— Лучше, — снисходительно улыбнулся Полковников. — Но сначала надо взять разбег, потом прыгать. Удар должен быть подготовлен в глубокой тайне и нанесен решительно и внезапно! Весьма целесообразно придать нашему выступлению, так сказать, народную внешность. Поэтому наши ударные отряды должны выступать не в своей обычной юнкерской, а в солдатской форме. Через своих людей мы сможем получить достаточное количество солдатских шинелей. Ради достижения делового эффекта на это надо пойти. История оценит нашу самоотверженность. Каждый мужественный поступок, всякое героическое действие будут занесены на ее скрижали.
Этот человек все время хотел дать почувствовать, что он накоротке с историей и выступает как бы от ее имени.
Косицын подошел к Ярославцеву и зашептал:
— Даю слово, имена наши будут овеяны славой!
Ярославцев видел перед собой его желтоватое лицо, колючие, без бровей, глаза, капельки пота на маленьком хрящике носа — все это как-то слишком не подходило для личности, овеянной славой. Но он не нашелся сказать что-либо в ответ.
— Совещание окончено, — сказал Берг. — Пора действовать, господа!
Он попросил представителей юнкерских училищ остаться для получения письменного приказа.
Была глубокая ночь. В коридорах Смольного затих обычный гул. Ленин в пальто, наброшенном на плечи, сидел в большой комнате на третьем этаже и, придвинувшись к столу, писал сосредоточенно и быстро.
«Товарищи трудящиеся! — писал Ленин. — Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмете все дела государства в свои руки…»
Он посмотрел в окно, неплотно закрытое коленкоровой гардиной, потер ладонью лоб и подчеркнул слова: «вы сами», «все дела», «в свои руки».
Теперь, когда революция поставила его во главе государства, он испытывал потребность немедленно объяснить людям труда, что и как надо делать, чтобы победить разруху и выбраться наконец из вековой бедности, бесправия, нужды и лишений, в которые вверг народ старый порядок.
Вот уже более получаса никто не входил в комнату. Непривычная тишина стояла вокруг. Ленин исписал еще несколько маленьких листков, положил их в стопку на край стола, поднялся и подошел к окну. Темная узорчатая ветка клена видна была сквозь окно. Тяжелые капли, срываясь с крыши, барабанили о подоконник, и несколько мокрых снежинок косо скользнули по стеклу.
«А ведь скоро зима», — подумал Ленин. Он вспомнил вдруг, как они вместе с братом Сашей катались на коньках в общественном саду в Симбирске и как съезжали с крутой ледяной горы. В первую минуту, когда стоишь на самом верху, становится страшно, и надо сделать усилие, чтобы оттолкнуться. А потом захватывает дух от быстроты, и надо нагнуться вперед и держаться твердо, все время сохраняя уверенность, — тогда не упадешь. И только на полном разгоне, когда кончится спуск, можно уже свободно распрямить корпус и набрать полную грудь воздуха.
Как всегда, вспомнив о Саше, он ощутил поднимающуюся изнутри волну заглушенной боли. Он никогда не давал ей выйти наружу и сейчас привычным усилием постарался подавить в себе эту волну. И все-таки тихо, как грустная, далекая мелодия, глухая боль эта опять, помимо воли, возникла в глубине его сознания.
За дверью послышались голоса, застучали чьи-то шаги. В комнату вошел солдат в мокрой шинели. С нее струйками сбегала на пол вода. Сняв папаху, солдат вытер рукавом разгоряченное лицо с прилипшими ко лбу волосами и, распространяя вокруг себя свежий запах ветреной осенней ночи, спросил внезапно осевшим от волнения голосом:
— Ты, стало быть, будешь председатель народных комиссаров Ленин?
За его спиной стояло несколько человек из здешних, смольнинских, и от них этот солдат, конечно, уже знал, куда и к кому его привели, но, должно быть, долгом своим считал получить подтверждение.
— Да, я, — сказал Ленин.
Солдат, не сводя с него глаз, полез за пазуху и достал небольшую смятую записку.
— В собственные руки приказано тебе передать, — сказал он, протягивая ее Ленину.
Пока Ленин читал, солдат и все остальные смотрели на него с ожиданием и скрытой тревогой.
— Керенский и Краснов повели наступление на Петроград, — сказал Ленин. — Все тот же Краснов! Это становится просто банальным.
На секунду глаза его жестко блеснули, он с сожалением посмотрел на свои записи, как будто ему жаль было отрываться от них.
— Соберите немедленно всех членов Петроградского комитета, — сказал он одному из тех, что стояли в дверях. — Я сейчас приду к ним.
Он взял со стола исписанные листочки, сунул их в карман.
— Вы где же были, на позициях? — спросил он солдата.
— Мы-то? А у самой, почитай, Александровки.
— Это по Гатчинской дороге?
— Вот-вот, — подтвердил солдат. — С этой, значит, если брать стороны от Царского Села, то она, железка, на Павловск идет, а с той если взять, аккурат на Гатчину. И Керенский, слышь, там. Блиндированный поезд у него. Так и пулит из пушки.
— А вы позиции держите?
— Да ить, как сказать, не очень держим-то. Все больше норовим к Пулкову податься. У нас огню-то настоящего нет.
— Огонь нужен?
— Только! — охотно подхватил солдат. — Ежели огонь есть, то тут уж, говори, дело сделано. А без огню куды ж?
Они вместе вышли из комнаты и двинулись по коридору.
Слушая медлительную речь солдата, Ленин думал о том, что надо сделать прежде всего. Надо, думал он, не теряя ни минуты, организовать рытье окопов, возводить проволочные заграждения, необходимо разыскать склады с лопатами и кирками, забрать колючую проволоку. Послать нарочных на фабрики, на заводы, поднять всех к действию, сообщить в Военку Антонову и Подвойскому, запросить помощь у флотских. Очень важно двинуть к Пулковским высотам артиллерию, какая только найдется в городе. Солдат, по-видимому, прав. С пушками будет спокойнее и вернее. Надо вывести на позиции полки Петроградского гарнизона, послать агитаторов в казачьи части, разъяснить им смысл принятых декретов о земле, о мире…
В комнате Петроградского комитета собралось человек восемь. Сесть было негде, все, стоя, сгрудились вокруг Ленина.
Измученный, еле держащийся на ногах комиссар Слуцкий предложил оставить все дело до утра: «Теперь все равно ничего нигде не найдется».
— Вам надо выспаться, — сказал Ленин и стал объяснять, что надо предпринять срочно.
Рабочий из караульной команды сказал, что у них на Путиловском есть пушки, штук сорок. Их отливали для фронта еще весной, но после забастовки так и не сумели вывезти.
Ленин выслушал очень внимательно.
— Превосходно! Сможете ли вы обеспечить отправку орудий в Пулково?
— Можно бы, да ведь лошадей у нас нет. На себе не осилишь.
Ленин нахмурился. Прямая резкая морщина пересекла его широкий лоб, но вдруг глаза его весело заискрились.
— А что, если взять лошадей у извозчиков?
— Товарищ Ленин, ломовиков у Филаретова надо взять. Там такие битюги-тяжеловозы, вытянут чего хочешь! — горячо крикнул от дверей дюжий красногвардеец с лицом деревенского подростка.
— У Филаретова? Это кто такой?
Все расступились, глядя на молодого красногвардейца, и он заметно смутился. Но, чувствуя на себе внимательный и поддерживающий взгляд Ленина, ободрился снова:
— Хозяин это. Я сам к нему нанимался, только он не доверил мне.
— Не доверил? Лошадь?
— Ага. Дескать, молод еще, так послужи сперва.
— Гм. А сколько у Филаретова лошадей?
— Пожалуй, штук сто, коли не больше.
— А что, если мы доверим вам всех этих лошадей? Заберете?
— Всех?
— Лучше всех. Чтобы вывезти сорок орудий и снаряды к ним, это как раз хватит, как по-вашему?
— Должно хватить.
— Вот и действуйте.
Ленин наклонился к подоконнику и стал быстро писать на листке бумаги.
— Как ваша фамилия? — спросил он, не оборачиваясь, затем протянул ему бумагу: — Подберите себе помощников и отправляйтесь немедленно.
Через полчаса Ленин, торопливо шагая, направился в машинное бюро. Надо было отпечатать телефонограмму для передачи на флот.
В комнате машинисток горела под плоским жестяным абажуром одна только лампочка, свешивающаяся с потолка на длинном шнуре. В углу на диване, прикрывшись вязаной косынкой, лежала женщина-машинистка. Сбоку у стола с машинкой спала, сидя в кресле, молоденькая девушка, уютно подобрав под себя ноги в заштопанных чулках. Голова ее была запрокинута на спинку кресла, на пухлых детских губах блуждала слабая улыбка. Это была Юлия.
Ленин постоял перед ней несколько секунд, затем осторожно прошел к столу и сел к машинке. Он внимательно посмотрел на клавиатуру и, заложив чистый лист, стал медленно отстукивать буквы, но сразу же встретилось непредвиденное затруднение: буквы, означенные на клавишах, были стерты — не разберешь, где что. Такой клавиатурой можно пользоваться только по привычке.
Ленин растерянно оглянулся на девушку и увидел, что она уже проснулась и с испуганным выражением на розовом от сна и смущения лице нащупывает ногами свои полусапожки.
— Ничего у меня не получается, — улыбаясь, сказал Ленин.
— Сейчас, сейчас я сделаю, — неловко ступая в незастегнутых полусапожках (застегивать теперь было некогда), Юлия подошла к столику и села за машинку.
Ленин начал было диктовать, но в дверях появился человек с усталым лицом, в потертой кожанке, в очках.
— Я разыскиваю вас, я только из Военки, — сказал он, направляясь к Ленину. — Положение осложнилось. Задержан юнкер, у которого найден приказ о выступлении. Восстание в городе уже началось. Захвачена телефонная станция, и, вероятно, заняты еще какие-то важные пункты. Подвойский принимает меры, но он просил передать, что положение крайне опасно. По-видимому, это заранее согласованный удар — одновременно с фронта и с тыла.
— А ведь этого, пожалуй, следовало ждать, — сказал Ленин. — Солдаты ушли на фронт, а юнкера и офицеры остались здесь, в тылу. Кстати, хорошо, что вы явились. Надо срочно поставить в известность флотских.
Он сделал знак Юлии и продиктовал телефонограмму до конца. В ней шла речь о немедленной высылке летучих матросских отрядов для восстановления революционного порядка в городе.
— Пойдемте, — сказал Ленин человеку в потертой кожанке.
Шаги их скоро затихли в коридоре.
«Опять юнкера», — тревожно подумала Юлия.
Ей вдруг сделалось душно.
Она подошла к окну и, потянув за шнур, открыла форточку.
Свежий поток коснулся ее лица. За окном было еще темно. Рядом на соборной колокольне звонили в колокола. Отчетливые медленные удары возникали совсем близко над крышей и, гудя, уплывали в ночной сумрак. «Звонят к заутрене, значит, сегодня воскресенье», — подумала Юлия.
Внезапно звон прекратился. Откуда-то, должно быть от подъезда, донеслось урчание грузовиков. Гудки автомобильных сирен вспарывали тишину спящего города. Вдруг она услышала звуки, заставившие ее содрогнуться. Юлия вытянулась и напрягла слух. Сомнений не оставалось: это была стрельба. Гулкие винтовочные залпы и частая булькающая дробь пулемета.
Юлия бросилась к дверям и опять с досадой обнаружила, что не застегнуты полусапожки. Еще не зная, что надо предпринять, она выхватила из-под косы шпильку и, оперев ногу о стул, быстрыми привычными движениями принялась застегивать тугие черные горошины пуговиц. Руки ее слегка дрожали, и сердце стучало тревожно и сильно, так что стук этот глухо отдавался в висках.
Где Сергей? Они должны были увидеться вчера, но ее назначили на дежурство. И теперь она ничего не знает о нем. И что означает эта стрельба? Восстание, о котором сказал комиссар? Неужели Сергей опять с ними?
Быстро светало. Спавшая на диване машинистка Авернина поднялась и, борясь со сном, стала поправлять прическу.
Юлия метнулась в коридор. Ей хотелось хоть что-нибудь узнать о событиях в городе.
Человек в мятой шляпе и грязно-белой манишке (маленькое и как бы скользкое лицо кажется потным, узко посаженные глаза прикрыты очками) шел навстречу ей, разглядывая надписи на дверях близорукими глазами. Где-то она видела его раньше. Она мучительно старалась припомнить и не могла.
Заметив Юлию, человек этот неожиданно остановился.
— О, я вас ищу, — сказал он.
— Меня? — Юлия испуганно попятилась.
— Да, именно вас. Дело в том, что один юноша ожидает вас у ворот. Он просит поторопиться. Идите!
Юлия испытывала какую-то инстинктивную брезгливость к этому человеку, но то, что он сказал, заставило ее пробормотать «спасибо», вернуться в свою комнату, схватить пальто, платок и выбежать к воротам.
Тут она в нерешительности остановилась, ища глазами Ярославцева. Его нигде не было. И вдруг она увидела знакомую маленькую фигуру Косицына в студенческой старой шинели и фуражке. Юлия неуверенно направилась вдоль ограды и только теперь заметила Ярославцева за широким квадратным столбом ограды. Он был в штатском пальто, которое очень шло к нему, и тоже в студенческой фуражке, только совсем новой.
Все тревожные мысли Юлии разом улетучились куда-то, счастливое волнение стеснило грудь.
Как ты догадался найти меня здесь? — спросила она, радостно улыбаясь.
Ярославцев взял ее за руку.
— Мы приехали за тобой, — быстро проговорил он. — Я должен сообщить тебе нечто весьма важное. Тебе необходимо уйти отсюда сейчас же и не возвращаться сюда больше ни за что на свете!
Юлия посмотрела на него с недоумением. Нельзя было не заметить, что он сильно взволнован. Тревога мгновенно возвратилась к ней.
— Куда же мне уходить? Зачем? — Она совсем растерялась. — У меня сегодня опять ночное дежурство.
— Все это не имеет значения. — Ярославцев с досадой поморщился. — Тебе необходимо уйти отсюда, пойми. Я не могу тебе сказать всего, но дело в том, что здесь твоя жизнь находится в опасности. Здесь прольется много крови. Тебе нельзя медлить ни минуты. Пойдем! — Он сжал ее руку и почти насильно повел Юлию за собой. — Ты должна поехать с нами. Здесь за углом санитарная машина. Понимаешь?
Глаза его горели теперь каким-то болезненным огнем.
Юлия с трудом противилась его усилию. Ей было приятно, что он так настойчиво увлекает ее куда-то, хотя его тревога была непонятна ей.
Они сделали несколько шагов вместе, и Юлия решительно остановилась. Она почувствовала полную невозможность уйти: она нужна здесь. Вероятно, ее уже ждут.
— Я не могу, правда же… Это совершенно немыслимо! Ну ты подумай, Сережа!