Помоги проекту - поделись книгой:
Виктор Ерофеев, писатель (интервью 2003 года)
Известный русский писатель Виктор Ерофеев продолжил традицию представителей отечественного бомонда посещать по осени Японию. В ночь перед отъездом писателя из этой страны мы встретились с ним в баре токийского отеля.
– Виктор Владимирович, вы приехали по приглашению Японского фонда? – Да, это они меня пригласили.
– А вам самому хотелось побывать в Японии? – Хотелось, конечно. Я давно уже думал о том, чтобы сюда приехать. Не так давно даже написал что-то по поводу моды, которая сейчас существует в Москве на Японию. Хотелось съездить в модный город, в модную страну, хотя уже в России было понятно, что это абсолютный симулякр, абсолютная имитация несуществующего. Это то, как представляют себе Японию её любители в Москве. Поэтому здесь для меня не было большим откровением понять, что Япония другая, но тем не менее было забавно сравнить.
– Другая – это какая? – На этот вопрос всегда можно найти самые разные ответы.
– Говорят, что Япония у каждого своя. У Вас она какая? – В этом Япония не уникальна, потому что и Россия у каждого своя, и Франция у каждого своя… Япония, конечно более сложная страна, чем Франция, но меня она поразила как раз другим. Мне Япония показалась гораздо более прозрачной, чем её в Москве изображают, более открытой для контактов, которые оказались здесь очень лёгкими для меня. Я сужу по другим странам и надо сказать, что такая лёгкость контактов всё-таки о чём-то говорит. Американцы тоже открыты, но в этой открытости суть есть – пустота. А в японских контактах, как мне показалось, действительно существует интрига, и это похоже на Россию. Интрига заключается в том, что мы выходим из архаического общества (я говорю про Россию), выходим из народа и, собственно, не представляем себе, какая может быть самоидентификация. Здесь ситуация параллельна, хотя, наверно, не столь драматична. Здесь тоже есть определённый выход из традиционной системы, из канонов и, одновременно, некоторое беспокойство по поводу того, чтобы эти каноны не потерять. Но с другой стороны, есть и ощущение того, что с этим надо расставаться. Вот это – похоже. Этой интриги нет совершенно в Европе, которой не нужно куда-то уходить, куда-то приходить, она Европа и есть. А здесь всё ещё идёт некое становление. Но по японскому очень бедному опыту, который у меня здесь был, видно, что эта культура гораздо более пластична, чем российская, по крайней мере на поверхности. Японская культура стремится к сглаживанию конфликтов, стремится, по крайней мере в идеале, к некоей гармонизации. Не к гармонии, а к гармонизации, и поэтому рисует себя как неагрессивную, в то время как российская культура себя заведомо выставляет как культуру конфликтную, и, в общем, в этом находит даже какое-то своеобразие. Поэтому, если и существуют параллельные движения, по сущности своей они, наверно, достаточно разноречивы. На мой взгляд, русские и японцы несопоставимы.
– Тем не менее очень многие, попав в Японию впервые, находят много общего с Россией. Может быть, ищут то, чего нам там не хватает?
– Это то, о чём я уже писал. Именно после того идеологического вакуума, который наступил после падения коммунизма, Россия впервые за долгое время смогла хотя бы попробовать поискать саму себя. Это не очень получилось, но тем не менее этот поиск выявил несколько достаточно важных вещей, в том числе, нашу какую-то глубинную связь с Востоком, с восточной, я бы сказал, органикой. Эта связь в России всегда выражалась в идеях, идущих сверху. Славянофилы искали своеобразие России, но то, что они формулировали, было явно востокообразное. Евразийцы – тоже. Сейчас в первый раз Россия действительно показала свои довольно причудливые восточные корни. Некоторые оформили это как некий глубинный зов восточной культуры и соединили этот зов в двух точках: на Тибете, посчитав, что там русский человек может найти некую истину, и в Японии. Решили, что есть в Японии ровно то, чего в России не достаёт. Это, прежде всего, вкус к вещам – у нас всегда вещи находились в хаотическом состоянии, а здесь в собранном; вкус к пантеизму – у нас он тоже находился в хаотическом состоянии после принятия христианства. Наверно, ещё вкус к покою, которой иногда называется созерцательностью, иногда ленью. Понятно, что здесь совсем другие рычаги поведения и, наверно, всё это выдумка, но тем не менее, если в России самосознание строится в какой-то степени и у какой-то части населения по японскому образцу, то ничего в этом плохого нет. Другое дело, что Япония абсолютно к этому равнодушна, Россию абсолютно не знает и знать не хочет, ничего общего с Россией не видит. Представление о России у них абсолютно поверхностное, мода на Достоевского и русскую литературу прошла. Единственное, на что они ещё опираются – русская музыка. Клянутся в любви к Шостаковичу – это повсеместно. Всё остальное вызывает них или какое-то смутное отвращение, или равнодушие. Россия их ничем не цепляет. Всё то, что тут печаталось в последние годы по русской литературе, вызывало только равнодушие. Никто не прошёл – ни один писатель не имел здесь никакого отзвука. Это понятно, потому что, как я себе сейчас представляю, японец, читая любого из современных русских писателей, ничего для себя найти не может.
Я был на двух телевизионных передачах, довольно модных здесь, и, конечно, поговорил потом и с ведущими, и с продюсерами. Японская современная культура – это культура, которая обесцвечивается, уходит в развлечение и этого уже почти не стесняется в отличие от русской культуры. Это культура, которая довольно равнодушна к воссоединению серьёзной и никакой литературы, о чём у меня был разговор в издательстве. Их культура уже совсем не волнует, их волнуют тиражи. Поэтому, конечно, на каком-то уровне Россия менее распалась в культурном отношении, чем Япония. Здесь серьёзный культурный кризис, серьёзный. И они – японцы – уже сдались. Они фактически не оказывают сопротивления, это не в их сегодняшнем характере. Это ведь надо кому-то себя противопоставлять, с чем-то не соглашаться, а японцы, в конечном счёте, через свою страсть к комиксам, через эти манга, абсолютно легкомысленные ток-шоу (наши и то более осмысленные) утрачивают самое элементарное – попытку осмысления и самоосмысления. Если культура японская будет и так дальше развиваться, то понятно, что их ждёт судьба Америки, в этом плане довольно скучная судьба. А кроме того, они готовы декларировать свою любовь к Америке, любить Кинга, и говорить об этом открыто. Это довольно печально. У меня было довольно ограниченное количество встреч, но всё-таки были: с писателями, два раза с фотографом Араки встречался – довольно забавным человеком, – с художниками, с настоятелем буддийского монастыря близ Киото, с танцовщицей из классического театра. Они произвели на меня очень симпатичное впечатление, и здесь есть противоречие – на культурном уровне это не вызывает особой симпатии, а на человеческом вызывает.
Я очень много ездил по разным странам, представляю себе достаточно неплохо Европу, немножко Азию, Африку, Америку. Мне здесь было не сложно. Я понял, что загадочность японской души сильно преувеличена. Особой загадочности я здесь не обнаружил.– Вы разочарованы? – Нет, но мне было немножко обидно за то, что всё, что они накопили в течение столетий, так легко сейчас сдаётся. Не модно стало бороться, не модно сопротивляться.
– Японцы становятся слабы. Это сейчас модно. – Мне тут рассказывали, что характер японской девушки очень мягкий, и когда мужчина настаивает, она очень быстро сдаётся. Но, смеясь, говорили мне, они перестали настаивать.
– Думаете, характер японских мужчин ещё мягче? – Ну, не знаю. Я ведь работал здесь в стиле спрессованного импрессионизма. Я для себя спрессовал впечатления за 15 дней, побывав в Токио, на Хоккайдо, в Киото и Наре, на Окинаве. Довольно много общался с людьми. Фонд очень хорошо это всё организовал и единственное, чего я не добился, это встречи с кем-то из кино – они все были заняты.
– Но Вы же литератор прежде всего. А что японская литература? – Мне трудно сказать, что она такое, потому что я не специалист, но немножко почитал. С Мураками не встретился – он за границей. У нас балдеют – вот точное слово – от Мураками, а он не очень сильный писатель. Мне – профессиональному литератору понятно, что он даже с этим романом, который задуман был неплохо – «Охота на овец» – не справился. Знаете, как говорят в сводках дорожно-транспортных происшествий: «Не справился с управлением». Вот так он не справился с романом. Он у него ушёл в кювет. А те ребята молодые, которых я читал в сборнике «Он» и «Она», это…
– Не произвело впечатления?
– Ну, а что там может произвести впечатление? Я почитал так, что бы как-то наложить эту сетку на свои впечатления чисто социального плана, но…
Встречался ещё в парламенте с одним сенатором. Тоже, в общем-то, интересно, но я не могу сказать, что это всё как-то соответствует тому московскому представлению о том, что есть сила японского характера. Просто у них поведенческая мораль такая. Они гораздо более атеисты, чем принято считать в России. Всё здесь пока держится на силе воспитания. Но один раз поезд сойдёт с пути, а ни одного стрелочника который бы объяснил, куда ехать, нет. Всё построено на системе поведения: так и так, свекровь и невестка – такие отношения, а начни невестка бунтовать и непонятно, что дальше случится. Это даже не грустно, просто сдача неприятна, потому что идёт повсеместно в мире. Есть страны, которые уже сдались, есть, которые сдаются, есть, которые ещё сопротивляются. Ледник оглупления, который находит на мир, в Японии, к сожалению, далеко продвинулся в сознании людей.– Как Вы думаете, кого из современных русских писателей стоило бы здесь издать? Кого японцам можно посоветовать почитать? – Никого. Абсолютно никого. Единственно, что я бы предложил сделать, так это издать ту книжку, которая мною уже написана и разошлась в разных странах с успехом. Это антология «Русские цветы зла». Её изучают в Америке в университетах, потому что это хотя бы некий бульон, там хоть какие-то ориентиры есть. По-моему, это живо заинтересовало бы людей, которые здесь занимаются русской литературой. Как ни странно, в это сторону они не смотрели, хотя, в общем-то, предисловие к этой книжке написано довольно давно. Но они все занятны – они занимаются серьёзной, интересной работой. Кто-то Хлебниковым, кто-то Платоновым… Но это тоже самое, что строить дороги в России: если нет инфраструктуры, то и не построишь ничего. Здесь нет инфраструктуры русских культурных исследований.
– Мне кажется, есть такая особенность японского академизма: учёный, изучающий одного писателя, редко читает другого. Они частенько копают очень глубоко, но очень узко. – Это американский способ. Здесь вообще очень много американизмов. Иногда едешь по Токио, и он очень напоминает американские города – какая-то смесь Нью-Йорка и Сан-Франциско. Гостиницы абсолютно американизированы. Вот мы сейчас сидим в этом баре – это абсолютная Америка. Окинава до 1972 года была Америкой, и там это очень сильно чувствуется во всём. Даже знаки дорожные сделаны по американскому образцу.
– Вам симпатична мода на Японию в Москве? Кухню-то вы японскую любите, это известный факт. – Да, я и здесь с удовольствием попробовал много всего. Что до моды на Японию, то она мне симпатична местами. Она, скорее всего, показывает наш очень тяжёлый моральный кризис. Действительно страшно – не на что опереться, ни на традицию семьи, ни на традицию позитивной государственности, ни на традицию культуры, потому что наша культура всегда стремилась к освобождению, а когда освобождение состоялось, то оказалось, что это Ленин, а потом Сталин. Поэтому, если у нас появляется идея какой-то чести, духа, как бы это ни называлось – самурайского духа ли, что абсолютно, по-моему, выдумано, – когда есть хоть какие-то побеги, за которые можно зацепиться, то и слава Богу. Насколько сама Япония в этом повинна, трудно сказать. Скорее всего, совсем не повинна. Вообще, конечно, Японию ждут серьёзные времена, потому что так нельзя сдавать культуру.
– Вы будете об этом писать? – Наверно, наверно. Но надо найти какой-то жанр. У русских есть какая-то мания – каждый русский писатель, когда приезжает в Японию, почему-то считает, что обязательно надо отметиться. Раньше так русские писатели, когда в Италию ехали, считали, что обязательно надо про неё написать. Про Германию не надо и про Францию не надо, а вот про Италию надо. А сейчас уже какое-то количество времени считается, что надо обязательно про Японию написать. С другой стороны, можно найти какой-то жанр, где это будет непроизвольно, не про Японию, про что-то другое, но Япония будет присутствовать в качестве задника, как в театре говорят. В России посмотрим.
Светлана Жильцова, диктор телевидения (интервью 1999 года)
Несколько лет назад по нашему телевидению регулярно шли уроки иностранных языков. Правда, уроков японского среди них никогда не было. А вот в Японии русский язык преподавали по телевидению довольно долго – около 15 лет. О том, как это было, рассказывает одна из самых красивых женщин советского телевидения.
– Светлана Алексеевна, что за история связана с преподаванием русского языка в Японии? Говорят, что там чуть ли не всё наше Центральное телевидение побывало. – Ну, всё не всё, а работали мы там действительно очень активно. В начале 1970-х годов государственная японская телекомпания NHK транслировала много уроков иностранных языков – от английского до китайского. Советский Союз имел тогда очень сильное влияние в мире, и в Японии был к нам, к русскому языку довольно большой интерес. Но по телевидению русскому языку не обучали. Поэтому, когда логичным образом возникла подобная идея, NHK подписала договор с советской стороной о проведении телеуроков. По этому договору японцы заключали контракты с нашими дикторами Центрального телевидения, и мы по очереди выезжали туда на работу. Сначала у нас считали, что для этого необходимо какое-то особое образование, поэтому первой поехала Анна Шатилова – она заканчивала факультет русского языка и литературы, – а второй, в 1974 году, стала я, поскольку была выпускницей Института иностранных языков.
– Эти уроки пользовались популярностью?
– Ещё какой! Передачи шли по 3-му образовательному каналу NHK два раза в неделю, утром и вечером. Самые интересные уроки они по несколько раз повторяли, а каждый месяц ещё и издавали буклеты с текстами уроков. Надо отметить, что лично у меня участие в этой программе вызвало немало волнений. Вы вспомните, какие это были времена. Помимо того, что я учила японцев новым русским словам, выражениям, речевым оборотам, произношению, мне же надо было что-то рассказывать о жизни в СССР. Работала я там в первый раз ровно год, и первые полгода всё было относительно нормально, потому что я говорила на привычные темы: пионерские и комсомольские организации, пионерлагеря, Красная площадь и тому подобная социалистическая атрибутика. Но через полгода ко мне подошёл наш режиссёр Сасаки и говорит: «Светлана-сан, вот темы новых уроков. Напиши, пожалуйста, текст и готовься». Я глянула и обомлела. Надо было рассказать о своей семье, о том, как в России пьют водку, о том, как моются, как красятся русские женщины, и всё в таком духе. Для нас же было дико тогда, что можно на всю страну рассказывать о том, кто твой муж, какие у тебя дети, какая семья. А водка?! Это же нонсенс! Я в ужасе побежала к нашему послу Трояновскому, мол, так и так, Олег Александрович, что делать? А он говорит: «Светлана, контракт заключён, раз надо – значит, надо. Рассказывай».
Пришла на передачу, глянула – а у них всё это идёт в эфир без перезаписи. Но делать нечего и… Начала с того, что, поскольку я небольшой специалист по водке, то могу рассказать только очень немногое, а именно: водку надо обязательно пить холодной, только на белых скатертях, только из хрустальных рюмок и только по большим праздникам. Обязательно должна быть хорошая закуска: отварная картошка, грибочки, икорка. Ну и показала, конечно, как её пьют. Тут мне помогали стажёры из нашего посольства, тоже с одобрения Трояновского.
Господи, что тут началось! Письмами меня завалили, передача постоянно повторяется, в журналах тексты печатают, буклеты с моими инструкциями по выпивке продают! Успех неимоверный. А ещё после этого в гостях у режиссёра показала, как делать «Кровавую Мэри» с солью, наливала по ножу – всё, как положено. Мне кажется, японцы вообще очень любят наблюдать, это тоже одна из черт их национального характера, и мой режиссёр не был исключением. Ему процесс приготовления «Кровавой Мэри» так понравился, что пришлось и про это снимать сюжет.
Японцы в те дни, наверное, водки выпили больше, чем за всю жизнь. Но, конечно, не из-за одной водки смотрели они русский язык. Зрителей, повторюсь, было очень много, и большинство интересовалось нашей страной и языком совершенно искренне. Всё-таки мы соседи, они очень любят нашу классическую литературу, наш театр. Всё это подвигало людей на изучение русского языка. Я считаю, что выучить любой язык по телеурокам практически нереально, да и японцы наверняка это понимали. Но уж очень интересно им было узнавать про нашу жизнь, про быт, привычки, характеры. Ну, конечно, и водка кому-то нравилась, а кому-то и ведущие.
За те годы, что существовали эти курсы, там поработал весь цвет советского телевидения – Анна Шатилова, Ангелина Вовк, Светлана Моргунова и многие другие. Владимир Ухин и я были там дважды (в 1983 году я проработала там ещё 7 месяцев). К тому же японцы обожают блондинок. Помню, как однажды в электричке один японец, сидевший напротив, рассматривал меня в упор долго и очень пристально. Вообще-то у них это совсем не принято, и я откровенно удивилась и занервничала: вдруг что-то не так? Он, видимо, это понял, улыбнулся и сказал «Мерлин Монро!» [2] Но были случаи и посерьёзнее. Один очень крупный издатель, миллионер Иванами, случайно увидел меня на экране. Я ему так понравилась – а они европеек вообще очень любят, – что он стал изучать русский язык, стал другом Советского Союза, частенько бывал в нашем посольстве и до самого последнего времени каждый год присылал мне в Москву календари своего издательства с поздравлениями [3] . Что поделать – все по-разному приходят к изучению языка.
– Похоже, что японцам ваши уроки действительно нравились. А вам понравились японцы и Япония?
– Конечно, это было потрясение для меня. Первые два месяца я порхала там как бабочка. Улицы, магазины, телестудия – сплошной калейдоскоп. Время прошло как один день. Потом я немножко успокоилась, а когда приехала снова работать, уже в 1983 году, то удивлялась уже более сдержанно и старалась больше учиться, благо поучиться у японцев есть чему, и у меня была такая возможность. К тому же я не только уроки вела по телевидению. Я объехала практически всю Японию с выступлениями, с лекциями, с рассказами о Советском Союзе. Японцы звали меня сэнсэем (учителем), а это очень уважительное обращение.
Естественно, поскольку я женщина, мне было очень интересно попробовать их кухню. С первого раза я влюбилась в суси и сасими, правда, сырых осьминогов тогда одолеть не смогла. Потом и их распробовала, и всё остальное. Распробовала так, что даже японский хрен – васаби – возила в Москву килограммами.– Здесь готовить не пытались? – Пыталась, но, во-первых, здесь и продуктов таких нет, во-вторых, это достаточно дорого, да и эстетики такой, как в Японии, не получится. Ведь в японской кухне красота ещё важнее, чем вкус. Там настолько это гармонично, изящно, что передать словами просто невозможно. Тарелочки, чашечки, мелочь всякая сделаны с таким удивительно тонким вкусом, что внешний вид становится неотъемлемой частью блюда. И это стремление к всеобщей завершённости и гармонии не только кухни касается. Например, мне очень понравились их комнаты в национальном стиле. У нас ведь квартиры чаще похожи на антикварные лавки, а у них сдержанные, пастельные тона, скромность, даже аскетизм. Правильно – человек дома отдыхать должен. И одевались они тогда также просто, сдержанно, но дорого. Это вообще, наверное, национальная черта такая.
Хотя у японцев, как у любого народа, хватает и отрицательных качеств, но меня совершенно потрясла их предупредительность по отношению к другим людям. Как-то раз на занятие не пришёл один из моих учеников. Я спросила, где он, а мне, широко улыбаясь, ответили, что у него умер отец. Боже мой, чему тут улыбаться? Мне моя напарница, полуяпонка-полурусская, тогда объяснила, что улыбаются они потому, что не хотят чужого человека нагружать своими проблемами. У нас-то ведь, когда спрашивают, как дела, мы и рассказываем, как дела, выговориться стараемся. Случилось что-то у знакомых – стараемся как-то соболезновать, вроде вместе как-то легче. У них – всё наоборот. Нельзя допустить, чтобы кто-то ещё себя неловко чувствовал. Это, мне кажется, очень по-японски. Или вот ещё пример чисто японской предупредительности по отношению к другим людям: как-то раз во время дождя пришла в магазин. Там перед входом везде есть специальные подставки для зонтиков, но оказалось, что для тех, кто не хочет по какой-либо причине свой зонтик там оставлять, раздают специальные полиэтиленовые чехлы, чтобы, расхаживая по магазину, вы случайно не задели и не испачкали кого-нибудь своим мокрым зонтом. Это меня тогда, в 1973 году, просто потрясло. Впрочем, попав в Японию спустя 10 лет, я всё равно не могла привыкнуть к этому.
– Попав в Японию спустя почти 10 лет после первой поездки, вы заметили какие-нибудь изменения? – Нет, вы знаете, изменений я особенных не заметила. Другое дело, что я сама уже несколько иначе всё воспринимала, так как имела за спиной определённый опыт и некоторые знания. Я больше интересовалась культурой, ходила в кино, даже в театре Кабуки была.
– Понравилось? – Очень любопытно, но, честно говоря, до конца досмотреть не удалось, потому что моя японская подруга сказала, что европейцам этого всё равно не понять. Но то, что удалось увидеть, особенно мужчины в женских ролях, – это интересно. Если же говорить о разнице в восприятии спустя 10 лет, то мне показалось, что японцы стали как-то меньше похожи на японцев. Может быть потому, что стали ярче, американистей, что ли. Особенно молодёжь. Может быть потому, что гораздо больше иностранцев появилось на улицах, особенно в районе Роппонги. С другой стороны, менее вежливыми, предупредительными, сдержанными японцы не стали, и это отрадно. Мне кажется, что Япония, как и любая другая страна, со временем изменяется, но у них эти изменения при внешней яркости и заметности основаны на более устойчивой национальной традиции. Впрочем, я не специалист, мне судить об этом трудно.
– Светлана Алексеевна, вы так долго учили японцев русскому языку. А вам удалось выучить японский? – Честно говоря, нет. На бытовом уровне, на улице, в ресторане, в магазинах я разговаривать могла, но нельзя сказать, что я выучила японский язык. В этом отношении мне очень мешало моё знание английского. Ведь довольно много японцев говорят по-английски, и сложных ситуаций у меня практически не было. Мне немножко жаль, что я так и не выучила японский язык, по другой причине. Дело в том, что знание этого языка очень сильно помогает в понимании характера японского народа. У них даже мужчины и женщины разговаривают как бы на разных языках. Представляете, сколько там нюансов, сколько оттенков в языке и в общении?
– Что Вы можете пожелать нашим читателям, русским и японским? – Всем – и японцам, и русским: изучайте друг друга. Русским – учите японский язык. Японцам – говорите по-русски!
Михаил Задорнов, писатель-сатирик (интервью 1999 года)
При всей своей самой искренней симпатии к Михаилу Николаевичу Задорнову я никогда не мог предположить, что знаменитый сатирик окажется связан с Японией кровными узами. Если бы он бывал в Японии, думалось мне, это обязательно выплеснулось бы на сцене, в его миниатюрах, рассказах, в пьесах. Но нет же: многих Задорнов потрепал в своих текстах, особенно американцам достаётся, а о японцах… Миниатюру, в которой они упоминаются несколько раз, я смог найти только одну и сделал вывод, что для Михаила Николаевича они либо неинтересны, либо он с ними просто незнаком.
Включив в один прекрасный вечер телевизор, я понял, что ошибался.
– Михаил Николаевич, не так давно по телевидению прошёл снятый вами документальный фильм «Цунами», из которого многие зрители с удивлением узнали, что вы – сын известного писателя Николая Задорнова. К своему стыду должен признаться, что я и сам не сразу понял, что человек, посвятивший всю жизнь изучению истории Дальнего Востока и создавший целую серию романов на эту тему, в том числе полностью «японскую» трилогию «Цунами», «Симода», «Хэда», – ваш отец. Судя по фильму, вам тоже небезразлична японская тема? – У меня вообще с Дальним Востоком отношения особые. Когда я окончил школу, отец мне предложил поехать на Курильские острова поработать в ботанической экспедиции. Я поехал, побывал на Шикотане, Урупе, других островах, и меня это так потрясло, что очень захотелось написать об этом. Я и написал – страниц около 200. Отец прочитал, сказал, что 3 из них хорошие. И эта рукопись до сих пор пылится в какой-то папке. Но, поскольку признаки графомании у меня были налицо, я потом всё равно начал печататься, в том числе и в журнале «Дальний Восток».
– А как появилась японская тема? – Японская тема появилась у отца. Он всю жизнь, с тех пор как начал писать очерки о строителях Комсомольска-на-Амуре, а отец был одним из них, исследовал историю проникновения России в те края. В 1952 году он получил Госпремию за роман «Амур-батюшка». Это книга о том, как русские мирно осваивали Дальний Восток. Именно тогда возникла фигура капитана Невельского, и чуть позже появилось одноимённое произведение. Невельской был участником войны 1854–1855 годов, когда на Камчатке столкнулись интересы России, Англии и Франции. Как раз в это время Путятин заключал мирный договор с Японией. Отец очень увлёкся этим вопросом и при поддержке тогдашнего секретаря ЦК КПСС Демичева даже ездил в Японию для сбора материала. Демичев, кстати, потом помог и мне. Когда-то люди от него нашли меня – инженера МАИ, занимавшегося самодеятельностью, и попросили написать пьесу по «Амуру-батюшке». Я создал своё первое сценическое произведение, и пьеса пошла в Сибири, а я году в 1981-82 получил за это грамоту Министерства культуры.
– Она печаталась где-нибудь?
– Нет. В современном мире, когда нужны наркотики, гонки, проститутки, я даже не пытаюсь её никуда предлагать. Не время сейчас. Обыватели не хотят этого. Хотя пьеса шла в Комсомольске-на-Амуре, на конкурсе сибирских театров даже заняла какое-то призовое место и я был «отмечен Доской почёта».
Но вернёмся к отцу. Тогда, году в 70-м, он начал серию романов и продолжал её до самой смерти. Дело в том, что история «Дианы» и «Хэды» не заканчивалась с отплытием русских моряков из Японии. Часть из них попала в плен к англичанам и была отправлена в Гонконг, где начинались тогда опиумные войны и откуда исходила агрессия Британии на Дальнем Востоке. Всё это очень тесно переплеталось с темой Владивостока, роман о котором отец так и не закончил. Может быть, когда-нибудь его закончу я, но пока я не готов к этому. Я знаю, мне отец рассказывал, что он там хотел видеть, и, если я буду заканчивать (под двумя именами, разумеется), то я обязательно буду писать о возрождении достоинства и чести российского человека. Сегодня это важно.– Отец просил вас при жизни завершить его японскую тему? – Нет. Он говорил, правда, что вот если я не успею, то, может быть, ты завершишь. Но это было лет за 10 до смерти, а снятый фильм – это продолжение его работы. Всё то, что я показал в картине, было сделано им ещё при жизни. Там не было ничего нового. Я хотел снять несложный фильм по японским событиям, некий «ликбез». Отец боялся, что эту тему у него вырвут другие, что дело попадёт в нечистые руки и слепят из него халтуру в американском стиле про то, как наши «открывали» Японию. Хорошо, наверное, что мне удалось создать этот фильм, потому что, какие бы ни были переделки в будущем, какие бы версии ни выдвигались дельцами и коммерсантами, уже есть снятая документальная, хотя и основанная на художественном произведении, версия. Я был в Японии очень недолго и поэтому особенно благодарен людям, которые помогли мне за такой короткий срок сделать такое большое дело. В том числе и японцам, конечно.
– Не могу поверить, что вы даже из короткой поездки не привезли никаких наблюдений. Вы будете писать о японцах, и если да, то это будет в вашем обычном стиле?
– На самом деле у меня есть определённые наблюдения, и они записаны. Но это не так просто. Мне бы на самом деле хотелось написать про них, но не в сатирическом ключе. Этот народ обладает особенными философией и мышлением. Ну как это можно в миниатюру уложить? Это занижение будет. Они действительно 200 лет были закрытой страной. Варились в собственном соку, а значит, хромосомный набор у них за это время изменился. Они развивались в своём определённом направлении, не в том, в каком развивалось человечество, и даже не в том, в каком развивался Восток. Даже для восточных народов они были изолированы и закрыты. В этом смысле интересен замок японского императора. Ни с одной точки города вы не видите, что внутри творится. Это символ внутренней жизни японца. Вы всегда видите его таким, каким он должен быть.
А когда он заходит к себе в дом, он замыкается в своём мире. Жизнь японца очень скрытна. Да, они улыбчивы, да, они всегда вежливы, но вы не знаете: в душе они собираются ещё отомстить американцам за Хиросиму или уже нет? Нам этого никогда не узнать. Они внешне подражают американцам, вроде – друзья. Но посмотрите на них: что-то мелькает в их глазах. Не как у французов – очевидная ненависть к американцам, а что-то очень скрытое, и мне иногда кажется, что когда-нибудь американцы здорово нарвутся на Китай и на Японию.– А мы не нарвёмся? – И мы нарвёмся, но я считаю, что если бы разумный человек пришёл к власти в России, а у нас всё-таки самодержавие в России, как бы мы ни называли его. Монархия! Не знаю, конституционная или какая-то другая…
– Скрытая?
– Точно! Скрытая монархия. Президент России – это также смешно, как царь Америки. Так вот, я думаю, что он сегодня же должен был бы поехать в Китай и Японию и начать с ними говорить. Заключить с ними сразу ничего нельзя. Мы – воровская страна, а там никто с бандитами в открытую дела иметь не будет, но важно хотя бы начать переговоры. Тем более сейчас, когда мы отшатнулись от Америки и надеемся прийти к многополярному миру. Нам Дальний Восток необходим. Я уже говорил не раз, что мы – не Евразия, мы – Азиопа, потому что в нас больше Азии, чем Европы. И мы очень близки к Азии. Сталин дружбу с Китаем здорово придумал! Он вообще был чудным мыслителем и понимал народы. Но он был агрессивен, а нужен неагрессивный человек, который бы мыслил континентально и сегодня заключал бы договор с Японией, но…
Япония не выгодна людям с узкими мыслями. Потому что люди с узкими мыслями живут одним днём, для них интересна Америка – как страна, в которой можно отмывать деньги. Им интересны «быстрые» деньги. А Япония не будет этим заниматься. С Японией надо добропорядочно развивать отношения, а они очень трудно развиваются. Я был на Курильских островах. У меня нет такого резкого суждения, что вот «Курильские острова наши, и всё на этом!». С точки зрения патриотизма российского – да, отдать нельзя, я согласен. Но вы с другой точки зрения посмотрите. Конечно, это моё мнение, но я был там – там везде память о японцах. Останки и остатки – могил, бань, избушек, деревень. Поэтому, думаю, не будет счастья на Курилах русским людям! Никогда! Я считаю, что если мы агрессивно заняли их, то мы должны добропорядочно отдать. Вообще, надо научиться хоть что-то давать, чтобы что-то получать. Мне кажется, что и в этом отношении, и во многих других нам есть чему поучиться у японцев. Например, только человек чести мог сделать себе харакири. Хотя, убеждён, что у нас тоже многое можно перенять…
– Вам не кажется, что часто харакири совершались по незначительным, абсурдным причинам? – Смерть не может быть незначительна. Это обыватели, которые есть в каждой стране, до абсурда доводят лучшие идеи человечества, делают их тривиальными. У японцев же есть нечто скрытое, чего у многих других народов нет, и всё очень интересно. Движение там левостороннее, а не правостороннее. Водку пьют горячую, а не холодную, разливают там женщины, а не мужчины. Даже яма, по-японски, – гора. Сравнивать это интересно, познавательно и полезно, и материал на эту тему в разных её применениях у меня есть. У меня, например, были зарисовки по Японии, построенные на том, как японские дети воспитываются. У их детей настоящие рыцарские костюмы, самурайские мечи, машинки на бензине – всё настоящее, только в миниатюре. А вот ты в подушки заройся, как наш, и вообрази, что это машина! А фантазия где? Наш взял кусок доски и говорит, что это меч самурайский. И воображение в результате развивается у нашего, а там у детей развивается привычка получения удовольствия.
– Может быть поэтому, став взрослыми, так по-разному и живём: мы – в мечтах, они – в изобилии? Кстати, о будущем. Существуют ли какие-то ближайшие планы по продолжению японской темы? – Самый главный план в этом отношении у меня сейчас один. В этом году исполняется 90 лет со дня рождения отца, и я пытаюсь открыть в Хабаровске памятник ему. Официальное решение об этом есть, но, что обычно для хорошего дела, нет денег. Я был на гастролях в Хабаровске, Омске, Томске, Владивостоке и набрал необходимую сумму. Какие-то скидки для памятника сделал губернатор, невысокую стоимость выставили работники, которые его делали, и сейчас он практически готов. Надеюсь, что скоро на хорошем месте над Амуром встанет памятник человеку, его воспевшему.
Вячеслав Зайцев, модельер (интервью 2001 года)
Омотэсандо, Сибуя, Харадзюку – названия этих «модных» токийских районов очаровывают великих кутюрье и «продвинутых» парней и девчонок всего мира. Но став однажды свидетелем визита гостей из старейшей в Японии Токийской академии моды Сугино гакуэн (между прочим, alma mater самой Ханаэ Мори) в студию Вячеслава Зайцева, я был потрясён выражением восторга и удивления японцев, увидевших показ моделей молодых русских дизайнеров. Час бешеного восторга, овации во время показа, постоянные просьбы вернуть на подиум ту или иную модель и разрешить её сфотографировать, крики одобрения – такого мы от японцев не ожидали. Напор фантазии русских модельеров оказался для токийцев подобен божественному ветру и полностью пленил слегка растерявшихся от такого сгустка энергии гостей. Что же касается самого Вячеслава Зайцева, то после показа он в разговоре с представителями Сугино гакуэн обронил фразу «Я в прошлой жизни был японцем» и отправился пить зелёный чай.
– Вячеслав Михайлович, что вы имели в виду, когда говорили о «прошлой жизни»?
– Япония для меня, но и не только для меня, конечно, а, пожалуй, для миллионов мне подобных, до сих пор является загадочной страной. Страной, в которой свято хранятся и развиваются древние традиции, обычаи, культурные ценности. Будучи студентом, ещё в пятидесятые годы прошлого, XX-го века, я впервые соприкоснулся с искусством Японии, и это было древнее искусство. Харунобу, Хокусай, другие замечательные художники стали для меня символами филигранного рисунка и утончённой живописи. Заворожённый прикосновением к тайнам неведомого, далёкого тогда мира, я начал очень увлечённо и кропотливо копировать работы величайших мастеров. Да, я наслаждался, по настоящему наслаждался музыкой линий, движением цвета, пластикой и совершенно удивительной завершённостью композиции.
Сегодня я могу с полной уверенностью сказать, что пониманием, а позже и искусством владения линии, поверьте, искусством совсем не простым, я обязан прежде всего Японии. Обязан изучению, копированию работ величайших мастеров этой страны. Но и одними рисунками дело не обошлось. Первые свои словоизлияния – стихи, написанные мною в семидесятые годы, – были, как мне кажется, похожи на «танка» и по стилю и, думаю, по глубине чувствования и повествования.
Ну, а почему я сказал, что в прошлой жизни был японцем? Был конкретный повод для такой мысли. Как раз в те времена кто-то из экстрасенсов мне поведал, что одна из моих жизней прошла в Японии на рубеже XIII–XIV-го веков. Как видите, я не только «предсказание» запомнил, но и время своего прошлого рождения. Конечно, я не стал оспаривать это утверждение, тем более что это объясняло многие странности в моём творчестве. Я ощущал и сейчас ощущаю страстный интерес к искусству Японии, к людям искусства, интересным и близким мне по духу.
– Я стал свидетелем вашего тёплого общения с японскими дизайнерами. Но это здесь, на московской земле. А как складываются ваши отношения, когда вы попадаете в Японию?
– В 1989 году я стал гостем и участником саммита «Пять лучших модельеров мира», проходившего в Токио. Его организовал и провёл Акира Мори, сын очень известного в мире высокой моды человека – Ханаэ Мори. Я испытал тогда редчайшее чувство – чувство погружения в желанный и очень таинственный мир, открытый для контактов. Моя коллекция, показанная в компании с самой Ханаэ Мори, с Клодом Монтана, Донной Каран и Библос, имела успех. Это стало для меня приятной неожиданностью и мне кажется, мне очень помог радушный, даже бурный приём самих японцев, которые, кстати, по моим наблюдениям достаточно скупы на открытые проявления восторгов во время дефиле.
Получилось так, что в Японии я был всего один раз, да и то лишь в Токио, но уехал я, полный впечатлений о радушии и доброжелательности людей, с которыми мне довелось общаться. Я понял тогда, что был гостем Великой страны. Страны, которая свято чтит историю и одновременно, как у нас говорили, семимильными шагами творит будущее во всех проявлениях человеческого разума.– Есть ли среди ваших знакомых японские модельеры? – К сожалению, невозможность бывать в Японии регулярно, да и языковой барьер не позволяют мне поддерживать отношения с коллегами, с кумирами, знакомиться профессионально с искусством молодых художников, модельеров в той мере, как хотелось бы. Жаль, конечно. Тем более, что я испытываю глубокое уважение к творчеству Ханаэ Мори, восхищение перед высочайшим мастерством, креативностью Иссей Миякэ, нескрываемый интерес к лидеру рейтинга популярности у молодых и неординарных – Ёдзи Ямамото. Да плюс ещё галерея совсем юных, потенциально мощных и разноплановых по стилю художников-модельеров. Это краткая иллюстрация моих знаний и влюблённости в творчество модельеров, которых можно назвать золотым фондом сегодняшней Японии.
– Япония – страна с высоким уровнем национального самосознания, Отражается ли это на японской моде или мода в принципе интернациональна?
– Конечно, современная мода интернациональна, но, с другой стороны, каждая страна, каждый народ эту общемировую тенденцию, модную линию корректирует по-разному – в применении к своим условиям жизни и существующим традициям.
Что же касается японцев, то в коллекциях одежды японских художников, мне кажется, эта адаптация заметна более, чем у других. У японских модельеров присутствие народных традиций, как в форме, так и в цвете и декоре, ощущается очень сильно. Кстати говоря, в 80-90-х годах японские модельеры оказали очень сильное влияние на формирование новых взглядов на одежду и среди европейцев. А в последние годы интерес к творчеству японских кутюрье в мире моды стал необычайно велик. Их одежду любят, носят и каждый сезон с нетерпением ждут обновлений.
С профессиональной точки зрения одежда модельеров из Японии, конечно, не вся, но в большинстве своём, проста по форме и очень функциональна, а главное – нетрадиционна. Заметно, что в ней превалирует чёрный цвет, она характерна выразительными контрастами в декоре, неожиданно смелыми решениями в крое, в деталях. Всё это очень неординарно и всегда вызывает большой интерес, даже завораживает.– Какое место в мировой моде занимают сейчас японцы, и как вы оцениваете их перспективы? – Японцы сейчас идут в одной шеренге с лидерами мировой моды. В её авангарде – вместе с Гальяно и Жаном-Полем Готье – Ямамото и Миякэ. Что касается их роли в будущем, то в модной индустрии сложно загадывать. Но то, что они будут продолжать постоянно удивлять, фонтанировать свои идеи – это, мне кажется, неоспоримый факт.
– Как вы думаете, есть ли какие-то точки соприкосновения русских и японских модельеров, есть ли что-то общее в манере работы? – Да, я думаю, что кое-что общее есть. Могу сказать, что и русские и японцы очень чтят традиции, обычаи своей национальной моды, внимательно изучают народный костюм и очень деликатно привносят его элементы (форму, цвет, декор, что-то ещё) в костюм современный. Думаю, что такое отношение к моде нас сильно сближает.
– Можете ли Вы выразить в нескольких словах своё отношение к Японии и к японцам? – Меня восхищает их жизнелюбие, страсть в творчестве, оптимизм и огромная любовь к своей стране.
Елена Захарова, актриса (интервью 2005 года)
С актрисой Еленой Захаровой мы собирались встретиться и поговорить о её японской жизни несколько месяцев. Неизвестно, сколько бы мы ещё тянули, если бы не наша общая подруга Татьяна Наумова. С продюсерской хваткой она занялась устроительством нашей встречи и, наконец, в офисе её компании «Ориентпро» произошло знакомство.
– Лена, мы с вами так долго собирались поговорить, что вы, наверно, забыли о чём. Напоминаю: мы хотели поговорить о вашем участии в съёмках японского фильма «Красная луна». – Нет, конечно, не забыла. Об этом нельзя забыть.
– Тогда расскажите, что с вами произошло два года назад. – Перед самым Новым годом, в декабре, мне позвонили из актёрского агентства и сказали, что японцы увидели мою фотографию в интернете, заинтересовались и скоро приедут в Москву. Будут пробовать меня и других актрис на роль в своём новом фильме. Я, как всегда, была на каких-то гастролях, а пробы должны были быть на японском языке. Поэтому мне по телефону продиктовали текст, который надо было выучить. Я его записала русскими буквами и принялась учить.
– А до этого были какие-то познания? – Я знала, что есть такая чудесная страна, и даже успела побывать там. Мы возили туда «Гамлета» в постановке Питера Штайна. Гамлета играл Женя Миронов, я была Офелией, Ирина Петровна Купченко – Гертрудой, Александр Васильевич Феклистов – Клавдием, Смирнитский – Полонием, Этуш – Первым актёром. С этим спектаклем мы объездили всю Россию и многие страны мира, прежде чем нас пригласили в Токио.
– Как прошло первое знакомство?
– Я была потрясена. Я тогда ещё не была ни в Америке, ни в Гонконге и не видела небоскрёбов. Нас поселили в районе Синдзюку, в центре этих бизнес-билдингов, и было ощущение, что мы попали в следующий век.
Я много ездила, объехала всю Европу, многое видела, но это оказался совсем другой мир, ни на что не похожий. Не всем понравилось – кто-то стонал: «Ой, опять эти су-си!», а я… «Суси!» Я здесь всё это ела, но в Японии же совершенно другой вкус, как бы ни хорохорились московские рестораны.– Посмотреть что-то удалось?
– Каждый день были спектакли, а иногда и по два спектакля в день. Было очень тяжело, но мы побывали в храме Сэнсодзи в Асакуса, были на приёме у посла России в Японии, где он много и очень интересно рассказывал нам о Японии.
Мы играли в новом театре недалеко от Синдзюку. Зрители были замечательные, и даже было одно приключение. Явку к спектаклю назначили за час, а я заблудилась в метро! Одна, в первый раз, каждая станция – как аэропорт «Домодедово»: тридцать восемь выходов, миллион людей, никто меня не понимает. У меня паника: кранты! Я всё-таки выбралась на нужную станцию, но не могу найти выход, а до спектакля двадцать минут. Я понимаю, что в театре сейчас что-то страшное: Офелии нет, а мой выход в первой же сцене. Я хватаю какую-то женщину, в истерике спрашиваю, как пройти к театру, она отвечает, что ей туда же – она шла «Гамлета смотреть». Я опаздываю, и она бежала со мной по всем эскалаторам. Кричит мне: «Постой, ещё пятнадцать минут!» А я ей: «Не могу, я – Офелия!»
Когда мы улетали, было очень грустно, хотя тогда ещё не было у меня японских друзей – всё это потом появилось.
Помню, что, когда ехали в автобусе в аэропорт, все так радостно рассказывали, что утром был очень красивый рассвет и из окон отеля было видно Фудзи. А я не видела! Все видели, а я не видела! Я пыталась увидеть что-то в окно автобуса, не понимая, что едем в противоположном направлении, но…– И захотелось вернуться? – Да! Было очень грустно, и я думала: «Боже, как я хочу снова сюда вернуться!» И вот прошло всего-навсего два с половиной месяца, когда мне позвонили и рассказали о новом проекте. Я-то подумала, что они меня на спектакле увидели, но нет – японцы про спектакль слышали, но никто его не видел. Тем не менее предложили мне попробоваться – две недели съёмок в Японии и две в Китае плюс три дня на грим-костюм. Причём съёмки уже в январе, через месяц. Мне было всё равно. Желание сниматься было таким… Я безумно хотела играть!
– А сценарий? – По телефону мне в двух словах рассказали сюжет и дали под диктовку реплики:
– Трудности перевода были? – Были, конечно, но это не главное. Это я говорила, когда моя героиня собиралась на казнь. Были пробы. Я с самолёта прямо туда. Японцы меня ждали, нервничали. Потом они уже рассказали, что я им сразу очень понравилась – они искали очень женственную героиню. Но пробы есть пробы: может быть, я плохая актриса, может быть, я не смогу сыграть? Ответ должны были дать после Нового года, но, едва они улетели в Японию, как позвонили и сказали, что я утверждена.
– А что это был за образ? – Это не первая роль, но очень важная по сюжету: образ русской шпионки, в которую влюбляется главный герой фильма – японец (он, кстати, сцены со мной играл на русском языке – потрясающе). Она тоже влюбляется в него. Но героиня тоже влюблена в героя, и она выдаёт меня: подбрасывает улики, «подставляет» мою героиню. Он – японский шпион и должен убить меня, чтобы реабилитироваться. Дело происходит в 1945 году в Харбине. Японцы говорили, что это реальная история.
– Съёмки были сложные?
– Сложные. Разница во времени мешала, и язык, конечно. Правда, до отъезда со мной в Москве успела позаниматься Таня Наумова, а там со мной работала наша русская девушка-переводчик. Я и сама занималась, наговаривала на диктофон. Мне есть чем гордиться: меня никто не переозвучивал и в фильме звучит мой голос, я говорила сама. Это очень приятно: сказать в России, что я сыграла роль на японском! На английском ещё как-то можно понять, но на японском!
Я, кстати, была очень удивлена тем, что японцы практически не говорят по-английски. Только режиссёр и главный герой, которого играл Иссэй Юсукэ. В основном работали через переводчика, но в процессе съёмок у меня иногда появлялось ощущение, что я начинаю понимать, что говорят. В замкнутом пространстве поневоле начинаешь что-то соображать. Мой напарник был очень интересный, умный, одарённый человек. К счастью, он говорил по-английски, и мы с ним очень много рассуждали о кино, о культуре, о мире. Он расспрашивал меня про Россию, про русский театр, про Станиславского, про Михаила Чехова. Это было очень приятно.– У них есть такая потребность? – Есть, есть. Это приятно, особенно учитывая, что они далеко не все знают нашу классику, не знают, кто такой Пушкин…
– Зато они знают Достоевского. – Да, про Достоевского я часто слышала. Видимо, он действительно им лучше известен.
– Лена, у меня такое впечатление, что вы влюблены в Японию.
– Это правда. Фильм вышел, и я приехала на премьеру. Когда японцы меня провожали, то предупредили, что очень хотят видеть меня на премьере. Я рассказала об этом Татьяне, имея в виду, что это обычные обещания, ни к чему не обязывающие. Но Таня сказала, чтобы я готовилась, раз японцы пообещали – они сделают. Это меня потрясло!
У этих людей потрясающая обязательность! Они отвечают за свои слова. Я не знаю, может быть, мне просто так везло?
Меня пригласили на премьеру, со мной поехал мой молодой человек, и мы решили попутешествовать по Японии самостоятельно. Три дня мы были на мероприятиях в Токио, а потом на синкансэне поехали в Хаконэ и Киото. Когда работаешь, ты не можешь себе такое позволить – усталость, нехватка времени не дают. Ну, в Диснейленд я съездила, покрутилась и всё. Хотя и в это время… когда я там была одна, меня опекали моя японская подруга Ёко и продюсер – Китагами-сан. Это не входит в их обязанности, но они были так внимательны ко мне! На человеческом уровне это было очень заметно.
Когда человек остаётся один в таком чуждом мегаполисе, становится так тоскливо! Но они не оставляли меня, а Ёко даже специально взяла отпуск, чтобы всё время быть со мной! Это человеческое отношение тоже меня потрясло!
Когда же мы приехали в Киото, то увидели ТАКУЮ Японию! Я и так была в неё влюблена, но после Киото это просто нельзя описать словами! Какие храмы! Меня совершенно очаровал Золотой павильон, очаровал Сад камней и многое-многое другое. Мы вставали с рассветом и вечером валились замертво.
В Хаконэ мы остановились в рёкане, спали на полу, днём катались по озеру на кораблике, ездили в онсэн, поднимались на Фудзи на автобусе, поднимались в горы на фуникулёре, ели на улице японскую еду. С Китагами-сан, с Ёко ходили есть фугу – здорово!– Чего-нибудь боялись? – Только землетрясений. Однажды во время съёмок попала в него и всю ночь не могла спать. Лежала всю ночь и думала, что до лифта я не добегу – уж очень сильно раскачивается 35-й этаж!
– Что ещё видели? – В Токио в январе цветут деревья в парках. Мы ходили туда на чайную церемонию… Всё, о чём я мечтаю, – снова поехать туда. Хотя я видела не весь мир, не была в Австралии, Новой Зеландии, но хочу вернуться в Японию.
– А как вам японцы?
– Когда снимались в Китае, съёмки начинались очень рано. В семь утра надо выезжать. Я спускаюсь в 7:03 – все в автобусе. Но мне никто ничего не говорит. Странно. На следующее утро спускаюсь в 7:00 – все в автобусе. Ничего не понимаю, а оказывается, они в 6:50 собираются – все, и стар и млад, и пьющие и непьющие!
Я после Японии очень долго в Москве нигде не опаздывала!
Каждое утро я просыпалась в Японии счастливой. Не знаю, почему. Может, потому что Страна Восходящего Солнца? У меня до сих пор ощущение, что это было не со мной, ощущение чуда осталось. Какой-то подарок судьбы!
Дмитрий Илларионов, музыкант (интервью 2004 года)
Поделиться книгой: