Лики смерти

Короче, сверхъестественному созданию пришлось бы изрядно попотеть (если оно способно потеть, конечно), пытаясь переступить мой порог без приглашения. Если это не настоящая Сьюзен, а какой-нибудь мастер перевоплощения, или (Боже сохрани!) Сьюзен все-таки окончательно превратилась в вампира, войти ей не удастся. Если же настоящая Сьюзен – войдет без проблем. Ну, по крайней мере ничего страшного с ней порог не сделает. Куда больше вреда может наделать параноидальная подозрительность экс-бойфренда.

С другой стороны, как-никак шла война, и Сьюзен вряд ли обрадовало бы, если бы меня убили. Лучше уж быть параноиком, но живым.

Сьюзен не задержалась в дверях. Она шагнула внутрь, повернулась, чтобы запереть замок, и посмотрела на меня:

– Так сойдет?

Конечно, сошло. Облегчение, смешанное со внезапным взрывом эмоций, клокотало в моей крови. Это было все равно что после долгих дней страданий проснуться и понять, что боль исчезла. На место боли пришла пустота – и заполнять эту пустоту сразу же устремились другие чувства. Возбуждение – бурлящая взвинченность, как у подростка перед свиданием. Волна горячей, обжигающей радости, счастья, ..

И в тени этих эмоций не потерялось и несколько других, не столь светлых, но не менее заметных. Простое чувственное наслаждение от ее запаха, от вида ее лица, ее темных волос. Мне необходимо было осязать ее кожу, прижать ее к себе.

Не просто желание – жгучий голод. В ту минуту, когда она стояла передо мной, я жаждал ее – всю, без остатка, как жаждут пищу, или воду, или воздух, или что-то более важное. Я хотел сказать ей, дать ей знать, как много для меня значит то, что она здесь. Впрочем, я никогда не был силен в словах.

Когда Сьюзен повернулась от двери, я уже стоял вплотную к ней. Она негромко ахнула от неожиданности, но я привалился к ней, прижавшись плечами к плечам.

Я припал губами к ее губам, и губы ее оказались мягкими, сладкими, огненно-горячими. На мгновение она напряглась, потом с тихим вздохом обняла меня, ответив на поцелуй. Я ощущал ее всю – ее горячее, слишком горячее, сильное, мягкое тело. Голод мой крепчал, а вместе с ним и поцелуй; мой язык осторожно касался ее языка, дразня и лаская. Она отзывалась с той же страстью, негромко всхлипывая. Голова у меня начала немного кружиться, но хотя какая-то часть моего рассудка подавала тревожный сигнал, я только еще крепче прижимался к ней.

Моя рука скользнула по ее спине вниз, под куртку, под футболку, коснувшись горячей мягкой кожи наталии. Я с силой прижал ее к себе, и она с готовностью отозвалась, чуть приподняв ногу и охватив мое бедро. Дыхание ее было горячим, частым. Я скользнул губами к ее шее, пощекотал ее кожу языком, и она со стоном выгнулась, оголив живот еще сильнее. Я целовал ее в мочку уха, осторожно покусывая, и по телу ее каждый раз прокатывалась волна дрожи, а из горла вырывался чуть слышный, полный желания стон. Я снова впился в ее губы, и ее пальцы сжались в моих волосах, притягивая к себе.

Голова кружилась все сильнее. Какая-то трезвая мысль отчаянно пыталась достучаться до меня, и я бы с радостью прислушался к ней, но поцелуй лишал меня этой возможности. Желание и страсть полностью заглушили рассудок.

Внезапное пронзительное шипение заставило меня вздрогнуть и оторваться от Сьюзен. Я тряхнул головой и принялся лихорадочно оглядываться.

Мистер, мой бесхвостый, закаленный в драках кот (не иначе – пума) выгнул спину перед камином, уставив взгляд своих изумрудных глаз в Сьюзен. Веса в Мистере фунтов тридцать, а голос у тридцатифунтовой кошки может быть почти невыносимый.

Сьюзен вздрогнула и, прижав руку к груди, отвернула от меня лицо и мягко оттолкнула от себя. Губы мои горели от желания снова прижаться к ее рту, но я зажмурился и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь совладать с собой. Потом на шаг отступил от нее. Я всего-то хотел подбросить дров в огонь – в буквальном, не переносном смысле, – но комната пошла кругом, и все, что я смог сделать, – это рухнуть в ближайшее кресло.

Мистер прыгнул ко мне на колени – более резво, чем полагалось бы, – и, потершись мордой о мой живот, заурчал, как хороший дизель. Я с усилием поднял руку, чтобы погладить его, и минуты через две комната престала вращаться.

– Что, черт подери, происходит? – пробормотал я. Сьюзен вышла из тени, пересекла комнату и, подойдя к камину, взяла кочергу. Она пошевелила угли так, чтобы они снова затеплились алым, и принялась подкладывать в камин дрова со старого жестяного подноса.

– Я ощутила... – произнесла она, помолчав немного. – Я чувствовала, как это действует на тебя. Это... – Она вздрогнула. – Это было приятно.

Еще как приятно! И было бы еще приятнее, когда бы вся эта одежда не мешала бы...

Впрочем, вслух я сказал только:

– Действует? Что?

Она оглянулась через плечо; выражения ее лица я не понял.

– Яд, – пояснила она негромко. – Они называют это поцелуем.

– Пожалуй, я не в претензии на название. Звучит куда романтичнее, чем «наркотический дурман».

Какая-то часть меня жаждала продолжать лишенный содержания треп, подавляя любую мысль, если только она не связана с немедленным срыванием одежды. Я решил не прислушиваться к этой части меня.

– Ну... да... Помню. Когда мы с тобой целовались в последний раз. Я думал, мне показалось.

Сьюзен мотнула головой и села на камни у камина, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Огонь понемногу разгорался, но лицо ее оставалось в тени.

– Нет. То, что сделала со мной Бьянка, все-таки изменило меня. В физическом смысле. Я теперь сильнее. Чувства острее. И еще... – Она осеклась.

– «Поцелуй», – пробормотал я. Моим губам, похоже, не очень нравилось это слово. Реальный поцелуй подходил им гораздо больше. Я оставил без внимания и это.

– Да, – кивнула она. – Не такой, конечно, силы, как у них. Слабее. Но все-таки есть.

Я провел по лицу рукавом.

– Знаешь, чего мне сейчас не помешало бы? – Или обнаженная, извивающаяся в моих объятиях Сьюзен, или, на худой конец, освежающий душ из жидкого азота. – Пива. Будешь?

– Я пас. – Она мотнула головой. – Не уверена, что мне сейчас полезно притуплять чувства.

Я кивнул, встал и пошел к леднику. Это самый настоящий ледник, в котором охлаждающим телом служит старый, добрый лед, а не какой-нибудь там фреон. Достал из него темную бутылку Макова домашнего пива, откупорил и сделал большой глоток. Мак пришел бы в ужас, узнай он, что я пью его пиво охлажденным – он гордится стопроцентным следованием традициям, – но я всегда держу парочку его бутылок у себя в леднике на случай, если понадобится охладиться. Ну что тут скажешь: я простой, неотесанный чародей-янки. Я выпил, наверное, с полбутылки и прижал холодное стекло ко лбу.

– Ну, – сказал я. – Я так понимаю, ты здесь не затем, чтобы, гм...

– Чтобы сорвать с тебя одежду и самым бесстыдным образом насладиться тобой? – подсказала Сьюзен. Голос ее снова звучал спокойно, но я ощущал за этим спокойствием снедавший ее голод. Не знаю только, ободрило это меня или, наоборот, тревожило. – Нет, Гарри. Это не... не то, что я могу позволить себе с тобой. Как бы мы оба этого ни хотели.

– Но почему? – спросил я. Я и сам понимал уже почему, но слова эти сами сорвались с моего языка прежде, чем я успел их удержать. Я нахмурился и уставился на пиво.

– Я не хочу над собой терять контроль, – сказала Сьюзен. – Ни при каких условиях. Ни с кем. Тем более с тобой. – Некоторое время единственным звуком был треск поленьев в камине. – Гарри, я же умру, если сделаю тебе что-нибудь дурное.

«Гораздо вероятнее, – подумал я, – умру я... Да ну, не о себе думай, Гарри, – о ней. Возьми себя в руки. Это всего лишь поцелуй. Только и всего».

Я допил пиво – что было не лишено приятности, конечно, но и вполовину не так, как некоторое другое из того, что я делал в этот вечер. Потом пошарил в леднике.

– «Колы»? – предложил я Сьюзен.

Она кивнула, оглядываясь. Взгляд ее задержался на полке над камином, где у меня стояли ее фотография и несколько полученных от нее открыток, а еще – маленькая серая коробочка с отвергнутым ею кольцом.

– У тебя что, живет кто-то?

– Нет. – Я достал пару банок и протянул одну ей. Она взяла, не касаясь моих пальцев. – А что?

– У тебя все так прибрано, – сказала она. – И от одежды пахнет кондиционером. Ты никогда раньше не пользовался кондиционером.

– А, это... – Не скажешь же ты человеку, что за твоим домом присматривают фейри. Тебя просто сочтут психом. – Ну, у меня тут, типа, прибирают.

– Я слышала, ты слишком занят, чтобы прибираться сам, – сообщила Сьюзен.

– Ну да... Зарабатываю на жизнь.

Сьюзен улыбнулась:

– Я слышала, ты спас мир от какого-то проклятия. Это правда?

Я побарабанил пальцами по банке.

– Типа того.

Она рассмеялась:

– И как же ты типа спас мир?

– Ну, в гринписовском смысле слова. Если бы я облажался, мог бы случиться неслыханный природный катаклизм... правда, не уверен, что кто-нибудь заметил бы серьезные изменения еще лет тридцать или сорок: климатические изменения не происходят быстро.

– Звучит жутковато, – сказала Сьюзен. Я пожал плечами:

– Если честно, меня больше заботило, как спасти свою задницу. Остальной мир уже во вторую очередь. А может, это я просто циничнее стал. У меня сильное подозрение, что я не дал фейри разнести все к чертовой матери только для того, чтобы это сделали мы сами.

Я снова сел в кресло, мы открыли банки и некоторое время пили молча. Мало-помалу мое сердце перестало стучать слишком уж громко.

– Мне тебя не хватает, – буркнул я наконец. – Кстати, и твоей редакторше тоже. Она мне звонила недели две назад. Сказала, твоя статья не пришла в срок.

Сьюзен кивнула:

– Это одна из причин, почему я здесь. Я ей обязана многим – просто письмом или звонком не отделаешься.

– Увольняешься? – спросил я. Она кивнула.

– Нашла новое место?

– Типа того, – отозвалась она, смахивая рукой прядь волос с лица. – Я не могу пока рассказать тебе всего.

Я нахмурился. Сколько я помнил Сьюзен, она всегда сгорала от страсти раскопать правду и поделиться ею с другими. Да и сама ее работа в «Волхве» стала результатом упрямого нежелания закрывать глаза на очевидные для нее вещи, пусть остальным они и казались ерундой. Она относилась к той редкой породе людей, которые умеют остановиться и задуматься о разном, даже о диком, сверхъестественном, а не отмахиваться от этого. Это и привело ее в «Волхв». И именно благодаря этому мы с ней встретились и познакомились.

– У тебя все в порядке? – спросил я. – Ты не попала в беду?

– В общем и целом – нет, – сказала она. – Но ты попал. Потому, Гарри, я и приехала.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я здесь, чтобы предостеречь тебя. Красная Коллегия...

– Послала Паоло Ортегу бросить мне вызов. Знаю.

Она вздохнула:

– Но ты не знаешь, во что ты ввязываешься. Гарри, Ортега – один из самых опасных ноблей Коллегии. Он их военный предводитель. С начала войны он убил с полдюжины стражей Белого Совета в Южной Америке, и это он разработал и провернул то нападение в Архангельске в прошлом году.

Я привстал. Кровь отхлынула от моего лица.

– Откуда ты это знаешь?

– Я же репортер, Гарри. Откопала.

Я покрутил в руке банку «колы», хмуро глядя на нее.

– Какая разница? Он предложил дуэль. Честный поединок. Если он это серьезно, я приму вызов.

– Тебе нужно знать еще кое-что, – сказала Сьюзен.

– Что именно?

– Точка зрения Ортеги на эту войну не пользуется особой популярностью в Коллегии. Ее разделяет только узкая правящая прослойка. Большинство же тешит себя надеждами на бесконечное кровопролитие. И еще – им очень импонирует идея войны, которая смела бы Белый Совет. Они считают, что, если им удастся раз и навсегда избавиться от чародеев, в будущем им больше не придется прятать свою сущность.

– Но какое это имеет отношение ко всему?

– Подумай хорошенько, – сказала Сьюзен. – Гарри, Белый Совет тоже не в восторге от этой войны. И если у него будет удобоваримый повод положить ей конец, он так и поступит. В этом и заключается план Ортеги. Он убивает тебя, и Белый Совет предлагает мир. Красные даже пойдут на кое-какие уступки, Белый Совет закрывает глаза на смерть одного из своих – и все. Конец войне.

Я зажмурился.

– Но откуда ты...

– Гарри, Гарри! Я же сказала: я репортер.

Я нахмурился до боли во лбу.

– Ладно, ладно. Ну, в теории выглядит не так уж плохо. Мне нравится – все, кроме средней части. Согласно которой мне положено умереть.

Она слабо улыбнулась:

– Большинство Красных предпочло бы сохранить тебе жизнь. Пока ты дышишь, у них остается повод продолжать войну.

– Пусть подавятся, – буркнул я.

– Они попытаются предотвратить дуэль. Мне показалось, тебе стоит знать.

– Спасибо. Я...

Тут в дверь постучали – довольно громко. Сьюзен вздрогнула и распрямилась, не выпуская из руки кочерги. Я поднялся чуть медленнее, выдвинул ящик из-под столика у кресла и достал пистолет, который держу дома, – старый, здоровый «Каллаган – Грязный Гарри» весом в семьдесят пять тысяч фунтов. Еще я достал оттуда шелковый шнур в ярд длиной и повесил его на шею так, чтобы в любой момент мог сдернуть.

Я взял пистолет обеими руками, навел ствол на дверь и взвел курок.

– Кто там?

– Скажите, Сьюзен Родригез здесь? – спросил из-за двери после секундной паузы глухой мужской голос.

Я покосился на Сьюзен. Она выпрямилась еще сильнее, взгляд ее сердито вспыхнул, но кочергу поставила на место, рядом с камином. Потом махнула мне рукой.

– Убери пушку. Я его знаю.

Я опустил револьвер, но убирать не стал. Сьюзен подошла к двери и отперла ее.

За дверью стоял самый невыразительный тип из всех, что мне приходилось видеть. Роста в нем было пять футов и девять дюймов. Волосы заурядного каштанового цвета, глаза – столь же заурядно карие. Одежда – джинсы, коричневый пиджак и поношенные кеды. Лицо... про такие лица обычно нечего сказать: они непривлекательны, но и не отталкивают и стираются из памяти, стоит взгляду переместиться в сторону. Он не производил впечатления ни силача, ни хиляка, ни умного... вообще никакого.

– Что это ты здесь делаешь? – спросил он у Сьюзен без всякого вступления. Голос его оказался не выразительнее внешности – волнительный, как мотоциклетный выхлоп.