Помоги проекту - поделись книгой:
Потому любая культура, принимая в арсенал своих средств алкоголь, непременно выстраивает систему защитных мер против него: правил, запретов, ритуалов. Даже в древних обществах, где алкоголь был неотъемлемой частью ежедневного рациона, ему отводились четко локализованные ниши, за пределы которых не приведи Господь выплеснуться. С ним — как с огнем в открытом очаге: все понимают, что без него никуда, все знают, что он опасен, и все при этом надеются, что, если обращаться с ним точно по правилам, никаких пожаров никогда не будет.
Ниши алкоголю выделялись обыкновенно двух типов: социальный (он же душевный) регулятор и лекарство.
Те же греки не мыслили своих симпозиумов (как и римляне — своих конвивиумов) без вина, но предполагалось (насколько четко выдерживалось — отдельный вопрос; судя по изображениям на керамике, не слишком), что питие будет там введено в четкие рамки. Первый кратер вина, считали греки, располагает к приятному общению, второй — к любви, третий — погружает в сон, а уж четвертый освобождает от всяких ограничений и ведет к бесчинствам. Упоминать ли, что нередко все заканчивалось именно этим?
Весь античный мир считал вино (само ли по себе, в сочетании ли с добавками) — лекарством. Отец западной медицинской традиции Гиппократ подробно описал влияние разных видов вина на пищеварение. Катон утверждал, что цветы определенных растений — можжевельника, мирта. — вымоченные в вине, помогают при запорах, поносе, несварении желудка, при змеиных укусах. Чемерица, добавленная в вино, придавала ему качества слабительного; для избавления от глистов полезно было смешать крепкое вино с кислым гранатовым соком. Вино давали больным быкам и поили им овец для профилактики чесотки. Даже спартанцы, вовсе не пившие вина, нашли ему применение: в неразбавленное вино опускали новорожденных — считалось, что расположенные к эпилепсии в таких случаях бьются в конвульсиях.
Сколько бы алкоголь ни приручали, его оппозиционный потенциал не переставал чувствоваться. Первое, что бросается в глаза — оппозиционность социальная: алкоголь — элементарный знак и простейшая форма (отчасти и стимул) социального несогласия, социальной инаковости. Пьянство — по меньшей мере, поза; по большому счету, позиция.
Любая власть — и светская, и духовная (про советскую власть, в частности, многие еще хорошо это помнят) — всегда это чувствовала и стремилась регламентировать отношения своих подданных с алкоголем.
Основные принципы правильного обращения с вином формулировал Платон еще в V веке до н.э. До 18 лет, предписывал он, вина пить вообще нельзя; от 20 до 40 лет пить надо умеренно, избегая пьянства; лишь после 40 можно пить, сколько захочется, чтобы «облегчить невзгоды пожилого возраста». Воины, рулевые и судьи в любом случае должны пить только воду, поскольку вино пагубно сказывается на исполнении их обязанностей. И тут же, что характерно: рабам не следует пытаться перепить своих хозяев — не потому, что они от этого стали бы хуже работать, но потому, что это непочтительность. Употребление алкоголя всегда трудно (если возможно вообще) было отмыслить от этически значимых действий и социальных иерархий.
Понятно, что чем тщательнее формулировались запреты и правила, тем интенсивнее все, ими запрещаемое, наделялось смыслами свободолюбия и фронды — которыми, может, само по себе и не обладало бы. (Вокруг этих мотивов сплотилась в свое время советская алкогольная субкультура.)
Возводимые запретами защитные ограды всегда, так или иначе, прорывались — и проглядывало в этих разрывах нечто куда большее, чем личная независимость и бравада.
Предполагают, что большинство религий обязаны своим возникновением, первоначальным мистическим опытом — измененным состояниям сознания, связанным с приемом стимулирующих веществ, в том числе и алкоголя.
Алкоголь всегда размывал границы. Исследователи считают: не было вообще «ни одной ранней культуры, которая не использовала бы в своем арсенале наркотические и психоделические средства, дающие прорыв в иную реальность». Это они были «одним из основных методов погружения в транс» и в раннем Китае, и в Угарите и Палестине начала железного века. «Шаманы и медиумы, — пишет специалист по древнекитайской истории, — приносили из «той» реальности опыт соприкосновения с запредельным, неясные образы, фантастические цвета бытия, невероятные ощущения. Они говорили об абсолютно ином бытии, находящемся рядом, буквально на расстоянии глотка опьяняющего средства». Но для адекватной передачи потустороннего опыта в человеческом языке просто не было средств, и стали разрабатываться — шлифуясь столетиями — «способы введения человека в это состояние за счет иных средств, например долгих постов и лишения себя белковой пищи, молитв, концентрации внимания на конкретных образах божеств, что встречается в любой религиозной традиции. Однако все это уже — характерные черты значительно более позднего этапа развития цивилизации». А вначале был алкоголь.
В старом Китае с приема вина начинался любой ритуал: настраивалась восприимчивость. Вино сопровождало каждый акт традиционной жизни: рождение, свадьба, похороны... Память об этом хранит ранний облик многих иероглифов, на первый взгляд с алкоголем не связанных: так, «понятие «сопровождать», «вступать в брак», «совпадать» раньше обозначало «готовить вино» и зарисовывалось в виде человека, стоящего на коленях и размешивающего что-то в высоком сосуде»[* Маслов А. Китай: Укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз. - М.: Алемейя, 2003. - С. 222 — 224.].
Уже в древности вино вошло в состав многих религий, используясь для возлияний божествам. В Египте вина входили в перечень вещей, необходимых важным персонам в загробной жизни, а высаживание виноградной лозы было религиозной обязанностью. «Я заложил для тебя виноградники, — писал, обращаясь к Амону-Ра, фараон Рамсес III, — в южном оазисе и северном оазисе, богатые и обильно плодоносящие...»; сообщал, что представил в дар богу 59 588 кувшинов вина[** Филипс Р. История вина. - М.: Эксмо, 2004. - С. 47.].
Я уж не говорю об особой связи между вином и религией в античном мире, о культе Диониса-Бахуса: бога виноградарства, растительности и плодоносящих сил земли; об экстатических шествиях-вакханалиях, участники (в основном участницы) которых сокрушали все на своем пути, охваченные — не без помощи алкоголя — священным безумием.
Опасность прорывов язычества в открывавшиеся вином щели: важная роль его и связанных с ним ритуальных оргий в языческих культах — и стала, видимо, главной причиной запрета спиртного в исламе (но и там, в видении рая, Мохаммед упоминает «реки усладительного вина»). Христианство же, безусловно осуждая пьянство, смогло, напротив, не только адаптировать вино, но и сделать одним из своих центральных символов — кровью Господней[*** Кстати и первым чудом, которое совершил Христос, стало превращение воды в вино в Кане Галилейской.]; а отцы церкви называли состояние духовного блаженства не как-нибудь, а «трезвым опьянением».
Можно, конечно, после этого говорить о том, что культура — с исчезновением трансцендентных перспектив — выродилась, употребление алкоголя стало просто пьянкой. Можно, но торопиться с этим не стоит.
Любопытно, что даже при исчерпании всех своих метафизических, конструктивно-социальных и прочих содержаний выпивка ухитряется держаться на собственных ногах. Она — не слишком заботясь о содержаниях и основаниях (повод, если нужно, всегда найдется) — сама себе событие (не зря среди естественнейших стимулов пития — «скука», «пустота», рутина»). Она — перемена условий жизни. Проживание чуда — кажущегося прирученным: хочу — и будет! — без самого чуда.
Понятно, что, заменяя человеку личные усилия по созданию и проживанию событий, алкоголь легко приводит к атрофии душевных мускулов
— подменяя их собою и делая человека все менее способным без него обходиться. Как все, превосходящее человека — он, в конечном счете, поглощает и убивает его.
И нельзя сказать, что человек — даже самый запойный пьяница — этого не помнит. Еще как помнит. Но ведь это и притягивает.
Среди множества мифов о русской культуре на одном из почетных мест — тот, что русские «не умеют» обращаться с алкоголем, потому он их и разрушает. Еще как умеют. И разрушает он их (нас), увы, именно поэтому.
Пресловутая «безмерность» в ее алкогольной интерпретации встроена в систему русских культурных ценностей, включая весьма глубокие. В частности, потому, что культура — не только русская — это, кроме поддержания равновесий, еще и вполне запрограммированное их нарушение. Русские алкогольные традиции — это «встроенная» катастрофичность.
Внутри нашей культуры алкоголь превращается в знак неприкаянности, отверженности, бесприютности, неустроенности. Но и в инструмент достижения всего этого.
Стоит понять: это — именно традиция, весьма устойчивая и со своими правилами воспроизводства. Русским алкогольным излишествам, а заодно и определенной их интерпретации — учатся; более того — к этому в значительной мере принуждаются. Не пьешь с нами — значит, чужой; не освоишь определенных форм выпивки, не пройдешь известных степеней опьянения — значит, твой опыт неполон. Значит, ты обитал лишь в обжитых, защищенных областях жизни, не отваживаясь приближаться к ее опасным окраинам; ты недостаточно смел: избегаешь опасности вместо того, чтобы позволить ей испытать тебя на прочность.
Не стоит думать, будто такое отношение к выпивке вообще и к алкогольным эксцессам в частности — русская специфика. Воздержание от алкоголя без особых причин казалось подозрительным, если не просто предосудительным, с незапамятных времен. Еще в античной Греции весомым аргументом политических противников Демосфена было то, что великий оратор не пьет вина: его за это высмеивали. Хотя уж, казалось бы, у греков вино было приручено, как мало у кого — можно было бы не волноваться. Ан нет. Заметим кстати, что в той же культуре мы видим культ Диониса с алкоголем и опьянением в самой его сердцевине. (Впору подумать, что, чем тщательнее приручен алкоголь на одном полюсе некой культуры, тем интенсивнее, исключительнее он проживается на другом. Если не приручен — разливается по всей культуре, принимая неожиданные формы).
Рассказы о пьяных похождениях — непременная составная часть, наверное, всякой культуры, — выполняют, особенно в современных, глубоко секуляризованных обществах роль своего рода героического эпоса. Серьезно: ведь речь в алкогольных байках — не о чем ином, как о разведывании окраинных областей бытия, куда трезвые обычно не забредают.
Я бы добавила — героико-трагического эпоса. Комизм, типовая черта алкогольных баек, при этом не должен вводить в заблуждение: это лишь (необходимая) бравада перед лицом трагического, — в которое неявная этика предписывает не смотреть слишком пристально и не говорить об этом слишком пафосно.
Человек — не только то, что удобно и уютно устроено, но и то, что выламывается, и болезненно, из всех этих устроенностей. Алкоголь — источник необходимого трагизма. И заодно его — вполне адекватного — проживания. Он — столь же форма бунта, сколь и инструмент смирения.
Эту особенность его выразил, горько ерничая, главный герой «Москвы — Петушков» — Веничка, погибший совершенно неминуемо не потому, что пил, а потому и пивший, что так чувствовал жизнь, что не мог не погибнуть (впрочем, я не знаю, стоит ли разделять эти вещи. Думаю, нет). Алкоголь здесь — все сразу: и средство выдержать неустранимый трагизм жизни, и способ его прочувствовать, и один из его непосредственных источников. Столь же самообман, сколь и предельная — вплоть до того, что убивающая — честность. Принесение себя в жертву — тем более отчаянное, что никаких метафизических перспектив, никаких утверждаемых идеалов не предвидится.
Между Веничкой и участниками древних культов можно провести прямую линию. Точки ею соединяются очень разные, но линия — одна, и они — два разных пункта ее развития.
Пьяный — разверстая рана бытия, и нарочито разверстая. Рана-глаз, видящий такое, чего другими глазами, может быть, не увидишь. Русская культура — из тех, что особенно восприимчивы к этому.
Алкоголь — принятое едва ли не во всех культурах (а где нет — там наверняка востребованы какие-то его аналоги: вещества, вроде тех или иных психоделиков, техники вроде йоговского дыхания или экстатического кружения дервишей) средство «раскультуривания» человека. Похоже, для полноты взаимодействия и со своей культурой (системой условностей, ценностей и ориентиров), и с самим собой человеку необходим бывает выход за пределы условностей — и самого себя. Взгляд на это извне. Шанс прочувствовать условную — и уязвимую, хрупкую — природу всего этого.
До некоторых пределов такое «раскультуривание» — в случае алкоголя, по крайней мере — поддается контролю. Но вполне устранить ограниченность этого контроля, видимо, не удастся. Более того: алкоголь, может быть, утратил бы свою настоящую действенность и привлекательность, если бы вдруг (представим себе на миг такую фантастическую ситуацию) стал полностью безопасен. Источник его неиссякаемого влияния на людей разных культур — то, что он в некотором отношении превосходит человека: как ни старайся, в нем всегда останется нечто, неподвластное контролирующим усилиям.
Он ведет человека сам. Возвращает его к первичному, архаично-пластичному состоянию, прежде разделений на сущее и должное, возможное и невозможное («море по колено»), горнее и дольнее, сон и явь, бытие и небытие. Как же такому возвращению не быть губительным. Ведь это — возвращение еще и туда, где жизнь не защищает себя, где она соприкасается со смертью — и плавно в нее переходит.
Потому-то алкоголь — культурная универсалия: обоюдоострая, как смерть, рождение, любовь, — как, может быть, едва ли не все культурные универсалии. Хотя бы уже потому, что они обозначают границы человеческого мира.
Соприкосновение с ними — всегда пограничная ситуация, игра с огнем. В нем непременно есть что-то от риска, испытания человеческих пределов, самопревосхождения и самопожертвования.
В отличие от своих собратьев по смысловому ряду — смерти, рождения, любви...— алкоголь кажется чем- то очень простым: самопожертвование без идеалов, самопревосхождение без трансценденции. Настолько простым, что не всякому и в голову придет, будто он — из того же ряда. Этим он и привлекает: не требуя от человека почти совсем ничего — кроме разве того, чтобы тот заплатил некую сумму за бутылку. (Раздобыть ли такой ценой любовь, возрождение, обновление жизни?) И за такую малость алкоголь дает человеку предельно важные в экзистенциальном отношении вещи. Работает как «экзистенциальный модификатор».
Недаром он — обязательная составляющая и праздников, и траура: похорон, поминок, — «пиковых», пороговых состояний бытия. Он усиливает, подчеркивает их «пиковость», помогает настроиться на нее, полнее ее прожить. И — обязательно — что- то при этом разрушить. Хоть немного. Например, рамки сложившегося образа жизни; устоявшегося имиджа; стереотипов поведения... Может быть, разрушенное потом — пусть не полностью — восстановится. Обычно так и бывает. Только память о том, что разрушение состоялось — всегда, так или иначе, остается. Даже если человек наутро ничегошеньки не помнит о том, что делал вчера.
Алкоголь никогда не переставал быть нитью, связывающей, и предельно внятно, человека с трансцендентным — из самых важных нитей, самых чувствительных. Он не перестал ею быть и теперь, независимо от степени культурной восприимчивости к этому самому трансцендентному, которая может сойти и вовсе на нет — как и сошла в советские времена.
Кажется, что алкоголь как раз тогда и выявляет свою сущность, когда оказывается «очищенным» от разных традиций в силу их, допустим, ослабления или разрушения. Он остается тем, что все эти традиции образует — некогда и образовало: чистым их стимулом.
Главное, чтобы мы это помнили. За это и выпьем.
ВО ВСЕМ МИРЕ
Некоторые части Великой китайской стены, расположенные на северо-западе Китая, могут исчезнут в течение ближайших 20 лет вследствие разрушающих ее песчаных бурь. Наиболее быстро разрушается расположенный в провинции Ганьсу 60-километровый участок стены, построенный между 206 и 220 годами нашей эры в эпоху правления династии Хань.
Ученые объясняют быстрое разрушение этого участка тем, что здесь при возведении стены использовалось больше песка, чем кирпича и камня. Получившаяся конструкция более подвержена эрозии, поэтому со временем она становится все более хрупкой и рискует превратиться в пыль. За последние 20 лет исчезло более 40 километров участка. Высота стены местами сократилась с пяти метров до двух, полностью разрушены квадратные сторожевые башни. Схожие процессы проходят и в других частях китайской стены.
По некоторым оценкам, потребуется от трех до десяти лет для того, чтобы ученые смогли искусственно создать живые организмы.
Первая искусственная клетка, созданная на основе элементов ДНК, может не показаться простому человеку чем- то значительным. Этот искусственный организм даже не увидишь без микроскопа. Однако главная задача, стоящая перед учеными сегодня, — это создание так называемых протоклеток, то есть «строительных материалов», из которых будут созданы будущие живые организмы.
Некоторые ученые полагают, что создание искусственной жизни откроет широкие возможности для решения различных проблем, таких, как загрязнение воздуха, создание топлива, борьба с различными заболеваниями и другие области.
Ученые, занимающиеся проблемой синтеза искусственной ДНК, выходят за рамки естественной генетики. В природной ДНК присутствуют лишь четыре вида нуклеотидов — аденин, цитозин, гуанин и тимин — молекулы, последовательность пар которых и определяет генетический код. Исследователи пытаются добавить в этот «генетический алфавит» еще восемь «букв» — оснований.
Некоторые ученые опасаются, что создание искусственной жизни может запустить неконтролируемый процесс. Но они признают, что есть способы и пока еще достаточно много времени для решения этой проблемы. По их словам, первые искусственные организмы смогут жить в лабораторных условиях не больше часа.
Другие же ученые предупреждают, что если эти разработки попадут в руки злоумышленников, то последствия могут быть по-настоящему страшными, так как они делают возможным создание бактерий, вирусов и прочих микроорганизмов, способных вызывать чудовищные эпидемии.
В интернете появился новый необычный ресурс SciVee, который был создан совместными усилиями Национального научного фонда США, Публичной научной библиотеки и Суперкомпьютерного центра Сан-Диего. На сайт службы SciVee ученые могут загружать документы, касающиеся проводимых ими исследований, а также видеоролики, в которых описывают свою работу в виде короткой лекции. В SciVee также предусматривается создание сообществ по ключевым словам или для обсуждения отдельных статей.
Просматривать клипы и знакомиться с текстовыми документами может любой желающий посетитель ресурса. Рядовым пользователям, как правило, сложно читать исследовательские документы, насыщенные сложными научными терминами и специфическими выражениями. Создатели сервиса SciVee надеются, что теперь, с появлением видео и аудиозаписей, в которых ученые объясняют суть своей работы, отчеты об исследованиях станут просты для понимания не только специалистами, но и широкой общественностью.
Британская компания Oxford Ancestors, составляющая родословные при помощи анализа ДНК, намерена доказать, что предки знаменитого русского поэта Лермонтова были родом из Шотландии.
Для участия в новом исследовании приглашаются представители британских Лермонтов (Learmonth) и носители фамилии «Лермонтов» из России. Предполагается сделать анализы их ДНК, чтобы определить, связаны ли две семьи родственными узами и был ли у них общий предок.
Лермонты и Лермонтовы предполагали наличие родственных связей друг с другом, однако подтверждающих это напрямую документальных свидетельств не сохранилось. Удивительным образом гербы двух семей во многом напоминают друг друга.
Согласно распространенной версии Лермонтовы ведут свой род от Георга Лермонта, выходца из Шотландии, взятого в плен при осаде крепости Белой и затем осевшего в России. Фамилия Лермонт — одна из старейших шотландских фамилий, первые упоминания о которой относятся к XIII веку.
Поделиться книгой: