Безвыходное пособие для демиурга (СИ)

— Здравствуй, Герман. У тебя новая девушка? Эх, молодость, молодость. Помню, я в ваши годы…

— С добрым утром, Марь Ивановна. Простите, мы страшно спешим. Заседание у нас профкома. Вот за мной девушку и прислали.

Мы сбежали вниз по лестнице и хлопнули входной дверью.

— А что, это даже мило! — Лера сузила глаза и проскрипела старушечьим голосом. — У тебя новая девушка, Герман?

— Ты чего? Ты поверила этой кошелке? Да она от скуки подыхает, вот и собирает сплетни.

— И этого болтуна я веду знакомиться с моей мамой! — Лера притворно вздохнула. — Может, лучше не надо? А вдруг, ты прикидываешься хорошим, а на деле — Казанова и Ловелас?

— Что значит: не надо? Надо, Вася, надо! Я не Ловелас, но твоя мама купила один из двенадцати стульев Венской работы! Женюсь, ради стула, женюсь! Веди меня в парикмахерскую, внучка Сусанина!

Мы двинулись к остановке. Лера молчала, видно обдумывала гадость соседки. Добрая она, старушка, у нас, душевная, главная по подъезду, в совершенстве умеет так в душу плюнуть, что икается потом месяцами.

— Лера, ну ты чего? Она же это специально. Ну, хочешь, вернемся и скажем ей… Ну, что мы встречаемся?

— Что? — Лера, недоумевая, посмотрела на меня.

— Я про Марь Ивановну.

— Ну да, ты же еще до конца не проснулся, — хмыкнула Лера. — Труд из обезьяны создал человека, а компьютер из хомо сапиенса обратно лепит шимпанзе.

— Я ведь сказал, что писал рассказ. Я сидел в Интернете и собирал данные, чтобы не срезаться на какой-нибудь мелочи.

— И что же ты искал в мировой помойке?

— Ну, знаешь, я тут подумал, что в нашей стране хорошей мистики нет совершенно. У них там: Кинг, Кунц. А у нас: как-то так. Противопоставить, скажем, «Маятнику Фуко» нам просто нечего. Нельзя же всерьез сравнивать «Код да Винчи» с «Дневным Дозором». Сама идея высокопробной мистики она пугает всех — и никто не хочет ее разработать. У нас почему-то все боятся зависимости от этой чертовщины. Но, Лера, ты же понимаешь, что если я подключусь к информационным полям, которые надиктуют мне такие рассказы или повести, то эти же самые эгрегоры не станут сводить меня с ума, наоборот, они будут защищать свои истории.

— Чем тебе «Дозоры» не угодили? Хорошая сказка.

— Вот именно: сказка. Отличная, но сказка! Понимаешь, все дело в том, что «Дозоры» — вещь настолько прозрачная, что тут не нужно гадать на кофейной гуще, откуда взялись и герои, и вся социальная модель противостояния белых и черных магов. По сути, эти книги и фильмы несут информацию даже не о взаимопроникновении криминального и полицейских миров, а об их едином корне. Собственно, до Сталина у нас не было «воров в Законе», как понятия… Вот и получается, что эти книги вовсе не о магии, а о человеческих взаимоотношениях, построенных на классическом детективном сюжете. И все это здорово, только выдумано от начала до конца. А я хочу написать такое, чтобы мне поверили не только читатели, но даже и настоящие волшебники, если они существуют.

— Ох, Гера, ну когда ты повзрослеешь? Смотри, как бы это я из-под венца не сбежала! Поверить тебе? Да кто ты такой и что ты об истинной мистике знаешь?

— Это не важно. Главное, что я хочу не знать правду, а написать так, чтобы это невозможно было отличить от реальности. В кино уже делаются подобные пытки. Возьмем, к примеру, сериал «Девять неизвестных». Философская основа в фильме сильнее магической, но с другой стороны, тот амулет, что передали по факсу и налепили на лоб одержимому — он, конечно, не настоящий, но составлен по всем правилам западной науки. Пентаграмма и внутренние символы — они настоящие, только передают европейское представление о мироздании и власти пяти элементов. А еще эти знаки в таком сочетании вряд ли удержат демона в узде. Я консультировался по этому поводу на кафедре социологии. И все эти сны, и коридоры — это очень похоже на возможное развитие событий среди людей психически неуравновешенных и интуитивных идеалистов. А вот если взять сериал «Завещание ночи», то поверить в него нельзя совершенно, но смотреть очень даже приятно.

— Гер, ну что ты, в самом деле? Настоящие писатели и режиссеры: они ведь профессионалы. Это их хлеб: сочинять красивые сказки. Чтобы просто дотянуться до уровня любого из них нужно на это положить целую жизнь. Вот оно тебе надо? Даже если ты напишешь то, что хочешь, ты потом еще лет пять будешь бегать по издательствам, и в итоге, все равно сделаешь все так же, как все. И не получится у тебя книги, которой можно поверить.

— Но попытаться ведь стоит, правда?

— И это все, до чего ты додумался за двое суток?

К остановке подкатил наш автобус. Мы вошли. Людей было много, и продолжать дискуссию совсем не хотелось. Просто Лера не знает, о чем я, на самом деле размышлял! Она себе это даже представить не может!

В сознании обывателя мистика — это серийные убийства, шизофрения, загробные голоса, и непременно мертвые с косами вдоль дорог стоят. В общем: ужастики обыкновенные. И от этого читателей уже тошнит.

А настоящая мистика — это «Мастер и Маргарита».

Только вот Булгаков мертв, а я жив.

Мистика — это не лужи крови и не кишки, развешанные по углам пентаграмм.

Истинный мистический жанр, это когда в произведении либо нет убийств, либо они не самоцель, а лишь фон, события в логической цепи необъяснимых с точки зрения физических законов событий.

Настоящая мистика обращается не просто к животному ужасу смерти, она сама, одним фактом своего существования, заставляет учащенно работать не только сердце, но и мозги. Переплетения детективных сюжетов, в которых нужно найти не убийцу, а источник необъяснимого, заставляют читателя лихорадочно перебирать варианты возможного.

И нужно позволить угадать читателю лишь за абзац до того места, где все прояснится окончательно.

Вот сериал «Вызов» — это стопроцентное попадание в цель, с одной маленькой оговоркой: в нем каждый раз присутствует сеанс черной магии с последующим торжественным ее разоблачением.

А я хотел написать такое, чтобы на срывании покрывал с тайн Изиды дело бы не кончилось. Я хотел приблизиться к истинной тайне так, чтобы читатель содрогнулся: неужели, правда? И на этом можно ставить точку.

Мистика — это не объяснение обывателям эзотерических законов вселенной, которые сам-то я только чувствую, но не понимаю, а моделирование возможной последовательности событий в нашем мире, если представить, что необъяснимое живет по своим, особенным, но вполне реальным, подающимся осмыслению, законам.

Вот чего я хотел! И, следуя таким высоким целям, уже на третьей странице любого рассказа я осознавал свое бессилие и стопорился. Но это вовсе не повод для насмешек! Дорогу осилит идущий! Я просто часто делаю привалы.

Мне иногда кажется, что Лера это понимает, потому она не смеется надо мной, только подтрунивает, подхлестывает мое самолюбие, чтобы я из Обломова превратился в Штольца.

Вот только немец никогда не сможет написать русский мистический роман. У него менталитет другой.

Впрочем, Обломов его тоже никогда не создаст.

А я напишу. Из вредности! И не какой-нибудь рассказ, а настоящее серьезное произведение, в котором будут подняты глобальные философские вопросы бытия, самосознания и человеческой культуры!

Автобус с удовольствием выдавил нас из своего чрева на нужной остановке. Меня подташнивало от давки, но я, конечно, ничего не сказал.

В парикмахерской нас уже ждали. Лера оказалась записанной.

Миловидная девушка, глядя на меня, лишь покачала головой:

— Ну, Лера, ты себе гламурного мальчика отхватила!

— Это еще неизвестно кто кого отхватил! — возразил я. — Девочки, вы не на шопинге, потом обсудите проблему глобального вырождения истинных мачо, а сейчас, давайте, делайте из меня красавца.

— А ты нахал! — изумилась мастер.

— Этим и берет, — хохотнула Лера.

— Значит так, Герман, будешь болтать, язык укорочу и не замечу, — для наглядности мастер щелкнула ножницами.

Я промолчал.

— Вот и договорились, — и девушка приступила к работе.

Я закрыл глаза, чтобы расстроиться только один раз, при взгляде на результат.

Когда меня побрызгали одеколоном и велели посмотреться в зеркало, я приготовился к самому худшему.

Так и есть: на меня смотрел какой-то мальчик-колокольчик, истинный жених, кончивший школу с отличием, и теперь остервенело грызущий гранит академической науки.

Я обернулся к Лере:

— И вот за такого ты сможешь выйти замуж? Бр-р-р! Просто жуть.

— А маме, точно, понравится, — усмехнулась мастер. — Идеальный студент. Гений!

— Ну-ка, ну-ка, а с какой стороны гениальность лучше просматривается? — я покрутился у зеркала. — Ох, не знаю, я так отвратительно не выглядел с пятого класса. Лучше бы «под ноль». И золотую цепь на шею.

Лера захохотала:

— Цепь — непременно, и гирю к ней примотать.

— Так, говорите, молодой человек, прическа вам моя не нравится? — в руке девушки взревела машинка.

— Стоп! Я пошутил! Лера, чего они у тебя все такие серьезные?

— Боятся, что ты с них главного отрицательного героя спишешь, да еще и назовешь их именем для полной узнаваемости.

— А я думал, сочинять — моя прерогатива.

— Желаю произвести на маму неотразимое впечатление, писатель, — захохотала подружка Леры. — Освобождай кресло, через пять минут ко мне пожалует важная персона.

Когда мы вышли из парикмахерской, Лера ехидно оглядела меня с головы до ног:

— Никуда тебя одного выпустить нельзя. Ты только прикидываешься компьютерным червем, чтобы отвести от себя подозрения, а как только юбку увидишь — сила воли тебя и покидает. Может, подозрения твоей Марьи Ивановны не беспочвенны?

— Вы все категорически не правы! На юбки я вообще не смотрю. Только на ноги.

— Вот! — Лера ткнула указательным пальцем мне в грудь. — Все вы мужики одинаковы, и всем вам одного от нас, несчастных, надо.

— Да кабы не это наше, можно сказать, единственное достоинство, то и семей в мире бы не было.

— Что? — Лера захохотала. — А мы как амазонки: поймаем пару мужиков, используем, снова поймаем.

— Ага, а еще говорят, что мужчины чокнутые, — я прикоснулся к голове. Как-то пустовато, словно чего-то не хватает.

— Не трогай произведение искусства грязными руками! — нахмурилась Лера. — Потерпи хотя бы сегодня.

— И чего ты так дрожишь? Ведь она тебе мать, и ты не падчерица. Чего переживать?

— Тебе этого не понять. У тебя нет ни родины, ни флага.

— А на фига они нужны? Чтобы умереть за амбиции великой державы в двадцать лет в чужой стране и вернуться «грузом 200» в цинковом гробу? Ты понимаешь, что из такого жилища истинному вампиру или просто зомби уже и не подняться?

— Дошутишься! Учти, и у стен есть уши.

— Безусловно. Только ты наши дома видела? Они старые, обшарпанные, никто их не любит, не холит, не жалеет, все их презирают и ненавидят. У них и уши-то все давно с пробками серы. Что они могут понять?

Какой-то старичок в пиджаке и галстуке шарахнулся от нас, и, испуганно оборачиваясь, ускорил шаг.

— Вот они, твои «уши». Они сами всего боятся! — сказал я.

— Пойдем, Гера, отсюда. Что-то мне здесь не нравится.

— Козлик этот? — старичок в пиджаке, и в самом деле был с козлиной бородкой и длинными вьющимися волосами. А еще он заметно косил.

— Все, Гера, остановись! Неужели ты ничего не чувствуешь?

— Почему это? — обиделся я. — Благоухает разрытой канализацией. Но разве в этом есть хоть что-то необычное? Вот если бы не было этого запаха, я бы изумился.

— Пошли уже, — и мы перебежали к другой остановке. Без пересадки никак не добраться до Лериного дома.

Мы торопливо прыгнули в первый подкативший автобус.

Мне показалось, что в тот момент, когда закрылись двери, старичок в пиджаке вдруг оказался за окном и пристально посмотрел мне в глаза. Я тряхнул головой, сбрасывая наваждение, и за эти секунды мужчина куда-то исчез.

Так, с компьютерными играми, в самом деле, пора завязывать! Чудак с раскосыми глазами шел, вообще-то, нам навстречу, он не мог оказаться на одной остановке с нами.

Нет, конечно, можно представить, что мистические силы, оберегающие писателей, услышали меня и послали своего тайного агента и внешность у него такая, чтобы я сразу обо всем догадался.

Но, в общем, это — полный бред.

А, впрочем, было бы забавно, если бы этот старикашка оказался иностранным агентом. Он следил за мной, талантливым и подслушивал. А когда я его заметил, он уже крался, чтобы проследить, на какой автобус мы сядем. Только зачем?

Куда как правдоподобнее: он просто что-то вспомнил и вернулся обратно.

А вот куда он пропал — это уже другой вопрос. Да он вполне мог за те доли секунды, пока я своей башкой тряс, зайти за стену остановки. В тенек, покурить, раз автобус — не его.

В общем, если хорошо подумать, то любому событию всегда найдется объяснение.

Вскоре мы без приключений добрались до Лериного дома.

Я посмотрел время в телефоне:

— Рановастенько.

— И что ты предлагаешь? Сходить в кино, съесть по мороженому?

Я пожал плечами:

— Почему нет?

И тут заиграла Лерина «раскладушка». Это ее мама увидела нас в окошко и звала подняться.

— Пошли, романтик.

В дверях подъезда мы столкнулись со странной пожилой женщиной. У нее нос свисал спелою сливой, прямо как в русских народных сказках у бабы-Яги.