Помоги проекту - поделись книгой:
Обладая очень тонким чувством природы, Петрарка в щебете пташек, в шелесте листвы, в журчании ручья, в аромате цветов находит созвучие своим чувствам (CCLXXIX и др.). Лауру он уподобляет прекрасной розе (CCLXIX), или нимфе, выходящей из прозрачного ручья (CCLXXXI), или белой лани в тени лавра (СХС). В ней как бы воплощена вся прелесть этого цветущего благоухающего мира, овеянного любовью и требующего вечной любви (CCLXXX).
Но у Петрарки любовь неразлучна со страданием. Он то страдает от холодности дамы, оттого, что она не снисходит к его желаниям, то призраки средневековья сжимают его сердце, и он страдает от мысли, что любовь к земной женщине греховна. Тогда он пытается себя уверить, что любит не столько тело, сколько душу Лауры, что любовь к ней побуждает его «любить Бога». Об этом он и говорит Августину в третьем диалоге своей «Исповеди» («Тайна»). Однако голос земли с новой силой начинает звучать в его сердце, и так повторяется много раз. В сонете «Священный вид земли твоей родной» (LXVIII) отчетливо раскрыт этот внутренний раздор. Желая сделать его еще более ощутимым, более наглядным, Петрарка играет контрастами, нанизывает антитезы, плетет из них длинные поэтические гирлянды. В этом отношении примечателен знаменитый сонет CXXXIV:
Петрарка как бы эстетизирует свои страдания, начинает смотреть на мир с какой-то поэтической высоты. Он признавался Августину, что со «стесненным сладострастием» упивается своей душевной борьбой и мукой. Как поэт-аналитик, он находил некоторое удовлетворение в зрелище душевной борьбы. В сущности, «Книга песен» – это, прежде всего, картина различных душевных состояний Петрарки. В зеркале любви все время отражался его сложный душевный мир, подобно тому, как он отражался в многочисленных письмах. А поэтический апофеоз Лауры был одновременно и его апофеозом. Не случайно в «Книге песен» слово Лаура (Laura) так тесно связано со словом лавр (lauro). Подчас стирается даже грань, отделяющая ауру от дерева славы: прекрасная женщина превращается в символ земной славы, которой так жаждет поэт. Любовь и слава приковывают Петрарку к земле. Из-за них утратил он древнее благочестие, освященное авторитетом св. Августина.
В стихах, написанных после смерти Лауры, царит тихая просветленная скорбь. Подчас в них звучат торжественные мелодии. Любовь поэта одухотворилась. Одухотворилась и Лаура, вознесенная в горние сферы. Но по-прежнему в ней много земного обаяния. Она продолжает жить в памяти поэта, он мысленно беседует с ней. Подчас ему даже кажется, что она жива, и он с трепетом ждет ее появления.
Известность Петрарки вышла далеко за пределы Италии. В России он был хорошо известен начиная с XIX века. Его восторженным почитателем являлся К.Н. Батюшков. В статье «Петрарка» (1816 г.) он писал: «Надобно предаться своему сердцу, любить изящное, любить тишину души, возвышенные мысли и чувства – одним словом, любить радостный язык муз, чтобы чувствовать вполне красоту сих волшебных песен, которые передали потомству имена Петрарки и Лауры». Итальянского поэта высоко ценил А.С. Пушкин. Он назвал Петрарку среди величайших европейских лириков в своем сонете о сонетах. «С ней обретут уста мои Язык Петрарки и любви«, – писал он в первой главе «Евгения Онегина». Стихотворный отрывок из Петрарки служит эпиграфом к VI главе этого романа. В.Г. Белинский не раз с уважением упоминал об авторе сонетов, «исполненных мечтательной любви» (статья «Н.А. Полевой»). В XX в. интерес к Петрарке у нас заметно возрос. На русский язык его переводили К. Батюшков, И. Козлов, А. Майков, И. Бунин, Вяч. Иванов, Ю. Верховский, В. Брюсов, А. Эфрос, Евг. Солонович и др.
Теория государственной власти Николо Макиавелли
3 мая 1469 года во Флоренции родился выдающийся политический мыслитель и создатель политической науки Николо Макиавелли. Он стал знаменит благодаря своему бестселлеру «Государь», основанному, главным образом, на опыте правления такого кровавого кондотьера, как Чезаре Борджиа.
Уже с XIII в. в Италии появились кондотьеры (итал. Condottieri, от condotta – наемная плата), предводители наемных отрядов, за деньги служившие тем или иным городам. Эти наемные шайки вмешивались в междоусобные раздоры и отличались особо наглой и зверской жестокостью. Кондотьеры представляли собою весьма ненадежные войска, всегда готовые перейти на сторону неприятеля; при случае кондотьер готов было наложить руку и на доверившийся ему город, сделаться в нем князем. Войну кондотьеры часто вели только для вида и в тайном соглашении со своими собратьями, служившими в неприятельской армии; они не сражались ни ночью, ни зимой, не укрепляли своих станов и в битвах не убивали противников, а старались только брать их в плен, для получения выкупа. Кондотьер Бартоломео Коллеони был первым итальянцем, применившим в поле артиллерию.
Главная сила кондотьерских дружин состояла в коннице, которой иногда считалось 20 тыс. на 2 тыс. пехоты. Вооружением своим, разделением и строем они походили на французские ордонансовые роты. Большого развития достигло у кондотьеров искусство маневрирования, а также организация административной и медицинской частей.
В середине XIV в. громкой и кровавой славой пользуется «Великая компания» немецкого кондотьера Вернера фон Урслингена, написавшего на своем знамени: «Враг бога, правосудия и милосердия», облагавшая крупной данью такие города, как Перуджа, Болонья, Сиена. Еще более знаменит был своим коварством и корыстолюбием англичанин Джон Хоквуд, окруженный всеобщим страхом и преклонением и захороненный с большим торжеством во флорентийском соборе. Великий живописец Паоло Уччелло, один из создателей перспективы, получил заказ – написать на стене собора Санта-Мария-дель-Фьоре портрет этого убийцы. В самом конце XIX века автор знаменитой детективной версии о Шерлоке Холмсе создаст романтическую биографию этого кондотьера. Роман будет назван «Белый отряд». Хоквуд был портным в Лондоне и завербовался на военную службу к английскому королю Эдуарду III. Принимал участие в Столетней войне. Получил рыцарский титул. В 1360 году возглавил знаменитый отряд наёмников «Белая рота» (англ.
Постепенно, как пишут историки, иностранные наёмники были вытеснены самими итальянцами, и теперь мы встречаем здесь такие имена, как Бианкардо, Кане, Пиччинино, Аттендоло Сфорца. Чаще всего это простые, сильные и безграмотные люди, никого не боящиеся и никого не щадящие. Браччьо Монтоне забавлялся тем, что сбрасывал людей с высоких башен, разбил на наковальне одного монастыря головы 19 монахам, в Ассизи сбросил трех человек с вала, в Сполетто столкнул с моста вестника, доставившего ему плохие известия. «Он был прекрасен как бог, когда гарцевал по улицам Флоренции», говорил один современник.
Многие такие кондотьеры захватывают себе города и становятся родоначальниками итальянских династий. Так, в Милане уже с конца XIII в. воцаряется род Висконти, прославившийся убийствами и всякого рода жестокостями и насилиями. Бернарбо Висконти выстроил особый дворец, в котором в роскоши жило 500 громадных псов, и, кроме того, несколько сот псов было роздано на содержание жителям Милана, обязанным регулярно представлять отчет в особое собачье ведомство. В случае смерти собаки гражданин, на содержании которого она находилась, отправлялся на эшафот. Подати взыскивались в огромном количестве и беспощадно. Этот самый Бернарбо объявил себя в своих владениях папой и конфисковал земли духовных лиц. Таким образом он скопил громадное состояние и выдал замуж семь дочерей, дав каждой в приданое 100 тысяч гульденов. На свадьбе его племянницы присутствовал Петрарка.
Наконец, Бернарбо был свергнут своим племянником Джан Галеаццо и заточен в тюрьму. Дети этого Джан Галеаццо – Джованни Мариа и Филиппо Мариа, правившие в начале XV века, также отличались бешеной жестокостью. Когда в мае 1409 г. во время военных действий народ в Милане встретил герцога Джованни Мариа криками: «Мира! Мира!», герцог выпустил наемников, усеявших город трупами. У него были собаки, разрывавшие людей на части.
После смерти последнего Висконти герцогом Миланским стал кондотьер Франческо Сфорца, человек бешеной энергии и способностей, который укрепил положение своего рода и сильно возвысил Милан. Наследовавший ему сын Галеаццо Мариа Сфорца закапывал живыми свои жертвы, выставлял на публичный позор соблазненных им женщин, заставлял крестьянина, укравшего зайца, съесть зайца живьем, с шерстью и шкурой; он обвинялся еще и в отравлении своей матери и был убит заговорщиками в церкви Санто-Стефано-Маджоре в 1476 г. Его брат Лодовико Моро лишил власти своего несовершеннолетнего племянника Джованни Галеаццо и через некоторое время отравил его. Моро вмешивался во все политические дела своего времени, непрестанно сея вокруг себя интриги, заговоры, тайные убийства, пока наконец французы не захватили Милан и Лодовико не умер во французском плену, где одно время его держали в железной клетке. Между прочим, все Сфорца были весьма образованными людьми и меценатами, а Лодовико Моро отличался особенно блестящим латинским стилем и знанием классиков. При его дворе много лет жил Леонардо да Винчи.
Но уж совсем абсолютным и каким-то сатанинским злодеем был сын папы Александра VI Чезаре (Цезарь) Борджиа. Напомним, что именно эта личность своими деяниями и вдохновила Макиавелли на создание своего основного труда «Государь», который в дальнейшем станет настольной книгой не только Сталина, но и многих других одиозных правителей. Итак, в 1497 г. Цезарь убивает своего брата герцога Гандиа, после того как оба брата поужинали в доме своей матери Ваноцци. Труп герцога бросают в Тибр, и, когда паромщика допрашивают, почему он не сообщил губернатору о том, что видел это, тот отвечает: «С тех пор как я занимаюсь перевозом, я видел, как более 100 трупов было брошено в этом месте реки, и об них еще ни разу не производилось следствия. Поэтому я думал, что этому случаю не будут придавать значения больше, чем предыдущим». Вскоре Цезарь отравляет за трапезой своего двоюродного брата кардинала Джованни Борджиа. В 1500 г. Альфонс Арагонский, третий муж Лукреции Борджиа, был тяжело ранен при входе в церковь Св. Петра. «Так как он не желал умирать от ран, его нашли в постели задушенным», – записывает в дневник папский церемониймейстер Бурхард. В Риме каждую ночь находят убитыми до четырехпяти человек, преимущественно прелатов или епископов, и все знают, что это дело рук Цезаря. Однажды в виде развлечения он в своем замке убил шесть быков по всем правилам испанского искусства тореадоров.
Дон Жуан де Червильоне не захотел уступить Цезарю своей жены, и тогда Цезарь велел обезглавить его посреди улицы по турецкому способу. Говорят о том, что Александр VI с Цезарем отравили трех кардиналов (Орсини, Феррари и Микаэля), чтобы завладеть их огромным состоянием. По общему мнению, Александр VI умер, отравившись конфетой, приготовленной им для одного богатого кардинала. Другие говорили о вине, предназначенном для убийства пяти кардиналов сразу, которое по ошибке выпили Александр VI и Цезарь. Цезарь, однако, выжил и позднее жаловался Макиавелли, что «он обдумал все, что могло случиться, если его отец умрет, и нашел средство для всего, но что он никогда не мог себе представить того, что в этот момент он сам будет находиться при смерти». Этот самый Цезарь Борджиа был для Макиавелли образцом идеального государя. Макиавелли восхищался его политической логикой, последовательностью и энергией, беспощадностью и самообладанием, умением молчать и железной волей; он оплакивал в нем великого государственного деятеля, который мог бы объединить Италию. При Цезаре Борджиа некоторое время находился и Леонардо в качестве военного инженера.
Наконец, скажем еще об одном «абсолютном злодее», менее известном, чем Цезарь Борджиа, но не менее сатанински преступном и как-то зверино-самодовлеюще преданном своим преступлениям. Сигизмундо Малатеста (1432–1467 гг.), тиран Римини, уже в 13 лет водил войско и обнаруживал как большие военные дарования, так и невероятно жестокую, дикую и сладострастную натуру. Тщедушный, с маленькими огненными глазами и орлиным носом, он был способен перенести любые лишения, лишь бы достигнуть какой-нибудь своей цели. Историки обвиняют его в многочисленных преступлениях, убийствах, изнасилованиях, кровосмешении, ограблении церквей, предательстве, измене присяге и т. д. Его современник Эней Сильвий пишет о нем: «Сигизмунд Малатеста был в такой степени не воздержан в разврате, что насиловал своих дочерей и своего зятя… В его глазах, брак никогда не был священным. Он осквернял монахинь, насиловал евреек, что же касается мальчиков и молодых девушек, которые не хотели согласиться добровольно на его предложения, он или предавал их смерти, или мучил жестоким образом. Он сходился с некоторыми замужними женщинами, детей которых он раньше крестил, а мужей их он убивал (приведено по книге А.Ф. Лосева, Эстетика Возрождения). И почти каждый из этих кондотьеров стремился покровительствовать искусствам или платил огромные деньги за то, чтобы увековечить себя в истории. И такие великие скульпторы, как Донателло и Вероккьо, учитель Леонардо, художник Паоло Уччелло, брались за выполнение заказа.
Бартоломео Коллеони
Конная статуя Коллеони. Площадь Санти-Джованни э Паоло. Венеция.
Коллеони был на службе попеременно то у Милана против Венеции, то у Венеции против Милана. Последние годы пышно жил в своём замке Мальпага, где и умер, оставив часть своего имущества (100 тысяч дукатов золотом) Венеции на благотворительные цели. В 1470 году он потратил 50 тысяч дукатов золотом на строительство капеллы в Бергамо. Венеция воздвигла ему великолепную бронзовую статую работы Вероккьо.
Итальянский скульптор эпохи кватроченто Донато ди Бетто Барди, вошел в историю искусства под именем Донателло. Статуя кондотьера Гаттамелаты была установлена в 1453 году в североитальянском городе Падуе, входившем в состав венецианской «террафермы» (материковых владений республики). Прозванный за смелость и коварство Гаттамелатой («пестрой кошкой» – гепардом) Эразмо ди Нарни родился в Падуе в семье булочника. Судьба Гаттамелаты ярко выразила новое положение человека в ренессансном обществе, открывшем простор для личной энергии, таланта и воли выдающихся личностей эпохи. Капитан-генерал, предводитель наемных войск Венецианской республики по постановлению Сената был увековечен не в скромном церковном надгробии, а в первом гражданском монументе эпохи Возрождения.
Прообразом памятника Гатгамелате послужила знаменитая бронзовая конная статуя римского императора Марка Аврелия (II в. н. э.), которую Донателло видел во время поездки в Рим в юные годы. Короткая туника, облегающий торс колет, босые ноги в сандалиях и открытая голова – это военный костюм полководца или императора Древнего Рима, воссозданный скульптором с археологической точностью. Однако, следуя античной традиции конного монумента, Донателло сумел придать ему новый смысл. Его герой в гораздо большей степени исполнен пафоса активного самоутверждения. Волевое и спокойное лицо; поза, исполненная сдерживаемой энергии и достоинства, уверенный и величественный жест руки, сжимающей маршальский жест, создают образ гордого триумфатора. Восторженные почитатели шедевра Донателло сравнивали Гаттамелату с прославленными римскими полководцами и императорами – Сципионом, Катоном, Цезарем, видели в нем прямого наследника величия и славы истории Древнего Рима. Портретно узнаваемый облик Эразмо ди Нарни придает реалистическую убедительность этому идеальному возвышенному образу. Обобщенность и торжественность силуэта, укрупненность масс, характерные для монументальной скульптуры, обогащены тщательной и изысканной проработкой деталей, столь свойственной индивидуальной манере Донателло.
Через 32 года после смерти военачальника, когда его останки были перезахоронены в Англии, благодарные жители Флоренции обратились в 1436 году к Паоло Уччелло с просьбой создать над его опустевшей могилой в Санта-Мария-дель-Фьоре памятник.
При работе над памятником Уччелло исходил из древних образцов конной скульптуры, а также следовал за более ранней композицией, исполненной в соборе живописцами Аньоло Гадди и Джулиано д'Арриго.
С помощью незадолго до этого открытых законов перспективы он пытался перенести на стену собора ощущение трехмерности статуи. Искусствоведы отмечают несовершенство применённого Уччелло подхода: перспектива оказывается как бы расщепленной. Фреска практически монохромная; только фон имеет тёмно-бордовый оттенок. Это первая точно датированная работа Уччелло.
Сразу после завершения Уччелло работы над этим своеобразным кенотафом, Синьория задумалась над его «усовершенствованием». Что именно не устраивало в памятнике отцов города, осталось не вполне ясным, но ему пришлось выполнить её заново. В 1524 г Лоренцо ди Креди пририсовал к фреске пышную раму с канделябрами. Через 30 лет после Уччелло художник Андреа дель Кастаньо создал рядом ещё одну фреску сходной иконографии, в память о кондотьере Никколо да Толентино.
Первоначально фреска находилась на высоте более 8 метров от пола. В 1842 году стенопись была перенесена на холст с тем, чтобы переместить изображение на другую стену храма. Не исключено, что при этом фреску обрезали на пять футов против её первоначальной величины. Всего её переносили с одной стены на другую дважды.
Чезаре Борджиа в свою очередь был увековечен не в бронзе или кистью, а пером одного из выдающихся мыслителей эпохи. И Макиавелли, в этом смысле, сопоставим с другими своими великими современниками.
Получив прекрасное образование, Никколо стал непосредственным свидетелем правления в Италии Джироламо Савонаролы. В 1498 году тридцатилетний Макиавелли был избран секретарем Совета Десяти Флорентийской республики. За четырнадцать лет секретарь Совета объездил Италию, Францию и Германию, участвовал во многих политических событиях своего времени.
В 1512 году семейство Медичи возвратилось к власти во Флоренции. Никколо Макиавелли отстранили от службы, приговорили к ссылке, обвинили в причастности к заговору против Медичи, заключили в тюрьму, пытали и освободили по амнистии в связи с избранием папой Джованни Медичи. Через три года мыслитель закончил работу над трактатом «Государь», с которым и вошел в историю человечества.
С 1517 по 1527 год Никколо Макиавелли написал много работ, включая и заказанную Флорентийским университетом «Историю Флоренции», выполнял поручения римского папы и флорентийского правительства, но именно «Государь» обессмертил его имя. Пятьдесят лет Макиавелли общался с князьями, правителями государств, королями и римскими папами. Пятьсот лет после него они читали и использовали как руководство к действию его «Государя».
Никколо Макиавелли писал «II Principe» – трактат «О власти, скольких она бывает видов, как ее получают, как сохраняют и как утрачивают«, – в своем деревенском доме. 80 страниц его сочинения не заинтересовали действующих в его время государей и политиков. Трактат «Государь» был напечатан после смерти автора. Английский, итальянский, и португальский епископы, не сговариваясь, добились включения «Государя» в «Индекс запрещенных книг», утвержденный римским папой. В «Истории Флоренции» Н. Макиавелли писал:
«И если в повествованиях о событиях, случившихся в столь разложившемся обществе, не придется говорить ни о храбрости воина, ни о доблести полководца, ни о любви к отечеству гражданина, то во всяком случае можно будет показать, к какому коварству, к каким ловким ухищрениям прибегали и государи, и солдаты, и вожди республик, чтобы сохранить уважение, которое они никак не заслуживали». Может ли осуществляться эффективная политика в интересах государства в соответствии с нравственностью и моралью, принятыми в обществе? Теорию наилучшего государственного устройства разрабатывал, в частности, еще Цицерон в Древнем Риме. Цицерон писал, что сущность государства – сообщество людей, связанных общностью права и интересами. Он назвал основные формы государства – монархию, аристократию и демократию. Две тысячи лет назад Цицерон считал, что каждая из этих государственных форм вырождается и извращается, и в итоге они постоянно сменяют друг друга. Великий оратор древности предложил идеальную, смешанную из трех, форму государства: «необходимо, чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы некая часть власти была уделена и вручена авторитету первенствующих людей, а некоторые дела были предоставлены суждению и воле народа; в итоге возникает великое равенство и прочность, так как нет оснований для переворота или вырождения там, где каждый занимает подобающее ему место!» В итоге Цицерону вместе с руками отрубили голову только с третьего раза, и посмотреть на мертвого оратора «стекалось народу больше, чем некогда послушать его».
Никколо Макиавелли хорошо знал монархический и республиканский режим правления. Его интересовали механизмы власти, способы государственного управления. Он показал, что кроме средневекового подхода о божественном предопределении власти существует объективный подход исторической необходимости и закономерности. Он превратил политику в науку, обобщил исторический опыт, показал, что для успеха политика не хватает соблюдения законов морали и нравственности, нужны еще законы силы и выгоды. Макиавелли установил, что политическое искусство зависит от природы человека, существующих политических кланов и интересов. Он неоднократно подчеркивал, что политик никогда не добьется успеха, руководствуясь нормами морали и благородством. Любые способы могу быть использованы, был уверен Макиавелли, только для процветания государства и благополучия граждан, для созидания, а не для разрушения.
Для создания государства не подходят легитимные демократические принципы. Сломать «развращенный», но устоявшийся порядок может только неограниченная власть диктатора. Жестокость, коварство и насилие побеждаются только жестокостью, коварством и насилием. Однако их нельзя постоянно использовать против граждан или подданных государства.
Друзья называли Никколо Макиавелли мечтателем. Никколо Макиавелли писал о двух типах государств – монархии и республике – «государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью».
Текст «Государя» по охвату проблем власти и накалу страстей подобен трагедии У. Шекспира:
«Знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении. Это столкновение разрешается трояко: либо единовластием, либо безначалием, либо свободой.
Знать, видя, что она не может противостоять, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, видя, что не может сопротивляться знати, возвышает кого-либо одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту. С враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен, а со знатью можно, ибо она малочисленна. От враждебной знати можно ждать, что она даже пойдет против государя, ибо она дальновидна, хитра, загодя ищет путей к спасению и заискивает перед тем, кто сильнее. Государь не волен выбирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и миловать, приближать или подвергать опале. Государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут. И пусть мне не возражают на это расхожей поговоркой, что, мол, на народ надеяться – что на песке строить. Если в народе ищет опоры государь, который не просит, а приказывает, к тому же бесстрашен, не падает духом в несчастье, не упускает нужных приготовлений для обороны и умеет своими распоряжениями и мужеством вселить бодрость в тех, кто его окружает, он никогда не обманется в народе и убедится в прочности подобной опоры.
В тяжелое время у государя всегда будет недостаток в надежных людях, ибо нельзя верить тому, что видишь в спокойное время: тут каждый, благо смерть далеко, изъявляет готовность пожертвовать жизнью за государя, но когда государство в трудное время испытывает нужду в своих гражданах, их объявляется немного. Поэтому мудрому государю надлежит принять меры к тому, чтобы граждане всегда и при любых обстоятельствах имели потребность в государе и в государстве – только тогда он сможет положиться на их верность.
Люди – враги всяких затруднительных предприятий.
Государь, чья страна хорошо укреплена, а народ не озлоблен, не может подвергнуться нападению.
Люди по натуре своей таковы, что не меньше привязываются к тем, кому сделали добро сами, чем к тем, кто сделал добро им.
Расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением, смотря по надобности.
Раз в силу своей природы человек не может ни иметь одни добродетели, ни неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же – воздерживаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит, как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность.
В наши дни лишь те совершили великие дела, кто прослыл скупым, остальные сошли неприметно.
Ради того, чтобы не обирать подданных, иметь средства для обороны, не обеднеть, не вызвать презрение, и не стать поневоле алчным, государь должен пренебречь славой скупого правителя, ибо скупость – один из тех пороков, которые позволяют ему править.
Ничто другое не истощает себя так, как щедрость: выказывая ее, одновременно теряешь саму возможность ее выказывать и либо впадаешь в бедность, возбуждающую презрение, либо, желая избежать бедности, разоряешь других, чем навлекаешь на себя ненависть.
Следует остерегаться злоупотребить милосердием. Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица.
Что лучше – чтобы государя любили, или чтобы его боялись? Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно. Однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива. Пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества; но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся. И худо придется тому государю, который, доверяясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ей в трудное время.
Кроме того, люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.
Однако государь, должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их женщин.
Великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца. Такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность.
С врагом можно бороться двумя способами – законами и силой. Так как первое часто недостаточно, то приходиться прибегать ко второму.
Из всех зверей государь должен уподобиться льву и лисе – чтобы отпугнуть волков и уметь обойти капканы.
Разумный правитель не должен и не может оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам или если исчезли причины, по которым он дал обещание. Люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с нами так же. Благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Сколько мирных договоров не вступило в силу и пошло прахом из-за нарушений слов государями, и всегда выигрывал тот, кто имел лисью натуру.
Государь должен быть как само милосердие, верность, прямодушие, человечность и благочестие. О действиях государей, с которых в суде не спросишь, судят по результату, поэтому они должны стараться сохранить власть и победить. Какие бы средства они не употребляли, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни, и меньшинству в нем не остается места, когда за большинство стоит государство.
Презрение государи вызывают непостоянством, легкомыслием, малодушием и нерешительностью. Этих качеств надо остерегаться как огня и быть великодушным, бесстрашным, основательным и твердым.
Две опасности подстерегают государя – одна извне – со стороны сильных соседей, другая изнутри – со стороны подданных.
С внешней опасностью можно справиться при помощи хорошего войска и хороших союзников. Тот, у кого хорошее войско, найдет и хороших союзников. А если опасность внешняя будет устранена, то и внутри страны сохранится мир, если его не нарушат тайные заговоры. Главное средство против них – не навлекать на себя ненависти и презрения подданных и быть угодным народу.
На стороне заговорщика – страх, подозрение и боязнь расплаты. На стороне государя – величие власти, законы, друзья и вся мощь государства. Если к этому присоединяется народное благоволение, то едва ли кто-нибудь осмелится составить заговор.
Всякий, кому не дорога жизнь, может совершить покушение на государя, так что нет верного способа избежать смерти от руки одержимого. Но этого не следует так уж бояться, ибо подобные покушения крайне редки. Важно не подвергать оскорблению окружающих тебя должностных лиц и людей, находящихся у тебя в услужении.
Ничто не может внушить государю такого почтения, как военные предприятия и необычайные поступки. Самое главное для государя – постараться всеми своими поступками создать себе славу великого человека, обладающего выдающимся умом.
Не стоит надеяться на то, что можно принять безошибочное решение, наоборот, следует заранее примириться с тем, что всякое решение сомнительно, ибо это в порядке вещей, что, избегнув одной неприятности, попадешь в другую. В том и состоит мудрость, чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо.
Немалую важность имеет для государя выбор советников, а каковы они будут, хороши или плохи, – зависит от благоразумия государей. Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает.
Умы бывают трех родов: один все постигает сам. Другой может понять то, что постиг первый. Третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Первый ум – выдающийся. Второй – значительный. Третий – негодный. Когда человек способен распознать добро и зло в делах и речах людей, то, не будучи сам особо изобретательным, он сумеет отличить дурное от доброго в советах своих помощников и за доброе вознаградит, а за дурное – накажет. Да и помощники его не станут обманывать государя и будут служить ему добросовестно.
Люди тщеславны и очень обольщаются на свой счет, поэтому с трудом могут уберечься от льстецов, которых множество при дворах государей.
Благоразумный государь должен отличить несколько мудрых людей и им одним представить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спрашиваешь и ни о чем больше. Решение он должен принимать сам. На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем долее угодят государю; но вне их никого не слушать. Если государь действует иначе, то либо поддается лести, либо, выслушивая разноречивые советы, часто меняет свое мнение, чем вызывает неуважение подданных.
Государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать хорошие советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому советнику, который будет принимать за него все решения. Но хотя это и возможно, но недолго, ибо советник сам бы сделался государем.
Добрые советы советников родятся из мудрости государей, а не мудрость государей родится из добрых советов.
Может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину она предоставляет самим людям. Она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений.
Если государь всецело полагается на судьбу, он не сможет выстоять против ее ударов.
Фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии. Когда же наступает разлад, благополучию человека приходит конец».
Никколо Макиавелли писал «Государя», прервав работу над «Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия». Работа обустройстве древней Римской республики была закончена в 1517 году.
Исследователи считают именно этот трактат вершиной политической мысли великого флорентийца, сгустком его идей о сути и функциях государственной власти. В «Государе» Макиавелли разработал теорию абсолютизма, в «Рассуждениях» – теорию народоправства. Мыслитель не отдает предпочтения ни монархии, ни республике – как способам правления – в разные исторические эпохи эффективна то монархия, то республика. Коллективная воля народа может стать гарантом жизнеспособности и стабильности государства – правда, только в том случае, если «народ не развращен», не требует только хлеба и зрелищ, а активно и конструктивно участвует в жизни государства – политической, экономической, культурной.
«Когда я вижу, что доблестнейшие деяния, о которых нам повествует история, совершенные в древних царствах и республиках царями, полководцами, гражданами, законодателями и другими людьми, трудившимися на благо родины, в наши дни вызывают скорее восхищение, чем подражание, я не могу не изумляться и не печалиться. Когда дело доходит до учреждения республик, сохранения государств, управления королевствами, создания армии, ведения войны, осуществления правосудия, укрепления власти, то никогда не находится государя, ни республики, которые бы использовали пример древних. Я убежден, что это происходит от недостатка подлинного понимания истории.
Подлинно счастливой можно назвать ту республику, в которой появляется столь мудрый человек, что издаваемые им законы настолько совершенны, что республика, подчиняясь им и не испытывая необходимости в их изменении, может жить спокойно и безопасно.
Переустройства и совершенствования всегда связаны с опасностью, ибо большая часть людей никогда не соглашается на новый закон, устанавливающий в государстве новый порядок, если только в случае крайней необходимости. А так как необходимость никогда не возникает без опасности, то может легко случиться, что республика падет еще до того, как будет приведена к совершенному строю.
Существует три вида государственного устройства – Самодержавие, Аристократия и Народное правление. Самодержавие легко становится тираническим. Аристократии с легкостью делаются Олигархиями. Народное правление без труда превращается в разнузданность.
Если создатель республики учреждает одну из этих форм правления, то он учреждает ее ненадолго, ибо нет способа помешать ей скатиться в собственную противоположность.
В древнейшие времена люди начали объединяться, и, чтобы лучше сберечь себя, стали выбирать из своей среды сильных и храбрых, делать своими вожаками и подчиняться им. Дабы избежать несправедливости, люди пришли к созданию законов и установлению наказаний для их нарушителей. Выбирая государя, люди отдавали предпочтение уже не самому смелому, а наиболее рассудительному и справедливому. Но так как со временем государственная власть из выборной превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно выродились по сравнению с прежними, погрязнув в роскоши и разврате. Государь становился ненавистным. Всеобщая ненависть вызывала в нем страх, который толкал его на насилия, порождавшие тиранию. Возникали заговоры против государей. Устраивали их люди, возвышавшиеся над остальными благородством, великодушием, богатством и знатностью, которые не могли сносить гнусной жизни государей. Массы, повинуясь их авторитету, ополчались на государя, и, уничтожив его, подчинялись им, как своим освободителям. Освободители, памятуя о прошлой тирании, правили в соответствии с установленными ими законами, жертвуя личными интересами ради общего блага. Однако со временем управление переходило к их сыновьям, которые, не познав превратностей судьбы, не испытав зла и не желая равенства, становились алчными, честолюбивыми, совершенно не считаясь с нормами общественной жизни. Поэтому таких сыновей постигались судьбы тиранов. Раздраженные их правлением, массы с готовностью шли за всяким, кто выступал против подобных правителей, которых уничтожали.
Память о бесчинных государях подталкивала людей к народному правлению, которое устраивалось так, чтобы ни отдельные могущественные граждане, ни государи не могли бы иметь в нем никакого влияния. Народное правление какое-то время сохранялось, – правда недолго, – пока не умирало создавшее его поколение, ибо сразу же вслед за этим в государстве воцарялась разнузданность, при которой уже никто не боялся ни общественных, ни частных лиц. Каждый жил, как хотел, и ежедневно происходило множество всяких несправедливостей. Тогда, по необходимости, или по наущению какого-нибудь доброго человека, или же из-за желания покончить с разнузданностью, люди опять возвращались к самодержавию, а затем постепенно вновь доходили до разнузданности – тем же путем и по тем же причинам.
Таков круг, вращаясь в котором, республики управлялись и управляются.
Мудрые законодатели избирали смешанную форму правления, считая ее более прочной и устойчивой, ибо существуя одновременно, Самодержавие, Аристократия и Народное правление оглядываются друг на друга.
В развращенных государствах создать и сохранить республику дело трудное, если ни невозможное. В этом случае необходимо было бы ввести в ней режим скорее монархический, чем демократический, с тем, чтобы те самые люди, по причине их наглости, не могут быть исправлены законами, в какой-то мере обуздывались как бы царской властью. Стремиться сделать их добрыми иными путями, было бы делом невозможным.
Тому, кто стремится или хочет преобразовать государственный строй и желает, чтобы этот строй был бы принят и поддерживался всеми с удовольствием, необходимо сохранить хотя бы тень давних обычаев, дабы народ не заметил перемены порядка, несмотря на то, что в действительности новые порядки будут совершенно не похожи на прежние. Ибо люди вообще тешат себя видимым, а не тем, что существует на самом деле.
Для нового государя, не имеющего прочной опоры, самое надежное средство удержать власть – это переделять в этом государстве все по-новому: создать в городах новые правительства под новыми названиями, с новыми полномочиями и новыми людьми; сделать богатых бедными, а бедных – богатыми; построить новые города, переселить жителей из одного места в другое, – словом, не оставить в этой стране ничего нетронутым. Так, чтобы в ней не осталось ни звания, ни учреждения, ни состояния, ни богатства, которое не было бы обязано ему своим существованием.
Там, где развращенность и разнузданность всех достигла такой степени, что ее не в состоянии обуздать одни лишь законы, необходимо установление вместе с законами превосходящей их силы. Таковой силой является царская рука, абсолютная и чрезвычайная власть которой способна обуздывать чрезмерную жадность, честолюбие и развращенность сильных мира сего.
Пусть устанавливается республика там, где существует или создано полное равенство. Пусть учреждается самодержавие там, где существует полное неравенство. В противном случае будет создано нечто недолговечное.
Массы дерзко и многократно оспаривают решения своего государя, но затем, оказавшись непосредственно перед угрозой наказания, не доверяют друг другу и покорно им повинуются.
Народные недовольства, кроме потери свободы и утраты любимого государя, все еще находящегося в живых, легко устраняются – в тех случаях, когда у народа нет вождей. Ибо не существует ничего более ужасного, чем разнузданные массы, и вместе с тем – нет ничего более беспомощного.
Часто приходится видеть, как народные массы сначала осуждают кого-нибудь на смерть, а затем его же оплакивают и весьма о нем сожалеют.
Я утверждаю, что народ грешит непостоянством, переменчивостью ничуть не больше, чем любой государь.
Поделиться книгой: