Что тебя ожидает после смерти

Действительно космическое, универсальное братство. Так как истинная «гора Сион», этот «град живого Бога, который есть Небесный Иерусалим", торжествующая Церковь блаженной вечности, включает «тьмы Ангелов, объединённых в торжествующий собор, избранное собрание первенцев, имена которых записаны на небесах, Судию, который является Богом всех, духи праведных, достигших совершенства, наконец Иисуса, Посредника нового (и сильного) Завета» (Евр 12:22–24). Здесь не место комментировать этот текст достаточно полно, ни оправдывать наш перевод; но можно подчеркнуть характер действительно универсальный, полный этой Церкви окончательно и абсолютно небесной: частью её являются, почти как компаньоны, уравненные в правах — что напоминает Mandatum (Наставление) в Ин 13:2–17 и все смиренное снисхождение Иисуса Христа, этого «Судьи, который является Богом всех» (а не "Богом, который является Судьей всех», как переводит Crampon: kaï krité Theô pantôn), этого Судьи, в руки которого лучше стоит впасть, чем в руки людей, потому что Он — "праведный Судья" (2 Тим, 4:8) — «мириады Ангелов, торжественный собор похвал», радостное и праздничное собрание, объединенное чтобы петь эпиталаму (свадебную песнь) Агнцу, празднующему свой брак (см. Песнь Песней 7:1, в Септуагинте)… В Ветхом Завете, иерархии чистых духов, которые уже являются частью Церкви Бога (Псалом 88:6, где уже появляется Церковь ex Angelis et hominibus (из Ангелов и людей)), представляются почти всегда как бы устрашающими и грозными; Иаков, когда у него было видение их, называет «это место страшным». Еврейские Апокрифы (Товия) начинают переход. В Новом Завете, Ангелы — только красота, доброта, утешение, служба людям (напр. Лк 15:10; Евр 1:14)…

Небеса, Yahweh, прославляют Твои чудеса и Твою верность в собрании святых Кто мог бы, среди небесных, сравниться с Yahweh? Кто с Ним сравнится среди сыновей Божьих? Бог грозен в великом собрании Святых…

Этот параллелизм и эта ассоциация усилены, в Псалме 88, с поразительной настойчивостью. "Небеса", то есть хоры чистых духов, составляют, вместе с Qahal'ом, Ekklêsia (Церковь), собрание chassidîm (праведных), klêtoï (званных), Двор Царя Yahweh.

Мы обнаружим это грандиозное собрание в самом конце Библии. Если уже Послание к Филиппийцам нам показывает колена "земные" или "видимые", окруженные царствами выше–человеческими и ниже–человеческими чтобы воздавать преклонение пред Христом–Иисусом, ставшим всеобщим Kurios (Господом), Царём такой малейшей былинки как вы и я, заботящимся, как легат Его Отца, о том, чтобы питать птиц, одевать полевые цветы (Мф 6:26; 28:29), заботящимся о падении воробья как об угасании солнца (там же 10–29), неспособным забыть самое незначительное животное (Лк 12:6), Искупителем творения в целом, то Апокалипсис продолжает ту же тему: вокруг небесного Престола, перед Агнцем, вместе со ста сорока четырьмя тысячами, которые являются "первенцами" искупленного мира (Откр 14:4) и «огромной бесчисленной толпой", находятся Ангелы, «множество, насчитывающее тьмы тем и тысячи тысяч». Таково космическое "великое собрание": оно включает все то, что в человеческом роде было искуплено; все духовные иерархии, утверждённые в верности: это — наши co–литурги (со–служители), наши товариши в службе и поклонении (там же 19:10; 22:9), наши "братья": et nunc, frater, aspice, quae gloria (итак, теперь смотри, брат, какая слава)! (3 Ездры 1:38)…

Это однако не всё: к людям, к Ангелам, присоединяются для победного восклицания, «все создания, находящиеся на небе, на земле, под землей, на море и всё, что в них» — можно ли бы более отчетливо выразить абсолютный характер всеобщности? — то есть весь этот смиренный нижечеловеческий космос, который общее поклонение, где каждое из созданий, принимающее в этом участие в соответствии с собственной природой, возводит в великое братство, во всеобъемлющую семью Божию.

XXIII. Есть слава и слава…

Если небесная жизнь не упраздняет личность, то всякая Gleichschaltung (унификация) избранных исключена, блаженство не является нивелированием, и неравенства существуют. В Евангельской притче все работники получают ту же плату, так как она состоит в спасении их душ; все, следовательно, одарены блаженством в той самой мере, в которой они способны этим воспользоваться. Но спасенные таким образом души остаются очень различными одни от других, не в "праведности" — так как все будут без греха — но в глубине характера, в способностях и силах, в размахе, в восприимчивости. Все прославлены, и каждая из них будет радоваться своей собственной славе, не завидуя славе другой, но невозможно, чтобы слава была одной и той же для всех (1 Кор 15:41). Очевидно, например, что слава неоскверненной невинности остается вечно отличной от невинности очищенных кающихся грешников (Откр 3:3–5). И, то, что верно для моральных характеристик, верно также и для интеллектуальных: будет иметься слава «подобных детям», и слава гениев. Без сомнения, все то, что окажется внешним, случайным и просто приобретенным — "таланты", в обычном смысле слова — не будет почти считаться; и многие из тех, кто был здесь в этой жизни первыми, будут последними… многие из последних, если они ими были на земле по отсутствию удачи, случая, будут первыми. Но естественные дары и облагороженное любовью стремление к идеалу, будут предметом соответствующих совершенствования и утверждения. Точно также, эти дифференциации, вызванные полом, расой, профессией, которые способствуют тому, чтобы нас формировать, составлять саму сущность наших эмпирических личностностей, не могут быть абсолютно уничтожены, хотя должно исчезнуть все то, что есть физического, земного и случайного в этих различиях.

Что касается связей, которые соединили души очень тесно, даже вплоть до своего рода взаимопроникновения, в этой жизни — супружеской, отцовской, материнской, сыновней, дружеской — то они сохранят без сомнения, в обстоятельствах, которые сами будут преображены, всю их внутреннюю, вечную ценность, и разделят славу душ, которые они соединяют. Даже на земле, у таких связей нет ничего статического; уже, их внешние проявления изменяются из года в год: взаимное отношение Спасителя и его Матери не является, не может быть тем же в Назарете и на Голгофе; еще меньше оно будет тем же сегодня… Но глубокий инстинкт, своего рода честность, чистота, скрытая в глубине сердца, заставляет нас отвергнуть с ужасом гипотезу о Деве, переставшей на "небе" быть Матерью, даже для Того, кто царствует одесную Отца, как если бы Мария могла вспоминать уже о своем материнстве лишь наравне со странной мечтой, уже прошедшей…

Чтобы между столь различными душами царили совершенные взаимные отношения, нужно, чтобы был на "небе" эквивалент, аналогичный тому, что мы называем здесь в этом мире властью, дисциплиной, и т. д.. Это — то, что предполагает Апокалипсис, когда, возобновляя метафорическую тему Псалма 121, он нам показывает Церковь прославленную, уже не как Эдем redivivus (обновлённый, воскресший), как Фруктовый Сад где торжествует приятная вседозволенность, небесный Трианон, но как Urbs, Город: «Иерусалим новый», «где все вместе держится со строгой сплоченностью» (Откр 21:2; Псалом 121:3). На его обычном образном языке, Спаситель нам открывает, что его Апостолы "будут судить" — гебраизм для слова "будут управлять" — «двенадцать колен» нового Израиля (Мф 19:28). Некоторые, еще говорит Он, будут управлять десятью городами, другие пятью (Лк 19:17–19). Итак! «мы также, мы будем царствовать с Ним» (2 Тим 2:12). И мы это сделаем, утверждает притча, в той мере, в какой на земле мы преданно выполним задачи, скромные или возвышенные — но все божественные — которые нам поручит Провидение («делать маленькие вещи, как великие, говорит Паскаль, из‑за величества Иисуса Христа, который их выполняет в нас»). Таким образом, то, что вознаградит наши добрые дела, это — случай для лучших дел; совсем как любовь находит свое вознаграждение в её собственном возрастании. Как умы "управляющие" смогут предоставить пользование их правлением тем, кто им будут подчинены (так как Сын Сам будет подчинён Отцу, пишет Павел к Коринфянам; но это будет свободное подчинение любви, говорит Апостол Иаков; в Послании, в его литургии: cui servire regnare est (кто служит, тот царствует)), мы об этом не знаем ничего. Но, каким бы ни был способ этого управления, это царствования избранных, членов Христа, будет царствованием их "главы", Самого Искупителя: царствованием заботы, полной любви, мягкости, служения и самозабвения; «Царь Правды кроткий, сидящий на молодом осле» (Зах 9:9; Мф 21:5). Если Он нас присоединяет к его царской власти, то Он нас заставляет разделять свое священство; если Он организует с властью своё Царство, Он не забывает, в ипостаси этой Премудрости, которая действует fortiter (с силой) и suaviter (с мягкостью), распространять там мягкость, присущую вечному Священнику (Откр 1:6).

XXIV. Внешние…

Вот момент, прежде чем перейти к теме ада, вспомнить то, о чем мы сказали выше, о тех, кто на земле не будут считаться ни среди избранных, klêtoï, членов Ekklêsia, ни по необходимости среди отверженных. В особом смысле спасение принадлежит лишь только Церкви — древнее изречение утверждает это со строгостью и силой — но Апостол предполагает, что тем не менее оно может, в другом смысле, быть предоставлено другим, «внешним». Действительно, «Бог живой является Спасителем всех людей, главным образом верных» (1 Тим 4:10). Так как Он — «Спаситель всех» (Премудрость 16:7); но всё‑таки, "особенно (наипаче)" — malista, как в Гал 6:10 и Фил 4:22 — с более подтвержденной эффективностью в результате (подумаем о "может быть" в Лк 20:13), Он им является для тех, кто принимают спасение, которое в намерении Бог предназначает и предлагает всем людям, и которые пребывают верными до конца, до совершенства (telos) окончательного Воскресения. Для них намерение, универсальный замысел, осуществится полностью (1 Тим 4:10; 2:4; ср. 1 Ин 2:2: «Он Сам умилостивительная жертва за наши грехи, и не только за наши, но за грехи всего мира»; действительно идет речь о Сыне, см. 1 Тим 3:15). Пролог Евангелия от Иоанна и притча о Сеятеле возобновляют между прочим ту же тему (Ин 1:12; Мф 13:23; 10:22; 24:13). Но имеются не только те, кто принадлежат «избранной Госпоже», лишь сыновья Церкви здесь в этом мире (2 Ин 1). Есть Самаряне (Ин 4:42), и впрочем, кроме святой нации, огромная толпа «чад Божиих», в настоящее время рассеянных, и которых Христос должен «собрать воедино в одном Теле» (Ин 11:52), в том числе «овцы других дворов» (Ин 10:16). Христиане являются в конце концов своего рода «начатками созданий Божиих» (Иак 1:18). Некая жатва должна будет таким образом последовать за этим ранним урожаем. Каким будет размах этой окончательной сортировки, мы об этом не знаем ничего. Но можно предположить, что она удержит, среди тех, кого Бог не отвергнет, тех, кто, исповедуя ложные доктрины, языческие суеверия, философии без сердца, причисляя себя к Weltanschauungen (мировоззрению) без Бога — Ницше, например, или Гюйо, Maркс, Ленин, Стуарт Милл, и некие гитлеровцы или коммунисты — филантропы… или такой как Мальро — сами себя опровергли жизнью, достойной имени человека, посвященной некоторому идеалу — часто с незаинтересованностью, с самоотверженностью, которые должны были бы заставить краснеть от стыда многих католиков — "буржуа" («Я называю "буржуа" любого человека, который думает низко», говорит Флобер). У таких людей — как Le Dantec, например, или как Séverine — изобилуют стремления и желания, несовместимые с эгоизмом…

Именно так говорит наш Спаситель, упоминая о Суде, который должен определить судьбу ta ethnê (народов), языческих наций, то есть очень большой массы людей, тех, кто не принадлежат избранному Народу, либо иудейскому, либо христианскому. Критерий избрания меняется в зависимости от случая: рассмотрите притчи о десяти девах и о талантах для верных из Синагоги и изЦеркви; требования Господа там более суровые, чем для языческих наций, собранных перед их Судьей как звери без разума, как животные, лишенные света, "козлы" и "овцы", создания инстинкта, поведения обычно стадного (Мф 25:32; Иона 4:11). Для этих ethnê (народов), критерий будет критерием простой "человечности". Если они проявили активное расположение и милосердие по отношению к ближнему в нужде, они спасены. Они будут спасены, не благодаря их ложным убеждениям религиозным или псевдо–религиозным, но вопреки этой лжи. Перечитайте притчу о Добром Самарянине…

О чем это говорит?… Единственный Спаситель: Иисус Христос. Нужно следовательно, чтобы жизнь этих людей, проявленная их действиями, выразила бы зачаточную веру в Него. Хотя они не знали хоть мало–мальски о личности Того, кого они почитали Другом в бедствии, это было действительно Он, так как не существует никакой боли человеческой, которая бы не принадлежала Кресту. Без сомнения, в течение их жизни на земле, эти люди не приняли участие в Его природе; но Он отныне и впредь, уже двадцать веков, принял участие в их природе. Таким образом, так как их жизнь провозгласила их волю, их твёрдое и глубокое желание принадлежать самому подлинному человечеству, они привязались, не зная этого, к Человеку par excellence (в высшей степени); они связали себя, на вечность, с Тем, в Ком одном только наша общая природа находит всю силу, жизнь и реальность. Они не знали воплощенного Глагола, но они прислушались, часто не узнавая, не опознавая, к голосу не–воплощенного Глагола. Они «были от истины», и во время Парусии они узнаютс изумлением, что этот Голос, за которым они следовали, которому они повиновались — обычно это принимая его за свой — это был Его голос (Ин 18:37)!

Все то, что действительно человечно, принадлежит Иисусу Христу; все то, что достойно человека, Им спасено. Будем следовательно уверены, что, если действительно кто‑то, человек как мы здесь в этом мире, теряется в конечном счёте в загробной жизни, то это будет только из‑за того, что он окончательно уничтожит, в своей личности, всё то, что его действительно делало человеком; отказываясь от того, чтобы осуществлять в себе "подобие" Божие, он дойдет до того, что не будет уже больше нести в себе Его "образа". Но, с другой стороны, маловероятно, что, если неисследимое божественное Провидение, по каким‑то неизвестным нам причинам, оставило такого естественно "милосердного" человека провести его земную жизнь во мраке, то он придёт сразу же «в состояние человека совершенного, в меру полного возраста Христова», на тот же уровень, что и klêtoï (избранные), уже здесь в этой жизни избранные Богом, чтобы быть его детьми. Даже среди избранных, существует — как это символизировало архитектурное расположение Иерусалимского Храма — разница между внутренним Двором и внешним Двором. Именно почему, даже на "небе", Церковь будет исполнять роль приемной Матери по отношению к тем, кто не целиком включён в неё, но которые охотно готовы становиться её поддаными, подвластными ей союзниками: «Народы (языческие) будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу свою» (Откр 21:24). Таким образом, возможно, из эона в эон, те, кто на земле взяли на свои плечи Крест Христа, будут опережать как предвестники массу, которая за ними следует, по мере того, как они прогрессируют; и, мир за миром, бесконечно являющиеся в бытии, через распространение и расширение его, причём ничего не позволяет нам блокировать это посредственными размерами нашего неведения, они смогут, в каждой новой вселенной, открывать великолепия вечного Евангелия. Так как Сын, по примеру Отца, "делает", в настоящем (ergazetaï) не прекращает делать, вечно делает, из эона в эон (Ин 5:17), Он, per quem omnia facta sunt (через Которого всё сотворено), через канал Которого, поскольку Он — Прототип и «первородный всего творения», миры вошли в становление (panta di'autou egeneto -всё через Него начало быть — Ин 1:3). Но этот Сын, вечно активный, и который не прекращает, во времени, куда вносится Его человечество, вызывать миры по Его образу, это — вы, это — я, это — мы все также, которые, говорит св. Августин, являемся «сынами в Сыне». Со времён Реформации и Контрреформации — причём последняя вынуждена в преследовать первую на ее поле — космическая роль Глагола вынуждена была уступить место, несмотря на католическую традицию, выраженную в Амвросианских гимнах, его чисто искупительной роли; так как, начиная с Лютера, вся теология Логоса оказывалась сведённой к этому вопросу: как вечный Сын действовал для того, чтобы вывести меня из затруднительного положения, меня, Herr Doktor Martin'а? Хайлер многократно требовал для вновь вернувшегося к католицизму протестантизма этой христологии космического размаха. Итак, давайте перечитаем молитвословия Требника, и давайте скажем себе, что эта фигура Глагола–Премудрости, ludens in orbe terrarum (веселящегося на земном кругу — Притч 8:31), жонглирующего планетами под взглядом Отца, coram eo omni tempore (пред лицем Его на всякое время — Притч 8:30, возможно — творец новых человечеств, которые не познают испытания — deliciae meae cum filiis hominum (радость моя с сынами человеческими — Притч 8:31) — это гигантское явление Христа, царствующего со властью, это, во внутренней части, в "лоне" Сына — так как, если sinus Patris (лоно Отца) есть нетварная Премудрость, то sinus Filii (лоно Сына) есть богочеловеческая Церковь, по происхождению тварная, по принятию нетварная — это есть, говорю я, вы и я, предназначенные во Христе Иисусе к галактическим судьбам.

XXV. Адские муки

То, что Откровение нам говорит о блаженстве, уготованном искупленным — действительно, так как мы Христиане все являемся ими по выбору — позволяет нам предчувствовать, путем контраста, несчастную судьбу отверженных. Эта тема, тягостная и деликатная уже сама по себе, стала, уже в течение века, предметом скандала для большинства, в том числе для многих Католиков; об аде говорят как о Диаволе: с понимающим видом, с иронической миной дурака, который повторяет «да, презанятно», не замечая, что это касается именно его.

То, что характеризует человека этого века, как это увидел Честертон в слишком мало известном отрывке из Eugenics And other evils (Евгеника и другие виды зла), это — "дьявольский сентиментализм". Эта узурпация эмоционального объясняет непонимание современников по отношению к аду. Чтобы понимать таинственное негодование Yahweh — «гнев Голубя», говорит Боссюэ — надо начать с того, чтобы понять бесконечную Любовь. Гнев — лишь одна из сторон Любви: Я первою Любовью сотворён… надпись, которую видит Данте на широких Вратах. И, так как у Пламени этого божественного милосердия нет ничего общего с вялым и понимающим "доброжелательством" людей, то как хотели бы, чтобы они поняли негодование святого Бога? С тех пор, тема, которую надо было бы обсуждать лишь с терпением и сдержанностью, является предметом разгоряченной риторики и мы видим как люди, причисляющие себя к Иисусу Христу, восстают против того, что Он говорит по поводу "вечных" мучений. Так как фактически догма католической Церкви относительно наказание проклятых выводит всё своё содержание из слов крайне ясных, торжественных и грозных, столь часто произнесенных по этому поводу Самим Спасателем.

Чтобы составить себе представление об условии (существования) отверженных, достаточно перенестись мысленно к тому, что мы прочитали выше относительно состояния спасенных верных, и встать на противоположную точку зрения. Четвероякое совершенство избранных, дошедших до их окончательного завершения, сменяется четверояким хаосом: в них самих, по отношению к Богу, к космосу, в другим проклятым. Вместо, следовательно, здоровья, чистоты, равновесия и внутреннего единства всего существа, онтологической связности, отверженные узнАют опытно, говорит Христос, истинное "разложение", четвертование, разрыв «души и тела в геенне» (Мф 10:28). Так как «единственный Законодатель, способный спасти и разрушить» (Иак 4:12; тот же глагол, что и в Мф 10:28), их "заставит заплатить" их долг «вечным разрушением, далеко от Лица Господа и от Славы Его Могущества» (2 Фес 1:9). И Иисус цитирует Исаию в том, что касается "червя", который живёт непрестанно как паразит для их онтологического разложения: «Лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, чем иметь два глаза и быть брошенным в геенну, где червь не умирает, где огонь не угасает. Ибо всякий огнём осолится» (Мк 9:47–48; мы возвратимся далее к этому последнему концу фразы). Так как «огонь и червь — наказание нечестивого» (Еккл 7:17); «червь их не умрет, и огонь их не погаснет» (Исаия 66:24; червь и огонь следовательно являются типичным выражением, константой через века еврейской веры относительно конечной судьбы, и, как Он это делает часто, Господь наш принимает это, но нагружая это новым "духом"). Отверженные, здесь, — живые трупы, существующие гнили. Это — что касается их отношений с ними самими.

В то время как праведники наслаждаются обожающим видением, непосредственным зрением и опытным познанием Троицы, Слава Которой, боготворящее сияние блистает на этом Лице, которым является Христос (2 Кор 4:6), погибшие создания подвергаются «второй смерти», которой никакое воскресение не приносит исцеления (Откр 21:8). То, что характеризует жизнь, это — инициатива, спонтанная реакция, активное общение, которое выражается в "движении", в диалектике бытия (на "небе", это "движение" происходит «от славы в славу»). Отверженные находятся, следовательно, в состоянии абсолютной пассивности; они оказываются завязшими в самих себе. Таково их «вечное разрушение далеко от Лица Господа и от Славы Могущества Его» (2 Фес 1:9). То, что речь не идет об уничтожении, не об «условном уничтожении», как это поняли некоторые "либеральные" Протестанты, доказывается здесь применением существительного olethros, которое означает разрушение и потерю, в 1 Кор 5:5; 1 Тим 6:9; 1 Фес 5:3, где контекст как раз эсхатологический (см. глагол, olothreuô, в Евр 11:28 = губить; имя существительное olothreutês = губитель, в 1 Кор 10:10). Это — то, о чём Искупитель Сам учил, когда Он сказал: «Тогда Я им скажу громовым голосом: Я никогда не знал вас; отойдите из Меня» (Мф 7:23; см. там же 25:10–12; Гал 4:9; именно "зная" их, Бог сообщает бытие созданиям).

Если есть обожающее видение, то можно говорить, по аналогии, о невыносимом, ужасно ослепляющем видении, поражающем слепотой? Солнце духов, Солнце правды не имеет ли в качестве видимого символа это светило, лучи которого для одних благотворны, будучи насыщены силой и жизнью, исцелением, плодородием, но, для других — жгучими, источниками рака или безумия? Все то, что обладает физической жизнью, стремится к свету, является фототропным. Все то, что принимает участие в жизни духа, ищет Бога инстинктивно, проявляет существенную и, значит, вначале бессознательную теотропию.

Но Писание учит нас искать в видимом мире суггестивные образы другого (мира); у обжоры, например, настолько повреждён желудок, что вид заманчивой бурды вызывает в нем это двойное движение: он хочет есть, он облизывается, хороший запах пищи сладострастно расширяет его ноздри; но, от его пресыщенного, усталого, непослушного желудка, поднимается к его нёбу незнамо какое отвращение, доходящее до тошноты. Блестящий пир горой пробуждает одновременно желание и отвращение. Откуда бессильная и мрачная ярость… Бог, существенная пища душ — и тел, возвращенных к исконному порядку — наконец, когда невозможно для грешника уже больше обманываться, ощущается осужденной душой как сама цель глубокой воли, которая его полагает в бытии. Но констатация этого требования не вызывает никакого влечения. У человека, пресыщенного в том, что касается существенной части, для больного духовной диспепсией[58] любовь Бога проявляется как, по словам св. Иакова, вера у демонов: «Они веруют, но они трепещут!» Можно сказать о нем, что он привлечен, но без любви. Следовательно, без радости. Но что это за головокружение от Бога, которое наводит на нас ужас и нас парализует — как пропасть — в то время как в самой глубине нас самих голос шепчет: Прыгай! (Vis fugere a Deo, fuge in Deum[59])?… Это безличное, почти механическое, отключение в нас влечения, резко остановленного в его порыве, потому что мы здесь в этой жизни отвергли любовь, эта начинательная и бесплодная пародия, совершенно формальная, милосердной любви, это и есть противоположность обожающего видения, что наши отцы призывали dam (лишение созерцания Бога).

Если Святые призваны жить в новом мире, также совершенном, и им управлять, окружающая обстановка проклятых, согласно Иисусу Христу, состоит в «геенне огненной» и в"печи огненной", которую Он идентифицирует с «тьмой внешней» (Мф 5:22; 13:42; 25:30). Это — момент чтобы спросить себя, чем является этот «адский огонь». Он включает в себя, любопытная вещь, коннотацию грохота. Каждый знает, какой грозный шум, более дикий чем шум бури, проявляется при большом пожаре. И известно о казни шумом, который препятствует всякой сосредоточенности, миру или концентрация. В немецком концлагере Бреендонк одной из самых худших пыток был шум, пронзительный и оглушительный, целый день, пневматической дрели на сжатом воздухе. Итак Исаия — первый, который в Писании открывает истинное имя геенны, или долины сынов Еннома. Это — Topheth (Тофет), на иврите военный барабан (сравни семантически: topheth — тамбур (барабан) — греческое tuptô; английское dumb (глухой); немецкое taub (глухой) и betäuben (оглушать)): «Topheth, давно уготованный (ср. Мф 25:41). Он также готов для Царя (= Сатаны, см. Лк 4:5). (Yahweh) сделал его очень широким и глубоким (см. "широкие" Врата и "пространный" Путь Погибели в Мф 7:13). На этом костре преизобилуют дрова и огонь. Как поток огня Дыхание Yahweh воспламеняет его (Дух Святой, digitus Dei (перст Божий); Любовь, как мы увидим далее, есть непосредственная причина ада)… Там, их червь не умрет и этот огонь не погаснет» (Исаия 30:33; 66:24). Ибо «негодование Yahweh проявится к его врагам. Вот Он приходит, действительно, в огне, чтобы излить гнев свой в большом пожаре, чтобы осуществлять свои прещения с пылающим огнем. Ибо Yahweh производит суд огнем» (там же 66:15–16). Исторически, именно в Тофет–Геенне при Ахазе и Манассии Евреи приносили в жертву своих детей Молоху (4 Царств 23:10; 2 Парал 28:3; Иер 7:31–32; 19:5–6). Называли также это место «долиной трупов» (Неемия 3:11; 4 Царств 19:35; Исаия 34:3).

Во времена Иисуса, «непрерывный дым» погружал во мрак эту долину (Erubhin, 19 A): откуда евангельский намек на "тьму внешнюю". Она оказывалась впрочем «за горой темноты» (Tamid, 32 B). Это было «в действительности место тьмы» (Targoum на 1 Царств 2:9, которое упоминает Псалом 87:12–13, идентифицируя таким образом эту долину — "знамение" с местопребыванием умерших). Когда придет этот «День Yahweh», который Амос 5:20 видит как «тьму, а не свет», туда будут брошены враги Бога (Yalkouth Schiméoni, II, 42 C). Такова эта «тьма внешняя» (по отношению к Святому Городу, см. Мф 8:12), вначале чисто географическая концепция которой быстро приняла эсхатологическую и духовную коннотацию: Дом Отца освещается Глаголом–Светом, причём верные не должны были бы скрывать его сияние, человеческое отражение, под сосудом: «Светильник его — Агнец, Слава Бога освещается светом этого светильника» (Откр 21:23). Вне, это — Геенна, где господствует и нависает ночь без надежды и без конца, ледяная темнота (известно, что лёд "жжёт"). Там будут «плач и скрежет зубов» (ho klauthmos kaï ho brugmos tôn odontôn), печаль по преимуществу и совершенная ярость; так как "скрежет" происходит не от страха или тревоги, но от бессильной ярости (см. Schémôth Rabba, 5; Kethubin, 35B; Псалом 101:10; Деян 7:54). Эти талмудические тексты вырвали у Бенгеля этот крик: «В этой жизни, боль это еще не боль!»

Но, так же, как идею огня, эта пропасть здесь привлекает понятие другой пропасти, льда — где Данте видит как горит Сатана и, в Обмане Бернаноса, аббат Шеванс говорит Сенабру: «В кощунстве есть некоторая любовь Божия, но ад, в котором вы живете, более холоден» — таким образом бессвязный гам, о котором я говорил, эта теснота, полная криков, оставляют каждое из проклятых созданий в одиночестве и молчании. Дело в том, что нет общения, koïnônia, жизненного круговорота в этой куче; ни смысла, ни понимания, ни логоса в этом трагическом гвалте. У Эдгара По было предчувствие этого очевидного противоречия в Человеке толпы, что Бодлер перевел как Абсолют во Зле: среди городского кишения, ужасный герой По бродит, более одинокий, чем на Северном полюсе, изолированный его абсолютным эгоцентризмом, лучше охраняемый этим полным уходом в самого себя, чем стеной из айсбергов.

Но если человек по существу теотропичен, а «небеса поведают славу Божию» непоколебимой гравитацией на месте их бытия: то после окончательного обновления всего творения больше ничего не будет противиться тому, что гармония сфер выразит, по–своему, pondus amoris (тяготение любви) Святых. Вселенная, уже не преданная человеком, её вице–королем, но верно выраженная им, становится полностью гимном хвалы. Её дирижёр наконец задаёт истинное ЛЯ. Но эта музыка может только терзать некоторые уши. Для мрачного и угрюмого духа, разъедаемого завистью, и который «не любит себя самого», есть ли худшая казнь, чем простая радость, облегчение других? Посмотрите на его угрюмую мину в разгаре бала, оскорблённую смехом, блестящими глазами, звуками музыки и вальсов? Таким образом, этот обновленный мир, лежащий уже не как сегодня «во власти Лукавого» (это — формулировка ап. Иоанна), но в славе Божией, которая его покрывает, говорят Аввакум и Исаия, как океанские воды дно моря, этот наконец совершенный мир, откуда струится счастье, он есть, для проклятых, образ не бесконечной Любви, а неумолимого Закона. Можно сказать о вещах: Volentem ducunt, nolentem trahunt[60]. И даже: Amantem serviunt[61]. Но, для nolentes[62], увязнувших в отказе, которым они стали, вселенная Ecce nova facio omnia[63] может быть только геенной.

Наконец, если праведники соединены между собой koïnônia (причастием) Святого Духа, взаимным отражением Славы и причастием любви абсолютно свободной и нетленной, общение осужденных совсем другого рода: «Отойдите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный Дьяволу и ангелам его… Во время жатвы, Я скажу жнецам: Вначале соберите плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их» (Мф 25:41; 13:30). Эти две фразы Бога, ставшего Человеком, заслуживают того, чтобы остановиться на момент… На пороге Бытия Бог "благословляет" создания. То есть Бытие сообщает существованиям, положенным Им в конкретное присутствие, эту положительную реальность, которая является "ценностью" и "благом", участием в Том, кто единственно является Благим, как говорит Иисус, потому что Он — единственный Источник всего "благого". У Бога нет ничего ни абстрактного, ни "платонического". Бытие и Псалмы соперничают с другими книгами Ветхого Завета — Юдифь, например — чтобы формулировать эту истину: всё что Он "говорит", Бог, который прост, в котором бытие и действие есть одно, Он это "делает" ipso facto (тем самым). Его "благословения" являются "благодеяниями". Если Он утверждает, что я — хорош, то это значит, что тем самым Он меня делает хорошим; если Он объявляет, что я праведен, то это потому, что действительно Он меня делает праведным (оправдание: Бог не играет комедии; Он, о Лютер, не выбрал философию als ob)[64]. Без сомнения Бытие нам передаёт, после Падения, эхо проклятия: Бог нас видит плохими, и утверждает это. Но если, в процессе творения человека единственная свобода которая была действующей, была свобода Творца, то не так это было в Едеме. Земля, то есть физическая природа, "проклята", «названа плохой», но это из‑за человека, а не из‑за Бога (Быт 3:17). Также Христос, который провозглашает избранников «благословленными Отца Моего» (Мф 25:34) — потому что действительно Отец их «благословил в небесах… избранных прежде создания мира» (Eфес 1:3–4) — Он же определяет отверженных "проклятыми", просто, не добавляя: «Отца моего» (стих 41) потому что они сами, обдуманно, с полной свободой (в рамках, разумеется, событий, образовавших обстановку их судьбы), отчуждены, удалены от Бога, изгнаны из Царства: «Вы хотели Сатану? Держите, вот он, обнимайте его, так как он — Бог, которого вы выбрали!» (ср. 2 Кор 4:4)… Царство было «уготовано от создания мира» (Мф 25:34), как избрание и спасение в прологе послания к Ефесянам; но ад, в том же тексте, был просто "уготован": с тех пор как гордость Злого требует, чтобы ее сокрушить, «восстановления всего» (Деян 3:21). Бог, следовательно, имеет, по отношению к праведникам, вечное намерение; но Его милосердие делается пассивным и говорит может быть (Лк 20:13) по отношению к злым людям. Собственно говоря, адские муки, и Иисус Сам нам об этом говорит, были "уготованы" только для падших ангелов; но есть здесь в этом мире люди несчастные, бедные (в обоих смыслах слова), которые ищут у демонов своё окончательное убежище. Такова следовательно компания, таково социальное общение, такова koïnônia погибших людей: плевелы брошены в огонь, связанные в снопы. Они узнАют, что это такое дьявольское причастие, знаком которого является участие в демонических Таинствах здесь в этом мире(1 Кор 10:20–21). Таковы "любодеи" и "чародеи", которых Апокалипсис исключает из святого Града (см. Втор 32:17; Прем 14:12.21.27; Иак 4:4–5, где "ревность" Бога напоминает 1 Кор 10:22; Откр 21:8, где этим «участникам бесовской трапезы» предвещается смерть вторая»).

XXVII. Ад и Божественная справедливость

Возражения, возникающие против евангельской доктрины ада, состоят главным образом из сентиментальных и "великодушных" протестов против догмы, которая, как кажется некоторым бросает тень на справедливость или на любовь Бога. В действительности, они противятся концепциям и языку (метафорическому с неумеренностью, изобилующему лубочными изображениями, которые воспринимаются буквально); они противоречат взглядам и выражениям, которые не имеют в лоне католической Церкви никакой "официальной" ценности, хотя, иногда, представители духовенства верили в "канонический" характер этих тезисов и стилистических фигур.

Прежде чем смочь принять без задней мысли учение Спасителя о "вечности" мучений (Мф 25:46) — тема, которую мы должны рассмотреть через секунду — прежде чем быть в состоянии его допустить охотно, сердечно, с благодарностью, нам нужно, вначале, знать с уверенностью, какой род людей им подвергнется. Начнём с того, что крепко вобьём себе в голову, что никто их не испытает, не заслужив этого с избытком. Мы не могли бы, очевидно, даже мечтать определить, заслуживает ли тот или иной человек проклятия, потому что мы не знаем все главных элементов в таком деле: в какой мере этот индивид использовал благодать, как он ей сопротивлялся, и т. д…? Но мы можем оказать доверие Тому, кто захотел умереть, и фактически умер, за всех людей (2 Кор 5:14–15): Он не оставит погубить себя никакому создание, если существует для Него хоть малейшая возможность применить к нему другое решение; если проявляется в Евангелиях чувство, особенно присущее Иисусу Христу, Спасителю, Искупителю, то это — Его "человеколюбие" безграничное, неслыханное, изумительное. Когда Мессия будет судить, каждый не сможет удержаться в лучах Его света — меча светящегося «разделяющего чувства и мысли сердечные» (Евр 4:12–13) — от того, чтобы понять и согласиться. "Многочисленны" ли отверженные или нет? Это — относительные термины. Спрашивают у Христа: «Неужели мало спасенных?» Он Сам только что немного раньше сообщил об огромном распространении Евангелия Церковью в мире (Лк 13:19–21). Этого Ему достаточно. Задающему вопрос (см. 3 Едры 7:11–13 и 8:1–3) Учитель, не давая прямого ответа, довольствуется тем, что советует практически: «Боритесь с энергией (подвизайтесь) чтобы войти сквозь тесные Врата. Ибо многие, сказываю вам, поищут войти — они будут довольствоваться тем, чтобы "искать", ощупывать, не "борясь “(agônizesthe = боритесь насмерть) — и не смогут» (Лк 13:23–24). Эти "искатели" собираются в дорогу слишком поздно (Притч 1:28–29; Исаия 1:15; Ин 7:34; Евр 12:17) или пробираются контрабандными путями (Ин 10:7; 14:6); есть только "тесные" Врата: Христос и включение во Христа через самоотречение. Во всяком случае, проклятые, будут ли они в большом или в малом количестве — вопрос совершенно праздный! — ими будут не потому, что были предопределены к погибели, ни потому, что Бог якобы отказался их избрать, чтобы сделать их причастниками благодати, ни потому, что Дух Славы был бы утомлен тем, что спорил и тем, что боролся с ними, оставив их так сказать их судьбе прежде, чем до конца довести их испытание… Он их не осудит кроме того за то, что они потерпели неудачу в осуществлении в их жизнях недоступного идеала, ни за то, что они составили ложное представление о смысле Благой Вести и, вследствие этого недоразумения, уклонились от неё. Скажем прямо, что все отверженные будут ими по их собственной вине, только по их вине, несмотря на помощь и божественные предупреждения: maxima culpa (величайшая вина). Своей погибели они будут обязаны не своей слабости, не отсутствию воображения, не их глупости, но их злобности, только ей одной. Когда их совесть пыталась их взволновать, они обдуманно заглушили её голос. И когда они заметили в самой глубине их самих тонкий луч света, они поспешили подавить его источник. Они выбрали, предпочли, страстно стремились, желали, избрали то, что было злым, зная, что это было зло. Они смогли отобрать, отметить их фундаментальную склонность. И они сказали добру: «Я тебя презираю»; злу: «Ты — моя любовь и мой Бог». И это, этот ужасный выбор, они его делали не один или два раза, но постоянно, и с настойчивостью, всё более и более упорной, стойкой, упрямой, даже перед предчувствием окончательного поражения, по гордости и отчаянию, которое является крайним отказом от Бога, высшим плевком в Его Лицо Милосердия. Странная настойчивость, как бы гипнотическая или сомнамбулическая, но извращенный человек — свой собственный заклинатель: он сам себя зачаровывает, он "одержим собой", как если бы он был своим собственным Демоном, погружается сам себя в духовную каталепсию…, он есть, он делает себя своим собственным адом. Он также, как избранник, «упорствует до конца», до бесповоротного окончания, до тех пор, пока он не уничтожит в своей душе божественные дары, способности, которые являются жизнью этой души, и которые могли бы и должны бы были расцвести в вере, в надежде и в милосердной любви. Жена Лота — трагический символ этого трупного окоченения — трупного окоченения "второй смерти": она превращается в соляной столб. «Вы будете осолены огнем», сказал Господь (Марк, 9:48–49). У соли и у огня есть общие свойства (у жары и мороза также: пусть спросят у полярных исследователей). Соль, как и огонь, проникает до глубины, насыщает всякую подверженную порче сущность, отделяет то, что загнивает от того, что здорово, стабилизирует в чистоте то, что может быть еще спасено, ускоряет разложение того, что приходит в упадок, совершенствует то, что не должно погибнуть и разрушает то, у чего, уже нет больше имени. Каждый, говорит наш Учитель, «будет осолён огнём»: одни через самоотречение, добровольное покаяние вплоть до соленых слёз раскаяния — это — «крещение слезами», о которых говорит старый Архиерейский служебник — и они подвергаются очищающему осолению "преображения", как говорит св. Павел (не засаливают ли консервы для поддержания их свежими и для обеспечения им привлекательного вида?)… другие пройдут через невольный рассол суда огнём (Евр 10:27; 12:29).

Таким образом, злые люди погибнут из‑за того, что зафиксировали, детерминировали, сковали, укоренили их духовную природу, их "характер" — буквально: их прочный внутренний отпечаток — во зле. Если Бог, в другой жизни, им предложит новые возможности добра, эти переносчики заразы нашли бы в этом только новый шанс, новую пищу, чтобы снова и опять совершать зло. Правда в том, что это уже — не люди; если, согласно Иисусу, избранники, после Воскресения, «подобны Ангелам», то проклятые сделались подобны демонам.

XXVIII. Схема Божественного правосудия

Вот что надо ответить этим нежным сердцам — известно, что охватывает эта студенистая эмоция! — когда они возражают, что справедливый и милосердный Бог не может наказать вечно мимолётных людей за то, что они совершили, "промелькнув" на земле. Их земная жизнь была коротка, не так ли, а ошибка конечного существа не имеет ничего бесконечного (но уверены ли мы в этой строгой конечности? Крестившийся разве не обязан благодати приобщением к божественной природе, онтологической экстраполяцией иначе обоснованной, что та, что была у Адама, подлинному включению в жизнь троичную, нетварную, бесконечную, в его собственной тварной жизни, которое "сообщает" благодать?)… Как, говорят "великодушные" — но являются ли они такими по отношению к Богу? — как можно продолжать наказание виновников несоразмерно, вне всякой соизмеримости с совершенными ошибками?

Ответ: вы ошиблись дверью, добряки! То, что вы там рассказываете, это совсем не то, что Бог делает. Внимание: Бог не занимается только, и разумеется не в первую очередь, во время Суда, прошлыми деяниями, но главным образом — нынешними характерами. Он оставляет нам, неспособным «испытывать сердца и утробы», анализ "плодов" подобно "детективу"; Он, кто является Судьей, но не судьей — "следователем", видит дерево синтетически, интуитивно, так как Он более внутренний по отношению к этому "дереву", чем само дерево. Он знает, говорит Псалом, из чего мы сделаны: figmentum nostrum (состав наш). Он обращается лицом к лицу к этому Я, к этому присвоению и индивидуализации человеческой природы, "плоды" которой могут безразлично обнаруживать или скрывать фундаментальные склонности. Итак, земная жизнь, для каждого из нас сыграла двойную роль: она проявила то, кем мы были, и нас сделала тем, чем мы стали. Таким образом Бог нас судит согласно существу, которым мы были вечно в Глаголе, и тем, кем мы стали во времени; Бог судит именно эту связь между этими двумя полюсами нашей реальности.

Но Бог может обсуждать факты лишь как факты. Он не может утверждать, что реальности — иные чем то, чем они являются. Конечно, во время всего срока нашего земного испытания, Он ждёт, «удерживает Свою руку», как говорит Ветхий Завет, «нас видит в тайне», уточняет Иисус. Это означает грозное уважение, которое Ему внушает свобода: Он «притворяется мертвым», относится к нам со сдержанностью и деликатностью, останавливает так сказать своё всемогущество на границах суверенного государства, каким являемся мы, не наказывает как подобает наше нечестие; если бы Он это сделал, имели ли бы мы ещё возможность раскаиваться и исправляться? Паскаль сказал об этой смеси тайны и света: мы видим достаточно, чтобы риск "пари" за Бога был оправдан; чересчур мало, чтобы эта "игра" была подтасована. Но, когда испытание закончено смертью, почему Бог упорствовал бы в отныне напрасной сдержанности? Поскольку милосердие, систематически презиралось, выбрасывалось в мусор, здесь на земле постоянно растрачивалось, то человек, который любит зло, его запачкает, будет его портить, будет презирать столь же упрямо на другой стороне Завесы. Зачем, чтобы здесь учесть доктрину перевоплощения, столь блестяще опровергнутую пятнадцать веков тому назад Энеем Газским, зачем говорить проклятым: «Давайте перевернем страницу, начните новую жизнь, возвратитесь на землю для другого испытания»? Разве не видно, что прежде чем смочь начать честный "отъезд", они должны были бы подвергнуться радикальному выскабливанию, не только всех воспоминаний их прошлой карьеры, но ещё и всех результатов, следов, "плодов", "характеров" и шрамов, отпечатанных в самой глубине их существа их земной предшествующей жизнью? — Только это не были бы больше те же люди (номинально, фиктивно, возможно, но не реально). Неужели Бог прихотлив до такой степени, чтобы уничтожать, для такого‑то и такого‑то, их прошлое?

Если, с другой стороны, эти люди должны были бы вновь начать "жить" — на земле, в раю, даже на небе — в продлении характера, который они сами терпеливо сформировали здесь в этой жизни, они могли бы только повторить свою старую историю на новой сцене. Если предположить, что в таком‑то данном случае «то, что есть в человеке» (Ин 2:25), не имело бы, в этой жизни, достаточно возможности проявиться, то Бог, несомненно, предоставил бы этот шанс; этим, возможно, объясняются такие воскрешения в обоих Заветах, и абсолютно неожиданные возвращения здоровье, как в случае Езекии. Но для Его безошибочного взгляда, эта жизнь достаточна как испытательный стенд: так что Бог, вознаграждает ли Он или наказывает, не вознаграждает и не наказывает такой‑то акт, выполненный раз и навсегда, такой‑то эпизод, но само существо, такое‑то данное создание, такое‑то "состояние" пребывающее, идентифицировавшееся с этим существом, которое не прекращает перед лицом Судии быть, ещё и всегда, тем, чем его акты его сделали, тем, что его акты открывают и проявляют.

Мы видим теперь, что наказание отверженных не имеет ничто произвольного, условного и относительного, как меры наказания, налагаемые человеческими законами. Если мы хотим, в наших земных обществах, навязать порядок и повиновение, мы приходим к соглашению о расценке правонарушений и санкций: такому‑то нарушению соответствует штраф; такому‑то другому — тюрьма; такому‑то преступлению — смерть, или принудительные работы на тот или другой срок. Поскольку этот порядок почти–договорной, следовательно чисто условный, то остается возможность помилования. Когда мы видим, например, в странах ранее оккупированных нацистами, волну "воздаяния", которая с 1944 бушевала под именем "очищения" (гноеотделение нам кажется более соответствующим именем), то можно только принять за грязную шутку, фарс, бессвязный как кошмар пьяницы, эту чехарду противоречивых решений, достойных Короля Юбю. Там идёт речь — и "очищение" лишь довело до крайней степени обычные изъяны человеческой "справедливости", чисто "практической" — там идёт речь, говорю я, о своего рода «игре сил», зависящей от социальной физики, как сказал бы Огюст Конт. Это не имеет ничего общего с моральным планом. Это просто пародия[65].

Так как моральным миром управляют законы совсем другого порядка. Наказание, для распутника или лицемерного, не состоит не в том, провести некоторый промежуток времени во аде, или в том, чтобы подвергнуться с неудовольствием такому‑то количеству жары, более чем тропической: наказание состоит в том, чтобы быть распутником или лицемером. Больше ничего условного и произвольного. Законы духовного мира имеют, как и законы материального мира, страшную дозу безличности; также как и те, они состоят в адаптации принципов к каждому случаю. Наказание, например, почти идентифицируется с наказываемым; оно с самой педантичной и неумолимой справедливостью приспосабливается к каждому индивидуальному случаю, так, что самый закоренелый грешник страдает больше, а наименее закоренелый меньше. Вот то, что составляет «адские мучения». Можно амнистировать, помиловать, условно освободить виновного, который "находится" в тюрьме, заключении, на принудительных работах. Нельзя "освободить" гильотинированного… И кто может амнистировать, помиловать, освободить виновного, осужденного на то, чтобы оставаться тем, чем он является? Какое наказание применить к человеку, наказание которого состоит в его собственном существовании? Как помешать этому персонажу быть тем, чем он является, и кем решает еще быть, и кем он желает и намеревается быть навсегда?

Можно ли говорить об автоматизме закона, так, чтобы любая личная деятельность, любое вмешательство Бога, было бы исключено, как в этом понятии Кармы, о котором некий неловкий переводчик Mетерлинка на голландский язык говорил мне в 1932: «Этого никогда не миновать, это работает как механизм»? Осмелимся сказать — "осмелимся", так как это грозная идея — что Бог Сам применяет Свой Закон, этот Закон, который является одним из Его "аспектов", к каждой душе, осужденной на муки, так же, как Он применяет свое спасение к каждому спасенному человеку. Это «Его Дуновение, которое зажигает огонь в костре» (Исаия 30:33). Так как, если существенная часть наказания состоит, для отверженных, в том, чтобы быть тем, чем они являются; если следовательно это наказание имеет нечто фатальное, так как оно им не приносит ничего случайного, внешнего, но оно есть в них, до такой степени, что здесь в этой жизни, уже, также как некоторые обладают вечной жизнью, проклятые там собирают топливо, обещанное огню в загробной жизни; если, следовательно, воздаяние кажется неизбежным… то выходит, что они могли бы быть тем, чем они являются, не зная этого. Но это — то, чего Бог не позволяет. Он не может допустить, чтобы этих лгуны, сыны Диавола, этого «отца лжи и лгунов» (Ин 8:44), чтобы эти иллюзионисты, первый фокус которых датируется в Едеме, навсегда продолжали бы, за неимением других жертв обмана, ошибаться, представляя себе, что они — сливки людей, "блатные", титаны, и что грех не приводит к серьезным последствиям. Бог твёрдо решил открыть им глаза, дать им понять — раз и навсегда, но крутой раз! — истинную природу того, что они сделали: «Вот то, что ты делал; и Я долго молчал. И ты представил себе, после этого, что Я был подобен тебе. Но теперь, Я собираюсь изобличить тебя и всё представить пред глазами твоими» (Псалом 49:21). Так как «в последние явятся ругатели, полные наглости, живущих в воле своих похотей и говорящие: Где обещание Пришествия Его? Так как, с тех пор, как начали умирать наши отцы, от начала творения, всё остаётся так же» (2 Петра 3:4).

«Представить пред глазами их все то, что они совершили»; эти слова, которые Псалмопевец вкладывает в уста Yahweh, нет никакого сомнения, что они должны осуществиться. Но, если грешник, который должен следовательно увидеть, наконец увидеть, открыть глаза на реальность, отказывается это сделать покаянием, рассматривая цену, которую Христос должен был заплатить за его нечестие, то действительно будет нужно, чтобы он туда был приведен другим способом, волей–неволей. Не было бы полной справедливости, приведения в порядок всех ценностей, если бы слуга Дьявола мог бы продолжать, слепой и глухой, свою сиесту. Бог не был бы справедливым. Более того: если бы грехи людей "оскорбляли" бы только одного Бога, как индивида, так сказать; если бы они ограничивались тем, что противодействовали тому, что можно было бы, в этой гипотезе, назвать их личными желаниями, его «частным законом»… то Он мог бы, в Его бесконечном милосердии, игнорировать их навсегда, или продолжать их наблюдать in abscondito (втайне), как говорит Иисус, или потопить их в бездне молчания, и распространять свои благодеяния на нарушителей, даже если они продолжали бы Его презирать… Но грех обрушивается за творение в целом, наносит ущерб вселенной, всем людям, и особенно душе грешника; он самым оскорбительным образом опровергает вечные, незыблемые принципы справедливости, которые Бог обязан поддержать во всем их престиже. Он обязан стало быть вынудить всякую грешную душу признать, волей–неволей, величество и святость Закона, который она оскорбила. Таково, в библейских терминах, преследование преступления или месть, которую Он вытягивает из нарушителя: Он его прижимает, загоняет его, обязывает его — «припирает к стенке» огня — признать то, что он есть, отрицать то, что он не есть, и его, лгуна, заставляет признать раз, ну хотя бы раз! истину.

Наша концепция справедливости, и особенно божественной, не будет иметь ничего общего с концепцией Откровения, если мы исключим фактор воздаяния. «Справедливость воздаяния» является частью просто "справедливости" — justitia в Вульгате, dikaïosunê — которая является прежде всего прямолинейностью, прямотой (статический элемент святости) и что великолепно передают слова английское righteousness и немецкое Gerechtigkeit. Не отклоняться от прямой — выражение находится, буквально, у св. Павла: orthotomounta ton logon tês alêtheïas (прямо режущему слово истины) (2 Тим 2:15; это заставляет подумать о Соломоне, угрожающем разрезать на двое ребенка двух матерей; см. Притч 4:25; Исаия 40:3; Мк 1:3; Евр 12:13) — быть в ладу (быть на прямой) с Богом и со всеми созданиями, воздавать Одному, как и другим, все то, что им причитается, Индус сказал бы: придерживаться Dharma, это — справедливость. Это — adaequatio essentiae et existentiae (равенство сущности и существования), онтологическая истина, эту "истину" которую, в Евангелии от Иоанна, можно реально проповедовать только если её совершают, если ею являются и её воплощают (как Иисус Христос "Истинный"): нужно, скажет Апостол, «истинствовать» любя (Еф 4:15; alêtheuontes en agapê (истинствующе в любви)), на латыни: amando veritare (осмелимся выковать необходимое слово).

В этой сверхъестественной "справедливости", потерянной для нынешнего языка, воздаяние, которое состоит в том, чтобы рассматривать каждого согласно его заслугам и его потребностям, является элементом исключительной важности. Если потерять его из виду, то ослабленная власть предается, гнется, ухудшается и, покончим с термином, становится сообщницей зла, безнравственной. Господь наш не стесняется следовательно сказать, что зло, сделанное избранным, будет отмщено (Лк 18:7); св. Поль не прибегает к другому языку (2 Фес 1:6–8). Св. Иоанн видит огромную толпу искупленных, воспевающих Аллилуия, потому что Бог, «чьи суды истинны и праведны», осудил «Вавилон» согласно его заслугам (Откр 19:1–3).

XXIX. Ад и Божественная любовь

Мы приходим к аналогичным взглядам, если мы рассматриваем последствия божественной agapê[66], так как не можем допустить, чтобы в Боге любовь и справедливость стремились к различным, даже противоречивым целям. Сказать что «Бог есть Любовь» меньше всего на свете означает, что Святой, Совершенный, будет "машиной для любви" (само выражение абсурдно), так, что Он выказывает ко всем своим созданиям одну ту же любовь «серийного производства». Так как Он один только достоин любви, Он может любить в них лишь то, что Он в них обнаруживает от Самого себя. И, главным образом, Он обязан любить только то, что заслуживает любви. Мы не скажем, чтобы не повторять старое пошлое выражение, что грех может рассматриваться как "любезный"; совсем наоборот! Потому что — Любовь, Бог, Добро, распространяющее Себя, может только питать отвращение ко греху, онтологической лжи, похитителю позитивности, и который в качестве платы, предлагает его наемникам смерть. Поэтому, если некоторое создание, ангельское или человеческое, идентифицирует себя со грехом, Бог может только его ненавидеть, пока оно будет предлагать греху в себе самом простую ненавистную возможность, бесценный дар — истинное антисоздание — конкретного присутствия. Сатана вырвался добровольно, со всеми его сообщниками, из божественной орбиты; с тех пор Любовь, если она оказывается вынужденной занимается этими созданиями, может проявиться только под видом ненависти. Именно потому что Творец любит, в Сатане и в проклятых, то, чем они были, их подлинное, настоящее существо, их первое соответствие божественному декрету о них, эхо (частичное, но истинное), которым они были по отношению к Слову, образ и подобие Лика, которые составляли их первоначальную идентичность, Он должен питать отвращение к тому, чем они стали. Чем больше Он любит их сущность исконную и первоначальную, жизнь, которой вечно они обладали в Глаголе, и которую они предали, отрезав корень, который их соединял с Бытием, тем больше Он должно испытать отвращение ко лжи, которой они стали, к этим убийцам их самих, божественной идеи в них, к этим противо–себя, к этим анти–я, которыми их создание, их выброс (katabolê, говорит Новый Завет) в "историческое" существование сделал из них.

И Любовь остается Сама собой, остаётся верной Самой себе в своих отношениях с проклятыми. Она не отказывается от себя в ущерб их. Она действует, напротив, нормально, в соответствии со своей природой, проявляя к ним свой ужас, свой гнев и свое отвращение, в их собственных интересах, как и в интересах других созданий, которым они нанесли ущерб, так как если универсальный порядок нарушен в одном пункте, от этого страдает общая структура. Ад и его муки есть следовательно последнее средство Любви, и Она к нему прибегает, будем в этом уверены, лишь с самым глубоким страданием, с болью Отца, который видит как погибают его дети, восставшие против той самой руки, которая их спасла бы. Но, если Она не может оставить отверженных в этом решении, которое они несут на самих себе, не раскаиваясь не испытывая тревоги, о чём свидетельствует пророк (Исаия 63:9), Она это делает, однако, без тени колебания, твёрдо, даже с удовлетворением, потому что Она есть Правосудие и Святость, потому что Она знает, что по отношению к душе, впадшей на эту неизмеримую степень извращенности, отношение одновременно самое справедливое и самое милосердное состоит в том, чтобы ее отвергнуть.

Любое другое поведение по отношению к ней нанесло бы ей лишь бесконечный вред, была бы преступлением по отношению к её истинной идентичности. Итак, Бог не желает ей никакого вреда, не мог бы решиться на подобное преступление, не хочет ей никакого зла, хотя она парализует своим бунтом всякую божественную попытку сделать ей добро. Такова, какова она есть, такой Он довольствуется её оставлять. Как ни трудно понять, каким бы невероятным не могло бы нам сегодня показаться отказ от обжалования, на "небе", очень любящей матери в осуждении её собственного сына, инстинкт христианской веры нас уверяет, что она согласится с решением, которое Христос произносит о нём, и даже что она за это признательна: «Тебе одному, Yahweh, принадлежит милосердие; так как Ты воздаёшь каждому по делам его» (Псалом 61:13).

В этих условиях, ад — наиболее приемлемое состояние для проклятых, то, которое соответствует лучше всего их глубокой реальности, той, которую они заменили на ту, которой они обладали в Боге; "иметь" созвучно у них с "быть". Но, тогда не видно, почему эти несчастные были бы освобождены от этого, так как этот переход смог бы только причинить им ущерб, их наказать ещё больше, объективно и даже субъективно. Если спрашивают у католической Церкви: «Их наказание, длится ли оно навсегда?», она может ответить только это: «Бог мне ничего не открыл о том, что касается крайних границ или о конце их осуждения; там где Откровение молчит, мне нечего сказать. Я только знаю, что Христос, ум Которого я имею, не говорит ни слова об амнистии». Без сомнения, когда Спаситель говорит о "вечном" огне, слово, очень определённое, которое Он заимствует у еврейской теологии, не имеет смысла "постоянный". Оно не выражает временнОй нескончаемой последовательности, бесконечности срока; но выражает ли оно более бесконечность пребывания в бытии, реальность, которая превосходит время? Как мы это видели, прилагательное aïônios относится обычно, в мессианских спекуляциях, к такой строго определенной "диспенсации"[67] и может, следовательно, переводиться: для всей диспенсации или: совпадающий с веком (английский язык имеет слово co‑eval[68]).

Но надо заметить сразу же, что Спаситель употребил тот же эпитет, и в том же контексте, для того, чтобы охарактеризовать судьбу избранных и судьбу проклятых. Если "жизнь" есть "вечная", в метафизическом смысле "радикально вневременного", то наказание также; если, напротив, наказание сосуществует лишь некоей определенной диспенсации, то небесное блаженство также длится лишь (какое‑то) "время" (Мф 25:46). С другой стороны, aïônios, который 71 раз фигурирует в Новом Завете, имеет там обычно смысл «принадлежащий мессианскому веку», без того чтобы когда‑либо срок этого "эона" был уточнён, даже неопределённо. Речь идет, иногда о диспенсации, продолжающейся бесконечно, иногда о последовательности "эонов", без всякого намёка на её окончание. Мы находим этому понятию эквивалент — разумеется, mutatis mutandis (с необходимыми поправками) — в некоторых мерах заключения в тюрьму: "королевский указ о заточении без суда и следствия", определяющий заточение в тюрьму «на срок с соизволения Его Величества» (формулировка существует ещё сегодня в английской юриспруденции: detained during the King' s pleasure); в Бельгии, некоторые виды содержания под стражей в силу «закона о социальной защите». Там речь идёт о наказаниях, конечно не бесконечных, но неограниченных (вспомним вселенную Эйнштейна, "неограниченную", но "не бесконечную"). В главе 25 Евангелия от св. Матфея, градация наказаний очевидна: «неразумные девы» исключены, выброшены во тьму внешнюю (стихи 10–12); будут «плач и скрежет зубов» par excellence (в полном смысле слова) (стих 30); наказание будет aïônion (вечным) (стих 46).

Некоторые отрывки действительно, кажется, были интерпретированы немного торопливо; там прочитали утверждение бесконечного времени: ошибочно, по нашему мнению. Например: «Червь их не умирает, ни огонь их не угасает» (Мк 9:48). Но предполагаемая идея, если соотнестись с Исаией, который её выражает впервые, не является нескончаемость, но непрерывность, то, что не прерывается. Другие отрывки, кажется, предполагают освобождение: «Ты не выйдешь из тюрьмы, пока не отдашь до последнего кодранта» (Мф 5:26). Но там идет речь о притче, о метафорическом выражении и Христос не пользуется этим конечно, чтобы внушить надежду грешнику! Впрочем очень вероятно, что здесь речь идёт о промежуточном состоянии, для душ, которые надо "очищать"… Это ещё вопрос также, есть ли долги, которые можно заплатить; это зависит одновременно от пассива и актива должника! Эта притча рассказана впрочем — редкая вещь — без "ключа". Но что касается долга греха, то кто, среди людей в состоянии, своими собственными средствами, расплатиться за него по отношению к Богу?

Временно подведём итоги: то, что будет следовать, если можно сказать, за связью времени, когда человечество всё в целом перейдёт из настоящего состояния в «грядущий мир», мы об этом не знаем абсолютно ничего. Сегодня, это — царство количества, следовательно последовательности для существований, неспособных отдаваться самим себе сразу, и в полноте. Становление соответствует несовершенному, тому, что должно осуществить свой конец через многократное приближение. Но «когда придет совершенное» (1 Кор 13:10)? Было бы неосторожно поэтому, когда мы читаем эти отрывки Евангелия, где кажется утверждаемым бесконечный срок наказания, из этого извлекать окончательные теологические утверждения.

С другой стороны, то, что мы знаем о моральной природе, о "характере" Бога, приносит нам убеждение, очень твёрдую уверенность, что Он не будет наказывать никого больше, чем это строго необходимо: до такой степени, что, если, гипотетически, могла бы найтись в аду душа, способная повернуться к Богу, чтобы раскаяться, чтобы оставить свой мятеж, своё противление любви и святости, она прекратила бы немедленно быть наказываемой, как она ею была до тех пор. Опять же чисто гипотетически, можно утверждать, что, если бы существовал метод — единственный — чтобы вернуть к добру проклятых, то он назывался бы адом; тем более, что Творец — который «не получает удовольствия от смерти грешника, но чтобы он обратился и жив был» (Eзек 33:11) — не отказался бы ни от какого усилия, ни от какого труда, чтобы достичь этого счастливого конца. Но может ли Он сделать больше, чем «отдать Сына Своего»? Во всяком случае, Откровение учит нас, что земной жизни, одной, достаточно, чтобы определить нашу моральную ценность, чтобы направить нас к окончательной ориентации смерти. И богодухновенное Писание научает нас, что Суд "последнего дня" является решающим, что он имеет абсолютную ценность в моральном порядке: моральная жизнь тогда прекращается. Наконец, в словах Иисуса Христа, по поводу судьбы, уготованной избранным и отверженным, ничто не указывает на то, что судьба одних должна быть более преходящей, чем судьба других.

XXXI. Бог «ВСЁ ВО ВСЁМ»?

Библия и Церковь нас не ведут дальше. Одна и другая показывает нам здесь зло, навсегда отделенное от добра, абсолютно удалённое от любого контакта с добром — это — жатва плевел и хорошего зерна — отныне неспособное причинять какой‑либо вред, неспособное на всякое повреждение, стерилизованное, лишенное его яда. Бог даёт ему впредь, не признать — Он отказывается навязывать согласие свободным существам — но почувствовать присущую злу слабость и его безумие. Зло подчинено добру; ему нужно действительно "увидеть" это подчинение, даже если он с ним не соглашается. Царствование Посредника собирается уступить место абсолютному царству Бога Троичного и Единого. У обоих первоверховных Апостолов есть любопытные и удивительные намеки на некоторые небесные иерархии, которые исследуют с жаром распространение Благой Вести здесь на земле (1 Петра 1:12), потому что расширение Христианства в пространстве и времени должно «открыть глазам всех», всего творения, наделённого разумом: visibilium, omnium et invisibilium (видимым всем и невидимым), «икономию (домостроительство)» — в некоторых рукописях стоит koïnônia, глобальный, космический, универсальный характер, касающийся «общения святых» в целом — «тайны, сокрытой от начала веков в Боге, Творце всех существ» — ta panta = абсолютно, всего творения в целом — «чтобы, в небесных (сферах), Начальства и Власти» сделалось известной, видя Церковь сегодня» — и насколько больше еще при Парусии! — «многоразличная (букв. — многоцветная) Премудрость Божия» (Eф 3:10). Если здесь идет речь об Ангелах, окончательно спасенных, одаренных жизнью сверхъестественной, навсегда укоренённых, с момента их первоначального выбора, в сфере трансцендентного, то как они могут игнорировать распространение божественного милосердия, цели, к которой стремится Бог: универсальное Искупление, центральный и решающий акт любви, которую Он имеет к Своему творению, которое Он хочет благословить всё в целом в человеке искупленном; до такой степени, что, согласно Апостолу, Ангелы сами от этого получают пользу, причём их главная функция состоит даже в сотрудничать для того, чтобы нам обеспечить «наследие спасения» (Евр 1:14)? Это неведение некоторых ангельских иерархий, которое мы обнаруживаем в книге Даниила 8:13, не позволяет ли нам думать, что некоторые (иерархии) наблюдали человеческую драму для их собственного наставления, будучи неуверенными в начале трагедии в её исходе, в идентичности победителя? Кто победит, могли они говорить себе: добро или зло? Мир не есть ли он сфера возможного ("может быть") (Лк 20:13)?

Итак! Если это так, если некоторые великие духовные Силы, назначенные на временное регентство физического мира, могли колебаться, отнюдь не утверждать с немедленной уверенностью св. Михаила несомненную окончательную победу Yahweh, колебаться в их лояльности, кто знает? возможно попытаться искать извинений или "объяснений" мятежу их экс–коллеги, то вот наступил момент, когда Христос является, чтобы «быть прославленным во Святых Своих, быть признанным дивным во всех тех, кто Ему окажет доверие, убить Мятежника Дыханием уст Своих (см. Ин 20:22 в том, что касается "Дыхания") и истребить его Славою Своего Пришествия» (одно есть одновременно Дыхание и Слава, 2 Фес 1:7–10; 2:8), то вот наступил момент для этих озадаченных иерархий признать их ошибку и исполнить слово Апостола: «Богу благоугодно было, посредством Христа, примирить с Собою все вещи, земные и небесные» (Кол 1:20). Видя полное спасение Святых, они освободятся от последнего следа сомнения, которое могло омрачить их собственное великолепие; на этот раз, «все Ангелы падают ниц перед престолом, говоря: Аминь!» (Откр 7:12)… Время проблем прошло. Зло обладало, в olam hazzeh (нынешнем веке), всеми козырями в игре; оно могло в ней плутовать по–своему: Бог ответил только двумя грозными "знаками": Своим молчанием и Своим бессилием, по крайней мере по видимости. Итак, зло, пользуясь всеми возможностями победы, полностью потерпело неудачу. Единственный и плачевный "успех ", которым смогло бы похвастаться это несуществующее, это — то, что оно отскочило, как возвращающийся бумеранг, на тех самых, которым оно обязано тем, что не осталось абстрактный возможностью, отвратительной виртуальностью, и которые ему позволили воплотиться, если можно так сказать, в них. Смертельным вызовом, брошенным справедливости, любви, святости, они сделались его рабами: они, наконец, создали «некое ничто» (eritis sicut dii (будете как боги)); они устроили в бытии, в конкретном присутствии — настоящим мошенничеством, злоупотреблением доверием и онтологическим искажением — это небытие, этот невостребованный товар хаоса в день Творения. В свою очередь зло в последний день, сделает из них, кто, тем не менее, были "нечто", сделает из них "ничто", существующее по карающей воле единого Владыки.

И этого достаточно для нашего знания. Что будет следовать потом? Ни Церковь, ни Писание не сочли полезным сказать нам об этом. «Дни восстановления всего, о которых Бог некогда говорил устами Своих святых пророков» идентичны Парусии (Деян 3:21). Ничто, в Откровении, не предполагает, что должен вставиться особый "век" между «пришествием Господа» и «концом, когда Он предаст царство Богу, Отцу, упразднив всякое Начальство, Власть и Силу», подвергая даже Смерть, Его последнего противника, к Своим ногам, чтобы покориться — но целиком, в полноте, со всем Своим «человечеством впридачу», со всем Своим мистическим Телом: Церковью ex angelis et hominibus (из ангелов и людей), и, per hominem, ex creaturis omnibus (через человека, из всей твари) (см. Мк 16:15; Рим 8:22), следовательно со «всеми детьми, которых Бог дал Ему… чтобы привести их в Славу» (Евр 2:10–13) — чтобы покориться Самому, говорю я, со всем творением в целом, для которого этот «Свидетель верный и истинный» божественных намерений о нём является "Вождём" (Откр 3:14), покориться этому Отцу, в силе которого Он победил, «чтобы Бог был всё во всём» (1 Кор 15:24–28).

Приложения

1. «Четыре великих доктора об этапных обителях»

Законченный 13 января 1946, этот труд получил разрешение на выпуск в свет 13 декабря 1947.Друзья, Священники и теологи, одобряя его с теплотой, опасались тем не менее, как бы, несмотря на иерархическую апробацию, один из наших тезисов не спровоцировал бы гнев некоторых: подозреваем, что речь идет об условии (существования) тех ДУШ, которые уже не являются ЛЮДЬМИ, но которые снова ими станут на последнем Суде. Но вот, в Новом Теологическом Журнале (Louvain, том 70, N 3, март 1948, стр. 225–244), Преподобный Отец Бернард де Врезиль, S. J. (Общество Иисуса), опубликовал ценную работу Ожидание Святых согласно св. Бернарду. Мы нашли на этих страницах самые неожиданные подтверждения, извлечённые не только из De diligendo Deo, но и из трёх известных Отцов, которыми вдохновлялся аббат из Клерво: Григория Великого, Амвросия и Августина.

«Бернард говорил, что лучше уловлять и отведывать божественную эффективность и истину Писания в самом источнике, чем в ручьях, которые из него вытекают», в то время как знаменитый Церковник писал несколько лет тому назад, что надо исправить Евангелие по святому Фоме[69]. Кроме того, Клервосец «изучал со всем смирением комментарии святых Отцов». Его доктрина представляет собой «всё совершенно новое, напрямую питающееся из библейских источников». Подобное учение показалось бы в наши дни некоторым ещё более скандально "новым": Церковь началась в XIII–ом веке! Именно потому, что св. Бернард основал свою эсхатологию прямо на Библии, и что вместо того, чтобы пережевывать в свою очередь абстракции, пережёванные другими до него, он ее извлёк «из своего собственного опыта», что она смогла показаться «оригинальной» тем, кого кардинал Deschamps определял как "классические умы".

Среди вдохновителей св. Бернарда, автор цитирует вначале Св. Амвросия, который опирается на IV–ую Книгу Ездры*, процитированную, а затем прокомментированную выше нами самими. И вот его доктрина: «Души получат свою справедливую награду только в полноте времён; но, уже с настоящего времени, отделенные от их тела, они последовательно пребывают в различных жилищах, о которых говорит Христос, тех, что Ездра называет хранилищами или promptuaria (вместилищами)». Это — наша концепция monaï или этапных обителей. Автор говорит о «ступенях, которые располагаются этажами». Мы сами использовали имя существительное этаж… В этих monaï души «наслаждаются постепенным предвкушением их будущей судьбы»; это именно, и в этот раз, наша идея и наше выражение. «Все достигнут венца в один и тот же момент»; мы сами написали: «Святые не являются велогонщиками… мы не обязаны полагать, что они прибудут (пространственное понятие) на Небо… быстрее (временнОе понятие), чем рядовые солдаты Христа».

Что касается св. Августина, то он спрашивает себя, кто может пользоваться уже в настоящее время обожАющим видЕнием». И отвечает: «Душа человеческая, лишённая телесных чувств, а также отделённая от самого тела смертью, даже и перешедши за черту подобий телесному, не могла бы видеть неизменную Сущность так, как её видят Ангелы. Причина этого очень таинственна, если только это не из‑за присутствия в душе некоторого естественного желания управлять телом. Это желание мешает ей, так сказать, стремиться всем её порывом к этому высшему Небу, пока она не обладает своим телом» (О книге Бытия буквально, 12:35,68)[70]. Без сомнения, комментирует О. de Vrezille, «нужно было, чтобы душа была освобождена от препятствий тела греха, чтобы пробудиться в созерцании» — мы на этом сами пространно настаивали — но, однако, «после смерти мы еще не будем там, где должны быть Святые, которым будет сказано: Придите, благословленные Отца моего… Мы сможем быть только там, где злой богач увидел бедного Лазаря», на лоне Авраама, «и в покое и уверенности мы будем ожидать возвращения нашего тела… Видение лицом к лицу отложено до часа воскресения… Интервал, который нас от этого отделяет, будет проведён в таинственных укрытиях (occultae sedes, secreta et abdita receptacula), мирных местах для праведников, местах наказания для нечестивых… Во время пробуждения, праведники все вместе получат плод обещания». Что касается «очищающего огня», о котором Августин говорит лишь в «терминах более нерешительных», то «продолжится в загробной жизни, но до воскресения (конечного), огонь земных испытаний».

Наконец, св. Григорий «видит, как некоторые из праведных душ задерживаются в нескольких жилищах, где их очистит ожидание». «Без сомнения, эти отделённые души ожидают воскресения и конечного суда, который они призывают своими криками, но их горячее желание есть лишь внутреннее прилепление к божественной воле. Бог один возбуждает в них жажду, которую Он сам утоляет». К несчастью, если доктрина Григория Великого «оказывается почти идентичной во всей традиции Раннего Средневековья», он оказался «мало способным напрямую пересмотреть Амвросия или Августина», ТО ЕСТЬ СЛОВО БОЖИЕ. Св. Бернард однако воспринял их концепции, попросту потому что он «прямо взял из Писания» существенные элементы своего собственного синтеза.

Давайте процитируем его: «Святые души, лишенные их тел, находятся в просторе, будучи освобождены от ограниченности плоти… но… они ожидают ещё приумножения, которое будет только в воскресении их тела. После этого воскрешения, безусловно, они будут… в доме, у которого есть основание и крыша. Основание это — стабильность вечного блаженства; крыша — завершение и совершенство этого же блаженства» (P. L ., 183:698 A). Это пребывание в monaï «будет скорее освобождением от зла, что дар блага» (P. L ., 183.528 B). «Радость приобретена, но победа ещё не прославлена; это — радость победителей, но которая не исключает ожидание заслуженного венца» (P. L ., 183:463 D). В этих этапных обителях, действительно, «к вину божественной любви душа ещё примешивает мягкость естественной привязанности, которая заставляет её желать восприятия своего тела, но прославленного» (P. L ., 182:993 C).

«Центральная идея св. Бернарда в том, что, если праведники усопшие обрели покой» для их отделенных душ, «они не обрели блаженство. Насколько их состояние завидно для нас, настолько же оно остается ниже того, которое для них уготовано после воскресения. Надо следовательно восхвалять без страха его чудесную новизну, но не забывая его незавершённость». «Их покой в отсутствии любого греха, любого наказания, любого страха» (P. L ., 183:472 В и 705 A).

Но «где найти причину этой неудовлетворенности в самом лоне счастья? Причина — та, которую предлагал св. Августин: остается в душах неутоленное желание своих тел, призванных к славному воскресению… Это естественное желание показывает присущую приверженность,… несовместимую с блаженством, полным движением в Бога» (P. L ., 182:992 B). Бернард пишет сам: «Ясно и несомненно, что они еще не являются абсолютно оторванными от самих себя и преображёнными, так как очевидно, они еще не являются совершенно освобождёнными от того, что им присуще, и, столь бы малым это ни было, это возвращает к ним их намерение… Эти души не могут полностью предаться и перейти в Бога, так как связаны даже тогда с их собственными телами, если не жизнью и чувствами, то по крайней мере привязанностью, естественной… Прежде восстановления тел невозможна эта самоотдача душ, которая составляет их высшее и совершенное состояние» (P. L ., 182:993 A).

Теперь, «каков соразмерный объект созерцания отделенных душ?» Это будет человечество Христа, Его «образ раба» (Фил 2:7). После Страшного суда и воскресения тел, это будет Его «образ Божий» (Фил 2:6) и, через него, сквозь это прозрачное зеркало, «другие Лица Святой Троицы».

Преподобный Отец de Vrezille кажется полагает, что Булла Benedictus Deus Бенедикта XII, отметила «расхождение… между этими древними данными и живой мыслью Церкви». Мы думаем, что она осуждает из тезисов патристических и бернардинских только один аспект: отрицание того факта, что «самые великие из Святых могли бы избежать закона ожидания и уже пользоваться окончательным созерцанием». Так как, даже для Девы Марии, «никогда Бернард не сделал исключения в законах, которого он предполагает о пределах расширения блаженства». Но это — перспектива, где мы сами не следуем за ним.

2. Почему нужно руководствоваться Библией?

Она, следовательно, библейская, эта эсхатология…

— Хотя она и католическая?

— Потому что она католическая. Здесь не место напоминать о проблеме магистериума, производить осторожную дозировку и распределять влияния, которые способствуют тому, чтобы определять догматическую формулировку: что относится к Писанию, что к Традиции? Каковы соотношения между Церковью и Откровеением? Нет недостатка в учебниках, где будут найдены соответствующие решения, достойные веры ответы. Здесь мы должны только оправдать наш метод. Итак, он держится на двух коротких сериях священных текстов.

Вначале: «Идите по всему миру, научите все народы… уча их соблюдать все то, что Я заповедал вам. И вот: Я с вами все дни до того, как эта диспенсация достигнет своего коллективного завершения» (Мф 28:19–20; Мк 16:15). Настоящий век, цикл Искупления должен закончиться, согласно Господу sunteléïa (скончанием, окончанием), сама лексикологическая форма которой уже сообщает понятие космического спасения, которое насыщает все Павловы Послания, и особенно главу VIII Послания к Римлянам. Таким образом именно Апостолам и тем, кто, захваченные их проповедью (Ин 17:20), распространят их дело по всему миру — Марк осмелится сказать, как и Апостол: в пользу всего и универсального творения (Мк 16:15; Рим 8:21–22) — именно, другими словами, Церкви надлежит учить. Но глагол mathêteusati (учить), который происходит от mathêtês, означающего ученика, и который в Мф 27:57 означает: следовать в качестве ученика, должно переводиться, чтобы отдать должное всем ее оттенкам: наставляйте, привлекайте, обучайте со властью. Языческая Древность нам оставила примеры такого доктринального магистериума: власть Пифагора среди прочих. В наши дни, этот глагол mathêteusati мог бы квалифицировать обучение, преподаваемое в Индии гуру своему tchéla… Церковь, следовательно, учит по примеру своего Учителя — tanquam auctoritatem habentem (как власть имеющий), говорит Евангелие — но, собственно говоря, опять именно Он проповедует Благую Весть: Он не только «с нею во все дни» через дар своего Духа в Пятидесятницу, чтобы предохранять ее от ошибки, доктринальной или другой, так как самые худшие слабости, провозглашает Иисус, есть слабости "сердца"; но Он ещё формально предписывает Своим земным уполномоченным "учить" своих обращенных "хранить" — не только в их памяти, как старинные вещи в музее, но в их жизни, во всем их бытии, до такой степени, что "хранить" получает практически смысл "воплощать", "проявлять" — Иисус, говорю я, хочет, чтобы Церковь учила нас «хранить все то, что Он Сам заповедал» Двенадцати. Ни больше, и ни меньше. Таково "необходимое бремя, если выражаться словами Апостольского Собора в Иерусалиме (Деян 15:28). Вот, что касается нашей первой серии текстов…

Но — вот и вторая — если Церковь учит, то это для того, чтобы сообщить людям эти «глаголы вечной Жизни» (Ин 6:68), о которых Учитель уточнил, что они «не прейдут» (Лк 21:33), именно потому, что «Дух истины» — который является «Духом Христа» (Рим 8:9; 1 Петра 1:11) — «научит всему» Церковь, чтобы она сама, в свою очередь, «сделала учениками все народы», ей «напомнит все то, что Христос говорил» здесь в этом мире (Ин 14:26). Если Он должен «её ввести» — постепенно и не делая ей насилия (hodêgêsei — путеводить) «в полноту истины», то это потому, что «Он не будет говорить от Себя, но… возьмёт от того, что Христово, и это возвестит» Церкви (Ин 16:13–15). Он будет действовать «во Имя» Мессии, как его уполномоченный и продолжатель, чтобы являть Искупителя, вошедшего во славу, как «во дни Его плоти» Спаситель Сам явил Отца. Все послание Церкви следовательно становится воспоминанием, анамнезом, не только слов Христа или rhêmata (глаголов), но того, что Он Сам называет своим Словом, logos, то есть духа по крайней мере не менее, чем буквы. Часто, Евангелие настаивает на этом, апостолы не понимали того, что Учитель говорил им; memento (напоминание) Духа святого даёт им возможность одновременно и понять это (см. Ин 2:22; 12:16; Лк 9:45; 18:34; 24:11). Таким образом, Церковь учит со властью, в силу помощи, которую она получает от божественного Духа; но Он, как говорит Евангелие, лишь «отверзает ей ум к уразумению Писаний» (Лк 24:45).

Итак, автор того же третьего Евангелия заявляет в виде пролога, что, если он тоже решился рассказать о земном пути Мессии, то это для того, чтобы читатели «узнали основательно на этот раз: epignôs, достоверность учений», которые они получили через наставление Церкви (Лк 1:4). Этой концепции тройной роли, которую должна сыграть Библия по отношению к догме — исходный материал или источник откровения, критерий и подтверждение — наставник Луки в христианской вере, св. Павел даёт формулировку, с интеллектуальной строгостью, достойной соборного определения, в его советах его другому ученику Тимофею: «Священные писания, говорит он, имеют власть внушать тебе непрестанно (dunamena) мудрость, которая ведет ко спасению, если ты черпаешь в них веру во Христа Иисуса» (2 Тим 3:15; см. 1 Тим 3:13; Ин 5:39–40; 2 Кор 3:14). Следовательно идет речь о Новом Завете, так же как и о Ветхом; этот обращён к грядущему Мессии, а тот — к уже пришедшему Христу. Поэтому, будь оно еврейским или христианским, «всё Писание богодухновенно и полезно для доктринального научения (pros didaskalian) (ср. 1 Кор 12:28), для обличения (апологетика: elegkhon), для исправления в том, что касается практики (eparnorthôsin), для воспитания, которое ведет к праведности, чтобы человек Божий был совершен, полностью приготовлен ко всякому доброму делу» (2 Тим, 3:16–17). Другими словами, вдохновение Библии делает из неё человеческо–божественный инструмент — причём божественное "актуализирует" в некотором роде человеческое, как сверхъестественная «субстанциональная форма» — для возвещения догмы, битвы против ереси, восстановления моральной жизни и всего сверхъестественного образования, которое должно вообразить Христа в нас. Человек Божий — а именно к этому предназначению нас всех уполномочивает Крещение — незакончен, неспособен в полноте исполнять труд своего спасения, если он остается по отношению к Писаниям посторонним. Этим разбором Писания, этой тесной близостью со словом Божиим, св. Лука нам говорит, что иудеи Верии этому предавались «ежедневно, чтобы видеть, точно ли то, о чем им говорили». И он из этого заключает, что они были «благомысленнее, чем иудеи Фессалоник», которые от этого воздерживались (Деян 17:11). Так как именно о Писаниях Спаситель свидетельствует с силой: «Они свидетельствуют о Мне» (Ин 5:39).