Ловушка для птиц

Пять минут назад, еще до того, как Элка приложила ладони к самому внушительному из парусников, Брагин сделал ей предложение.

– Ты согласна?

– А это сложно – продуть печь?

Элке Гусаровой нравилось дразнить Брагина.

– Ты согласна? – снова повторил Брагин.

– Может быть.

– Это не ответ.

– Хочу сидеть у печки и смотреть на огонь.

– У этой или вообще?

– У этой, – сдалась Элка, наконец-то сделав Брагина счастливым: постель с самой красивой девушкой филфака перестала быть отдаленной перспективой и перешла в разряд среднесрочных.

На следующий день они подали заявление, и Брагин ровно три недели из четырех, отпущенных на раздумья, не уставал благодарить своих верных союзников – суровые трехмачтовые бриги и развеселых пейзан. А потом недотрога Элка с ходу переспала с итальяшкой, которого приволок в университетскую общагу ее однокурсник Грунюшкин. Тут-то все и закончилось. Но Брагину об этом никто не сообщил. Да и некому было сообщать: Элка благополучно укатила с итальяшкой на историческую родину, в Гепатиты, знакомить будущего мужа с родственниками-пейзанами. Совсем не такими развеселыми, как голландцы с изразцов. Гиблое место – Апатиты.

Гиблое место – Элка.

Итальяшка побарахтается немного и сбежит. К своим Софи Лорен и Орнеллам Мути, в Тоскану, Милан и окрестности. А Брагину останется только ждать. Ну что ж, подождет.

Чтобы как-то скрасить ожидание, он начистил физиономию Грунюшкину. После чего оба отправились в ближайший пивбар – мириться и философствовать.

– Кто он? – спросил Брагин у Грунюшкина. – Откуда он вообще выперся, хрен с горы?

– Да никто. А выперся из Флоренции. Лекции читать по Кватроченто.

– По чему? – опешил Брагин.

– Тебе не понять. Проехали.

– Не понять. Это верно. Как невеста, без пяти минут жена, сваливает с другим без всяких объяснений. Любовь с первого взгляда, что ли?

Циничный гуманитарий Грунюшкин посмотрел на Брагина с сожалением:

– Дурак, что ли? Любовь здесь при чем?

– Что тогда?

– Италия. Ей Италия подмигивает, если будет правильно себя вести. Ничего личного.

Брагин снова почувствовал желание съездить Грунюшкину по морде. Такое непреодолимое, что пришлось срочно занимать руки ошметками вяленого леща.

– Вот что ты ей можешь предложить, брателло?

Сидеть у печки и смотреть на огонь.

– Мало ли что. У меня большие перспективы.

– Адвокатская контора? Или в органы подашься? Тоже мне, предел мечтаний.

– Хорошие адвокаты на вес золота.

– Ну, ты пока не хороший, и даже не адвокат.

Лещ не ко времени кончился, и Брагин немедленно вцепился в кружку с недопитым пивом.

– Но она же согласилась, Элка…

– На бесптичье и жопа соловей, – хохотнул Грунюшкин. – Вот она тебя и держала до последнего, мирилась с твоей образиной. А потом, бац, – и павлин нарисовался. Реальный, из Кватроченто. Тут уж не поправить. Забей на нее – и всё.

– Это как?

– Как и не было. Девок-то полно.

– Итальяшек тоже, – продолжал упорствовать Брагин. – Про пиндосов вообще молчу. И разных прочих шведов.

– А ты неприхотливую ищи. От сохи. Провинциалку без закидонов.

Элка Гусарова ровно такой и была – провинциалкой от сохи, и даже особых закидонов за ней на наблюдалось. Так что теория Грунюшкина трещала по швам, швы расходились и ширились, и Брагин тут же принялся заливать их пивом. Дальнейшее он помнил смутно. Помнил, что Грунюшкин приволок откуда-то двух шмар явно не студенческого вида, и все вместе они отправились на Бармалееву. После постыдной во всех отношениях ночи у Брагина жутко болела голова, к тому же шмары обнесли квартиру, утащив с собой еще прабабкины драгоценности: золотой крестик, брошку с рубинами, два серебряных полтинника и камею времен императора Александра Третьего.

В милицию Брагин не пошел, ограничившись очередным избиением Грунюшкина, – после чего они подружились окончательно.

– Просто и легко, – сказал Грунюшкин, имея в виду злополучных шмар. – Не без эксцессов, конечно. Но в основном – просто и легко.

– На бесптичье – и жопа соловей, – резюмировал Брагин.

Элка, упорхнувшая-таки с флорентийским павлином в Италию, еще какое-то время саднила, давала знать о себе короткими и болезненными уколами в сердце. Но в общем и целом Брагин справился, сошелся накоротке с Псковом, а затем с Опочкой и уже на последнем курсе – с Темиртау. И они неплохо смотрелись вместе – примерно как американский пехотинец и маленькая сайгонская шлюха, продающая любовь за кокс и баксы. Впрочем, в Темиртау не было ничего от продажной любви, а вот от фарфоровой куклы – было. Но не той, какие обычно выставляют на аукционах или продают в дорогих арт-галереях. Темиртау производил впечатление куклы-неликвида: вроде все на месте, а чего-то не хватает. То ли сама заготовка оказалась некачественной, то ли расписывал кукольное личико стажер-неумеха.

Со временем имя Темиртау стерлось из прихотливой брагинской памяти, слишком уж оно было казахским – Анаргуль? Алтынгуль? Айтолды? Псков и Опочка на этом экзотическом фоне казались русопятыми простецами, но и они канули в Лету следом за куклой-неликвидом. Осталась лишь Элка Гусарова, гладившая ладонями изразцовые паруса.

Еще тогда, в период перманентных булавочных уколов в сердце, Брагин решил для себя, что станет счастливым лишь тогда, когда новоиспеченная итальянка Элка окажется несчастной – тотально и по всем фронтам. Итальяшка ее бросит. Сбросит – с павлиньих высот. И, оставшись без средств к существованию, она устроится жопомойкой в какой-нибудь дом престарелых – все там же, в Тоскане, Милане и окрестностях. И это – в лучшем случае. В худшем – ее ждет судьба маленькой сайгонской шлюхи, но без баксов. И без кокса.

Порноработа на износ. Унылая поденщина.

Однажды, за уже традиционным пивом, Брагин потерял бдительность и поделился с Грунюшкиным своим представлением о счастье.

– Да ладно. – Грунюшкин яростно заскреб плохо растущую щетину на подбородке.

– Прикинь.

– Да ладно. – Теперь пришел черед почесывания подмышек.

Яйцам приготовиться! – подумал про себя Брагин, а вслух произнес:

– Именно.

– Ну ты и мудак! – только и смог выговорить Грунюшкин. – Жалкий тип.

– Да пошел ты.

– Лечись, Плевако. Пока не поздно.

Грунюшкин обзывал Брагина этим знаменитым адвокатским именем лишь в крайних случаях: когда тот нес откровенную, не совместимую с жизнью дичь. За которую будет стыдно. Если не сейчас, сию минуту, то уж потом – обязательно. И чем несусветнее была дичь, тем больше открытых «о» добавлялось в финале.

На этот раз Грунюшкин превзошел сам себя – Плевако-о-оооооооо.

– Херню порю?

– Откровенную.

– Мудак?

– Полнейший.

Если посмотреть на ситуацию глазами нормального человека, выходило ровно так, как сказал Грунюшкин. Желать всяческих несчастий слабой женщине не имеет права ни один мужик. Тем более что Элка Гусарова ни в чем не провинилась перед Брагиным, она просто не любила его. И никогда не утверждала обратного, и в верности не клялась. Это Брагин из штанов выпрыгивал, чтобы заполучить ее, а когда дело не выгорело – взял и обиделся насмерть.

Непорядок. Надо исправлять.

А для начала – просто пожелать Элке счастья, не важно где, не важно с кем. Так будет правильно и по-мужски. После этого решения Брагина наконец отпустило, а вскоре (едва ли не в тот же вечер) прилетел первый билет. Трамвайный. В котором три первые цифры в сумме совпадали с тремя последними. Оставалось загадать желание и съесть билет, что Брагин и сделал. В салоне сорокового трамвая, на нем он иногда ездил встречаться с Грунюшкиным.

Будь счастлива, Элка!

В то, преддефолтное, лето счастливые билетики шли косяком: Брагин отрабатывал карму. И, судя по всему, успешно. Элка Гусарова ведь вышла замуж за своего итальяшку, осела во Флоренции и родила троих. Об этом стало известно не сразу, а спустя почти пару десятков лет, когда она нашла в соцсетях Грунюшкина. Грунюшкин к тому времени стал генеральным продюсером небольшой производящей компании, специализирующейся на мелодраматических сериалах для дневного показа. Когда-то он мечтал стать русским Керуаком и написать мощный поколенческий роман, а в идеале – несколько; но и одного хватит, чтобы прославиться.

Не срослось.

Впрочем, не срослось и у Брагина. От адвокатской карьеры он отказался (так сложились обстоятельства), зато застолбил себе местечко по другую сторону баррикад. Там, где преступников ищут, а не защищают. Он вырос в толкового и вдумчивого следователя, с которым комфортно работать окружающим. Если термин «комфортно» вообще хоть сколько-нибудь подходит аэродинамической трубе, что всасывает кровавые ошметки самых разных (в основном – трагических) человеческих судеб.

Аэродинамическая труба со сгустками крови на стенках. Примерно так представлял свою работу Брагин. Не всегда, но в отдельные дни и месяцы, когда его накрывало с головой расследование очередного – особо тяжкого – преступления.

Это тебе не сериалы клепать.

Что-то подобное он говорил Грунюшкину, при планируемых сильно заранее встречах в пафосных кабаках, – раз или два в год. Иногда – три, как карты лягут; главное в этих мероприятиях – основательно набраться, до соплей. И ни о чем не думать, как в юности. Нет, они с Грунюшкиным не алкаши ни разу, и случаются совсем другие пересечения в пространстве, спонтанные: на кофе, на ход ноги, на кружку пива – и все, аллес, разбежались по делам. Если же встретиться долго не удавалось, Брагин начинал скучать по Грунюшкину. А все потому, что из университетского приятеля тот превратился в единственного близкого друга. Вернее, хоть какого-то друга, потому что других друзей у Брагина нет.

Только Катя. Жена.

Владелица всех суровых парусников, вдохновительница всех развеселых пейзан. За десять лет они привязались к Кате, и Брагин привязан к ней крепко-накрепко, и ничего с этим не поделаешь. И делать ничего не нужно, даже когда очень хочется. Даже когда песок скрипит на зубах и остается только надеяться, что рано или поздно прольется живительный дождь. И дождь таки проливается, смывая песчинки и наполняя сердце нежностью. Такова семейная жизнь Брагина, состоящая из блужданий по бесконечной пустыне – от оазиса к оазису, от дождя к дождю. Так было не всегда, но так теперь будет всегда. Если, конечно, не случится чуда.

Почему я?

Почему ты выбрал меня?

Были же и другие женщины?

Вопросы, которые Катя больше не задает, а раньше задавала. Они прекратились в тот момент, когда Брагин впервые изменил своему правилу «рыба в пироге», что означает полное и безоговорочное молчание. И зачем-то рассказал Кате об Элке Гусаровой. Легкую и безобидную историю без последствий, какой она, в сущности, и была.

– И что случилось с Элкой потом? – спросила Катя.

– Жизнь случилась, – отшутился Брагин. – Она давно не в России. Живет во Флоренции, замужем за итальянцем, трое детей. Отчаянная домохозяйка.

Информацию об Элке слил Брагину Грунюшкин, и все в ней было правдой, за исключением статуса домохозяйки, потому что как раз об этом несостоявшаяся невеста Брагина в Сети не распространялась. О муже-профессоре – да, и о детях, и о вояжах на экзотические острова. И ни слова о профессии, ни намека. Катя, например, работает кредитным экспертом в банке (собственно, в том самом банке они с Брагиным и познакомились). Очень хороший специалист, перспективный, – так до сих пор считают все, Брагин не исключение. Начни она строить свою карьеру – он был бы только рад. Но Кате давно плевать на карьеру, наверное, поэтому Брагин и ввинтил про отчаянных домохозяек. А может, не поэтому, черт его знает.

– Вспоминаешь о ней?

– Сто лет не вспоминал. И сейчас бы не вспомнил.

– Но знаешь, как она живет. И что с ней произошло.

– Да это Лёха Грунюшкин мне рассказал.

– Зачем?

– Э-э… Просто так.

– Я знаю Грунюшкина. Он ничего просто так не делает. Не тот замес.

Несуразный человек – Брагин. Во всем, что не касается аэродинамической трубы. Стоит ему только вступить в диалог, даже с самыми близкими, – каждый последующий ответ оказывается хуже предыдущего, и все запутывается окончательно. Вот и теперь: зачем-то подставил Грунюшкина, к которому Катя всегда испытывала симпатию. А теперь выходит, что подколодный змей Грунюшкин искушал Брагина ненужными воспоминаниями о прошлом. Или – для чего-то нужными?

– Послушай, детка. Ты же сама завела этот разговор.

– Я виновата?

– Нисколько не виновата.

– Я виновата. Во всем.

– Все хорошо, – пытался отделаться своими обычными мантрами Брагин. – Я люблю тебя, и все хорошо.

Все совсем не так хорошо, вовсе нехорошо. Давно нехорошо. Но сейчас об этом лучше не думать, а сосредоточиться на произошедшем в автобусе № 191. И на парне с дурацкой бороденкой, билетном гурмане.

– Сможете описать его подробно?

– Фоторобот составить? – деловито переспросила Маврокордато.

– Что-то вроде того.

– Можно попробовать. Сейчас?

– Чуть позже. И не здесь. В управлении. Адрес я вам сообщу.

Бородой сегодня никого не удивишь. Их старательно выращивают все кому не лень, чтобы довести до ума в ближайшем барбершопе. Барбершопе, мать его! Даже Грунюшкин сподобился, пал жертвой агрессивного тренда последних двух лет. Все еще надеется поспеть за молодыми никчемными хипстерами, хотя целевая аудитория его сериалов – провинциальные клуши 45+. Собственно, от Грунюшкина Брагин и услышал впервые это слово: «хипстер». Или – хипстота. Если верить кондукторше, именно такая хипстота некоторое время сидела рядом с жертвой. Разговелась счастливым билетиком и тут же порешила бедняжку с Нерчинской.

Не вяжется.