Помоги проекту - поделись книгой:
ИСТОРИЯ МАРКСИЗМА.
Том первый.
Издательство «Прогресс»
Москва – 1984
Общая редакция и предисловие
Storia del marxismo
Volume primo
Il marxismo ai tempi di Marx
Giulio Einaudi editore
Torino – 1978
Предисловие
Итальянское леволиберальное издательство «Эйнауди» выпустило в свет коллективный труд «История марксизма», охватывающий исторический период от начала деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса до наших дней. Этот труд вышел в четырех томах: «Марксизм во времена Маркса», «Марксизм в эпоху II Интернационала», «Марксизм в эпоху III Интернационала», «Марксизм сегодня».
В данном предисловии мы кратко охарактеризуем издание в целом и, поскольку переводу каждого из его томов предпослано наше отдельное предисловие, сосредоточим внимание на первом томе – «Марксизм во времена Маркса».
«История марксизма» написана большим коллективом авторов из разных стран, которые декларируют в качестве своей задачи всесторонний анализ деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса и последующего развития марксизма в различные периоды социальной истории. Специфика труда заключается в том, что он подготовлен людьми, как правило, претендующими на профессиональное знание всего сложного комплекса марксистского учения и, больше того, на приверженность этому учению. Большинство участников авторского коллектива причисляют себя к марксистам: некоторые являются членами компартий (Италии, Англии, Франции), другие – левыми социалистами. Но есть в этом коллективе и буржуазные «марксологи», и авторы, эмигрировавшие из социалистических стран и порвавшие с правящими компартиями. Одни авторы искренне стремятся показать всю глубину идей Маркса и Энгельса, видя их продолжателя в Ленине, тогда как другие прямо или косвенно пытаются выхолостить, исказить или поставить под сомнение существенные стороны марксизма-ленинизма и прежде всего бросить тень на теорию и практику реального социализма. Такая неоднородность авторского коллектива – понятно, что о коллективе можно говорить здесь довольно условно, – приводит, естественно, к противоречиям между авторами в трактовке марксизма, к неровности всего издания: одни главы оказываются фактологически и концептуально содержательными, другие – поверхностными.
Многие мысли и оценки, высказываемые в «Истории марксизма», выглядят неортодоксальными, но не без основания могут быть восприняты как ревизионистские; отдельные поднимаемые в монографии темы излагаются в таком объективистском тоне, который чужд советским исследователям истории развития марксизма-ленинизма.
Тем не менее данный труд, по-видимому, представит интерес по меньшей мере в нескольких аспектах. Прежде всего, он демонстрирует определенную методику анализа первоисточников, помещения их в различные исторические контексты и «безбрежную свободу мышления», характерную для западной левой интеллигенции.
Известно, что марксизм давно стал модой в интеллектуальных кругах Запада, но это обстоятельство ведет также к его «размыванию». Этот процесс как раз весьма полно отражается в рассматриваемом издании, что также приходится учитывать и что придает объективную значимость – хотя бы как явлению общественной мысли – данному изданию.
Надо сказать также, что, хотя понимание марксизма в этой работе в целом далеко от нашего, объективно и независимо от воли конкретных авторов она в какой-то мере способствует популярности марксизма и именно за это критиковалась буржуазной прессой.
Характерно, что весь четырехтомник опубликован одним из крупнейших и наиболее влиятельных итальянских издательств, постоянно печатающим политико-теоретические работы многих ведущих деятелей ИКП, особенно с «еврокоммунистических» позиций. Не случайно авторы труда немалое место уделяют проблеме отношения марксизма к демократии (понимая последнюю в абстрактном и далеком от марксизма смысле), нередко при этом нарушая иерархию ценностей в структуре марксизма. В общем, в работе довлеют левосоциалистические позиции, сочетающие порою искреннюю антибуржуазность, абстрактно-теоретическую революционность с нечеткостью идейных позиций и наивным прекраснодушием в политике.
Авторы книги претендуют на «творческое понимание» марксизма, на новое, современное прочтение произведений его основоположников. Внимательный читатель, однако, легко обнаружит расхождения предложенных трактовок с пониманием учения Маркса – Энгельса – Ленина советским обществоведением.
Ведущую роль в разработке издания и доведении его до конца сыграл английский коммунист Э. Хобсбом, известный ученый-обществовед и публицист, близкий к руководству Итальянской коммунистической партии и постоянно печатающийся в ее газетах и журналах. Ему же принадлежат 4 из 12 статей настоящего тома.
Характерен замысел всего издания, изложенный Хобсбомом во вступлении к первому тому. Здесь отвергается концепция, согласно которой подлинным марксизмом современной эпохи является марксизм-ленинизм, воплощенный в теоретической и практической деятельности КПСС и других братских партий стран социалистического содружества, в идейно-политической борьбе международного коммунистического движения. Авторы и составители «Истории марксизма» истолковывают марксизм плюралистически, считая, что в современном мире сосуществует много «марксизмов». По их мнению, марксистами могут считаться как реформисты, коль скоро они «идут от Маркса», так и революционеры, а к последним причисляются и анархиствующие, левацкие элементы. Тем не менее авторы вынуждены признать революционность учения Маркса как его основополагающее качество, притом революционность, опирающуюся на знание открытых Марксом и Энгельсом объективных законов общественного развития. Поэтому относить взгляды реформистов или же анархистов к марксизму оказывается по меньшей мере неубедительным. Впрочем, сам Хобсбом, по существу, признает нелогичность и противоречивость плюралистической концепции марксизма.
Для настоящего тома характерно особое внимание к молодому Марксу, тогда как анализу основного его произведения – «Капитала», – не говоря уже о более поздних работах, отведено несоразмерно малое место. Более того, Хобсбом и некоторые его коллеги проводят глубоко ошибочную мысль, будто начиная с 70-х годов прошлого века теоретическая и практическая деятельность Маркса сошла на нет. Это мнение было убедительно опровергнуто не только советскими, но и зарубежными марксистами. В то же время нельзя сказать, что в рассматриваемом томе отражен лишь столь модный среди буржуазных исследователей антропологический подход (который обычно связывается ими как раз с ранним периодом творчества Маркса), поскольку Марксово материалистическое понимание истории освещается в ней достаточно подробно.
Не вполне четок отбор тем для статей настоящего тома. Некоторые очерки в чем-то дублируют друг друга, но, с другой стороны, среди них нет статей о целостности Марксова учения, о Марксовой теории общественно-экономических формаций, да и по ряду других важных вопросов.
Пытаясь выявить обусловленное исторически и концептуально развитие взглядов Маркса и Энгельса, авторы «Истории марксизма» иной раз переходят грань, отделяющую историзм от релятивизма, в результате чего оказывается размытым само представление о марксизме, его понимание и определение.
В главе об источниках марксизма, написанной Хобсбомом, автор старается дать широкий обзор предпосылок Марксова учения. Однако из его изложения не вполне ясно, почему Маркс и Энгельс не причисляли, скажем, Бабёфа к своим прямым предшественникам наряду с Сен-Симоном, Фурье и Оуэном. Между тем современные исследования показывают, что грубый уравнительный коммунизм от Мора до Бабёфа, основанный не на прогрессе производительных сил и социальных институтов, а лишь на революционной перестройке распределения, не мог стать источником марксизма. Игнорируя известную ленинскую концепцию трех источников и трех составных частей марксизма, в частности значение английской классической политэкономии, Хобсбом нарисовал чрезвычайно пеструю и по существу эклектическую картину, чуждую Марксовой концептуальной строгости.
Небольшая статья о материалистической концепции истории, принадлежащая перу английского «марксолога» Д. Маклеллана, основана на его книге «Мысль Карла Маркса», вышедшей в Нью-Йорке в 1975 году. Автор доводит свой анализ лишь до конца 40-х годов XIX века, не касаясь ни «Капитала», ни тем более последующих работ Маркса и Энгельса.
Эссе о значении Маркса для исторической науки и особенно о формировании его исторических воззрений написал профессор Сорбонны, крупный историк-коммунист П. Вилар. Но и он остановился перед «Капиталом», сочтя, видимо, невозможным проанализировать этот труд в небольшой статье.
То же произошло с М. Доббом, автором следующей, политэкономической главы. Профессор Оксфорда, коммунист Добб известен своими капитальными исследованиями, выдержанными в духе марксизма-ленинизма, но он умер во время подготовки тома, не успев довести свою главу до завершенного вида.
Выходец из Венгрии, эмигрировавший после 1956 года в Англию, И. Месарош написал главу о Марксе-философе, в чем-то следуя концепции раннего Лукача, которую тот позднее сам же дезавуировал. Да и стиль этой статьи – абстрактно-туманный. Слабость ее, как и некоторых других статей тома, заключается еще и в том, что теория Маркса рассматривается вне практики, направленной на ее реализацию, а Маркс-философ, по существу, отрывается от Маркса-политика.
Профессор-коммунист Н. Бадалони, президент римского Института Грамши, созданного ЦК ИКП, в отличие от других участников авторского коллектива в своей статье достаточно подробно анализирует «Капитал». Но он фокусирует свою работу на сугубо экономической стороне Марксовой теории социального освобождения, тогда как его тема – статья называется «Маркс и поиски коммунистической свободы» – может быть всесторонне раскрыта лишь с учетом Марксовой критики анархизма и так называемого «казарменного коммунизма».
Интересна работа Л. Крейдера о занятиях и исследованиях Маркса в области антропологии и этнографии. Удивляет, однако, что автор считает себя первым публикатором Марксовых конспектов таких известных работ, как: Л. Морган «Древнее общество», М. Ковалевский «Общинное землевладение», Г. Мейн «Лекции по древней истории институтов», Дж. Леббон «Происхождение цивилизации». Первые два из этих конспектов были напечатаны еще в 1941 году в IX томе Архива К. Маркса и Ф. Энгельса, а все они опубликованы в 1975 году в 45-м томе 2-го издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, то есть за три года до выхода в свет первого тома «Истории марксизма». Огорчительно, что даже ведущий на Западе специалист по этой проблематике, каким является Крайдер, не знает об этих советских публикациях.
Очередная статья Хобсбома о политических аспектах марксизма привлекает обстоятельностью подхода к этой теме. Однако, анализируя развитие взглядов молодого Маркса, автор воздерживается от исследования чрезвычайно содержательной полемики Маркса с Бакуниным и вариантов писем Маркса В. Засулич. Автор довольно поверхностно рассматривает концепцию диктатуры пролетариата. Создается впечатление, что Хобсбом априорно принимает распространенную среди западных «марксологов» точку зрения, будто Маркс не разработал целостной политической теории.
Левый западногерманский социал-демократ Г. Гаупт в своем посмертно опубликованном очерке стремится выявить генезис терминов «марксизм» и «марксисты», развивая вышеупомянутую плюралистическую концепцию. Нельзя, правда, не отметить, что автор решительно полемизирует с известным французским «марксологом» М. Рюбелем, немало старающимся принизить марксизм. Гаупт, напротив, осознает значение марксизма, хотя его описанию и присущ в известной мере объективизм, приводящий к тому, что автор уклоняется от сопоставления принципиально различного отношения Ленина и его идейных противников к Марксову наследию.
Представляет интерес написанный Г. Джонсом очерк об Энгельсе. Идя вразрез с принятым в западной «марксологии» принижением значения великого сподвижника Маркса, автор показывает обширный и оригинальный вклад Энгельса в формирование и развитие марксизма, его индивидуальную и незаменимую роль как соратника Маркса. Автор сосредоточивает внимание на анализе работ и взглядов молодого Энгельса, подчеркивая его приоритет в разработке некоторых положений марксизма. Деятельность позднего Энгельса рассмотрена, однако, очень бегло, и очерк в целом создает впечатление незавершенности.
В заключительной статье Хобсбома об изданиях работ К. Маркса и Ф. Энгельса игнорируется наиболее полное из уже вышедших, снабженное детальным научным аппаратом 2-е издание Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, осуществленное Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, как и вся современная работа института. Хобсбом явно не информирован об издании Архива К. Маркса и Ф. Энгельса и лишь мимоходом упоминает реализуемое ныне ИМЛ при ЦК КПСС совместно с ИМЛ при ЦК СЕПГ издание Полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на языке оригинала (MEGA).
При всех отмеченных недостатках и пробелах первый том «Истории марксизма», как и все это фундаментальное издание, содержит немалый познавательный материал как фактологического, так и аналитического свойства и в этом плане может заинтересовать советских специалистов.
В целях информации издательство «Прогресс» направляет читателям перевод первого тома итальянского четырехтомника «История марксизма».
Эрик Хобсбом.
ВСТУПЛЕНИЕ
Когда несколько лет назад мы начали думать об издании этой книги, еще не было исчерпывающих и крупных работ, посвященных историческому и аналитическому изучению развития марксизма. Действительно, хотя многие авторы и попытались создать собственные исследования в этой области и даже имеются сборники очерков различных авторов, труда, подобного тому, который задумала создать группа инициаторов «Истории», не было и до сих пор не существует, по крайней мере на Западе. Больше всего близка к идее нашего замысла «История социалистической мысли» Дж.Д.X. Коула, но его исследовательская мысль как бы вышла далеко за пределы марксизма, а анализ оказался ограниченным; к тому же история марксизма с момента написания этого труда ушла далеко вперед. С другой стороны, помимо бесполезных споров и наряду с трудами довольно низкого уровня, за последние 20 лет появилось значительное число работ, посвященных отдельным аспектам теории и истории марксизма, – от таких крупномасштабных, как «История русской революции» Э.X. Карра, до монографий о наиболее крупных марксистах, о его разных школах, об истории (краткой или полной) социал-демократических и коммунистических партий – вплоть до исследований по узким и специфическим теоретическим проблемам, таким, как, например, очерк Дж. Софри об азиатском способе производства в работах Маркса. В этот период более, чем когда-либо (за исключением, возможно, лишь 1890 – 1914 годов), возросло количество, многообразие и, видимо, качество марксистских работ и строго научных исследований по марксизму, появилась масса разрозненных материалов, которые сегодня можно синтезировать. В то же время сформировалась достаточно большая группа серьезных и компетентных исследователей, способных внести значительный вклад в эту работу. В сказанном, собственно, и состоит цель данной «Истории марксизма»; если она и не станет выражением точки зрения на эту науку в переживаемые нами 70-е годы, то все-таки, как надеемся, не потеряет своего значения в ближайшие 10 – 20 лет.
Марксизм – это теория, имеющая самые глубокие практические корни, которая более других на деле повлияла на историю современного мира, и в то же время это метод объяснения и изменения мира. Поэтому историю марксизма следует писать, должным образом учитывая вышесказанное. Она не может быть историей только того, что марксисты (и в первую очередь сам Маркс) думали, писали и обсуждали, не может быть лишь традиционным возрождением генеалогического древа идей, пусть даже и с помощью марксистского анализа отношений между «сознанием» и общественным бытием, из которого она возникла. Необходимо проанализировать также движения, вдохновленные марксизмом или объявляющие себя таковыми: революции, в которых принимали участие марксисты, и попытки марксистов построить социалистическое общество в условиях, позволявших это сделать. К тому же, поскольку теоретический диапазон марксистского анализа и практическое влияние марксизма коснулись почти всех областей мысли и деятельности человека, вполне естественно, что проблематика нашей истории обязательно должна обрести широкие рамки. Марксизм имел огромное политическое воздействие, распространившись от Арктики до Патагонии, от Китая до Перу. Марксисты-мыслители выражали свое мнение и по поводу математики, и по поводу живописи, и по вопросам сексуальных отношений независимо от того, какую позицию в этих вопросах занимала административная и государственная власть.
Самая главная наша задача и состоит в том, чтобы найти форму подачи столь обширной и на первый взгляд безграничной темы. Возможно, будущему читателю будет небесполезно хотя бы схематично ознакомиться с основными принципами этого труда.
Начнем с той очевидной предпосылки, что историю марксизма нельзя считать завершенной, поскольку марксизм – это структура постоянно живой мысли, и ее преемственность в основном сохраняется со времен Маркса и Энгельса и даже после завершения их деятельности. Поэтому естественно предположить, что многие будут читать эту книгу не только из академического любопытства, как могли бы читать какую-нибудь историю астрологии или средневековой схоластики, а с желанием открыть для себя, в какой степени марксистская мысль способствует (и способствует ли) решению актуальных проблем. Есть марксисты, которые именно в настоящее время заняты этими проблемами, и их деятельность также принадлежит истории марксизма. Они, как правило, пытаются выразить собственные мысли, ссылаясь на труды Маркса или марксистов послемарксового периода, или же по меньшей мере стараются связать свои работы с указанными трудами. В этом смысле преемственность марксизма намного теснее и очевиднее, нежели преемственность других действующих значительных учений, таких, как, например, дарвинизм. Нет ни одного ученого-эволюциониста, который не отдавал бы должного Дарвину, но если кто сегодня и читает «Происхождение видов», то лишь только из любви к истории, из почтения к автору или из личного интереса. Труды же Маркса, даже молодого, читаются и ценятся до сих пор как действенный вклад в дискуссии по самым животрепещущим вопросам, сохраняя свое значение для его последователей.
Во-вторых, нам не хотелось бы считать предметом этой «Истории» некий единственный в своем роде марксизм, не говоря уже об «истинном» марксизме, который противопоставляется каким-то иным, «неистинным» марксизмам или же отклонениям от него. В принципе в эту «Историю» вошли все концепции, которые объявляют себя исходящими от Маркса или находящимися под влиянием его работ, включая и более отдаленные влияния, уводящие далеко за пределы деятельности самих мыслителей, называющих себя марксистами, движений и институтов, провозглашающих себя марксистскими. Поскольку идеи, исходящие от Маркса, – так же, как, например, идеи Фрейда и Дарвина, – вошли составной частью в современное интеллектуальное наследие, а в ходе академических и политических дискуссий сознательно затрагиваются проблемы, поставленные марксистами – пусть даже чисто в академическом плане, – мы не можем не принимать этого во внимание, хотя в нашем труде этот вопрос должен отойти на второй план.
Всеобъемлющий характер данной программы не означает агностицизма в отношении того, что является и что не является марксизмом, и в еще меньшей степени того, что сам Маркс действительно хотел сказать, не говоря уже о более или менее верном истолковании его мысли его последователями. Однако и истолкования, в которых явно отсутствует ясность, тоже принадлежат истории марксизма. Марксизм обладает единством, объясняемым как целостностью теории, выработанной Марксом, спецификой практических вопросов, которые он надеялся разрешить с помощью этой теории, – таких, как проблемы революции и переходного к социализму периода, – так и исторической преемственностью, свойственной основным организованным группам марксистов, которые могут найти свое место, так сказать, на генеалогическом древе, чей ствол представляют социал-демократические организации, действовавшие в последние годы жизни Энгельса. Однако речь тут идет о «единстве в многообразии»[2]. Это единство основывается не на теоретико-политическом согласии, а на общих целях (таких, как социализм) и в особенности на общей принципиальной поддержке основных положений теоретического наследия Маркса и Энгельса независимо от последующих исправлений и дополнений. Из этого единства исключаются «легальные марксисты» царской России (в отличие, скажем, от Бунда), начиная с того момента, когда фактически и юридически они отошли от общей цели, хотя, по крайней мере поначалу, сохраняли верность теории. В равной степени исключаются отсюда и фабианцы (в отличие от Бернштейна, который политически был очень к ним близок и испытывал их непосредственное влияние), поскольку они полностью отвергали доктрину Маркса в то время, как, например, ревизионисты относились к ней несколько иначе.
Кроме того, мы полагаем, что, во всяком случае в настоящее время (как, впрочем, и ранее), не существует единого марксизма, а имеется много марксизмов, зачастую, как это прекрасно известно, остро полемизирующих друг с другом до такой степени, что они не признают друг за другом право называться марксизмом. Настоящая «История» не ставит своей задачей определить обоснованность их взаимных притязаний, разве что в чисто техническом и конкретном плане. Задача историка – показать, что Маркс, по крайней мере на одном из важнейших этапов разработки своей теории, верил в существование «азиатского способа производства»; проследить за политическими соображениями, которые наряду с другими привели к отказу от этой концепции почти во всем коммунистическом марксизме 30-х годов, и оценить попытки вновь ввести это понятие начиная с 50-х годов. В задачу исследователя-историка не входит определение того, являются ли противники «азиатского способа производства» «лучшими» или «худшими» марксистами. Задача историка – показать, что среди множества организаций большевистского типа коммунистические ортодоксальные партии (сталинисты), по крайней мере с начала 20-х и до конца 50-х годов, были сильнее и играли более важную роль, в то время как теоретики группы ленинистов-диссидентов, за некоторыми исключениями местного, а чаще всего регионального уровня, численно не представляли большой значимости. Однако констатация этого факта не дает оснований для каких-либо суждений в пользу соответствующего вклада различных крупных или мелких организаций в дело развития марксистского анализа. Историку следует воздерживаться от суждений подобного рода, если они не подкрепляются рациональными данными. Он может учесть лишь тот очевидный факт, что, в то время как коммунисты-ортодоксы практически не могли провести никакого анализа, например, политического и экономического развития СССР, по столь же очевидным причинам диссиденты-ленинцы именно такому анализу отдавали большую часть собственной энергии. Он ограничится тем, что отметит расхождения в этом анализе, скажем, по вопросу о том, считать ли СССР выродившимся пролетарским государством или формой государственного капитализма, не претендуя на то, чтобы закрыть пока что продолжающуюся дискуссию. Однако он может и должен сказать, что догматическая ортодоксальность, характерная для русского марксизма после смерти Ленина, насколько мы можем судить, вряд ли была бы одобрена Марксом. И все же вполне возможно, что, если бы даже Маркс лично с ней не соглашался, ему пришлось бы, во всяком случае, заняться ею и рассмотреть ее в качестве одного из аспектов внутреннего развития марксизма, наблюдая за ростом одной из ветвей генеалогического древа марксизма, которая с точки зрения практической политики много десятилетий действительно играла ведущую роль в росте этого древа.
Третье положение является следствием второго. Очевидно, что коллективный труд по истории марксизма может быть написан авторами различных убеждений, со своим пониманием как теоретических сторон марксистского анализа, так и того, что касается политических последствий подобного анализа. Но все же трудно предположить, что авторы, придерживающиеся двух резко противоположных точек зрения, могут участвовать в реализации такого проекта: невозможно, чтобы тот, кто отвергает как теорию, так и цели Маркса или не признает за ними никакого значения, мог внести полезный вклад в их историографию, равно как и тот, кто, считая абсолютно бесполезной и вредной Французскую революцию, с трудом может использовать тот минимум «Verstehen» (понимания), интеллектуальной и эмоциональной симпатии, без которого невозможно успешно написать ее историю. Однако, с другой стороны, те, кто рассматривает марксизм как догматическую теологию, – даже если они имеют поддержку официальных властей – окажутся перед большими трудностями, когда придется обсуждать позиции, которые они обязаны защищать. Во всяком случае, остается еще весьма широкое поле для различных толкований и мнений. Двадцать лет назад этот факт наверняка воспрепятствовал бы реализации коллективного проекта подобного рода, да и сегодня это дело не из легких. Однако опыт показал, что у исследователей марксизма, придерживающихся различных точек зрения, достаточно общих точек соприкосновения, что служит серьезным основанием для реализации подобного труда. Существует или может существовать согласие там, где речь идет о конкретно доказуемых фактах. В основном оно уже есть в отношении достоинств так называемой вторичной литературы. Каковы бы ни были политические или идеологические позиции, мало осталось серьезных ученых, которые не отдавали бы должное таким написанным с разных точек зрения трудам, как «История русской революции» Карра, биография Троцкого Исаака Дойчера, книга «Роза Люксембург» Дж.П. Неттля или «История германской социал-демократии 1905 – 1917 годов» Карла Шорске, пусть даже они и не разделяли бы многие из их положений. Возможно, 70-е годы – это именно тот начальный период, когда, как и за несколько лет до 1914 года, у марксистов различных убеждений и серьезных исследователей, не полностью отождествлявших себя с марксизмом, появилась возможность выработать коллективную историю марксизма, которая может стать чем-то большим, нежели простой список расхождений во мнениях. То есть в настоящий момент стоит уже признать значение вклада в эту область авторов различных направлений (хотя иногда и дискуссионных) и не клеймить их как неприемлемые.
В этом труде не будут делаться попытки достичь согласия там, где его не существует, и (в еще меньшей степени) навязывать соавторам точки зрения, которых они не разделяют. Тем не менее (поскольку, несомненно, в некоторых местах книги будут главы и параграфы, обнаруживающие открытые расхождения во мнениях, а иногда и вступающие в противоречие друг с другом) мы верим, что содержание труда может, в общем, привести к значительному согласию в области истории марксизма, хотя этого нельзя отнести к его развитию в будущем.
Вот и все о том, что касается предпосылок. В подходе же к теме мы старались придерживаться определенных принципов, которые стоит здесь изложить.
Творческая мысль и практическая деятельность Маркса и его последователей есть продукт соответствующей эпохи, и независимо от того, насколько постоянными могут считаться интеллектуальное значение и практические завоевания в данной области, необходимо их анализировать в свете тех исторических условий, какие существовали в то время, когда они были сформулированы, то есть принимая во внимание обстановку, в которой проходила деятельность марксистов, и возникавшие вследствие этого проблемы, а также особенности того интеллектуального материала, к которому они прибегали при формулировании своих идей. Короче говоря, Маркс вывел свой анализ «закона движения» капитализма из современной ему стадии развития общества, то есть в условиях середины XIX века, точнее, из английского варианта капитализма. И он это сделал как мыслитель своего времени, то есть как человек, получивший определенного рода образование, опирающийся на специфический свод информации и опыта, использующий присущие его времени понятия и так далее. То же самое можно сказать и о последователях Маркса, для идей и деятельности которых труды предшествовавших им марксистов, их опыт и традиции марксистского движения естественно служили определяющим и формирующим фактором. Поэтому в нашем труде мы попытаемся определить не только то, чем были различные школы марксизма в разные периоды – школы не только в переносном смысле, но и в буквальном, то есть организации, группы и т.д., в которых учились марксизму, – но и то, что представляли собой труды Маркса и других авторитетных марксистов, имевшиеся в наличии в различное время, и по возможности показать степень их распространенности.
Как продукт особой исторической обстановки, марксизм всегда развивался и видоизменялся в связи с ее изменениями, выступая, таким образом, как следствие более широких исторических перемен, новых обстоятельств, следствие открытия и появления новых данных, уроков, извлеченных из опыта, не говоря уже о тех изменениях, что произошли в интеллектуально пестрой окружающей среде. Все это в равной мере относится как к теории, так и к стратегии марксизма, но совсем не обязательно ведет к их изменению по существу, хотя были марксисты, такие, как ревизионисты-бернштейнианцы, по мнению которых нечто подобное должно было произойти. Сама Марксова мысль развивалась в этом направлении, например, с 1840 по 1860 год, и последующая эволюция марксизма в большой степени связана с попытками учитывать проблемы – как теоретические, так и практические, – которые постепенно порождала новая историческая обстановка или же конъюнктура, о чем в трудах Маркса и Энгельса не давалось никаких особых указаний или же говорилось в весьма общих чертах.
Помимо изменений, которые повлияли не столько на развитие общей теории марксистов, сколько на их стратегические и тактические соображения, самыми значительными являются следующие:
1) развитие мирового капитализма, который до такой степени модифицировал систему, что зачастую приходилось признавать его «новую стадию», как это было в конце XIX века с «империализмом»;
2) географическое распространение марксизма и марксистских движений в странах (типа, например, Китая), в корне отличавшихся от стран Центральной и Западной Европы, что в большой степени послужило материалом для конкретного анализа, проведенного Марксом и первыми рабочими марксистскими движениями;
3) победоносные революции, впервые поставившие перед марксистами вопросы организации государства и построения социализма, о чем предшествовавшая марксистская теория практически не давала никаких конкретных указаний (типичный пример – Россия после Октябрьской революции);
4) последующее развитие марксизма в той части мира, где марксистское движение или же марксистские партии взяли государственную власть в свои руки и для которых труды Маркса не содержали даже минимума конкретных практических указаний (например, отношения между социалистическими странами);
5) весьма неоднородная схема, отражающая расхождения (а возможно, и совпадения) в развитии марксизма в мировом масштабе, которая объединяет только что перечисленные изменения.
К счастью, бóльшая часть этих изменений связана хронологически, и, таким образом, соответствующая периодизация, хотя и с некоторыми оговорками, позволяет нам представить их не только четко, но и во взаимодействии.
Мы предлагаем следующую периодизацию:
1.
2.
3.
а) между национальными движениями вообще (национальный вопрос);
б) между «развитыми» странами, где эти движения существуют в условиях стабильного капитализма и в политической обстановке буржуазной демократии – причем в одних из этих стран рабочее движение следует марксистской ориентации (континентальная часть Европы), а в других этого не происходит (Англия), – и
в) слаборазвитыми странами и регионами Европы, где переплетаются условия революционного кризиса (крестьянские восстания в Румынии, революция 1905 года в России) и революционное движение часто подвержено идеологическому влиянию пролетарского движения на Западе (русская социал-демократия), хотя перед ними стоят абсолютно разные проблемы;
г) первые этапы движения за национальное освобождение в колониальных и полуколониальных странах «третьего мира», которых – за некоторыми исключениями – до того времени едва коснулись теория и практика европейского социализма (Индонезия, влияние русских народников в Индии).
Революция 1905 года ставит одновременно целый ряд новых проблем: «модели» 1789 года (и даже 1848 года) уже не представляются ни соответствующими духу времени, ни приемлемыми, и дискуссия по этим вопросам предвосхищает последующие вопросы организации пролетарской власти.
4.
Это период общего кризиса капитализма (война, революции, экономический крах, упадок, фашизм, война), Октябрьской революции, создавшей первое социалистическое государство, и распространения марксистских движений в колониальных и полуколониальных странах в качестве революционного элемента «третьего мира».
Различие в развитии уже таково, что необходимо учитывать три основные отличные друг от друга составные части, хотя и взаимодействующие между собой. Это:
а) развитые страны, в которых после краха надежд 1918 – 1923 годов на мировую революцию революционный (как правило, коммунистический) сектор марксистского движения представляет меньшинство, по крайней мере до начала второй мировой войны, тогда как реформистские рабочие движения (включая и те, что постоянно питаются подслащенным марксизмом) превалируют до тех пор, пока существуют условия буржуазной демократии;
б) слаборазвитые страны Восточной и Южной Европы и «третьего мира»;
в) СССР, перед которым встают проблемы послереволюционного развития.
Эти три части вовлечены в общеглобальное развитие, которое одновременно втягивает их (война, послереволюционный военный кризис, депрессия, фашизм, война) в своего рода синхронность, точную природу которой исследовать пока что, пожалуй, не стоит (например, стабилизация капитализма и нэп или же индустриализация, коллективизация и кризис). Но они связаны также и всеобъемлющим превосходством надо всем Октябрьской революции и СССР в области революционных и марксистских движений и моноцентрической «международной партией», то есть Коминтерном, в котором все больше и больше доминируют русские марксисты.
5.
Разнообразие и сложность развития в этот период, а также распад сил марксизма, преобладавших в 1914 – 1949 годах (коммунизм с русским центром), таковы, что представляют исключительные трудности для его анализа. Возможно, лучше всего рассматривать его как период великой экспансии марксизма и в то же время как эпоху кризиса века, когда анализ и перспективы 1914 – 1949 годов были существенным образом модифицированы в свете изменений по всем трем вышеназванным направлениям.
В настоящий момент мы не предлагаем какой-либо хронологической границы для этого периода. Наша история закончится исследованием положения марксизма на новом плюралистском и полицентристском этапе, на котором мы попытаемся выяснить природу разного рода проблем, встающих перед марксистским анализом, а также охарактеризовать различные марксистские школы и течения на современном этапе.
Нам кажется, что в практических целях необходимо рассматривать последние два периода вместе, поскольку как с теоретической, так и с практической точек зрения мировой марксизм между 1917 и 1956 годами находился под гегемонией единого коммунистического движения, центр которого был в СССР, а во главе его стояла Коммунистическая партия Советского Союза. В четвертой и последней части этого труда будет рассмотрено состояние марксизма после 1956 года – года, который отмечен очень важной цезурой в истории международного коммунистического движения. Поэтому мы не хотели бы навязывать никакой заключительной даты нашему исследованию, поскольку оно само по себе носит открытый характер. Однако необходимо иметь в виду, что около 1975 года произошли важные изменения в международном капитализме, а именно: наступил конец длительного периода стабильности, невиданного процветания и начался длительный период кризиса.
Роль основных хронологических подразделов не сводится лишь к установлению границ изложения, «событийной» структуры, перечня исторических событий, но они определяют и его аналитическую схему. Ценность задуманного труда не вытекает из нагромождения или же синтеза информации, а состоит в формулировании и разрешении некоторых проблем. Там, где невозможно дать ответ на вопрос, или же когда несогласие между авторами ведет к различным альтернативным ответам, надеемся, что формулировка и способ подачи самих материалов объяснят читателю природу и характер рассматриваемых проблем.
Читатели этого труда, конечно же, будут задавать себе вопросы, которые, как нам кажется, можно сформулировать следующим образом:
а) Как марксизм истолковывал сложные изменения в мире?
б) Каким образом он развивал стратегию, организационные формы и т.д., позволявшие открыть путь к революционным изменениям, что являлось целью Маркса, или же вел к целям, к которым стремились последующие поколения марксистов?
в) Как там, где победил марксизм, революция строила новые общественные системы социалистического типа?
Можно каким-то образом переформулировать те же самые вопросы, не изменяя, однако, их исторической трактовки. (Например, в какой степени марксистское понимание мира соответствовало времени? В какой мере удалось марксистам построить социалистические системы и общества? и т.д.) Стало быть, аналитические и политические проблемы, которые марксисты ставили перед собой, вытекали исключительно из конкретной исторической обстановки, и если они не носили слишком общего и абстрактного характера, то и разрешались в этой обстановке. Опыт их постановки и разрешения при определенных условиях предыдущего периода остается основой для новых (возможно, видоизмененных) формулировок и новых способов (тоже, возможно, видоизмененных) их разрешения в новых условиях. Иными словами, новая конкретная обстановка дает марксистам возможность конкретизировать неясные очертания гипотетических решений, затененных специфическими элементами предыдущего общего анализа (Маркса или другого марксистского теоретика), которые прежде, однако, конкретно не обсуждались. Таким образом, марксистский анализ основывается на постоянной и взаимной связи между доктринами и опытом прошлого и новой обстановкой, где одно всегда влияет на другое.
Речь идет о весьма известном процессе, и все-таки необходимо пояснить это некоторыми примерами. Так, в настоящее время марксисты занимаются проблемами современной автоматизации, которые, естественно, вряд ли возникли бы ранее первой половины XX века, даже в свете пророческих указаний Маркса, сделанных в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов». Более того, в каком-то смысле значение этих высказываний было осознано благодаря появлению в нашу эпоху конкретной проблемы автоматизации. Вопрос о том, как понять характер послевоенного капитализма, практически возник только в 50-е годы и привел к пересмотру целого ряда предшествующих оценок его как такового, последующих этапов его развития, признанных марксистами («классического» – эпохи Маркса, империалистического монополистического капитализма, анализ которого был осуществлен между 1900 и 1929 годами, «всеобщего кризиса капитализма» и т.д.). В свою очередь это ведет к важным стратегическим и тактическим выводам. В какой мере справедливо то, что революционные профсоюзы приспосабливают собственную политику к условиям новой капиталистической экономической системы, в течение долгого периода остававшейся стабильной и процветающей; как де-юре или де-факто (хотя и с некоторым опозданием) ВКТ и ВИКТ[5] после краха надежд на послевоенный кризис выработали собственную политику? В какой степени подобное приспособление к политике может (или могло) привести к неизбежному реформизму социал-демократического типа, как, начиная с 60-х годов и позднее, утверждают это крайние левые? Ответы на эти вопросы должны в свою очередь основываться на анализе той обстановки, которая их породила, а также на рассмотрении политических и социальных сил, определявших характер формулировок и ответов, и тех сил, которые следовали своей собственной стратегии и тактике.
Что же касается связи между новыми ответами и наследием предшествующей марксистской науки, то марксисты всегда разделялись на тех, кто считал, что они должны привести к открытой «ревизии» доктрины, и тех, кто не считал это необходимым. Первые в свою очередь делились на тех, кто готов был довести формальную «ревизию» до такой степени, чтобы вообще порвать с марксизмом, и тех, кто считал, что они останутся «марксистами». Все эти различия важны только для истории марксизма как доктрины. На практике каждый тип марксистского движения, имевший конкретное значение, и каждая версия марксистского анализа, имевшая определенное влияние по меньшей мере на некоторых этапах его развития, просто модифицировали доктрины прошлого в свете изменившихся условий. И задача, историка – учесть эти изменения и проанализировать их, независимо от того, заклеймили или не заклеймили их как ревизионистские[6].
Трактовка крупнейших проблем марксизма не может механически подгоняться под какую-то одну хронологическую схему и не может быть раздроблена согласно требованиям подобной схемы. Существуют четыре возможных решения, каждое из которых может быть использовано в зависимости от того, подходит ли оно и отвечает ли требованиям ясного, систематического и четкого изложения:
1. Определить тему и рассмотреть ее в ее целостности независимо от хронологической схемы. (Возможно, этот способ более всего подходит для вводной и заключительной частей книги.)
2. Ограничить рассмотрение предмета исключительно тем временем, когда он сформировался исторически. (Например, основополагающий Марксов анализ капитализма можно было бы ограничить периодом 1850 – 1883 годов.) В качестве литературного приема во избежание излишних трудностей можно было бы использовать «портреты» видных марксистов того времени, рассказывая о которых можно было бы обсуждать и теоретические проблемы, возникавшие в ходе деятельности их последователей. «Портрет» Розы Люксембург, например, можно было бы поместить в рамки 1883 – 1914 годов, предположительно в связи с тогдашней дискуссией о пролетарской стратегии и империализме. Однако по мере возможности в этом контексте может определяться и обсуждаться весь комплекс вопросов и освещаться полемика, связанная с этим периодом, а также с дальнейшими событиями. (По мере необходимости будут даваться соответствующие ссылки и отсылки на последующие или предшествующие события.)
3. Если какой-либо факт не вполне ясен из предшествующего материала, расширить дискуссию по определенным проблемам за пределы времени их постановки. Например, в разделе
4. Хронологически подразделить трактовку темы, возвращаясь к ней в каждый последующий период. (Например, вопросы о характере пролетарской революции или о перспективах ее завершения, о крахе или изменениях в развитии капитализма не могут не возникать в разное время в связи с изменившимися условиями определенного периода.)
Поскольку цель нашей книги – история марксизма и его развития, вопросы, непосредственно не касающиеся этой темы, будут рассмотрены лишь в той степени, в какой они относятся к нашему предмету, или в такой мере, чтобы дать минимум информации об исторической обстановке. Каким образом достичь здесь определенного равновесия, лучше всего показать на некоторых примерах. Например, мы не имеем в виду писать историю – пусть даже и краткую – Октябрьской революции или же рассказывать о роли Ленина в этой революции. Однако мы хотим оценить вклад Октябрьской революции в развитие марксизма и показать ее значение в рамках этого развития. Это значит, что в нашей «Истории» совсем не будут фигурировать ни Керенский, ни Корнилов, ни крейсер «Аврора», но, естественно, особое внимание будет уделено таким вопросам, как характер большевистской партии и ее революционная роль в перерастании буржуазно-демократической революции в пролетарскую, прогнозы о характере, структуре и программе пролетарской власти («Государство и революция»), о захвате власти в стране, в которой не было некоторых необходимых условий для построения социализма («Москва или Берлин?»), об отношении различных марксистов к Октябрьской революции, о влиянии Октябрьской революции на те или иные рабочие и социалистические движения (сила притяжения большевизма и русской модели) и т.д.
История марксизма не может также не быть – хотя бы частично – историей критики марксизма, по крайней мере уже потому, что сами дискуссии в среде марксистов направлены на то, чтобы опровергнуть подобную критику или же прийти с подобными критиками к какому-то соглашению. (Например, в политэкономии такое произошло с тезисами Бём-Баверка.) Антимарксистская критика к тому же вполне заслуживает краткого рассмотрения, особенно когда попытка предложить альтернативу марксистскому анализу вносила существенный вклад в развитие (немарксистской) науки как таковой. Пример – Макс Вебер. Однако в целом мы не намерены заниматься систематическим разбором антимарксизма. Возможно, нам это и не понадобится.
Наконец, несколько замечаний о первом томе «Истории марксизма». Речь идет о книге, которая сама по себе отличается от последующих, поскольку в ней говорится о развитии учения еще при жизни Маркса и Энгельса и прежде всего о деятельности и трудах основоположников марксизма, то есть об отправной точке. Для последующих поколений марксистов Маркс и Энгельс были и остаются маяками, и со смертью Энгельса завершилось определенное собрание текстов и дат, к которому «классики» уже не могут ничего добавить. Самое большее, что здесь можно сделать, – это найти и опубликовать еще почему-то не изданные материалы или же осветить не совсем известные стороны деятельности Маркса и Энгельса. Все их труды, их деятельность могут быть – и были – проанализированы, объяснены и прокомментированы, более того (и это, несомненно, понравилось бы Марксу и Энгельсу больше всего), их образ мыслей и образ действий могут быть – и уже были – использованы для того, чтобы объяснить и изменить мир, который, естественно, во многом переменился по сравнению с эпохой основоположников марксизма. Первое поколение марксистов еще имело возможность иногда проконсультироваться с самим Марксом, чаще с Энгельсом, но ясно, что с 1895 года это стало невозможным. Поэтому неизбежно, что труды основоположников марксизма следует анализировать иначе, чем труды их последователей. Возьмем один пример. Мы знаем: сам Маркс считал, что с позиций левого младогегельянства он
Возможно, следует привести еще пример. Сопоставление направлений мысли Маркса и мысли Энгельса также порождало широкие дискуссии еще при их жизни. Некоторые авторы договаривались даже не только до различия между двумя мыслителями, но и до несовместимости их образа мыслей или по меньшей мере до несовместимости вытекающих отсюда последствий. Совершенно ясно, что Маркс и Энгельс не были тождественны как мыслители, поскольку как личности они были разными. Энгельс прекрасно отдавал себе отчет в гениальности Маркса, хотя не сохранилось ни одного письменного документа Маркса, в котором был бы хоть малейший намек на меньшую гениальность Энгельса. К тому же между ними установилось своего рода разделение труда, в котором определенные темы были привилегией одного, а другие – второго. Военные вопросы, например, были привилегией Энгельса. Нет сомнения, что между ними иногда могло возникнуть несогласие, как нет сомнения и в том, что в определенных случаях каждый из них учитывал критику другого.
Кроме того, вполне очевидно, что их способ мышления и манера работы были разными. Маркс, за исключением тех случаев, когда истекали все возможные сроки, с огромным трудом мог (а в большинстве случаев даже совсем не мог) завершить проекты своих важнейших теоретических работ. Даже когда все, казалось, сделано хорошо, он не мог отказаться от соблазна изменить, переделать уже готовый текст. Свидетельством тому служат существенные изменения в первом томе «Капитала», внесенные в книгу, начиная от первого издания (1867) до посмертных, которые редактировал Энгельс (1884 и 1891). Энгельс, наоборот, писал очень быстро, очень ясно, возможно обращая большее внимание, в особенности после смерти Маркса, на систематичность и популярность изложения его и своих собственных идей, а не на развитие теории. Бесполезно, наконец, отрицать, что не всегда их мысли следовали в одном и том же направлении, однако вполне ясно, что книга, которую Маркс надеялся написать под влиянием работ Л.Г. Моргана и других этнологов своего времени, судя по его предварительным наметкам, отличалась бы от книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства», написанной впоследствии Энгельсом, хотя тот и старался следовать намерениям друга.
Поэтому вполне уместно и необходимо прекратить смотреть на Маркса и Энгельса как на одного мыслителя о двух головах, а рассматривать их как двух различных мыслителей. И все же определяющим фактом остается сотрудничество, длившееся всю жизнь без каких-либо интеллектуальных разногласий. Это сотрудничество было столь тесным, что Маркс не только признавал вклад Энгельса в собственную теорию, но просто просил его писать некоторые статьи, которые должны были появиться под его именем (даже считаться его собственными). Нигде не сказано, что Маркс делал какие-то оговорки по поводу, например, «Анти-Дюринга», который в настоящее время считается самым характерным выражением именно позиций Энгельса. Короче, анализ возможных расхождений в области теории и практической деятельности Маркса и Энгельса – предмет дальнейшей истории марксизма, но не истории становления самих Маркса и Энгельса.
Этот первый том должен рассматривать как вопросы становления Маркса и Энгельса, так и те, которые могли возникнуть после того, как их жизнь и труды стали марксизмом. С точки зрения истории марксизма вторая группа вопросов имеет фундаментальное значение, и соавторы, работавшие над этой книгой, попытались учесть все, что происходило в ходе развития марксизма и последующих дискуссий, вызванных трудами классиков, и сосредоточить на этом свое внимание. Кроме того, следовало рассмотреть и вопрос, в каком смысле употреблялся сам термин «марксизм» в то время и как он применяется теперь. Об этом в основном говорится в статье Георга Гаупта, хотя по этому вопросу есть высказывания и в других статьях. Мы исходили из того, что после смерти Маркса Энгельс, систематически работая над публикацией полного собрания сочинений своих и Маркса, задался целью выявить комплекс непреходящих ценностей последовательного теоретического толкования и объяснения неясно поставленных проблем. Все это первый этап формирования основной традиции марксизма. Однако (и это неизбежно), хотя книга должна быть направлена в будущее, мы сознательно старались избегать написания истории классиков марксизма в свете последующего развития их теории. Мы рассмотрели в этом томе период до 1895 года, хотя в какой-то степени учитывали и события последующих лет. Единственная статья, которая прямо объединяет Маркса, Энгельса и нашу эпоху, – это небольшая статья о судьбе их трудов от первых изданий и до наших дней. Статья эта совершенно необходима, поскольку в ходе последующего развития марксизма, по крайней мере в том, что касается теории, все теоретики брали по большей части за основу собрание классических работ, имевшихся в наличии в определенное время, и их труд представлял в основном комментарии и критическое рассмотрение этих текстов. Статья, естественно, не претендует на то, чтобы стоять выше уже имеющихся капитальных исследований по библиографии Маркса и Энгельса.
Что же касается развития мысли Маркса и Энгельса (в одной из статей сделана попытка выявить особый вклад Энгельса), то литература по этому вопросу уже и сейчас достаточно велика. Мы не хотели бы – да и не пытались – соперничать в этой области с тем, что уже написано, но, как мы уже говорили, сделали попытку заложить основу для изучения последующих этапов развития марксизма. Нам хотелось взглянуть на Маркса и Энгельса в обстановке их времени, в особенности в свете социалистической традиции, которую они преобразовали. Статья о молодом Марксе, о первом и переходном периоде (середина – конец 40-х годов), здесь просто необходима. В остальном мы попытались рассмотреть три стороны деятельности Маркса – зрелого теоретика, те аспекты, которые всегда были предметом постоянных дискуссий после его смерти. Это экономика, философия и история. Заметим, что статья о Марксе-экономисте – последняя работа покойного Мориса Добба. В момент его смерти она даже не была перепечатана на машинке. Еще одна статья посвящена сложному вопросу, который в трудах Маркса и Энгельса можно в общих чертах определить как политику в ее основных аспектах: государство, революция и классовая борьба. Поскольку здесь трудно оторвать теорию от конкретной деятельности и политического анализа классиков, в ней пришлось придерживаться более строгого хронологического порядка.
Книга, естественно, не ставит своей целью начинать какую-то полемику, хотя невозможно писать о каких бы то ни было сторонах жизни и творчества Маркса и Энгельса без того, чтобы не оказаться в отношениях согласия или несогласия с позициями марксистской и антимарксистской литературы прошлого и нынешнего века. Подходы авторов носят сугубо личный характер, и мы ни в коей мере не пытались слить воедино разные, даже противоположные точки зрения. Мы даже не ставили целью добавить что-либо к тому, что уже известно о Марксе и Энгельсе и социалистическом движении их эпохи: огромный объем фактов и работ, посвященных этим вопросам учеными разных поколений, сделал бы эту задачу практически невыполнимой. Нам хотелось прежде всего заложить фундамент, на котором мы будем возводить здание следующих томов «Истории марксизма».
МАРКСИЗМ ВО ВРЕМЕНА МАРКСА
Эрик Хобсбом.
МАРКС, ЭНГЕЛЬС И ДОМАРКСОВ СОЦИАЛИЗМ
Маркс и Энгельс довольно поздно подошли к коммунизму. Энгельс в конце 1842 года заявил о том, что он коммунист, тогда как Маркс, возможно, сделал это где-то во второй половине 1843 года, после того как окончательно свел долгие счеты с либерализмом и гегелевской философией. Даже в Германии, политически отсталой стране, оба они не были первыми. Многие немцы-мастеровые, работавшие за рубежом, уже имели дело с организованным коммунистическим движением и выдвинули из собственных рядов своего первого теоретика-коммуниста. Это был портной Вильгельм Вейтлинг, чья первая книга была опубликована в 1838 году («Человечество, как оно есть и каким оно должно было бы быть»). Среди интеллигенции Мозес Гесс предшествовал молодому Фридриху Энгельсу и даже говорил, что обратил последнего в коммунизм. Во всяком случае, вопрос о приоритете немецкого коммунизма не имеет особого значения. Уже в начале 40-х годов во Франции, Англии и США существовало развитое коммунистическое движение как в теории, так и на практике.
Что знали об этом движении молодые Маркс и Энгельс? Что они из него почерпнули? В каких отношениях находился их социализм с социализмом их предшественников и современников? В настоящей главе мы попытаемся ответить на эти вопросы.
1. Предыстория коммунизма
Прежде чем продолжить наше исследование, необходимо оставить в стороне некоторых теоретиков коммунизма, хотя, в общем, историки социализма отдают им должное: ведь и революционерам хочется иметь свою родословную. Современный социализм не идет от Платона и Томаса Мора и даже от Кампанеллы, хотя на молодого Маркса «Город Солнца» произвел такое впечатление, что он включил его в «Библиотеку выдающихся иностранных социалистов», которая была задумана совместно с Энгельсом и Гессом в 1845 году (этот проект так и не был осуществлен) [См. МЭ: 27, 24]. Подобные произведения представляли определенный интерес для читателей прошлого века, поскольку одна из самых больших трудностей теории коммунизма для интеллектуалов состояла в том, что коммунистическое общество не имело прецедентов в прошлом и поэтому воспринималось с трудом. Название книги Томаса Мора и стало тем словом, какое стали относить к любому проекту будущего идеального общества, которое в XIX веке означало прежде всего общество коммунистическое, и слово это было «утопия». А поскольку один из коммунистов-утопистов, Э. Кабе (1788 – 1856), был поклонником Мора, можно считать, что выбор термина не был неудачным. Однако обычно пионеры социализма и коммунизма начала XVIII века не черпали своих идей у какого-то автора далеких эпох; чаще они вырабатывали собственное критическое отношение к обществу или к утопии, изображенной каким-либо предшествующим мыслителем, повествовавшим об идеальных республиках. Они использовали его мысли и восхваляли его. Мода XVIII века на утопическую литературу – необязательно коммунистическую – сделала достаточно популярными произведения этого жанра.
Независимо от того, насколько мы знаем исторически сложившиеся христианские коммунистические общества – хотя примеров таких обществ предостаточно, – мы не можем утверждать, что именно они стали вдохновителями современных коммунистических и социалистических идей. Пока что не ясно, в какой мере самые древние из них (например, последователи анабаптистов XVI века) были известны современникам. Во всяком случае, молодой Энгельс, упоминая различные сообщества такого типа с целью показать реальность коммунизма, ограничивался относительно свежими примерами: «шейкеры» (он считал их «первыми людьми, которые в Америке и вообще в мире породили общество, существующее на основе общего имущества»), «рапписты» и «сепаратисты» [См. МЭ: 42, 211 – 225]. В той мере, в какой мы их знаем, они свидетельствуют прежде всего о стремлении к уже существующему идеалу коммунизма, а не стоят у истоков этого идеала.
Нельзя также не упомянуть о давнишних религиозных и философских традициях, сторонники которых с возникновением современного капитализма развернули свои потенциальные возможности в области социальной критики или же смогли поддержать и заострить ее, поскольку революционная модель общества, основанная на либеральной экономике под эгидой ничем не сдерживаемого индивидуализма, вступала в конфликт с социальными ценностями практически всех человеческих сообществ, известных до этого времени. В глазах образованного меньшинства, к которому принадлежали почти все теоретики социализма – и более того, теоретики общества, – эти сообщества воплощались в целой веренице мыслителей и философов, прежде всего в традиционной области познания законов природы, восходящей к классической античности. Хотя некоторые философы XVIII века пытались изменить такие традиции, чтобы приспособить их к новым требованиям либерально-индивидуалистского общества, философия все-таки унаследовала от прошлого некую общинность, а в некоторых случаях – и идею общества без частной собственности, которое зачастую считалось более «естественным», нежели основанное на частной собственности, и, во всяком случае, исторически предшествовало современному. Подобная точка зрения особенно утвердилась в христианской идеологии: ведь нет ничего проще, чем увидеть в Христе, произносящем Нагорную проповедь, «первого социалиста» или коммуниста. Хотя первые мыслители-социалисты в большинстве своем и не были христианами, позднее многие участники социалистических движений считали, что подобные соображения весьма полезны. Что же касается возможности того, чтобы такие идеи оформились в целой серии произведений, каждое из которых комментировало, дополняло и критиковало бы предшествовавшие, влияя на формальное или неформальное воспитание общественных деятелей и мыслителей, то идея «доброго общества», а точнее, общества, которое не основывалось бы на частной собственности, в их интеллектуальном багаже была по меньшей мере вторичной. Легко смеяться над Кабе, который цитирует огромный список мыслителей от Конфуция до Сисмонди, упоминая Ликурга, Пифагора, Сократа, Платона, Плутарха, Боссюэ, Локка, Гельвеция, Рейналя и Бенджамина Франклина, чтобы доказать, что в его коммунизме реализуются их основные идеи. Действительно, в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс высмеяли эту интеллектуальную генеалогию [См. МЭ: 3, 123 и далее], но, несмотря ни на что, она, по крайней мере с точки зрения образованных людей, представляет естественный элемент преемственности между традиционной критикой пороков общества и новой критикой пороков общества буржуазного.
В той мере, в какой эти произведения и эти старейшие традиции выражали общинные понятия, они действительно отражали суть главных компонентов, составлявших основу европейских доиндустриальных обществ, особенно сельских, и еще более ярко выраженных общинных элементов исторически еще более далеких обществ, с которыми европейцы познакомились лишь в XVI веке. Изучение этих экзотических и «примитивных» обществ сыграло большую роль в формировании социальной критики на Западе, особенно в XVIII веке, как свидетельствует об этом тенденция к их идеализации и противопоставлению «цивилизованным обществам», возвышению «доброго дикаря», свободного швейцарского или корсиканского крестьянина и тому подобное. Во всяком случае, Руссо и другие мыслители XVIII века утверждали, что цивилизация влечет за собой также и разложение первичных норм человеческой жизни, которые во многом представлялись им более справедливыми, равноправными и благожелательными по отношению к человеку. Утверждалось даже, что подобные общества, не достигшие частной собственности – общества «первобытного коммунизма», – это образец того, к чему общество будущего должно вновь стремиться, и что это вполне достижимо.
Такое направление мысли присутствовало и в социализме XIX века, и марксизм, конечно, не стоял от него в стороне, хотя – как это ни парадоксально – оно намного сильнее проявилось к концу века, а не в первые десятилетия, возможно вследствие растущего интереса Маркса и Энгельса к первобытным формам общества[7].
За исключением Фурье, первые социалисты и коммунисты не выказывали стремления заглянуть в прошлое, хотя бы краем глаза посмотреть на «первобытное благоденствие», которое хоть как-то могло послужить образцом для будущего счастья человечества. И это несмотря на то, что с XVI до XVIII века самой общепринятой моделью умозрительного построения совершенного общества оставался утопический роман, в котором, как правило, речь шла о впечатлениях путешественника, его скитаниях по дальним странам. В борьбе между традицией и прогрессом, между примитивизмом и цивилизацией все они защищали лишь одну идею – идею прогресса. Даже Фурье, у которого первобытное состояние человечества ассоциировалось с Эдемом, верил в неотвратимость прогресса.
Термин «прогресс» подводит нас к идее, бесспорно выражавшей интеллектуальную сущность первоначальной – социалистической и коммунистической – критики общества, то есть подводит нас к просветительству XVIII века, а точнее, к французским просветителям. По крайней мере Фридрих Энгельс придерживается именно этой точки зрения[8], особо подчеркивая их систематический рационализм. «Мыслящий рассудок» – основа любой человеческой деятельности, основа формирования общества и той его модели, по отношению к которой «…все прежние формы общества и государства, все традиционные представления» следовало отбросить «как старый хлам». «Теперь… суеверие, несправедливость, привилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равенству, вытекающему из самой природы, и неотъемлемым правам человека» [МЭ: 20, 16 – 17]. Просветительский рационализм предполагал преимущественно критический подход к обществу, включая, разумеется, и буржуазное. С другой стороны, различные школы и просветительские течения дали гораздо больше, нежели простое декларирование социальной критики и революционных преобразований: от них берет свое начало вера в способности человека улучшить условия собственного существования и даже – как об этом говорят Тюрго и Кондорсе – в возможности его самоусовершенствования, вера в историю человечества как прогресс человека, как движение к обществу, лучшему из возможных, как стремление к разумным критериям суждения об обществе вообще. Естественные права человека были не просто жизнью и свободой, но и теми «поисками счастья», которые революционеры по справедливости считали исторической новинкой (Сен-Жюст) и преобразовали в уверенность, что «счастье есть единственная цель общества»[9]. Даже в самой буржуазной и индивидуалистической форме подобный революционный подход со временем способствовал развитию социалистической критики общества. В настоящее время вряд ли кто считает Иеремию Бентама социалистом, однако молодые Маркс и Энгельс (возможно, второй в большей мере, чем первый) считали, что Бентам представлял собой связующее звено между материализмом Гельвеция и Робертом Оуэном, который, «исходя из системы
Нет необходимости обсуждать в этой связи особый вклад Маркса в развитие теорий, возникших в эпоху Просвещения, например в области политической экономии и философии. Главное, что Маркс и Энгельс справедливо считали, что их предшественники – утопические социалисты и коммунисты – принадлежали к Просвещению. Если они относили социалистические традиции к эпохе, предшествовавшей Французской революции, то не зря они обращались к философам-материалистам Гольбаху и Гельвецию и коммунистам-просветителям Морелли и Мабли – единственные имена того времени (помимо Кампанеллы), фигурирующие в их «Библиотеке».
Несмотря на то что, похоже, Жан-Жак Руссо непосредственно не оказал особого влияния на Маркса и Энгельса, стоит вкратце все-таки рассмотреть роль, которую сыграл этот оригинальный мыслитель в формировании последующей социалистической теории. Считать Руссо социалистом можно лишь с большой натяжкой, хотя он действительно выработал ставшую впоследствии самой распространенной версию тезиса, согласно которой частная собственность есть источник любого социального неравенства. Тем не менее он не утверждал, что справедливое общество обязано обобществить собственность, а говорил лишь о том, что оно должно гарантировать равное распределение. Как бы то ни было, ни в одной из своих работ он не развил теоретической концепции, согласно которой «собственность есть кража» (впоследствии разработанной Прудоном). К тому же и это само по себе, по свидетельству жирондиста Бриссо, еще не говорит о социализме[11]. Тем не менее в отношении Руссо необходимо сделать два замечания: прежде всего, положение о социальном равенстве, основанном на общности богатства и на централизованной регламентации любого производительного труда, является естественным развитием тезиса Руссо; во-вторых, весьма важным и несомненным является влияние эгалитаризма Руссо на мировоззрение левых якобинцев, которое лежит в истоках первых современных коммунистических движений. Бабёф в свою защиту ссылался на Руссо, а Буонарроти говорил о нем как о главном вдохновителе «заговора равных»[12].
Первым лозунгом коммунизма, известным Марксу и Энгельсу, было равенство [См. МЭ: 20, 104], а именно Руссо и был самым авторитетным его теоретиком. В той мере, в какой социализм и коммунизм 40-х годов XIX века были французскими – а они действительно в большой степени были таковыми, – одним из основных компонентов был именно эгалитаризм Руссо. Не стоит также забывать и о влиянии Руссо на классическую немецкую философию.
2. Социалистическая и коммунистическая литература
Как уже говорилось, история коммунизма как социального движения берет свое начало в левом крыле Французской революции. Прямая нисходящая линия соединяет конспиративное движение «равных» Бабёфа через Филиппо Буонарроти, революционное общество Бланки 30-х годов, а они в свою очередь через «Союз справедливых», созданный немецкими изгнанниками (ставший впоследствии Союзом коммунистов) связываются с Марксом и Энгельсом, которые именно для него написали «Манифест Коммунистической партии». Понятно, что «Библиотека», которую Маркс и Энгельс задумали в 1845 году, должна была включать два направления «социалистической» литературы: Бабёф и Буонарроти (за ними шли Морелли и Мабли), представлявшие откровенно коммунистическое крыло, за которыми следовали левые критики формального равенства во Французской революции и «бешеные» («Серкль сосьяль», Эбер, Жак Ру и Леклерк); однако теоретический интерес к тому, что Энгельс впоследствии определит как «аскетически суровый, спартанский коммунизм» [МЭ: 20, 18], был не очень велик, и даже коммунистические писатели 30-х и 40-х годов как теоретики, похоже, не слишком повлияли на Маркса и Энгельса. Более того, Маркс утверждал, что именно из-за грубости и односторонности первых теоретиков «не случайно, а совершенно неизбежно рядом с коммунизмом появились другие социалистические учения, как, например, учения Фурье, Прудона – потому что сам он представляет собой только особое, одностороннее осуществление социалистического принципа»[13]. Хотя Маркс изучал труды даже относительно второстепенных деятелей, таких, как Лаотьер (1813 – 1882), Пийо (1808 – 1877), он мало почерпнул из их социального анализа, который состоял преимущественно в определении классовой борьбы как борьбы между «пролетариями» и их эксплуататорами.
Однако бабувистский и необабувистский коммунизм был весьма важен в двух отношениях. Во-первых, в отличие от большинства социалистических утопических теорий он был прочно связан с политической деятельностью и, стало быть, являлся не только революционной теорией, но и доктриной, пусть ограниченной, политической практики, организации, стратегии и тактики. Его основные представители в 30-е годы – Лапонре (1808 – 1849), Лаотьер, Дезами, Пийо и в особенности Бланки – были активными революционерами. Благодаря этому, а также органической связи с Французской революцией, которую Маркс изучил основательно, они сыграли весьма важную роль в развитии Марксовой мысли. Во-вторых, если даже авторы-коммунисты в большинстве своем не были самыми яркими мыслителями, коммунистическое движение 30-х годов все-таки в большой степени привлекало трудящихся. И хотя этот факт уже подчеркнул Лоренц фон Штейн, он все же поразил Маркса и Энгельса, и впоследствии Энгельс напоминал о пролетарском характере коммунистического движения 40-х годов, отличая его от буржуазного характера почти всего утопического социализма [См. МЭ: 21, 362 – 369]. Более того, из этого французского движения, которое стало называться «коммунистическим» где-то в 1840 году[14], Маркс и Энгельс взяли название собственного учения.
Коммунизм, возникший в 30-е годы из французской необабувистской, в основном политической и революционной, традиции, слился с новым опытом, приобретенным пролетариатом капиталистического общества на заре промышленной революции. Именно это превратило его хотя и в малое, но уже «пролетарское» движение. По мере того как коммунистические идеи непосредственно сливались с этим опытом, они явно подпадали под влияние опыта той страны, в которой промышленный рабочий класс существовал уже как массовое явление, то есть под влияние опыта Англии. Поэтому не случайно самый известный теоретик французского коммунизма своего времени Этьен Кабе (1788 – 1856) не вдохновлялся необабувизмом, а исходил из опыта, почерпнутого в Англии в 30-е годы, опираясь в особенности на труды Роберта Оуэна. Таким образом, Кабе вошел быстрее в русло утопического социализма. Однако, хотя новое промышленное буржуазное общество могло быть проанализировано каким-либо мыслителем в контексте непосредственного влияния на это общество того или иного аспекта «двойной революции» буржуазии – Великой французской и английской промышленной революции, – этот анализ не был еще непосредственно связан с конкретным опытом индустриализации. И действительно, он был проведен – одновременно и независимо друг от друга – как в Англии, так и во Франции и стал весьма существенной основой для дальнейшего развития мысли Маркса и Энгельса. Между прочим, необходимо заметить, что благодаря связям Энгельса с Англией Марксов коммунизм с самого начала находился под интеллектуальным воздействием английской действительности – в большей степени, чем французской, – в то время как другие представители левого социалистического и коммунистического крыла в Германии опирались в лучшем случае на французский опыт[15].
В отличие от термина «коммунист», который всегда остается программным, термин «социалист» первоначально носил аналитический и критический характер. Его употребляли по отношению к человеку, обладающему особой точкой зрения на человеческую природу (например, на основополагающее значение понятия «общественное» или «социальные инстинкты»), включая и особую точку зрения на человеческое общество, а также к людям, верившим в возможность или необходимость особых способов социальной активности, в частности в вопросах, которые представляли общественный интерес (таких, как, например, вмешательство в механизм действия свободного рынка). Вскоре стало ясно, что подобные идеи имели больше шансов на развитие и являлись более привлекательными для тех, кто стоял за равенство, как последователи Руссо, вплоть до вмешательства в права собственности. Сторонниками этого и выступали уже в XVIII веке в Италии некоторые противники Просвещения и «социалистов»[16], но все это не вполне отождествлялось с обществом, основанным на абсолютной коллективной собственности и на общем управлении средствами производства. Действительно, подобное определение не было общеупотребительным вплоть до возникновения социалистических партий к концу XIX века, и кое-кто еще и сегодня мог бы утверждать, что оно не вполне исчерпывающе. Так, еще в конце XIX века были люди, которые, будучи решительно настроенными против социализма (в современном понимании этого термина), могли считать себя (или считаться) социалистами, подобно немецким «катедер-социалистам» или же подобно тому английскому политику-либералу, который заявил: «Сегодня мы все социалисты». Эта программная двусмысленность распространялась даже на те движения, которые сами социалисты считали социалистическими. Не следует, однако, забывать, что одна из основных школ, которую Маркс и Энгельс определяли как школу «утопического социализма», – школа последователей Сен-Симона – «была куда более озабочена коллективным ограничением промышленности, нежели кооперативной собственностью на богатство»[17]. Последователи Оуэна, первыми употребившие этот термин в Англии (1826), хотя и называли себя социалистами, но лишь несколько лет спустя описывали собственный идеал общества как общество «кооператоров».
Однако для общества, где «социализму» противостоял «индивидуализм»[18], под которым подразумевалась специфическая либерально-капиталистическая модель ничем не ограничиваемой рыночной конкуренции, было естественным, что «социализм» приобретает программные черты общего определения некоего общества, организованного по образцу ассоциации или кооператива, то есть общества, основанного на кооперативной, а вовсе не на частной собственности. Термин так и остался неуточненным, хотя начиная с 30-х годов ассоциировался прежде всего с более или менее радикальной перестройкой общества в этом направлении. И сторонники «социализма» все более отходили от позиций преобразователей общества.
Поделиться книгой: