Помоги проекту - поделись книгой:
— О, да то когда было! Вспомнила! Уже буфета в той школе не было, когда я на своих двоих бегала. А Лизка в то время в столовке нашей поселковой работала. Сметану воровала, да ей всё борова своего откармливала, Гришку.
Старушка говорила и время от времени словно разглаживала на одеяле несуществующие складки.
— Какого борова? — не поняла Ева.
— Какого-какого! Да мужа своего! Вот от той сметаны он раньше времени-то в ящик и сыграл.
— От сметаны? — с сомнением переспросила Ева.
— Ясно дело от сметаны! Сметану-то нам в столовку с совхоза привозили, настоящую, не с сухого молока, как сейчас лепят. Жирнющая была сметана-то! А Гришка её от сердечного приступа помер.
— А сметана-то причём?
— Нет, вот ты вроде грамотная, а простых вещей не знаешь, — возмутилась старая. — Сердечный приступ он не на пустом месте возникает, а от холестерину. А холестерин он в масле да в сметане весь и есть.
— А давно её муж умер?
— Да, лет пять уж как, — стала припоминать старушка, — только Антипова похоронили, деда, а следом и Гришка.
— Так, а столовой той уж лет десять как нет, а совхоза и того больше! — припомнила Ева.
— Правильно, совхоза нет, а холестерин остался! Я сразу так и сказала, что это та сметана ворованная его и убила!
— Что прямо Лизке так сказала?
— Ты что, Лизке! Мне с ней ещё здесь век доживать! А рассерди её, так подсыплет чего в еду со зла. Ладно бы с того помереть, и дело с концом, так нет, будешь животом мучиться, а оно мне с моей ногой хуже смерти. Не дойду до горшка вовремя, такой позор терпеть. Ладно, раньше Светка работала рыжая, Кривого дочка. Она хоть и заикалась, а добрая девка была, терпеливая. А теперь вот взяли этого.
Тётка махнула рукой в направлении двери.
— Медбрата? — подпрыгнула на стуле Ева.
— Серёжку-то, — подтвердила её надежды бабка.
— Он что, плохо работает? — удивилась девушка.
— Нет, работает он хорошо, — снова расправила морщинистой рукой невидимые складки старушка, — только в богадельне нашей одни бабки, а он вроде хоть и медик, но ведь мужик. Неловко как-то. Мы уж и Екатерине Петровне говорили, что стесняемся. Но она женщина суровая, сказала, что к нам парня не то, что в богадельню поселковую, в больницу-то работать не заманишь. А этот приехал сам вроде. И она скорее богадельню нашу прикроет, чем его попросит уйти. Говорю ж, сурьёзная она женщина!
Потом тётя Зина ненадолго задумалась о чём-то на пару секунд, которые Еве показались бесконечными, и продолжила:
— Может, парень-то к нам и ненадолго приехал, но девки местные как с ума посходили. У больницы дежурят, морды друг другу бьют за него и проходу ему не дают.
— А он? — выдавила Ева чужим голосом и застыла в ожидании ответа.
— А что он? — тянула с ответом коварная старуха.
— Ну, есть у него кто? — не выдержала Ева.
— Да мне-то почём знать! Я ж даже со второго этажа спуститься не могу! — заворчала было она. — Хотя, слушай!
Можно подумать, Еву надо было просить! А старуха продолжила, хитро улыбнувшись и слегка понизив голос:
— Мы его невестой Заячиху зовём! Он её летом на прогулку каждый день на руках выносил, хотя она и жирная, как корова.
Ева вспомнила, как он переставил стол, и эти накачанные мышцы на его руках и не удивилась.
— Он её снесёт — продолжала бабка, — посадит на лавочку аккуратненько и даже не запыхается, бывало!
— Так уж и не запыхается!? — спросила Ева скорее для поддержания беседы, чем от недоверия.
— Вот те крест! — подтвердила бабуся.
— Ты ж вроде спуститься не можешь на улицу, а как он Заячиху выносил, видела? — засомневалась посетительница.
— Да у нас все видели! Даже Липова лежачая, которая не вставала год, как услышала, что он Заякину понёс, сама к окну с кровати приползла! А окна у нас у всех на одну сторону! — убеждала её бабка. — А Екатерина Петровна сказала, что раз он Липову сумел на ноги поставить, то нам всем и подавно хватит лениться, надо вставать, пока он не сбежал.
— Так он здесь кто? Сиделка?
— Вот скажешь тоже, сиделка! Он вообще-то доктор! В больнице, — и она показала рукой вниз, имея в виду первый этаж, — он доктор, а здесь так, подрабатывает. Да оно и понятно, платят-то тут поди мало, вот они все и совмещают. Даже сама Екатерина Петровна, хоть вроде и главная в больнице, а здесь тоже должность имеет.
И дальше, возможно, тёте Зине хотелось бы поговорить и о Екатерине Петровне, но зов плоти после обеда оказался сильнее. А процесс перехода с кровати на костыли, до туалета и обратно, как бы ни старалась ей помочь девушка, отнял у неё слишком много и сил. Она кулём упала на подушку, и говорить больше не могла.
Чтобы скоротать с ней ещё какое-то время, Ева взяла с подоконника книжку, приоткрыла окно и начала читать вслух с заложенного конвертом места. Это был Марк Твен «Простаки за границей»:
«…
Сквозняком открылась дверь и окно захлопнулось. Ева встала и повернула пластиковую ручку, чтобы оно больше не громыхало. Посмотрела на часы — время ещё есть, а перед ней на редкость интересная книжка. «Ну, не воровать же её у старушки, чтобы скоротать время на вокзале. Почитаю здесь». Она пересела за стол, поближе к окну, и склонилась над книгой, продолжая бубнить:
Вечерело, буквы начали сливаться, тётя Зина мирно спала. Пора! Ева потянулась, отложила книгу. Конверт, закладка из книги, лежал на столе. Надо бы положить его туда, где она закончила читать вслух. Хотя, наверно, тётка заснула раньше. Она крутила конверт. Крупным, но неразборчивым почерком на нем был указан адресат. Дэну Брауну. Дэну Брауну!? Да ладно! Чего только не почудится в полумраке! Дэну Мойеру? Что за почерк! Майеру!? Что за бред? Откуда в поселковой больнице может быть человек с именем Дэн Майер? Такое впечатление, что письмо выпало из содержания книги, и написал его никто иной, а сам Марк Твен. А у тёти Зины фамилия вообще Иванцова. Интересно, из чьей библиотеки эта книга?
Тем не менее, адрес на конверте был местный. И район, и посёлок, и улица, по иронии судьбы Больничная, так как была переименована в честь построенной на ней больницы. Вместо обратного адреса стоял штамп. Но уже было не разобрать в темноте ни букв, ни цифр на нем. А судя по плотности конверта, в нем было и письмо. Чёрт! Чёрт! Проклятое любопытство! Но не заглянуть было невозможно. Обычный лист формата А4 сложен на три части. Обидно, но он пустой. Ева ещё раз подняла его поближе к глазам, наклонилась с ним к окну. Ничего. Бумага нигде даже не продавлена. С наружной стороны листа вроде что-то есть… «Дэну». А, да, это писали адрес!
Она сложила все, как было, и сунула в книгу наугад. «Может деньги присылали? — мелькнула глупая мысль. — Но кто сейчас пересылает в письмах деньги? Сейчас и писем-то никто не пишет!» — думала она, пока брала со стула свою одежду и сумку. Тётку будить не стала, помахала ей спящей на прощанье рукой. Уже открыв дверь, прошептала: «Надеюсь, ещё увидимся!» — и вышла.
На ходу одеваться было неудобно, но время поджимало, а на улице не лето, потому пришлось исхитряться. Как же быстро стемнело! За стеклянными дверями больницы Еву ждали серость зимнего вечера и толпа девиц. Что тоже, впрочем, серость, только расфуфыренная. Ах да, Серёгу ждут! И забытый на время Серёга со всеми своими мышцами тут же всплыл в памяти. И такой потянуло тоской, что презираемые секунду назад девицы вмиг стали соперницами. Но так близки и понятны были их мотивы, что невольно захотелось остаться среди них и дождаться, и ещё разок хоть глазком…
Стоявшая ближе всех «дамочка» посмотрела на едва замешкавшуюся Еву с таким вызовом, что Ева шарахнулась от неё в сторону, как от тарантула, и, не оглядываясь, побежала в сторону вокзала. «Они реально поубивают друг друга, если этот Серёга не уедет или не женится».
Так, с мыслями о чьём-то чужом уже Серёге, она дошла до приветливых огней вокзала. На самом деле до одного огня, отбрасываемого единственным фонарём, прикрученным к стене станции. Станция теперь выполняла и роль вокзала, где покупали билеты и ждали поезда редкие пассажиры, и роль командного пункта дежурной.
Билеты были. Место даст проводница в вагоне, так как поезд проходящий. Стоянка две минуты. Вагон дали второй, значит, идти от станции по перрону недалеко, это радует, так как на улице холодает, а перрон продувается насквозь. Отъезжающих, кроме Евы, только ещё один парнишка, видимо, студент. «К родителям, наверно, приезжал, как когда-то я к бабушке с дедушкой. Странно только, что он на станции сидит, местные обычно идут сразу к поезду, а билеты покупают заранее днём», — думала Ева.
А парень бросил свою неподъёмную сумку (точно родители нагрузили едой) и бегает туда-сюда. Чего бегает? Входных дверей на станцию две, одна за другой и обе деревянные — ничего не видно. А подходить и следить в окно, что там делает этот тощий студент, Еве неловко.
Ну, вот опять! Возвращается. Хлопнула первая дверь. Открылась со скрипом вторая. Ева подняла глаза. Мама дорогая, а это не студент! Это был Он! Прямо с большого экрана. Брэд Пит! Вновь помолодевший или просто побритый. Да что там с экрана, прямо с Ветхого Завета! Прекрасный, как Давид. Тот самый Давид Микеланджело, которого её соседка по парте срисовала с фотографии статуи, раскрасила и слегка приодела, да так удачно, что они вдвоём влюбились в него без памяти и плакали, как дуры, то ли над его совершенством, то ли над своими несбыточными мечтами.
И вот он здесь, этот безупречный Давид, только в брюках и кожаной куртке — так оно и понятно, зима у нас тут! И в руках у него шарфик. Цветной такой мягкий шарфик. «Что, интересно, делает мой шарфик в руках у Давида?» — завис над этим вопросом Евин мозг. К счастью, ненадолго. «Этот чёртов медбрат реально действует на меня как гипноз!» — Ева видела его третий раз за день и третий раз столбенела. Видимо, он тоже это заметил. Ему пришлось некоторое время махать у неё перед носом шарфом. Наконец, она смогла осознать, чего он от неё хочет и вздрогнула.
— Простите, задумалась! — с надеждой на то, что он поверит, соврала она.
— Простите, что напугал. Мне кажется, это ваше, — голос у него был сейчас низкий, мягкий и бархатистый, и как камертон издавал эталонную для Евы высоту звука, она могла бы слушать его бесконечно. — Вы обронили его на лестнице в больнице.
— Спасибо, я даже не заметила, что он потерялся, — сумела взять себя в руки Ева, тем более что она и правда не заметила пропажу. — А как вы узнали, что он мой?
— Ну, я видел его на вас, когда вы пришли, — он улыбнулся и опустил глаза. — А ещё он пахнет вашими духами, — он поднял на неё глаза, и впервые за все эти три встречи глаза их встретились. Ева несколько раз водила рукой по воздуху мимо, пока смогла, наконец, взять этот благословенный шарф. Не в силах отвести взгляд, всё так же вслепую она стала надевать его на шею. Если бы не запах варёной капусты, резанувший в нос от шарфа и разрушивший эту магию, она бы, кажется, простояла так всю жизнь.
— Я бы сказала, он пахнет капустой, которую готовили сегодня в вашей столовой, — сморщилась она, подняв к носу один из концов шарфа.
— Скажу вам по секрету, они готовят эту капусту каждый день, — сказал он ей доверительно, — и я ей пропах, наверно, уже насквозь, — он широко улыбнулся, и Ева готова была поклясться, что в помещении стало светлее.
За дверями был слышен какой-то шум, потом снова хлопнула первая дверь, открылась вторая, и в дверях появилась одна из расфуфыренных селянок, что дожидались Серёгу у больницы. Он тоже повернулся на звук, но, увидев девушку, словно её появление его не касалось, снова повернулся к Еве. Девица постояла, не отпуская дверь, смерила Еву с головы до ног вызывающе наглым взглядом и вышла на улицу.
— Эти девушки, они, э… ваши поклонницы?
— Ну, я вроде не Роберт Патиссон, чтобы толпы поклонниц собирать, — сказал он и снова улыбнулся. В этом Ева сейчас сильно сомневалась.
— Но да, они повсюду ходят за мной, — скромно констатировал он. — К счастью, я живу прямо в больнице, поэтому могу неделями не выходить из здания. Можно сказать, они мне не сильно докучают! — ответил он и стал поправлять на Еве шарф.
И гром небесный раздался в этот момент — надтреснутым голосом динамика дежурная по вокзалу сообщала, что скорый поезд номер 664 прибывает на второй путь.
Потом в дверь в явной спешке влетел студент с красным от холода носом и совершенно безумными от счастья глазами, взвалил на плечо свой баул и кое-как протиснулся с ним назад на улицу через двойные двери.
И тот, кого она ждала всю жизнь, сказал: «Я провожу!» — и открыл для Евы эту ненавистную дверь. Как она хотела, чтобы вторую дверь заклинило! Хорошо бы навсегда! Но он открыл и вторую дверь и вывел девушку на стужу, навстречу поезду и её, видимо, навсегда разбитому сердцу.
По небольшому перрону они дошли до места, где должен был остановиться по их подсчётам вагон номер два. «О боги! У них уже были совместные решения!» Когда снова затрещал динамик, Ева уже готова была услышать окончательный приговор: поезд прибывает, но дежурная неожиданно прохрипела что-то про осторожность. «Как своевременно! Поздно, тётя, поздно!» — Ева восприняла это предостережение исключительно на свой счёт, дежурная же предупреждала, что по первому пути будет проходить «нечётный».
Самый страшный кошмар всех Евиных поездок — ты уже стоишь на перроне, а в каком-то метре от тебя проносится товарняк. И этот товарный поезд уже был виден, светя перед собой огромными жёлтыми фарами-глазами, как насекомое из фильма ужасов. В такие моменты Ева чувствовала себя Анной Карениной. И ей казалось, что будь сейчас в её душе чуть меньше теплоты и мира, она бы, наверно, шагнула на рельсы перед поездом, поддавшись гипнозу этих безжалостных глаз. Но сегодня её самый страшный кошмар вдруг обернулся её самой большой удачей за весь день — едва жёлтые огни приблизились, парень обнял Еву, развернувшись спиной к ужасному железному насекомому. Он нежно прижимал её к себе, защищая от ветра и грохота, и Ева хотела, чтобы в этом поезде было сто тысяч вагонов. Но это был самый короткий в мире товарняк! И парень шепнул ей: «Пора!» Прильнув к его груди другим ухом — она ни за что не хотела с ней расставаться — Ева увидела свой скорый поезд номер 664, любезно предупреждающий о прибытии длинным басистым гудком. А потом они побежали за ним, потому что почтово-багажных вагонов было меньше, чем они думали, и второй вагон стремительно пронёсся мимо них, прежде чем поезд начал тормозить. И когда они добежали, студент уже затягивал туда свою огромную сумку прямо под ноги проводнице, которая хотела подойти к Еве и не могла. И Ева начала нервничать и суетиться, а её рыцарь, подсаживая её на подножку, сказал:
— Я ведь даже не представился. Я — Дэн.
— Ева, — сказала Ева машинально, благодарно улыбнувшись ему за помощь.
— До свидания, Ева, — сказал он, улыбнувшись в ответ. И так и остался стоять в темноте, улыбаясь удаляющемуся поезду.
Глава 3. Дэн
— Привет, пап! — крикнул Дэн сидящему за большим столом в просторной столовой мужчине.
— Привет, сын! — оторвавшись от телевизора и повернув голову на снимающего в прихожей обувь парня, сказал он. — Завтракать будешь?
— Естественно! А что у нас на завтрак? — раздевшись, парень уже дошёл до стола и с интересом поглядывал на стоящие на столе тарелки.
— Ай! — он отдёрнул руку от румяного гренка, получив от отца шлепок.
— Руки мыть! — в этот раз уже не поворачивая головы, сказал отец.
— Что показывают?
— Чего только не показывают! И то не показывают, и это не показывают, — откинувшись на спинку удобного мягкого стула с подлокотниками, ответил отец. — Тебе, смотрю, в твоей богадельне еда поднадоела? Решил домой на завтрак заглянуть?
— Угу, — промычал Дэн с набитым ртом, — и вообще-то я по делу.
— Почему-то я не удивлён. Не знаешь, случайно, почему? — как обычно с иронией спросил отец.
— Наверно, потому, что припереться домой в воскресенье утром даже ради этих волшебных гренков было бы нелогично? — ляпнул наугад Дэн.
— Нет, ну что ты! Ради этих волшебных папиных гренков я бы преодолела
— Привет, мам!
— Как всегда всухомятку? — и она, завернув за барную стойку, стала наливать ему чай.
По телевизору показывали, как готовить «правильные» сырники. И ведущая с приятной улыбкой в студии местного телевидения расспрашивала очередного приглашенного повара о его секретах. И он охотно ими делился и наглядно демонстрировал на камеру.
— Надеюсь, ты надолго?
— Надеюсь, ты ненадолго?
Мать с отцом сказали это одновременно и вместе засмеялись. Мама, конечно, надеялась на большее, она поставила Дэну кружку чая, себе чашку кофе и села напротив.
— Какие новости? — неопределённо спросила она.
— Да особо никаких, — Дэн пожал плечами, отхлебнул густой ароматный чай и взял очередной симпатичный гренок. — А если ты про работу, то …тоже никаких.
— А бабка-то настоящая помещица? — мама всегда интересовалась его работой и старалась быть в курсе всего.
— Да кто ж её знает! Может, и настоящая. Пока всё, что она помнит — это как она в детстве, лет в пять, стоит на краю поля, у дороги. Босая, в длинной белой рубахе — и ни души вокруг. Бескрайнее жёлтое поле и только редкие деревья вдалеке. И чаще всего она просто завороженно смотрит, как это огромное поле перед ней колышется на ветру.
— А поле-то чего? Ячменя? Пшеницы?
— Да откуда я знаю! Я даже не могу понять,
— Так посмотри настоящий ли колос!
— И что ему это даст? — вмешался отец. — Если это воспоминание
— Зато он, возможно, поймёт, не
— Сонь, ну допустим,
Поделиться книгой: