Наемники

— Я был у майора Нначи совсем не для того, чтобы обсуждать внутренние проблемы Гвиании, министерство информации почему-то не включило меня в группу журналистов, отправлявшуюся в ваши края…

— Ах так, — с подчеркнутым пониманием протянул Аджайи, и Петр понял, что ему не верят.

Да, он виделся с главой военного правительства Гвиании майором Нначи всего два дня назад и удивился, как Аджайи так быстро узнал об этом.

…В то утро они завтракали втроем — Петр, Вера и Анджей Войтович, который переехал в Гвианию, как только к власти в Луисе пришли молодые офицеры. Снять дом здесь было непросто: как только стало известно о нефтяных богатствах Гвиании, в ее столицу кинулись многочисленные деловые люди из США и Западной Европы, цены на жилье подскочили, и теперь Войтович дожидался разрешения своего начальства — заплатить за аренду в два раза больше, чем ему было позволено.

В доме Николаевых, а вернее Информага, оплаченном на пять лет вперед, Войтович нашел приют в «малой гостиной» — в комнате, где Петр обычно принимал местных журналистов, с удовольствием заглядывавших «на огонек» к русскому, прогремевшему на весь Луис своими злоключениями в ночь недавнего военного переворота.

Поляк уже много раз пытался перебраться в какой-нибудь отель, но Петр не отпускал его: Войтович болел. Стоило ему поесть чего-нибудь острого или сделать глоток-другой спиртного, как на другой день у него распухала нога или рука, покрываясь красными зудящими пятнами.

Вера заставила его сходить к врачу — Войтович упирался до последнего, пока она сама не села в машину и не отвезла его к известному на весь Луис англичанину.

В то утро Войтович проглотил последние пилюли, выданные англичанином, но предписанный ему курс лечения не дал никаких результатов — странная болезнь не отступала.

Весело заявив об этом, он протянул свою чашку Вере, разливавшей ароматный кофе.

И в этот момент у входной двери позвонили. Звонок был резкий, пронзительный…

— Я встречу, — встал из-за стола Петр. — Это, наверное, газеты…

За стеклянной дверью стоял солдат в белом мотоциклетном шлеме, в больших белых перчатках с раструбами, опоясанный широким белым ремнем.

— Мистер Николаев? — спросил он строго и, не дожидаясь ответа, вынул из-за раструба перчатки желтый пакет, протянул его Петру. Потом достал из нагрудного кармана какую-то квитанцию: — Распишитесь…

Петр расписался. Посыльный спрятал квитанцию в раструб перчатки, козырнул, щелкнул каблуками и пошел по дорожке к воротам, у которых стоял мотоцикл.

Петр взглянул на плотный желтый конверт с типографским грифом: «Глава военного правительства Гвиании». И два слова: «Секретно», «Срочно».

Разорвав конверт, Петр вынул листок голубоватой бумаги, на котором выстроились в аккуратные ряды крупные красивые буквы, написанные незнакомым почерком: «Дорогой Питер! Очень хотелось бы увидеться, и как можно скорее». Подпись: «Нначи».

Вера и Анджей встретили его настороженными взглядами: слишком долго задержался у двери. Что-нибудь случилось?

Но Петр поднял конверт над головой и весело помахал им:

— Завидуйте! От самого главы военного правительства майора Нначи. На «ты» и запросто приглашает поболтать о том о сем…

Он небрежно бросил конверт на стол.

— Мы не виделись с ним с той самой ночи…

Петр хотел было сказать: «…когда нас чуть не расстреляли», но осекся: никому он не рассказал, что происходило в ту ночь, казавшуюся ему теперь нереальностью, неправдоподобным кошмарным сном.

Но сколько раз с тех пор он вновь и вновь оказывался во власти снов о той ночи! Он вновь сидел вместе с подполковником Прайсом в холле его запущенного холостяцкого дома… И опять врывался возбужденный Нначи, и в руках Сэма плясал автомат… Потом они ехали к генералу Дунгасу… Нагахан вел их на расстрел… Буш[1] был черен, ночь гремела выстрелами и разрывалась криком… Он бежал, и ветви хлестали его по лицу… Петр просыпался — Вера трясла его за плечи. Лампочка-ночник — бригантина с раздутыми парусами — отбрасывала фантастическую тень на стену. Ровно гудел кондиционер, и струи сухого холодного воздуха шевелили тяжелые шторы.

— Не надо много есть на ночь, — назидательно говорила Вера. — Ужин отдай врагу.

Глубокий вдох — и остатки сна исчезали, лишь во рту оставалась горькая сухость.

— Следующий ужин я непременно отдам врагу, — старательно шутил Петр. — Честное слово!

Но через несколько дней сон повторялся — каждый раз с новыми деталями, когда-то навечно зафиксированными сознанием и теперь показываемыми крупными планами, как в кино: стариковские пергаментные губы Прайса, полуоторванная пуговица на мундире генерала Дунгаса, полное ненависти лицо Нагахана.

И опять Нначи толкал его в темноту буша и кричал: «Беги, Питер!»

…Утром, когда Прайс и Сэм нашли его спящим у лесной речки и привезли домой, он сказал Вере, что ночевал у Прайса — из-за стрельбы, поднявшей ночью весь город, старый полицейский не отпустил его домой.

Вера с осунувшимся после бессонной ночи лицом только покачала головой:

— Позвонил бы… хотя бы…

— Но ведь военный переворот… Телефоны отключены — это азбука для детей!

Он попытался шутливо обнять жену, но Вера осторожно отстранилась и опустила взгляд.

— У тебя своя жизнь, у меня своя. Вернее, у меня нет ничего. Ты пойми, в Москве у меня была работа, друзья. Больные, наконец, я ведь врач, столько лет училась… А здесь я живу как в клетке. Дом, сад, магазин…

— Многие о такой жизни только мечтают, — пошутил он. — А возьми англичан, американцев… У них это в порядке вещей.

— Так то же англичане и американцы…

И она пошла на кухню жарить яичницу с ветчиной, любимое блюдо Петра, завтрак, который он ел каждое утро вот уже почти десять лет.

Иногда Петру казалось, что он должен был рассказывать Вере все — и о том, как он спас от убийц майора Нначи, и о заговоре «Золотого льва», и о приключениях на дороге Каруна — Луис. Ей можно было бы рассказать, каких усилий стоила ему каждая публикация материалов Информага в луисских газетах, — ведь это его главная задача здесь, в Гвиании.

Он даже попытался заинтересовать Веру своей работой — поручил ей вести переписку и всю бухгалтерию, поддерживать порядок в фототеке. Она занималась этим добросовестно и равнодушно. Лишь однажды Петр вдруг увидел ее такой же, какой она бывала в Москве, — полной энергии, с блестящими глазами и раскрасневшимся лицом: у дочки коменданта посольства обнаружилась корь. Здесь, в Африке, это была почти смертельная болезнь. Из Лондона была немедленно доставлена вакцина, всем детям посольских работников надо было сделать прививки… И Вера превратила бюро Информага в прививочный пункт, а кабинет Петра — в свою приемную.

Она мобилизовала гвианийцев — служащих бюро, и те с важностью и видимым удовольствием исполняли при ней роль сестер и санитаров. Но корь была побеждена — и Вера опять по целым дням не выходила из спальни, читая и перечитывая старые, пахнущие сыростью журналы, которые брала из посольской библиотеки. Петр объезжал редакции, встречался с друзьями — гвианийскими журналистами, которых у него становилось все больше и больше, писал.

Вера равнодушно просматривала вырезки, которые присылали Петру ребята из Информага, — его охотно печатали.

И получалось так, что с каждым днем они знали друг о друге все меньше, все меньше находилось у них общих тем. Это было тяжело, и Питер искренне обрадовался, когда у них поселился Войтович.

Вера считала, что Войтовичу прежде всего нужно сменить климат и вернуться в Европу. На худой конец следовало бы лечь в клинику в Луисе на полное обследование.

Но Войтович отверг и то и другое.

— Если наши узнают, что я болен, меня отзовут, — просто сказал он, — а я не могу без Африки.

И Вера решила лечить его сама. Она проводила целые дни в библиотеке Луисского университета, где когда-то учился в аспирантуре Петр. У нее появились знакомые преподаватели на медицинском факультете, она получала материалы ЮНЕСКО о болезнях тропических стран.

Врач-англичанин, проведший в Гвиании много лет, поставил диагноз: аллергия. И Вера читала все, что могла найти об этой модной в наши дни болезни.

Войтович снимал свои профессорские очки и близоруко щурился, тщательно протирая стекла концом галстука, который стал носить с недавних пор и утром и вечером. Вот и тогда он протер очки тем же способом, перечитал записку майора Нначи и спросил:

— Поедешь?

— И немедленно! — весело ответил ему Петр. — Это первый глава правительства, который меня приглашает, и мне почему-то кажется, что неудобно заставлять его слишком долго ждать.

ГЛАВА 3

Майор Нначи встретил Петра на пороге своего кабинета. За те несколько месяцев, что они не виделись, майор заметно похудел, черты его заострились, в глазах появилась усталость. Он открыл дверь, как только Петр шагнул в приемную: о том, что приехал русский, майора уже предупредили. Часовые в парадной форме, стоявшие у двери кабинета главы военного правительства, лихо вскинули карабины с широкими штыками — и получилось так, что они отсалютовали одновременно и хозяину и гостю.

— Однако быстро же вы забываете старых друзей! — приветливо улыбнулся майор, крепко пожимая руку Петра и пропуская его впереди себя в кабинет.

— Но, ваше превосходительство… — шутливо склонил голову Петр. — Я всего лишь скромный журналист, а вы…

И он демонстративно обвел взглядом кабинет главы военного правительства: тяжелая с бронзой мебель, толстый ковер на полу, на окнах бархатные бордовые портьеры.

— Ну вот! — рассмеялся майор и лукаво прищурился. — Я, конечно, волею судьбы кое-чего достиг, но и вам, дорогой Питер, не следует недооценивать ваши успехи. Пресса Гвиании, насколько мне известно, в последнее время берет материалы вашего агентства все охотнее. Не проходит ни одного дня, пожалуй, без публикации чего-нибудь об СССР. Не так ли?

Петр снова шутливо поклонился:

— Дух времени, ваше превосходительство. Тем более что английские советники, которые раньше препятствовали этому, насколько мне известно, покидают министерство информации. Редакторы газет теперь сами определяют, что интересует их читателей.

Майор кивнул:

— Духовная деколонизация, Питер. Но… к делу, я не хочу отнимать время. Присядем?

Они удобно расположились в креслах, и адъютант принес бутылки кока-колы (майор сам в рот не брал спиртного и запрещал подавать его в резиденции главы военного правительства). Петр, указывая взглядом на алые розы в хрустальной вазе, шутя заметил:

— Не слишком ли красно, ваше превосходительство? Английские и американские газеты и так уже обвиняют вас в склонности к коммунизму и называют красным майором, мечтающим о строительстве социализма.

Нначи не принял шутку и нахмурился.

— Они обвиняют в коммунизме каждого, кто посмеет стать поперек дороги интересам Запада, — зло бросил он, но сейчас же взял себя в руки. — Дай бог нам пока утвердиться в элементарной демократии и законности. Прежде чем строить новое здание, необходимо расчистить место для его фундамента. А уж потом…

Петр с удовольствием смотрел на молодое, тонкое лицо майора.

«Так вот кого я спас тогда на пляже, — думал он. — Если бы тот, кто подослал тогда убийц, знал, кем станет майор Нначи».

— Но, дорогой Питер, — голос майора опять был весел, — я надеюсь, что вы еще не окончательно отказались от активного образа жизни. Я имею в виду поездки, путешествия…

У меня есть к вам предложение, — уже по-деловому продолжал Нначи. — Завтра летит самолет в Южную провинцию. Министерство информации организует поездку для иностранных журналистов… как раз для того, чтобы показать, что мы не строим там социализм и не намерены национализировать имеющиеся там нефтепромыслы. Пока.

— Пока? — вопросительно вскинул брови Петр.

— Пока, — повторил глава военного правительства. — Человек, который еле держится на ногах, должен ступать осторожно. Прыгая, он рискует поломать себе ноги… а то и шею. Поэтому я говорю «пока».

— Я бывал в Южной провинции, — задумчиво произнес Петр. — И с удовольствием слетаю туда.

— Отлично, — вздохнув, продолжал майор. — Самолет завтра утром. В девять. Сегодня вы получите билет — его привезут вам домой.

Он запнулся, потом продолжал, словно оправдываясь:

— Я знаю, вам будет неудобно перед вашим польским другом, который живет у вас в доме. Но ему лететь с вами нельзя: губернатор Юга подполковник Эбахон настаивает, чтобы к нему были посланы только западные журналисты. Для представителей социалистических стран он хочет организовать отдельную поездку. Позже…

— Может быть, тогда и мне будет лучше слетать… позже? — вырвалось у Петра.

— Я хотел бы, чтобы вы вылетели завтра, — мягко, но настойчиво сказал Нначи. — Вместе с западными журналистами. Вы, только вы один напишете объективную картину. И вот почему.

Он встал из кресла и жестом пригласил Петра следовать за собой — к п— стене, задернутой плотными зелеными шторами с тяжелыми кистями. Потянув за кисти, он раздвинул шторы — за ними, во всю стену, была карта Гвиании.

Толстая голубая линия разрезала ее с северо-запада на юго-восток и, разбившись на десяток тонких, впадала в океан. Это была могучая Бамуанга.

С другого конца карты — с северо-востока, тянулась еще одна голубая линия, потоньше, приток Бамуанги — река Бонгэ. Сливаясь, они образовывали неправильный квадрат — Южную провинцию Гвиании.

Майор Нначи снял с крючка, вбитого в стену, длинную указку — витую, из черного дерева, с головой африканца вместо рукоятки — и повел ею по Бамуанге.

— Вы, конечно, бывали на этой реке? Петр кивнул:

— Несколько раз.

— В этом районе ее ширина достигает трех миль. Точнее, от мили до трех с половиной.

Затем указка поползла по реке Бонгэ.

— Бонгэ поуже, но тоже достаточно широка. Здесь, с юга, океан, болота, мангровые заросли. Через Бамуангу и Бонгэ имеется по одному мосту, здесь и здесь.

Нначи опустил указку, слегка оперся на нее.

— Если же… предположим, эти мосты будут перерезаны… в Южную провинцию можно будет попасть только… воздухом или вплавь. Или от соседей через границу.

Майор многозначительно взглянул на Петра:

— Вы понимаете… о чем речь.

— Среди журналистов идут разговоры, что на Юге не все спокойно, — осторожно начал было Петр, но глава военного правительства перебил его с горькой усмешкой:

— Боюсь, что это сказано слишком мягко. Впрочем, у вас будет возможность увидеть все самому. Увидеть и написать. Написать, чтобы весь мир узнал, что против единства нашей страны подготовлен заговор, написать о тех, кто стоит за спиной заговорщиков. Вы должны будете это сделать, Питер.

Петр молчал. Он знал, о чем идет речь. Уже несколько месяцев богатые южане, представители населяющего Юг племени идонго, переводят свои капиталы со всей страны в Южную провинцию, перевозят туда свое имущество, а то, что нельзя увезти, продают.

Уже несколько месяцев в трущобных кварталах Луиса кто-то натравливает на бедняков южан бедняков северян, распускаются слухи о намерении вождей идонго захватить власть в Гвиании и мертвой хваткой зажать все остальные населяющие ее народы. Пишут о том, что все идонго хитры и коварны, все идонго жадны и властолюбивы. Они держатся друг за друга, они как обезьяны: если одна влезла на манго, остальные заберутся туда же по ее хвосту. Они приходят в чужие края и отнимают у местных жителей — обманом, хитростью — последний кусок, сами же ни с кем не хотят делиться тем, что имеют. Вот и сейчас, когда в Южной провинции открыты целые моря нефти, возле которых можно безбедно жить всем гражданам Гвиании, эти алчные идонго хотят присвоить весь пирог себе, не дать ни крошки Северной, Западной и Восточной провинциям.

Так нашептывали обитателям луисских трущоб кем-то подкупленные бродячие торговцы и проповедники, профессиональные нищие и безработные. И во мраке душных тропических ночей из самых темных закоулков выплывало кровавое слово «погром».

— Вы считаете, что это заговор? — наконец заговорил Петр.

— Да, — прозвучал ответ.

— И вы знаете, кто за ним стоит?

— Да! — так же уверенно ответил глава военного правительства.