Он сосредоточился, по-прежнему отыскивая ту единственную ноту, которая могла бы спасти ей жизнь. Кель уже был в таком положении однажды, мучительно пытаясь расслышать то, чего никогда не слышал, с трудом представляя, что ищет, но упрямо продолжая искать. В тот раз перед ним лежал Тирас, и его раны были так же страшны, как у этой женщины. Тогда Кель спас брата. Исцелил. Но он
В животе свернулся холодный ком страха, и жар в ладонях внезапно иссяк. Кель заставил себя вернуться мыслями к Тирасу и снова ощутить эту любовь, уважение, эту бесконечную преданность. Мысли воскресили силу, и жар в руках стал светом.
Кель подался вперед и прошептал в ухо женщины, наполовину напевая, наполовину упрашивая:
– Ты слышишь? Приходи спеть со мной.
Единственными песнями, которые он знал, были солдатские баллады – вульгарные куплеты о задирании юбок и размахивании мечом.
– Приходи, я дам тебе спасенье. Дам тебе спасенье, если ты придешь, – пропел он тихо.
Мелодия была однообразной, стихи никуда не годились, но все же это была песня, и она струилась с его губ сиплой мольбой.
– Приходи, я дам тебе укрытье. Дам тебе укрытье, если ты придешь.
Теперь его губы касались мочки ее уха. Внезапно он ощутил странную дрожь, и вздох, покинув его легкие, приподнял ей волосы. Сердце женщины забилось чаще, словно она и вправду услышала. Кель продолжил напевать, готовый пойти на ложь ради спасения.
– Приходи, чтоб стать моей любовью. Стать моей любовью, если ты придешь.
В следующую секунду он услышал отголосок колокольчика – один-единственный, на грани слышимости, почти воображаемый. Почти сразу же ускользнувший…
И все-таки его оказалось достаточно.
Кель возвысил голос, настраивая тональность, струной вытягивая ее прямиком от мерцающих звезд. Погребальный звон дрогнул и рассыпался ликующим благовестом, чистым и радостным. Он становился все громче и громче, и Кель продолжал напевать, пока чужая нота не начала резонировать у него под кожей, поселилась в черепе, за глазницами и в чреве. Его охватила эйфория, он задрожал от переполняющего его звука и ощущения триумфа, а пальцы все гладили и гладили рыжие волосы, отводя их от запачканных кровью щек, – когда веки женщины дрогнули, и на Келя взглянули глаза столь черные, что в сумраке ночи они казались бездонными. Они затягивали, вбирали в себя, и еще несколько секунд в мире не было ничего, кроме отраженного света и эха между ними двоими.
– Я видела тебя, – прошептала женщина.
Колокольный звон обратился в слова, и Кель отпрянул, выпустив ее волосы. Песня оборвалась. Кель сжал кулаки и тут же ощутил на ладонях ее кровь.
– Я видела тебя, – повторила женщина. – И вот ты здесь. Ты наконец пришел.
Глава 2
В этих словах не было никакого смысла. Кель вылечил тело женщины, но над разумом ее он был не властен.
Немного отодвинувшись, он присел перед ней на корточки.
– Ты… в порядке?
Ему хотелось спросить, цела ли она –
У Келя задрожали пальцы, и он заставил себя выпрямить сведенные судорогой ноги. После исцеления обычно он чувствовал себя обескровленным, испитым до дна, и он не хотел, чтобы кто-то из его людей – или эта женщина, глядевшая на него пустыми глазами, – узнали, какой ценой дается ему чудо. Им не полагалось знать. Подобные секреты примечаются, записываются и потом становятся звонкой монетой в мире враждующих родов и подковерных интриг. Его не любили, как его брата, он не вдохновлял людей на такую же преданность. Но его боялись, как покойного отца, и это его более чем устраивало. Женщина тоже поднялась, даже не посмотрев на кровь, по-прежнему обагрявшую то место, где она лежала. Она оказалась выше, чем Кель ожидал, стройная и длинноногая, так что ему не пришлось выворачивать шею, чтобы заглянуть ей в лицо. Взлохмаченные рыжие волосы были распущены и струились прядями до самых бедер. Тонкое платье, больше напоминавшее ночную сорочку, прилипло к коже там, где его покрывали пятна крови. При этом на ногах у нее были короткие кожаные сапожки, традиционные для жителей пустыни, – словно она покидала дом в спешке и предпочла скорее обуться, чем одеться.
– Как тебя зовут? – спросил Кель.
Она поколебалась, и он заранее приготовился услышать ложь. Лгущие женщины были для него не в новинку, и он не видел причин доверять именно этой.
– Меня называют Саша, – ответила она неохотно, и брови Келя взметнулись в удивлении.
В его краях это с трудом могло сойти за имя. Скорее уж за приказ корове или лошади пошевеливаться – вместе с ударом хворостиной или шлепком по заду. Он сам по нескольку раз в день шипел своему Луниану нечто подобное и теперь задумался, кто мог одарить бедную женщину такой кличкой.
– И где твой дом, Саша? – продолжил Кель, невольно поморщившись на последнем слове.
Она обернулась к скалам, которые маячили над ними в лунном свете – отвесные стены и хищно оскаленные зубцы.
– Я живу в Солеме, но он никогда не был мне домом.
В этом простом признании прозвучала искренняя скорбь, но Кель запретил себе сочувствовать незнакомке. Он не хотел вникать в ее беды. Он уже сделал для этой женщины все, что мог, а душевную боль его руки не исцеляли. Больше она ничего не сказала – просто продолжила вглядываться в скалы, словно ее жизнь действительно закончилась на этом самом месте и теперь она не знала, что будет дальше.
Наконец женщина сделала несколько шагов к обрыву, и Кель отступил в сторону, не спуская с нее глаз. В полудюжине метров у них над головами, зацепившись за торчавший из трещины куст, трепетала на ветру белая тряпка. Женщина – Саша – подошла к отвесной скале и решительно полезла наверх. Она успела вскарабкаться на добрый метр, прежде чем Кель очнулся и сообразил, что она намерена проползти по скале весь путь до куста.
– А ну слезай. Я не стану лечить тебя дважды.
Женщина на мгновение склонила голову, будто признавая его правоту, но не остановилась – только спешно преодолела оставшиеся метры и принялась выпутывать из ветвей светлую ткань, при этом цепляясь за стену лишь одной рукой и носками сапожек.
– Это мое, – объяснила она, слегка запыхавшись, когда предстала перед Келем вновь.
Затем аккуратно обернула тряпку вокруг пропитанных кровью волос и завязала концы на поясе. Женщина выглядела совершенно спокойной и собранной, и ее безмятежность заставила Келя насторожиться. Да, он исцелил ее тело, но физическое лечение не должно было затронуть память или изменить прошлый опыт. Она упала с обрыва, металась между жизнью и смертью, однако даже не подумала заплакать или задрожать. Ни вопросов, ни попыток понять или объяснить, что с ней произошло.
– Здесь есть поток в расщелине между скалами, – вдруг сказала женщина. – Я отведу к нему тебя и твоих людей.
– Откуда ты знаешь, что я не один? – удивился Кель.
– Я видела тебя, – повторила она слова, которые произнесла, едва открыв глаза, и Кель снова ощутил холодок в животе. Когда они ее нашли, она была без сознания.
Он пронзительно свистнул, давая сигнал отряду, и замер в ожидании, по-прежнему не отводя взгляд от этой странной женщины. Из темноты один за другим показались Джерик и остальные солдаты. При виде Саши они спотыкались и разражались бранью, один даже выронил копье.
– Эта женщина знает, где вода, – объявил Кель. – Заночуем здесь. Соберите всех и приведите моего коня.
– А Солем? – спросил Джерик. Он пришел в себя быстрее других, словно никогда и не сомневался в способностях капитана.
Услышав название деревни, женщина дернулась, будто ее хлестнули кнутом.
– Завтра, – ответил Кель, встретившись с ней глазами. – Мы поедем туда завтра, при свете дня.
Ночью Саша устроилась неподалеку от Келя, завернувшись в его плащ и подложив под голову отвоеванную у куста тряпку. Теперь Кель видел, что на самом деле та бледно-голубая, местами совершенно выбеленная солнцем. Когда он засыпал, Саша все еще сидела у огня, а ее простое синее платье сушилось рядом на земле. Затем она, видимо, отыскала его в темноте и легла сбоку – ближе к ногам, чем к лицу, но так, что он непременно споткнулся бы, случись ему подняться до рассвета. Кель не знал, как относиться к такой близости, и в итоге решил придерживаться очевидного: если он ее исцелил, она представляет для него ценность. А если она представляет для него ценность, рядом с ним ей будет безопаснее, чем где-либо еще.
В редеющих сумерках у Саши обнаружились медные веснушки – крохотные отражения пламенных волос. Там, где платье пропитала кровь, еще виднелись темные пятна, но сама она была сравнительно чистой. Избавленные от засохшей корки волосы так и сияли в солнечных лучах, которые наползали на равнину с востока и затем сталкивались с каменными стенами. Саша оказалась права насчет воды: бьющий из расщелины поток собирался в небольшое озерцо между двумя иззубренными скалами. Узкий каньон располагался всего в нескольких минутах ходьбы от того места, где они ее нашли. Саша дождалась, пока мужчины наполнят животы и фляги, опустилась на колени на берегу и как следует отмыла спутанные волосы и запачканную копотью кожу. Отстирать кровь с платья было труднее, так что Кель одолжил ей свой плащ и кусок мыла и вернулся к отряду, оставив для Саши местечко рядом с солдатами.
В глубине души он надеялся, что после этого она исчезнет, вернется в ту жизнь, которой едва не лишилась. Но чуда не произошло. Когда она пришла с озерца – закутанная в его плащ, с мокрым платьем и волосами, с которых капало, – Кель предложил ей еду и место в кругу. Айзек – солдат, обладающий даром извлекать огонь, – развел пламя, и некоторое время Саша молча жалась к костру, положив голову на колени. Остальные воины держались поодаль – недавнее воскрешение из мертвых явно вызывало у них смешанные чувства, – но косились на женщину так же часто, как и на командира.
В этих взглядах читались трепет, благоговение и немалый страх. Они знали, что он сделал, но до сих пор не могли в это поверить. Конечно, им случалось видеть, как он закрывал зияющие раны или сращивал кости, но также они видели и солдат, умерших у него на руках – ушедших прежде, чем он успел помочь, так что ему оставалось лишь отослать их останки семьям или захоронить на поле брани. Все эти люди участвовали в битве за Джеру, но очень немногие стали свидетелями его исключительной роли в ней. Все, что они знали, – еще недавно эта женщина лежала окровавленная и бездыханная, а теперь сидела рядом с ними, живая и совершенно невредимая.
Это благоговение заставляло Келя сжимать зубы и рявкать на каждого, кто пялился на него слишком долго. В голове перекатывалась тупая боль, костяшки пальцев онемели – так сильно он стискивал кулаки, пытаясь обуздать рвущийся наружу гнев. Он что-то съел – не чувствуя вкуса, просто для того, чтобы восполнить силы и запасы самообладания. Ни то ни другое не удалось, поэтому сразу после ужина он сбежал от костра и назойливого внимания солдат, еще и нарычав на Джерика, когда тот попытался за ним увязаться.
– Проследи, чтобы этой женщине дали все, что ей нужно, и не дали ничего лишнего. И оставь меня в покое.
– Слушаюсь, капитан, – кивнул Джерик и в кои-то веки убрался без возражений.
Кель бросил свою подстилку на землю, упал на нее, даже не сняв сапог, и немедленно провалился в сон – глубокий и темный, как глаза Саши.
Но вот наступило утро, и он смотрел на нее, гадая, окажутся ли ее глаза при свете дня такими темными, как ему запомнилось. Когда она их распахнула – резко, будто привыкла к кошмарам, – он увидел, что память его не подвела. Черный зрачок совершенно сливался с радужкой, и это вызывало у Келя странную тревогу. Он уже встречал людей с такой кожей – бледной, испещренной крапинками, точно воробьиное яйцо, – но никогда в сочетании с настолько черными глазами.
Саша потянулась и слегка поежилась, избавляясь от остатков сна. В следующую секунду она заметила, что Кель на нее смотрит – вернее, пялится, – и это его смутило. Он не привык испытывать неловкость – особенно в присутствии людей, которые ничего для него не значили, – а потому спешно встал, смахнул пыль с одежды и туго скатал лежанку, перевязав ее бечевой. Не прошло и секунды, как Саша тоже поднялась, встряхнула его плащ и протянула обратно владельцу. Кель забрал его без лишних слов. Солнце уже накаляло землю, обещая через считаные часы превратить равнину в пекло. Кель краем глаза наблюдал, как Саша обернула свою голубую тряпицу вокруг головы, словно капюшон, а длинные концы перекрестила под грудью и завязала на талии, чтобы не сдуло ветром.
– В Солеме царит болезнь, – пробормотала она, поразив его еще больше: голос ее, хрипловатый после сна, прозвучал неожиданно мягко. – В Солеме царит болезнь, а ты Целитель.
– Что за болезнь? – спросил он.
– Лихорадка. Бред. У самых юных и самых старых выпадают волосы. Дети не растут. Некоторых поражает уродство.
– Ты поэтому упала? Ты была больна?
– Нет, – покачала головой Саша, и Кель вдруг понял, что не знает, на какой вопрос она ответила. – Я не была больна, но моя хозяйка была.
– Твоя хозяйка?
– Я была… рабыней.
– Почему ты была рабыней?
Саша нахмурилась, и ее брови слегка изогнулись. Кель хотел узнать обстоятельства ее пленения, но она, похоже, его не поняла.
– А почему ты Целитель? – парировала она, словно целительство и рабство стояли для нее в одном ряду.
Кель фыркнул, задетый этим сравнением, но дальнейших объяснений так и не последовало. Вместо этого Саша кротко сложила руки и сделала пару неуверенных шагов в его сторону. Затем без предупреждения опустилась на колени, потупив глаза, и коснулась лбом земли всего в нескольких сантиметрах от его сапог. Волосы выбились из-под платка, окутав ее.
– Моя хозяйка мертва. Ты исцелил меня. Теперь я принадлежу тебе.
Кель схватил ее за тонкие запястья, рывком поставил на ноги и твердо покачал головой:
– Нет. Ничего подобного. Я исцелил тебя по собственной воле и не хочу платы.
– Я останусь с тобой.
– Нет! Не останешься.
Возглас Келя прозвучал не только грубо, но и чересчур громко, и он с недовольством заметил, что они привлекли внимание проснувшихся солдат. Один подавил смешок, и Кель метнул в него гневный взгляд. Мужчины тут же засуетились, торопясь заняться своими ботинками и лежанками.
Саша опустила голову, и ее лицо скрылось в капюшоне. Кель перевел дух, уверенный, что недоразумение разрешилось, и шагнул в сторону.
Она шагнула следом.
Вдвоем они вскарабкались к потоку между скалами. Саша бесшумно ступала по пятам – достаточно далеко, чтобы не вре́заться в Келя, если бы он неожиданно остановился, но достаточно близко, чтобы заставлять его кипеть от негодования. Его мочевой пузырь был полон, а вот терпение почти истощилось. Он отчаянно нуждался в уединении. Словно поняв это, Саша внезапно отстала, задержавшись за каменным выступом, – и он наконец улучил минуту покоя, прежде чем она вновь присоединилась к нему у водопада.
Кель почистил зубы, сполоснул лицо, руки и шею и ножом соскоблил щетину с щек, огрызнувшись на Сашу, когда та предложила помочь. Затем он протянул ей мыло и свой зубной порошок. Женщина смиренно поблагодарила его, быстро закончила с умыванием и, собрав волосы в длинную косу, опять укрыла голову платком.
– Ты поедешь в Солем? – спросила она, когда они возвращались к отряду и лошадям.
– За этим мы здесь.
– Вы приехали… ради Солема? Вы же гвардия короля. Я думала, гвардия преследует Одаренных.
– Сам король – Одаренный. – «Не говоря уж о брате короля», – подумал он про себя. – И я преследую вольгар.
– Птицелюдей? – В голосе Саши прорезалось удивление. – Но здесь нет вольгар.
– Совсем? – Кель остановился и недоверчиво на нее посмотрел. – До нас дошли слухи, что Солем вымирает.
– Солем вымирает только из-за болезни, – горько ответила она.
Кель застонал. За что боги наказали его этим даром? Он хотел убивать птицелюдей, а не играть в няньку. Если Солем охвачен недугом, он подвергает своих людей риску. Заразившись, они лишь разнесут болезнь в другие части королевства, другие земли Джеру. Он не умел воскрешать мертвых и не смог бы вылечить целую деревню. От этой мысли у него стиснуло грудь, а колени предательски ослабли.
– Ты не сможешь вылечить всех, – тихо сказала Саша, будто подслушав его мысли. – Но ты можешь вылечить некоторых.
Он сомневался, что сумеет вылечить хоть одного.
– Я не поведу своих людей в зараженную деревню.
Саша нерешительно кивнула, однако не опустила взгляда.
– Я… понимаю… но я не думаю, что они заболеют.
– Почему?
– Потому что болезнь передается не через воздух.
Кель уперся ладонями в бедра, испытывая страстное желание немедленно оседлать коня и уехать прочь, но чувство вины заставило его слушать дальше.
– Я думаю, что болезнь передается с водой, которую солемцы набирают из восточной реки. Если твои люди наполнят фляги здесь и не станут притрагиваться к воде в деревне, с ними все будет хорошо. Некоторые сопротивляются болезни. Сильных и зрелых она поражает реже… А может, просто развивается в них медленнее. Но многие в деревне серьезно больны.
– И если я их исцелю, они заболеют снова, – догадался Кель. – Потому что для жизни им нужна вода, а этого ручейка не хватит для нужд целой деревни. – Он указал в сторону потока – тонкой упругой струйки, которая собиралась в маленькое озерцо, прежде чем продолжить свой путь между камней.
– Если ты исцелишь достаточно человек, возможно, они сумеют уйти отсюда.
Кель выругался и со злостью запустил пальцы в волосы, которые отросли у него до плеч. Мысль о тысяче беженцев, плетущихся в столицу позади его отряда, заставила его с силой прижать кулаки к глазам, будто это могло выжечь из воображения гнетущую картинку.
– Почему они до сих пор не ушли? В деревнях к северу болезни нет. А мы проехали каждую из них между Бин Даром и этим местом.
– Люди не верят мне, – тихо ответила Саша. – Не верят, что болезнь передается с водой. Мне нужно убедить их, но я не могу вернуться в Солем одна.
– Почему?
– Они меня вышвырнули.
– Они тебя… вышвырнули, – угрюмо повторил Кель.