Помоги проекту - поделись книгой:
Из сохранившихся свидетельств известно, что вплоть до 1945 года иеромонах Пимен воздерживался от служения в храмах, подчиненных митрополиту Сергию. По-видимому, заявление митрополита Сергия от 18 февраля 1928 года («гонения на религию в СССР никогда не было и нет») вызывало у о. Пимена внутренний протест. С другой стороны, он не раз ночевал в церковном доме митрополита Сергия в Бауманском переулке. Именно здесь, в доме под номером 6, находилась тогда редакция издаваемого владыкой Сергием официального «Журнала Московской Патриархии».
Между тем тучи над головой иеромонаха Пимена сгустились… В начале 1937 года его арестовали за «нарушение закона об отделении Церкви от государства». Можно предположить, что под этой формулировкой обвинения подразумевалось формально неузаконенное совершение церковных таинств и обрядов. В то время как раз начался период усиления идеологических репрессий, закончившийся массовыми гонениями на духовенство и расстрелами[73].
В декабре 1937 года было арестовано все духовенство Дорогомиловского Богоявленского храма, в том числе настоятель протоиерей Василий Ягодин и священник Александр Буравцев. На них поступил донос, что они стараются привлечь молодежь в храм, чтобы воспитывать ее в духе православного монархизма. 22 декабря 1937 года оба священника были расстреляны[74].
Иеромонах Пимен был осужден на три года лишения свободы. Срок он отбывал в так называемом Дмитровлаге[75] на строительстве канала Москва — Волга (ныне канал имени Москвы) в рабочем поселке Химки[76]. На сооружении канала, который рыли и обустраивали в 1932–1937 годы, широко применялся труд заключенных. Их руками был создан Северный речной порт Москвы, а на левом берегу канала вырос поселок Левобережный. Заключенные, или
Промыслительно, что уцелеть от гибели о. Пимену помогла специальность, полученная в армии, — он работал здесь в качестве ветеринара («лошадиного лекаря») и санитарного инструктора. Дело в том, что за отсутствием механизмов и машин на строительстве канала широко применялся гужевой транспорт и специальные повозки, которые тащили лошади.
Строительство канала Москва — Волга официально завершилось 31 января 1938 года, в связи с чем Дмитлаг был ликвидирован и 55 тысяч заключенных из 177 тысяч вышли на свободу «за ударный труд». Но в этот список о. Пимен не попал: возможно, не подписал каких-то «покаянных» бумаг и не пошел на малодушное соглашательство. К нему применили новую карательную меру воздействия — подвергли административной высылке как социально чуждый элемент.
Будущий Патриарх был выслан в далекий Андижан Узбекской ССР — среднеазиатский город с непривычно засушливым климатом. В этом древнем городе на перекрестке шелкового пути (расположен в юго-восточной части Ферганской долины) он выполнял работу помощника санитарного инспектора Андижанского городского отдела здравоохранения. Сохранилась справка этого отдела от 21 февраля 1939 года, в которой сказано, что Извеков С. М. имеет право контролировать соблюдение санитарного законодательства. В августе 1939 года его перевели на должность заведующего областным Домом санитарного просвещения в городе Андижане, каковым «доктор Извеков С. М.» и числился вплоть до июня 1941 года. В этом звании и должности он оказался (вероятно, по недосмотру начальства) командирован на несколько дней на конференцию работников санитарного просвещения в Москву, в августе 1939 года. Через год ему удалось поступить в Андижанский государственный учительский институт[77] на факультет русского языка и литературы. Здесь следует отметить, что в начале 1940 года срок его высылки истек.
25 октября 1940 года Андижанский городской Отдел народного образования назначил Сергея Михайловича Извекова завучем и преподавателем русского языка средней школы № 1.14 декабря того же года его вызвали в городской военный комиссариат и поставили на учет.
В своем докладе в ЦК КПСС (представленном в 1968 году) заместитель председателя Совета по делам религий при Совете Министров СССР Василий Григорьевич Фуров обращает внимание на то, что в анкетах 1953 и 1959 гг. митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен сообщал недостоверные сведения, скрывая факты своего заключения: «Он писал, что в 1937–1941 гг. был студентом Ферганского педагогического института и одновременно преподавал русский язык в неполной средней школе, однако по данным Совета учеба его и преподавание в эти годы не подтверждаются»[78].
Детали в этом деле остаются до сих пор до конца не выясненными. Но нет ничего невероятного в том, что опальный иеромонах мог стать студентом в далекой Ферганской долине (где еще были живы отголоски Андижанского восстания 1898 года под лозунгами газавата), несмотря на свой духовный сан. Возможно, он пользовался покровительством некоторых лиц из местной администрации. А утаивать от слишком пристального ока властей факты своего заключения у него были веские основания и в 1953 году, и позднее.
Находясь в среднеазиатской ссылке, иеромонах Пимен не знал о судьбе многих близких людей, но не забывал о них в своих молитвах. Он постоянно молился об упокоении тех, кто преставился, о здравии и благоденствии тех, кто еще проходил свой земной путь; его ежедневное молитвенное правило свидетельствовало о глубокой и действенной вере в то, что
Испытание войной
22 июня 1941 года, сея уничтожение и смерть, в пределы нашей Родины вторглись германские полчища. Нацисты пытались изобразить свою вероломную агрессию и вторжение в Советский Союз как начало «крестового похода» против безбожного большевизма. Но фашизм, как богопротивная доктрина глобальной агрессии и мировой войны, не имел ничего общего с христианством; сама эмблема фашизма — обратная свастика — представляет собой изломанный и попираемый крест.
История Великой Отечественной войны свидетельствует о бесчеловечном и беспощадном отношении немецких оккупантов к гражданскому населению, в том числе к православным верующим и духовенству, о варварском разрушении фашистами бесценных исторических памятников и храмов, об осквернении национальных и общечеловеческих святынь!.. Нацистская идеология по своей сути является демонической, ибо превозносит культ насилия и глумится над высокими нравственными принципами, отвергает и разрушает духовную культуру, созданную на основе евангельских заповедей. Христианские добродетели — кротость и сострадание, милосердие и любовь — нацисты предали поруганию, дерзновенно попирая как «слабости», мешающие выведению новой породы «сверхчеловеков». Нацистская пропаганда стремилась навязать немецкому народу тевтонскую мифологию с ее культом жестокости и силы, чтобы возродить темное язычество. Не случайно идеологи III Рейха пытались культивировать поклонение древнегерманскому языческому идолу — Вотану.
Германский нацизм был явным исчадием ада, настоящим мракобесием — силой, действительно зловещей даже в сравнении с тоталитарным сталинским режимом. В отличие от сталинизма с его интернационализмом, нацизм провозглашал человеконенавистническую идею расового, биологического превосходства одного, «избранного», народа над другими — якобы неполноценными, над евреями и цыганами, славянами и неграми. Эта идея была гораздо страшнее и безжалостней, чем идея классовой борьбы во имя утопического, но счастливого будущего для всех народов. В сталинизме было меньшее зло, чем в нацизме — не столько в своем проявлении в физическом плане бытия, сколько в плане духовном, в мире идей, которые правят миром. Ибо идею интернационального братства трудящихся и всех народов Земли, идею рая на земле можно считать утопической ересью, чем-то вроде средневекового хилиазма. А идея расового превосходства арийцев и господства одного «избранного народа», а именно германской нации, побуждающая к мировой войне, просто чудовищна, в ней очевидна сатанинская закваска… отсюда и концлагеря-душегубки с газовыми камерами…
Вот почему духовенство и миряне Русской Православной Церкви с первого дня войны влились в общенародное патриотическое движение, грудью встали на защиту Родины. Они внесли решающий вклад в приближение богодарованной победы над фашизмом. Русская Православная Церковь вновь — и в который раз! — проявила искреннюю и самоотверженную любовь к Родине. С точки зрения вечности, роль Русской Православной Церкви в войне 1941–1945 гг. была решающей: если бы не молитвенная помощь Церкви, священнослужители которой денно и нощно молились о спасении Родины, взывая к Богу и святым угодникам, немецкий «блицкриг» достиг бы своей цели.
Большевистская идеология могла разжигать мировую революцию, но во время войны оказалась никчемной. Этим объясняется идейная беспомощность Сталина в начале войны, когда он пребывал в шоке. Надо было воззвать к образу Родины-Матери, к именам русских полководцев — Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, к идее Промысла Божия, спасительного для защитников Отечества. Это сделала Церковь в лице митрополита Московского Сергия (Страгородского) уже в первый день войны, 22 июня. Церковь вдохновила на создание песни
Слова из церковной лексики были умело заимствованы, взяты на вооружение Сталиным 3 июля, когда он начал свое обращение к народу по радио с проникновенных слов «братья и сестры». Но Церковь не только молилась о даровании победы православному воинству, не только идейно возглавила защиту огромной страны — ее служителями был организован широкий сбор пожертвований в помощь детям и семьям воинов; на церковные средства построили танковую колонну им. Димитрия Донского и воздушную эскадрилью им. Александра Невского.
Духовенство на оккупированных территориях оказывало сопротивление захватчикам, принимало активное участие в партизанском движении. «Воодушевление воинства опирается на воодушевление народа и от него исходит… Связь войска с народом — то же самое, что кровообращение в теле», — говорил митрополит Алексий в докладе «Долг христианина перед Церковью и Родиной» на Архиерейском Соборе в сентябре 1943 года. «Не свастика, а крест призван возглавить нашу культуру, наше христианское «жительство», — провозглашал митрополит Сергий в своем Пасхальном послании 1942 года. Постоянные обращения руководства Русской Церкви к вождям антигитлеровской коалиции содействовали открытию Второго фронта, сыграли важную роль в поступлении зарубежной помощи из Великобритании и США.
В первый же день войны, когда председатель Совнаркома СССР И. В. Сталин находился в глубоком замешательстве, Первоиерарх Русской Православной Церкви митрополит Московский Сергий обратился с волнующим призывом ко всему народу грудью встать на защиту Родины. Первосвятитель вознес свою пламенную молитву о ниспослании помощи Красной Армии. В своем историческом послании он писал:
«Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией… Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она Небесным благословением и предстоящий народный подвиг… Господь нам дарует победу!»
Следуя призыву своего Первоиерарха, священнослужители Русской Церкви возносили молитвы о спасении Отечества, изгнании захватчиков, даровании победы над агрессором: «О еже подати силу неослабну, непреобориму и победительну, крепость же и мужество с храбростью воинству нашему на сокрушение врагов и супостат наших»…
Молился об этом и отец Пимен. Он вполне разделял идею
Гитлер, определенно, был адептом демонических сил, более того, одержимым маньяком; он сознательно отверг христианство, стремясь возродить древнегерманский языческий культ бога Одина (Вотана). Но в пропагандистских обращениях к русскому народу идеологи нацизма, спекулируя на трагических событиях советской истории, пытались предстать в облике защитников религии. Прикрываясь религиозной фразеологией (на пряжке ремня у каждого германского солдата имелась надпись Gott mit uns — «С нами Бог»), Гитлер вещал о необходимости вырвать Церковь из рук большевиков. На самом деле фашизм вдохновлялся антихристианской философией Ф. Ницше, согласно которой евангельская мораль стала анахронизмом, а христианские добродетели — любовь к ближнему, кротость и милосердие — мешают становлению белокурой бестии «сверхчеловека».
Что же касается Сталина, то он проделал сложную эволюцию. В отрочестве проявлял набожность, в юности писал стихи, не чуждые религиозных мотивов, затем совершил в семинарии жуткое кощунство [об этом автору рассказывал сын грузинского академика Корнелия Кекелидзе, с отцом которого Сталин учился], за что был исключен и стал революционером и атеистом. Обратился ли он из Савла в Павла, о чем распространяют сегодня мифы и легенды? Вряд ли. Впрочем, на все воля Божия, и нельзя ставить пределов Божественному всемогуществу и милосердию. Достоверных фактов, однако, мы не имеем.
Начало Великой Отечественной войны застало иеромонаха Пимена в Узбекистане. Он перешел на 2-й курс Андижанского учительского института и находился на летних каникулах до 30 июля. Но каникулы досрочно закончились 22 июня, а 9 августа, «в связи с уходом в РККА», он был освобожден от должности преподавателя средней школы и завуча, чтобы уйти отсюда в действующую армию. Окончил Фрунзенское пехотное училище в звании младшего командира взвода (сержанта). 18 января 1942 года был назначен командиром пулеметного взвода в составе 462-й Стрелковой дивизии. Но на фронт тогда отправлен не был. Учли его образование, полученное в институте: армии нужны были грамотные штабисты, умеющие наладить работу в тылу. 20 марта 1942 года он был назначен помощником начальника штаба по тылу 519-го стрелкового полка, который находился в резерве Ставки Верховного Главнокомандующего. В мае 1942 года этот полк принял участие в военных операциях в составе Южного фронта, но оказался в окружении, ему грозило полное уничтожение или плен…
«Спасение пришло, по словам будущего Патриарха, от Самой Божией Матери: он увидел на тропе неожиданно появившуюся плачущую женщину, подошел спросить о причине слез и услышал: «Идите прямо по этой тропе и спасетесь». Войсковой командир, которому отец Пимен передал сказанное, внял совету, и воины действительно вышли из окружения»[80].
Адриан Егоров, однополчанин о. Пимена, пересказывал слышанную им от него историю той поры: «Однажды ему [будущему Патриарху] поручили доставить командованию пакет с донесением. Он помолился, перекрестился и сел в седло. Лошадь звали
29 июля младший лейтенант С. М. Извеков был контужен в кровопролитных боях на Харьковском направлении. После лечения в военном госпитале зачислен осенью 1942 года в состав 702-го стрелкового полка, бывшего в резерве, в должности заместителя командира роты. 23 февраля 1943 года полк в составе 213-й стрелковой дивизии отбыл на фронт и принял участие в Харьковской оборонительной операции. 13 марта полк выгрузился на станции Валуйки и вошел в состав 7-й Гвардейской армии. 25 марта наступление немцев было остановлено. В ожесточенных сражениях марта-апреля 1943 года под Харьковом участвовал заместитель командира 6-й роты по строевой части Сергей Михайлович Извеков. 16 апреля 1943 года он был вновь контужен. Авиабомба взорвалась рядом с местом, где укрывалась рота, которой командовал старший лейтенант Извеков. «Солдатики мои были щуплые, маленькие. А у меня спина широкая, я и прикрыл их собой», — вспоминал впоследствии Патриарх Пимен. После этого случая он был назначен адъютантом командира дивизии 7-й Гвардейской армии генерал-майора Федора Ивановича Шевченко[82]. Роль этого замечательного военачальника в судьбе будущего Патриарха заслуживает внимания исследователей.
7-я Гвардейская армия вела бои за Белгородом. 3 августа войска Воронежского фронта перешли в наступление. Преследование противника продолжалось до Харькова. 23 августа был взят Харьков, соединения 7-й армии вышли к городу Мерефа. Здесь немцы создали крупный оборонительный рубеж, для взятия которого надо было форсировать реку Уду, приток Северного Донца. Патриарх вспоминал об этом важном эпизоде своей воинской биографии: «Командир у меня был добрый. Под пули меня не посылал. Но однажды пришлось переправляться через реку…» 28 августа 1943 года операция была закончена, но среди выживших старшего лейтенанта Извекова не обнаружили. В штатно-должностной книге офицерского состава полка полковой писарь записал 30 сентября 1943 года: «Старший лейтенант Извеков Сергей Михайлович пропал без вести 26.08.43, Мерефск[ий] р[айо]н Харьк[овской] обл[асти][83]». К счастью, он был жив, хотя его начальство не знало об этом. Подбирая убитых бойцов, его нашли санитары под грудой кирпичей. Тяжело контуженного отправили в госпиталь в Москву, который находился в Чернышевских казармах (в районе Добрынинской площади). К тому времени С. М. Извеков был помощником заместителя командира дивизии по материально-техническому снабжению[84].
Из госпиталя отец Пимен в действующую армию не вернулся, так как по состоянию здоровья не мог продолжать служение в армии.
«После госпиталя иеромонах Пимен проживал в небольшом деревянном двухэтажном домике в одном из переулков около Сущевского Вала у двух монахинь. 29 ноября 1944 года он был арестован и препровожден в 9-е отделение милиции города Москвы. Задержание было произведено за нарушение паспортного режима. Его обвинили в том, что он жил по фиктивным документам и «скрывался от ответственности под видом служителя религиозного культа»[85]. Все это давало основание для обвинения в дезертирстве под угрозой применения смертной казни… Время тогда стояло больно суровое.
Твердо веруя, что не в силе
«Суд был скорым. 15 января 1945 года военный трибунал Московского гарнизона, «не усматривая необходимости применения высшей меры наказания», «приговорил Извекова Сергея Михайловича по совокупности совершенных им преступлений на основании статьи 193–7 пункт «д» Уголовного кодекса РСФСР лишить свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на десять (10) лет без поражения в правах и без конфискации имущества за отсутствием такового у осужденного, лишив его воинского звания старший лейтенант»[87].
Проф. Дмитрий Поспеловский, современный церковный историк, считает: «Скандал, изгнание из армии и последующее заключение были вызваны именно тем фактом, что монах и священник смог стать советским офицером. Сам Пимен в разное время давал противоречивые сведения о своем прошлом в автобиографиях, которые вынужден был составлять, то есть пытался скрыть какие-то факты своей жизни от властей»[88].
На самом деле обстоятельства были гораздо сложней. Важно иметь в виду, что незадолго до того, а именно 24 ноября 1944 года, на встрече с участниками Архиерейского Собора (завершившегося в Москве накануне) председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпов заверил: «Все священнослужители, состоящие на службе в церковных приходах, освобождаются от призыва по мобилизации, независимо от возраста»[89]. Учитывая это, иеромонах Пимен не мог считаться дезертиром: он подлежал освобождению от службы как священнослужитель. Осуждение последовало, потому что к тому моменту он не успел получить назначения на приход. Поистине, буква закона мертва.
Итак, будущий Патриарх вновь был отправлен в лагерь — на этот раз в страшную и ледяную Воркуту, за Северный полярный круг. Нам трудно представить, что мог пережить священник-фронтовик, прошедший с боевыми товарищами пол-России… Он пережил одно из самых страшных испытаний — военный этап. Эти этапы были настолько тяжелыми, что не все их выдерживали, некоторые умирали по дороге. Те же, кто пережил их, страшились вспоминать пережитое[90].
Два года ссылки предстояло отбыть ему в концлагере, который именовался комбинатом «Воркута-уголь». Он был частью сталинской системы лагерей (ГУЛАГа, или Главного управления лагерей). В конце 20-х годов здесь были обнаружены залежи угля.
Впоследствии на этом месте был создан лагерь для ссыльных, из которого в годы войны возник город шахтеров-заключенных и лагерного персонала. Воркута находится в чрезвычайно суровой климатической зоне недалеко от Северного Ледовитого океана, со всех сторон окружена тундрой[91].
И здесь милость Божия хранила о. Пимена — он работал несколько месяцев не на общих работах, где заключенные гибли сотнями, а в медицинском пункте санитарным инструктором, помогая больным, исповедуя умирающих… Однако сам он испытывал сильные боли, заболев туберкулезом позвоночника. Сильные морозы и суровые лагерные условия, отсутствие нормальной пищи и должной медицинской помощи, казалось, обрекали его на неминуемую смерть. Но он смотрел в глаза смерти без страха за свою жизнь, ибо имел другой страх,
«На 102-м квартале в Коми на одном участке иду я с кладбища. Смотрю, на конюшне из трубы дым идет, значит, думаю, кто-то есть внутри. Захожу в конюшню. На постели лежит жеребенок, покрыт одеялом, только голова выглядывает. Я подошел, погладил. Осмотрел я келью, думаю: здесь живет не простой человек. Обогрелся я у печки. Через некоторое время входит молодой человек высокого роста. Я ему говорю: «Почему у тебя жеребенок на постели лежит?» А он отвечает: «Это сиротинка. Его мама сломала ногу на вывозе леса, и ее по лагерному обычаю зарезали… Я пожалел его и взял на воспитание». — «Вижу, вы не простой человек, — говорю ему. «Да, я — иеромонах. В лагерях уже во второй раз»[92].
Служение Иерейское
18 сентября 1945 года иеромонах Пимен был освобожден по амнистии в связи с победой Советского Союза над фашистской Германией, на основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 7 июня того же года. Здоровье его было подорвано годами репрессий, а также несколькими контузиями, сильные боли в области позвоночника омрачали его жизнь еще в лагере. Вернувшись в столицу из Воркуты, с сентября 1945 года по февраль 1946 года он проходил лечение от туберкулеза в Московском областном туберкулезном институте (МОТИ).
Но проживание в столице ему, как бывшему заключенному, было запрещено. Ближайшим от Москвы городом, близким к Троице-Сергиевой Лавре (в то время, правда, закрытой), где можно было бы поселиться, не нарушая закона, являлся г. Александров Владимирской области, так как он находился за чертой заповеданного 101-го километра[93]. Но этот город был «слишком» облюбован недавними заключенными. Отец Пимен местом своего жития избрал старинный город Муром Владимирской епархии, который тоже был «за сто первым километром». В то время в Благовещенском соборе Мурома служил игумен Серафим (Крутень), которого иеромонах Пимен хорошо знал еще по Сретенскому монастырю, где в 1925 году они вместе молились. Это был исповедник веры Христовой, поселившийся в Муроме в 1945 году после освобождения из лагеря и принявший здесь схиму с именем Савватий[94].
Знаменательно, что путь о. Пимена из родного Богородска (Ногинска), находившегося в запретной от столицы близости, повел его в российскую глубинку — в направлении к другому Богородску, уже в Нижегородской области. Муром же находится где-то посредине, и его название происходит от названия финско-угорского племени «мурома», что означает «люди на суше». Так послевоенная стихия вынесла его «на сушу».
Участие в судьбе о. Пимена принял Преосвященный епископ Владимирский и Суздальский Онисим (Фестинатов)[95], в 30-е годы тоже подвергшийся репрессиям. 20 марта 1946 года по рекомендации схиигумена Савватия (Крутеня) он назначил иеромонаха Пимена штатным священником древнего Благовещенского собора бывшего Благовещенского мужского монастыря. В этом соборе во время Отечественной войны 1812 года временно пребывала перенесенная из Москвы чудотворная Иверская икона Пресвятой Богородицы. Отец Пимен регулярно совершал молебны у главной храмовой святыни — раки с мощами святых благоверных князей Константина (Ярослава) (†1129) и чад его Михаила и Феодора, Муромских чудотворцев (память 21 мая старого стиля). Служил он, превозмогая свои телесные немощи, препоясав позвоночник кожаным корсетом. По большим праздникам, когда было особенно много богомольцев, иеромонах Пимен совершал Божественную литургию на площади перед храмом[96].
В Благовещенском соборе пели на клиросе и прислуживали бывшие дивеевские инокини, свято чтившие память преподобного Серафима Саровского. В их домике у стен монастыря иеромонах Пимен часто бывал и брал у них уроки рукоделья. Здесь он научился искусству вышивки, которому иной раз предавался впоследствии на досуге. Уже став Патриархом, он имел попечение о дивеевских сестрах. Одну из них, престарелую монахиню Марию (Анну Ефимовну Баринову; 1905–1982), специально возили из Мурома для общения со Святейшим. Незадолго до смерти она решила передать Патриарху чудотворную икону Пресвятой Богородицы «Умиление» вместе с некоторыми вещами преподобного Серафима. Святейший мудро решил, что святыню и реликвии надлежит отдать на хранение протоиерею Виктору Шиповальникову (1915–2007), усердному исповеднику, который тоже был в 1945 году в Воркутинской ссылке[97]. Вызвав его в Чистый переулок, сказал: «Я не доживу, а ты, Бог даст, возвратишь по назначению»[98].
Недолгое свое служение в Муроме Патриарх Пимен неизменно вспоминал очень тепло, ведь это были первые мирные дни после многолетних лишений и тягот, преследований и бедствий. Впоследствии, уже будучи иерархом, он неоднократно посещал этот древний город. Здесь «сидел сиднем» до 33 лет герой былинного эпоса, воплощающий идеал воина и народного заступника — преподобный Илия Муромец, Печерский (память 19 декабря/1 января). Патриарху Пимену было тогда немногим более — 35 лет.
В 1949 году, служа епархиальным секретарем Ростовской епархии, он написал трогательное стихотворение «Муромлянам», где есть такие строки:
Стихотворение с такой «предостерегающей» концовкой переписывалось прихожанами Благовещенского собора и бережно передавалось из рук в руки[99]. Под «пытливым взглядом» автор подразумевал соглядатаев, которым не нравилось его молитвенное рвение и проповеди за богослужением, исполненные глубокой веры, привлекавшие в храм молодежь. Все это раздражало местные власти, которым о. Пимен был неугоден: они искали формального повода, чтобы свести с ним счеты…
«Береженого Бог бережет». Эта народная мудрость подвигла будущего Патриарха просить Священноначалие о перемене места жительства. К этому его подвигло и другое немаловажное обстоятельство. Переведенный в Одессу схиигумен Савватий (Крутень) рекомендовал отца Пимена Преосвященному Сергию (Ларину), епископу Одесскому и Кировоградскому[100].
Итак, в августе 1946 года иеромонах Пимен продолжил священнослужение в Одесской епархии под началом Преосвященного Сергия (Ларина), к тому времени имевшего титул епископа Херсонского и Одесского.
В недавнем прошлом Владыка Сергий принадлежал к обновленческому клиру (рукоположен митрополитом Александром Введенским). «Это был человек с крупными коммунистическими связями, но тем не менее независимый и осведомленный, — охарактеризовал его впоследствии архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин). — Более часа мы с ним провели в интереснейшей беседе с глазу на глаз. Владыка Сергий с большой откровенностью стал рассказывать о происходящем в России, как за последние годы усилились гонения на Церковь, о массовом закрытии храмов, о насилиях, арестах и т. д. «Кто же главный виновник этих гонений?» — спросил я. «Хрущев, — категорически ответил архиепископ Сергий. — Это всецело его дело». […] Помню, как я был поражен смелостью, с которой «советский» архиерей высказывается о главе советского правительства, это был единственный случай такого рода, с которым мне пришлось вообще сталкиваться[101]».
С этим сравнительно молодым, но энергичным и богословски эрудированным архиереем, которому будущий Патриарх многим обязан, его сблизила любовь к церковному пению.
Владыка Сергий, превосходный знаток церковной музыки, был всего на два года старше о. Пимена. Он родился 11 марта 1908 года в Санкт-Петербурге, в семье почтового служащего. Служение Церкви начал в ранней юности: с 1925 года иподиаконом и псаломщиком в Казанском кафедральном соборе Ленинграда (в то время обновленческом); в 1930 году после пяти лет обучения окончил Богословский институт. В 1933 году принял монашество с именем Сергий, в 1938-м удостоен сана архимандрита и назначен благочинным обновленческих церквей Москвы. 11 октября 1941 года рукоположен во епископа Звенигородского. 18 лет (1925–1943 гг.) находился в клире обновленцев, во время войны занимал ключевые посты в обновленческом движении, являлся даже управляющим Московской епархией. 27 декабря 1943 года принес покаяние и был принят в общение с Православной Церковью в звании простого монаха. За короткий срок прошел все степени православного поставления и 15 августа 1944 года был посвящен в епископа Кировоградского, викария Одесской епархии. Он управлял Одесской епархией с 1944 по 1947 год. 15 июня 1945 года его трудами были открыты в Одессе
Преосвященный Сергий сначала определил иеромонаха Пимена настоятелем крестового архиерейского храма во имя святого мученика Виктора и преподобного Виссариона. Затем благословил на служение в одесском храме во имя святого пророка Илии. В этом замечательном трехпрестольном храме было еще два придела: во имя св. Архангела Гавриила и в честь иконы Божией Матери «Млекопитательницы». Храм основали в 1884 году как подворье русского Афонского Ильинского скита: его клирики помогали паломничествующим через Одессу на Афон и в Святую Землю. В 1922 году подворье было упразднено, но храм действовал до 1932 года и был возобновлен в 1942 году как приход[103], при нем тогда же разместилось Одесское епархиальное управление (находилось здесь до 1962 года). В 1946–1949 годах на подворье жили иноки, здесь и трудился в качестве казначея подворья будущий Патриарх.
Надо сказать, что во время оккупации Одессы в 1941–1944 годах в городе хозяйничали румыны: королевская Румыния была союзницей фашистской Германии[104]. С их согласия были возобновлены богослужения в православных храмах и организованы церковно-приходские школы. После освобождения Одессы Красной Армией храмы оставались открытыми. Преосвященный Сергий (Ларин) немало потрудился для того, чтобы наладить нормальную церковную жизнь в этот период. Действовал он со знанием дела, довольно решительно и последовательно. Отец Пимен стал его ближайшим сподвижником.
«Святейший, — вспоминал о. Виктор Шиповальников, в то время клирик Одесской епархии, — не имел прописки и вынужден был жить в покоях владыки Сергия. Начальник городской милиции усмотрел в этом нарушение и пришел с претензиями. Можно представить себе его удивление, когда он услышал ответ епископа Сергия: «По 5-му правилу Трулльского Собора резиденция епископа неприкосновенна!» — «По какому правилу?» — переспросил удивленный страж порядка. «По правилу Трулльского Собора. Надо знать историю!» — резко добавил епископ»[105].
Иеромонах Пимен был также помощником благочинного монастырей епархии, исполнял и другие послушания, в частности, состоял преподавателем в Одесской Духовной семинарии[106], которая была официально открыта в 1946 году на основе преобразованных
Патриарх Пимен любил впоследствии, находясь на отдыхе в своей одесской резиденции, вспоминать о первых послевоенных годах, проведенных в Одессе. Вот как характеризует тот период и описывает один примечательный эпизод его бывший келейник:
«В те годы одесситы хорошо узнали и полюбили молодого иеромонаха с открытым лицом и прямым взглядом за его простые, но идущие из глубины сердца поучения и проповеди. В том, что духовные дети не забыли своего пастыря, сохранили привязанность к нему, я убедился однажды лично.
Как-то одна древняя старушка со свойственным одесситам темпераментом буквально заставила меня взять от нее для передачи Патриарху письмо и фотографию. Причем она довольно выразительно посмотрела на меня и сказала: «Это он для вас Патриарх, а для нас он был и остается батюшкой, и мы его по-прежнему любим». Было видно, как переданные мною Патриарху эти слова с письмом и фотографией от когда-то бывшей его духовной дочери взволновали Святейшего, и он, как обычно в таких случаях, быстро ушел во внутренние апартаменты. Позже, выйдя на веранду в явно хорошем настроении, он показал мне фотографию молодого худощавого иеромонаха и спросил: «Что можешь сказать о нем?» Я не уловил в вопросе подвоха и начал было давать характеристику неизвестному, смело смотрящему с фотографии монаху. Каков же был мой конфуз, когда Патриарх довольно скоро добродушно рассмеялся и сказал: «Да это ж я в сороковые годы. Таким помнят меня сейчас уже немногие оставшиеся в живых одесситы. Тогда мне пришлось здесь много потрудиться»[107].
В послании по случаю 150-летия Одесской епархии в 1987 году Патриарх Пимен писал: «В своей душе я всегда храню добрую память о моем пастырском служении в Одесской епархии… а также о неоднократном посещении Одессы, где я всегда ощущал благодатную помощь Матери Божией»[108].
Эту помощь он особенно ощущал через главную святыню Одесского собора — Касперовскую икону Пресвятой Богородицы. Икона была признана Святейшим Синодом чудотворной после расследования целого ряда чудес, прославивших ее в 1840 году (до этого образ хранился у помещицы Иулиании Иоанновны Касперовой, которая получила его по наследству как родовую святыню в 1809 году).
Во время войны 1853–1855 годов Касперовская икона защитила Одессу от вторжения неприятельских войск. При архиепископе Херсонском и Таврическом Иннокентии (Борисове; 1848–1857) было постановлено «в поучение потомству событие это сделать незабвенным» и праздновать 1 октября.
Иеромонаху Пимену принадлежит трогательное стихотворение, в котором воспеты Успенский кафедральный собор Одессы («детище забот народных, воскресшее из пепла и руин») и главная святыня собора — чудотворный Касперовский образ Богородицы («икона чудная, вся в ризе из камней»):
Стихотворение, датированное 5 января 1948 года, написано в Ростове-на-Дону.
До конца 1947 года владыка Сергий (Ларин) управлял приходами Одесской и Кировоградской епархий, затем занял Ростовскую кафедру. Тогда же вместе с ним перешел в клир Ростовской епархии иеромонах Пимен. Несколько месяцев перед тем он по благословению епископа Сергия и просьбе новопоставленного епископа Рязанского и Касимовского Иеронима (Захарова) нес временное послушание в Рязани: в должности ключаря Борисоглебского собора помогал в ремонтно-восстановительных работах, неустанно проповедовал.
Вот как вспоминает об о. Пимене прихожанка этого собора А. П. Мизгирева: «Энергичный, необыкновенно собранный и очень красивый. Обладал прекрасным, сильным голосом с приятным тембром. Каждое слово, произнесенное в алтаре или около алтаря, было четко слышно в конце большого собора. Кто хоть раз слышал его голос (чтение, пение) — сохранил это неповторимое впечатление, мне кажется, на всю жизнь. Настоящий дар слова. В те годы на религиозные темы ничего не печаталось и по радио (кроме критики) не произносилось, поэтому живое слово Церкви было единственным свежим глотком воздуха для верующего человека.
На службы с участием отца Пимена сразу же «потянулся» народ, особенно на его проповеди. Много стало ходить молодежи. Борисоглебский собор большой, но приходило столько народа и стояли так тесно, что поднять руку и свободно перекреститься было невозможно. Проповеди и по содержанию резко выделялись в то время.
Он старался привести последние научные данные физики, естествознания и т. д., раскрывающие и подтверждающие Божественное начало. Отец Пимен был немного в Рязани, а мне было всего 11 лет, мало я успела запомнить, но отдельные проповеди помню очень четко, а некоторые дословно.
Так, помню его проповедь, где он коснулся очень модного в то время «научного» открытия О. Б. Лепешинской[109], что жизнь может произойти не только из клетки, но и из межклеточного вещества. На этом строилось целое антирелигиозное, материалистическое направление в биологии.
«Но кто же сотворил и это межклеточное вещество? Кто Творец всего — клетки и межклеточной субстанции?» — Это почти дословно его слова. Аудиторией он владел прекрасно, буквально всех завораживал; несмотря на большое скопление народа, тишина стояла, как говорят «муха пролетит — слышно». Но в народе постоянно было чувство страха за него: «Как бы его не забрали за проповеди»[110].
Таким образом, в те годы будущий Патриарх был активным проповедником-апологетом. Ясно, что у местных атеистических властей он должен был вызывать, мягко выражаясь, раздражение. И они постарались, чтобы пребывание игумена Пимена в Рязани не затягивалось.
В Ростове-на-Дону игумен Пимен выполнял обязанности епархиального секретаря (назначен на эту должность указом епископа Сергия Ларина 2 декабря 1947 года) и нес дополнительное послушание — был ключарем кафедрального собора в честь Рождества Пресвятой Богородицы (назначен 9 марта 1948 года). «Сроднившись с новыми духовными детьми, он по-человечески надеялся, что именно здесь ему предстоит провести остаток дней своей жизни. Он хотел этого… но Бог судил иначе»[111].
В июле 1948 года игумен Пимен вместе с епископом Сергием (Лариным) представлял Ростовскую епархию на
Это пригодилось ему в будущем. Церковная деятельность в Одесской и Ростовской епархиях обогатила его пастырский опыт знанием реальной жизни в таких важных аспектах, как административный и хозяйственный.
Обладая очевидным и бесспорным талантом вносить порядок и благочиние в церковную жизнь прихода и епархии, иеромонах Пимен обратил на себя внимание Святейшего Патриарха Алексия I. Тот по достоинству оценил эти дарования и вскоре призвал своего будущего преемника к более ответственному служению.
Осенью 1949 года игумен Пимен был назначен наместником древнего, основанного в XV веке, Псково-Печерского Успенского монастыря Псковской епархии. Монастырь этот ни разу за всю свою историю не закрывался, и более пятисот лет здесь непрерывно длится молитва. В Успенском храме покоятся мощи преподобного Корнилия Печерского (1570), одного из первых игуменов обители[112]. В 1919–1940 годы монастырь находился на территории Эстонии, благодаря чему не был закрыт большевиками[113].
Патриарший указ о новом назначении явился для игумена Пимена неожиданностью и застал его почти врасплох. Принять его надлежало с должным послушанием и смирением инока, как всегда, в подобных переменах усматривая видимый знак Промысла Божия. Но по-человеческому разумению ему было трудно расставаться с привычным местом и ставшими близкими людьми, в особенности со своими духовными детьми. Более того, он даже надеялся, что именно в Ростове ему предстоит провести остаток своих дней.
Вскоре о. Пимену «передали в дар от неизвестных лиц редкую икону. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой образ «Лобзание Иуды» (знакомый еще с детства. — В.Н.). «Я воспринял это событие как посылаемое мне Божие благословение, — рассказывал Святейший. — Все мои сомнения и опасения исчезли»[114].
9 октября, в праздник апостола Иоанна Богослова (26 сентября по старому стилю) игумен Пимен посетил Псково-Печерский монастырь, где присутствовал на постриге нового инока. Затем на несколько дней вернулся в Ростов-на-Дону, чтобы сдать дела и окончательно собраться в дорогу. Когда он покидал прежнее место служения, прощание прихожан с любимым пастырем было исключительно теплым и трогательным.
В декабре 1949 года епископ Изборский Владимир (Кобец), викарий Псковской епархии, тогдашний наместник Псково-Печерской обители, передал игумену Пимену управление монастырем. Сам он был назначен начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме и должен был ехать в Святую Землю. В конце молебна перед иконой Богородицы в Успенском соборе игумен Пимен произнес ему напутственное слово, как и полагалось по такому случаю.
На Светлой седмице в 1950 году митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), временно управлявший Псковской епархией, возвел игумена Пимена в сан архимандрита. Владыка Григорий был маститым архиереем «старой закалки», с честью выдержавшим испытание угрозой расстрела (ему был вынесен 5 июля 1922 года смертный приговор, замененный тюрьмой)[115]. Не сломленный многолетними репрессиями, образованнейший иерарх (доктор богословия), он по-отечески мудро поддержал советами и руководством своего ставленника.
Псково-Печерский монастырь тогда остро нуждался в серьезных восстановительных и ремонтных работах. Надо было не только восстанавливать порушенные храмы, но и налаживать уставную жизнь в обители, расстроенную за последние годы. Реальные трудности превзошли опасения нового игумена. И уж, конечно, без помощи Божией вряд ли можно было бы добиться нужных результатов.
«Проблемы были и внутренние, и внешние. Они имеют место всегда, и глубоко заблуждается тот, кто склонен идеализировать монастырскую жизнь, стремясь увидеть в иноческом житии чуть ли не рай земной. Напротив, надо всегда помнить, что монастыри — это передний край духовного противостояния, где враг нашего спасения — диавол, особенно активно воюет против правды Божией.
Устав общежительного монастыря не позволяет монаху иметь личную собственность. Обещание нестяжания, то есть отказ от духа накопительства и обустройство жизни своими силами — является одним из основных принципов монашеской жизни. Возврат к этим принципам — первое, что с великим трудом смог сделать новый игумен монастыря… надо было действовать прежде всего собственным примером и напоминанием братии одной из основных евангельских заповедей, что трудно богатому войти в Царство Небесное. С юмором вспоминал Святейший Патриарх Пимен, как тяжело расставались монахи с собственными коровушками и барашками, как нелегко ему было установить единообразие и порядок в жизни монахов…
Другой проблемой, которая постоянно стояла на повестке дня, была жгучая ненависть светских властей к монастырю, выливавшаяся как в постоянные мелкие, но досадные конфликты, так и в регулярные попытки закрыть монастырь.
Несомненно, Сам Господь хранил обитель, которая сегодня, во всем великолепии отремонтированных храмов и крепостных стен, красуется на западных рубежах России. Но эта Небесная помощь принимала иногда форму особой находчивости монахов, которые для своей независимости использовали и дубовые двери с мощными засовами, и автономную дизельную электростанцию, обеспечивающую энергией монастырь в момент отключения от городской сети.
Электричество, как правило, отключали внезапно, по большим праздникам, особенно ночью на пасхальном богослужении. Когда все просьбы игумена к властям остались без ответа, было решено тайно приобрести дизельную электростанцию. Каких трудов это стоило в те послевоенные годы, можно себе представить. Но в очередной раз, когда пасхальной ночью монастырь вдруг погрузился во тьму, по благословению игумена сразу же была включена автономная энергосистема. Воинствующие атеисты были в полном недоумении»[116].
В течение пяти лет наместник архимандрит Пимен провел в Псково-Печерской обители большие ремонтно-реставрационные работы. Были заново отремонтированы и окрашены крыши храмов и настоятельского корпуса. В Сретенском соборе полностью реставрирована иконопись. Никольский храм обновлен внутри и снаружи, умело отреставрирована Покровская церковь, много лет находившаяся в небрежении. В прежней красе предстали храмы обители, хранящие бесценные произведения церковного искусства, дорогие православному сердцу святыни: образ Успения Пресвятой Богородицы, чудотворную Владимирскую икону Богоматери, древний образ преподобного Корнилия Печерского, резное изображение святителя Николая Чудотворца, запрестольный беломраморный образ Воскресения Христова и многие другие святыни.
Отец Пимен сам составил акафист Псково-Печерской иконе Божией Матери «Умиление», читаемый после вечернего богослужения по средам, а также общий акафист Псково-Печерским преподобным, написал копию Нерукотворенного образа Спасителя.
По большим праздникам около половины предстоящих в обители за богослужением женщин выделялись своими нарядными национальными костюмами. То были женщины из финно-угорской народности сету, проживающей в Печорском районе Псковской области. Видя их усердие к богослужению, архимандрит Пимен стал произносить некоторые возгласы и молитвословия на эстонском языке.
Поделиться книгой: