Что тебя ожидает после смерти

Таинственный характер Церкви, Тела Христа, появляется между прочим, как все помнят, в том, что будучи в сущности видимой, она охватывает тем не менее поколения верных, которые покинули этот мир, и включает их в circulus (круг) сверхъестественной жизни, которую она получает непосредственно от Христа, её главы, и передает всем её членам. Итак, мертвые — всегда члены этого обожающего организма. Христос, если Он спустился до уровня человека, то есть также до этого нижечеловеческого мира, который человек возглавляет и, говорит Bossuet, "собирает", то это для того, чтобы снова подняться «выше всех небес», выше, чем самые возвышенные иерархии чистых умов (духов), которые Библия называет "небеса". И цель этого странствия состоит в том, чтобы "осуществить", "наполнить" онтологически, "завершить", "усовершить" все творения (Eфес 4:10; см. Псалом 138:8). Теперь понимается славословие, которое шепотом произносит Дьякон в византийско–славянском обряде, когда он кадит алтарь перед самым началом Литугии: «Присутствуя во гробе плотию, как Бог во Аде душою, в Раю с благоразумным разбойником, Ты царствуешь на небе, о, Христос, с Отцом и святым Духом, наполняя всё, Неограниченный!»

Надо отметить, все‑таки, что сам текст, где св. Павел характеризует вездеприсутствие Христа, нам показывает Его сложным, "легион", как Противник, который Ему подражает завистливо. Этот же Христос есть глава Тела, которое созидается через века, принимая форму и зрелость, так, что в нем осуществляется совершенный Человек: в единственном числе. В этом Теле Христос тотальный, полный, доходит до его полного телосложения (Eфес 4:12–13). Именно в этом Теле, в организме живом, человеческо–божественном, образованном его членами, полный Христос находит это завершение, эту полноту (там же 1:23). Это — урок Вульгаты, урок также Отцов, который резюмировал Cornelius a Lapide, урок наконец современных, как Lightfoot и Prat. Если следовательно Христос, навсегда воплощённый, представляется одновременно на небе, в раю и на земле, то это везде в том же Теле. Итак, невозможно упомянуть здесь это Тело живых душ, в котором живет, действует и распространяется жизнь Воскресшего — мы увидим дальше его связь с прославленным телом Иисуса — не вспомнив еще один раз, что его невидимые члены имеют с видимыми, через «общение Святого Духа» (2 Кор 13:13), связи самые тесные, самые интимные, самые жизненные.

Усопшие оказывают влияние на живых, и наоборот. Как? Церковь, утверждая реальность этой связи, никогда не стремилась ограничить ее чересчур тесно неизбежно метафорическми определениями. Очень многими способами усопшие действуют на нас, вмешиваются в наши существования для изменения их направления: рассказ об их жизнях, писания, которые они оставили, дело, которое они выполнили здесь в этой жизни (и последствия которого не прекращаются, также как и концентрическая рябьв волне, куда падает камень), интеллектуальная и моральная атмосфера, созданию которой они способствовали или попросту поддерживали… а также их несомненное заступничество, иногда даже активные и прямые вмешательства. Да, верные усопшие могут мощно затронуть живых. И это до такой степени, что один Псалом показывает нам мир, его власти, его политику, его социальные режимы, неосознанно но неоспоримо подчиненными и управляемыми "святыми ", покощимися на "ложах своих" (Псалом 149:5): «Да торжествуют возлюбленные (Yahweh) во славе, да радуются на ложах своих. Да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их, для того, чтобы совершать мщение над народами, наказание над племенами, заключать царей их в узы и вельмож их в оковы железные, производить над ними суд писанный. Честь сия — всем возлюбленным Его!» Те следовательно, которые покоятся в раю, которые уже пользуются начинательно славой, уже наслаждаются некоторыми степенями обжающего видения, даже обладают им так, как это возможно для души, лишенной её тела — «Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, чтобы они не без нас достигли совершенства» счастья (Евр 11:40) — те принимают участие в суверенитете Христа–Царя: его вассалы, его comites (сановники, комиты), потому что — его commilitones (участники боевой дружины). Они будут участвовать в его победоносной и триумфальной кампании, когда Слово Божие — «из уст его выходит острый с обеих сторон меч» (Откр 1:16) — за которым следуют небесные воинства, "поразит народы этим острым мечем", чтобы «пасти их жезлом железным» (Откр 19:11–15).

Но, если "возлюбленные", которые покоятся «на ложах своих», невидимо борются против князя этого мира, то будем уверены, что они интересуются некоторым образом земными событиями, но исключительно в перспективе промыслительных установлений, под углом спасительной драмы. Какова природа и объём их знания? Мы об этом ничего не знаем. Но, в той мере, как исторические факты затрагивают план Бога и славу Христа, где следовательно развёртывается их собственная судьба, так как эти "члены" отныне идентифицируются с "Главой", они принимают близко к сердцу эти события. Поражения и успехи Церкви здесь в этом мире, преследования и завоевания апостолов, свидетельства и отступничества, пробуждение истинной религии или рутинные оцепенения, всё то, что может приблизить или задержать Парусию, без сомнения также духовные превратности индивидов, которые были их ближними (как родственники, как друзья или как враги): вот то, что трогает усопших. Но как, кто возьмет на себя смелость об этом говорить? Когда Символ Апостолов перечисляет Общение Святых, Воскресение Тела, Жизнь вечную, после упоминания Схождения Христа во ад, Церковь — то есть, совокупность всего, и через изложение Магистериума, mens Corporis Christi (разума Тела Христова), сверхъестественное коллективное сознание избранного народа, понятия, которое он имеет о себе самом, о его природе, о тайнах, субъектом и объектом которых он является одновременно — Церковь, следовательно, отдает себе отчет, что смерть не может прервать общность жизни, цели, милостей, которые, исходя из Бога и проявляя Бога, приводят к Богу… Что может смерть против вторжения вечных реальностей во время? Что она может против связей, которые, конечно, соединяют между ними творения, существа тленные, но именно для того, чтобы их жизненно соединить с Вечным?

Между всеми теми, кто оказываются в подобном симбиозе со Христом — «растущие с Ним как одно дерево» (Рим 6:5), «соединённые с Ним таким образом, чтобы составлять отныне с Ним один и единственный дух» (1 Кор 6:17) — koïnônia, причастие, жизненная общность, настолько неизбежна, неминуема, необходима, что они не могут прекратить, пока они оказываются едиными во Христе и, в Нем, одни с другими — и смерть их соединяет соХристом более чем когда‑либо — они не могут прекратить, говорю я, как первоначальная Церковь Иерусалима нас символически, или скорее "значительно " научила, «разделять вещи святые», иметь «общение (полное) святого», короче: «обладать всеми благами (вечными и истинными) совместно» (Деян 4:32).

XII. Как понимать Конституцию BENEDICTUS DEUS Бенедикта XII?

Здесь — именно тот момент, чтобы нам объясниться о связи между "промежуточным" состоянием или стадией — где отделенная душа очищается, или наслаждается вознаграждением, когда она стала способной к нему, или терпит наказание, если не возможно больше ее "очищать" — и "частным" судом, как говорит латинская Церковь, и которое есть направление ne varietur (неизменное) человеческой судьбы. Известно, что на смертном одре Папа Иоанн XXII, 3 декабря 1334, отказался следующим образом от доктрины, признанной им в его проповедях об обожающем видении, которое он считал невозможным до последнего Суда (единственного, называющегося "Судом" Церковью византийско–славянской, в этом верной патристической Традиции, но имя ничего не меняет в вещи): «Мы признаем и веруем, что души, отделенные от тел и полностью очищенные находятся на небе, в Царстве небесном… и что, следуя общему закону, они видят Бога и божественную сущность лицом к лицу и ясно, насколько это вмещают состояние и условие отделенной души»[35]. Справедливо могли сказать об этом Папе, что «его расчётливый язык указывает, что отделенные души видят Бога иначе, чем души, соединенные с телом»[36]. Его преемник Бенедикт XII уточняет 29 января 1336, в его конституции Benedictus Deus[37]:

«Согласно общему совету Божию души всех Святых, которые оставили этот мир до Страсти Господа нашего Иисуса Христа, а также души святых Апостолов, Мучеников, Исповедников, Дев и других верных, которые умерли, приняв святое Христово Крещение, и в которых или во время смерти нечего было в них очищать, или в будущем нечего будет в них очищать после смерти, те также, кто имели или будут очищаться, когда после их смерти они закончат это очищение; также еще души детей, возрожденных тем же Христовым Крещением, или еще должны быть крещены, когда они будут крещены, если этим детям случиться умереть до сознательного возраста: все следовательно, тотчас же после их смерти — и после вышеупомянутого очищения для тех, кто в этом нуждались — пребывали, пребывают и будут пребывать на небе, в Царстве Небесном и в раю небесном со Христом, принятые в общение святых Ангелов[38], и это со времени Вознесения Иисуса Христа, даже прежде воскресения их тела и общего Суда.

«И, со времени Смерти и Страстей Господа нашего Иисуса Христа, они видели, видят и будут видеть божественную сущность (Божественное существо — ККЦ) интуитивным взором и даже лицом к лицу… без посредничества какой бы то ни было твари13, но непосредственно благодаря божественной сущности, которая проявляется сама прямо, ясно и открыто. Кроме того, самим фактом этого видения души тех, кто уже умер, наслаждаются божественной сущностью. Итак, самим фактом этого видения и этого наслаждения, они действительно блаженны и обладают жизнью и вечным покоем. То же будет с душами тех, кто, умирая впоследствии, увидят божественную сущность и будут ею наслаждаться до общего Суда… Кроме того, с момента, когда они начались или начнутся в этих душах, то же видение интуитивное и лицом к лицу и то же наслаждение длились и будут длиться непрерывно и без конца до последнего Суда, и с тех пор навсегда».

Что касается «душ тех, кто умирают в состоянии смертного греха, то они сходят тотчас же после своей смерти во ад, где подвергаются адским мучениям. Тем не менее, в день последнего Суда все люди», наконец восстановленные и ставшие самими собой, «предстанут перед судилищем Христовым со своим телом, чтобы дать отчёт в своих личных делах», то есть выполненных их истинной личностью, состоящей из души и тела, «чтобы каждый» из людей, а не только каждая из душ, «согласно тому, что он сделает злого или доброго, получил то, что следует его собственному телу».

Этот текст комментирует R. P. X. Le Bachelet, S. J., в своей статье о Бенедикте XII (DTC, т. II), которого мы процитируем, комментируя в свою очередь. Он начинает тем, что составляет своего рода краткое резюме папской Конституции: пять вопросов, говорит он, обсуждается:

1. Чистые или полностью очищенные души видят ли они божественную сущность ясно и лицом к лицу, прежде воскресения тела и последнего Суда? — Да, отвечает Папа.

2. Это видение и наслаждение, которое из него следует, нужно ли в этом видеть истинное блаженство, жизнь и покой вечные? — Да, решает опять Понтифик.

3. В этих душах, вера и надежда существуют ли они как теологальные добродетели? — Нет, постановляет Бенедикт XII.

4. Нынешнее видение Блаженных на небе прекратится ли оно после последнего Суда, чтобы уступить место видению другого и высшего порядка? — Нет, заявляет Учитель всех верных.

5. Это видение, не меняя природы, станет ли оно, вследствие воскресение тел, следовательно вследствие восстановления полного человеческого состава, людей, совершеннее? — «Вопрос, говорит P. Bachelet, не был решён; он остается предметом свободного обсуждения между католическими теологами. Сам Бенедикт XII допускал, «в существенном блаженстве или обожающем видении рост в отношении интенсивности». Флорентийский собор, в своём декрете об унии (с Греками, 6 июля 1439) подхватывает вопросник Бенедикта XII, но добавляет, что блаженные души, до последнего Суда, «видят ясно Бога единого и троичного, таким, каков Он есть, но способом более или менее совершенным согласно разнообразию их даров» (Dent., 539); но, это — конститутивный "дар" человеку как таковому: это — тело, и мы его получим вновь только при Парусии, следовательно при общем Суде. Это — также современная доктрина Церкви византино–славянской, которая делает различие между блаженством, сохраненным для человеческой личности собственно говоря, и блаженством, которое, дарованное отделенной душе, сообщает ей интуитивное видение Бога»[39].

Что касается проклятых, то Бенедикт XII, согласно Le Bachelet, ставит три вопроса:

1. Грешные души, подвергаются ли они уже сейчас, следовательно до последнего Суда, адским наказаниям, а именно наказанию огнём, в аду? — Да, отвечает Папа; но, добавляет комментатор, обозначение наказания остается "неопределённым". Это — впрочем «единственный решённый вопрос» Понтификом в отношенииотверженных.

Будут ли они испытывать больше в своих душах после воскресение тел? — Ответ остается свободным.

Где находятся в настоящее время демоны? Имеются ли они уже в аду? Или же они живут все, до последнего Суда, "в воздушных областях"? — В этот раз опять допускаются самые различные решения[40].

Но комментатор продолжает: «Как примирить» список Бенедикта XII «с текстами Священного Писания, где вечная жизнь, само видение Бога появляются в связи с последним Судом»? Преподобный Отец считает следовательно что есть очевидное противоречие, и которое требует "улаживания". Его ответ двойной (loc. cit ., col. 675):

1. «Это отношение сосуществования не должно пониматься в исключительном смысле» (курсив наш). «Частный Суд и общий Суд являются, морально говоря, лишь одним полным Судом, причём второй по отношению к первому есть как бы ратификация и совершение». Не понятно, как для Бога некая вещь может быть "морально" идентична другой, или соотносительна другой, следовательно не реально, но условно, «как говорится», тогда как не может быть для Него ничего, кроме реального.

Кроме того, что такое суд, который должно быть еще "ратифицированным", даже "совершённым"? Чистый антропоморфизм, который, вместо того, чтобы способствовать прояснению проблемы, ещё больше затемняет её. Разве Бог это — человеческий законодатель, чьи декреты должны быть санкционированы или исправлены высшей властью, или имеют сила закона лишь появившись в Официальной Газете? Продукт «не потреблённый», брак "не совершённый", что это? А суд "не совершённый"? Что это значит? Имеет место отсрочка, отложение исполнения, отложение, прекращение производства в ожидании я не знаю какого ожалования или кассации?… Но Преподобный Отец продолжает: «Этот Второй Суд (следовательно последний), поскольку он — публичный и универсальный, яляется так сказать (sic) официальным и окончательным Судом» И вот мы более чем когда‑либо в полном антропоморфизме. Был бы следовательно у Бога суд частный, неофициальный, временный, так и хочется добавить: «который не считается», и общественный суд, coram populo et ne varietur (в присутствии народа, публичный, открытый и неизменяемый). Всё, "так сказать". Тогда, лучше уж об этом не говорите!

«Тогда прекратится, не только для того или иного человека, но для всего человеческого рода, жизнь испытания, эта стадия заслуги и вины, где добрые остаются смешанными с плохими». Мы всегда полагали, что жизнь испытаний заканчивалась в смерти, с (момента) частного Суда. Но наш автор утверждает тотчас же, в противоречии с тем, что мы только что прочитали, что «судьба душ зафиксирована, тотчас же после смерти, между эти двумя окончательными терминами: небо или ад». Существует также чистилище, но понятно, что Преп. Отец хочет сказать…

2. На этот раз, его аргументация более достойна Словаря Католической Теологии: «Обещанное вознаграждение не есть что‑либо простое или неделимое. Оно включает две части: вознаграждение души и вознаграждение тела. В силу этого правильно будет сказать, что наше вознаграждение относится к последнему Суду; только в этот день плата будет полностью выплачена… Потому что мы состоим, как человеческие личности, из тела и души, тогда только мы будем увенчаны или наказаны; тогда только, мы[41] услышим эти слова: Venite, benedicti… Recedite maledicti (Приидите, благословенные…Отойдите, проклятые). Тогда только мы войдем в радость нашего Господа и мы пойдем в вечную жизнь… Именно тогда, и только тогда, что означает великая окончательная сцена Суда и подобные тексты (в Писании). Что доказывают все эти тексты, если не то, человек в целом не будет видеть Бога до дня Суда?» Превосходный ответ, если вспомнить, что, там где человек не "в целом", там нет, собственно говоря, человека "просто–напросто".

Св. Бернар спрашивает себя, «что же происходит с душами, освободившимися от своих тел? Полагаю, что они полностью погружаются в неизмеримое море вечного света и светлой вечности. Но если (что не отрицается) эти души хотят еще оставаться в теле или, по крайней мере, сохраняют желание и надежду вновь его обрести, то это показывает, что в глубине своей они еще не переменились, что еще не вполне лишены своего, которое, хотя и немного, занимает их внимание. До тех пор, пока не будет поглощена смерть победою и вечный свет не проникнет повсюду в пределы ночи и не заполнит их безраздельно, так что и в телах воссияет небесная слава, души не смогут отринуть все и отойти к Богу. Ведь они еще соединены с телом — если не жизнью и чувствами, то, во всяком случае, природной привязанностью, так что не желают и не могут достичь без него своего исполнения. Вот почему восхищение душ, являющееся их совершенным и высшим состоянием, не произойдет прежде восстановления тел, ведь дух не имел бы нужды в союзе с плотью, если бы без нее мог достичь своего исполнения. Действительно, не без пользы для души ни освобождение от тела, ни новое его обретение. Ведь дорога в очах Господних смерть святых Его! Если смерть дорога, то насколько же больше жизнь, и такая жизнь! И не удивительно, что тело в славе полезно для духа, ибо доставляет немалую поддержку ему, когда он еще слаб и смертен. О, сколь верно сказано: любящим Бога все содействует ко благу. Для души, любящей Бога, тело имеет значение и в его немощах при жизни, и после смерти, и после воскресения. В первом случае ради плода покаяния, во втором — ради покоя, в последнем — ради исполнения. И по праву душа не желает совершенствоваться без тела, ибо понимает, что во всех состояниях тело ей ко благу»[42].

И великий Доктор заключает, что «восприняв их прославленное тело», Блаженные «направляются в любовь к Богу с тем большим жаром и свободой, что не остается больше ничего в них», отныне, «что их тревожит или их задерживает»; в то время как, в промежуточном состоянии, даже на небе, тело «ожидается с желанием, которое еще заключает в себе некоторую собственную привязаность». Так как «душа не забывается абсолютно» в пользу только созерцаемого и взыскуемого Бога, «когда она продолжает думать о собственном теле, которое должно воскреснуть. Но, когда она приобретёт это единственное благо, которого ей еще недоставало, то какое препятствие сможет, отныне, помешать ей быть так сказать вне её самой и идти целиком к Богу, и, там стать абсолютно непохожей на неё саму, чтобы быть абсолютно подобной Богу?» (op. cit ., стр. 250–251; Sermo 41:12).

Уже раввинская теология, современная Иисусу, видела мертвых Schéôl'а, либо блаженного, либо мучительного, ожидающими, чтобы Второе пришествие Мессии выведет бренные останки из их могил. Христианская концепция "промежуточного" состояния или стадии не прикладывается следовательно исключительно к "чистилищу", то есть к "этапным пунктам", где происходит возвращение человека к райскому условию (существования). Блаженные и проклятые, они также, до тех пор, пока они будут иметь чисто человеческое существование лишь как воспоминание и задатки, в состоянии "чистых духов" — невольно и ненормально "чистых" — принадлежат этому эону незавершённости. Само блаженство ожидает, чтобы быть "запечатанным", совершенным, увенчанным; одним словом, до Парусии и до воскресения мертвых, которые совпадают с последним Судом, о вечном счастье ЧЕЛОВЕКА и речи быть не может. Само обожающее видение, пока душа одна этим наслаждается в своем состоянии разделения, может расцвести, дать полный результат, проявиться не больше, что солнечный свет не может сиять, быть самим собой ad extra, в погребе, лишенном люка[43].

XIII. «Чаю воскресения мертвых»

Когда мы говорим о мёртвых, не будем забывать, что это слово означает, что они вошли в смерть, в состояние смерти. Смерть — не только Павлово "мгновение ока", переход, фиктивный момент, неуловимое "настоящее" между "прошлым" земного воплощения и "будущим" отделенной души. Акт умирания не есть всё смерти: он есть только рождение в состояние смерти, которое вставляется между земной жизнью и воскресением. Иисус в Евангелии говорит о смерти как об условии (существования), о состоянии, обладающем его относительной стабильностью, его собственной длительностью, sui generis (своего рода), которое не является временем, но субъективным ритмом ("невмы"[44] грегорианского пения и отсутствие в них ритмической стоимости могли бы здесь служить аналогичным и суггестивным примером). Собственно говоря, мы «становимся мертвыми», мы «становимся мертвецами»; это — одно из «состояний бытия». И Церковь, которая руководствуется Откровением, учит о воскресении мертвых, тех, кто принадлежат пребыванию в том или другом «этапном пункте», в domicilium (жилище) мертвых. Если Апокалипсис показывает нам, что «смерть и Schéôl отдали мёртвых, которые были в них», следовательно они их еще хранили… И это «состояние мертвого» состоит, для всех усопших, и до окончательного воскрешения, в лишении тела.

Церковь утверждает нам, что мертвые явятся вновь; что люди цельные, полные, реальные, нормальные, «человеческий состав», которые существовали только в потенциальном состоянии с момента кончины, которые имели только виртуальное бытие, без реального, актуального присутствия, — которые были "мертвы" — "воскреснут", вновь появятся из земли (egerthê (восстал) в Мф 28:6; Мк 16:6; Лк 24:6), как Адам, их первый отец, появился на пороге книги Бытия (откуда антитеза двух Адамов). И то, что позволит, чтобы воскресли мертвые, те, кто со времени своей кончины перешли через состояние смерти, почти–чистой духовности (лишь для сохраняющейся виртуальности всецелого человека), это, говорит еще Церковь, есть «воскресение плоти». Вот то, чему учит Иисус Христос, то, о чем сообщает Откровение, то, что интересует Церковь. Она оставляет философам, даже языческим, признание другой доктрины: доктрины бессмертной души. Возможно для мышления человека "естественного " или "животного", говорит Ватиканский собор, открыть ту или иную концепцию души нематериальной, и, следовательно пережившей тело. Но все доктрины, приписывающие душе бессмертие, являются ли сами по необходимости "спиритуалистическими" в обычном смысле слова, которое обозначает искажённое Христианство, «которое не осмеливается назвать своёимя», «естественной религией» г. Жюля Симона? Нет ничего менее несомненного. Этот "спиритуализм" согласуется очень хорошо с пантеизмом и даже атеизмом, в то время как наоборот Broussais, который отрицал духовность души, верил в личного Бога. И Wells действительно не далёк от Broussais…

Можно заметить, что вполне возможно допустить бессмертие души вопреки даже католической догме. Можно даже спросить себя, не перерождается ли чисто профанное исповедание этого понятия — как у Платона например или Плотина, или у ведантистов — неизбежно, при том, что понимание падшего человека является тем, чем оно есть, в доктрину вечности души и переселения душ (в эту псевдо–вечность, состоящую в данном случае в том, чтобы бесконечно нагромождать века). Мы следовательно не полагаем, что бессмертная душа сама по себе, в силу своих собственных атрибутов, интересует Церковь. Церковь может принять со снисхождением тезис не–христианский, даже не–религиозный, о котором она может надеяться, что он немного подготавливает неверующих к евангельскому посланию (где душа, эта душа, смерти которой надо опасаться, а не кончины тела, где эта душа должна пониматься совсем в другом смысле). Но, то, что интересует Невесту Иисуса Христа, то, что она проповедует, то, что она включила в самые торжественные исповедания своей веры, не является бессмертием души, возникающим в результате ее нематериальной природы, но совсем другое: бессмертие всего человека, подлинного человека, в «грядущем веке», и вечная жизнь, более точно, если мы исповедуем Кредо, жизнь «будущего века», vitam venturi saeculi; так, что бессмертие истинное, христианское, сверхъестественное, то, о котором говорил Иисус Христос, то, которое проповедовали Апостолы — мне совершенно безразличны все другие, эрзацы! — и эта жизнь Свыше, которую мыобнаруживаем на всех страницах Евангелия от св. Иоанна, кажутся равными так, что взаимно отождествляются. «Религия естественная» — если предположить, что этот синтетический продукт никогда не смог сфабриковаться, если бы не было Христианства — может без сомнения учить о "выживании" души, почитаемой за "освобожденную", способную наконец возвыситься одним махом, как только смерть освободит её от тела, этой смирительной рубашки. Но этот дуалистический "спиритуализм", кроме того, что его логика прямо ведет к альбигойству, если он может нас заинтересовать как людей «природных», возбудить любопытство нашего ума, не имеет ничего специфически христианинского, может примириться даже с мировоззрением не–христианским, даже решительно анти–христианским. Он исходит от Camille Flammarion, Проф. Richet, докторов Osty и Geley, Psychical Research Society и M. Victor Cousin. Нет места для него на Голгофе. Ни в пустом Гробе, на рассвете Пасхи…

Так как Церковь верит в воскресение человека, который есть сложное существо, она утверждает: 1 °) что в Schéôl'е — нами понимаемом, more antiquo, как синоним Hadês’а, "пребывание" присущее всем мертвым — душа продолжает свое существование и не прекращает иметь сознание, причём разумеется это сознание таково, каким позволяют ему быть условия этой жизни; — 2 °) что человек сам, сложное человеческое существо, в то время как продолжается для него промежуточное состояние — следовательно до этого воскресения, которое неразрывно связано с окончательным Судом — что человек сам, говорю я, мёртв.

Мы надеемся, что читатель не заключит из предшествущего, что для нас всё в человеке уничтожено до Парусии. Человек, как такой, "законсевирован", существует потенциально; так как он он не является, как это утверждает de Bonald, «умом, обслуживаемым органами». Человек по преимуществу (т. е. Иисус Христос) пользуется, кстати, крайне точным языком: «Я — Живой, и Я стал мертвым (egenomên nekros), и смотри: Я живой навсегда (во веки веков — синод.), аминь, и Я имею ключи Смерти и Schéôl’а» (Откр 1:18). "Время" глагола (egenomên) ясно указывает на вхождение в состояние, которое длилось целый период, а не на строго переходный акт. Если должно произойти воскресение, это значит для нас выйти из этого состояния, которое не есть ни состояние земного проявления настоящей жизни, ни состояние славного проявления вечной жизни, полностью доступной для человека, но состояние неполное, состояние не–проявления "покоя" и "сна", который может следовательно быть назван "подземным", относительно нижнем (как у Ахиллеса он был, по–язычески, увиден мельком в Iliade). Христос, "глава" Церкви, взломал его "двери" (Иов 3:13; 7:9; 38:17; Пс 9:18; Исаия 38:10). Владелец "ключей", Он может там утешить Лазаря (Лк 16:25), там укрыть сон Стефана (Деян 7:60), и одарить благами всех тех, кто "спят" в Нем (Пс 126:2), «пленить сам плен» (Пс 67:19; Eф 4:8). Эта власть, которая является властью Мессии–Судьи, Он её проявил собственным схождением в Schéôl, Его постоянным присутствием в раю, и Он её докажет cum gloria (со славою), когда Он ввержет Смерть и Schéôl в озеро огненное (Откр 20:14). И Церковь, потому что она есть Его Тело, не предназначена прейти с «образом этого мира» (1 Кор 7:31), как школа философии, даже «спиритуалистская (духовная)», но «преодолевает двери Hadês'а», продолжает своё триумфальное шествие по ту сторону кончины и бесплотного состояния (Мт 16:18). Сам текст, где римский Понтифик находит формулировку его первенства, напоминает с силой, что Церковь не вся есть видимая и "воинствующая".

Писание нам говорит о "воскресении". Но, также как смерть и промежуточная стадия, "покой", "сон", "ложе" не синонимичны уничтожению, ни даже коме, так и возвращение к жизни и к жизни «с избытком» (Ин 10:10), не может состоять в бесконечном пребывании существа исключительно психосоматического, но лишённого его тела. Это была бы, в противоположность случаю, о котором рассказывают Шамиссо, тень, которая потеряла своего человека… Подобное существование, жалкое, неполное, неутоленное, было бы почти существованием призрака. Под "жизнью", христианское Откровение понимает реальность более прочную, крепкую, сильную и существенную. Чтобы проявляться, чтобы быть попросту самой собой, человеческая жизнь нуждается ворганизме. Таким образом, любая доктрина человеческого бессмертия предполагает воскресение тела. Это то, во что Саддукеи не верили; но Спаситель уличил их в серьезной и двойной ошибке: «Вы не понимаете ни Писаний, ни силы Божией!» (Мф 22:29). Они не верили в «силу Божию», неспособную, думали они, возвратить умерших к жизни, потому что у них не было никакого понятия о жизни телесной, превосходящей настоящую жизнь. Как они ошибались в смысле Библии? Доказательство, которое Господь наш основывает на Писаниях, оказывается настолько невидимым невооружённым глазом в Евангелии от св. Mатфея, что оно нам не видно на первый взгляд, но предпосылки, которые предполагают слова Спасателя, кажутся довольно суггестивными (внушающими определённые мысли). Судите сами…

В течение веков, после того, как Авраам, Исаак и Иаков умерли, говорит Иисус, Бог еще утверждает Себя их Богом. Было ли это просто потому, что Он был их Богом при их жизни? Но само собой разумеется, что связь, такая какой она завязалась между Yahweh и Патриархами, не может полагаться недолговечной и преходящей. Творения, созданные по образу Творца, так, чтобы иметь с Ним дружеские отношения, почтенные Его любовью, допущенные Им вступаться за проклятые города, кто осмелится сказать, что, подобно дорожной грязи, растениям, червям, они просто–напросто прекращают быть и предаются забвению? Следовательно Авраам, Исаак и Иаков еще живут, живут всегда. Но так же обстоят дела для всех умерших: «Действительно, никто из нас ни живёт, ни умирает для себя самого. Если мы живём, мы живем для Господа; если мы умрем, мы умираем для Господа. Потому живём ли или умираем, мы принадлежим Господу», во Христе (Рим 14:7–8). Он прошел через смерть, воскрес, ожил, чтобы быть Господом одновременно и мертвых и живых» (там же 14:9); так как жизнь Воскресшего есть «жизнь для Бога»; мы сами «живы для Бога во Христе Иисусе» (там же 6:11). Он сам это сказал: «Потому что Я живу, и вы будете жить» (Ин 14:19), а не потому что ваша душа нематериальна…

Патриархи следовательно живут, не как воспоминания Бога, как недостойные объекты Его любви, неспособной поддерживать их в жизни, как недолговременные партнеры любви, бессильной стабилизировать их в бытии, но как существа реальные, конкретные, личные. Они однако мертвы. Их жизнь имеет следовательно смысл лишь в свете будущего воскресения. Патриархи находятся в состоянии отделенных душ; но Бог, говорит Христос, говорит о них, как о людях, о полных "сложных существах". Но душа Авраама — не Авраам, не более чем тело Авраама есть сам Авраам. Если следовательно Бог есть Бог Авраама, живых, а не мертвых, то это потому, что Он сохраняет для своего друга возвращение к жизни, которая не может его обеднить, его покалечить, его умалить, его уменьшить по отношению к жизни здесь в этом мире; потому, что Он ему предназначает существование, которое не может быть менее богатым, безусловно, менее существенным, менее насыщенным, чем земное существование. Существование славы, проявленной через тело и в теле, подходящем для выражения этой славы.

XIV. «Прославленное тело»

То, чем является природа этого организма, мы знаем по евангельским рассказам, которые нам показывают воскресшего Христа, являющегося своим, и по выводам, которые св. Павел из этого делает. Именно Сам, восстав из мертвых, Христос «явил жизнь и бессмертие» (2 Тим 1:10). Тем не менее, применяя к нам то, что Писание утверждает о Нём, мы не можем абстрагироваться от двух важных соображений. Прежде всего, Его тело было телом воплощенного Глагола, истинного Адама: где находился Иисус, там находился Эдем, и, вместе с Эдемом, по крайней мере потенциально, способности первого человека до Падения. Вечный Сын, даже в Его кенозисе, мог сделать здесь в этом мире со своим телом, то, чего мы не могли бы сделать с нашим. С другой стороны, от Пасхи до Вознесения, его ученики не видели Его тела в его состоянии окончательной славы, но только в начальной стадии Его возвращения к Отцу.

Но, если мы примем в расчет эту двойную оговорку, мы найдем в последних главах Евангелий обширную жатву доктринальных элементов относительно нашего собственного будущего. Увиденное, услышанное, чувствовавшееся, ощупанное, Его тело не долго казалось "духом" (Лк 24:37): если "плоть и кровь" означает в Новом Завете человеческую природу после Падения (Мф 16:17; Ин 1:13; Гал 1:16; Eф 6:12; Евр 2:14), то как можно полагать, что для Господа, драгоценная Кровь, излитая на Кресте, не текла больше в жилах — если у Него была еще эта потребность! — Его славного "тела"? Этот организм радикально новой жизни, впредь, с момента Воскресения, приспособленный к условиям существования, которые должен нам всем принести olam habba, «грядущий мир», он, этот организм из «плоти и костей» (Лк 24:39). Конечно, он еще обладает, вместе с материальной вселенной нашего опыта такими связями, что ученики могли «есть и пить» с Учителем «после того, как Он воскрес из мертвых» (Деян 10:41; см. Лк 24:42–43). Это было, несомненно, то же тело, которое родила Дева, этот организм, рожденный в Вифлееме, выросший в Назарете, казнённый на Кресте. Иисус, чтобы это доказать, показывает Свои руки, Свои ноги, Свой раненый бок (Лк 24:40; Ин 20:20). Буквально, можно его осязать (Лк 24:39: psêlaphêsate; 1 Ин 1:1: epsêlaphêsan). Св. Игнатий Антиохийский сообщает этот аграф Господа: «Я – не дух без тела» (К Смирн., 3).

Более того: именно на эту опознаваемую преемственность между Его природным телом до Его смерти и Его славным телом после Его Воскресения, Спаситель ссылается чтобы показать Своим ученикам, находящимся во власти сомнения, что «это — действительно Он»; что Его Личность не изменилась, что они имеют дело с тем же Учителем — «Это Я сам, это действительно Я сам» (Лк 24:36–39) – как будто бы можно было поставить под сомнение Его личное тождество с момента, когда будет возможно отвергнуть Его телесное тождество.

Между тем, изменения, испытанные этим телом не менее очевидны, чем знаки преемственности. Те же самые, которые, уже давно Его хорошо знают, вновь постепенно привыкают к Нему, не всегда узнают Его, особеннона первый взгляд: для слуха как и для зрения часто Он является как незнакомец во время первого контакта, иногда даже после нескольких явлений. Похоже, что, даже объективно присутствующий, Он видим, и во всяком случае узнаваем лишь с точки зрения веры. Чтобы иметь об этом опытное знание, нужно как бы посвящение, как бы ученичество, духовная подготовка. Св. Марк (16:12) сообщает нам также, что Господь, по крайней мере однажды, явился «в ином образе». Даже, когда свои Его ожидали, созванные Им, как только Он явился, они «усомнились поверить» (Мф 28:17). Можно видеть, как Он вдыхает как вы и я окружающий воздух, пережёвывает и глотает пищу, которую Он потребовал (по снисхождению, а уже не по потребности), ходит, опуская ноги на почву. Но, видимо, воскресшее тело Иисуса Христа, хотя Он и подчиняется условиям земного существования, уже не является их рабом, может их избежать, и однако продолжать существовать в бытии. В комнату с закрытыми дверями Христос не входит, но «внезапно стал посреди них» (Ин 20:26); параллельно, он «становится внезапно невидим» (Лк 24:31). И Он один определяет своё тело, его "природный закон", вплоть до того, что Он может подняться в воздушное пространство (Деян 1:9).

Таковы указания, которые евангельские рассказы дают нам о том, что касается «тела воскресения» и в его связей с нашей физической организацией здесь в этом мире. Св. Павел пользуется притчей и затем обобщает, чтобы нас научить большему. Наше земное тело, говорит он, когда оно мертво — или, более точно, когда мы мертвы, а мы ими являемся до Воскресения, мы, кто являемся нормально, подлинно и собственно людьми лишь в качестве психосоматических составных существ — наше физическое тело, следовательно, по отношению тому телу, которое должно развить все его возможности, уже без какого‑либо негативного элемента после воскресения, является как бы голым семенем (gumnon kokkon) — без корня, ствола, листа, колоса — в отношении растения, которое родится из его разложения. Посмотрим этот текст (1 Кор 15: 35–50).

«Как воскреснут мертвые? С каким телом они придут?» — Сразу же отметим, что, для Апостола, формулировка очень проста: силою Христа, «Духа животворящего», противопоставленного «оживлённой душе», Адаму. И тело воскресших приспособлено к условиям, присущим жизни в Царстве. Кроме того, Апостол не говорит ни слова о судьбе, уготованной после окончательного Суда в этом отношении для отверженных. То, что его интересует, так это — "мертвые" в Hades'е, «усопшие в Господе»; то, что воскреснет, то, что поставлено на ноги, стоя, возвращённое к жизни, это ни душа, находящаяся в Schéôl'е, ни тело, которое тем более не есть человек, но этот последний, исполняющий, если я осмеливаюсь сказать, профессию, "состояние" умершего.

«Безрассудный!» восклицает Павел… Тот, кто ставит, действительно, вопрос стиха 35 остается нечувствительным по всей видимости к поистине универсальному закону: «Всё то, что ты сеешь, не оживёт, если оно прежде не умрёт». Это — то, что уже сказал Учитель: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то приносит много плода» (Ин 12:24). Будем осторожны: эта Павлова аналогия представляет собой только метафорическое развитие, мощно суггестивный символ, но не логический аргумент, который надо развивать буквально (дела обстоят так же, впрочем, с евангелическими притчами). На первый взгляд, семя, брошенное в землю, растворяется там: это — труп. Но, будем внимательны: оно содержит мельчайший зародыш, который, далеко от того, чтобы "умереть", развивается напротив вверх, чтобы стать стеблем, вниз, образуя корень. Можно ли довести до конца эту аналогию? Тело содержит ли также пребывающий зародыш, где укрывается его жизненность, после его разложения? Св. Фома склонялся к этому решению; также и Фарисеи, среди которых некоторые видели в "священной кости"[45], принадлежащей позвоночнику, и считающейся неразрушимой, ядро будущего тела в Olam habba (Трактат Sanhedrin, 91 A). Пусть об этом думают, что хотят…

«И то, что ты сеешь, это не тело будущее, но простое зерно, либо пшеничное, либо другое какое случится; но Бог даёт ему тело, как Он хочет, и каждому семени свойственное ему семя». То, что Crampon переводит как "простое зерно", gumnon kokkon, это — голое, первоначальное семя. Естественное Провидение, творческая сила порядка которого нам является под видом "законов", разовьёт, стимулирует, активизирует возможности этого зерна. Оно умирает и растворяется чтобы предоставить полную свободу ростку; оно позволяет даже быть "съеденным" им: росток, действительно, привлекает к себе и включает в себя — если идет речь о злаках — молекулы мучнистой оболочки, которая его обволакивает; волокна, которые становятся стволом и корнем увеличиваются и растут, впитывая в себя твёрдые и жидкие частицы, получаемые прямо из окружающей земли и атмосферы, до тех пор пока колос не выйдет из ствола, не разбухнет и не созреет. Этот процесс, который ведёт от мертвого и гниющего семени к живому растению, следует неизменно порядку, правилу, игре "законов", где выражается воля Бога. Таким образом зерно пшеницы будет давать всегда только колосья пшеницы, а не другой зерновой культуры. Иначе говоря, так как все молекулы тела периодически возобновляются, то то, что образует тождество тела, это не "сырьё (первичная материя)", из которого оно развивается, но нематериальная "форма", которая сохраняет ему его специфический аспект. Волк, который ест только овец в течение двадцати лет, уже давно прекратил иметь в себе хоть малейшую молекулу волка. Он, что касается материи, наиболее овечий из животных овечьей породы. Что заставляет его оставаться волком?… В 1913, Эжен Леви, ученик Dastre, в Биологической проблеме, первом томе Евангелия Разума, пришёл также, путем чисто экспериментальным и в результате лабораторных работ, к понятию "субстанциональной формы".

Кажется, следовательно, что семя разложилось вплоть до того, что стало невозможным надеяться на всякое его возвращение к жизни. Но Богу угодно жизненность, которая там находилась изначально, "перевоплотить", не произвольно, но операцией неизменяемого закона, который соединяет росток с растением. Почему зерно пшеницы производит всегда только пшеницу, и зерно ячменя только ячмень, наука не умеет это объяснять. Но тот же принцип, констатированный неопровержимо, позволяет понять почему и как человек обретает, после воскресения, «его собственное тело» (1 Кор 15:38), не потому, что материальные молекулы были в нём тогда те же, что в течение его земной жизни — тогда как они не прекращали возвращаться в космический circulus (круговорот) или оттуда приходить — и также не потому, что внешняя форма была бы, по крайней мере grosso modo (в общих чертах, приблизительно), той же в этом мире и в «грядущем веке» — т. к. это соответствие было бы только вторичным и неизбежным следствием — но потому что тело воскрешенного человека будет единственным, которое смогло бы происходить из этого комплекса связей, из механизмов и способностей, который он называет здесь в этой жизни своим телом, и из того, как он его использовал на земле. В этом отношении есть правда в некоторых размышлениях E. Le Roy, когда, в Догме и Критике, он видит в физическом организме прежде всего совокупность привычек и механизмов, поведение, присущее такому‑то данному человеку, стаз действия, в материальном "плане".

Только тело, которое должно нас облечь в воскресении отличается от нашего настоящего организма намного больше, чем растение от семени. Не только оно его намного превосходит в отношении красоты, крепости или, как говорит Апостол, "славы" и "силы", но, «посеянное в тлении, оно воскресает в нетлении», возрожденным, оживляемым этим "нетленным семенем, которым является живое и пребыващее вовек Слово Божие» (1 Петра 1:23). Не будем больше бояться в отношении него ветхости, упадка и смерти. Человек, но тотальный, полный, цельный и следовательно реальный и подлинный, достигает на этот раз настоящего бессмертия. Если резюмировать в нескольких словах весь контраст, то «сеется тело одушевлённое», организм, наделённый жизненностью, «воскресает тело духовное» (1 Кор 15:44). Таково фундаментальное различие. Мы живем на земле «во плоти», в раю — «в духе». Итак, Воскресение нам возвращает симбиоз плоти и духа, но на этот раз как совершенный союз: душа, изучив все то, чему её мог научить мир чистой духовности, состояние развоплощения, повторно оживляет теперь, когда она не отделена больше от Христа животворящего, тело, которое не может, с тех пор, ни быть ей препятствием, ни положить границы её силе, но которое, без усилия и без труда выполняет все то, что она ему приказывает. Для тех, кто еще будут живыми во время Парусии, Св. Павел открывает, что они подвергнутся тому же преображению без прохождения через смерть.

Апостол называет "природным (душевным — синод.) телом" или буквальнее «одушевлённым телом» — "душевным", тело, наделённое жизненносью, принадлежащее к биологическому "плану" — этот организм, такой, который после Падения и впрочем вместе с душой, носил очевидные знаки нашего наследственного упадка: болезнь, смерть и тление. Со времени первой Ошибки, действительно, «каждый из нас, одновременно с тем, что он родился, прекратил между тем быть; мы не показываем никакого следа прямоты», жизни сверхъестественной божественной, связанной с Бытием; «по нашему (врожденному) нечестию, мы отсечены», отрезаны от Источника всякой жизни (Премудрость Соломона 5:13). Св. Павел называет, напротив, "духовным телом" органическую структуру, которая должна нам служить для жизни в мире, который до настоящего времени является естественным местопребыванием Ангелов. Условия существования не преминут, как мы это увидим дальше, быть там очень отличными от того, чем они являются в этом мире, червивом со времени Падения. Наш нынешний комплекс веществ и органов, полностью сделанный здесь в этом мире для знания и действия, проходящего в любом случае через чувства, так как этот мир окрывается для нас лишь путём образов (и соответствующих абстракций) — до такой степени, что он для Carlyle, в Sartor Resartus, является «ничем иным, как одеждой» — этот деликатный механизм будет ли он еще необходим в «грядущем веке»? Тело, подходящее для небесной жизни, не будет ли оно, намного больше чем наша нынешняя оболочка, одухотворенным в его сущности и освобожденным от законов, управляющих становлением материальных элементов? Без сомнения более грубые винтики, сделанные для того, чтобы поддерживать здесь в этом мире жизнь и деятельность человека в качестве "животного", мы их потеряем, или мы обнаружим их эквиваленты, приспособленные к нашим функциям, которые сами будут одухотворены. Что касается механизмов, которые, на земле, служат чтобы отелеснять, проявлять и фиксировать в рамках пространства и времени нашу жизнь и наше действие чисто духовные — органы и способности, благодаря которым дух сообщается с миром духов — нельзя ли ожидать их стимуляции, их сублимации, чтобы царило совершенное согласие между обновлённой душой, отныне "небесной", как говорит Апостол, и телом, также "небесным" и обновлённым? Эти тела, объекты нового творения — и renovabis faciem terrae (обновиши лице земли) — будут соответствовать их модели, то есть будут по "подобию" воплощенного Бога. Так как человек, сохранив образ Божий, потерял его подобие, и так как Сам Бог воспринял тело, чтобы восстановить шаг за шагом это подобие, не могли бы мы заключить, что "духовное" тело прославленных Святых будет образом славного тела, в котором Христос живёт навсегда на небесах чтобы ходайствовать за нас? Так же, как в силу Падения мы носим в себе подобие земного Адама, так, с этого Воскресения Иисуса Христа, которое даёт первый звонок всеобщему Восстановлению, мы будем нести в себе подобие небесному Адаму (1 Кор 15:1.9). Поэтому «мы ожидаем, чтобы с небес пришёл Господь Иисус Христос как Спаситель» — так как Он должен «искупить также наше тело» (Рим 8:23) — так как «Он преобразит тело нашего (первоначального) уничижения, сделав его подобным Его славному телу» (Фил 3:21).

Хотя «все люди должны воскреснуть в своём теле», воскресение, о котором мы здесь говорим, обещано только верным. Это особенная привилегия людей, которые питаются Иисусом Христом через приятие Его тела: Он заставит их появиться из земли в последний день (Ин 6:54). Таково это «воскресение из мертвых» (exanastasis hê ek nekrôn, Фил 3:11; Chasles переводит: вне–воскресение из мертвых), которого Святые алчут таким голодом, который ничто не может утолить здесь на земле; разделяя Его страдания, сообразуясь Христу в Его смерти, они стараются достигнуть его. Они будут иметь таким образом, опытно, сладостное познание о «том, что может Воскресение Христа». (Фил, 3:10). Это воскресение касается следовательно только «усопших в Господе». И не надо смешивать, у Апостола, это «вне–воскресение из мертвых», которое выводит верных из их умершего условия (существования), с «воскресением мертвых», где те предстают пред Богом, будучи таковыми.

"Злые люди", действительно, хотя они должны выйти также из чисто духовного состояния, останутся среди мертвых. Именно как мертвые, так сказать, и чтобы оставаться мертвыми, они воскреснут. Эта "жизнь", которую приносит Христос, совсем не для них. Если они остаются в бытии, то это — противо–бытие, эквивалентное «вечной погибели далеко от Лица Господа и от славы Его могущества», животворящего и воскрешающего (2 Фес 1:9). Тела, которые они получат, будут соответствовать их духовному и моральному условию, и его выразят; они не смогут, следовательно, способствовать тому, чтобы сообщить им свободу, полноту жизни, но напротив проявят их внутренний упадок, противоречивость, анархию и застывшую ветхость, из которых они сделали их закон, их энтелехию. Это будет образно говоря реанимация трупов, как трупов. С другой стороны, если мы присоединимся в самой буквальной интерпретации довольно темного текста, кажется, что некоторые люди, чересчур продвинувшиеся по пути естественного тления, чтобы мочь даже согласиться на «воскресение осуждения» (Ин 5:29), смогли бы видеть себя назначенными к компромиссу: они продолжили бы вести бесплотное существование, отделенное от людей, но не абсолютно отрезанное от Бога (1 Петра 4:6). Действительно, «было благовествуемо мертвым вот для чего: для того, что в том, что касается их плоти» — их тела, которое они должны были бы восстановить в Воскресении — «они подверглись бы суду по человеку», как действовали бы люди, «но что, в том, что касается духа, они жили по Богу»… Возможно это — концепция близкая к тому, что желал выразить Господь наш, когда Он говорил отех, которые не вошли бы "целыми" в " Жизнь " «грядущего века», но «увечными, хромыми или одноглазыми» (Мк 9:42). Во всяком случае, сама внешность воскресших откроет что‑то из их прошлой истории.

Эта последняя ново–заветная концепция «спиритуализировала» некоторые понятия, распространённые у Евреев, современных Спасителю. Для одних, чей тезис любопытно предвосхищает тезис некоторых современных спиритов (Sir Oliver Lodge, например, в Raymond), мы должны воскреснуть, нося те же одежды, как здесь в этой жизни во время нашей смерти (Kethubhôth, 35A); другие, напротив, это отрицали. Явление Самуила Саулу внушало другим убеждение, что воскресшие имели бы точно тот же вид, как в течение их земной жизни, в том числе увечья, паралич, слепоту или глухоту (см. 1 Царств 28:14). Мотив: если Бог их вылечил между смертью и воскресением, то можно было бы сомневаться, что эти были те же люди (Midrasch на Бытие, Bereschîth Rabba, 95). В итоге, Евреи верили в то, что Le Roy, в Догме и критике, называет «реанимация трупа», тогда как Бог не будит мертвых, но, говорит Апостол, их "изменяет". «Грядущий мир» не воспроизведет нынешний «образ мира, который преходит»: почему заставлять его "преходить", чтобы затем вывести его таким, какой он есть, из небытия? Есть, говорит Новый Завет, "новое бытие", восстановление и обновление. Что касается тела, в которое мы облечемся, оно будет подобно телу небожителей, Ангелов. Когда действительно св. Павел противопоставляет «земные тела» "небесным", речь у него не о звездах: эта концепция абсолютно неизвестна еврейским и греческим авторам Нового Завета. В 1 Кор 15:40, sôma обозначает именно организмы, служащие чтобы проявлять духи. Только лишь в стихе 41 Апостол начинает говорить о звездах. Итак, «в Воскресении… люди — Ангелы Божии на небе», они яв ляются «ангельскими»: isaggeloï=равноангельны, как Церковь "православная" называет Константина Великого isapostolos=равноапостольным: почти–апостол (Мф 22: 30; Мк 12:25; Лк 20:36). Понятно, что почти для всех Отцов Ангелы обладают также «небесным жилищем», аналогичным жилищу людей после Воскресения.

Если следовательно наше поведение должно быть в Olam habba поведением небесных воинств, то из этого следует, что наши средства выражения будут способны с этим согласоваться. Всё "земное": грех, тление и их последствия исчезает; то, что у нас есть уже инхоативно (начинательно) вечного продолжает существовать. И «сила Божия», как говорит Иисус Саддукеям, преобразует земное в небесное, уничижение в славное великолепие. Таково будет завершение всех вещей этим Всемогуществом, которое подчинит Себе творение, когда его победа поглотит смерть. И вот достоинство человека, в силу Искупления обещанного и начатого с Падения: он может согласиться на это обновление, на это завершение. Он на это способен, он в состоянии к этому приспособиться. Что касается «силы Божией», то она состоит в том, что Он нас "со–оживил" со Христом, так что отныне в этой жизни слабости и искушения, Церковь получает, через Крещение в Иисусе Христе, умершем и воскресшем, зачаток Воскресения, позже питаемый, укрепляемый, развиваемый верой, укрепляемый, стимулируемый, мощно "удобряемый" — это — язык Псалмов! — жизненным причастием Тела и Крови Христа в Евхаристии. Конечно, Христос, через Его собственное Воскресение дарует всем людям переход из «состояния смерти» к истинной Жизни. Но Крещение, через симбиоз, который оно нам сообщает с двумя природами Спасителя — различными, но жизненно, нерасторжимо соединенными — даёт возможность появиться в нас "зерну", ростку славного тела. И получение Святых Тайн способствует вызреванию в нас, невидимо, этого организма, который должен проявить однажды нашу сверх–жизнь воскресших. Несомненно, эта концепция отнюдь не встречается у св Павла, но, начиная с Иустина Мученика и св. Иринея, она приобрела право гражданства в христианской мысли. Церковь Востока дала ей уже в течении восемнадцати веков самые определённые разработки. Можно признать за этой концепцией по меньшей мере высокое правдоподобие.

Что будет тогда с этими связями, которые, на земле, нам одновременно ценны и священны (Eф 3:15)? Ответим, что все то, что «исходит от Отца» (там же 3:14; Иак 1:17), является хорошим, следовательно предназначенным продолжаться в «будущем веке». Но то, что в этих отношениях является чисто земным, будет преобразовано вместе с телом. Мы узнаем друг друга не только благодаря интуитивным сходствам душ, но — так как здесь в этой жизни дух уже отпечатлевает свой знак на чертах, но несовершенно, так как он здесь не господствует над материей — благодаря на этот раз нашему организу, ставшему «излучением нашей славы», «отпечатком нашей сущности». Душа выскажется полностью через физический аспект: видеть тело будет значить видеть душу, без того чтобы ничто в ней не смогло остаться сокрытым. Следовательно тогда только мы узнаем, мы действительно обнаружим, в их глубокой реальности, наконец обнажённой, тех, кого мы знали на земле лишь очень смутно, как бы путем сбивающего с толку символа. Мы их увидим как бы лицом к лицу, мы их узнаем, как мы познаны. Всё, что у них было земного, исчезнет; всё, что у них было божественного, следовательно истинного, хорошего, реального и положительного, достигнет полной зрелости, достигнет этой совершенной адекватности сущности и формы, которая называется красотой.

XV. Парусия не есть "возвращение" Христа

Именно в «последний день» — еврейская концепция, подхваченная Спасителем: soph eqobh yomaya (Targoum peudo‑Jon. на Исход, 40:9–11; там же, и Иерусалимский Targ. на Числа, 24:14) — следовательно именно во время славного "возвращения" или Второго пришествия, Мессия, Господь наш Иисус Христос, воскрешает мертвых. Можно даже сказать, что это воскресение, это возвращение к жизни людей, находившихся в «состоянии смерти» со времени их кончины[46] — и это не прописная истина — и представляет собой Парусию. Христос, действительно, не спускается снова на наш уровень, а нас поднимает — и, говорит Павел, нас "восхищает" — на Его уровень. Мы увидим Его таким, каким Он является со времени своего прославления, потому что мы станем подобными Ему (1 Ин 3:2). Вместо того чтобы снова стать, «приняв образ раба», воспринимаемым нашими грубыми чувствами, Он сообщает нам «вдруг, во мгновение ока, при звуке последней трубы» или ритуального sophar Иерусалимского Храма (1 Кор 15:52; 4 Ездры 6:23 сл.). эти новые способности славного тела, которые сделают для нас возможным воспринимать Его Присутствие. Со времени Вознесения, Он не переставал быть постоянно с нами, присутствующим среди нас; Он сам нам это торжественно обещал: во все дни, до явления «будущего века», Он с нами (Мф 28:20); но только вера нам предоставляет уверенность в этом. Тогда, в тот самый момент, когда закончится настоящий цикл, эон испытания, подобно слуге Елисея, мы откроем глаза, нам будет дарован новый взгляд, и мы Его наконец увидим, уже не верой, но лицом к лицу, Его, которого мы пронзили нашими ошибками, нашей неблагодарностью (4 Царств 6:17; 1 Кор 13:1; Зах 12:10).

Если Воскресение Искупителя дало Ему, действительно, самый полный набор жизненных связей с материальными и осязаемыми творениями, не будем видеть в этом простого возвращения к условиям "естественным" и "земным", "рабским", как говорит Апостол, которым Он согласился подчиниться в течение Воплощения. Это Воскресение не ограничивается тем, что доказывает Его продолжение существования, доказывает, что Он продолжает жить и действовать после смерти, проявляет Его божество вечного Сына, неоспримо выявляя успех, победоносный исход и полное приятие Отцом Его искупительной смерти: оно нам открывает особенно неслыханным образом, абсолютно неожиданным потому что сверхъестественным, природу этой «новой жизни, Свыше», которую Он возвестил Никодиму, затем сестрам Лазаря. Это новое существование, Воскресение нам показывает, без тени возможного сомнения, что оно не является простым возобновлением или продолжением этого существования — как это был случаем для дочери Иаира, для юноши из Наина, для самого Лазаря, — следовательно то, что Le Roy называл «реанимацией трупа», но формой бытия, абсолютно трансцендентной, несводимой ни к чему эмпирическому.

Идет ли речь только о доказательстве, о внешнем облике, предназначенном для нашего обучения? Действительно, через Воскресение Христос претерпевает, в том, что касается его условия человека, в том, что касается его morphê (образа)слуги, а не только в том, что касается его skhêma (вида), бесспорное и явно выраженное преображение. В противном случае, откровение новой жизни было бы обманчиво, иллюзорно, недостойно Того, Кто, если Он есть Жизнь, является для нас Путем к Жизни лишь потому, что Он есть Истина. Воскресение является не большей уловкой, чем Воплощение; на этот раз опять католическая вера противится докетическому ирреализму. Сама Личность Господа нашего, по мере того как его опыт Воплощенного Его обогащает, добавляет к её полноте, концентрирует в теле невыразимое богатство plérôme (полноты) (Кол 1:19 и 2:9), затронуто Воскресением, в той мере, в какой она соединена с человеческой природой, не по незнамо какому параллелизму с несторианством, но жизненно, ипостасно. Через смерть Богочеловек завладевает этим духовным условием, этим morphê (образом) человечества одухотворенного, но расцветшего, цветка полностью распустившегося — плодом которого является в нас Дух святой – а первой почкой — Его Преображение.

Но пасхальное утро не доводит до совершенства для Иисуса Христа вознаграждение за дело, с которым идентифицировалось Его жизнь; Воскресение не представляет окончательной платы за Его искупительную смерть. Всегда для нас — уже не propter nostram salutem (для нашего спасения): для чего достаточна Голгофа, но propter nos homines (нас ради человеков); уже не для того, чтобы нас вырвать у последствий Ошибки (Греха), но для того, чтобы перевернуть ("исправляя" его вне всех его "естественных" возможностей) наше условие (существования) людей — Он сделал в течение сорока дней: символический период ожидания, приобщения, ученичества, остановку на пути, который возвращал Его к небу. Без сомнения Победитель смерти жил среди нас в состоянии выше–человеческом, полностью сверхъестественном, причём тело принимало участие вместе с душой в этом прославлении. Райское состояние, говорит Он благоразумному разбойнику. Без сомнения еще эти сорок дней Он прошёл, переходя «от славы к славе», «от света к свету», «от знания к знанию» (именно все это предполагает Павлово apo doxês eïs doxan (от славы к славе)) к конечной и совершенной славе. Но Вознесение должно было принести в Воскресение это окончательное завершение. Небесная жизнь Иисуса Христа есть именно жизнь, поприще, постепенное развертывание, которое идет от пустой могилы к одесную Отца. Это — то, что делает Его для нас "образцом".

Вознесение переводит Иисуса из одухотворенного условия (существования), полностью сверхъестественного, выше–человеческого и райского, в состояние чистой славы, безраздельно божественное. Все то, что кенозис, кратко изложенный в гл. II Послания к Филиппийцам, позволил Ему оставить проявление, Он это отныне вновь воспринимает яркое осуществление, вплоть до Его человеческой природы, полностью насыщенной théiotês (божественностью) триумфальной, сияющей и излучающей. Он отныне царствует, но на этот раз как Человек и как Бог. Времени недугов, слёз, уничижения больше нет. Писание нам говорит метафорически, что Он «сидит одесную Бога» (Евр 10:12). Именно воплощенный Глагол царствует таким образом; но Его человечество, у которого нет ничего ни мнимого, ни кажущегося, отныне уже не является источником слабости, бессилия и обнищания[47]; оно — напротив, богатство, честь, источник преизобильной славы и, если это возможно, дополнительный мотив со стороны Отца проявить к Его Сыну безграничную любовь. Человечество впрочем реальное, нисколько не искажённое или обесчеловеченное, ни условное или предполагаемое, хотя его условие, его фундаментальный способ существования и действия, остаётся непостижимым для наших нынешних способностей. В прославленном Иисусе все элементы нашей природы остаются присутствующими, подлинно человеческими, но сублимированными и усовершенствованными максимально до того, чтобы оставаться совместимым с самим понятием человека; человечество — Его, наше — соответствует в Нём впредь с абсолютной непринужденностью и живостью всем требованиям Его поклоняемой Личности.

Понятно, что Спаситель не имеет никакого основание лишаться через второй кенозис своего славного совершенства во время Его Парусии, через новое схождение на уровень «рабского условия». Единственное Воплощение достаточно в божественном плане. Если Он должен явиться, говорит Он Сам, то «на облаках небесных, с великой силой и высшей славой» (Мф 24:30). Метафорический стиль нам здесь внушает две идеи: речь идет о небесной эпифании, и она сочетает dunamis (силу) с doxa (славой). А в еврейской Мистике Плерома (Полнота), где Бог распространяет богатство своего бытия, включает десять «онтологических уровней» или Сефирот, объединенных в три категории: ближайшее излучение Божество, Kетер, "Корона" светящегося сияния, "Слава" — та, которую видела святая Франсуаза Римская в день Вознесения, и которую несколько раввинов кабаллистов отождествляли с Семью Духами перед Престолом, падший глава которых, Люцифер, как будто имел в качестве преемника, согласно таким же христианским каббалистам, Царицу Ангелов — и, на другом полюсе этой плеромы род человеческий и с ним всё материальное творение, предназначенное для восхождения в эту Славу: царство, Mалхут, то есть космос обожествлённый или по крайней мере в процессе обожествления, Церковь. Между Кетер и Малхут, восемь других Сефирот, ангельские иерархии, объединенные Каббалой, либо еврейской, либо христианской, под именем Власть(и), Dunamis (Силы) или Dunameïs. Когда следовательно Христос, в Котором человеческий род и нижние царства находятся возглавленными, является с Dunamis (силой) и Doxa (славой) (Мф 24:30), то в Его Личности Malkouth или, как говорит Ориген hê Autobasiléïa, само Царство, дополняет Плирому для окончательного прославления Отца, согласно этому конечному славословию молитвы Отче наш: Тебе одному принадлежат Царство, Сила и Слава (Мф 6:13)[48]. Это — то, что св. Павел называет покорением всех вещей во Христе Богу (1 Кор 15:28): славословие, осуществленное присутствием, самим бытием творений.

Мы замечаем, что Второе пришествие Господа не предполагает, как первое, изменения, фундаментальной переориентации Его жизни; условия существования, способы, которые ему свойственны, чтобы быть и действовать, остаются неизменными. По крайней мере, если можно сказать, что успение всех верных приносит Ему дополнение славы ad extra, поскольку заступничество «за покрывалом» прекращается вместе с ролью Посредника, то можно ли быть уверенным, что Возвращение Христа не будет больше делом снисхождения. Без сомнения Он будет видим глазами не только верных, но также и тех, кто Его пронзил: «Все племена земные возрыдают, увидев Его» (Откр 1:7). Но Его будут видеть в Его славе, а уже не в Его слабости. Именно Он снимет нам с глаз "покрывало" (2 Кор 3:16), чтобы мы могли Его увидеть таким, каков Он есть; но Он не приспособится отныне к недостаточности нашего зрения, являясь по эту сторону той другой Завесы, через которую Он навсегда прошёл, и которая является Его "плотью" (Евр 6:19; 10:20; 9:3).

XVI. Предвестия Парусии

Если есть, в провозвестии Самого Иисуса Христа доктрина, неоспоримо подчёркнутая, так это — доктрина Его возвращения. Мы читаем правда в Евангелии, что «мир уже судится» (Ин 12:31). Утверждается охотно в наши дни, и с полным правом, что Воплощение представляет собой средоточие Истории, критическую точку или решающий момент человеческих судеб. Уже, старец Симеон видел в Младенце больше, чем простого человека: "знамение", пробный камень, обладателя откровения. Он пророчествует, что Иисус будет центральной мишенью самого существенного противоречия. Именно по отношению к Нему «откроются тайные помышления сердец», и когда ipso facto (в силу самого этого факта) люди сформулируют о самих себе неопровержимые мотивы Суда. С тех пор всё в жизни Иисуса, начиная с тайны Его зачатия, подвергнуто испытанию, искушению человеческого рода: припереть к стенке! Но Церковь в свою очередь, которая нас возмущает уже скоро двадцать веков, и которая продолжает, сообщает и распространяет Иисуса Христа, не осуществляет ли она, она также, условия Суда? Не обязаны ли мы ей разменной монетой Парусии? Христос не приходит ли Он к нам в Писании, столь отвратительно пренебрегаемом столькими Христианами? И в Таинствах, с которыми Христиане "напротив" обращаются с подобной бесцеремонностью? И, под видом Смерти, нет ли у Него встречи с каждой христианской душой? Не приходит ли Он к своей Невесте, Церкви — "скоро ", говорит Он Сам (Откр 22:17–20) — в решительные часы её судьбы: падение Иерусалима, "обращение" Константина, крушение Римской Империи, рождение Ислама, Крестовые походы, Великий Раскол, Реформация, Французская Революция, мировое потрясение XX–го века, встречи, которые мы с полным правом называем кризисами, то есть моментами и актами выбора, переключения, сортировки, а, следовательно, суда?

Но это все‑таки — только подготовительные начала, предварительные события, "репетиции" великой драмы. Человеческая трагедия завязывается от одного акта к другому перипетиями, которые в данный момент выступают в роли развязок. Но есть одна финальная, необратимая, строго окончательная развязка, когда «прекратится время», когда творение превзойдёт само себя: транстварное творение. В универсальной драме она принесет самое художественное, самое походящее опущение занавеса, собирающее в одну единую последнюю катастрофу все меньшие Пришестия, которое они предвосхищали.

Когда же будет иметь место это событие, которое положит конец Истории? Мы об этом не знаем ничего. Что касается разных предвестий, перечисленных Самим Христом, то кто их распознает наверняка? Кто прочитает их значение на поверхности событий? Человек, наиболее одарённый в отношении духовной рассудительности, не рискнул бы на это! Но если, в качестве реакции против этого раздражающего невежественного и даже кощунственного любопытства, которое доводит некоторых сектантов до расчёта дня и часа — вопреки категорическому запрещению Спасителя собственной персоной — и возможно также из‑за равнодушия, потому что мы думаем больше о нашем гнусном маленьком личном спасении чем о adveniat Regnum tuum (да приидет Царствие Твое), мы оцениваем, с бесцеремонностью, что Парусия ещё очень далеко — как слуги в притче, которые мурлыкают: «Ба! Господин медлит!» — то само это равнодушие, и наше убеждение в откладывании Парусии на после дождичка в четверг, указали бы скорее, что она приближается. Так как единственная уверенность, которая у нас есть на этот счёт, состоит в том, что его дата собьёт с толку все наши расчеты: мы будем удивлены как современники Ноя Потопом: они были унесены почти не зная этого: «Вы не знаете, в какой час ваш Господь должен прийти. Итак бодрствуйте; будьте готовы, так как Сын Человеческий придёт как раз тогда, когда вы об этом не будете думать» (Мф 24:37–44).

Можно сказать, что Христос, сама Премудрость, действующая во всех вещах с самой совершенной адаптацией средств к целям — максимум результата благодаря минимуму усилия — появится, как во время своего первого Пришествия, лишь в "полноте времён"; так как каждый эон, цикл, kalpa, должен дойти до зрелости. Предположим, что мир нам не кажется еще зрелым для "конца". Но знаем ли мы о его тайной гнили, видимой одному Богу? Плод ещё не созрел? А если он перезрел? Его "совершенство" (telos в Евангелии, которое мы переводим как конец) не состоит ли оно, согласно некоторым употреблениям слова krisis в Евангелии (Лк 10:18; Ин 12:31; 16:11; 1 Ин 5:19) и притче о плевелах, смешанных с хорошим зерном до жатвы, в тотальной сортировке; так, что псалом (42) Judica me (Суди меня) — «избавь меня, Господи, от человека несправедливого» — выразил бы постоянный суд — «история мира есть суд мира», говорил Шиллер — который, будучи полной сортировкой в глазах Бога, кристаллизировался бы во Втором Пришествии? В конце концов, «для Господа день один как тысяча лет» (2 Петра 3:8); существует в физике то, что называется «равномерно ускоренным движением», и, когда Дух святой, это Дыхание, вмешается, чтобы надуть паруса человеческой каравеллы, события будут мчаться как при грозном стремительном натиске циклона. Давайте откроем глаза: элементы Парусии оказываются уже в пробирке; достаточно капли реактива или катализатора, чтобы растворить или коагулировать, чтобы их ускорить…, это воистину так! Каждый раз, когда Спаситель говорил о своем возвращении, это чтобы нам внушать один и тот же урок: всегда Его ожидать, всегда держать себя наготове, никогда не предполагать, что Он далек. Знаем, что это — то, что делают — и с каким жаром, с какой энергией! — огромное большинство Христиан.

Мы упомянули предвестия: Господь слелал на них ясные намеки на Елеонской горе; позже, св. Павел об этом говорил в Послании к Римлянам (гл. XI), и св. Иоанн в Апокалипсисе. Было бы опасно анализировать в буквальном смысле слова, которое "убивает", эти знаки, которые должны нас скорее ввести в определённое состояние души, чем снабжать нас документальными данными. Вообще говоря, кажется все‑таки, что предвестия Парусии будут принадлежать к двум порядкам фактов: в областях, столь часто находящихся во взаимодействии Природы и Истории. Воскресение умерших и преображение живых не будут иметь места в неизменившейся антропосфере. Как мы это показали в Космосе и Славе[49], связи, соединяющие человека с миром, микрокосмос с макрокосмосом, резюме с целым произведением, для этого слишком интимны, слишком жизненны: настоящий симбиоз. Так, Христос говорит о «знамениях на солнце, луне и звёздах» (Лк 21:25); св. Петр, об «огне», о «разгоревшихся стихиях», о «воспламененных небесах» (2 Петра 3:7.10. 12), короче орадикальном распаде нынешнего космоса, так, чтобы был углажен путь для нового мира. Эти родовые схватки видимой вселенной, какова будет их форма? Ни Откровение, ни светская наука нам об этом не говорят; но и то и другая приписывают нашему «пространственно–временному континууму» начало, и, следовательно, конец. Но эта — только возобновление, «возрождение», говорит Иисус (Мф 19:28), восстановление вне всякой тени, в полной славе. Творение в целом, несмотря на то, что у него было, разделило упадок и нищету человека; оно воспользуется также привилегиями, которые нам дарованы Искупителем. Когда в силу Парусии, то есть Воскресения, осуществится «искупление нашего тела», принятого также в божественное усыновление, тогда, как мы попытались это доказать в Космосе и Славе, творение «всё в целом», которое «сейчас мучается в муках рождения», «будет освобождено от рабства, которому оно подчинено, чтобы иметь часть в прославляющей свободе детей Божиих» (Рим 8:19–24). Таким образом родовые страдания, которые оно переносит с момента Падения, и о которых Ветхий и Новый Завет нам говорят так часто, не останутся совсем бесплодными. Они окончатся этим «повторным рождением», этой космической paliggenesia или "восстановлением", на которое Христос сделал однажды самый беглый и таинственный, но также и самый ясный намек (Мф 19:28).

Именно "православная" эсхатология (русская особенно) последнего полувека продвинула дальше всего изучение взаимодействия между Природой и Историей. Мы верим в одновременность, сопутствование великих человеческих кризисов с судорогами земного шара; мы находим правдоподобной причинную связь, которую некоторые традиции инициации, которые впрочем могут сослаться на Библию, устанавливают между неистовством человеческих страстей и неистовством земных сил: есть больше, чем символ в "мифе" об Атлантиде. И во всяком случае, так же, как Природа, измененная грехами людей — так как mens agitas molem[50] : если печень делает желчным, то гнев делает печеночным больным! — но "направленная" также их наукой и их техникой, и впрочем ориентированная собственным внутренним детерминизмом, прилагает все усилия, прогрессирует и движется к пришествию её Искупителя, Который есть также и наш, и ускоряет по–своему дату… таким же образом и люди, их Историей. Проповедь Евангелия всем Народам (Мф 24:14) и затем обращение, общее, нацнальное "остатка", который Бог сохранил Себе в Израиле, готовят, как бы соревнуясь, Парусию. Действительно кажется, уже несколько лет мы приближаемся к этой двойной стадии.

Католическая Церковь отказывается напрасно рассуждать о "тысячелетии", в течение которого Христос царствовал бы буквально и видимо на земле среди Святых, уже воскрешенных измёртвых; но она верит, и ее инстинкт Невесты ее не обманывает, что перед последней гонкой к пропасти, которая должна нас загнать, нас по–быстрому подтолкнуть к престолу Суда, она узнает победы, намного превосходящие все триумфы, которых она добилась до настоящего времени. Великие дальневосточные нации, а также самые скромные племена Африки, обеих Америк и Океании, должны еще способствовать полноте его кафоличности (вселенскости) Её единство разорванное, изуродованное, серьезно повреждённое, должно быть восстановлено, чтобы она смогла направить миру послание, которому она не должна первой противоречить, отрицать, самим своим существованием в состоянии disjecta membra (разрозненных членов). Невозможно, чтобы Невеста Иисуса Христа выйдет Ему навстречу как однорукая и безногая, сведённая к состоянию "женщины без рук и ног"…

Тогда, наконец, сортировка, проведенная на протяжении всей Истории, приходит к последней перипетии: все силы, которые Демон может мобилизовать в этом мире, он их концентрирует и, преследованием, которое эсхатологические предсказания Самого Христа нам представляют как прибегающее скорее к обольщению, чем к насилию[51], он их бросает против Церкви для окончательной атаки. Именно тогда плевелы и хорошее зерно, зло и добро, столь таинственно смешанные здесь в этом мире, попробуют разделиться, освободить себя одно от другого, явиться в их откровенной наготе, чтобы завоевывать землю. Таинственный Мятежник — Антихрист, который будет возможно утверждать, и многие не откажутся быть уловленными, что он — Христос собственной персоной — в свою очередь "взойдёт", но уже не «как хрупкий отпрыск», как "росток, выходящий из сухой нивы, не имея ни вида, ни красоты, чтобы привлекать наши взоры, не имея вида, чтобы пробуждать нашу любовь, презренный, оставленный людьми, изведавший болезни, муж скорбей, подверженный презрению» (Исаия 53:2–3). Он, напротив, «поколеблет землю, потрясёт царства, всю вселенную сделает пустыней» Искушения; он «выше звезд вознесёт престол свой, он взойдёт на небеса» (Исаия 14:12–17). Своим жертвам, пленникам его грозного обольщение, он никогда больше не позволит вновь найти дорогу в Отчий Дом, отцовский Дом (там же, стих 17). Но когда этот персонаж дойдет до зенита своей власти, когда на всей земле любая социальная жизнь «будет носить его печать» и что он сможет принять себя за бога, тогда, также внезапно как грозовая молния в свежий весенний день, Господь Иисус явится, чтобы «истребить его явлением Пришествия Своего» (2 Фес 2:8).

Каждый день, когда мы читаем Pater (Отче наш) — но только думаем ли мы об этом? — мы умоляем Бога, что Он ускорил космическое явление Его победоносной благости: «Да приидет Царство Твое!» Это мессианское обещание, которое мы обнаруживаем впрочем в неоднократной еврейской молитве, призывает с великим воплем Суд, следовательно Возвращение во власти и славе Иисуса Христа. От искренности, от убеждения, от глубины, от ностальгии, от пыла и, короче говоря, от «голода и жажды» Бога социального триумфатора, которые мы вкладываем в эту просьбу, от серьезности и интенсивности, которую мы вносим, формулируя ее "онтологически" — когда всё наше существо и наше дейстие становятся adveniat regnum tuum (да приидет царствие Твоё) — зависит без сомнения дата, близкая или далекая, этого Пришествия, которое одно только может нам принести всеобъемлющие мир и счастье.

XVII. «DIES IRAE, DIES ILLA (День гнева, день тот)»

Библия изобилует текстами, описывающими Суд: это — всегда картины, иногда — фрески, иногда грандиозные, всегда удивительной суггестивной силы. Бог, говоривший людям голосом людей, Он говорит к ним языком людей. И Иисус Христос нас предупреждает, что сама цель Его Воплощения состоит в том, чтобы «разжечь огонь», и «что Он хочет?…» Ничего кроме как это: «чтобы он возгорелся!» (Лк 12:49)… Спаситель не профессор догматического богословия, но искупитель; Его поучения не предназначены для того, чтобы напичкать нас абстрактными понятиями и информацией о мире невидимом, но чтобы ввести нас в некоторые состояния души. Но, таким, какие мы сейчас есть, любая катехеза по поводу Суда может пробудить в нас волнения — нас "стимулировать", как говорит св. Павел — лишь представленная в символической, апокалиптической форме. Следовательно речь не идет о том, чтобы принимать в буквальном смысле слова эти метафорические аналогии, цепляться к малейшей из их деталей, но выявить в них вдохновляющие принципы, сверхъестественные реальности, которые Христос и его апостолы желали нам внушить, следовательно знать, в какое состояние души, «онтологического понимания», Дух святой желал нас ввести.

Со времени Падения, человеческий мятеж состоял главным образом вот в чём (резюмированное Средневековьем в формулировке: Дьявол — первый из логиков): человек, не удовлетворенный тем, что считает за ничто и недействительным божественный закон, ставит его под вопрос, противопоставляет ему собственную "мудрость", воссоздает следуя своим собственным видам и притязаниям мир и жизнь, противопоставляет творение творению, короче: лжёт. Поэтому Иисус, обращаясь к мятежным людям, говорит им без обиняков, что они — «дети Дьявола, отца лжи», и что они «исполняют план их отца», закон Снизу, который «бог века сего» (2 Кор 4:4) противопоставляет провиденциальному декрету о творении. Всё таким образом перевёрнуто вверх дном, начиная с Эдема. Род с заблудившимся сердцем не прекращает «искушать Бога», придираться к Нему, настолько, что Он испытывает к нему «отвращение» (Псалом 94). Когда Истина предстаёт перед этим родом, это чадо Сатаны «не понимает речи её, потому что он не может даже услышать её», так как "глубины", который он несёт в себе и которые он почитает за своего "отца", это — "ложь". Достаточно сказать ему истину, чтобы он не поверил (Ин 8.43–45). Устав от сопротивления и несмотря на его отвращение, Бог видит себя вынужденным к "рассуждению" (Исаия 1:18). Суд следовательно должен будет, прежде всего, раздавить, распылить ложь под неумолимым излучением Истины. Он должен, по мнению первого Папы, «расставить всё по своим местам» (Деян 3:21). Атмосферу нездоровую, влажную и тяжелую, смутную и гнилую, которая нависает над этим миром и его окутывает — так как наш мир «лежит целиком в демоне» (1 Ин 5:19) — этот духовный воздух, которым наши души дышат; смрадный и порочный — так как ложь маскирует двери и окна, выходящие на свободное пространство истины — Суд должен заменить на «времена прохлады» (Деян 3:20).

Из чего состоит любое суд? Какой элемент первый? Надо, вначале, "вынести" суд, затем "сотворить" его. Наконец поставить задачу надлежащим образом, очертить цель обсуждения, и главным образом вынести решение истинное, окончательное, неопровержимое. Смущающие, запутанные, плохо поставленные вопросы, двусмысленности, — объекты — после Падения — вольных и невольных недоразумений, надо их очистить, вывести их на свет и перспективу, которые им соответствуют. О чем идет речь? Существенная тема "рассуждения" должна быть (Исаия 1:18) до конца выяснена; свидетели будут выслушаны, их свидетельство будет подвергнуто испытанию, рассмотрено всех деталях как и в совокупности; дело является предметом обсуждений и обоснований, которые высвечивают его малейшие закоулки; наконец, высказан Приговор. Тогда уже нет больше никакого сомнения: все разъяснилось, все решено. Факты отныне имеют прозрачность самой логики; прежде чем судить кого‑то, судят о чём‑то. Интеллектуальный акт в полном смысле слова; акт у–знавания. Эти имена, которые в Эдеме невинный человек нарицал творениям, так что по примеру Творца он устанавливал космический порядок (Бытие 2:19–20), эти имена, секрет которых он со времени Ошибки потерял, так как он всё перевернул, всё смешал — онтологический Вавилон до социального Вавилона — эти имена, которые стали псевдонимами, масками, накладными носами — и секрет которых секты инициации напрасно искали под названием «потерянное слово»: то, что Люцифер у нас украл, только дураки могут надеяться, что его методы нам это вернут — эти имена, которые нам запрещено искать самим — «Не судите», говорит Христос; но Павел дополняет: «Только духовный человек способен судить» — эти имена, которые есть лишь мелкая монета Глагола, мы их услышим в Последний День (Откр 1:17; 3:12).

Любой суд осуществляет схему, намеченную выше. Но, если принцип — тот же, идёт ли речь о человеческом трибунале или о божественном Суде, было бы тщетно захотеть обнаружить в этом все детали, которые характеризуют тот. Бесполезно созывать свидетелей; никакой обвинительной ни защитительной речи. Евангелие нам говорит, что Христос возблистает как молния во всю ширину неба. В этом свете, вся человеческая История будет сразу же видима, явятся ее самые тайные закоулки и повороты: одним взглядом можно будет их обнять. "Плоды" уже не будут считаться для того, кто будет видеть все дерево, все его поприще, все становление, как бы собранное в плане одного и единственного измерения. Не будет необходимо больше, чтобы вынести суждение, привлекать внимание к тому или иному факту, подчеркивать такое или такое обстоятельство, доказывать, дискутировать, уравновешивать доводы, предлагать объяснения. Иисус сравнивает свою Парусию с молнией, которая, внезапно, ночью, «сверкает от одного края неба до другого» (Лк 17:24). Нет там ничего «дискурсивного» ни прогрессивного; молния не водит своим пучком света по пейзажу, от сцены к сцене, от детали к детали, но сразу открывает нам целое, от края до края, и все одновременно: детали и синтез. Вот, что касается Суда…

Пророчество, как уже известно, стирает эффект перспективы и помещает на том же плане — в плане причин, Гете сказал бы: Матерей — события, удаленные во времени; таким образом фотография в инфракрасных лучах показывает нам горные цепи, отделенные просторными далями, как образующие лишь одну цепь. Но именно тот же Дух, который «говорит через пророков» и определяет Суд. Мы понимаем, что движители, которым принадлежат слова и действия, являются в этом день столь же очевидными и несомненными, как сами эти слова и эти действия. Душа, вывернутая как перчатка, тогда являет свои самые внутренние тайны, как лицо. То, что смиренные Христиане, неведомые миру, привнесли в прогресс Церкви и мира, это будет знать всё творение. Их безвестное, анонимное и пренебрегавшееся делание мы увидим в подлинных связях с блестящими успехами завоевателей, стратегов, великих государственных людей, популярных духовных лиц. Случается, что кающиеся души беспокоятся знать, явятся ли прощенные, отпущенные грехи после реального покаяния и помилования, в день Суда. Христос Сам отвечает: «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы; ничего тайного, что не стало бы известным» (Лк 12:2). И св. Павел: «Не судите ничего прежде времени, пока не придёт Господь; Он осветит скрытое во мраке, и обнаружит сердечные намерения» (1 Кор 4:5). Всё, следовательно, будет явлено открыто: как добро, так и зло. Но кающиеся души будут радоваться этому откровению, согласие на которое станет настоящей публичной исповедью. Она не может, действительно, причинить им какой‑то ущерб, вызвать у них какой‑то страх, тревогу или сомнение. Она, напротив, доводит до конца их покаяние; она их пронизывает и насыщает их окончательным и высочайшим раскаянием; это — сама печать, вершина их "очищения". Так же как больной гриппом организм в некотором роде выпотевает свою болезнь, удаляет её через все свои поры, освобождается через высший кризис, таким же образом и люди перед их Судьёй. В выставлении всего их существа они находят то, что еще недоставало их раскаянию, чтобы полностью закончить его лечебное действие. Но то, что открывает Суд, это не только, Христианин, твой прежний стыд; это — также славу этой любви, которую тебе принёс Иисус, жертву, на которую Он пошёл для тебя, покаяние, которое тебя заставил обнаружить и возненавидеть твой грех, благодать, которая тебе позволила извлечь из этого славу для Бога и спасение для тебя самого: felix culpa (счастливая вина)! Грех, должным образом признанный, смиренно исповеданный грех, с силой оплаканный, все более и более оставленный, окажется нашим лучший адвокатом или тварным "Paraclet’ом (Ходатаем)", нашей самой мощной и наглядной защитой против Обвинителя, который не найдет больше ничего, в чем бы он смог «обвинить избранных Божиих» (Рим 8:33).

«Расставление всего по своим местам», о котором говорит св. Петр в 3–ьей главе Деяний, вначале потребует, чтобы были определены "места", восстановлены иерархии, окончательно классифицированы ценности. Это касается, более того, не абстракций, но принципов, и следовательно "воплощения" этих принципов. Именно в связях существ конкретных, индивидуальных, ответственных, с этими принципами находится их "истина".

То, что образует богоподобную реальность каждого творения, его "истину", это — верность, с которой оно выражает, проявляет, переводит и транспонирует на свой собственный онтологический уровень этот аспект божественной ипостасной Премудрости, Логоса — смысла, как говорил Соловьёв, и следовательно значение, ценность и досягаемость мира — это "имя ", которое оно носит (nomen‑numen[52], и следовательно nomen‑omen[53]), как предназначение. То, что у нее есть от бытия, от онтологической интенсивности, от извлечённого из ипотеки (залога) хаоса, не–бытия, из сырого псевдо–бытия — от вырванного из онтологического отказа и маразма, из «второй смерти», из смерти в квадрате — это — мера, в которой оно свидетельствует всем своим конкретным присутствием «верно и истинно» (Откр 3:14) о творческих видах на неё. Кто видит Иисуса, видит Отца. Кто видит нас, вас и меня, должен бы быть способен созерцать, ipso facto (тем самым), ту или иную "идею" Бога.

Но тогда Суд, так как он навсегда запечатывает связь — вечно задуманную и желаемую Богом, потенциальную в Его мысли в том, что касается свободных существ – тогда Суд, говорю я, так как он "актуализирует" эту связь между индивидами и принципами, которые они должны проявить здесь в этом мире, Суд есть намного больше чем изложение, даже абсолютно суггестивное и убедительное, истины. Он не оставляет вещи в том же состоянии. Бог, вновь берущий в Свои руки абсолютное выполнение Его всемогущества, теперь, когда время испытания закончено, действительно есть «всё во всём»; суд, который Он выносит о каждом творении, является также вердиктом, который Он объявляет по отношению к нему. Слово суд означает, отныне, оценку, имеющую ipso facto (тем самым) силу приговора. Бог рассматривает творение глобально, различает добро от зла, отделяет плевелы от хорошего зерна; и то, что Он видит, констатирует, устанавливает (в смысле "обнаруживать" после расследования), Он это устанавливает навсегда (в смысле "закреплять", "устанавливать"), и это ЕСТЬ. Любое божественное слово всегда является се́янием бытия, творческим: это — общее место библейского Откровения. С тех пор, после Суда, уже нет больше возможного возвращения к настоящему состояния смеси, неразличения, к этому полю, где плевелы и хорошее зерно, в этом мире, как и в каждом из нас самих, перепутанно смешаны. «Вечный суд» (Евр 6:2) — перераспределение всех ценностей, в них самих и "воплощенных", для «будущего века» — нам приносит следовательно, не только, что касается прошлого, удовлетворение задним числом, утоление ностальгии, которая у нас есть, с Илией и теми, кто высказываются за Yahweh, за честь Бога, но также, что касается будущего, приносит рассвет нового дня, который Библия называет Днём Господним, когда зло и добро, не только уже не борются, не сосуществуют для борьбы, но навсегда будут разделены, различены без тени всякого возможного сомнения, и образуют как бы два различных мира (см. Мф 13:30).

Против вынесенного приговора нет никакого обжалования по той простой причине, что истина проявится с такой очевидностью, что никому не придёт в голову поставить её под сомнение. Явится обратная сторона, изнанка, сокровенность мира; творение в целом будет вывернуто как перчатка: quidquid latet apparebit (всё тайное станет явным). Отверженные будут отвержены сами собой; искупленные ясно увидят, почему они таковы. Каждый будет нести в своём сознании (совести) свет Христа; каждый будет Судьёй; и Христос Сам, в полноте Своего Мистического Тела, будет Судьей… Но этот Судья, если Он знает все вещи, если Он видит причины и результаты, если Он проникает совершенно божественным всеведением самые сложные и самые деликатные связи, если Он их взвешивает на весах Своей совершенной "справедливости" — которая, в библейском смысле, есть чистота, святость, прямота, прямолинейность, непреклонная любовь к тому, что есть благо, неумолимое отвращение к тому, что есть зло — то мы должны увидеть в Нем, по той же самой природе, которую Он разделяет с нами: подлинно и вполне человеческой, типично представительной, искушенной, как и наша во «дни его плоти», и которая Его уполномочивает стать, «потому что Он во всём подобен Его братьям… Первосвященником милостивым и верным» (Евр 2:17), то мы должны увидеть в Нём Судью также верного и милостивого. Без сомнения, никто не осмелился бы даже подумать о разнице, по строгости или по нежности, между судом Отца и судом Сына, уполномоченного Отцом. Но именно Ему, Человеку par excellence, Человечнейшему, Человеку–Максимуму, как говорил Кардинал из Кузы, именно Ему, ответственному вождю, главе и восстановителю вида, любое решение, касающееся человеческого рода оказывается порученным Yahweh: «Отец Сам не судит никого, но Он весь суд отдал Сыну… Он Ему дал власть судить, производить суд, потому что Он есть сын человеческий» (Ин 5:22–27).

Моисей предчувствовал эту функцию воплощенного Глагола: «Yahweh, твой Бог, тебе воздвигнет из среды тебя пророка такого как я; Его будете слушать». В уста этого Человека Бог вложит Свои собственные слова; все то, что захочет Yahweh, этот Человек им будет говорить (Втор 18:15–18). Итак, роль этого персонажа эсхатологическая; пророчество Моисея, говорит нам св. Петр, относится к «свершению всего», к Великому космическому Юбилею (Деян 3:21). Неоднократно Послание к Евреям настаивает на испытании и опыте настолько подлинно человеческих, столь полностью наших, которые заслужили Христу уникальную компетенцию, чтобы предстательствовать пред Богом как Посредник или Первосвященник милостивый и верный; «как Он Сам претерпел, и был Сам искушен, именно потому что Он может помогать тем, кто подвергается в свою очередь искушению» (Евр 2:17–18). Именно тогда Yahweh Его «воздвиг в среде нас», как говорит Моисей, потому что Он — «сын человеческий», согласно многозначительному выражению Самого Иисуса — так как в Ин 5:27 стоит определённо huïos anthrôpou, без обоих артиклей ho и tou). Посредник по его человеческой природе, Он возобновляет эту роль универсального связующего звена, которую Адам не исполнил. Он находится в центре космоса, который обладает в Нём своим равновесием; ничего удивительного, ввиду этого, что Он судит ангелов в качестве человека, и мы, его члены, также, с Ним, в Нём, Им (1 Кор 6:3).

Не более чем Падение Иерусалима, Рима или Византии для целого вида не представляет собою кризиса, или суда par excellence (в подлинном смысле слова), также и окончательная и решающая ориентация, незыблемо установленная в некоем определенном направлении, которая следует за смертью, не равняется для полноты индивида, для целого, полного человека, следовательно для реального и подлинного человека суду, который утверждает его чисто человеческие акты. Поэтому всё не–католическое Христианство (протестантское, англиканское, восточное) признавая вместе с нами, что после кончины судьба индивида оказывается ориентированной в том или ином направлении, отказывается от того, чтобы расценивать эту последнюю ориентацию в качестве "суда", даже "частного". Простой спор о словах, могут сказать. Но здесь больше, чем это: так как, в мысли ап. Павла оба понятия тела Христа — индивидуального, и "мистического" или социального — взаимно перекрываются до такой степени, что можно часто смешать их, когда Апостол нас предупреждает, что до этого «искупление нашего Тела» — буквально: единого Тела (в единственном числе) нашего (во множественном числе) — «которое есть наше усыновление», мы «спасены только в надежде» (Рим 8:23–24), заставляет нас значит заключать, как Католиков, что есть "суд", «восстановление всего», универсальное исправление, когда всё пересмотрено, что космическое потрясение, происходящее из Падения, наконец приходит в порядок; и этот порядок — общий, и никогда не индивидуальный.

Acta sunt suppositorum (Действия суть действия субъектов; действия зависят от оснований): пока тело не получит своей платы, нельзя сказать, что по отношению к индивиду, к человеку, порядок оказывается достаточно восстановленным или оправданным. То, что Петр или Павел, умерший, впредь продолжает свой путь к Богу или… к Другому, и при том в качестве отделенной души, естественного элемента — в то время как фактически человек Петр или Павел не существует больше до Парусии — это создает только один из бесчисленных факторов постепенной кристаллизации космоса, постепенной подготовки истинного Суда. Этот Суд пускает или вновь пускает в ход все творения и все их связи, распутывает столь сложное, очевидно хаотичное "данное" ответственностей: nil inultum remanebit[54]. Действительная справедливость, и следовательно суд, во всей силе и полной истине этого термина, есть только тогда, когда всё, одновременно, в одно и синтетическое мгновение ока является известным, оценённым, объектом общего чувства, который «составляет единое целое». Истинный Судья, «судя» Петра, судит Павла ipso facto (в силу самого факта); "судя" одно единственное создание, Он судит всё творение в целом, так как, не так ли, солидарность, как и обратимость, универсальна. И Небо собственно говоря, совсем как и Ад, имеет смысл — и это — то, что предполагает выражение "новые небеса" — лишь начиная с момента Суда, следовательно Парусии; Петр или Павел, умерший в 1950, возродится для Неба или для Ада, будет присутствовать отныне — как человек, как "человеческий состав" — лишь в день Суда. Тем временем, один из его фундаментальных элементов: его душа, в силу самого факта, что она не соединена больше с нерациональным, со случайным материи, со становлением, оказывается как бы автоматически заблокированным, застывшим в его фундаментальной ориентации: «Куда дерево падает, там оно и остается лежать», говорит Екклезиаст — и Иустин, в своем Диалоге с Трифоном, приписывает Христу-Судии этот аграф: «Каким Я тебе найду, таким Я тебя сохраню».

Если нет "новых небес" до Суда — так как тогда только, именно по универсальному «восстановлению», что для нас есть krisis (суд), для всей антропосферы есть palingénèse (новое рождение, пакибытие) или обновление, и «новые небеса» идут рука об руку с «новой землей» — лучше можно понять то, что мы назвали промежуточным состоянием, Schéôl'ом: для одних, "рай" или "чистилище", если подчеркивается, как и следует, этимологический смысл термина — мы не говорим expiatoire (место покаяния), но purgatoire (чистилище), то есть purificatoire (место очищения); и, для других, — "нижние или адские места", предвкушение приговора, как говорит Тертуллиан. Что райская стадия включает бесчисленные "этапные пункты" или monaï (обители), Спаситель говорит нам в IV–м Евангелии. Из этого следует, что на высших ступенях, движение apo doxês eï doxan (от славы к славе), все более и более близкое, интимное участие в Славе, в Plérôme сияния (2 Кор 3:18), заканчивается обожающим видением на "небе" бесплотной души, "субстанциональной формы" без "субстанции". Можно наслаждаться Богом, некоторым образом, "до" Суда. Но эти индивидуальные успехи — которые не касаются человеческого состава, человека собственно говоря, который должен еще "воскреснуть", и который обретается лишь при соединении души и тела — остаются несоизмеримы с великолепным расцветом, который осуществит мечту древнего Филона: космос, сын Yahweh[55]; иначе говоря, мир — сияющая тень Глагола. И, главным образом, «Бог всяческая во всём», сущность, единство, общность всех его творений; kôïnônia (общение), жизненное общение, симбиоз Святого Духа, уже не предмет веры, тайны, но цветок, открывающий свой венчик Солнцу правды в полном дне последнего, полного Откровения: Вознесение, Увенчание, Восседание «одесную Отца», божественного Величества, законченного, полного Сына, полного Христа. И, так как у доктрины Мистического Тела нет ничего метафорического, то ты, это иными словами — я; и, ввиду того, что в тебе я обнаруживаю того же Бога, который является моей собственной реальностью, ввиду того, что в тебе я обнаруживаю жизнь, а не «вторую смерть», как я мог бы считать мое блаженство окончательным, пока я не обладаю им в тебе? Мы получим, все, столько нас есть, последнее и окончательное «Обещанное», "небо", лишь тогда, когда все наши братья туда дойдут вместе с нами. Уже, прежние святые «не получили Обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, чтобы они не без нас достигли совершенства, завершённости» (Евр 11: 40). Даже для «отделенных душ» достигших самых высоких вершин промежуточного состояния, этого райского блаженства, даже этого исключительно "духовного" "неба", которые они могут узнать в их состоянии онтологического калечения СМЕРТИ, пока у них отсутствует тело, условие (существования) окончательно небесное остаётся «вещью, которую совсем не видел глаз, которую ухо совсем не слышало, которая совсем не приходила (из ее собственных глубин) на сердце человеку», — но где человек между смертью и Судом? — вещью, "которую Бог приготовил любящим Его» (1 Кор 2:9): это — "новая земля".

XVIII. Спасение и слава

Сам Святой Иоанн, патриарх мистиков, признает своё бессилие предчувствовать то, чем станут, в «грядущем мире», «дети Божии» (1 Ин 3:2). Как тогда мы хотели бы сформулировать с пользой, в том, что касается небесной судьбы Блаженных, массивные и решительные (смелые) утверждения? Слава их нового состояния, где проявляется трансцендентность, бесконечно превосходит все ресурсы нашего воображения, даже у святых in via (в пути), — объектах божественной щедрости здесь в этом мире. Но какой Христианин, действительно алчущий Бога, не ощутил, в самой глубине своего существа, как бы наполнение полноты, где бытие и радость дают друг другу мирный поцелуй, чтобы вместе расцветать, как бы слитыми, в лоне реальности, которая им несоизмерима, лик любви, но без формы, сияние, но без различимой ясности..? Это возникает отовсюду и поднимается неощутимо, как волна в случае наводнения. Это исходит из погружённых во мрак оснований и охватывает понемногу весь дом. Это разбивает сердце ликующим сокрушением, онтологическим более чем моральным: «Я человек с грязным языком, рожденный от народа с нечистым словом!» (Исаия 6:4). Это — тогда погружение в океан нежности и чистоты, но без берегов, и который носит, вместо того, чтобы топить (как это представляют пантеистические мистики). Такие опыты оживляют наши возможности воображения; можно представить то, что они открывают Святым, уже здесь в этом мире! Между тем, эти предчувствия есть ничто, просто ничто, по сравнению с реальностью, которая нас ожидает (1 Ин 3:2; 1 Кор 2:9).

Но есть на земле возможно ещё более ценный опыт; он впрочем идёт рука об руку с предыдущим, образующим его лицевую сторону. Это, день за днём, в то время, как оказывается всё более и более очевидным присутствие в нас божественного Сукновала (Мал 3:2), вкус праха, умерщвляющий (и оживляющий, см. Рим 8:10; 1 Петра 3:18) вкус небытия, который нам оставляет убеждение, настолько идентифицировавшееся с нами самими, что мы смогли бы сорвать с нас эту тунику Несса лишь разрушив новое существо, которым мы стали, убеждение, говорю я, что мы — виновники, грешники, отрицатели, то есть виртуальные убийцы величия, святости живого Бога. День за днём, царская водка[56] этой "смачной" уверенности разъедает нашего внешнего человека (Ин 16:8, 9; 2 Кор 4:16), но "обновляет" другого, «сокровенного сердца человека» (1 Петра 3:4). И тогда, так как эта печаль «ради Бога» и заставляет возрождаться к жизни, тогда как печаль «мирская производит смерть» (2 Кор 7:9–10), так как эта боль — единственная в этой жизни, говорит Леон Блуа — заставляет нас повернуть наши лица к святости, к тени Yahweh, мы там находим, хотя мы и грешники, или скорее, именно потому что мы грешники, но «веруя в Иисуса Христа, и любя Его, никогда не видев Его», чем заполнить наши сердца «неизреченною радостью, переполненною славою», так как сам ожог, который нас терзает (и исцеляет) при воспоминании нашего состояния греха является как бы залогом победы: мы достигаем наверняка «награду нашей веры», которой является спасение (1 Петра 1:9).

Это понятие спасения обязано всем своим великолепием эффекту контраста. Оно нам напоминает прежде всего смертельную опасность, в которой мы не прекращаем быть здесь в этом мире, несомненную гибель, которая нас здесь ожидает, и от которой один только Спаситель, Своей жизнью, увенчанной смертью, которая исчерпывающе выражает её смысл, вырвал нас навсегда. Конечно, вся жизнь благодати есть в этой земли жизнь спасения, постепенно осуществляющегося, и, через все наше паломничество здесь в этой жизни, мы не прекращаем «достигать эту награду нашей веры» (1 Петра 1:9); но лишь после окончательного Суда, когда наше фундаментальное состояние явится предметом неотменяемого приговора, душа может чувствовать себя полностью спасенной, когда её тело будет также искуплено (Рим 8:23).

Она сможет тогда бросить на грехи своей жизни испытания ретроспективный взгляд, совсем отличный от того, который парализовал навсегда супругу Лота и сковал её в бесплодной горечи; так как она увидит свои ошибки, уже не как своё проявление, своё «тело греха», как аспект самой себя: "плод", "форма ", которая ее проявляет, но как духовный навоз, отброшенный под воздействием сильного слабительного. Именно тогда «армия (великое множество), одетая в белые одежды» и «несущая пальмовые ветви», обнаружив себя очищенной от прежних ошибок, признавшая свои слабости (это — смысл Псалма Judica me (Суди меня, Боже — Пс 42), в начале Мессы), и замечая, что наконец все её труды, её огорчения, её беспокойства достигли цели, без настоящего ущерба, признает полноту, совершенство спасения, окончательно приобретенного, и будет знать из какого Источника вытекает эта живая волна: «спасение происходит от нашего Бога, сидящего на престоле, и от Агнца» (Откр 7:10).

Для некоторых тонких умов Христиане в поисках спасения совершают ошибку незаинтересованности; их заботы гнусны, недостойны и мелочно индивидуалистичны. Но, кроме того, что само учение Иисуса о строго первостепенном характере salvam facere animam suam[57] не даёт никакого повода к двусмысленности, считать поиск спасения за цель эгоистичную, по крайней мере эгоцентричную, указывает на плохое знание психологии, предполагаемой (или спровоцированной) евангельской доктриной. Какова была бы жизнь, какие шансы безопасности, какие возможности поддержания и сохранения, какая спонтанность могла бы осуществиться для его комплексного труда адаптации и защиты, если бы самые элементарные формы, если сами его источники, в самой глубине индивида, не переставали бы секретировать инстинкт самосохранения, который проявляется по крайней мере столько же по отношению к фундаментальному существованию — вечному и духовному — как и по отношению к присутствию чисто физическому? Христос и его Апостолы не прекращали призывать к этому праву, к этому долгу, который имеет всякое существо не дать ускользнуть из его рук главному "таланту", который он получил от Бога. Это желание спасения обесценивается только тогда, когда оно стремится к своим целям путями, которые не могут туда привести: небрежностью по отношению к смиренным государственным обязанностям, например, или индивидуализмом, удушающим для милосердной любви. Если Бог захотел нашего спасения настолько, что отдал Своего единственного Сына, чтобы его осуществлять, то можем ли мы ссылаться на чисто человеческое и несовершенное понятие, которое мы имеем о нашем искуплении, чтобы пренебрегать благом, которое вечный Глагол не почёл чересчур дорогим оплатить Своею Кровью? В конце концов, хотеть своего спасения для любого разумного и ответственного творения значит хотеть, чтобы был восстановлен божественный порядок, нарушенный извращенностью человека; это значит хотеть дать космосу, для которого человек есть, как говорил Гете, «маленький бог мира», основания его равновесия и связанности; это — наконец хотеть (и, с помощью благодати, сделать так), чтобы воля Бога, Его предопределенный декрет о каждом из нас, осуществился и распространял своё царство, сферу, которую наполняет его полнота, так, чтобы Премудрость «распростёрлась с силой от одного конца мира до другого», причём чтобы ничто не ускользало от её суверенной действенности, но чтобы она «располагала всем с мягкостью», а духовные творения подчинялись ей в свободе повиновения, вызванного любовью (Премудрость Соломона 8:1).

Между тем, несмотря на основную значимость и его величие — так как оно просто тождественно победоносной плодовитости благословений, произнесенных Elohim'ом на пороге Бытия — спасение собственно говоря представляет собой лишь отрицательный аспект того, что, во Христе и Им, Бог «приготовил для любящих Его». То, что положительно, так это — грядущая слава, это излучение, это отражение, это расширение théïotês (божественности), божественной природы, которая должна сделать из нас, по отношению к Отцу, «сыновьями в Сыне» (св. Августин) — "излучением Его великолепия» — и, по отношению к Глаголу, по отношению к «печати Его сущности», Его копирование. Слава это — состояние, судьба, ввиду которой Бога нас от вечности сотворил во Христе, независимо от любого рассмотрения, относящегося к Падению. Давайте попытаемся приподнять край завесы над этой славе, обещанной избранным в «грядущем мире».

XXII. Четвероякое проявление небесной славы

Невозможно здесь сделать больше, чем наметить предчувствия. Все‑таки кажется, что для детей Божиих слава, которую они Ему воздают и которую Он тогда им возвратит, должна была бы выразиться в четверояком совершенстве. Они будут, другими словами, совершенны в самих себе, и совершенной будет их связь–общение с Богом, с миром, с их братьями.

Быть совершенным, законченным в самом себе, ничего не ожидая больше от другого, это значит главным образом, для духовного существа, пользоваться настоящей свободой, так, чтобы оно смогло выполнить до естественного конца свою судьбу. Это совершенство включает в себя прежде всего для человека, для «человеческого состава», для прирождённого посредника чувственного мира, способность полностью развить все его естественные склонности. Следовательно не нужно, чтобы конституция избранных навязывала им, как в состоянии, которое встраивается между смертью и Последним Судом, калечений, которые бы чинили препятствия этому полному расцвету их способностей. Их счастье, например, было ли бы оно полным без владения посредником, жизненно соединенным с личностью, и которым он мог бы действовать на внешний мир и получать в свою очередь воздействия? Этот посредник, это средство, если бы он не отвечал их желаниям, обеспечил ли бы он их высшее счастье, или наоборот? Но это — именно то, что им даст "духовное" тело. Между плотью и духом уже нет конфликта. Больше нет инертности, усталости, слабости, боли, болезни; ничего, что проявляет упадок, "тленность" (1 Кор 15:42- 44.53–54). Не надо будет больше "бдеть" и ополчаться против развращённых желаний и беспорядочных вожделений: тело, абсолютно подчинённое воле, которая самодержавно регулирует его жизнь и функционирование; причём сама воля управляется совершенно, непрестанно сознанием; а оно в свою очередь непосредственно освещается Любовью, так что любое искушение становится невозможным, уже не по отрицательным причинам, как в раю (не желать делать зло), но по положительным (желать свободно, но непреодолимо, делать добро). Человек весь целиком — тело, душа, дух (1 Фес 5:23) — будет обладать внутренним единством, аналогичным единству Бога; вся его деятельность будет вполне связной: полная гармония всех его способностей. Способности, превосходящие все то, что в настоящее время мы могли бы себе представить, будут регулироваться и управляться без малейшего усилия единой центральной властью, а она сама будет вполне устойчива и надёжна, здрава и тверда, внутренне утверждена, укреплена спокойной и доверчивой уверенность несомненной святости, без тени высокомерия, так что не может никогда ослабеть.

Это совершенное здоровье искупленной души мы увидим одновременно как условие, начало и плод жизни совершенных отношений с Богом: «Без святости, никто не увидит Господа» (Евр 12:14). Но как можно достигнуть этого освящения если не через это видение? «Когда Он откроется, мы будем подобны Ему, потому что мы увидим Его как Он есть» (1 Ин 3:2). Обожающее видение Бога в Иисусе Христе, восседающем на Престоле, преобразит тех, кто его получает, в точной мере, в какой они будут способны его вместить. Так как Он у них будет постоянно перед глазами, так что они никогда больше не смогут потерять из вида, их способность вмещения будет прогрессировать постоянно; они увидят Бога, все более и более, «таким, каков Он есть». Вследствие этого, они будут, на "небе" еще больше чем здесь на земле, «преображаться в Образ» Бога, созерцаемый «от славы в славу» (2 Кор 3:18). Все это не осуществится в первое мгновение. Лишь относительно можно сказать, что время веры и надежды пройдёт, потому что наступит эра "видения" (2 Кор 5:7; Рим 8:24). Действительно, надежда и вера, как и милосердная любовь находятся среди реальностей, которые "пребудут", даже когда Святые познают так, как они познаны (1 Кор 13:12–13); вера как и надежда окажутся несовместимыми с различной степенью обожающего видения (1 Кор 15:40–41) лишь для некоторой жесткой и формальной логики, где реальность вскрывается силлогистическим скальпелем. Итак, первые две теологические добродетели будут всегда сохранять их ценность, потому что, каким бы ни было достигнутое блаженство, всегда будет оставаться нечто сверх этого, бесконечность счастья, которое можно черпать в этом неисчерпаемом Источнике всякого блага. По мере того, как будут проходить сроки — так как может ли быть вечность собственно говоря для сложных творений? — не прекратит казаться праведникам, что они едва начинают пробовать и оценивать Славу Бога, и даже, что они едва начинают быть способными к этому (древнее августиновское понятие). Вечная жизнь Святых состоит, на небе как и на земле, в познании Отца как единого истинного Бога (см. Ин 17:3); и можно спросить себя, где оказывается утверждаемым в Откровении, что существуют границы этой жизни, что она прекращает расцветать, укрепляться и распространяться, начиная с того или другого пограничного предела? Бенедикт XII имеет, по этой теме, формулировку, близкую со здесь изложенными взглядами.

Избранные, совершенные в самих себе, в совершенной связи–общении с Богом, будут жить в совершенной антропосфере. Они найдут на «новых небесах и новой земле, где обитает правда» (2 Петра 3:13), бесконечные возможности радости, наслаждения, восхищения и действия благодатей. Без сомнения, мы об этом уже сказали в этой книге, "небо" не является неким "местом", но эта вокабула выражает целую вселенную творений, с которыми искупленные окажутся в отношениях жизни; "небо" это — атмосфера славы. Все то, что, законно, привлекает и удовлетворяет наши чувства, полученные от Бога, искупленные этим будут обладать "вверху" духовно и прославленно вдвойне. Конечно, Церковь не делает из "неба" чувственное представление — наподобие спиритов, у которых люди–призраки садятся на призрачные стулья, чтобы покурить призрачный табак в призрачных трубках — но она не требует, чтобы мы его представляли себе как чисто и просто духовное, как пребывание платонических Идей, так что простые, "малые", «подобные детям» Евангелия и idiôtês (простецы) св. Павла (1 Кор 14:16) не смогли бы найти никакой радости, испытать никакого влечения при упоминании о нём. Преображенное тело будет пользоваться преображенными объектами; их отношения с ними будут совершенны: владение, а не порабощение, мирное и суверенное наслаждение, а не страстное, лихорадочное, жестокое или подлое присвоение, ненадежное и преходящее. Наконец, если мы интерпретируем правильно некоторые отрывки Нового Завета, наше отношение ко вселенной, также прославленной, будет характеризоваться не только настоящей духовной свободой, но также управлением, про–божественным царствованием. Функцию, которую после Падения Ангелы исполняют вместо нас — так как человек, «господин всего не отличается уже ничем от раба», но "попечители и домоправители» управляют космосом до того, как он возьмётся за ум (Гал 4:1–2) — мы вновь возьмём в свои руки. Ставшие сами «равными Ангелам» (Лк 20:36), в отношении того, что нас отличает от них сегодня, из‑за Падения — духовности, власти концентрации, силе интуиции, проникновении духа, размаха понимания, координирующей способности, святости, благочестии (в смысле самопожертвования) — мы будем вполне в состоянии выполнять работы, которые Бог нам поручил до ошибки Адама (Быт 1:28). Способности, которые сейчас проявляются у нас как изобретательность и художественная интерпретация, не могло ли бы быть, что они станут истинными, подлинными творческими способностями, так, чтобы дети Божии завоевали бы, для славы их Отца, новые вселенные, вырванные из хаоса (такой была мечта, между прочим, у Федорова)?

Взаимные связи между избранными будут не менее совершенны, что их отношения с обновленной Природой. В самом центре этой славы, которую мы ожидаем, совершенный союз всех людей во Христе являет это первоначальное единство, точнее пре–архетипичное единство, это единство–принцип, которое является самим единством Блаженной Троицы (Ин 17:21–23; Eф 3:14–15; 4:4–6). Но Откровение очень скупо на сведения о радостях, присущих индивидам, в небесной жизни. Писания обычно занимаются тем, что обще для всех избранных. Конечно, было бы абсолютно ложно предлагать, что на "небе" индивидуальные характеры людей перестали бы существовать отдельно, чтобы позволить существовать только одному смутному сознанию вида, «гению расы», как где‑то говорит Mетерлинк. Св. Петр будет всегда св. Петром; и св. Павел св. Павлом, причём каждый из них ссылается после возвращения тела — "его" тела — на свой собственный опыт, рассматриваемый как прерванный (так как, для сознания жизненно, ипостасно связанного с телом, промежуточное состояние есть как если бы его не было, не более чем человек, пришедший в себя после обморока здесь в этой жизни, вспоминает о своем коматозном состоянии). И никто не сможет непосредственно разделить, по внутреннему качеству, опыт, присущий св. Петру или св. Павлу. Именно это quid proprium (собственное что) означает обещание «камня белого (потому что нового), и на этом камне написано имя новое, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр 2:17). Тем не менее, радость каждого избранного распространится, как огонь по бикфордовому шнуру, и сделается общей. Уже здесь в этом мире Христиане образуют Тело, где счастья и несчастья одного есть, или должны были бы быть, счастьем и несчастьем всех (1 Кор 12:26). Однако, на земле, мы симпатизируем обычно лишь заставляя себя, или по крайней мере принуждая себя, всегда сознательно, часто с затруднением; даже среди тех, кого узы крови делают самыми близкими друг к другу, эта симпатия остается несовершенной, подверженной условиям и ограничениям. На небе, она будет спонтанной, инстинктивной, универсальной. Сейчас, союз членов внутри мистического Тела есть предмет веры (Credo… unam Ecclesiam (Верую… во единую Церковь)) и надежды; "вверху " он будет опытом, наглядностью и эмпирической констатацией. Божественная Любовь, больше чем когда‑либо «излитая в наши сердца Духом святым» (Рим 5:5), «Духом Славы», пройдет из души в душу, как передается поток, со спокойной силой и уверенностью поднимающегося прилива, с ритмом победы, который эта Любовь познаёт, когда Она осуществляет, внутри Троицы, circulus (круговорот) божественной жизни. Все то, что, на земле, внушает недоверие и отвращение, исчезнет. Нет больше ложного стыда, стыда перед людьми, мысленной осторожности, ограничения, чтобы скрывать от другого глубокий мотив наших мыслей и наших действий, даже скрывать это от нас самих: «Имя Его будет на челах их» (Откр 22:4).

Но блаженный опыт каждого станет, для всех, общей радостью. На небе как и на земле Христиане соединены достаточно жизненно в одном Теле, чтобы разделять уже не страдания, но радости каждого (1 Кор 12:26). Но эту симпатию, в самом прямом и самом буквальном смысле этого слова, нам надо достигать здесь на земле с заранее обдуманным намерением, с большими усилиями и трудами; даже среди тех, которые являются, естественно и сверхъестественно, наиболее "близкими" друг к другу, она осуществляется всегда только несовершенно: на "небе" она будет спонтанной, бьющей ключем из самого сильного инстинкта, универсальной, общей. Сейчас, взаимный союз членов внутри мистического Тела в плане очевидных реальностей есть лишь предмет надежды и веры — нам нужно верить в Общение Святых, в глубокое единство Церкви и т. д.. — но тогда мы это "увидим", мы будем это полностью сознавать, мы будем это констатировать. Эта «божественная любовь, излитая в наши сердца Духом святым, который нам дан» (Рим 5:5), она проявит этот Дух открыто, да, буквально «перед лицом неба». Сверхсущественная любовь «сойдёт как роса Ермонская»; «жизнь благословения, происходящая от Yahweh, будет установлена навсегда», когда «братья испытают сладость, приятность жить вместе» (Псалом 132). Сверхъестественная милосердная любовь будет распространяться от души к душе, с силой очень мирной, удовлетворяющей, как она циркулирует внутри Самой Блаженной Троицы. Все эти своеобразия, которые нам мешают здесь в этом мире абсолютно отдавать наше сердце, отдавать себя, эти дефекты иногда мелкие, эта мелочность, которая противится совершенному доверию и парализуют в полном движении порыв братьев одних к другим, исчезнут, рассеются как дым. Сердца, открытые одни другим, будут говорить сердцам. Нет больше колебания, сдержанности, ограничений, ложного стыда. Невозможно, бесполезно, отныне, скрывать движущие силы, которые диктуют, подсказывают, внушают малейшую из наших мыслей, наших действий: «Имя Его будет на челах их» (Откр 22:4).