Оно. Том 2. Воссоединение

Билл снова остановился, хмурясь, пытаясь вспомнить, что произошло с Сильвером. Он его продал? Отдал? Может, потерял? Вспомнить не мог. Зато это идиотское предложение

(через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет)

вновь возникло в голове, странное и неуместное, как мягкое кресло на поле боя, как проигрыватель в камине, как остро заточенные карандаши, выступающие из бетонной дорожки.

Билл потряс головой. Предложение развалилось и растаяло, как дым. Он покатил Сильвера к дому Майка.

6

Майк Хэнлон находит связь

Но сначала он приготовил ужин – гамбургеры с тушеными грибами и луком и салат из шпината. К тому времени они закончили ремонт Сильвера и проголодались.

Жил Майк в маленьком аккуратном коттедже «Кейп-Код», белом с зеленой отделкой. Майк подъехал, когда Билл катил Сильвера по Палмер-лейн. Он сидел за рулем старенького «форда» с ржавыми порожками и треснутым задним стеклом, и Билл вспомнил очевидный факт, так спокойно указанный Майком: шесть членов Клуба неудачников, покинувших Дерри, перестали быть таковыми. Майк, оставшись в Дерри, оказался далеко позади.

Билл закатил Сильвера в гараж Майка, с земляным промасленным полом. Здесь поддерживался такой же идеальный порядок, как и в доме (это Билл выяснил чуть позже). Инструменты, каждый на своем гвозде, лампы в жестяных плафонах, какие вешают над столами для бильярда. Билл приставил велосипед к стене. Какое-то время он и Майк смотрели на него молча, сунув руки в карманы.

– Это Сильвер, точно, – наконец нарушил паузу Майк. – Я думал, ты мог ошибиться. Но это он. Что собираешься с ним делать?

– Чтоб мне сдохнуть, если знаю. Велосипедный насос у тебя есть?

– Да. Думаю, есть все необходимое и для заклейки шин. Они бескамерные?

– Всегда были. – Билл наклонился, чтобы обследовать спустившую шину. – Да. Бескамерные.

– Собираешься снова на нем поездить?

– Ра-азумеется, нет, – резко ответил Билл. – Просто не нравится мне видеть его со с-с-спущенным колесом.

– Как скажешь, Большой Билл. Ты – босс.

Билл повернулся к нему, но Майк уже ушел к дальней стене гаража за насосом. Из одного из шкафчиков он достал жестянку со всем необходимым для заклейки шины и протянул Биллу, который с любопытством на нее посмотрел. Воспоминания о таких жестянках остались у него с детства: такого же размера и формы, как и жестянки, в которых держали табак мужчины, предпочитающие самолично скатывать сигареты, только крышка была блестящей и шершавой – она использовалась, чтобы обработать место прокола перед тем, как ставить заплатку. Жестянка выглядела новехонькой, приклеенный ценник «Вулко» говорил о том, что стоила она семь долларов и двадцать три цента. Билл вроде бы помнил, что в детстве такой набор он мог купить за доллар с четвертаком.

– Она у тебя здесь не лежала. – Вопросительных ноток в голосе Билла не слышалось.

– Нет, – согласился Майк. – Купил на прошлой неделе. В том самом торговом центре, если на то пошло.

– У тебя есть велосипед?

– Нет. – Майк встретился с ним взглядом.

– Просто взял и купил?

– Просто возникло такое желание. – Майк по-прежнему смотрел Биллу в глаза. – Проснулся и подумал, что эта штуковина может пригодиться. Мысль эта не отпускала весь день. Поэтому… я пошел и купил. И она тебе понадобилась.

– И она мне понадобилась, – кивнул Билл. – Но, как говорят в мыльных операх, что все это значит, дорогая?

– Спросим у остальных, – ответил Майк. – Вечером.

– Думаешь, они все придут?

– Не знаю, Большой Билл. – Майк помолчал и добавил: – Думаю, есть вероятность, что не все. Один или двое могут решить, что лучше ускользнуть из города. Или… – Он пожал плечами.

– И что будем делать, если такое случится?

– Не знаю. – Майк указал на жестянку: – Я заплатил за нее семь долларов. Будем что-нибудь с ней делать или только смотреть?

Билл взял пиджак из сетчатой корзинки и аккуратно повесил на пустующий гвоздь. Потом перевернул Сильвера, поставив на руль и седло, и начал осторожно вращать заднее колесо. Ему не нравился ржавый скрип втулки колеса, и он помнил, как практически бесшумно вращались колесики скейтборда мальчишки. «Капелька машинного масла «Три-в-одном» об этом позаботится, – подумал он. – Не помешало бы смазать и цепь. Чертовски ржавую… и игральные карты. Следовало бы поставить на колеса игральные карты. У Майка, готов спорить, они есть. Хорошие. С пленочным покрытием, такие жесткие и скользкие, что при первой попытке их потасовать они практически всегда рассыпаются по полу. Игральные карты, конечно, и прищепки, чтобы закрепить их…»

Поток мыслей оборвался, Билл внезапно похолодел.

«О чем, во имя Иисуса, ты думаешь?»

– Что-то не так, Билл? – мягко спросил Майк.

– Все хорошо. – Его пальцы нащупали что-то маленькое, круглое и твердое. Он подсунул под находку ногти и потянул. Из шины вылезла кнопка. – На-ашел ви-и-иновника, – объявил он, и тут же в голове вновь возникла эта фраза, странная, непрошеная, пробивная: «через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет». Но теперь за его голосом последовал голос матери: «Попробуй еще, Билли. На этот раз у тебя почти получилось». И Энди Дивайн 50 в роли Джингса, закадычного друга Гая Мэдисона, закричал: «Эй, Дикий Билл, подожди меня».

Его затрясло.

(столб белеет)

Он покачал головой.

«Мне не произнести ее, не заикаясь, и нынче», – подумал он и на мгновение почувствовал, что сейчас поймет, в чем дело и откуда взялась эта фраза.

А потом все ушло.

Он открыл жестянку с набором всего необходимого для ремонта шин и принялся за работу. Времени ушло немало. Майк стоял, привалившись к стене в лучах предвечернего солнца, закатав рукава рубашки, распустив узел галстука, насвистывая, как показалось Биллу, мелодию песни «Она поразила меня ученостью».

Ожидая, пока схватится клей, Билл – чтобы скоротать время, сказал он себе – смазал цепь Сильвера, заднюю звездочку и втулки. Выглядеть лучше велосипед от этого не стал, но, когда Билл покрутил колеса, скрип исчез, и это радовало. Первое место на конкурсе красоты Сильверу все равно не грозило. Его достоинство заключалось в другом: он мог мчаться как ветер.

К этому времени, половине шестого вечера, Билл практически полностью забыл о существовании Майка, с головой погрузившись в простое и вызывающее чувство глубокого удовлетворения дело – ремонт велосипеда. Наконец он накрутил штуцер насоса на вентиль заднего колеса и наблюдал, как шина «толстеет», заполняясь воздухом. Нужное давление определил на ощупь. С радостью отметил, что поставленная им заплатка воздух не пропускает.

Убедившись, что все в порядке, скрутил штуцер насоса с вентиля и уже собрался перевернуть Сильвера, когда услышал за спиной быстрое щелканье игральных карт. Он развернулся, чуть не свалив Сильвера.

Майк стоял позади, держа в руке колоду велосипедных игральных карт с синей рубашкой.

– Такие подойдут?

Билл шумно выдохнул:

– Полагаю, у тебя есть и прищепки?

Майк достал четыре из кармана рубашки и протянул ему.

– Как я понимаю, случайно оказались под рукой?

– Да, что-то в этом роде, – кивнул Майк.

Билл взял карты, попытался их перетасовать. Руки дрожали так, что карты посыпались из рук. Разлетелись по гаражу… но только две приземлились лицом вверх. Билл посмотрел на них, потом на Майка. Взгляд Майка застыл на разбросанных по полу картах. Губы его оттянулись, обнажив зубы.

Лицом вверх лежали два пиковых туза.

– Это невозможно, – вырвалось у Майка. – Я только что вскрыл колоду. Смотри. – Он указал на ящик для мусора, который стоял у входа в гараж, и Билл увидел целлофановую обертку. – Как в одной колоде могут оказаться два пиковых туза?

Билл наклонился и поднял тузы.

– Ты сможешь разбросать по полу целую колоду так, чтобы только две карты легли лицом вверх? – спросил он. – А этот вопрос еще более ин…

Он перевернул тузы, посмотрел, потом показал Майку: у одного рубашка синяя, у другого – красная.

– Господи Иисусе, Майки, во что ты нас втянул?

– И что ты собираешься с ними делать? – бесстрастно спросил Майк.

– Поставить на место, – ответил Билл и вдруг рассмеялся. – Именно это мне предлагается с ними сделать, так? Если для магии требуются какие-то предварительные условия, они тем или иным образом неизбежно реализуются. Я прав?

Майк не ответил. Он наблюдал, как Билл подошел к заднему колесу Сильвера и закрепил игральные карты. Его руки еще дрожали, и на это ушло время, но в конце концов он справился, вдохнул, задержал выдох и крутанул колесо. В гаражной тишине игральные карты с пулеметной скоростью захлопали по спицам.

– Пошли, – мягко позвал Майк. – Пошли, Большой Билл. Я приготовлю нам что-нибудь поесть.

Бургеры они смели и теперь сидели, курили, наблюдая, как на заднем дворе Майка темнота начинает проступать из сумерек. Билл достал бумажник, вытащил чью-то визитку и написал на обратной стороне предложение, которое не давало ему покоя с того самого момента, как он увидел Сильвера в витрине магазина «Подержанная роза, поношенная одежда». Показал Майку, который внимательно прочитал и поджал губы.

– Тебе это что-нибудь говорит? – спросил Билл.

– «Через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет». – Майк кивнул. – Да, говорит.

– Тогда скажи мне. Или ты собираешься вновь п-п-предложить додуматься самому?

– Нет, – ответил Майк, – думаю, в этом случае я могу тебе сказать. Это скороговорка. Используется как упражнение для шепелявых и заик. Тем летом твоя мать пыталась научить тебя выговаривать ее. Летом 1958 года. Ты частенько ходил и бормотал эту скороговорку себе под нос.

– Правда? – спросил Билл, а потом медленно сам же и ответил: – Да, ходил.

– Должно быть, ты очень хотел ее порадовать.

Билл, который вдруг почувствовал, что сейчас заплачет, только кивнул. Ответить не решился.

– У тебя ничего не вышло, – продолжил Майк. – Я это помню. Ты чертовски старался, но все равно язык тебя не слушался.

– Но я произнес эту фразу, – ответил Билл. – Как минимум один раз.

– Когда?

Билл с такой силой грохнул кулаком по столу, что заболела рука.

– Не помню! – выкрикнул он. И повторил снова, уже спокойно: – Просто не помню!

Глава 12

Три незваных гостя

1

Майк Хэнлон обзвонил всех 28 мая, а на следующий день Генри Бауэрс начал слышать голоса. Они разговаривали с ним весь день. Какое-то время Генри думал, что они доносятся с луны. Ближе к вечеру, оторвавшись от грядки, которую пропалывал на огороде, он увидел луну в синем дневном небе, бледную и маленькую. Луну-призрак.

Потому, собственно, он и поверил, что с ним говорит луна. Только луна-призрак могла говорить голосами-призраками – голосами его давних друзей и голосами маленьких детей, которые играли в Пустоши давным-давно. Этими голосами – и еще одним… который он не решался назвать.

Первым с ним заговорил с луны Виктор Крисс. «Они возвращаются, Генри. Они все, чел. Они возвращаются в Дерри».

Потом с ним заговорил Рыгало Хаггинс, возможно, с обратной стороны луны. «Ты – единственный, Генри. Единственный из нас, кто остался. Ты должен сделать их, Генри. Ты должен сделать их ради меня и Вика. Маленькие дети не могут взять над нами верх. Я же однажды так здорово ударил по мячу на площадке у гаража Трекеров, и Тони Трекер сказал, что такой мяч улетел бы и за пределы стадиона «Янкиз».

Он пропалывал грядку, глядя на луну-призрак, а через какое-то время пришел Фогерти и врезал ему по шее, уложив лицом в землю.

– Ты выпалываешь горох вместе с сорняками, козел.

Генри встал, смахнул землю с лица, вытряс из волос. Перед ним стоял Фогерти, крупный мужчина в белой куртке и белых штанах, с выпирающим вперед животом. Охранникам (в «Джунипер-Хилл» они назывались «защитниками») запрещалось носить дубинки, поэтому некоторые из них – хуже всех были Фогерти, Адлер и Кунц – носили в карманах валики четвертаков. Этими валиками они всегда били по одному месту – сзади по шее. Четвертаки никто не запрещал. Четвертаки не считались смертоносным орудием в «Джунипер-Хилл», психиатрической лечебнице, расположенной на окраине Огасты 51, рядом с административной границей города Сидней.

– Сожалею, что так вышло, мистер Фогерти, – ответил Генри и широко улыбнулся, продемонстрировав щербатые и прореженные желтые зубы. Выглядели они как забор из штакетника у брошенного дома. Зубы Генри начал терять лет в четырнадцать.

– Да, ты сожалеешь, – ответил Фогерти. – И будешь сожалеть еще больше, если я вновь поймаю тебя за этим, Генри.

– Да, сэр, мистер Фогерти.

Фогерти ушел, его черные ботинки оставляли большие коричневые следы на земле Западного сада. Раз уж Фогерти повернулся к Генри спиной, тот воспользовался моментом, чтобы украдкой оглядеться. Их отправили на прополку, как только небо очистилось от облаков, пациентов Синей палаты, куда помещали тех, кто когда-то был особо опасным, а теперь считался относительно опасным. Если на то пошло, все пациенты «Джунипер-Хилл» считались относительно опасными: в этой психиатрической лечебнице содержались только преступники, признанные невменяемыми. Генри Бауэрс попал сюда за убийство своего отца поздней осенью 1958 года – тот год прославился судами над убийцами; когда речь заходила о судах над убийцами, ни один год не мог сравниться с 1958-м.

Но, разумеется, все думали, что он убил не только своего отца. Если б речь шла лишь о его отце, Генри не провел бы двадцать лет в психиатрической больнице штата в Огасте, или в смирительной рубашке, или под действием психотропных препаратов. Нет, речь шла не только о его отце: власти думали, что он убил всех, по меньшей мере – большинство.

После вынесения приговора «Ньюс» опубликовала передовицу под названием «Конец долгой ночи в Дерри». В статье они привели главные улики: ремень в комоде Генри, принадлежавший Патрику Хокстеттеру; школьные учебники в стенном шкафу Генри, некоторые выданные пропавшему без вести Рыгало Хаггинсу, другие – пропавшему без вести Виктору Криссу (обоих знали как близких друзей Бауэрса); и – самая обличающая – трусики, засунутые в матрас Генри через разрез в чехле, трусики Вероники Грогэн, как выяснили по метке прачечной.

Генри Бауэрс, заявлялось в «Ньюс», и был тем монстром, который наводил ужас на Дерри весной и летом 1958 года.

«Ньюс» объявила о конце долгой ночи в Дерри на первой полосе своего номера от 6 декабря, хотя даже такой недоумок, как Генри, знал, что ночь в Дерри не закончится никогда.

Они засыпали его вопросами, взяли в круг, тыкали в него пальцем. Дважды начальник полиции отвесил ему оплеуху, однажды детектив по фамилии Лоттман ударил в живот, посоветовав ему признаться, да побыстрее.

«Снаружи собрались люди, и настроение у них плохое, Генри, – сказал ему этот Лоттман. – В Дерри давно уже никого не линчевали, но это не означает, что такого здесь больше не будет».

Он полагал, что они не отступятся, сколько бы это ни заняло времени. Едва ли кто-то из них действительно верил, что жители Дерри могут ворваться в полицейский участок, вытащить Генри на улицу и вздернуть на первом же суку. Но им всем отчаянно хотелось подвести черту под этим летом крови и ужасов. Они бы и подвели, пусть Генри никого и не убивал. Через какое-то время он понял, чего они от него хотят – признания во всем. После кошмара канализационных тоннелей, после того, что случилось с Рыгало и Виктором, он особо и не возражал. Да, сказал Генри, он убил своего отца. И сказал правду. Да, он убил Виктора Крисса и Рыгало Хаггинса, и тоже сказал правду, во всяком случае, в том, что повел их в тоннели, где их убили. Да, он убил Патрика. Да, он убил Веронику. Да – на один вопрос, да – на все. Неправда, но значения это не имело. Кому-то следовало взять на себя вину. Возможно, только по этой причине его и оставили в живых. А если бы он отказался…

Насчет ремня Патрика он все понимал, потому как выиграл его у Патрика в карты еще в апреле, обнаружил, что ремень ему мал и бросил в один из ящиков комода. И насчет учебников он все понимал: черт, они дружили, к учебникам, выданным на летние занятия, относились так же наплевательски, как к тем, которыми пользовались во время учебного года. Они им были нужны, как сурку чечетка. В стенных шкафах Крисса и Хаггинса наверняка валялись его учебники, и копы скорее всего тоже это знали.

Трусики… нет, он понятия не имел, как трусики Вероники Грогэн попали в его матрас.

Но он думал, что знал, кто – или что – позаботился об этом.

Лучше о таком не говорить.

Лучше изображать придурка.

Его отправили в Огасту, а потом, в 1979 году, перевели в «Джунипер-Хилл». В этой лечебнице он только раз попал в передрягу и лишь потому, что поначалу его не понимали. Какой-то парень попытался выключить ночник Генри. В виде Дональда Дака с маленькой бескозыркой на голове. Дональд защищал Генри после захода солнца. В темноте пришли бы твари. Замки на дверях и металлическая сетка их бы не остановили. Они бы просочились как туман. Твари. Они говорили, и смеялись, и… иногда они хватали. Лохматые твари, гладкие, с глазами. Твари, которые действительно убили Вика и Рыгало, когда в августе 1958 года они втроем вошли в канализационные тоннели, преследуя тех ребят.

Оглядываясь, Генри видел других пациентов Синей палаты. Джорджа Девилля, который в один зимний вечер 1962 года убил жену и четверых детей. Джордж не поднимал головы, его седые волосы ерошил ветер, сопли бодро текли из носа, громадный деревянный крест мотало из стороны в сторону, в такт его ударам мотыгой. Джимми Донлина. Во всех газетах о Донлине написали, что летом 1965 года в Портленде он убил мать, но не упомянули, что Джимми пытался по-новому избавиться от тела: к тому времени, когда нагрянули копы, Джимми съел половину, включая мозги матери. «От них я стал вдвое умнее», – как-то раз признался Джимми Генри после отбоя.