки 410 [412] Вакха лидийского старец, Рейи соседней боялся - Мигдонийскую землю она ведь лелеяла вечно! Эридан и деревья Гелиады янтарный Шлют на празднество камень. И все, что Стримон или Гёвдес Из серебряных копей вымывают, послали К брачному пиру как дар Посейдоновой Амимоне! Так в честь пенного ложа пировали в пучине! Энносигей ликовал. К опечаленному Дионису Эрос-кровник явился и молвил такое ревнивцу: "Что, Дионис, яришься на жало брачных желаний? 420 [422] Не для Бромия вовсе Бероя, но для морского Бога назначена, дабы дитя морской Афродиты Сочеталася браком с владыкою пенной пучины! Я для тебя приготовил сладостную Ариадну, Нежную Миноса дочерь! Оставь бессмысленной пене Моря сродницу пены, прекрасную Амимону, Должен ты горы и долы Ливана, Адониса струи Ныне покинуть Фригии ради, отчизны красавиц, Ждет тебя Титанида Авра, из Гелия рода, 430 [431] Там венец за победу в битве тебя ожидает, Там, в отчизне невесты, во Фракии, также Паллена Призывает тебя копьеносная, ложем юницы Вознагражу за отвагу, увенчаю любовью, Ибо ты выиграл битву на состязаньях Киприды!" Молвил такое Вакху, скорбящему в страсти, сородич Эрос, бог всемогущий. Крылья с шумом расправил Пламени треску подобно, и в выси небес устремился, В горние домы Зевса. И из долин ассирийских Пышноодетый Бромий двинулся в домы лидийцев, К долам песчаным Пактола, чьи темные влажные глуби 440 [442] Золотом отливают в песках, рассыпанном щедро. Вот миновал Меони́ю, предстал пред матерью Рейей, Громоздя перед нею дары Индийского моря, После, оставив струи сей реки златоносной И фригийские долы с изнеженными племенами, К северу путь направил, сажая лозу хмельную, Грады Асиды минуя, оказался в Европе!

Песнь XLIV

В песне сорок четвертой в Элладе Вакх торжествует

Зрит безумие жен, Пенфея-царя побеждает.

Вот давлантийского племени иллирийские земли Он миновал, Гемони́ю, а также пелийские выси, И оказался в Элладе. По аонийским равнинам Пляс повел хороводный... Мычанье авлоса услышал Пастырь, и игры святые в честь Пана в Танагре устроил; Ключ забил говорливый из мягкого праха обильно Там, где конским копытом ударили влажную землю; Заплясали струи Асопа в пламенной пляске, В пенных водоворотах; С отцом, Исменосом милым, Заструилися воды Дирки бурной по кругу; 10 [11] Заплескали листвою высокоствольные чащи, Выглянув, вдруг запела гамадриада на древе, Славя имя благое щедрогроздного Вакха, Величанье нагая нимфа вод подхватила; Грохот обтянутых шкурой бычьей тимпанов раздался Средь отрогов и слуха достиг упрямца Пенфея - Гневался нечестивец на винолюбивого Вакха И ополчился на бога, призвавши сограждан-фиванцев Семивратного града закрыть замки и ворота! Вот уж поочередно сходятся створки... Внезапно 20 [21] Сами собою ворота открываются снова, И горожане напрасно, быстрые словно ветер, Мчатся к тяжелым створкам запереть их покрепче - Нет, их не в силах сдержать и стражи, завидев вакханку! Опытные щитоносцы пред безоружными в страхе Затрепетали силенами и презрели угрозы Повелителя града, не подчинившись владыке, В пляс пустились безумный, в хоровод устремились, Гулко щитами бряцая, обитыми кожей воловьей, Ликом во всем подобны доблестным корибантам! 30 [31] Обезумев, медведи в горах окрестных завыли, Грозно взревели пантеры, поднявшись на задние лапы, Развеселившийся лев мурлыкает и играет Со своею подругой, соратной и кроткою львицей! Сам же дворец Пенфея сотрясается бурно - Вздыбливается основанье каменного строенья: Башня привратная дома дрожит от толчков подземных, Вестница грозных несчастий... Колеблется сам собою Храм и алтарь Афины Онкайи, который воздвигнул Некогда Кадм-повелитель, когда на колена телица 40 [41] Пала, давая знаменье ко основанию града! И вкруг лика богини согласно божественной воле Катится сам собою пот обильный и слезы, Граждан во страх повергая, от ног до главы покрылся Во обещание горя кровию лик Арея... Ужасом город объят. От ужаса вся трепещет Мать нечестивца Пенфея, помутился рассудок - И она вспоминает зловещее сновиденье, Предречение горя... После того, как похитил Власть у отца родного над градом Пенфей-владыка, 50 [51] Сном забылась Агава - и к спящей сладко на ложе Вдруг является призрак из врат роговых необманных, Смутен он и неясен, всю ночь напролет бормотал он... Царь Пенфей как живой поет на улице, пляшет, Он облачен (а мужчина!) в женский узорчатый пеплос, Топчет он, бросив на землю, царский наряд пурпурный, Тирсом он потрясает, не жезлом державным владыки... Мнится, что видит Пенфея Кадмеида Агава, Высоко на вершине густолистного древа... Высокоствольное древо, где Пенфей восседает, 60 [61] Окружено зверьем, и яростно у изножья Клацают звери клыками и скалятся, и ярятся... Когти точат о ствол, а древо сильней и сильнее Верхом качает, где дерзкий Пенфей в листве укрывался! Падает царь - и злобно медведицы ярые тело Рвут... Вот дикая львица некая вырывает Руки его, рыча, и вот уж неудержимо Бросилась на Пенфея, рвет простертое тело, Полосует когтями, внутренности выедает, Голову высоко́ вздымая в когтях пред собою, 70 [71] И, обглоданную, бросает свидетелю Кадму, Голосом человечьим клича свирепые речи: "Да, это я, твоя дочерь-звероубийца, Пенфея Матерь, да, я Агава, детолюбивая дева! Вот какого я зверя убила! Прими же ты гла́ву, Знак моей доблести львиной, силы моей первородной! Ибо Ино-сестрице со зверем таким и не сладить, Автоноя такого не сможет, от дщери Агавы Знак прими, над вратами прибив его царского дома!" Сон такой увидала, бледна от страха, Агава. 80 [81] После, освободившись от Гипноса крыл бременящих, Сына она призывает Харикла утром в покои, И открывает ему кровавое предвещанье. Вопрошатель Тиресий быка посоветовал в жертву Принести (дабы против знамений дурных защититься) У алтаря Зевеса, оборонителя горя, Подле сосны огромной, там, где отрог Киферона Выси свои воздымает. Гамадриадам же нимфам В чаще овцу зарезать велел, в приношенье и в жертву. Ведал он - в облике львицы Агава явлена, сына 90 [91] Растерзает Пенфея, сей плод материнского лона, Главу его как добычу похитив... В молчанье, без речи, Он хранил толкованье во сне обманной победы, Дабы гнева Пенфея на себя не обрушить! Детолюбивая матерь последовала совету Старца и на вершину явилась лесистую вместе С Кадмом и сыном Пенфеем. На алтаре благорогом Овчую жертву и бычью приносят одновременно, Там, где роща Зевеса в самой чаще взрастала, Зевсу и адриадам единое приношенье, 100 [101] Кадм, потомок Аге́нора - возжигает он пламя Им угодное, после пламени возжиганья Дым благовонный поднялся, кольцами в небе свиваясь, Смолами напоенный, а после быка он прирезал, И струею кровавой, пущенной прямо из жилы, Орошает Агавы длани росой пурпуровой. Вот выползает, свиваясь чешуйчато-кольчатым телом, Выю вытягивая удлиненную к горлу владыки, Но не свирепо, а мирно, словно повязкой какою, Змей и над всею главою Кадма венцом величальным 110 [111] Тихо ложится и лижет языком подбородок, И сочится из пасти, в знак намерений мирных, Зелье душистое... Также змея виски обвивает Гармонии, в пшеничных кудрях затихнув царицы... Пару змеев тотчас обращает в камень Кронион - Кадм должны с Гармонией лик изменить, превратиться, Дабы у волн иллирийских, в устье морского залива, Скалами сторожевыми стать в змеином обличье! И возвратилась Агава, и сна пугаясь, и вести Дивной, к себе в покои с родителем милым и сыном... 120 [121] Так познала не только пред сновидением ужас, Детолюбивая матерь, но также и страх пред знаменьем У алтаря. А молва над градом уже семивратным Взмыла, пророча обряды хороводные Вакха! Нет равнодушных во граде - уже бегут земледельцы, Улицы украшая листвою и цветом весенним! Вот почивальня Семелы осенена побегом Быстрорастущей грозди, хоть еще и дымится От перунов небесных, полнится сладостным духом... Видя сии чудеса, во граде творимые Вакхом, 130 [131] Гневается Пенфей, пылая гордым презреньем, Поношеньями сыпет, полон угроз напрасных, Слугам он объявляет, владыка сей нечестивый: "Дайте сюда лидийца, неженку беглого, дайте Послужить побыстрее ему за столом у Пенфея, Только пускай наливает в кубки не хмель, а другое: Млеко иль сладкий напиток какой... А тётку родную Автоною, я плёткой вытяну в наказанье! Кудри густые обрежу нестриженные Диониса! Погремушки-кимвалы выброшу в поле подальше 140 [141] С берекинтскими дудками и тимпанами Рейи! Всех Бассарид полоумных и вакханок хватайте, Бромия всех прислужниц и тут, за стеною фиванской, Бросьте в Исменос, нимфам в добычу реки аонийской! Пусть Киферон почтенный к своим адриадам добавит Новых, отнятых только у свиты бога Лиэя! Дайте огня, мои слуги, содею законное мщенье: В пламени он родился, в пламени он и погибнет! Зевс низвергнул Семелу, я погублю Диониса! Коли меня он захочет убить, то и пламень перунов 150 [151] Наших изведает, ибо жаром земли я владею, Он помогучей небесных зарниц, огонь мой подземный, Бог виноградный погибнет, пламенем недр опаленный! Если он в битве со мною тирс изострый поднимет, Да изведает дроты подземья! Его уязвлю я, Нет, не в бедро или ноги, иль в грудь, иль в широкое чрево, Или же в поясницу, нет, и не рассеку я, Роголобого лика надвое острой секирой, Шеи не изрублю, но сулицей крепкою медной Уязвлю его тело в лядвею, мстя за обманы 160 [161] (Хвастался он, что когда-то выношен Дием великим! Хвастался, что обитает на небе!) - и вместо покоев Горних небесного Дия в недра Аида низвергну Наглого самозванца или в Исменоса струи Загоню, ибо нет тут глубокопучинного моря! Смертного мужа за бога принять? По правде признаться, Сам я, как Вакх, обманулся: ибо я не от Кадма Происхожу земного, отец мой - звездный владыка, Да, родитель мой - Гелий, не отец мне Эхи́он, Породила меня Селенайя, а не Агава! 170 [171] Я от крови Кронида, высей я горних насельник, Многозвездное небо - мой град, мне молитесь, фиванцы! Греет мне ложе Паллада, супруга мне - вечная Геба, Грудь мне после Арея давала державная Гера... А святая Лето породила Феба с Пенфеем! Я Артемиды желаю! Дева меня не отвергнет Словно Феба, страшася брака с собственным братом, Он же преследовал деву, любви с ней страстно желая! А Се мела твоя не сгорела в пламени горнем, - Кадм, со стыда сгорая, спалил ее собственноручно 180 [181] И сказал, что зарница небес огнем загорелась, Светоч смолистый назвал сияньем небесных перунов!" Так говорил владыка и войско выстраивал в битву, Но медно-латные рати для бога - что по полю ветер! ...Войско могучее в чащу сосновую направлялось, Следуя за Лиэем, коего видеть не должно! Так вот распоряжался Пенфей народом во граде - Вакх же в то самое время ждал наступления ночи, И с такими речами к Мене воззвал круговидной: "Гелия дочерь, матерь всего, круговратная Мена, 190 [191] Правящая повозкой серебряной в небе Селена, Если ты вправду Геката многоименная, если Светочем ты помаваешь в руке огненосной все ночи, Снизойди, о ночная владычица, коль веселишься Воем и лаем, и визгом полуночной своры собачьей; Если ты Артемида далекоразящая, в скалах На охоту спешащая с ланеубийцей Лиэем - Брату приди на подмогу! Ибо, хоть кровь в моих жилах Древнего Кадма - я изгнан из Фив, семивратного града, Отчей земли Семелы, матери! Ибо, злосчастный, 200 [201] Смертный хочет со мною биться! Богиня ночная, О, приди на подмогу полу́ночному Дионису! Если ты Персефонейя, вспомощница мертвым, владычишь Душами у тартарийских пределов нашими в смерти, Дай мне Пенфея мертвым увидеть, пусть душ предводитель, Бог Гермес, осушит мне слезы в горестях тяжких! О, бичом тартарийским Ме́гайры и Тисифоны Пресеки поношенья безумные и пустые Сына земного, Пенфея, как сделала некогда Гера, Вооруживши Титанов против Бромия-бога, 210 [211] Так укротив нечестивца - дабы почтить Загрея Древнего, что явился под именем Диониса! Зевс владычный, угрозы уйми ничтожного мужа, Внемли, отец мой и матерь! Презрели бога Лиэя! Отомсти же за брачный огонь тебе милой Семелы!" И быколикая Мена ему в ответ вопияла: "О Дионис ночесветный, друг лоз и Мены сопутник, О, посмотри на грозди: ведь чту я празднества Вакха! И земля доставляет спелость ягодам нашим, Коли пресветлой росою упьется бессонной Селены! 220 [221] Ты же, о Вакх хороводный, помавающий тирсом, Вспомни о том, как родился... разве страшны тебе люди, Коих и разум ничтожен, коли судьба уготовит Бич Эвменид, оглушая мысли смертных и чувства! Да, ополчусь я с тобою против врагов, ведь с Лиэем Я на равных владычу безумьем, вакхийская Мена, Я не только движеньем луны в небесах управляю, Но вызываю ума помраченье и буйную ярость! Нет, нечестивцу земному идти на тебя не позволю! Ибо Ликург когда-то унизил уже Диониса, 230 [231] Быстроногий и горький гонитель менад и вакханок! Только ослеп он ныне, теперь поводырь ему нужен! Всюду следы находят тростников эритрейских, Доблести Бромия в битве, твоей отваги и силы - Трупы индов! И в струях, стеня и вздыхая напрасно, Дериадея-безумца отец Гидасп упокоил, Посягнувшего тщетно на плющ и лозу... И бежавший В отческие пучины пал с бесславным позором! И тирсенийцы познали тебя, и на корабельной Мачте, что вдруг закачалась, распустились внезапно 240 [241] Лозы с гроздовьем обильным, и парус под сению листьев Сразу провис, отягченный побегами винограда! А на палубу змеи вползли шипя и беснуясь, Яд источая ужасный... Тирренские мореходцы Разум и лик человечий от ужаса потеряли, Стали дельфинами, в воду попрыгав с кормы корабельной! Но и поныне на море чтут они Диониса, Весело кувыркаясь на гребнях пенных пучины! Пал, умерщвлен жестоко тирсом изострым Лиэя, И погрузился глубо́ко Оронт в поток ассирийский, 250 [251] Он и поныне страшится Лиэя в могильной стремнине!" Так златоуздная Мена ответила Дионису. И пока Вакх беседу вел с круговидною Меной, Сердцем склонясь Дионису-Загрею, Персефонейя Ополчила Эриний, грозна и ужасна во гневе, Вакху пришла на помощь, самому младшему брату! И соложницы Дия Подземного исполняя Волю, три Эвмениды дворец осадили Пенфея... Вот уж выходит одна из пропасти темной и страшной, Бич тартарийский, обвитый змеями в дланях вращая, 260 [261] Черпая влагу горстями из Стикса и из Кокита, Росною влагой подземной кропит покои Агавы... Предвещанье исполнилось плача и слез для фиванцев! Меч актейский, из Аттики, божество обнажило, Коим Итил когда-то прирезан (оного матерь, Львиносердая Прокна, с Филомелой-убийцей, Плод возлюбленный чрева убила острым железом, Яство сие предложивши съевшему сына Терею...) Это орудье убийства кровавое подложила В яму, вырыв ее когтями, Эриния-дева, 270 [271] Спрятав аттический меч средь сосен высокогорных, Под корнями деревьев, там, где менады, яряся, Обезглавят Пенфея... В раковине с собою Принесла она крови убитой Горгоны Медусы, Сей росою ливийской пурпурной обрызгала корни... Вот какое деянье Эриния сотворила! И во мраке полночном Лиэй в обиталище Кадма Входит, бог ночесветный, облик бычий приявший, В длани Пана-кронийца бич безумья сжимая, И жене Аристея Вакхово буйство внушает, 280 [281] Будит он в Автоное ярость гласом священным: "Ты, Автоноя, блаженней Семелы, ведь более поздний Брак твоего дитяти вознес тебя прямо к Олимпу, Почесть небес ты снискала, ведь Лучница Актеона Выбрала милым супругом, как Эндимиона - Селена! Нет, Актеон не сгинул, не стал он зверем чащобным, Не превратился в оленя с рогов короной ветвистой, Не терял человека обличья прекрасного вовсе, Свора охотничья сына твоего не терзала, Нет, это все пустая болтовня злоязычных 290 [291] Пастухов о судьбе злосчастного Актеона! Ими ведь ненавидим избранник безбрачной богини! Ведаю я, откуда наветы - ведь девы ревнивы К браку, к усладам Пафийки, если не им достаются! Дева, восстань! Облачися, резвоплесничная, быстро - В горы беги поскорее, там ты найдешь на ловитве Актеона, что рядом охотится с богом Лиэем И с Артемидой-подругой, он с ловчею сетью во дланях, В платье простом для охоты, с луком в руках наготове... Ты, Автоноя, блаженней Семелы, ведь через свадьбу 300 [301] Сына с бессмертною Лучницей станешь свекровью богини! Счастливей ты Ино, столь гордой потомством - твой отпрыск К ложу взойдет Артемиды, презревшей могучего Ота! Дерзкого Ориона Лучница также отвергла! Юность и здравье вернулись к радующемуся свадьбе Кадму, что веселится ныне в горных долинах, Белоснежные кудри в беге быстром взметая! О, пробудись! Восстань же, счастливая матерь, от ложа - Брак сей решил сам Эрос и чистая Артемида Сына брата супругом выбрала, не чуженина! 310 [311] Коль ненавистница брака родит сыночка на радость, Дитятко ты воспитаешь милое Лучницы чистой, Выняньчишь перед ревнивым, завистливым взором Агавы! Разве сие не прекрасно - родить она сына желает, Будет охотиться мальчик на разного горного зверя Как Актеон, как Кирена, любившие страстно ловитву, Сына, что будет мчаться за матерью на охоте?"

Песнь XLV

В песне же сорок пятой Пенфей за туром погнался,

Вместо того, чтоб ловить роголобого Диониса!

Слово такое молвил Бромий - и ринулась дева, Обуянна безумьем, дабы взглянуть поскорее На жениха Актеона, сидящего с Лучницей рядом. Так же, как ветер помчалась, прыжками огромными, в горы, Разумом помутившись, Агава нагая: похищен Ясный рассудок ударом бича беспощадного Пана, И бессвязные речи с уст безумных срывались: "Ополчусь на Пенфея ничтожного, пусть-ка спознает Амазонку могучую, дочерь Кадма, Агаву! Ибо полна я силы мужской, и коль пожелаю, 10 [11] Голыми я руками обуздаю Пенфея, Меднолатное войско низвергну дланью нагою! Тирс у меня! Не надо мне ясеня, дрота не надо, Сулицей виноградной низвергну я копьеносца, Хоть и без лат я, но вражий латник будет низвергнут! Потрясая кимвалом, трещоткою звонкогласной, Сына Зевеса восславлю, не владыку Пенфея! Дайте лидийские роптры, что медлите, Хоры святые! Мчусь я к долинам и скалам, туда, где менады ярятся, Где однолетки-юницы охотятся вместе с Лиэем! 20 [21] Зависть, о Вакх, меня гложет к Кирене, что львиц убивала! Бромия не оскорбляй же, страшись, о Пенфей-богоборец! Бурно мчусь я по склонам, пока не войду в хороводы, Эвия прославляя в пляске бурносвирепой! Не удержать меня боле от празднеств вакхических буйных, Возлюбила я вопли вакханок и почитаю Диониса безмерно, потомка нетленного ложа, Коего Дий высочайший омыл огнем своих молний! Я ветроногою стану сопутницей Лучницы дивной, Ловчие снасти возьму, за станок Афины не сяду!" 30 [31] Молвив, вперед устремилась, новая мималлона, Прыгая с воем по скалам в честь празднеств винодавильни, Бромия величая, восхваляя Тиону И призывая Семелу, жену высочайшего Дия, Воспевая сиянье в брачных покоях перунов! Пляски в горах закипели, вкруг скал завопили вакханки, По равнине просторной, подле Фив семивратных Слышались новые звуки, единогласно гремели Клики и пляски, и песни на Кифероне лесистом; Зашумели чащобы влажные, даже, казалось, 40 [41] Веселятся деревья и слышится пенье отрогов! Каждая дева спешила, покинув дом, в хороводы Влиться под пенье авлоса, звучащее в скважинках рога; Били бубны двойные, обтянуты кожей воловьей, Дев безумя, гоня их из-под кровель домашних, Понуждая к отрогам кинуться, к плясу вакханок! Вот уж и стаей несутся бурноногие девы, Бросив девичьи светлицы, с распущенными волосами, Ткацкий станок Афины искусной сразу забыли, Скинули покрывала, оставив их без вниманья, 50 [51] К бассаридам явились, вакханки они Аони́и! Храм воздвигнул Тиресий покровителю Вакху, Ибо хотел безумцу противостать он Пенфею, Гнев ужасный рассеять Лиэя неодолимый - Только напрасен алтарь, когда пря́дево выпряла Мойра! Вот к отцу Семелы взывает провидец премудрый, Дабы принять участье в плясоводных обрядах - Спотыкаясь неловко, пляшет Кадм престарелый, Увенчав аонийским плющом белоснежные кудри, Рядом пляшет Тиресий, хоть слаб ногами сей старец; 60 [61] И притоптывает в честь мигдонийского Вакха Весь хоровод фригийский вкруг уставшего Кадма... Опирается старец рукою дряхлой о посох - Кадма с Тиресием видя, старцев, средь хоровода, Стал надсмехаться над ними Пенфей в нечестивой гордыне "Что за безумие, Кадм? Что за демона ты почитаешь? Кадм, отбрось этот грязный плющ с главы белоснежной, Брось плющеносный посох обманщика Диониса, Меч подъемли Онкайи Афины, дарующий разум! О неразумный Тиресий, выбрось в поле на ветер 70 [71] Сей венок нечестивый с висков седых, вместо тирса Лавр божества Аполлона исменийский подъемли! Стыдно мне и позорно кудрей сих белоснежных, Что свидетельствуют о жизни долгой и славной! Кабы не возраст почтенный, не седина своих кудрей, Я бы на дряхлые длани надел крепчайшие узы, Бросив тебя, не колеблясь, в каменную темницу! Старец, ты повредился умом, оскорбляя Пенфея, Ложный провидец, ты бога ложного чтишь неразумно, Видно, прельстился дарами льстеца лидийского сразу, 80 [81] Слитками золотыми реки златоносной из сказок! Хочешь сказать, что Бромий принес виноградные гроздья? Да! И вино пробуждает тягу людей к Афродите, Возбуждает желанье у слабых к пролитию крови! Ах, да походит ли видом сей бог на отца иль одеждой? Зевс высокогремящий в златых одеяньях блистает Средь богов, а не в грубой шкуре оленьей, и бьется Медным дротом Арей, не тирсом в плюще да гроздовьем! Нет и бычьих рогов на лбу Аполлона изострых! Бог речной на Семеле не женился, и матерь 90 [91] Богу речному сына рогатого не рожала... Скажешь, что светлоокая дева, Афина Паллада, Родилася в доспехе, с копьем и щитом появилась... Что ж не подъемлет Бромий эгиду отца Кронида?" И отвечал владыке Пенфею премудрый провидец: "Гневаешься на Лиэя? Кронид же высокогремящий Миру явил из бедра Диониса, могучий родитель, Рейя вспитала младенца молоком материнским, Только дитя народилось у матери милой, как сразу Закалил его тело пламень перунов небесных; 100 [101] Может только Деметра с богом Вакхом сравниться Даром: она ведь колос явила, Лиэй же - гроздовье! О, берегись Дионисова гнева! Ведь о нечестье, Коли желаешь, могу я и быль рассказать Сикели́и: Некогда тирсенийцы зыби морей бороздили, Убивали купцов и грабили их достоянье, На стада прибрежья овчие налетали! Многие мореходцы почтенные стругов торговых Гибель свою находили в пучине, безвинные жертвы. Многие пастухи, отстаивая достоянье, 110 [111] Были убиты, окрасив алою кровью седины! Коли какой торговец или купец финикийский Вез с сидонийских просторов пу́рпурные одеянья, Тирсенийцы внезапно в море открытом являлись, Грабили и набивали свои корабли достояньем... Сколько же раз финикиец терял и товар, и богатство, К сикелийской реке Аретусе влекомый в оковах, Он, вдали от отчизны ограбленный, проданный в рабство! Вот Дионис меняет свой облик, хитрость замыслив. Он провел тирсенийцев! Мнимое принял обличье 120 [121] Нежного юноши, чей подбородок железа не ведал, С золотым ожерельем на шее, на кольцах же кудрей Блеском сиял венец нетленным, неугасимым, Изукрашенный индским каменьем и ярким смарагдом, Что отражал сиянье зыбе́й зеленых пучины! Пеплоса складки струились, Эос свет излучая, Ибо окрашены были раковиной тирийской... Мирно на бреге стоял он, будто желая на судно Добровольно подняться. Они ж, соблазнившись, спустились 130 С корабля и пленили блистательного Тионы Отпрыска, сняли одежду, сорвали все украшенья, И заведя за спину руки, его повязали! Но внезапно восстал он в истинном облике бога, Лик прекрасный рогатый достал до самого неба, Где облака несутся и из глотки исторгнул Рев, как будто бы девять тысяч воев взгремели! Корабельные снасти внезапно в змей обратились И по палубе аспиды поползли, извиваясь, Шип раздавался повсюду. Стремительно словно ветер Вдруг корабельную мачту змей обвивает рогатый - 140 [141] И зеленой листвою одевается мачта, Став кипарисом могучим; из основания древа Потянулись побеги плюща, уперлися в небо, Сами собою взбираясь по ветвям кипариса. Вкруг оплетаясь уключин вёсельных, закачались Над зыбями морскими лозы и грозди, и листья! А на корме, изливаясь бурнокипящей струею, Благоуханный источник забил Дионисовой влаги! Вдоль бортов корабельных запрыгали дикие звери, Вдруг возникнув: взревели ярые туры свирепо, 150 [151] И из пастей разверстых львы свой рык испустили! Тирсенийцы от страха вскричали, и обуяло Ярое их безумье... Цветы поднялися из зыби, Пенные гребни хлестали стебли их, разбиваясь: Распустилися розы словно в садах пышноцветных, Киноварь лепестков их даже сквозь влагу блистала, Лилии зыбь кропила брызгами... В этом смятенье Мнились на зыбкой глади смарагдовые луговины, Горные долы в чащах, заповедны́е поляны Средь лесов, земледельцы на нивах, пастыри, овцы! 160 [161] Мнились звуки свирелей пастушьих, сладко манящих Вместе с пеньем согласным юношей звонкоголосых И пронзительное звучанье ладных авлосов, И посреди просторов соленых открытого моря Мнилась суша земная... И с умом помутненным Бросились, не рассуждая, прямо в пенные глуби Тирсенийцы-дельфины! Обличьем преобразившись, Из людей превратились они в зверей водоплавных... Так что, дитя, опасайся гневно-коварного Вакха! Скажешь: я силы могучей полон, в жилах струится 170 [171] Кровь могутов, возросших из зубов исполинских! Божьей длани беги ты Вакха Гигантоубийцы, На тирсенийском прибрежье, на мысе скалистом Пелоре Алпоса он ниспровергнул, сына земли, богоборца, Бившегося с богами глыбами камня земного! И никто из прохожих и не дерзал оказаться Близ этих гор, страшася свирепства и рева могута... Если же чужеземец шел по нехоженым тропам, Коней бичом погоняя, то зрел его отпрыск Аруры С гор и скопищем дланей схватывал вместе обоих, 180 [181] Конника и коня, и сжирал их алчною пастью! Часто на пастбищах жарких высокогорных лесистых Долов овчее стадо пасшего похищал он... Пан пеноспевный часто играть не дерзал на пастушьей Складно сложенной дудке песни стадам и подпаскам, Откликаться не смела на песни послушная Эхо... Часто безмолвие древле столь говорливой беглянки Сковывало уста, не смевшие следовать песням! Сеял ужас в округе могут. Ни пастух там не смеет Появиться, ни плотник гамадриад не печалит, 190 [191] Сосны, сопутниц жизни дев, на мачты срубая Корабельные, дабы струги плавали в море... Все было так - но Бромий явился в эти отроги, Потрясая эвийским тирсом, и на Лиэя, Проходившего мимо, отпрыск огромный Аруры Бросился, плечи горою свои как щитом прикрывая! Камень был его дротом! Напал он бурно на Вакха, Вырвав из почвы с корнем огромное древо, ясень Или сосну, и метал свирепо их в Диониса! Или же, палицей сделав ели ствол узловатый, 200 [201] Бился, а вместо меча оборачивал комель оливы! Только он целую гору вырвал до основанья, Дабы метнуть, обдирая с камня древа и кустарник, В ярости Вакх тирсоносный недруга ловко у мети л, Алпоса лик огромный, могучеглавого воя, Посередине... Вонзился ветвистый дрот и зеленый В глотку сего могута, в полете быстро вращаясь, Тут, у меченный малым тирсом изострым искусно Замертво грянулся, дикий могут, в морские пучины Ближние и всю бухту телом огромным заполнил! 210 [211] И над сей тифаонской громадой волны сомкнулись, Пенятся и дымятся над телом тлеющим брата, Гасится огненный облик влаги прохладной громадой! "О, дитя, берегися, как бы тебя не постигла Участь тех тирсенийцев иль наглого сына Аруры!" Молвил, но не убедил Пенфея. Уверенным шагом Он в высокие горы вместе направился с Кадмом, К пляскам присоединился... Со щитоносною ратью Царь Пенфей остается воинственный, молвив такое: "Слуги мои, во граде станем мы крепко, и в чащи 220 [221] Выйдем, но все же доставим сего бродягу в оковах, Дабы, поротый нами жестоко бичами, он женщин Не опаивал наших зельем отравным до дури! Дабы пал на колена, молящий! Мне же с отрогов Приведите Агаву, детолюбивую матерь, Что безумствует в чащах, кружится в пляске бессонной, Хоть за пряди густые тащите безумную матерь!" Так промолвил владыка. Соратники быстро пустились В путь по отрогам лесистым, по чащам непроходимым, След отыскать желая блуждающего Диониса. 230 [231] Близ одинокой вершины с трудом они бога находят И окружают повсюду тирсобезумного Вакха, Бога хватают они, и связывают покрепче Бромия длани, мысля, что Диониса повергли... Вдруг он невидимым стал, и на пернатых плесницах Взмыл в небесные выси - остались на месте безмолвно Пораженные слуги, силы божьей страшася, Ужаснулися гнева невидимого Диониса, Робкие... Вмиг обратился бог в меднолатного кметя, Буйного тура смиряет и за рога ухвативши, 240 [241] Он предстал как дружинник верный владыки Пенфея Перед ним, на бога ложного будто браняся. Вот приблизился к трону поближе Пенфея-безумца, Стал над ним надсмехаться жестоко и громогласно, Говоря без улыбки в лице ужасные речи: "Вот он, о скиптродержец, кто ранил нашу Агаву, Вот он, желавший похитить и трон, и власть у Пенфея, Вот этот зверь рогатый, обманно назвавшийся Вакхом, Вот - вяжите же ноги притязателю-зверю, Пусть роголобой страшатся главы, как бы он не сорвался 250 [251] Не пронзил зтим рогом длинным кого перед троном!" Бромий молвил такое, и становясь безумным, Браннопоносные речи вскричал Пенфей нечестивый: "Что же, вяжите скорее похитителя трона, Вот он, враг моей власти, он алчет корыстно Семелы, Он явился, чтоб трон отобрать у родителя Кадма! Честь для меня - Диониса, рожденье тайного ложа, Взять в оковы, его, что скрывается в облике зверя, Коего как Пасифая, породила Семела, Сочетавшися браком с роголобым супругом!" 260 [261] Рек он, и приказал связать копыта покрепче, Повелев сего зверя, вместо плененного Вакха, В конское стойло свести и там привязать его к яслям, Мысля, что это не тур, а сын нечестивый Семелы; После толпу бассарид, опутав им длани веревкой, Бросить велит в темницу, заперевши покрепче, В темную яму большую, место для многих несчастных, Где, как в стране киммерийцев, нет ни лучика света, Стаю священных служанок Вакха, связавши им кисти Кожаными ремнями, натиравшими пясти, 270 [271] Ноги ж велел в оковы железные заковать им... Но приходит и время плясать в хороводе священном - И заплясали менады! И устремились вакханки Бурно, взметнули руки и ноги в танце безумном, И ремни соскользнули с дланей их невредимых, И оковы разбились, едва только ноги забили Оземь в ладе эвийском, разлетелися звенья Кованые из железа, лишь только затеяли танец! И разлилося сиянье по каменной мрачной темнице, Все высокие своды высветив понемногу, 280 [281] Пали сами собою затворы тюрьмы ненавистной! Затрепетав и воспрянув, понеслися прыжками С воплями бассариды, пену безумья роняя С губ и страх наводя на стражу, сии же беглянки Все до одной воротились в непроходимые дебри - Вот уж одна умерщвляет тирсом целое стадо Бычье, неистовой дланью рвет и кости, и мясо, Шкуру от кровоточащей туши она отдирает; Вот уж другая ветвями виноградными стадо Овчее настигает и всех овец убивает; 290 [291] Третья преследует коз... Омываются кровью вакханки Сих несчастных животных, руками разъятых на части! Вот вырывает третья дитя из родительских дланей И на плечо сажает - держится прямо малютка И улыбается даже, нисколько дитя не боится, Только сидит спокойно, не падая в прах придорожный! Вот открывает менада небриду мохнатую, дабы Неразумный младенец млеком ее напитался, Дева ж его напояет необычным напитком! Многие бассариды львят отнимают у львиц, 300 [301] Дабы своими сосцами вскормить зверенка тугими, Вот иная изострым тирсом землю пронзает Иссушенную, тут же бьет из недр сам собою Ключ из земли каменистой винно-пурпурного хмеля, А с вершины гранитной млеко струится обильно, Белыми струями льется сверху на каменном ложе! Эта змею на дуб забрасывает, и вкруг древа Аспид чешуйчатый вьется вдруг плющом густолистным, Гибким стеблем прильнувши к коре ствола векового, Сим плющом, что как змеи кольцами вьется и гнется! 310 [311] Вот бежит некий сатир и вспрыгивает на спину Тигра, грозного зверя, хребет его он седлает, Сделав дикого нравом смирным и даже послушным! Вот и Силен почтенный вепря вдруг раздирает, В воздух подбрасывая куски как будто бы в шутку; Вот иной из силенов вспрыгивает мгновенно На верблюжий загривок косматый без стремени, третий На хребтину быка взобравшись, мчится и скачет! Мчатся они по отрогам... В Фивах же лирозданных Гражданам всем являет Вакх чудеса и знаменья: 320 [321] Быстрой стопою несутся по улицам града вакханки, Пена с их губ струится - стонут целые Фивы, И языки огня все улицы охватили! Содрогаются стены, и словно бы глотки бычьи Исполинские створы визжат и ревут непрестанно! Даже строенья огромные содрогаются града, И начинают как будто трубы трубить из камня Вакх не умерил гнева; и глас божества несется, Поднимаясь над градом до семислойного неба - Словно бык обуянный яростью мык испускает 330 [331] Обезумевшего владыку Пенфея он гонит Пламенем, освещая светом дворец, а по стенам Словно струясь побежали язычки, пламенея, Огоньков: над одеждой царской уж пламя сияет, Пеплоса не опаляя, не плавя златых украшений, Только бегут по складкам смарагдового оттенка Вот уж над ним заплясали искорки, кинулись в ноги, Поднялися до чресел и на́ спину взобралися, Вот на затылке трепещут, вот уж в подбрадье мерцают; (Часто божественный пламень жарко сияет над ложем 340 [341] Геей рожденного мужа, но не сжигает покровов, Рассыпая лишь искры, плящущие над тканью...) Видя огонь самородный, Пенфей рабов призывает В страхе, велит водою залить пугающий пламень! Пусть, говорил он, погаснет огонь столь жаркий и вольный В доме, политый обильно зло отвращающей влагой! Опустошили слуги округлые все сосуды, Лили влагу струями изобильными всюду, Воду нося прилежно и огонь заливая: Только труд бесполезен, бессильна источников влага, 350 [351] Струи, что в пламя лилися, делали пламя сильнее, Жарче и ярче, чем прежде... Всюду рев раздавался Словно бы тысяч и тысяч глоток бычьих свирепых, Мык заглушал ужасный всё в покоях Пенфея!

Песнь XLVI

В песне сорок шестой безумца и нечестивца

Видишь ты гла́ву, Пенфея, и матерь-убийцу, Агаву!

Скоро владыка узнал во гневе, что пали оковы Сами собою железные с дланей безумных вакханок, Что менады сбежали в горные чащи лесные, Скоро он понял хитрость невидимого Диониса, И воспылал владыка Пенфей неистовым гневом! После увидел он бога в венке из плюща над висками, Волосы Диониса струились густою волною, Кольцами рассыпаясь под дуновением ветра, И разразился бранной речью царь нечестивый: "Как хорошо, что Тиресий лживый был прислан тобою! 10 [11] Ныне твои провидцы уж разум мой не обманут! Молви кому-нибудь это! Сыну Рейя-богиня Собственному отказала Зевесу - ужели воскормит Сына Тионы? Спроси же Дикты пещеры об этом, О, спроси корибантов, ведь ими дитя охранялось, Вымя козы Амальтеи млеком вспитало малютку, Вырастило Зевеса - не млеко Рейи-богини! Ты же воспринял лживость вместе со лживой Семелой! Из-за ее обмана спалил сию деву Кронион, Так что как бы Кронид и тебя не поверг, как и матерь! 20 [21] Я же не варварской крови, пращуром назову я Струи Исменоса, вовсе Гидасп мне пенный не родич! Дериадея не знаю, не ведаю о Ликурге, Так что с сатирами и вакханками убирайся Ты от потока Дирки; коль хочешь, тирсом изострым Убивай в ассирийских пределах другого Оронта! Ты не от крови небесной Крониона, ибо зарницы Осветили бесчестье самозванки погибшей, Молнии и перуны ложное видели ложе! Ибо покои Данаи влажный не жег Кронион; 30 [31] Кадма, отца моего, сестру он нес на хребтине Бережно, деву Европу в море не утопил он! Ведаю, что до рожденья младенца пламень небесный Сжег вместе с матерью, дабы незаконного сына Освободить из чрева горящего матери мертвой! Если только дитя невинное не сгорело Тайного ложа земного, свидетеля страсти Зевеса, Только тогда я поверю, что ты себя называешь Отпрыском горнего Зевса, не повергнутым громом! Что же, ответь мне на это чистой правдивою речью: 40 [41] Зевс Арея иль Феба рожал из лядвеи разве? Если ты Диевой крови, взойди на свод поднебесный, В горних живи просторах, оставь Пенфея и Фивы! Ну же, скажи доброхотно, чтоб каждый остался доволен, Не используй уловок Пейто, чарующей душу, Разве Кронид породил из ко́сти тебя височной, Расскажи нам об этом: Зевс всевышний и Вакха Из головы как Палладу породил сам собою! Я бы желал, чтоб Кронион высокогремящий, могучий Породил тебя, дабы мог я тогда Диониса, 50 [51] Отпрыска Дия, преследовать - я, Эхи́она отпрыск!" Оскорбился такими речами бог, но ответил, Гнев ужасный и грозный в сердце скрывая глубо́ко: "Варварским правом кельтских пределов я восхищаюсь, Там, где потоки Рейна свидетельствуют о рожденье Незапятнанном, чистом от родителей верных, Где решает река - рожден ли он в праведном браке! Но не Рейна теченье судить меня праведно станет, Не потоки ничтожной влаги и грязной, имею Я могучей свидетелей: это отцовы перуны! 60 [61] О Пенфей, не ищи доказательств, лучших перунов! Верят воде галаты - поверь же пламени молний! Я не нуждаюсь в покоях земных владыки Пенфея, Отческое поднебесье - домы для Диониса! Если б мне выбор делать меж сушей и звездным Олимпом, Что бы ты сам посчитал значительней и прекрасней, Семислойное небо иль семивратные Фивы? Я не нуждаюсь в покоях земных владыки Пенфея, Я лишь прошу уваженья к медоточивым гроздовьям, Можешь не пить Диониса влаги хмельной и бодрящей! 70 [71] Против Индоубийцы Бромия ты не сражайся - Коли ты в силах, побейся с одною только вакханкой! Может быть, имя дали тебе провидицы Мойры Не напрасно, погибель мне возвещая? О, правда - Царь Пенфей, порожденный от крови существ земнородных, Должен делить и судьбину племени мощных Гигантов! О, это правда - от крови горней Вакх происходит, Значит, наследует также Гигантоубийце Зевесу! Изгнанного Тиресия или Пейто, что с Семелой Пребывала, спроси - родила ли младенца Тиона! 80 [81] Коли узнать желаешь таинства плясовые Эвия, о Пенфей, то скинь свое царское платье, Пеплос женский на плечи набрось, стань девой Агавой - Не убегут, коль помчишься в горы, от женщины жены! Коли ты дикого зверя подстрелишь рукою своею, Отпрыска Кадм похвалит, что с матерью он на охоте! С Вакхом поспоришь, единый иль с Лучницей, коли сумеешь, Назову тебя львов убийцей я с Актеоном! Что же, оставь оружье! Ратников меднолатных Убивают вакханки неоружною дланью! 90 [91] Если вооруженный с безоружными бьешься Девами, кто же восславит из твоих же сограждан Мужа, павшего в схватке с безумною бассаридой? Не страшится вакханка дротов пернатых иль копий, Должен ты переодеться, чтоб стать неузнанным в женах, Таинства так лишь увидишь плясовые Лиэя!" Так убеждал он Пенфея, рассудок его помрачая, Спутав его сужденья, поверг он владыку в безумье... Мена же помогала богу Бромию в этом, Над Пенфеем безумья бич воздымая. С Лиэем 100 [101] Спутала мысли владыки Селена, похитила разум, Перед которым уж много ложных видений носилось, И потомка Эхи́она погрузила в забвенье, Слух Пенфея грозным гулом она оглушила, Вострубив наказанье трубы звучанием божьей. Царь тогда устрашился, прошел он в свои покои, Одержимый желаньем видеть таинства Вакха; Он открыл благовонный ларец, где платья хранились Женские, сидонийским пурпуром крашены ярко, Пеплос накинул Агавы узорчатый быстро на плечи, 110 [111] Покрывало на кудри накидывает Авто ной, И на груди замыкает царской его поплотнее, После он обувает ноги в женскую обувь, Тирс берет он во длани и за вакханкой ступает - Женские же одежды по земле волочатся... Подражая менадам, Пенфей ступает, танцуя, Сладостного безумья полный, плесницами быстро Переступает, руками по-женски лукаво поводит, Переплетая персты, ударяя дланью о пясти Как в хороводе плясунья, когда же подъял он кимвалы, 120 [121] Ударяя о медь их переплетенных пластинок, Кудри его расплескались из-под ткани по ветру, Лад послышался песни лидийской в честь Эвия - мнилось, Будто вакханка стремилась в дебри уйти к хороводам Видел он двух Фазтонтов, двоились и сами Фивы Перед глазами, он мыслил и стенные ворота Унести на плечах от башен Фив семивратных... Окружили владыку сограждане плотной толпою: Тот на пригорок взобрался, этот на камень повыше, Третий облокотился о плечи толпы передней, 130 [131] И поднялся четвертый на самые кончики пальцев, На приграничном камне уж примостился пятый, Сей на зубец взобрался стены, а этот уж пялит Из бойницы глаза на то, что пред ним происходит, Оный повис на башне, обхватив ее дланью, И взобрался повыше, чтоб лучше видеть и слышать Мимо несется прыжками огромными, в лес устремляясь, Царь Пенфей, помавая тирсом в полном безумье! Вот уж затворы сами Фив семивратных открылись, Завращавшись неспешно в петлях врат исполинских, 140 [141] Вот уж пред самым градом бежит он, и вьются по ветру Кудри, уж оказался пред змеепитающей Диркой, И кружася в безумной пляске, лад отбивает, Вслед ему бог виноградный также быстро несется. Только пришли они к месту, где были дубравы, где пляски И обряды свершались в честь Бромия, где бассариды Босоногие зверя преследовали лесного, Сразу же Вакх виноградный приметил в горной чащобе Ель, что стояла высоко, вровень с огромной скалою, Исполинское древо с кроной густой и великой, 150 [151] Закрывавшее тенью своею соседние склоны. Тут, не боясь ничего, хватает бог за вершину Древо и пригибает к земле, поближе к Пенфею, Тот зацепился за ветви, вскарабкался сразу повыше, Дабы яснее видеть с высоты все обряды - Вот укрепляется в кроне, перебирая ногами В пляске как будто бы, царь (неустойчиво положенье!) Вот и приходит время буйства менад в этом месте - Спорят они друг с другом, пеплосы наземь бросают Вместе с небридами... С ними с гор примчалась Агава, 160 [161] С губ ее падала пена безумья, так вопияла: "О Автоноя, скорее туда, где Лиэевы пляски, Где средь горных отрогов рокочут и свищут авлосы, Песен Эвия, милых сердцу, желаю изведать, Знать желаю, кто первым в пляске пойдет Диониса, Кто же из нас в служенье Лиэю ревностней станет! Что же ты медлишь с пляской? Ино́ нас опережает! Боле она не в пучине, вышла дева из моря, Вместе она с Меликертом, возничим, покинула зыби, Дабы помочь Дионису, за коим нынче охота, 170 [171] Дабы Пенфей нечестивый не злоумыслил Лиэю! В горы, причастница Вакха! Сюда, исменийки менады - Таинства Вакховы деять, в пляске ревностной ярой С Бассаридой лидийской поспорить, дабы сказали: "Мималлону мигдонскую одолела Агава!"" Только сказала - и тут же на древо она посмотрела, Отпрыска увидала, подобного зверю в засаде... И на него указала сразу безумным вакханкам, Сына родного зверем алчным она называла! Окружили менады древо тесной толпою, 180 [181] Где он в ветвях скрывался, в ствол перстами впивались С силой неистовой дланей, засевшего на вершине Страстно низвергнуть желая Пенфея. Ствол обхвативши Пястями крепко и сильно обеими, древо рванула Мощно Агава и вырвала с корнем сосну вековую. Пало древо на землю, склон Киферона открылся, И покатился с верхушки древа вниз нечестивец, Царь безумный Пенфей, пал вниз головою на камни! Тут его оставляет навеянное Дионисом Помраченье ума и видит он близкую участь 190 [191] Смертную Вот возопил он жалобно, наземь низринут: "Нимфы-гамадриады, укройте, чтоб не убила Детолюбивая матерь Ахава сына родного! Матерь, жестокая ныне, опомнись от исступленья! Сына зовешь ты зверем хищным! Разве косматой Гривой покрыт я густою? Львиному рев мой подобен? Вскормленного тобою не узнаешь и не видишь? Кто же твой разум и зренье похитил? Прощайте, отроги, Киферона лесные и долы! Фивы, прощайте! Матерь-сыноубийца, прощай! Прощай же навеки! 200 [201] О, взгляни на ланиты с пушком молодым! О, взгляни же На человеческий облик - не лев я, не зверь кровожадный! Чрева плод пощади и вспомни, кого ты вскормила, Ибо Пенфей пред тобою, твой отпрыск! Умолкни, мой голос, Сам ты с собою лепечешь - не внемлет матерь Агава! Коли меня ты прикончишь, Бромию угождая, Собственною рукою убей, злосчастная матерь, Пусть не терзают сына прочие бассариды!" Так он пред нею взмолился, но не внимала Агава Вот на него устремились неистовые вакханки! 210 [211] Руки к нему простерли, в прах его повалили, Первая ноги прижала, другая схватила десницу Мощно и вырвала напрочь из плечевого сустава, Автоноя же шуйцу сломала, матерь стопою Отпрыска грудь попрала, пронзив безжалостно тут же Тирсом изострым, от выи гла́ву она отделила! Гордая сим убийством, с кровавой добычею в дланях, В радости яробезумной пред Кадмом ею хвалилась, Думала, что одолела льва свирепого в схватке, С яростным хмелем в гортани стала хвалиться пред старцем: 220 [221] "Благословенный Кадм - ты благословеннее станешь: С безоружною дланью доблестную Агаву Видела Артемида, и царица охоты Зависть пускай скрывает пред девой, льва разорвавшей! Пусть дивятся дриады деянью нашему! Дщери Гармони́и родитель, копьем ополченный всегдашним, Медный Арей подивится пускай на дитя, без оружья Тирсом только ветвистым, львов разящее в схватке! Что же, о Кадм! Позови-ка владыку нашего трона, Позови-ка Пенфея, он позавидовать должен 230 [231] Материнской добыче, принесенной с охоты! Слуги мои, поспешите! И над воротами дома Кадмова гла́ву эту в знак победы прибейте! Ибо Ино́ сестрица добычи такой не имела! Авто ноя, дивися и выю склони пред Агавой! Ты никогда не добудешь славы такой - и награда Эта заставит матерь завидовать Аристея, Славную всякой ловитвой львоубийцу Кирену!" Молвила так, воздымая трофей именитый. И внемля Самохваленьям кичливым дочери сумасшедшей, 240 [241] Кадм ответствовал, плача и горько в сердце горюя: "Что за разумного зверя убила безумная дочерь? Что за зверя убила, плод материнского чрева? Что за зверя, потомка Эхи́она, нашего внука... Посмотри же на гла́ву этого льва, что подъемлешь Дланью и хвалишься коей пред родителем Кадмом! Посмотри же на главу этого льва - Гармония Оную в люльке качала и к груди прижимала! Ты ведь сама вскормила сию добычу ловитвы, Что зовется Пенфеем, добычу, что ныне подъемлешь! 250 [251] Разве дитя не узнала собственное убийца? О, взгляни же на зверя - ведь это сын твой родимый! О Дионис, как прекрасна награда усердию Кадма! Дар мне Кронион прекрасный брачный дал - Гармони́ю! Дар, достойный Арея и Афродиты небесной! В море Ино́, Семелу спалил Кронион Перуном, Погребла Автоноя роголобого сына, Горе теперь и Агаву горькое, матерь, настигло! А Полидор злосчастный ныне беглец и изгнанник! Горе! Один я остался как мертвый! Куда же 260 [261] Скрыться, коль умер Пенфей и нет со мной Полидора? Град какой меня примет? Будь, Киферон, ты проклят! Старость ты обездолил Кадмову, внуков обоих Ты убил: и Пенфея, и сгинувшего Актеона!" Молвил Кадм свое слово. И слезами залился Киферон почтенный всех ручьев и истоков! Застонали дубравы и нимфы-наяды зашлися В плаче, и пред седою главою горькою Кадма Дионис устыдился! Мешая слезы с улыбкой Божество беспечальное возвращает Агаве 270 [271] Разум утерянный, дабы плакать могла над Пенфеем Вот и увидела матерь собственными глазами Жертву, и будто не веря, оцепенела от горя! Вот увидела гла́ву растерзанного Пенфея - Пала злосчастная наземь, забилась и заметалась, Кудри в скорби глубокой осыпала пылью и прахом, Бросила прочь небриду косматую с плеч, зарыдала; Утварь священная Бромия выпала из бессильных Рук, а перси нагие в кровь разодрала Агава: Вот она сына целует в восковые ланиты 280 [281] И в прекрасные кудри окровавленной гла́вы, Жалобно причитает, слово слезное молвит: "О Дионис жестокий, казнитель ненасытимый, Возврати мне безумье, ибо в дарованном здравье Худшее помраченье гораздо, с ума меня снова Боже, сведи, дабы зверем сына я называла! Думала, зверя низвергла - вместо же львиной гривы Главу сына Пенфея воздымала во длани! Счастлива сколь Автоноя в горе своем, ибо сына Актеона оплакав, она его не убивала! 290 [291] Детоубийца одна я! Ино́ своего Меликерта Не терзала, изгнанница, не убивала Леарха, Только отца погубила! О горе мне, горе злосчастной - Зевс сочетался с Семелой, чтоб плакала я по Пенфею! Зевс породил Диониса из собственной лядвеи, дабы Кадмово все семейство до конца уничтожить... (Кадмово семя убил ты - сжалишься ли надо мною?) Ране на свадьбе великой за трапезой боги сидели, Праздновал Кадм единенье в любви с Гармони́ей своею, Сам Аполлон-песнопевец ныне лишь может прославить 300 [301] Древней кифарою горе Агавы и Автонои, Горькую участь Пенфея, злосчастную - Актеона! Где ж, ненаглядный мой мальчик, от скорби искать исцеленья? Нет, не держать пред покоем твоим мне свадебный светоч, Нет, не услышать вовеки песен желанных эротов! Кто из внуков утешит - пусть другая вакханка Растерзала бы сына, не горькая матерь Агава! Не проклинай же безумной родительницы, злосчастный - Вакха, Пенфей, проклятью предай - Агава невинна! 310 Руки мои, сыночек, омочены кровью родимой Выи, от главы единой кровь, истекшая щедро, В пурпур окрасила яркий материнское платье... Бромия чашу подайте, молю вас, но только не влагой Винною я возлияю Вакху - ах, кровью Пенфея! Я, многослезная матерь, о слишком рано умерший, Собственными руками твое безглавое тело Прахом укрою и так надпишу на сыновней гробнице: "Странник, Пенфей упокоен в этой могиле, Агавы Лоно его породило - погиб он от длани Агавы!" Так безумица речи здравые говорила. 320 [321] Тут принялась Автоноя ее утешать средь злосчастий: "Горе твое внушает зависть! Хотела б того же Я, ибо можешь в уста целовать Пенфея, в ланиты, Или в милые очи, и волосы гладить густые! Сколь ты блаженна, сестра - как матерь ты сына убила! Вместо же Актеона, изменившего облик, Плакала я над оленем, вместо главы сыновней Хоронила лишь тушу в венце из рогов ветвистых! Есть у тебя утешенье, ты видишь родимого сына, А не обличье чужое, не тушу оленью хоронишь, 330 [331] И ни копыт, ни ветвистых рогов пред собою не видишь! Я же дитя не узнала, плакала над пятнистым Мехом и грубою шкурой, не слышала глас человечий, Матерью ставши оленя, не матерью человека! Ныне я умоляю, о чистая дочерь Зевеса, В честь Аполлона, отца моего Аристея-супруга, Облик мой человечий преобрази ты в олений, Милость подай Аполлону, дай злосчастнейшей следом За Актеоном быть жертвой той же охотничьей своры Или твоих ищеек... Пусть Киферон увидит, 340 [341] Как после сына и мать на ловитве растерзана псами! Только, коль превращуся я в роголобого зверя, Не запрягай в повозку, бичом меня не погоняй ты! Древо Пенфея, прощай! Прощай, Киферон жестокий! Тирсы и жезлы Лизя, мрачащие разум, прощайте! Счастлив будь, Фаэтонт, о радость для смертных, сияй же Над горами, сияй Летоиде и Дионису! Коли ты смертных умеешь губить своими лучами, Чистым огнем низвергни Агаву и Автоною! Мстителем за Пасифаю стань, срази же насмешкой 350 [351] Афродиту-богиню, чтоб плакала мать Гармонии!" Так рекла, но Агава-детоубийца взрыдала Горше еще и тело, скорбная мать, схоронила, Из очей изливая потоки слез изобильных... Граждане Фив воздвигли Пенфею благую гробницу. Сестры горько стенали, и скорбь безграничную видя, Вакх, милосердный владыка, почуял к ним состраданье, Жалостью побежденный, и каждой поочередно Наливает напитка, вина медового с травкой, Зелья, целящего скорби А болящего Кадма 360 [361] Горе смягчает словами, полными утешенья... В сон тотчас погрузились Агава и Автоноя, И во сне увидали оракул, надежду сулящий: На земле иллирийской, у дальних вод гесперийских, Гармония-изгнанница вместе с ровесником Кадмом Странствовать будут; и только исполнятся времени сроки, Превратившись в утесы, змеиные примут обличья! Взяв с собою и панов, и сатиров, и погоняя Рысей повозки, в Афины Вакх удалился державный.

Песнь XLVII

В сорок седьмом песнопенье - Персея и Икария гибель

Злая, и Ариадна в пышнотканом хитоне!

Вот уж мало-помалу по градам молва полетела, Весть сообщая повсюду о шествии Диониса Пышногроздного в землях Аттики. Пляски и песни Зазвучали в Афинах в честь бессонного Вакха; Празднество пышно справляли: жители шумной толпою Вышли на улицы, город украсив листвой и коврами, В честь благогроздного Вакха граждане увенчались Листьями и гроздовьем его лозы благодатной; Как украшенье, жены к персям своим подвязали Чаши железные, таинств и празднеств вакхических знаки, 10 [11] Девушки в хороводы соединились, венками Плющевыми венчая свои аттидские кудри; Илиссос, прославляя Бромия, заплескался Бурно, Эвия песню затянули единым Гласом, в пляске сойдяся, кефисидские камни! Травы с цветами пустились в рост, и из лона земного Выросли сами собою лозы, полные сладких Ягод, масличные рощи багрянцем одев Марафона! Залепетали дубравы, и луговые Хоры Вырастили в долинах речных двухцветные розы! 20 [21] Сами собою взрастают лилии с длинным стеблем! Вторит авлос Афины вослед фригийским авлосам, И тростники ахарнян песнью двойной зазвучали, Управляемы пястью искусной, из глоток согласных Звонкая песнь зазвенела юницы с брегов мигдонийских И вакханки шумливой, тихо обнявшей за плечи Девушку с берегов пактолидских, поющую с ними! Вот уж идут хороводы и светоч двойной загорелся (Древле Загрей родился - потом появился и Бромий!)... Помнящая об Итиле, о Филомеле-ткачихе, 30 [31] Песня аттидская льется жалобой соловьиной, Зефира певчая птица защебетала под кровлей, Мысль о Терее далеко в ветре воздушном развеяв... Нет, никто не остался вне хоровода во граде! Вакх приветственный входит в домы Икария. Старец Отличался искусством в насажденье деревьев! Вот попытался хозяин старый в честь гостя пляску Изобразить, Диониса встречая - за стол приглашает Бога лозы виноградной, яством скромным накрытый: Подает Эригона напиток из козьего млека, 40 [41] Остановил ее Бромий и плясолюбивому старцу Мех протянул с напитком, разрешающим скорби, Он с вином благовонным подал сосуд десницей Старцу Икарию, молвя ласковые реченья: "Старче, прими подношенье, незнаемое в Афинах! Осчастливлю тебя я, сограждане старца прославят И навсегда превозмогут славою превеликой Старец Икарий - Келея, Метанейру - Эригона! Матери древней Деметры ныне и я соперник, Колос Део изобильный землепашцу дарила - 50 [51] Триптолем собирал пшеницу, сберешь ты - гроздовье! Горнему Ганимеду станешь соперник единый, Превзойдешь Триптолема, ведь полевые колосья Не утоляют печали, сие вину лишь возможно, Лишь лозовое гроздовье в горестях смертных утешит!" Молвил он слово такое гостеприимному старцу, Чашу сладким наполнив вином, бодрящим и терпким! Пил вино постепенно старик, виноградарь искусный, Жаждою распаляясь ко влаге сей благородной. Дочерь уж не подавала млека отцу, но за чашей 60 [61] Чашу ему подносила, дабы испил родитель. Вот он приободрился, из многочисленных кубков Вин отведав, и сразу принялся, пьяный, ногами Пляску выписывать резво, раскачиваясь на месте, И запел славословье в честь Эвия и Загрея! И сему садоводу являет бог виноградный Виноградные ветви, дары, угодные Вакху, Учит его бог Эвий, как выращивать лозы, Как обрезать их, и землю рыхлить, сажая их в ямки, И другим земледельцам виноградарь умелый 70 [71] Передает дар Вакха, лоз виноградных отростки, Учит, как надо возделать грозд овие Диониса: Из своего кратера льет он сок благовонный В деревенские кружки из глины преизобильно, И пируют крестьяне, чаши опустошая. Вот, насладившись влагой из благоуханного меха, Благодарит Эригоны отца один из пришедших: "Молви нам, старче, откуда добыл ты нектар небесный? Не с берегов Кефиса золотистая влага, Нет, не подарок наяды медовосладкий напиток, 80 [81] Медоточивые струи не из источников наших, Илиссос ведь не может окраситься влагой пурпурной! Это питье невозможно пчеле прилежной сготовить, Насыщающей смертных Это что-то другое, Только меда послаще, слаще воды самой лучшей... Нет, не напиток это, добытый с оливы аттидской! Лучше, чем млеко напиток твой, его не сравню я С ним, даже с медом смешавши, дух несущим и сладость! Коль розоперстые Хоры в наших садах научили Добывать сей напиток из всех растений для смертных, 90 [91] То от Адониса это дар и от Киферейи - Благоуханная влага, роса от роз благовонных! Изгоняет печали питье это странное, наши Горести и заботы развеивает по ветру! Не подношенье ли это небесной Гебы всевечной? Не подарила ли это державная дева, Афина? Кто же похитил с неба кратер, из коего в чаши Зевсу и всем Бессмертным Ганимед возливает? Сча́стливей ты Келея гостеприимного, коли Ты принимал под кровлей одного из Блаженных! 100 [101] Мыслю, что бог какой-то пришел к тебе гостем желанным И за пиром приятным это питье тебе подал, Дар, что колос аттидский богини Део превосходит!" Молвил гость, изумленный сладким напитком, от уст же Сладостно песнь излилася крестьянская радостно, громко! Чашу за чашею пили хмелеющие земледельцы, Помрачаясь рассудком, в неистовство приходили - Вот уж глаза помутнели, вином окрашены чистым, Щеки зардели ярко, забилось бешенно сердце, И в висках застучало, гла́вы бессильно поникли, 110 [111] Кровь побежала сильнее по жилам, мозг распухает... Им, опьяненным, казалось: лоно колеблется тверди, Пляшут окрест деревья, закружились отроги! Вот уже, непривычный к стольким чашам напитка, Некий муж покатился по земле в опьяненье, Вот уж толпа деревенщин, охвачена подозреньем И безумьем, на старца Икария устремилась, Мысля, что некиим зельем он отравить их пытался - Этот секирой железной, а тот, сжимая во дланях Заступ... Вооружился третий серпом изострым, 120 [121] Коим жал он колосья; камень припрятал четвертый, Пятый посох пастуший схватил возмущенною пястью! Так вот и навалились. Один же из них в безумье Стариковское тело бичом избивал беспощадно! Виноградарь искусный, старец злосчастный, на землю Повалился от страшных ударов, под стол покатился, Посбивал все кратеры и замер уже, полумертвый, В луже пу́рпурной влаги... Из головы разбитой Крови потоки лилися под ударами пьяниц, И кровавые струи смешались с влагою винной! 130 [131] И, в Аид отлетая, молвил он слово такое: "Бромия-гостя напиток, утешающий в скорби, Сладостный, оказался мне горек... Радовал сердце Всем, лишь Икарию-старцу дал печальную участь... Сладостный, он Эригоне желчь, Дионис бесслезный, Дочери нашей дарует, слез горчайших потоки!" Но не закончил он речи, судьбина слово прервала... Вот и лежит он, мертвый, глаза его полуоткрыты, Дочери милой не видит - на голой земле, по соседству, Спать повалились убийцы опьяненные старца, 140 [141] Точно трупы недвижны... А поутру, пробудившись, Стали плакать над мертвым, кого во хмелю погубили. Разум вернулся к ним, и взваливши тело на плечи, Понесли его в чащу ближайшую и в истоке Горном, в струях прозрачных, страшные раны омыли; Тело, растерзанное в неистовстве опьяненья, Собственными руками схоронили убийцы. Дух Икария, дыму подобный, направился к дому Отчему, к Эригоне, явился в смертном обличье, Призрачным сновиденьем, тенью неясною, смутной, В образе человека, недавно убитого, в платье 150 [152] Изобличавшем удары ненайденного убийцы, Кровию обагренном, осыпанном пылью и прахом, В платье, висящем клочками, изорванном страшным железом. Пясти тень простирает и подходит поближе, Приоткрывает раны ужасные перед девой. Ужасается дочерь страшному сновиденью, Кровоточащие язвы узрев на главе отцовой, Исходящие кровью ужасные раны на вые Призрачный же родитель молвит дочери скорбной: "Встань, злосчастная дочерь, отца поищи родного! 160 [162] Встань! По следам опьяненных убийц иди неустанно! Да, это я, твой родитель замученный, коего после Чаши вина невежды убили железом изострым! Счастлива ты, дитя - ведь ты убиенного гла́вы Не видала пробитой, не слышала страшных ударов, Ты седин не узрела, забрызганных грязью кровавой, Как полумертв, обескровлен, он корчился только во прахе, Ты не зрела дубинок отцеубийных, ведь боги Уберегли твои очи от зрелища тела отцова, Тело растерзанное увидеть не попустили! 170 [172] Ныне смотри на одежды в пурпурных подтеках и пятнах, Ибо вчера до беспамятства люд деревенский упился, Непривычною влагой Вакха смутился их разум - И на меня напали, и острым железом пронзили, Я овчаров напрасно звал, никто не услышал, Лишь запоздалоголосой Эхо клик отозвался, Жалобное отраженье стенаний и жалоб отцовых! Более ты не поднимешь посоха на луговине, Более трав и цветов искать не пойдешь ты средь пастбищ, Стад не узреть тебе, супруга в доме не видеть, 180 [182] Более ты за ручку мотыги уже не возьмешься В благородя́щий сад провести орошенье благое! Медоточивого тока винных струй не испивши, Плачь над отцом убиенным, отныне сирая дочерь, Вижу, что жизнь провести тебе неневестной придется!" Так он изрек и сокрылся, пернатый призрак, во мраке. Пробудилася дева, румяные стала ланиты Раздирать и в скорби терзать упругие перси, Стала рвать она пряди из кудрей густых от мучений, После взглянув на стадо быков на склонах скалистых, 190 [192] Скорбная вопияла в слезах и отчаянье дева: "Молвите, милые выси, где труп Ика́рия спрятан? Участь знакомого вам пастуха, быки, расскажите! Что за люди убили родителя милого в чаще? Где мой отец благонравный? Учит, как прежде, соседа Плод возделывать новый? Странствует по земледельцам? Иль наставляет в искусстве выращиванья грозд овья? Иль пастуха с огородником празднество разделяет? Молвите мне, злосчастной - сколь можно, его подожду я! Коли в живых родитель остался, то жить как и прежде 200 [202] Стану, в саду копаться, свои цветы поливая; Коли родитель умер, к чему и цветы, и деревья, Лишь над телом родимым принять смерть пожелаю!" Так восстенав, устремилась в чащи горного леса, В поисках милого тела отца, убиенного только Ни козопас невинный, ни гуртовщик, пасущий Скот на всех перегонах, иль быкопас - не могут Деве помочь или даже на след навести недавний, Место ей указать, где убили Икария-старца. Долго она понапрасну блуждала, пока ей садовник 210 [212] Некий о том злодействе правды всей не поведал, Не показал могилы недавно убитого старца! Только узнав об этом, впала дева в безумье Скорбное, срезала кудри она над милой могилой И, босоногая дочерь, слез оросила потоком Неиссякаемым землю, хитон и пеплос девичьи... Онемевшие губы замкнула после в молчанье... Пес же, сопровождавший Эригону, разумный, Спутник в поисках тела, заскулил и заплакал, Скорбь разделяя скорбящей. И вот, в помрачении горя, 220 [222] Подбежала ко древу огромному дева и сделав Крепкую петлю, выю в силок удушающий вдела, Жизни себя лишила, на ветви высокой повиснув, Пляску погибели страшной стопы ее заплясали... Так умерла, доброхотно приявши погибель, а рядом Пес ее горестным воем оповестил о деянье Скорбном, и слезы струились из глаз бессловесной твари... Нет, этот пес не оставил одну, без охраны, хозяйку, Он близ древа остался, диких зверей отгоняя, Горных львов, леопардов, когда же прошли мимо древа 330 [232] Путники, он показал им место сие, бессловесный, Где на ветвях высоких в петле хозяйка висела. Сжалились перехожие странники, видя такое, Подошедши поближе, они с ветвей ее сняли, Густолистного древа, выкопали могилу Заступами, схоронили тело в земле девичье... Пес же как будто бы ведал, что делают люди и всем им Помогал, сострадая, рыть могилу когтями, Будто бы всё разумел он, землю могильную роя. Так они и схоронили недавно умершую деву, 340 [242] После, печалуясь горько по безвременной смерти, Прочь поспешили из леса каждый по собственным нуждам, Только вот пес у могилы один на страже остался Лишь по собственной воле - он ведь любил хозяйку! Сжалился Зевс всевышний, в круге созвездий небесных Он поместил Эригону сразу за Льва хребтовиной, Держит в деснице колос Дева, ибо не хочет Гроздов она виноградных, причину смерти отцовой; Старца Икария рядом с дочерью Дий помещает Волопасом-Боотом называет и светит 350 [252] Это созвездие близ Медведицы аркадийской, Пса же палящего рядом с Зайцем располагает, В Гончих Псах, где Арго́, созвездие горнего свода, Проплывает по кругу, словно по морю, Олимпа! Вот каково сказанье ахейское, в нем как обычно Смешаны вымысел с правдой, истина такова же: Вышний Зевс Эригоны душу с злакодержавной Девой соединил на небе. Собаку земную Поместил он средь Гончих Псов, с ними сходную ликом, Сириусом ее назвали. Икария душу 360 [262] Также вознес на небо, давши ей имя Боота! Вот каковы Кронида дары аттидским пределам, Вот как почтил Всевышний Палладу и Диониса! После того, как оставил Илиссос сладкоструйный Вакх, отправился он на Наксос, край виноградный. Эрос дерзкий раскинул крылья над ним, Киферейя Реяла впереди, любви она богу хотела, Ибо уже оставил спящую на побережье Деву Тесей неверный, покинув остров на лодье, Позабыв все обеты... И вот Дионис увидел 370 [272] На берегу пустынном спящую Ариадну, И изумленье мешая со страстью, молвил вакханкам, Хороводы ведущим, восхищенное слово: "О бассариды, в роптры не бейте, не поднимайте Шума ни пляской, ни дудкой! О, не спугните Киприду! Только вот пояса нету на деве Кипрогенейе! Мнится, Харита с лукавым Гипносом свиделась в этом Месте. Но лишь только Эос явилась и засияла, Спящая Паситея проснулась! Но кто одеянья Дал на Наксосе деве Харите? Не Геба ли это? Но на кого она чаши Блаженных оставила? Может, 380 [283] Это Селена, повозкой правящая блестящей? В силах ли Мена оставить любимого Эндимиона? Не среброногую ль деву Фетиду я вижу на бреге? Но не нагая богиня румяная... Молвить по правде, Лучницы вижу наксосской отдых после ловитвы, Пот она омывала в море после охоты! Тяжкий труд порождает сладостный сон... Но в чаще Кто же видал Артемиду в пеплосе? Стойте, вакханки! Пляску оставь, о Ма́рон! Не играй на свирели, Пан мой милый, не должно сон сей Паллады нарушить! 390 [293] Только вот где же Афины копье? И кто же подъемлет Шлем меднозданный богини, эгиду Тритогенейи?" Так Дионис измолвил. Тотчас с песчаного брега Брошенная невеста приподнялась - и проснулась! Ни жениха не узрела, ни корабля, ни дружины... С зимородками взрыдала кидонийская нимфа И побрела по брегу, брачному дару эротов, Стала любимого кликать по имени, и близ прибоя Струги искала дружины, бранила ревнивую дрему, Более всех упрекала матерь Пафийки, пучину! 400 [303] После Борея молила, заклиная обетом Брачным его Орифи́и, вернуть Тесея на Наксос Снова, дать ей увидеть корабль, столь сладостный сердцу! Боле еще молила Эола жестокого, дабы Внял он мольбе и исполнил, дабы послал он противный Ветер лодьям отплывшим, да только брошенной деве Бог Борей (он и сам ведь несчастен!), увы, не помощник - Ветры, несущие струги к аттидскому брегу на деву Брошенную рассердились и взревновали... Дивился Эрос девичьей печали на радостном Наксосе, мальчик 410 [313] Мыслил, что на песке сама Афродита тоскует, Ибо даже в страданье блистала красой Ариадна, Скорби ее украшали, и сравнивать коли с богиней, То и сама Афродита, лучащаяся улыбкой, Славная сладостным смехом, и очи Пейто и Хариты, Эроса пламень могучий смирились пред плачем девичьим! Плачущая Ариадна так восклицала, тоскуя: "Сладостный Гипнос явился, Тесей любимый покинул, Счастлива ль я в сновиденье? Себя в стране кекропийской Я узрела, любимый Тесей уж в отческих домах 420 [323] Сладостное единенье с чистою Ариадной Подготавливал, пляски и песни в честь девы звучали, Радостными перстами я брачный алтарь убирала, Брачным венцом уж кудри венчала, а рядом любимый Был в одеждах нарядных, готовый к обрядам Киприды! Сладостное сновиденье! Увы мне, несчастной! Оставил Неневестною деву жених! Пейто! Милосердья! Празднеств брачных не стало, во мраке полночном осталась! Эос из зависти злобной расхитив все, появилась! Я пробудилась - со мною нет желания сердца! 430 [333] Мнимые лики эротов являлися предо мною, Видела я обманный сон о свадьбе счастливой, Не состоявшейся, милый Тесей меня бросил навеки! Даже кротчайший Гипнос жесток ко мне Молвите, скалы, Горемычной - так кто же афинского воя похитил? Коли Борей дохну́л - пойду тогда к Орифи́и, Только и Орифи́я гневна, ведь из Марафона Родом она, откуда родом Тесей, мой любимый; Коли тут Зе́фир виновен, скажите невесте Ириде, Матери страсти, как ею угнетена Ариадна! 440 [343] Коли Нот или дерзкий Эвр, то пойду я молиться Эос, матери горькой сих необузданных ветров, Гипнос! Верни сновиденье счастливое, я умоляю, Милый мне лик, хоть и лживый, верни мне, подобный лику Истинному, чтоб могла я (хоть в сне!) насладиться Кипридой! Ах, еще хоть немного пускай он со мною побудет, Дабы узнала я жало Эроса хоть в сновиденье! Если в аттидские земли Тесей, мой суженый лживый, Увлекли тебя ветры бурные от наксосских Скал, ты только шепни мне - пожалуюсь сразу Эолу, 450 [353] Пусть бесстыдные ветры ревнивые нам не мешают! Если ж изгнанницу тут, не ведающую про это, На наксосских песках мореходец жестокий оставил - Против Фемиды пошел он, Тесея и Ариадны! Да не знать мореходцу сему попутного ветра, Да погонит по гребням его неистовый вихорь, Милостей да не узнает спокойного Меликерта! Нот да дохнет ему в спину, когда он желает Борея, Да взволнуется Зе́фир, не Эвр желанный, и вместо Кротких ветров весенних да веют зимние бури 460 [363] Для него одного во всем неспокойном просторе! О, мореход нечестивый! Но и сама я ослепла В страсти к согражданину чистой богини Афины... Горе мне, жалкой влюбленной! Ибо Тесей как воитель Столь же мне стал желанным, сколь и возлюбленным мною! Нет, не такие слова говорил он с нитью в деснице, Нет, не такие слова говорил тогда, в лабиринте! Если б его свирепый убил минотавр... Не безумствуй, Речь моя! Да не погибнет возлюбленный! Горе мне, горе! Нет! Отплыл одиноким Тесей в родные Афины! 470 [373] Нет... Без сомнения, знаю: отплыл он отсюда с другою! Страсть в его сердце иная, и ныне он в Марафоне Занят свадебной пляской - на Наксосе я блуждаю... Наксос мне - брачное ложе, Тесей, неверный любимый! Я потеряла отца и супруга! О горе мне, горе! Миноса я не увижу, Тесея боле не встречу! Кноссом не любоваться, Афины града не ведать! И отца, и отчизну утратила - горе злосчастной! Зыбь и соль мне подарки на свадьбу - куда побегу я? Бог какой мне поможет и в Марафон переправит? 480 [383] Чтоб Ариадна с Тесеем и Афродитой судилась! Кто меня над зыбями взнесет? Когда бы другую Нить Ариадне увидеть, чтоб истинный путь показала! Этого ныне желаю, дабы над вспе́ненной зыбью Перелетев Эгеиды, я в Марафоне явилась, Дабы тебя обнять, хоть меня ты и ненавидишь, Дабы тебя обнять, хоть ты и клятвопреступник! Дабы меня хоть служанкой взял, когда пожелаешь! Буду стелить тебе ложе не в отчем дому, в Марафоне, Словно добыча в набеге на Крит и невесте счастливой 490 [393] Стану служить как рабыня за ткацким станком неустанно, Ткать да воду в кувшине носить непривычном, ревнуя, Сладостному Тесею ее поднося за вечерей - Только б любимого видеть! Родимая некогда матерь Для земледельцев трудилась, пред пастырем выю сгибала, Верной была подругой быку бессловесному в стаде - И принесла теленка ему - не хотела и слышать Дудку пастушью как твари бессловесной мычанье! Нет, не хочу я посох чуять на хребтовине, Нет, не хочу я в стойло - желаю быть близ хозяйки, 500 [403] Дабы голос Тесея, не рев иль мычание, слышать! Петь я хотела бы песню свадебную молодому Мужу, ревность упрятав в сердце к его новобрачной! Остановите у мелей наксосских лодьи и струги, О, мореходы! Причальте - иль гневаетесь на что-то? Кто тут из Марафона? Коль едет в обетованный Край этот сей мореходец, в жилище любви и согласья, Жалкую пусть возьмет, хоть град кекропийский увижу! Коли меня ты оставишь, о мореходец жестокий, Молви, тогда Тесею о горестной Ариадне, 510 [413] Молви, как проклинает клятвопреступного мужа! Ведаю, отчего́ лгуна Тесея оставил Эрос тяжкогневливый: вместо Геры Дзиги́и Божества, что на смертных брака ярмо налагает, Брачный обет он Афине принес, не знающей ложа, Общего что ж, о люди, у Киферейи с Афиной?" Горестной речью такою девы Вакх наслаждался, Ведал он о Кекропии, ведал он и о Тесее, И об обманном бегстве с Крита... И вот перед девой Он в лучистом сиянье возникнул, и Эрос могучий 520 [423] Затрепетал крылами, стегнул ее поясом страсти, Дабы любовью зажглася поблагороднее, дабы Миноида вспылала к родичу Дионису! Вот злосчастной влюбленной, стенающей Ариадне, Вакх, чаруя ей сердце, молвил слово такое: "Дева, зачем причитаешь над кекропийцем обманным, Дева, забудь Тесея - станешь возлюбленной Вакха, Не ничтожного мужа из смертных! А коли отраден Юноша, милый ровесник тебе, то Тесею ль равняться Юностью и красотою, и доблестью с Дионисом? 530 [433] Скажешь: "Там, в переходах подземного лабиринта Пролил он кровь быкомужа, твари кровь двуприродной!" Ведаешь ты о нити спасительной, ведь вовеки Муж афинский победы и с палицей не одержал бы, Если б не помощь девы румяно ланитной, нет нужды Молвить про Эрос иль про Пафийку, иль нить Ариадны! Скажешь, что град Афины лучше высей небесных? Минос, отец твой, не равен всемогущему Дню, Кносс родной не подобен горним сводам Олимпа! Сей мореходец не тщетно Наксос, мой остров, оставил! 540 [443] Бог всемогущий, По́тос, дает тебе брак благородней: Ты, блаженная, худшее ложе теряя Тесея, Обретешь Диониса, с ним сочетавшись любовью! Что же лучшего можешь просить? Ибо станет навеки Домом горнее небо, а свекром - и сам Кронион! Участью не сравнится с тобою Кассиопейя Из-за славы небесной дочери, ибо и в высях Андромеду в оковах звездных Персей оставил, Я же тебе предназначил звездный венец, дабы знали: "Вот сиянье супруги венколюбивого Вакха!"" 550 [453] Так он ее утешил. Обрадовалась Ариадна, И о неверном Тесее память в зыбях утопила, Внемля небесным обетам страстно влюбленного Вакха; Тут начинает Эрос брачный покой готовить, Свадебные хороводы зашумели, вкруг ложа Вдруг цветы возрастают, весенней зеленью целый Наксос остров оделся с помощью орхоменских Дев, адриады запели брачные гимны, наяды Вкруг истоков, нагие и босоногие пляшут, Славя союз Ариадны и божества винограда! 560 [463] Громко поет Ортиги́я для кровного родича Феба Градодержца и славит брачною песнью Лиэя, Пляшет в пляске веселой сей незыблемый камень! Алые розы сплетая в пурпурную плетеницу, Радуется огнепылкий Эрос (венок ведь с созвездьем Сходен!), венца появленье звездного предвещает! Вкруг наксосской невесты вьются малютки эроты! И на свадебном ложе, соединившим супругов, Стал отцом Хрисопатор, зачинателем рода! И втечение долгих лет земных круговратных 570 [473] Будет он вспоминать пророчества матери Рейи, Наксос благой оставив, полный дыханья Хариты, Всю миновал он Элладу и Аргос конеобильный Посетил, хоть Гера издревле Инахом правит! Там ведь не приняли бога и жен, хороводы ведущих, Сатиров резвых изгнали и тирсы вакханок отвергли - Да не порушила б Гера пеласгийские домы, Злобу ревнивую к богу винограда питая! Старых силенов прогнали - и разгневанный Бромий Насылает безумье на племя жен инахийских! 580 [483] Вопль ахеянки громкий подняли, по перекресткам Понеслись, нападая на всех, кто им попадался, Стали безумные резать ножами своих же младенцев - Меч одна ухватила и отпрыска зарубила, Эта убила сразу трехгодовалого сына, Третья бросает в воздух вопящего громко малютку, Ищущего лишь персей, млеком обильных! Так Инах Собственными глазами увидел гибель младенцев! Мать умерщвляла сына, ни о чем не печалясь, Женщины позабыли о долге своем материнском! 590 [493] И Астерий-поток, что юности видел начатки, Приношение кудрей, срезанных к повзросленью, Ныне узрел не пряди волос, а детские трупы! Только Лиэй покинул край, как один пеласгиец К слугам уже уходящим громко кричал напоследок: "О, двуприродные твари с гроздовьем во дланях, ведь Аргос Гера дарила Персею, нам нужды нет в Дионисе! Есть у нас отпрыск Зевеса, нам не надобно Вакха! Резвовеселой стопою давит Бромий гроздовье - Наш сородич по небу высокому быстро ступает! 600 [503] Серп ведь плющу не подобен, и тирсоносного Вакха Наш с мечом серповидным Персей превосходит намного! Войско индов разбил Дионис, но равны́ ли, я мыслю, Горгоубийца Персей и Бромий Индоубийца! Коли в краях гесперийских на многошумном просторе В камень тирренскую лодью Вакх обратил всемогущий, То Персей обратил пучинное чудище в камень! Коли ваш Дионис в просторе бесплодно-пустынном Спящую Ариадну спас с песчаных прибрежий, То от уз Андромеду Персей крылатый избавил, 610 [513] Брачным же выкупом стало чудище, ставшее камнем! И не была к Андромеде благосклонна Пафийка, И Персей наш невесту не отбивал у Тесея, Чист он был перед свадьбой... Матерь его, Данаю, Не сожигало пламя небесное, как Семелу! Ибо отец Персея ливнем любовным из злата Пал с поднебесья на ложе, подругу не жгло его пламя! Не восхищаемся Вакхом - разве могучую в дланях Пику он воздымает Арееву, Горгоубийца! О, Персей! Не сражайся с плющом мечом серповидным, 620 [523] Рук не пятнай плесницей, с женской ступни оброненной! О, не снимай убора айдесского перед враждебным Ты венцом виноградным, а если ты пожелаешь, Вооружи Андромеду на безоружного Вакха! Нет, Дионис, поскорее покинь ты конеобильный Аргос, в своих семивратных Фивах води хороводы, Снова терзай Пенфея - Персей не сравним с Дионисом! Инаха быстрые воды оставь, пусть тебя принимают Фив аонийских потоки ленивые! Напоминать ли: Струи Асопа и ныне кипят от пламенных громов!" 630 [533] Молвил он слово такое, смеяся над Дионисом. Пеласгийская Гера кликнула рати аргивян, Прорицателя облик Мела́мпода приняв, вскричала, Горгоубийцу Персея громко к себе призывая: "О, Персей шлемогривый, отпрыск небесного рода, Меч серповидный подъемли, не дай изнеженным тирсам Жен бездельных и слабых край обездолить аргивский, Не трепещи пред змеею единой, в кудрях засевшей, Ибо твой серп смертоносный окрашен пурпурною кровью Змей, чело обрамлявших девы, Медусы Горгоны! 640 [543] Ополчись на порядки Бассарид, о покое Меднозданном воспомни, в коем Данае на лоно Влажный Зевес проливался ливнем золотоносным, После ложа Данаи, после златообильной Страсти да не преклонишь колена пред жалким Лиэем! О, покажи, что от крови Крониона происходишь! О, покажи, что от рода златого ты и от горних Туч, несущих на землю бури и непогоды! С сатирами расправься! Ополчись на Лиэя! Смертоносное око яви змеевласой Медусы! 650 [553] Дай мне - после владыки, объятого зыбью Серифа - Нового Полидекта узреть превращение в камень! Ибо с тобою всемощная арголидская Гера, Мачеха Бромия бога! Защищая Микены, Серп подъемли и город спаси, дабы Гера узрела Ариадну, что следом рабыней бредет за Персеем! Сатиров быкорогих толпы низвергни! Вакханки Пусть же станут под взором смертельным Горгоны Медусы Камнем, ликом нисколько не изменившись, а после Каменными изваяньями улицы града украсишь, 660 [563] На площадях инахийских статуи эти поставишь! Что Диониса трепещешь? Он ведь не Диева рода! Что же он может сделать? Ибо летящего в небе Разве в силах настигнуть пешеход на дороге?" Так его ободряла - Персей же ринулся в битву! Вот пеласгийские трубы к бою уже призывают, Вот уж один воздымает копье ратоборца Линкея, Этот - дрот Форонея древний, а третий стремится В битву, за плечи закинув щит волокожий Абанта, Ясень Пройта и тул Акрисия пятый вздымает 670 [573] Муж. Иной ополчился храбрец на свирепую битву, Меч изострый Даная взяв (тот меч обагрялся Некогда кровью супругов дочкиных в царских палатах) Сей секиру хватает огромную, коей у храма Инах когда-то, служитель ревностный Геры аргивской, Мощно быка уметил, приведенного в жертву! Войско воинственное на ко́нях быстрых и резвых Выступает на битву вслед за Персеем: владыка Встал впереди всей рати, клич боевой испуская, Пеший, закинув за плечи колчан округлый подале, 680 [583] И наложив стрелу на лука жилу тугую! Так повелитель аргивян стоял, Персей серпоносный, И у лодыжек героя крылья плесниц трепетали, Главу Медусы вздымал он, коей и видеть не должно! Бог Иовакх ополчил на битву плясуний безумных, Сатиров быкорогих, пришел он в священную ярость, В небе узрев героя, готового с ним сразиться. Тирс воздел он во дланях и собственный лик защищает Адамантом, сим камнем, укрепленным дыханьем Зевса, защиту от взора ужасного девы Медусы, 690 [593] Обращающего на лик посмотревшего в камень! Видя рати вакханок и приготовленья Лиэя, Молвил, в шлеме гривастом, Персей, над ним насмехаясь: "Ах, как мило с зеленым дротом, с сим тирсом с листвою Нежною ополчиться, в войну как будто играя! Коль ты от Диевой крови - дай доказательства рода! Коли ты златом владеешь струй быстротечных Пактола Я от отца золотого, влажный Зевес мой родитель, Только взгляни на стены алые комнат девичьих, Там видны до сих пор следы дождя золотого! 700 [603] Прочь из краёв именитых аргосских, державная Гера Правит этой землею, она твою матерь низвергла, Как бы Безумящего она не ввергла в безумье, Как бы мне не увидеть с ума сошедшим Лиэя!" Молвил и бросился в битву. На вакханок напала Распалившись в сраженье, как и Горгоубийца, Гера всемощная, в Вакха, над головой его вставши, Молнией мнимой сверкнула, будто владычица громов, В Бромия бросила пламя, дохнувшее жарким дыханьем. Но Дионис рассмеялся, кликнув неистовым гласом: 710 [613] "Гера, зачем злопыхаешь пламенами без жала? Ранить меня ты не можешь и истинным пламенем неба! Молнии Дня безвредны для Вакха! Еще ведь младенцем Будучи неразумным, пламенем омывался Я - не палил Диониса истинный пламень Зевеса! Гордый Персей серпоносный! Остановись, не безумствуй: Не с Горгоной придется, слабою девою, биться, Не Андромеда в оковах станет наградой. С Лиэем, Отпрыском Зевса, сразишься, единого некогда Вакха Рейя вскормила млеком жизненосным, с Лиэем, 720 [623] Коему пламя перунов брачное нянькою стало! Веспер и Эосфо́рос пред коим дивятся - ведь индов Рать он разбил, трепетали Дериадей с Оронтом, Хоть исполинами были, подобные древним Гигантам! Алпос, могу́т надменный, с головою до неба, Отпрыск богини Аруры, колена согнул; и склонился Род арабийский пред Вакхом, и мореход сикелийский Славит еще тирсенийцев, плещущихся на просторах Моря, коих когда-то я обратил во тварей Пенной пучины, и пляшут они на зыбях словно рыбы! 730 [633] Фив семивратных печали ты знаешь, и мне ль о безумном Молвить царе Пенфее, о сыноубийце Агаве! Ты не знаешь, что Аргос почуял силу Лиэя, Вести тебе не подали, что уж ахейские жены Изливаются в плаче по убиенным младенцам! Что ж, сражайся, мой милый, и очень скоро восхвалишь Вакха, что бьется зеленой ветвью, когда пред котурном Непобедимым смирится плесница героя Персея! Не победить ополченья тебе бассарид, не устану Тирс воздымать виноградный, пока мне не покорится 740 [643] Аргос! Умеченный в глотку плющевым моим дротом, Серп пока не падет пред лозою! Тебе ведь на помощь Не придет ни Кронион, ни Афина, ни Гера, Хоть она ненавидит упорного Диониса! Будешь, будешь повержен, надменные у́зрят Микены Обезглавленного - обезглавившего Медусу! Или, связавши, брошу тебя я в сундук меднозданный И по зыбям отправлю тебе уж знакомого моря; Коли желаешь, пристанешь ко брегу родного Серифа! Раз уж так ты гордишься своим рожденьем от злата, 750 [653] Пусть поможет в лукавствах тебе Афродита златая!" Молвил - и стал он биться, и в бой устремились вакханки С сатирами заодно, а над головою Лиэя По поднебесью летая, бился Персей быстрокрылый. Тут Иовакх внезапно стал исполином могучим, До поднебесья главою достал, где носился на крыльях Муж Персей, дотянулся до семислойного свода Дланию исполинской и Олимпа коснулся, И тучевого покрова - Персей от страха трепещет, Видя десницу победную неустрашимого Вакха, 760 [663] Что и Луны коснулась, и Солнца одновременно! Вакха оставив, он бьется с безумною ратью вакханок, И воздымая гла́ву смертоносной Медусы, В гуще сражения в камень обратил Ариадну! И бездыханную видя невесту, Вакх обезумел: Мыслит, что Аргос низринет, уничтожит Микены, Войско данаев рассеет, и державную Геру Смерти предаст (ведь бьется неузнанной в битве богиня, Облик мнимый провидца приняв, смертного мужа!); Резвоплесничный Персей непременно нашел бы погибель, 770 [673] Если б, сзади напавши, не ухватил на златые Кудри Вакха Гермес, прилетев на крылатых плесницах, И не молвил бы слова ласкового Лиэю: "Зевса истинный отпрыск, пасынок Геры гневливой, Некогда - ведаешь это! - я спас тебя от зарницы И поместил тебя к нимфам, дщерям Лама-потока, Дабы младенца вспитали, а после тебя я доставил, Снова в собственных дланях, в домы Ино́ кормящей! Благодари же Майи сына ты за спасенье, Родич, и это сраженье оставь, ведь оба вы братья, 780 [683] И Дионис, и Персей, изошли вы от крови единой! С войском аргивским не бейся и серп не брани Персея - Ибо аргосцы не сами ввязались в распрю, но Гера Их распалила; обличье провидца Мела́мпода приняв, Бьется в битве богиня! Ты же покинь эту битву, Вновь свершит нападенье с кознями злобными Гера! Скажешь, что окаменела супруга... Она ведь со славой Пала, в битве сражаясь! Погибшую Ариадну Должно восславить достойно, ибо убита героем, Происходящим от крови небесной, не ратником смертным, 790 [693] Победителем чудища и конеродной Медусы! Нити Мойр не избегнуть: даже соложница Дня, Умирает Электра, насладившись любовью Зевса, горнего мужа, сестра родимая Кадма; Дева Европа должна умереть! О, вспомни про матерь - Только тебя породила, как тут же она и погибла! Но не вошла во врата Олимпа Семела пред смертью, Только после того как свершилась судьба, Ариадна Умерев, вознесется в горние выси к созвездьям, Засияет близ Майи, седьмою звездою Плеядой... 800 [703] Что желать Ариадне большего, чем над землею Светом лучиться горним, живя в небесах после Крита? Ты же тирс опусти и брось во владение ветра Брань, и лик Ариадны, смертной девы, на небо Вознеси, где Геры лик небесный сияет! Не разрушай же город, где кровь родителя правит, И воздай уваженье равнине Ино быкорогой! Не неистовствуй тирсом! Жен восхвалишь ахейских, Коли алтарь воздвигнут они быкорогой Гере И возлюбленной деве твоей, Ариадне-супруге!" 810 [713] Так он промолвил - и Аргос конеобильный оставил, Возвратившись на небо, после того как узы Дружбы установил меж Персеем и Дионисом. Но и аргивянка Гера в сем краю не осталась: Изменивши обличье смертного мужа-провидца, Вновь обрела свой облик и на Олимп возвратилась. Старец Мела́мпод молвил инахийскому войску, Отпрыск Линкея Пеласга, основателя рода: "Повинуйтесь провидцу: в честь виноградного Вакха В роптры медные бейте, в тимпаны эвийские Рейи, Боле не надо плакать по племени инахийском, 820 [724] Боле не будут гибнуть младенцы и мальчики наши, Боле детей наших девы убивать уж не станут! Так вознесите моленье благочестному Вакху, Пляски затейте в честь Дия, Персея и Диониса!" Так он рек пред народом - и люди возликовали, Ночь напролет неустанно в честь Вакха плясали и пели, И совершали обряды, в хороводах священных Роптры гремели согласно, топали пятки о землю, Светочи ярко горели, и всюду толпы сограждан 830 [733] Белым мелом белили, справляя празднества, скулы! И звенели тимпаны, и от меди гудящей Гул двойной излетал и все алтари обагрялись Жертвенной кровью, текущей из жил быков закаланных И овец! У светилен алтарных мир заключили Воины с Вакхом, а жены молили о милосердье. Воздух полнился песней благодарственной, в коей Славили все спасенье; инахийские девы И менады на ветер свирепую отдали ярость!

Песнь XLVIII

В песне сорок восьмой поется о роде Гигантов,

О Паллене-юнице, о сыне Авры заснувшей!

На колесницу восходит, парою леопардов Запряженную, Бромий, в край фракийский направясь, Конеобильные земли оставив отца Форонея. Но инахийская Гера гнев не оставила злобный, Помня и Аргос смятенный, и жен аргосских безумье Страшное, и ополчилась вновь она на Лиэя. Стала она молиться, коварная, матери Гее, О деяниях Дня вопя, о могуществе Вакха, Погубившего индов землеродное племя. Лишь жизнедарная матерь узнала, что отпрыск Семелы 10 [11] Предал уничтоженью племя почтенное индов, Восстенала, припомнив погибель другого потомства, И ополчила на Эвия племя горных могу́тов, Отпрысков высоковыйных, и гневное слово сказала: "Дети мои, сражайтесь с гроздолюбивым Лиэем Глыбами скал огромных, сгубите Индоубийцу, Диева сына, рода земли погубителя, дабы Не узрела его на Олимпе, державного, с Днем, Заключите в оковы Вакха и бросьте в темницу - Я же для Порфириона потребую Гебы в супруги, 20 [21] А Киферейю - Хтони́ю, для Энкелада - Афину, Артемиду потребую Алкионею для ложа! Мне Диониса доставьте, чтоб горевал Кронион, Видя в рабстве мною плененного Диониса! Или его уязвите терзающим тело железом, И убейте, как древле Загрея убили, чтоб после Говорили - о боге иль смертном! - что отпрыска Дня Гневная Гея дважды убила за гибель двойную, За низверженье Титанов, древнейшего рода земного, За землеродных Гигантов, рожденных после Лиэя!" 30 [31] Так рекла - и могутов войско она ополчила, И могутов порядки в битву тотчас устремились! Этот с глыбой нисейской земли, а тот, отрубивши Высокооблачных гор скалы кусок преогромный, Им тотчас же на битву с Бромием ополчился. Сей с прибрежья морского утеса вырвал громаду, Оный взял с перешейка глыбу скалистую, с нею Устремившись в сраженье. Бесчисленными руками Вырвал пик пе лионский Пелорей исполинский, Миру пещеру девы Филиры открыв. Ослабевший 40 [41] Вострепетал Хирон, увидев разбитую кровлю, В коем тело мужское из конского крупа взрастало... Ветвь лозовую вздымая, Гигантам смертельную, Бромий Устремился на воя огромного, Алкионея, Не метал он ни бурный дрот, меча не имел он, Только разбил он длани многоруких Гигантов Лишь единой лозою, грозд овьем, милым в застолье, Раздавил он мгновенно змей, ползущих навстречу, Обрубил он Гигантов змеевласые главы, И они покатились во прах в мученьях предсмертных; 50 [51] Множество воев убил он, в куски изрубил Гигантов, Кровь потоком лилася, кровые токи стремились Новые по ущельям, обагряя утесы! И клубки землеродных змей заплясали повсюду В ярости пред Дионисом аспид овласым и в страхе! Бился Вакх и палящим пламенем - светоч вздымая В воздух, разил супостатов, и огонь самородный В небесах разливался искрою жгучей и яркой, В пепел плоть обращая нападавших Гигантов. Вот уж змей полумертвый какой-то, с пламенем в глотке, 60 [61] Хочет огонь изрыгнуть, шипит, от жара свиваясь, Но лишь чад выдыхает, не яд из погибельной пасти! Шум великий поднялся. На главы врагов ненавистных Вакх исполинский обрушил светоч свой смертоносный, Жег он земным пыланьем жарким лики Гигантов, Горнего отраженье пламени Дня земное, Ярко пылал сей светоч: вот над челом Энкелада Воздух вдруг возгорелся и жар текучий излился, Но не низвергнул могута, пред веяньем жара земного Не подогнулись колена, он невредимым остался 70 [71] Алкионей устремился на Диониса, огромный, Пик фракийский во длани вместо дрота сжимая, Против Вакха воздвигнул скалу громадную Тема, Но напрасно - скалою сей не попал в Диониса! Вот уж другую он мечет гору - но о небриду Вакха она разбилась, панцырь его нерушимый! Вот Тифоэй уже младший громоздит Эмати́и Глыбы, во всем он подобен прежнему, горы крутые Взды́бившего когда-то матери милой Аруры! Сулицы из утесов стал он метать в Диониса! 80 [81] Выхватил меч у твари, вставшей пред ним над землею, Вакх державный и гла́вы стал сносить сих Гигантов, На куски изрубая змей, плюющихся ядом! Войско саморожденных даже и без оружья Он низвергает, безумный, бьется плющом гибкоствольным, Вверх по стволам ползущим, сражая рати Гигантов! Тирсом своим смертоносным всех бы врагов уничтожил Вакх, когда бы из битвы сам же и не удалился, Жизни и души Гигантов оставив в родителя воле! Вот он быстрой стопою во Фригию устремился. 90 [91] Но деянье иное вернуло его, ибо должно Вакху убить героя, убийцу многих, Паллены Девы отца смертоносного, ибо позорною страстью К собственной дщери пылал он, любовь превозмочь не в силах, Деве препятствовал выйти замуж, ее понуждая Женихов умерщвлять в поединке, обильною кровью Сватовство и кончалось на состязаньях в палестре - До тех пор, пока Вакх не явился, Дики предвестник! Так вот жила Пал лена, долима отцом нечестивым. Бог же стал домогаться девы, внушающей ужас, 100 [101] Много даров выставляя. На предложенье Лиэя Повелитель ужасный потребовал с дочерью боя И привел на арену, где женихов убивали, Где уж с копьем огромным изострым во дланях могучих Дева невестная встала, щит закинув на плечи. Тут на арену явилась Киприда, нагой в середине Эрос встал, показавши брачный венец Дионису. Лишь с победой в сраженье получали невесту. Нимфа Пейто одела девы нежное тело В серебристое платье, победу суля Дионису - 110 [111] Но сорвала одежды, мышцы свои обнаживши, Дева, копье отбросив, предстала нагой, босоногой, Дочерь Ситона, явивши всю красоту девичью. Не было с нею оружья, только повязкою алой Препоясаны перси туго упругие были. Да, нагою явилась, только буйные кудри Вольно струились волною, выю ее закрывая, Бедра крутые виднелись, а от подошвы сандалий Белые ленты тянулись вверх по икрам до лядвей И препоясав чресла, срам они закрывали. 120 [121] Белоснежная кожа лоснилась маслом оливы Боле всего на дланях: она желала из пястей Освободиться борца, коль ее поймают захватом. Вот она с речью бесстыдно насмешливой к богу Лиэю Прянула, к жениху, и дланями ухватила Сильными словно канаты за выю в мощном захвате! Но одним лишь движеньем быстро назад отклонился Вакх и прочь отбросил белокожей юницы Нежные мягкие пясти, ослобонивши затылок; После мгновенным захватом двойным обхватил он Паллены 130 [131] Бедра и словно вприпляску стал раскачивать деву, После, румяные длани вывернув, Афродиты Вдруг почуял дыханье от белолокотной дщери! И вознес он высо́ко над землею врагиню, К розовой плоти прижался, сладостным упоенный Бременем, изображая прерывистое дыханье Смертного, словно победа из рук того ускользает! Милая богу Паллена попыталась искусно Нежною пястью девичьей бросить в воздух Лиэя, Только не совладала с тяжестью мужеской мощи 140 [141] И назад отступила от непобежденного Вакха! Только бог устремился вперед и проворно юницу Милую обхватил и поднял (как будто бы тирсом Помавал он) на воздух, и бросил быстро за плечи, После могучую деву нежнощадящею дланью Уложил незаметно, простертую, прямо на землю, Жадно глядя украдкой на распростертое тело, Нежную плоть озирая в песке и пыли арены, Вольной волною любуясь волос, осыпанных прахом, Но в одно лишь мгновенье на ногах оказалась, 150 [151] Прежнее положенье заняв, соперница, только Дионис незаметным плавным движеньем подкрался, Встал напротив Паллены, кругообразным вращеньем Дланей подсек колена безжалостно молодицы, После, захват изменивши, проворно стиснул ей ребра, Одновременно выю зажавши, а длани девичьи За спину заведя, выкручивая и ломая, Стал держать, попытавшись подсечь лодыжки иль икры. Тут внезапно на землю бросился Бромий, дозволив Нежным пястям победу, ибо страстно он жаждал 160 [161] Исцеленья любовных желаний и в сладостном прахе Упивался, охвачен вожделеньем безмерным, Жаркой тяжестью девы, навалившейся сверху, Мощным объятьям отдавшись соперницы добровольно! Но вскочила Паллена, сильной стопой оттолкнувшись, Вырвавшись из объятий хмельного от страсти Лиэя; Бог же броском незаметным снова ловит юницу, Розоволикой врагине подсечку ловкую сделав. Грянулась отроковица, длани далёко простерла, Уж не в силах подняться... Пока она ниц лежала, 170 [171] Вакх заломил за выю нежно ладони любимой... Тут отец устремился быстро и встал между ними... Дочь попыталась снова вступить в сие состязанье, Но удержал родитель, и в борьбе за невесту Он присудил победу сладостную Дионису, Только бы у побежденной жизнь не отнял юницы! После единоборства победного и с одобренья Дня, сородича Эрос тут же венком и венчает, Тем завершив испытанье, выдержанное Лиэем! Было подобное древле состязанье за право 180 [181] Сочетаться любовью с девой: когда Аталанту Гиппомен победил, златое яблоко бросив... Только единоборство с невестою завершилось, Как Дионис, еще потный после борьбы упорной, Поражает Сито́на тирсом во грудь изострым, Тирс же Вакх как подарок брачный подал невесте... Вот свершается свадьба, и славят ее, и над ложем Запевают силены и буйно пляшут вакханки, Величают хмельные сатиры в гимне любовном Страсть, рожденную между соперниками в поединке. 190 [191] Нереиды, толпою пришедшие с ближнего брега, Окружили Лиэя хороводом девичьим, Пели они громкозвучно, и средь зыбей фракийских Гостеприимец Вакхов, старец Нерей, веселился. А Галатея, ныряя средь волн, поздравляла Паллену, С коей сейчас сочетался любовью Вакх-победитель, И ликовала Фетида, хоть брачной страсти не знала, И перешейка морского твердь венчал плетеницей Меликерт, восхваляя брачное празднество девы. Нимфы-гамадриады на Лемноса огненной суше 200 [201] Брачные возжигали светочи в честь пированья! Сладостными речами утешил скорбящую дочерь, Плачущую по отцу, супруг благорадостный, молвив: "Отроковица! Не плачь, не печалься по нечестивцу! Отроковица! Не плачь - оскорбил он девичество дщери О, да не смеет родитель дочери домогаться, Скорбь по казненному мужу-нечестивцу напрасна, По Ситону-родителю... Дика уж пляшет, смеется, Пястью девичьей высо́ко свадебный светоч вздымая, Дика, не знавшая брака, свадьбу твою воспевает, 210 [211] Нового Ойномая зрела она погибель... Да, погиб Ойномай, но после родителя смерти Гиппода́мейя браком стала своим наслаждаться! Дай же ветрам развеять печаль по отцу и предайся Радости, сочетаясь в любви с виноградным Лиэем; Домогательств отцовых ты ведь теперь избежала, Ненавистной Ситона страсти, свадьбы отсрочки, Нет уж теперь убийцы женихов, нечестивца, Что отвращал Афродиту от старившейся невесты, Осудившего дочерь на одинокое ложе! 220 [221] Ах, взгляни на останки женихов убиенных, Коих любила Пафийка, Эриния грозная - свергла! Вспомни юношей гла́вы, прибитую к двери добычу, Крови текучие струйки, свидетелей свадьбы кровавой! Ты не дочерь Ситона смертная, ты происходишь От божества Арея фракийского, отпрыска неба, А на свет породила тебя Киферейя-богиня, Ты на родителей этих небесных похожа обоих: Нравом подобна Арею, красотой - Афродите! Может быть даже державный Гермес-состязатель - отец твой, 230 [231] К ложу Пейто скользнувший богини, пособницы брака, Он тебе в единоборстве путь к страсти открыл любовной!" Так говорил, и утешил исцеляющим словом, Слез унял он потоки печалующейся юницы, После уже и на ложе возлег он к возлюбленной деве, И насладился любовью во браке, недавно свершенном! Вот он домы Паллены оставил и через фракийский Край направился к Рейс, где средь долов фригийских Кибелиды обильной и челядь, и двор обитали. Там, охотясь средь горных Ди́ндима скал и утесов 240 [241] Авра, цвела Риндакида, горнолюбивая дева, Страсти эротов не знала, Лучницы дикой подруга, Знать не хотела занятий девушек незамужних, Новая Артемида... Отцом неистовой девы Был Лелант из рода Титанов, супруг Перибойи, Дочери Океана, и быстроногая Авра Мужеством отличалась, не ведала о Киприде; Выше она и сильнее своих подруг и ровесниц, Белолокотная другиня вечная кряжей - Часто охотилась дева на свирепых медведиц, 250 [251] Часто, могучая, дроты метала во львиц ненасытных, Ланей не убивала, не гоняла и зайцев, Но колчан воздымала, залитый кровью добычи С плеч, чтоб у метить племя неукротимое горных Львов стрелой смертоносной... Согласно имени, дева Ветра мчалась быстрее вдоль ущелий чащобных! В час полуденный однажды, лишь зной начался несносный, От ловитвы она отдыхала в сладостной дреме, Телом простерлась на ложе Кибелы, чело приклонила У изножья у самого древа, чистого лавра, 260 [261] Там она в полдень заснула и о брачных грядущих Празднествах было знаменье сладостное в сей дреме: Явится бог огнепылкий и жгучее жало на жилу Лука наложит, и станет зайцев стрелять по чащобам, Уязвляя стрелою легкою множество зверя; Будто придет и Киприда вместе с отпрыском Мирры Сразу за ловчим малюткой, окажется, будто бы дева Рядом и Авра, не лук Артемиды неся за плечами, А охотника Эроса тул, пернатыми полный! Вот он зверя уметил, но, утомившись охотой, 270 [271] Мстительно-злобной на разных медведиц и леопардов, Поясом страсти любовной львицу вдруг заарканил, И по земле волоча, показал ее матери милой; После увидела дева во тьме, как ее подхватил он, Злобный, как, умоляя, к Адонису и Афродите Длани она простирала, а бешеный Эрос глумился, Отроковицу представив добычею, львицею в путах, Как кричал, похваляясь: "Благовенчанная матерь! Вот привожу со склоненной главою к тебе я девицу! Вы же, девы-плясуньи изнеженного Орхомена, 280 [281] Пояс сей возложите на чресла Авры для брака, Дабы возмог он упорство львицы непобедимой!" Вот предсказанье какое дикая Авра узнала. Были сны неразумны - разве не эти эроты Ловят и жен, и мужей, загоняя их в ловчие сети? Пробудилася дева, гневалась против лавра, Эроса и Киприду бранила, но Гипноса - больше, Глупому сновиденью угрозы она обращала, Листьям мстить собиралась, рекла безмолвному древу: "Дафна, меня ли ты гонишь? Разве ты древо Киприды? 290 [291] Я под сенью твоею расположилась, дремала, Мыслила, ты защищаешь девичество, чистое древо, Думала, не потеряла облика ты и надежды... Ныне и ты изменилась, и мыслишь ныне иначе! После погибели стала прислужницей Афродиты? Ты уж не древо девы, а древо ты новобрачья! Только лишь подле мирта видят сии сновиденья, Милые только распутницам... Разве Пейто ты древо? Не Аполлоновой дланью возделаны листья и ветви?" Гипноса так укоряла с Эросом, вместе со древом. 300 [301] Тут владычица леса поблизости оказалась, От палящего солнца истомилась богиня Артемида, повозку остановила, чтоб в струях Вод с наядами вместе освежиться от зноя. Прямо в зените неба палящее солнце стояло, Жарким бичом беспощадно хлестал в полуденное время Гелий, горя нестерпимым блеском над Льва хребтовиной; Вот подводит под иго ланей своих упряжных Горная Артемида, сама же быстрой повозки Передала и вожжи, и бич своей девственной Авре, 310 [311] Та же рогатых ланей, быстрых как ветер, погнала. Дщери нагие старца, извечного Океана, Сопровождали богиню, служа ей и повинуясь - Первая сильно и резво впереди поспешала, Та, подвернув одежды, рядом бежала с повозкой, Третья, за кузов схватившись повозки быстроко лесной, Вровень с нею летела вперед и не отставала. Лучница же лучилась, свет на них изливая, Ярче служанок красою сияла, как будто в повозке Горней с высот поднебесных бессонный огонь рассыпала 320 [321] На безоблачной выси мерцающая Селена, Восходящая в полном блеске средь россыпей звездных, Ликом своим затмевая горних звезд мириады. Ей подобная блеском Артемида по чаще Ехала в те долины, где, журча, изливались Токи Сангария, горней напоённые влагой. Авра же погоняла, бич воздымая высоко, Ланей, златою уздою быстрый бег направляя Ярко блестящей повозки владычицы к брегу речному. Вот на землю спустилась богиня, Упис снимает 330 [331] Лук с богининых плеч, колчан берет Хекаэрга, Дочери Океана снимают ловчие сети, Псов сажают на сворку. Локсо́ богини плесницы Развязала... И в самый полдень, юниц продолжая Защищать, она в воды осторожно вступает, Мало-помалу от бедер подвертывает одежды, Медленно через гла́ву снимает хитон тонкотканый, Ступни, лодыжки и лядвеи не разомкнуть стараясь, Погружается в струи почти целиком Артемида. Авра смотрит украдкой сквозь прозрачную влагу, 340 [341] Зорким взором пучину проницая бесстрашно, На очертания тела, коего видеть не должно, Наслаждаясь красою божественною хозяйки. Вот, оттолкнувшись от брега, руками себе помогая, Рядом с богинею Авра в токах воды заскользила. Вынырнув из потока, гла́ву подъяв, подплывает В бурно струящейся влаге, с распущенными волосами, Артемида лесная, и неукротимая Авра К персям ее прикоснулась, бесстыдные речи сказала: "Ты лишь единая имя целомудренной носишь, 350 [351] Перси твои по-женски полны, округлы и мягки, Как у самой Пафийки, не как у девы Афины, Нежно-алым румянцем пылают девичьи ланиты! Ах, если ты сияешь божественной красотою, Что ж не богиня ты брака с пышнов ласой Кипридой, Что ж не ведешь мужчины в светлицу - с тобой, коль захочешь, Может Гермес иль Арей почивать, оставь же Афину! Если б хотела, взяла бы луки и стрелы эротов, Коли привязана к луку и стрелам, и к полным колчанам! 360 Милосердья молю - но много тебя я прекрасней! Тело мое могучей! Взгляни на стать и обличье Мужественности моей! Я Зе́фира в беге быстрее! Посмотри, как сильна я! Нет ничего от женщин Слабых в моей груди! Сказать по правде, скорее Из твоей изольется обильное сладкое млеко! Мягки твои ладони зачем? Отчего же и гру́ди Не округлы и тверды, не налиты силою Авры, Говорящие явно о целомудрии чистом?" Молвила так, надсмехаясь... Внимала богиня безмолвно, 370 Наливаяся гневом, ходившим волнами в сердце, А в очах разгоралось смертоносное пламя... Прянула быстро на берег, в одежды вновь облачилась, Препоясала чресла девственные повязкой, Стала искать Немесиду - и обнаружила деву На заоблачных высях Тавра, где близ струистого Кидна Похвальбу Тифоэя та пресекала когда-то, Пред стопами ее само собою вращалось Колесо, и гордыню оно с высот низвергало, Немесиде-богине сопутствуя в странствиях дальних, 380 Божеству, блюдущему правду и жизни дороги, Птица возмездья летела над плечами богини, Гриф исполинский, раскинув большие крыла и четыре Когтя, сей возвеститель того, что богиня в пределах Четырех по дорогам проходит миропорядка! Злобного гордого мужа она уздою смиряет, Облик такой имея; она нищетою бичует Гордеца и свергает вращеньем колесным надменство! Только завидела дева Лучницы лик побледневший, Артемиды, чьи взоры местью и смертью дышали, 390 Стала ласковой речью утешать ее сразу: "Лучница, взоры твои говорят о гневе ужасном! Кто из сынов Аруры тебя оскорбил и унизил? Снова ль из бездны подземной Тифоэй появился? Тития взоры неужто бесстыдные снова открылись? И с родительницы твоей он срывает одежды? Где же твой лук, Артемида? Где жала стрел Аполлона? Снова какой притесняет тебя Орион? Нечестивец, Раздиравший одежды твои, покоится ныне В недрах земных, бездыханный, если снова какой-то 400 Муж, обуянный страстью, хватает тебя за пеплос, Скорпиона другого пошли отомстить поруганье! Ежели От надменный иль Эфиальт бесстыдный Принуждают насильно тебя к утехам эротов, То оскорбителя девства, богиня, убей на месте! Коль многоплодная матерь снова, Лето́, оскорбляет - Каменною Ниобой плачущей женщину сделай! Радостно я на Сипиле новый камень поставлю! Разве отец принуждает, как прежде, ко браку Афину? Нет, ведь и за Гермеса тебя не выдаст Кронион, 410 Как желал за Гефеста отдать Афину когда-то! Если как некогда матерь Лето́ тебя ревностью гонят, Стану мстительницей за поруганную Артемиду!" Так рекла. Не дослушав, богиня ее прерывает, Слово псолюбивая Лучница и молвит во гневе великом: "Всеукрощающая! Водительница поколений! Нет, ни Зевс, ни Ниоба, ни От уж не оскорбляют, Титий за край одежды Лето[206] не хватается боле, Орион, сын Аруры, не понуждает ко браку, Но оскорбила словом обидным и нечестивым 420 Дочерь мужа Леланта, дева-бесстыдница, Авра! Как же поведать об этом? Позор для меня и бесчестье - Над красотою тела богини она надсмехалась; Как моя матерь и я поруганы! Ведь во фригийских Землях хвалилась Ниоба перед Лето́ детородством, И во фригийских пределах хвалится Авра красою! Но заплатила Ниоба, в камень за то обратившись, Танталида, и слезы льют и поныне обильно Окаменелые очи... Меня же, ах, оскорбили Безнаказанно! Авра, девичество возлюбивши, 430 Не омывает камня слезами, и не являет Ключ говорливый кары за бесстыдные речи! Ныне к тебе взываю, о Титанида по крови, Милости дай мне, как матери милой, дабы узрела Каменную громаду вместо Авры бесстыдной! Не оставь без отмщенья твою сородницу ныне, Да не увижу вовеки лика смешливого Авры, Или ввергни в безумье ее серпом медножальным!" Так восклицала, и слово ответное молвит богиня: "Чистая Летоида, Охотница, сродница Феба, 440 Крови Титанов медным серпом язвить я не вправе, Девы фригийской в камень превращать я не стану, Племя Титанов почтенно, близка им сама я по крови, Отче Лелант Немесиды не укорит и вовеки! Но окажу я услугу Лучнице: дикая Авра Девственность потеряет и боле чистой не будет! Ты же ее увидишь у лона горных потоков Плачущей по утрате невинности безутешно!" Так рекла Немесида, и Артемида, оставив Мести богиню, в повозку взошла с четверною упряжкой 450 Ланей и оказалась во Фригии. Адрастейя Стала преследовать сразу ненавистную Авру, Сразу своих пустила грифов огромных по следу, И взлетела за ними в небо на быстрой повозке, Путь завершивши, встала на вершине Сипила, Каменных зраков напротив плачущей Танталиды, Птицам с четверными когтями сесть приказала, К высокомерной Авре приблизилась, гордую выю Девы она хлестнула плетию змееносной И колесо закрутила, гордость свергая девичью, 460 Волю ее опутав неразрешимою вязью, После чресла змеиным поясом завязала, Адрастейя аргивская... Лучницы волю исполнив, Гневному Дионису-сороднику угождая, Богу внушила иную страсть, хоть страсти не знала, После любви к Паллене, после любви к Ариадне, (Первую он оставил в отчем краю, а вторую На чужбине далекой, превращенною в камень, Схожий с Герой ахайской, Берою же не получил он...)! А Немесида вернулась к Тавра снежным вершинам, 470 К токам Кидна знакомым. Эрос тем временем жалом Сладостного желанья уязвил Диониса, После взмыв на огромных крылах под своды Олимпа! Вот уж бродящего в долах Вакха страсть поражает, Места себе не находит бог, уже не надеясь На благосклонность девичью - но нет от любви исцеленья! Эрос его сжигает пламенем, жалящим разум, Бромия подвигая на насилье над Аврой! Страсть уж скрывать не в силах, в чащу бросается леса, Но не любовною лестью склоняет дикую Авру - 480 Страхом охвачен, что дева бегством спасется! Бесстыдней Нет ничего, когда дева страшится, а муж изнывает! Но все глубже и глубже вонзается жало эротов... Он за юницей крадется, за стаей псов ее гончих, Поджидая, что ветер Киприды одежды поднимет, Бромию позволяя бедром и ступнёй любоваться... Вот, наконец, истомленный любовью страстною к Авре, Выкликнул Вакх в безумье неистовства полные речи: "Я словно Пан злосчастный, нет мне в страсти удачи, Дева быстрее ветра бежит сквозь дикие чащи, 490 Нимфы Эхо неверней, вечно невидимой девы! Бромия Пан счастливей гораздо, ибо он знает Исцеленье от страсти в сладостнодивном звучанье: Эхо ему отвечает откликом запоздалым, Возвращая его же речи как будто! Когда бы Хоть единое слово из уст послала мне Авра! Эта любовь не такая! Норов сей молодицы Столь отличен от прочих норова милых любимых! Зелье какое муку мою исцелит? И какое Средство я испытаю? Разве прельстится Авра 500 Взглядами нежными, разве взором безумным и пылким, Клятвою льстиволюбовной склонить мне медведицы сердце К Эросу и Пафийке? Кто ж львице о страсти лепечет? Кто беседует с древом? Кто ель в любви убеждает? Разве камень прельстишь? Со скалою ли объясняться? Кто из мужей очарует неприступную Авру? Кто из мужей очарует, кто с девою даже повязок Не носящей, о браке залепетать посмеет? Или об Эроса жале? Или о Кипрогенейе? Выслушает Афинайя такое иль Артемида 510 Лучница - только не дева неприступная Авра! Если б слово "любовь" из уст возлюбленных слышать! Только надежда напрасна, о Вакх, забудь же об Авре!" Так говорил он, блуждая по травам долов цветущих, Жалуясь ветрам весенним... У благоуханного мирта Остановился он в полдень, дав плоти сладостный отдых, Притулившись у древа, лепеты Зе́фира слушал, Сломленный страстною мукой. Томящемуся под листвою Вдруг из ветвей родимых пышнорастущего древа Дева нагая, нимфа- гамадриада явилась, 520 Верная и Киприде, и влюбленному Вакху: "Раз уж Бромий не может с Аврою сочетаться Браком, то надо опутать охотницу нежною вязью И на стопы наложить и на длани оковы Киприды, Дабы в сладостной дреме иго любви претерпела И без брачного вена девичество потеряла!" Так промолвила, после скрылася в доме ветвистом, В древе, что вместе взрастало с нимфой. Вакх истомленный Дремой забылся тяжелой в снах, в любовных томленьях... И видение мертвой Ариадны явилось 530 В сновидениях богу, дремлющему Дионису, И укоряла, и в смерти возлюбленного ревнуя: "О, Дионис, забывший о прежней пламенной страсти, Ради возлюбленной Авры презревший свою Ариадну, Ах, Тесей, мой любимый, ветром злым унесенный, Ах, Тесей, мой любимый, мужем ставший для Федры... Выпала доля такая, что суженый деву оставил, Он возлюбленную покинул, спавшую сладко, Я же непостоянному богу Лиэю досталась! Горе мне, что не смертный стал мне соложником милым, 540 Против безумного Вакха должна я была ополчиться, Ставши одной из лемнийских дев, губящих супругов! Клятвопреступника, многих посетителя спален, Звать должна я любимым после героя Тесея! Что же, проси невесту о подарке эротам, Прялку прими из дланей, дар любви незабвенной, Дай ей, о соблазнитель, своей возлюбленной новой, Царственной Миноиды подарок, и скажешь, бесстыдный: "Нить дарила Тесею дева, а прялку - Лиэго!" Ты и сам, как Кронион от ложа к ложу меняешь 550 Облик, о женолюб, родителя сын и наследник, Одержимый желаньем женской любви ненасытным! Ведомо мне о браке с ситонийской Палленой, Столь недавнем, и знаю о браке с девой Алтайей, О Корониде-супруге молчу, родились от которой Неразлучные три Хариты! Скажите, Микены, Миру об Ариадне, о грозном зраке Медусы, О прибрежье наксосском! Молвите, где соблазнили Ариадну, кричите: "Тесей, о жених мой, приди же, Кличет тебя Миноида, гневаясь на Диониса! 560 Что поминать Кекропи́ю? Я стану Пафийке-богине Жаловаться на обоих, Тесея и Диониса!"" Молвила так - и исчезла, подобная дымке прозрачной. Вакх пробудился, отбросив Гипноса мощные крылья, Опечалился скорбью явленной в сне Ариадны... Только стал он искусных лукавств искать для любовных Обольщений, о прежних вспомнив - как отроковицей Астакидской обманом завладел, погрузивши В сон ее и добившись любви вином опьяненной... Вот, пока Вакх замышляет обманы любовные снова 570 Дочерь Леланта бродила, ища лесного потока, Ибо мучила жажда охотницу жгучая Авру... От Диониса не скрылись поиски страждущей девы, Прянул тотчас он к изножью близлежащего склона, Тирсом ударил о землю и раскололась громада Скальная, тут же извергнув из лона струи хмельные Влаги ало-пурпурной... В благодарность Лиэю Хоры богини, служанки Гелия, разубрали Луговыми цветами ложе и стенки истока, Пряным благоуханьем повеяло с нового луга... 580 Возросли там и стебли с цветами, что имя Нарцисса Славного красотою, носили, на плодном Латме Оного породили Эндимион и Селена; Юноша ликом прекрасным собственным любовался, Видя свое отраженье, явленное во влаге - Умер, не в силах от лика призрачного оторваться... Рос там и благоуханный гиацинт амиклейский, Над распустившимися лепестками, словно весною Соловьиные стаи песни свои распевали... Вот туда-то, томима жаждой мучительной, Авра 590 Прибежала, желая влаги Зевеса ль, истока ль В долах найти, или речки горной журчащие струи! Тьмою плотною Эрос одел ее очи и разум, Только она увидала ложный Вакхов источник, Облик туманный Пейто развеяла перед Аврой, Молвив ей слово, предвестье страсти любовной для девы: "Припади же к истоку, сулящему страсти свершенья, Струи прими в уста, возлюбленного - на лоно!" Радостно смотрит Авра на ключ и к зыби журчливой Припадает устами, впивая Вакхову влагу... 600 Влаги испив, восклицает изумленная Авра: "Что за диво, наяды? Благовонную влагу Чье же небесное чрево породило в сем доле? Этой влаги отведав, я к бегу уже не способна! Тяжестью ноги налиты, сладостный сон навалился, Только истомные стоны уста издавать и способны!" Молвила - и колена неверные подкосились. Вот она попыталась продолжить путь хоть немного, Но в висках зашумело, все поплыло пред глазами, И голова, налившись сном, на плечи склонилась... 610 Рухнула у подножья высокоствольного древа Авра, оставив защиту девичества матери Гее. Тут огнепылкий Эрос сломленную увидел Деву, с небес спустился с ликом улыбчиво-ясным, Молвив такие речи радостному Дионису: "Как, Дионис, охота? Авра тебя поджидает?" Так он сказал и к Олимпу взлетел, крылом помавая, Только на листьях весенних цветов начертал он сначала: "Ложе твое готово, пока забылась невеста Сном, о жених, смотри же, не пробуди столь желанной!" 620 Вот Иовакх узрел на земле заснувшую деву, Под крылами летейского Гипноса спящую Авру, И подкрался бесшумно, босыми ступая ногами По траве к беззащитной, безгласной и бездыханной Осторожною дланью колчан узорчатый с девы Он снимает и прячет лук и стрелы в пещере, Дабы Гипноса крыл ненароком не потревожить Он повязками крепко ноги юницы опутал, Нежные пясти девы обвил бечевою он прочной, Дабы не ускользнула, запрокинул на землю 630 Нежное бремя, во сне готовое для Афродиты, Снял он брачную жатву с Авры, спящей глубо́ко, Стал супругом, но выкуп не заплатил! И дева На земле, хмельная, отдана в жены Лиэю! Лик охватил крылами тонкотенными Авры Гипнос, пособник в страсти Диониса, и сам он Ведал услады Киприды, вспомощник верный Селены, В сладостных сновиденьях с ласковой знаясь любовью. Брак с ней во сне свершился, и в радостно-резвую пляску Сами собою пустились окрестные весело горы, 640 Гамадриада лесная на дереве веселилась - Только чистая Эхо не приняла в пляске участья, А стыдливо забилась в пещеру укромную, дабы Женолюбивого Вакха радостей брачных не видеть. Вот, сочетавшись любовью на ложе этом безмолвном, Гроздолюбивый соложник ушел, он лишь на прощанье В милые губы деву целует и разрешает Пясти от пут и лодыжки, колчан достает из пещеры, Снова в ладони влагает лук и охотничьи стрелы, И возвращается снова к сатирам, брачное ложе 650 Авры, дремлющей сладко велению ветров оставив. Вот просыпается Авра после услады любовной, Стряхивает дремоту, свидетельницу сей свадьбы! Видит она в изумленье лежащие рядом повязки, Обнаженные перси ощущает, нагие Лядвеи, видит и кровь на подоле мятом хитона, Знак девичества, взятого и без брачного вена! Озирается Авра растерянно... Снова в повязки Облачается, гру́ди девичьи скрывает под тканью, Облекается в пояс - да все уже понапрасну! 660 Стонет она от скорби, мучается в безумье, Гонится за пастухами, их убивает на склонах Горных, казнить желая похитителя девства, Боле всего стремится беспощадным железом Убивать быкопасов, ведая о Титоне, Эос милом супруге, быкопасе злосчастном. Знала об Эндимионе латмийском, быков пасущем, О возлюбленном бычьей упряжкой правящей Мены; Слышала о фригийце Хи́мносе, древле иною Девой лишенного жизни, пастыре злополучном, 670 Боле всего убивать стремилась она козопасов, Целые коз стада вырезала за то, что обличьем Пана ей напоминали, косматого похотливца; Убедила себя, что Пан изнасиловал Эхо Чистую тоже во сне, сей пастырь коз неисчетных! К земледельцам пылала ненавистью, ведь служили Все они тоже Киприде, когда Иаси́он, соложник Щедроплодной Деметры, первым стал землепашцем. Убивала Авра охотников, верила ибо Древним сказаньям: охотник Кефал из града Афины 680 Безматерней был мужем румянолокотной Эос! Виноградарей Вакха смерти она предавала, Ибо они выжимали влагу хмельную из ягод, Злополучные спутники пьяные бога Лиэя, Ибо не ведала дева о хитростях Диониса, Об Афродитином зелье, добавленном в струи истока, Разоряя лачуги пастухов или горцев, Кровью их орошая скалы и склоны крутые. В разуме повредилась дева, метаясь в безумье; В храм Киприды попала: пояс ей ненавистен 690 Страсти, сорвала одежды новые с изваянья И бичевала тело неумолимой богини... Статую вдруг схватила брачной она Киферейи И в Сангария воды, в бурные водовороты, Прямо в наяд объятья богиню нагую швырнула! После лика Киприды, наказанного бичеваньем, Ясноликого Эроса статую в прах низвергла, Опустошила храм Кибелиды Пеннорожденной; Вот верну лася в чащу, стремительная, родную, Ловчих сетей коснулась, вспомнила об охоте, 700 Стала рыдать над девичьей утраченной долею горько, Плакала и стенала, и плача, так возглашала: "Кто же, кто из божеств развязал девичьи повязки? Что если мною на ложе овладел одиноком, Мнимый образ приявши, Зевс - всемогущий владыка, Не устыдившись и Рейи, что по соседству простерлась, Стану бояться зверья и стрелять в многозвездное небо! Если поял меня в дреме Феб Аполлон Дальновержец, Разнесу я по камню оракул Пифо́ именитый! Если Гермес из Киллены осквернил мое ложе, 710 Расстреляю из лука аркадийские нивы, В рабство Пейто́ обращу я, деву с повязкой златою! Если со злобным коварством взошел на сонное ложе Дионис, незаметно похитив девичество Авры, Я до жилища Кибелы дойду и гнать не устану От высокого Тмола безумного в похоти Вакха! С плеч сорву смертоносный лук, направив все стрелы Против Фригии с Пафосом, и на божеств обоих Ополчуся свирепо, на Афродиту и Вакха! Но на тебя я гневлюся, Лучница, больше: ведь дева 720 Ты и сама, а защиты не было мне, уснувшей, Не согнала ты мужчину стрелами чистыми с ложа!" Так говорила... Вдруг голос задрожал и слезами Разразилась юница побежденная... В чреве Понесла от Лиэя дева, сраженная горем, Бремя двойное, и ярость неистовая овладела Аврою злополучной на собственную утробу! Мыслила дева: сам ли плод зародился, бог ли, Поучаствовал, муж ли... Вспомнила Дия невесту, Берекинтийку Плуто́, ведь в лоне ее зародился 730 Тантал, отпрыск Зевеса! В безумии диком желала Авра вспороть себе чрево и плоть растерзать, чтоб в утробе Нерожденных младенцев убить до срока рожденья! Вот уж и меч подъяла над грудью своей обнаженной, Беспощадной рукою жало приставила к плоти... Часто она входила ко львице щенной в пещеру, Словно желая предаться Мойры нити непрочной, Только вот зверь свирепый бегством спасался от девы, Жизнь отнимать не желая у ней, и прятался в долах, Беззащитного львенка в логове бросив укромном. 740 Часто готовилась Авра пронзить железом утробу Собственную, желая добровольно расстаться С жизнью, только б позора навеки избегнуть такого Заодно с поношеньем Лучницы, девы злорадной; Мужа узнать желала имя, дабы дитятю На глазах у родителя с поношеньем прикончить, Детоубийцам подобно женам, чтобы сказали: "Авра, злосчастная в браке, как Прокна дитя погубила!" Только ее увидала в тяжести ненавистной Артемида, явилась пред ней и злобно глумилась, 750 Над несчастной служанкой безжалостно надсмехаясь: "Гипноса знаю, служку Пафийки, в лукавстве любовном Бьющие влагой златистой мнимые струи истока Там, где грезила дева, питьем прельщенная лживым, Что развязали пояс девичий, столь долго хранимый! Видела, видела склоны скалистого брачного ложа, Где застигну ли деву во сне хитроумно-обманном! Видела гору Киприды любовную, где похищает Девственность жен любовник, а после спасается бегством! Что ж ты так ходишь неловко, ответь мне, чистая дева! 760 Ветра быстрее мчалась - ныне тащищься еле! Ах, тобой овладели - а ты и не знаешь супруга? Ах, ты ведь тайной любови не можешь таить, ведь распухли Груди твои, возвещая теченье обильное млека! Молви, вепреубийца, сонная дева - а ныне супруга, Щечки зачем побледнели, столь румяные прежде? Кто же запачкал ложе? Девичество кто же похитил? Златоволосые нимфы, не прячьте любовника Авры! Ах, чреватая, знаю, кто же твой беглый соложник, Он не сокрылся от взоров моих, ведь я разглядела, 770 Как с бездыханной невестой Лиэй занимался любовью! Ах, оставь свой лук и колчан, ведь самое время Спрятаться в толпах вакханок женолюбивого Вакха! Бить в тимпаны, в авлосы дудеть его роговые! Молви, во имя страсти, на голой земле запылавшей, Вено выдал какое Дионис, твой соложник! Разве не дал он небриды, вещающей о союзе? Медных роптров, для деток будущих милых игрушек? Ах, он тирс свой, наверно, дал храброй звероубийце! Может быть, и кимвалы - средство утешить младенцев 780 Неразумных кормилице, коли они расшумятся!" Так богиня глумилась, а после тотчас удалилась Ланей повозки бичуя, оставив гнева причину И самолюбья заботы ветрам отныне небесным! Авра в горах сокрылась, никто ее там и не видел, Чуявшую уж муки на себе родовые, Там она страшно кричала в родах как ярая львица, Скалы в ответ звенели, и гласу истерзанной девы Вторила гласом таким же злополучная Эхо! Прикрывала руками дева причинное место, 790 Выйти она мешала в надлежащие сроки Плоду, родов мученье затягивая, не хотела Артемиду-врагиню призывать к вспоможенью! Дщерей она не желала Геры, ведь от Илифи́и Дева родит быстрее сыновей Дионису! Так в обиде и горе страшно Авра кричала, Мучаясь первыми родами, речи держала такие: "Если б мне видеть Афину могучую и Артемиду, Видеть их в родах ужасных - о как бы я наслаждалась! Ах, покажите мне Лучницу в схватках, милые Хоры, 800 В муках простых роженицы, молвите Тритогенейе: "О, светлоглазая дева! О, безматерняя матерь Новая!" Если б мне видеть чистую Эхо, что с Паном Сочеталась бы в страсти и злоковарным Лиэем! Если бы ты, Артемида, матерью стала и млеко Из груди мускулистой извергла, меня 6 ты простила!" Авра, страдая от мук родовых, кричала такое! Лучница же замедляла от бремени разрешенье, Делала муку сильнее затянувшихся родов! Ни́кайя, таинств Лиэя блюстительница благая, 810 Наблюдая мученья ужасные Авры безумной, С тайной жалостью в сердце молвила речи такие: "Авра, и ты страдаешь, и ты чистоту потеряла! Бремя во чреве носила и ты, и терзаешься мукой Родовой, ты терпела во сне насилье на ложе, И непривычную грудь отдашь терпеливо младенцам Что ж пригубила ты хмеля, похитителя девства? Что ж пригубила ты хмеля, ставши женою чреватой? Вот, как и я, страдаешь, безвинная... Плачь же, о дева, Над обманною дремой эротов, кляни любострастных! 820 Хитрость одна нас обеих сразила: питье сотворило Матерью Авру и Ни́кайю, дев безвинных и чистых! Зверя уже из лука не застрелю как бывало, Не натяну тетивы, не подъемлю и дрота... Я стала Прясть да ткать словно жены, немощная амазонка..." Молвила так, жалея в муках рожавшую Авру, Ибо сама претерпела такие же прежде мученья. Но Летоида-богиня, Авры стонущей слыша Вопли, снова явилась, глумливая, перед девой, Авру язвила насмешкой, наслаждаясь страданьем: 830 "Кто же привел тебя, дева, на материнское ложе? Что же млеком сочится грудь, не знавшая страсти? Я такого не знаю, чтоб девственница рожала! Не изменился ль отец мой? Не научились ли жены Зачинать без мужчины? Ты же, чистая дева, Все равно разродишься, хоть ненавидишь Киприду! Да не зовут ли жены, когда подступают сроки, Артемиду на ложе? Разве и ты, умоляя, Не позовешь богиню-охотницу ко вспоможенью? Ах, и сама Илифи́я видела Диониса, 840 Вышедшего из лона матери без усилий, Повитухой была недоношенного - зарница! Что ж ты бранишься, что дети твои в пещере родятся? Даже державная Рейя Зевса в горах породила! Так что все справедливо - и ты в горах разродишься, Ты, соложница горная горного Диониса!" Молвила так богиня - Авра же корчилась в муках И в страданьях великих стыдилася Артемиды, Бедная, и на сносях хотела казаться невинной... Вот появился младенец первый на свет, ибо речи 850 Артемиды родящим в схватках всегда помогают, Вот уж двоим подарила жизнь упорная Авра, И по этим младенцам двойная вершина Рейи Названа "Ди́ндимон" древле, известна под именем этим... Видя, какие младенцы прекрасные народились, Лучница в сердце смягчилась, молвив слово такое: "Что же, кормилица дева, двойню родившая, дай же Непривычные к млеку перси новорожденным, "Папа!" - кричат твои дети, родителя имя желая Знать, и ты им скажи, кто тайный твой совратитель! 860 Артемида не знает брака, младенцев не кормит, Будешь жить средь отрогов, будешь баюкать не в люльке Деток обычной, а в шкуре пятнистой лани добытой!" Молвила - и исчезла в чаще леса тенистой. Никайю вызывает, кибелидскую нимфу, Указуя на ложе горько плачущей Авры, Дионис, улыбаясь, над одинокою девой Гордый своею победой брачной, так восклицает: "Ни́кайя, вот утешенье для твоего несчастья, Ведь Дионис к другой на ложе тайно подкрался 870 И сочетался любовью с другой, что в скалах и долах Прежде имени даже пылких эротов пугалась, Ныне она, как когда-то и ты, изведала страсти! Ты не одна познала сладкой дремы эротов, Ты не одна и хмеля отведав, девства лишилась! Снова ключи забили бурливые брачного тока, Вновь вино извергая - и влаги отведала Авра! Ты, претерпевшая муки когда-то деторожденья, Ради молю Телеты, водительницы хороводов, Поспеши побыстрее и отпрыска бога у Авры 880 Забери, как бы дева его убить не решилась! Знаю: хочет младенца единого из рожденной Двойни безумная Авра сгубить! Ты Иакху, младенцу, Помоги! И того, кто сильнее, спаси, ведь Те лета Будет ему служанкой, как и родителю Вакху!" Молвил Лиэй - и исчез, и радуясь, и веселяся Двум фригийским любимым, обеими девами гордый, Старшей, бывшей подругой, и младшей, матерью ставшей! Скорбью тяжкой объята, подле скалы, где родились Дети, взяла их обоих на руки матерь, вскричавши: 890 "С неба любовь свалилась - в небо я вас и заброшу, Ветры мной овладели, не знала я ложа земного! Ветры во грех вовлекли меня, соименники Авры, Ветрам отдам на волю плод утробы и чрева! Прочь от меня, лукавца проклятье, младенцы двойные, Вы мне не дети родные! Что делать мне с вами, с бесчестьем! Львы, приходите, не бойтесь, уже не недруг вам дева, Авра за вами во скалах охотиться боле не станет! Зайцы со взором раскосым - вы лучше, чем гончая свора! Горные волки, сбегайтесь! У ложа нашего в скалах 900 Видеть пантеры желаю прыжки и веселые игры! Приводите медведей без страха, пантеры, ведь стала Матерью Авра, и жала медные нежатся в туле! Стыдно мне матерью зваться, некогда деве невинной, Нет, не подам я младенцам гру́дей своих мускулистых, Ненавистного млека из сосцов я не стану Сцеживать, матерью нежной, охотница, зваться не стану!.. Вот положила младенца Авра пред львицей свирепой, Но Дионисовой крови младенца, отпрыска бога, Львица не захотела, тварь разумная, даже 910 Челюстями ужасными мальчика приласкала! Окружили подстилку изумленные змеи, Пасти раскрыв ядовитые, стражу неся у младенцев, Ибо смягчил их норов Бромий, Авры соложник! Вспрыгнула дочерь Леланта на резвые ноги мгновенно, Гневом ярым пылая, словно косматая львица Неумолимая, в воздух подбросила, ветрам добычу Вырвав из пастей звериных, единого из младенцев! Грянулся новорожденный оземь, упав головою На основанье скалистое, прах вкруг себя воздымая. 920 После схватила тельце, и, разорвавши, сожрала Плоть, которую должно любить материнской любовью! Устрашившись деянья матери бессердечной, Лучница Артемида схватила другого ребенка И устремилася в чащу с бременем непривычным! Так, после Бромия ложа, после безумия родов, Смыла бесчестье насилья дева-охотница, Авра! Стала такою как прежде, девственною и скромной, Вышла к Сангария струям, лук свой выгнуто-крепкий С пре́зренным вместе колчаном бросила в быструю воду, 930 После в глубины речные бросилась вниз головою, Видеть стыдясь отныне сиянье стыдливое Эос, Скрылась в водах потока... Ее всемогущий Кронион Превращает в источник - груди стали зыбями Пенных водоворотов, тело - теченьем, цветами - Кудри, а лук рогово́й - рогами бога речного В образе тура, жилы - в тростник обратились прибрежный, Стрелы же рогозом стали, шепчущим что-то под ветром, В илистое основанье глубокого русла речного Чревоокруглый колчан превратился, влагой наполнен... 940 Лучница гнев свой смирила, кинулася по дебрям В поисках следа Лиэя, любившего горные чащи, Новорожденное чадо Авры к груди прижимая, Странное бремя во дланях неся... И вот уж стыдливо Передает младенца сородичу Дионису. Никайе сына родитель вручает, кормилице нимфе, Мальчика та принимает, заботливо кормит малютку, Выжимая по капле жизненосное млеко Для насыщенья ребенка. Как и родителя "Вакхом" Малую детку назвали, отец же на колеснице 950 К деве аттидской Афине детку для празднеств привозит, Детка вопит при этом "ио́!", и богиня Паллада В храме его устрояет своем, к груди прижимая, К коей один лишь владыка Эрехтей прижимался... Млеко само собою сочится из персей богини! После доверила Дева элевсиниэ́йским вакханкам Мальчика, стали кружиться весело марафониды Вкруг Иовакха, венками плющевыми венчаясь, Светоч аттический в пляске высоко вздымая полночной, Бога сего почитая вслед отпрыску Персефонейи 960 И Семелы потомку. Таинства учредили Древнему пра- Дионису и позднему богу Лиэю, Гимнами почитая третьего Иовакха! Празднество это тройное все справляют Афины, В позднем шествии с пляской граждане радостно славят Бромия и Загрея, и Иовакха совместно! Вакх не забыл и о страстных кидонейских эротах, Помнил любимую крепко, погибшую ранее деву, И как свидетельство страсти округлый венец Ариадны, Девы покойной, возносит он к созвездьям Олимпа, 970 Вечного вестника в небе благовенчанного брака! Бог же грозд олюбивый в отчизну эфирную всходит, С единородным родителем трапезу там разделяет, После яствы земной и вина, добытого прежде, Нектар небесный впивает из благородных кратеров, С Фебом он восседает, с отпрыском Майи пирует!